Баранов Юрий. Позывные дальних глубин

   Впрочем, преимущества в скорости кончились сразу же, как только лодка на минимально допустимой глубине вползла под лёд. Сбавив ход, она пошла как бы ощупью, с опаской, как это делает человек, вдруг оказавшийся в абсолютно тёмной комнате. Понятно же: случись что непредвиденное, сразу не всплывёшь. Многолетний паковый лед по плотности своей мало чем уступал прочнейшему бетону. Стоит зазеваться на рулях и тотчас рубкой напорешься на проросшие клыками вниз торосы, как это бывало с Непрядовым, когда он впервые ходил под "шапкой" на своей дизелюхе. А уж корпусом с ледяными монолитами лучше вообще не "целоваться". Кому же охота получить пробоину и разделить судьбу несчастного "Титаника"?
   По себе Егор знал, сколь невыносимо тягостным бывает ощущение ледяного сплошняка над головой. В центральном вроде бы ничего не
   произошло. Так же спокойно и сосредоточенно трудились на боевых постах люди, наблюдая за приборами. Лодка всё так же надёжно слушалась руля, и покорно повиновался в реакторах атом. В отсеке привычная обстановка: простор, комфорт, покой. Тем не менее, от ощущения какой-то сдавленности и "несвободы" никто в душе места себе не находил. Порой казалось даже, что к самой глубине вполне можно привыкнуть, а вот ко льду - никогда. Мертвящим склепом лёд замуровывал души людей и морозил их мысли. Больших усилий стоило, чтобы преодолеть это невольное обледенение собственного разума и диктовать свою волю во имя движения к намеченной цели.
   Лодка шла, вращался её могучий винт, давая нужную скорость, и плавно пошевеливались плавники горизонтальных рулей, удерживая заданную глубину погружения. Непрядов лучше других чувствовал свою лодку, повелевал ею, и это давало ему силы противостоять безмолвным глубинам и вечным льдам.
   Осциллограф эхоледомера непрерывно показывал причудливые очертания нижней части ледяной шапки. Датчик вполне достоверно определял её толщину, конфигурацию и плотность, выдавал даже возраст льда. Тем не менее, нельзя было устоять против искушения, чтобы во всём этом попробовать убедиться собственными глазами. Непрядов подходил к зенитному перископу и, навалясь на рукоятки, начинал поворачивать тугую тумбу, осматривая пространство над рубкой. В окулярах он видел многократно приближенную линзами подкладку ледяной "шапки" - нечто зеленовато-серое, похожее на прозрачную крышку огромного склепа, под которой будто навсегда замуровалось живое естество лодки. Зрелище было жутковато завораживающим. Оно приводило в восхищение и, вместе с тем, настораживало. Лёд был осязаемо прекрасен, но мог стать и непредсказуемо роковым.
   Лодка перемещалась подо льдом вдоль кромки поля. Такая позиция представлялась наименее уязвимой. Теперь всё зависело от ювелирной работы буквально каждого, кто стоял вахту в центральном. Общее напряжение росло с каждой пройденной милей. И Егору уже не пива с воблой хотелось, а хотя бы глотка обыкновенной воды - настолько пересохло у него в горле.
   - Есть контакт, - снова не слишком громко, как-то бесстрастно произнёс Хуторнов. - Пеленг восемнадцать.
   Теперь даже Непрядов узрел, как забугрилась на экране метка, которую непрерывно "оглаживал" тонкий лучик развёртки.
   - Учебная тревога! Торпедная атака! Держать курс двадцать градусов! - решительно выкрикнул Непрядов.
   И тотчас, не дожидаясь конца привычных командирских реплик, в отсеке будто простуженно, осипшим голосом закрякал ревун. Из нижнего лаза начали бойко, один за другим выскакивать подвахтенные, спеша занять свои места на боевых постах.
   Колбенев, на правах первого старпома, принял доклады о готовности лодки к "бою", доложил об этом командиру, и атака началась. Корабельный боевой расчет начал определять координаты и элементы движения цели - её скорость, глубину погружения, дистанцию до неё. На дизельной лодке Егор ждал бы, когда торпедисты из первого отсека доложат о готовности торпедных аппаратов к залпу. Теперь же этой процедуры не требовалось. Все необходимые операции выполнялись автоматически. На мониторах крупным шрифтом значились все необходимые данные. Но Егору по привычке хотелось живого голоса из первого отсека, подтверждающего, что третий и четвёртый аппараты, как приказано, к выстрелу готовы. Своим людям Непрядов привык доверять больше, чем скупым показаниям приборов. Поскольку
   знал, что даже самая современная техника имеет свой предел надёжности, но человеку предела нет, если он, тем более, в совершенстве овладел этой техникой.
   Сомнений не было, что обнаруженная цель - подводная. Об этом убедительно говорил характер её шумов. Во всяком случае, биение на волне, присущее надводным кораблям, совсем не прослушивалось. Данные показывали, что Тыновская субмарина выбралась из-под ледового прикрытия и теперь маневрировала на чист ой воде за кромкой льда.
   Новейшие бортовые приборы и устройства давали столь ясную картину, что Непрядов почти зримо ощущал пространственное перемещение обеих лодок - своей и чужой. Получалось так, что оба подводных корабля как бы поменялись местами. Тыновская лодка, прежде слышавшая приближавшегося к ней "противника", неожиданно потеряла с ним контакт и потому вынуждена была выбраться из своего укрытия, чтобы попытаться вновь обнаружить свою цель и уж на этот раз не упустить момент для атаки. Однако Непрядов, используя несомненные преимущества своей атомарины, совершил обходной манёвр и уже сам приближался к цели со стороны ледяного поля. Теперь лёд был ему помощником. Он позволял держать прочный контакт с "противником", значительно снижая его возможности делать то же самое. Всё говорило о том, что лодка Непрядова оставалась пока в звуковой "тени", и это давало ей несомненные козыри в подводной "игре умов".
   Дистанция быстро сокращалась. Самой подходящей для залпа она стала в тот момент, когда Непрядовская лодка достигла кромки ледяного поля и выбралась уже на чистую воду.
   - Командир, пеленг на цель бежит вправо! - громко предупредил
   Обрезков, показывая на индикатор автомата торпедной стрельбы.
   Непрядов это и сам хорошо видел, вполне понимая, что изменившаяся обстановка означает лишь одно: дистанция до цели введена в автомат меньше той, которая есть на самом деле. Значит, нужна срочная поправка, чтобы скорректировать работу торпедного автомата стрельбы.
   Хуторнов, скрепя сердце, перевёл работу акустической станции на активный режим и "выстрелил" несколько звуковых посылок в сторону "противника".
   - Есть дистанция! - тотчас крикнул он командиру.
   Но прежде чем контрольный замер успевают ввести в натужно свербящий всем своим электронным нутром автомат стрельбы, даже "невооруженным" ухом становится слышно, как по корпусу лодки звонко защёлкали посылки чужого гидролокатора. Значит, лодка Непрядова тоже обнаружена, и теперь противники начинают сходиться к воображаемому барьеру, чтобы выстрелить один в другого.
   Но время! Его у Непрядова на быстрый манёвр всё же чуть больше, и это даёт ему в поединке ещё одно преимущество.
   - Аппараты, товсь! - скомандовал Егор, глядя на стрелку контрольного прибора, щелчками приближавшуюся к нулевой отметке. Боковым зрением он видел, как напрягался у стрельбового щитка Ваня Дымарёв. Крепкая волосатая рука одессита лежала на рычаге соленоида, на лбу жемчужинами отливали капли пота. "И ему, верно, хочется воблы с пивом, - отчего-то совсем не к месту мелькнуло в голове Егора. - Если нормально отстреляемся, то уж так и быть,.. поставлю ему целый ящик "Жигулёвского", а в придачу дам пару банок астраханской "тараньки".
   Казалось, торпедный автомат стрельбы вот-вот сам взорвётся от
   непомерной перегрузки. Данные стрельбы от него по проводам убегали в первый отсек, где "врубались" разъёмными клеммами в мозг приборных отсеков изготовившихся к залпу торпед. Корректировка, как полагается, шла до самого последнего мгновения, пока стрелка контрольного прибора, продолжая отсчёт времени, не приблизится к нулевой отметке. Она же будто и не торопилась - щёлкала, не спеша, в своё удовольствие... А Егору казалось, что это ритмично стучало его сердце, отдаваясь в висках тугими толчками крови. Кто знает, сколько седин командиру прибавляет каждая такая атака, сколько дней жизни лишает она, отнюдь не восстанавливая в организме потраченные нервные клетки?
   На боевых постах в эти мгновенья усиленно напрягался весь экипаж. Не зря же говорят: когда стреляет командир, то это означает, что вместе с ним стреляет весь экипаж. Торпеда ведь не пуля, и в одиночку её не выпустишь. Победа будет общей, но за промах и неудачу больше всех достанется от начальства именно командиру. Такая у него доля - быть "одному за всех", тогда как все никогда не могут перед вышестоящим начальством ответить за одного. Друг за друга, как повелось, все они горой встанут лишь в реальном бою. Пока же просто учились побеждать, стараясь не делать лишних промахов, которые в иной обстановке могли бы всем стоить жизни. А что касается начальства, так ведь оно для того и существует, чтобы одним лишь призраком своего недовольства заставлять всех живей пошевеливаться...
   Будто целая вечность прошла, прежде чем стрелка прыгнула на ноль.
   - Пли! - даже не слишком громко скомандовал Егор, почувствовав сразу огромное облегчение, будто сбросил с плеч тяготивший его многопудовый мешок.
   Дымарёв рванул на себя сначала одну рукоятку соленоида стрельбового щитка, потом, с некоторым интервалом - вторую. Где-то в носовом отсеке послышалось приглушённое шипение. Но атомоход при этом ничуть не содрогнулся, не попытался рвануться кверху, как это неизбежно происходило на дизельных лодках. Масса атомной субмарины была столь велика, что потеря торпедного веса нисколько не отразилась на её дифферентовке, не нарушила внешней успокоенности и положения в пространстве. Это был всего лишь как бы небрежный плевок сквозь стиснутые зубы. Лодка продолжала идти заданным курсом, с определенной скоростью, пока Непрядов не дал команду "Право на борт!" - как оказалось очень даже вовремя.
   - Шум винтов торпеды! - встревоженно выдал Хуторнов. - Пеленг -сорок слева, дистанция...
   "Так, - мгновенно сообразил Егор. - Вот и ответный выстрел Саввушки, хотя и малость запоздавший". Непрядов не сомневался, что его торпеды гораздо раньше устремились к цели. Значит, в реальном бою шансов победить у него было бы намного больше. Естественно, уничтоженная или подбитая лодка выстрелить уже не могла. Тем не менее, Непрядов начал уклоняющийся манёвр, стараясь выжать максимум той скорости из турбин, которую они могли выдать на винт. И лодка во всю прыть своих "лошадиных сил" устремилась прочь от приближавшейся к ней торпеды. Вскоре стало ясно, что скорости их почти уравнялись, однако торпеда, израсходовав запас своей движительной энергии, "сдохнет" гораздо раньше, чем угонится за лодкой. ТВЭЛы в реакторах трудились без устали, а ресурс их был так велик, что не было оснований беспокоиться за потерю до предела развитой скорости движения лодки. Она неслась в океанской бездне
   подобно разъярённому "нарвалу", распугивая косяки селёдки, и на сотни миль вокруг не было никого, кто бы мог за ней угнаться или хотя бы воспрепятствовать её движению.
   - Шумы торпеды прекратились, - сообщил, наконец, Хуторнов, высовывая голову из рубки. И на его сухощавом, вечно хмуром лице проскользнуло даже нечто вроде улыбки.
   - Оторвались, Егор Степанович, - подтвердил Колбенев, расслабляясь в кресле всем своим упитанным, крупным телом. На минуту он закрыл глаза, как бы предаваясь безмятежной дрёме.
   А Кузьма просто возликовал.
   - Ты погляди, командир, - наклонился он к Непрядову, протягивая лист ватмана с обозначенными на нём предварительными расчётами. - По всем статьям выходит, что мы "рубанули" Саввушку нашими торпедами в аккурат по кормовым отсекам.
   Однако Непрядов не торопился торжествовать удачу. Он снова подошёл к планшету и начал всматриваться в прочерченные на нём глиссады обоих кораблей, продолжавших маневрировать на глубине.
   - Вопрос в том, а так ли уж безусловна наша победа? - ответил Егор Кузьме. - Помнишь, что на этот счёт говаривал старик Макаров в своей приснопамятной "Инструкции для похода и боя"?
   - Да мало ли что и когда Степан Осипович говорил, особенно по пьянке, - отмахнулся Кузьма, снова подсовывая Егору свои расчёты. - Вот же данные "торпедного треугольника", сами за себя говорят.
   - Вадим Иваныч! - призвал Егор на помощь Обрезкова. - Напряги-ка свою память и выдай нам поточнее эту заповедь. Ты ведь у нас ходячая
   энциклопедия со времен рижской "системы ниппель".
   Колбенев поморщил свой широкий лоб и начал вслух припоминать изречение адмирала, сотворённое в назидание потомкам:
   "Победой можно считать лишь уничтожение неприятеля, а потому подбитые суда надо добивать, топя их или заставляя сдаться".
   - Вот именно! - подтвердил Егор и по памяти уже сам добавил:
   "А победит тот, кто хорошо дерётся, не обращая внимания на свои потери и помня, что у неприятеля этих потерь ещё больше", - и поинтересовался. - Теперь усёк, Кузьма Петрович?
   - Да что же мы, на абордаж теперь что ли пойдём? - хорохорился Кузьма. - Холодновато нам наверху-то драться будет. Наружу без тулупчика я даже в гальюн не хожу. Потому как задницу боюсь отморозить.
   - Шибко любишь ты её, родимую, - укоризненно сказал на это Колбенев.
   - А как же ж? - простецки согласился Кузьма. - Одна ведь она у меня, голубушка. И запасной к ней нету.
   - Не волнуйтесь, Кузьма Петрович, я вам из синтетики кое-что подберу, если нужда такая подопрёт, - обнадежил молчавший до этого доктор Целиков. - Возлюбленная "потылица" ваша будет функционировать как настоящая, с тем же напрягом и целенаправленностью.
   - Ну да? - делано удивился Кузьма. - И с той же нежной акустикой?..
   - Да хоть на мотив "Вернись в Сорренто", - посулил Целиков.
   В отсеке зашлись дружным хохотом. Из своей рубки точно ошпаренный выскочил Хуторнов. Он изумлённо глядел на офицеров, не понимая, что происходит.
   - Да вы что?! - почти в ужасе завопил он. - Вы же мне лодку демаскируете!
   Непрядов и сам еле сдерживался от распиравшего его смеха. Чтобы хоть как-то совладать с возникшей ситуацией, он снова надавил на рычаг ревуна, подавая повторный сигнал тревоги.
   Веселье в отсеке тотчас оборвалось. Лодка начала маневрировать для повторной атаки.
   "Теперь наверняка победим", - решил Егор. Последний удар он собирался нанести подводной скоростной ракето-торпедой "Шквал", спасения от которой в реальном бою практически не было.
   Ближе к вечеру лодка подвсплыла для очередного сеанса радиосвязи. Непрядов доложил в штаб дивизии, что задание выполнено и вслед за этим получил "добро" возвращаться в базу.
   Только теперь Егор позволил себе почувствовать усталость, которую прежде гнал от себя всеми усилиями собственной воли. Прошлой ночью, в предчувствии приближавшегося "боя", он совсем не спал. Каждая клеточка его мозга работала на желанную победу. И вот теперь, когда всё кончилось, можно было уже ни о чём не думать, кроме как о стакане чая и нескольких часов сна в своей каюте. А недавние переживания, волнения и тревоги разом хотелось выбросить из головы. Кто там победил, а кто проиграл - теперь всё равно станет известно не ранее, как на штабной разборке учебного поединка двух атомарин. Подведение итогов учения намечалось провести тотчас по возвращении в базу.
   Какое-то время Непрядов оставался в центральном на своём
   рабочем месте - сидел в кресле, откинувшись на упруго-податливую спинку и держа руки на подлокотниках. Вахта шла как ей и положено, своим чередом и не было необходимости во что-то вмешиваться. Потом Непрядов решил всё же спуститься в каюту.
   Оставив за себя Обрезкова, Егор по трапу сошёл на нижнюю палубу. Миновав коридор, по обе стороны которого виднелись плотно затворенные двери кают, он оказался в своём подводном жилище. Первое время Непрядов с непривычки даже терялся здесь - настолько просторно-роскошными представлялись его нынешние командирские апартаменты. Они состояли из рабочего кабинета, совмещённого со спальней и отдельного салона, не говоря уже о собственной душевой. Казалось, номер в иной престижной гостинице выглядел бы куда скромнее и проще. Здесь же глаз радовало изящество отделки каждой детали интерьера. Панели стен раскрашены "под орех", кровать с раздвижным пологом, удобная мягкая мебель, широкий письменный стол. А под ногами мягкий ковёр, гасивший звуки шагов. Хрустальные плафоны и настенные бра изливали интимно-умиротворённый, неяркий свет.
   Чая уже не хотелось. Открыв холодильник, Непрядов извлёк из него банку виноградного сока и, вскрыв её, наполнил стакан. Сделал несколько глотков, утоляя жажду. Сок был настолько ледяными и кисловато-терпким, что свело скулы. Но явилось на мгновенье ощущение какого-то давно забытого южного лета, тепла и солнца, чего так всегда недостаёт людям в северных широтах. Вспомнилось, как он когда-то так же вот с удовольствием пил в Севастополе охлаждённое молодо вино, бодрившее его в несносную жару...
   Взгляд Егора скользнул по письменному столу, где под
   плексигласом лежала Катина фотокарточка. И снова пришли воспоминания. Как он жил все эти годы без неё, о чём думал, что чувствовал? Прежнее отчаяние и тупая боль от потери жены как-то незаметно поутихли, растворившись в сутолоке привычных буден. Да только в душе, наверное, на всю оставшуюся жизнь застрял глубоко вколоченный гвоздь осознания случившейся беды, который не под силу было извлечь из Егорова естества ни одному хирургу или знахарю. Порой совершенно неожиданно этот гвоздь начинал так свербить и мучить, что от него не было никакого спасения. Разум снова и снова отказывался верить, что Кати больше нет. Она, вопреки всему, продолжала существовать в его сердце, в его мозгу. И с таким состоянием ничего невозможно было поделать. Особым наслаждением для Егора стало день за днём перебирать в памяти их совместно прожитые годы. Желанным видением Катя являлась к нему из своего небытия всегда молодая, ослепительно красивая, полная женственной грации и очарования, что прежде сводило Егора с ума. Порой он убеждал себя, что нельзя же так безрассудно грезить наяву, так и свихнуться недолго. Да только сердце всё равно было сильнее разума. Егор продолжал любить свою Катю, снова и снова вызывая её в своём воображении на короткие минуты свиданий. В этом теперь было для него утешение и тихая услада в нелёгкой жизни.
   Егор не представлял себе, как он теперь мог бы вместо Кати связать свою судьбу с какой-то другой женщиной. Но годы шли, ему было уже за сорок. Кажется, пора бы подумать о том, чтобы не доживать остаток дней в одиночестве. Мало ли встречалось ему привлекательных женщин, которые бросали на него манящие, многообещающие взгляды. Ведь и сам Егор свиду был ещё хоть куда: высок и статен, косая сажень в плечах. И не так уж важно, что виски посеребрило и в глазах нет прежней весёлости. В остальном он всё такой же, каким его знали. Кажется, только мигнуть ему, и любая королева пойдёт за него: как в омут головой бросится, лишь бы вместе быть. Но получалось, никто из них теперь не нужен был усталому мореходу. Когда-то давно он поклялся в верности лишь одной женщине, и эта клятва стала ему будто проклятьем на все оставшиеся дни и ночи его существования. Как ни странно, в глубине души он был даже этому рад и оставался доволен собой, насколько это представлялось возможным в его теперешнем положении.
   Только, состояние одиночества у Егора было относительным. Оно скрашивалось постоянным осознанием того, что у него есть сын. Стёпка учился уже на старшем курсе высшего военно-морского училища и готовился, по примеру отца, стать подводником. Однако выбрал он почему-то не штурманский факультет, дабы совсем уж точно следовать по Егоровым стопам, а минно-торпедный. Но и этому было своё, вполне логичное объяснение. Ведь Стёпкин дед, герой-черноморец, тоже начинал свою корабельную службу минёром, прежде чем ему доверили командовать "малым охотником".
   И всё же нельзя сказать, что в жизни Егора не было таких искушений, которым ему всегда удавалось бы противостоять...
   2
   Помнил Непрядов, как три года назад представился ему случай вырваться с Северов в Ригу. А повод для этого был не только для него, но и для всех его однокашников. В тот год исполнялось целых пятнадцать лет, как они окончили училище подплава, свою незабвенную "систему ниппель" и были произведены в лейтенанты. Хотя, само училище к тому времени уже не существовало. По ряду причин оно было расформировано, только это ничего не меняло. Ведь навсегда оставленные стены их "альма матер" по-прежнему неудержимо ностальгически влекли к себе.
   В Ригу тогда съехались бывшие курсанты их выпуска. Прибыли все, кто только смог, кому позволила их подводная служба. Некоторые явились прямо с морей, едва сойдя с палубы своего корабля после длительного похода. Иные по счастливому совпадению находились в отпуске. Всего же набралось человек пятьдесят, хотя выпускалось вдвое больше.
   Егору повезло, пожалуй, больше, чем его дружкам. Если Вадим Колбенев "выбил" отпуск у начальства всего на пару дней, то Непрядов получил от комбрига "добро" на целую декаду. Благо лодка стояла в планово-предупредительном ремонте, и его присутствия на борту особенно не требовалось. Вполне мог бы поехать вместе с ними и Кузьма Образков, но тому явно не повезло. К нему скопом нагрянули родственники, которых пришлось ублажать. Пришлось Егору с Вадимом отбыть в Ригу вдвоём.
   Вновь старинный город очаровал Непрядова. Хоть на время, да вернулось ощущение его безмятежной флотской юности, когда он бродил по узким городским улочкам в бытность свою нахимовцем, а потом и курсантом. Старинные шведские казармы, пороховая башня, бастионная горка - всё будило в нём далекие, милые сердцу воспоминания. И там Катя была рядом с ним. Он представлял её под куполом цирка, как она запомнилась - юную и неотразимую, во всём чарующем блеске своего стремительного воздушного полёта. И больше не было терзавшего душу отчаянья утраты. На смену ему пришла тихая грусть по счастливо прожитым дням.
   Это было нечто более значимое, чем просто встреча старых знакомых
   и друзей. Уже бывалыми, умудрёнными жизнью людьми они прибыли со всех четырех флотов, куда забросила их моряцкая судьба. Некоторые приехали с жёнами, которые были к тому же коренными рижанками. Ведь когда-то и они покинули этот город на Даугаве юными избранницами таких же юных лейтенантов. Разумеется, и они имели право на эту встречу наравне со своими мужьями. В ресторане, что в Задвинье, сняли банкетный зал, и одной дружной семьёй собрались за общим столом. Пожалуй, каждый тогда испытывал к своим товарищам особое чувство любви и нежности, настоящего морского братства, которое по сути своей сродни разве что кровным узам.
   Егор вглядывался в лица, узнавая старых своих дружков-однокашников. Вот сидят они рядком уже навеселе, все в погонах с большими звёздами, у некоторых на тужурках боевые ордена. А в сущности своей, они всё те же ребята со школярскими прозвищами, какими запомнились с юных лет. И подруги их в эти минуты общего единения так же веселы и беспечны, как и пятнадцать лет назад, когда они на бальных вечерах в актовом зале их училища кружили головы своим будущим избранникам.
   И вот опять оркестр играл для них знакомые мелодии прежних лет, и вновь они танцевали, не чувствуя за плечами тяжесть прожитых лет, тоску дальних гарнизонов и свою извечную бытовую неустроенность. Но это была избранная ими жизнь и одна на всех моряцкая судьба.
   В самый разгар веселья к Непрядову подошёл официант. Интимно наклонясь, он передал чью-то просьбу выйти в вестибюль. Егор согласно кивнул, подумав при этом, что кто-то из ребят,
   вероятно, выбрался на воздух покурить и вот теперь просит составить ему компанию. Но из-за стола поднялся не сразу. Какое-то время продолжал слушать Шурку Шелаботина, который рассказывал забавный случай из своей аварийной практики.
   Вспомнив, наконец, что его ждут, Непрядов вышел в вестибюль. Однако никого из своих знакомых там не обнаружил. Для верности выглянул даже на улицу, но и там не было никого. Возможно, задержался он всё же до неприличия долго, и поэтому его не стали ждать, как бы тем самым укоряя за допущенную нетактичность.
   Ради любопытства Непрядов разыскал официанта и поинтересовался, кто же всё-таки его хотел видеть. Оказалось, что это была некая высокая и пышногрудая шатенка средних лет и, якобы, красоты неотразимой.
   Зря вы её сразу к столу не пригласили, - искренне посочувствовал официант. - Такая женщина долго ждать не станет. К ней полагается самому бежать со всех ног.
   Егор на это лишь самодовольно ухмыльнулся. Он-то знал, кто была эта незнакомка. Вернувшись к друзьям, Егор вскоре о ней забыл.