Баранов Юрий. Позывные дальних глубин

   - Спасибо, капитан-лейтенант, - выдавил он с трудом и жестом руки отпустил помощника.
   Оставшись наедине с самим собой, Непрядов уже совсем не понимал, что с ним творится. Казалось, с фотографии как ни в чём ни бывало сошла грациозная, совсем ещё юная гимнастка в цирковом трико. Она была здесь, рядом. Егор опять видел её большие глаза, прямой носик и маленькие пухлые губки - родные и милые черты, которые он в суете корабельных будет уже начал забывать.
   Крупная непрошеная слеза ползла по небритой щеке командира. Он её не стыдился и не смахивал. Это было всего лишь эпизодом, частичкой его личной жизни, о чём он имел право вспомнить, чтобы уже в следующее мгновенье не принадлежать самому себе.
   А по календарю исходила на нет осень и близилась зима. Океан по-прежнему простирался на сотни миль вокруг безликим и безжизненным пространством. Казалось, конца и края не будет слишком уж затянувшемуся автономному плаванию, да ещё в аварийной ситуации, когда не работали корабельные механизмы и приборы. Вот и единственный куль муки иссяк. Питаться приходилось одной лишь
   рыбой, которую всё же удавалось иногда ловить.
   Сам Непрядов и все офицеры постоянно лазали по отсекам, разговаривали, как могли поддерживали погрустневших, осунувшихся моряков. Но и отцы-командиры были не из железа. Силы у людей постепенно таяли, некоторые уже с трудом несли вахту и всё больше отлёживались на койках.
   Доктор Целиков особенно нервничал, потому как в экипаже появились признаки дистрофии. Даже чувство голода исподволь у некоторых стало пропадать. Александр Сергеевич пичкал моряков какими-то таблетками, убеждая, что это может помочь. Корабельный эскулап понимал, что он становится скорее утешителем, чем исцелителем.
   В какой-то мере команду спасало, что пока не было недостатка в пресной воде. Как-то по курсу попался небольшой необитаемый островок, и там по счастью отыскался родник. Вода оказалась вполне пригодной для питья, и ею "под завязку" загрузили целую цистерну. Да только одной лишь водой, как известно, сыт не будешь. Всем по-прежнему хотелось хотя бы сухую корку хлеба пожевать.
   20
   Вечерело. С высоких небес на океан полилась густая синь, краплёная россыпью далеких звёзд. В тишине временами хлобыстало полотнище паруса, вознесённого над рубкой, да еле слышно журчала вода, струившаяся вдоль ватерлинии. Это немного успокаивало Непрядова. Корабль всё-таки не прекращал своего движения. Проверив верхнюю вахту, Егор спустился на нижнюю палубу. В центральном поговорил немного с механиком о делах житейских и побрел к себе в каюту, намереваясь вздремнуть.
   В командирском жилье стоял полумрак. Тускло светил над входной дверью аварийный плафон, создавая иллюзию присутствия в каком-то мире нереальных, фантастических видений. Но это был всё же привычный мир его подводного обитания, где душа на короткое время находила покой и отдохновение.
   Раздевшись, Егор лёг под одеяло и стал ждать пришествие спасительного сна, когда можно будет хоть на короткое время избавиться от не проходящего желания чего-нибудь поесть. Сопротивляясь навязчивым мыслям о еде, он пробовал думать о чём угодно, только не о том, каким вкусным может быть обыкновенный ржаной сухарь. Однако это было выше его сил и "окаянный" сухарь всё время присутствовал перед глазами - тот самый, который он, забавы ради, однажды немного погрыз, а потом, почти целехоньким, швырнул за борт на съедение алчущим бакланам. И век бы о том не вспомнил, а вот теперь - надо же...
   Скрипнув, дверь отодвинулась, вобравшись на роликах в полую переборку, и в тесном проёме обозначилась грузная фигура Колбенева.
   - Ты не спишь, Егорыч? - последовал вопрос.
   - Сплю, - недовольно буркнул Егор.
   - Ну, спи, спи, - позволил Вадим, тем не менее бесцеремонно усаживаясь на командирскую койку и всей мощью своего обширного зада придавливая дружку ноги.
   - Хрен моржовый, - простонал Егор. - У меня ж нога не зажила.
   - Ну, извини, - посочувствовал Вадим. - Я и забыл, мсьё, что вами рыбка закусить хотела.
   - Вот именно, - сердито проворчал Егор. - Хотел бы я видеть тебя на моём-то месте. Ты бы уж точно в трубу торпедного аппарата не влез и в
   "корме" своей необъятной враз бы пробоину получил.
   - Политработников акулы не кушают, - назидательно сказал Вадим. - Это не их пища.
   - А что, брезгуют? Иль боятся, что могут как от грибочков травануться?
   - Запомни! Мы - это стальная или гранитная твердь, а потому капиталистическим акулам не по зубам.
   - Что ж, на тебе, может, акула и впрямь бы поломала зубы, или, на худой конец, поперхнулась, - согласился Непрядов. - А вот подсунь ей твоего Собенина - она бы точно отравилась.
   Колбенев польщёно хохотнул.
   - А вот тебя, Егорыч, эта людоедка не только с удовольствием, но и поделом бы сожрала. Зря поторопился удрать от неё.
   - Ты так думаешь?
   - Похоже, Собенин так думает.
   - А почему? Чем это я ему так напакостил?
   - Был у меня тут разговор с твоим комиссаром. Оказывается, у него масса всяких претензий к тебе.
   - Тоже мне, Америку под Жмеринкой открыл. - Егор лениво зевнул. - А впрочем, это его личное дело.
   - Не скажи... Собенин всегда остаётся себе на уме и отнюдь не так глуп, как может показаться. Тут дело в другом.
   - Это в чём же? - Непрядов возбуждённо заворочался, приподнимаясь на локтях.
   Колбенев помолчал, как бы подхлёстывая Егорово нетерпение.
   - Скажи, только откровенно, - заговорил, наконец, Вадим. - Вот ты, будучи в лагуне, сознательно подготовил тогда лодку к взрыву? Ведь
   так?
   - Допустим, так, - подтвердил Непрядов, с подозрением косясь на дружка.
   - И ты в самом деле мог бы её взорвать?
   - А почему ты сомневаешься? При определенных обстоятельствах я бы это непременно сделал.
   - Я и не сомневаюсь, - горестно сказал Вадим. - Так что уж лучше было бы, если акула тот раз тебя сожрала бы со всеми потрохами.
   - Даже так?
   - Именно так! А о людях ты подумал?.. Пойми меня правильно, ведь я не говорю о самом себе, или о Кузьме. Мы оба в любом случае остались бы вместе с тобой до конца и по чувству долга и по нашей личной привязанности к тебе. Такова уж наша доля. Но ради чего, скажи на милость, надо тащить за собой на тот свет весь экипаж? Кому нужно это самоубийство по долгу службы, да ещё в мирные дни! А ведь всех их на берегу ждут матери, жёны, дети...
   - Как же ты плохо меня знаешь, Вадим. У меня и в мыслях не было совершать групповое самоубийство. А ты бы спросил прежде Дымарёва, который минировал корабль и посему получил все необходимые указания.
   - Ну и что?
   - А то самое... Если б нам не удалось перемахнуть через коралловый барьер и лодка застряла бы на нём, то экипаж первым делом должен был бы покинуть борт и перебраться на остров. В данном случае я считал бы себя вправе рисковать лишь собственной жизнью. И ничьей другой. Понимаешь, ничьей!..
   Оба вновь помолчали, как бы остывая и боясь друг другу наговорить
   лишнего.
   - И потом, вспомни: Руднев тоже ведь приказал потопить "Варяг" уже после того, как отдал команду всем покинуть борт, - защищался Непрядов. - А кто его за это осудил?
   - Эх, Егорыч, - отступчиво сказал Вадим, обнимая и притягивая Непрядова к себе. - Верю, что так бы оно и было на самом деле. Но это всё сам я от тебя должен был бы услышать. А то засекретился, понимаешь...
   - Что ж об этом было бестолку болтать раньше времени?
   - Мне бы с Кузьмой мог сказать, - укорил Колбенев. - Мы бы тебя не оставили. В этом тоже можешь не сомневаться.
   - Я и не сомневаюсь, - Егор отходчиво хмыкнул. - Но мне вашей жертвы тоже не надо. А то пришлось бы в самый критический момент обоих с мостика гнать пинками под зад.
   - Ладно уж, не геройствуй, - Колбенев подпихнул дружка локтем. - И слава Богу, что ничего такого не случилось, - и выдал проникновенно. - А всё ж ты молодчина, экипаж всем тебе обязан. И люди это понимают, верь мне.
   - А ты вот не поверил...
   - Ну, хватит. Пойми и ты меня. Я ж тебе не Собенин все-таки, который любой факт перевернёт, как ему выгодно. Я ведь пекусь прежде о людях, а не о собственной выгоде.
   - Да разумеем, - сказал Егор, потирая онемевшую ногу - Тоже, чай, не кнехт вместо головы на плечах имеем.
   Снова помолчали, явно довольные тем, что не было теперь меж ними никакой размолвки.
   - Нога-то что, все еще ноет? - спросил Вадим участливо.
   - В пределах терпимого, - заверил Егор, продолжая потирать бедро. - И не более того.
   - А вот у меня, знаешь ли, душа в последнее время болит, - признался Вадим. - И мысли в голове какие-то странные, будто не мои.
   - О чём ты?
   - Все вот думаю, какого лешего послали нас в эдакую "тьму таракань"?
   Непрядов удивлённо вскинул брови, будто услыхал сущую нелепицу.
   - Странно, что ты не понимаешь, зачем именно, - сказал Егор жёстко. - Цель похода известна тебе отнюдь не хуже, чем мне самому.
   - Да я ведь совсем не о том. Задача в её априори понятна, но вот какова сверхзадача, довлеющая над всем остальным - это для меня загадка. Неужели столь велика стоящая перед нами цель, чтобы она эквивалентна была жизни целого экипажа? Ведь никому не нужна от нас такая жертва. В мирное время просто невероятно трудно в это было бы поверить.
   Непрядов раскрыл было рот, собираясь возразить, но Колбенев вскинул ладонь, прося не мешать.
   - Я понимаю, - продолжал со всем жаром Вадим. - Если была бы, скажем, страна в опасности, то надлежало бы защищать её, не жалея живота своего. Так ведь ничего же такого похожего нет. Люди спокойно летают в космос, варят сталь, растят хлеб, рожают детей. А вот у нас идёт какая-то непонятная игра, ставками которой по-прежнему являются человеческие жизни. Ведь чего-то стоят они! А что же получается? Есть мы - хорошо, а нет нас - ну и хрен с нами. Как могли, свой долг мы исполнили. А потом вдруг окажется, что это никому не нужно было, что эти самые координаты приводняющихся ракет - всем до лампочки.
   - Не так всё просто, - вклинился Егор, прерывая разговорившегося дружка. - Мы не знаем пока всей истины. А что, если завтра война?
   - Трудно сказать насчёт завтра. Вот вчера мы её точно уж на собственной шкуре испытали. Даже в борту дырок нам понаделали, чтоб не сомневались, - и вдруг откровенно спросил. - А скажи, командир, была ли у тебя мысль рвануть напоследок тельняшку на груди? Словом, помирать, так с музыкой: выйти в атаку и скомандовать "пли" из носовых аппаратов... Не одним же нам, в конце-то концов, погибать?
   - Знаешь, а ведь была, - честно признался Егор. - И ты не представляешь даже, каких мук стоило мне избавиться от этого желания. Было что-то такое, что выше моих сил.
   - Вот видишь, а другой на твоем-то месте мог бы и не стерпеть. А что тогда?
   - Да что ты привязался? Приказ есть приказ. И потом, я верю в разум и ничуть не сомневаюсь в целесообразности того, что мы делаем. Другой вопрос, в какой ситуации мы оказались.
   - Тогда почему? Всё в этом мире порой на волоске висит. Мы, вот здесь, - Вадим указал пальцем себе под ноги, - чуть острее чувствуем и понимаем, чем все остальные, которые остаются на берегу. Потому что в сущности своей служим запалом к тому самому термоядерному боезапасу, которым трижды можно уничтожить на земле всё живое. А ведь, не дай Бог, грохнет однажды... Ой, как грохнет, если нервы у какого-нибудь придурка откажут.
   - Брось, накаркаешь ещё. Мы с тобой ведь не лишились рассудка. Почему же другие не останутся в здравом уме?
   - Блажен, кто верует, - Вадим грустно вздохнул. - Я ж не могу избавиться от мысли, что кто-то совершил крупный прокол, послав нас
   одних в столь отдалённый чужой полигон и не продумав до конца всех последствий. Страшно представить, что о нас позабыли, бросив на произвол судьбы. И вот мы сейчас расплачиваемся собственными головами за чью-то ошибку.
   - Позволь, а разве меньшую ошибку совершают те, кто посылают свои "Огайо" к нашему Кильдину? В таком случае наше пребывание в их полигоне становится вполне оправданным. У нас говорят: клин клином вышибали. Суть вопроса в том, кто первый начал такое безумие творить, надеясь на свою безнаказанность.
   - Теперь это уже не имеет значения. Для меня куда важнее, кто теперь первым наберётся ума и здравого смысла прекратить это безумие.
   - Поживём - увидим, - назидательно изрёк Егор. - Тогда во всём разберёмся. Вот вернемся в базу, и многое станет ясно. Пока же выбор у нашего экипажа так же невелик, как и у всего человечества: либо жить сообща, либо умереть всем вместе... В этом суть вопроса в наш термоядерный век.
   Непрядов бесцеремонно ткнул дружка в бок, мол, проваливай, пора спать. Тот нехотя поднялся, вздохнул и вышел, плотно затворив за собой дверь.
   Но Егор долго не мог заснуть, осмысливая выплеснувшееся на него откровение дружка. Самому себе он не мог не признаться, что Вадим всё-таки был прав, по крайней мере, в одном: слишком уж быстро все о них позабыли, будто его лодки вместе с экипажем и впрямь никогда не существовало. Но свежо ещё в памяти было, как забеспокоились все, когда в Бискайском заливе тонул подводный атомоход, в отсеках которого, в сущности, находились такие же ребята, как и сейчас вот на его собственной лодке. Но что изменилось? Почему они, вольно или невольно, стали всеми отверженными? Егор искал и не находил ответа на мучивший его вопрос. Вот когда он впервые ощутил, сколь непомерно тяжела его командирская ноша - тот непосильный крест, который тем не менее предстояло тащить на своих плечах.
   Непрядова разбудили ранним утром, когда над морем едва занимался бледный рассвет. Дымарёв, стоявший на вахте, просил его срочно подняться на мостик. Когда Егор выбрался из верхнего рубочного люка и первым делом глянул за борт, то не поверил собственным глазам. В полутора кабельтовых от лодки лежало в дрейфе небольшое судно под болгарским флагом.
   Ошарашенный от радости, Дымарёв всё ещё держал в руке выгоревший фальшфейер, огнем и дымом которого он привлекал к себе внимание, подавая сигнал "СОС". И только лишь с появлением командира, как бы опомнившись, минёр швырнул отработанную трубку за борт.
   Дальше всё складывалось как нельзя лучше. С "братушками" договорились без проблем. Оказывается, всего несколькими часами ранее с этим болгарским сухогрузом на близком расстоянии разошёлся курсом советский боевой корабль. Капитан и командир обменялись даже приветственными семафорами. Для болгарского радиста не составило большого труда связаться тем самым кораблём и передать координаты лодки с просьбой о немедленной помощи.
   Узнав, что у русских братушек давно кончился провиант, и они питались лишь тем, что Нептун подаст, капитан тотчас распорядился передать подводникам хлеба, консервов и несколько бутылок сухого красного вина. Непрядов же, в знак благодарности и моряцкой дружбы, подарил капитану свой кортик. Сухогруз вскоре лёг на прежний курс, а
   лодка опять осталась в одиночестве, ожидая поспешавший к ней на выручку корабль. От хороших вестей морская братва в отсеках начала оживать. Теперь уже никто не сомневался, что спасение близко. Но куда больше ликования вызывали пленительные запахи, которые снова потянулись из четвёртого отсека. Митя Расходов опять готовил обед, не экономя, по полной раскладке.
   Где-то под вечер на горизонте появилось тёмное пятнышко. По мере приближения оно все больше увеличивалось, пока, наконец, не обрело стройные очертания большого вспомогательного корабля. Но ещё прежде, чем тот приблизился, над субмариной появился противолодочный гидросамолёт класса "Нептун". На светло сером толстом фюзеляже отчетливо выделялась синяя звезда и эмблема с оскаленной собачьей мордой. До предела снизившись и натужно гудя моторами, "Нептун" медленно прошёлся сперва по левому борту, потом, после разворота, по правому. Вероятно, пилот всё же перехватил посланную с борта сухогруза радиограмму, которая передавалась военному кораблю открытым текстом. Неспроста же этот самый "Нептун" барражировал в столь отдалённом районе. Похоже, он целенаправленно искал ту самую лодку, которая так неожиданно и нахально ушла от своих преследователей.
   Когда неповоротливый, грузный "Нептун" проходил на предельно низкой высоте очередной раз вдоль борта, Обрезков неожиданно вскочил на ограждение рубки во весь рост и весьма нелюбезно показал пилоту отогнуты средний палец - надо полагать, для любого американца жест вполне понятный...
   В ответ "Нептун" лишь покачал крыльями, будто покрутив пальцем у виска.
   "Лошадиного тебе... в твою задницу!" - выкрикнул Кузьма злорадно и весело, как если бы пилот мог расслышать его обидные слова.
   - Кузьма-а, - со снисходительной укоризной в голосе протянул Колбенев. - Опять забыл: ты же не подручный при домне, а морской офицер, старший помощник командира корабля. Будь всё же толерантным по отношению к пилоту. Не сыпь ему соль на рану, пока он на тебя сверху не пописал. Я так полагаю, этому несчастному лопуху и без того начальство крупный фитиль куда надо вставит, за то что нас проморгал. И потом, нецензурно выражаться на международном уровне - это же не по этикету.
   - Пуская не по этикету, но зато справедливо и от души! - ещё больше распалялся неугомонный Кузьма. - Знай наших, задница лошадиная! Кляча водовозная!
   - Егор Степанович, - продолжал ехидно удивляться Вадим. - Вы случайно не знаете, откуда это у Кузьмы Петровича какие-то конские замашки вдруг появились?
   - Опять зажеребился, - компетентно расценил Егор, кивая на Кузьму. - Щец кисленьких похлебал и опять захотелось в табун, к юным кобылицам. А старые клячи, надо полагать, его не устраивают.
   - Это что, опять в женское общежитие при рыбозаводе, где его однажды уже застукали? - припомнил вредный Вадим.
   - Ну, вроде того, - подтвердил Егор. - Только хотеть - это ещё не значит мочь...
   - Как это, как это?! - встрепенулся Кузьма, задетый за живое.
   - А так, - принялся за Егора растолковывать Вадим. - Дело это, сам понимаешь, не только интимное, но и ответственное: чуть что не так,
   сраму на всё общежитие не оберешься. Там ведь надо о-го-го как! А ты? Ну, что ты теперь можешь?
   - Это я-то не смогу?! - возмутился Кузьма.
   - Ты, ты, Кузьмич, - согласно закивали головами Егор с Вадимом, делая вид, что крайне обеспокоены за дружка.
   - Ты бы, Кузьмич, уж поберёг себя, поэкономил бы, так сказать, а то ведь исхудал и ослаб, - увещевал Егор.
   - А ну, как и впрямь слабину дашь? - сеял сомнения Вадим. - Не сотворишь в женском общежитии никакого, понимаешь, "бесчинства", а нам потом краснеть за тебя.
   Такого издевательства Обрезков уже вынести не смог.
   - Да вы бы на себя в зеркало поглядели, чукчи! - на небритом лице его изобразилось удивление. - У одного только кожа, да кости, как у Рамсеса в гробнице, а у другого что и осталось, так одни лишь "партейные" усы, да и те совсем оплешивели. От вас и самих-то сейчас никакого проку нет к бабе подпускать. Ведь ничего же не останется, как только прижиться к ней, заплакать и тут же, на грудях, крепко уснуть.
   - Ну и нахал! - только и мог сказать на это Вадим, грозя дружку пальцем. - Да за такие гадкие слова и кастрировать тебя мало.
   На этом трёп и подначки пришлось прекратить. С подходившего корабля на лодку дали прожектором семафор.
   - Товарищ командир, - доложил сигнальщик, не отрывая глаз от бинокля. - Сообщают, что это аварийно-спасательный корабль Черноморского флота "Аракс". Следует из Гаваны в Севастополь.
   Такой редкой удачи Непрядов и представить себе не мог. На душе у него сразу отлегло. Он уже не сомневался, что все их неприятности и беды теперь уж точно остались позади. Экипаж выстоял, и лодка
   спасена.
   Не прошло и четверти часа, как оба корабля уже дрейфовали вместе, сцепившись бортами при помощи швартовых концов. Капитан третьего ранга Шелаботин, спустившись по перекинутому трапу на борт лодки, поначалу даже не узнал никого из своих однокашников по училищу. Перед ним стояли одинаково исхудалые, давно небритые люди, и можно было лишь предположить, сколько лиха выпало на их долю за долгие месяцы затянувшегося автономного плавания.
   Шелаботин деловито и сухо представился, вскину руку к щегольской синей шапочке с козырьком и кокардой.
   Когда Непрядов, еле сдерживая улыбку, назвал себя, и поочередно представил Обрезкова с Колбеневым, командир "Аракса" всё ещё никого не узнавал. Он с недоумением и подозрительностью глядел то на одного, то на другого. И уж, верно, мелькнула мысль, а не провокация ли это? Да и что общего могло быть между этими одичавшими оборванцами и его дружками-однокашниками? Разве не помнил он их, всегда подтянутых и неотразимо элегантных, блиставших золотом курсантских якорей на танцах и званых вечерах? И только внутренний голос начал подсказывать: как же ты ошибаешься, командир... И не по внешности, а скорее по весёлым глазам и голосу он всё же признал их.
   Друзья крепко обнялись. Когда эмоции улеглись, поговорили о неотложных делах. Условились, что вечерком найдут время, чтобы накоротке отметить встречу. Потом Непрядов вместе с Шелаботиным уединились на "Араксе" в командирской каюте, и Егор поведал, что приключилось с его лодкой и экипажем.
   - Ты знаешь, а я ведь своими ушами слышал, - сказал Шурик. - Американцы по радио трепались, что, якобы, какая-то неопознанная
   лодка потерпела аварию и затонула на больших глубинах.
   - А наши что?
   - Отрицали, что это могла быть наша лодка. Ведь американцы не представили никаких доказательств, несмотря на все поиски. А трепаться все умеют.
   - Что ж, были основания полагать, что лодка погибла. Только мы, как видишь, всё-таки живы.
   - Именно! - воскликнул Шелаботин, ткнув пальцем в Егора. - Они думали, что потопили вас, а преподнесли это как аварию на борту, из-за чего лодка будто бы погибла. А теперь получается, что "красно - полосатые" маху дали, на всю Атлантику опозорились.
   Находившаяся на "Араксе" бригада ремонтников тщательно обследовала все повреждения, которые получила субмарина. Пришли к выводу, что прочный корпус покрепче можно залатать ещё в море, собственными силами. Возможность была вновь оживить и некоторые наиболее важные приборы, бездействовавшие из-за поломок. А поскольку дизеля оставались в исправном состоянии, то после дозаправки топливом лодка могла бы идти самостоятельно.
   Но прежде решено было взять лодку на буксир и все ремонтные работы проводить на ходу, благо держался штиль, и метеосводки на ближайшие дни ухудшения погоды не предвещали.
   21
   В базу лодка прибывала, когда на Севера надвигалась долгая полярная ночь. Вновь зажглись, вплоть до будущей весны, маяки и опознавательные знаки, а на краю неба заполыхали неоново-розовые сполохи Северного сияния. Всё чаще по курсу попадались пока ещё нестойкие ледяные поля, которые лодка осторожно распихивала своими
   наспех залатанными бортами. Шли своим ходом, на полных оборотах винта, как дорогую реликвию сохраняя в надстройке самодельный парус, сшитый из одеял, чехлов и распоротых по швам матросских роб.
   У пирса лодка ошвартовалась так же незаметно и буднично, как и уходила на свое особое задание. Не было ни встречающих, ни оркестра, полагавшегося в столь торжественных случаях. Похоже, что специально об их прибытии никого даже не поставили в известность. Вероятно, имелись какие-то причины, чтобы не привлекать к возвращавшейся лодке излишнее внимание. Непрядов так и понял. Только спустя какое-то время, когда их возвращение перестало быть тайной, к ошвартовавшейся уже субмарине стали сбегаться люди. Неведомо каким образом слух прошёл по поселку, и вот уже стало видно, как оттуда птицами полетели по косогору на берег офицерские и мичманские жёны. В слезах радости начались объятия, поцелуи. Лишь командир одиноко стоял в сторонке и радовался чужому счастью.
   В какое-то мгновенье Егору опять померещилось, что Катя непременно должна быть где-то здесь, в этой радостно шумящей, говорливой толпе. Она из-за чьей-то спины пристально наблюдает за ним, подыскивая лишь удобный момент, чтобы объявиться и подойти к нему. Но, как ни старался, жены своей он так и не заметил. Потому что её здесь просто не было, да и не могло быть. Пропасть расстояния между ними меньше не становилась.
   Вздохнув, Егор начал пробираться сквозь ликующую толпу. Он направился в штаб, чтобы лично доложить о возвращении лодки с моря. Шёл не торопясь, тяжелой походкой уставшего человека, но с лёгким сердцем от ощущения исполненного долга. Только всю дорогу, вплоть до дверей штаба, Катин взгляд неотступно преследовал его, волновал.
   Не поборов искушения, Егор даже оглянулся и - вновь никого.
   Комбриг Струмкин встретил Непрядова доброжелательно, хотя как-то немного натянуто и сдержанно. Он внимательно выслушал подробный доклад о всех злоключениях и переделках, в каких лодке пришлось побывать и попросил всё это подробно изложить в рапорте.
   - Не буду скрывать, Степан Егорович, - сказал комбриг. - Мы почти уверены были, что ваша лодка погибла. Но вы поймите, какая непростая ситуация складывалась вокруг вас, - и Струмкин принялся излагать оперативную обстановку.
   Выбрав подходящий момент, Непрядов всё-таки напрямую задал мучивший его вопрос: что произошло, почему лодку не искали, отчего даже официальной встречи её не было устроено?
   Прежде чем ответить, Струмкин какое-то мгновение пристально и, вместе с тем, с явным сочувствием глянул на Непрядова, будто вынужден был по долгу службы сказать именно то, что лично ему, по человечески, говорить совсем не хотелось.
   - Не всё так просто, Егор Степанович, - заговорил приглушённо, будто опасаясь, что их могут подслушать. - Строго между нами: некоторые головы в штабе флота недовольны тем, что в ходе выполнения своей задачи вы наделали слишком много шума, полностью демаскировали себя. Такое могут и не простить. И потом, ведь минули все сроки, которые позволяли бы надеяться, что лодка цела и экипаж её жив. Об этом же свидетельствовали и полученные разведданные. Все говорило за то, что вы погибли.