Страница:
Непрядов задвинул дверь, с жалобным визгом прокатившуюся на роликах, и отправился в первый отсек, самый большой и плотно населённый, где моряки по обыкновению спят "в обнимку" с промасленными торпедами. Про себя успел заметить, что отношения у замполита с некоторыми офицерами далеко не сахарные. Тот, видимо, силился подмять под себя даже самых упрямых и несговорчивых, вроде Скибы. Пока трудно было, ни в чём как
следует не разобравшись, принимать чью-либо сторону. Но уже становилось ясно, что Собенин всё же не подарочек, с ним не так-то просто найти общий язык.
Когда Егор, надавив на задрайку, открыл крышку лаза, в полутёмной пещере носового отсека раздался дружный взрыв хохота. И сразу же последовал требовательный окрик:
- Да тише вы, жеребцы! А то зараз всех по койкам раскидаю.
Нетрудно было догадаться, что этот властный голос принадлежал старшему лейтенанту Дымарёву. Исходил он из самой гущи моряков, столпившихся в носовой части лодки у торпедных аппаратов, где тускло светили два гермоплафона.
Появление командира никто не заметил, и Непрядов, осторожно ступая по гулким паёлам, пошёл вдоль навесных коек, протянувшихся в два яруса вдоль бортов. В отсеке было довольно прохладно. Моряки, кутаясь в одеяла, меховые куртки и ватники, самозабвенно слушали старлея, восседавшего на деревянном ящике из-под консервов. По всему чувствовалось, авторитет его был в "честной компании" непререкаем, - и не столько по-командирски, - сколько в силу какой-то дворовой круговой поруки, когда отчаянные ребята благоговеют перед своим первым заводилой и вожаком.
Оставаясь в тени, Егор хорошо видел его простецки притворное, насмешливое лицо с маленькими живыми глазками. В засаленном ватнике и в ушанке с задиристо оттопыренным ухом он больше походил на шебутного дворника, чем на командира минно-торпедной боевой части.
- От, хрен моржовый, опять перебил! - и минёр кому-то погрозил налитым, крупным кулаком. - Так, на чём это я?..
- Приходите опять к своей тётке, - с готовностью подсказали ему.
- Ну да, так ведь оно и было, - припоминал Дымарёв, растягивая слова с характерным одесским шармом. - Прихожу, значит, к тетушке Василисе, а она белугой ревет. Я ей - в чём дело, теть Васёна? А она ревака задаёт ещё хлеще и повестку мне из милиции суёт. Нич-чё не понимаю... Ну, кое-как успокоил её. Стал допытываться, что же это такое с ней стряслось на этот раз, отчего она безутешным рёвом своим не то что соседям, а всему кварталу душу на части рвёт. Твердит тетка одно: "Невиноватая я - они же, козлы духмяные, сами ко мне причепились..." - минёр со свистом продул пустой мундштук, который утехи ради всё время держал в зубах. Для чего-то как папиросу помял его в крепких узловатых пальцах и снова прикусил крупными желтоватыми зубами, среди которых поблескивала золотая фикса. - Ну, смекаю, опять по пьянке чего-нибудь отчебучила. Тетушка, как я уже говорил, не дура была выпить. За это ей вся наша родня постоянно мозги прочищала. Да куда там! Баба заводная, хохмачка. Мужики на ней, можно сказать, зубы ломают... Потому как покупаются на ее обманчивой внешности. Бабе уже за пятьдесят перевалило, а фигурка у неё прям как у десятиклассницы - ёлочка, да и только. Но вот стоит ей, скажем, всей своей фотокарточкой к тебе повернуться, так со страху тут же помочишься себе в штаны. Лицо сморщенное, во рту два зуба. Ведьма, да и только! Хотя могу поклясться, что у нас на всей Молдаванке и даже Пересыпи человека добрее не сыскать. - Дымарёв опять выдал затяжную паузу, занимаясь мундштуком и доводя напряженное любопытство всех окружавших его до полного нетерпения.
- Ну?.. Ну и?.. - тотчас заторопили его.
Минёр придал своему грубоватому лицу выражение удовлетворенности, после чего продолжил:
- Расколол всё ж тетку свою, и она мне во всём содеянном как на духу или как перед опером в милиции призналась. А было так... Возвращалась она как-то раз домой, как водится, в лёгком подпитии. Кстати, происходило это около полуночи, летом, когда духота у нас в Одессе такая - ну, хоть топор вешай, - и тут же пояснил. - К примеру, как в отсеке под утро, когда вас перед этим гороховым супом покормят...
С небрежностью истинного одессита, насладившись очередной порцией хохота и при этом не дрогнув на лице ни единым мускулом, Дымарёв снова заговорил:
- А жила тёть Васёна неподалеку от кладбища. Через него и в светлое-то время небезопасно ходить, а уж тем более ночью. Разная там блатная босота промышляла: того и гляди на "гоп стоп" нарвёшься. Но тетке - море по колено. Тот раз возвращалась она позднёхонько из гостей. Трамваем. Как обычно, сошла на последней остановке рядом с кладбищем. А дом её - по другую сторону от него. Ей бы, авоське старой, как всем нормальным людям вкруговую до дома "лаптями шлёпать". Она же покандюхала напрямки, потому как перед этим приняла на душу пару стаканов портвейна и ничего на свете уже не боялась. Опять же в запасе у тётки Васёны всегда оставалась эта самая страшная сила - её "фотография". Идёт себе, значит, по пустой аллее ни шатко - ни валко. А со стороны поглядеть, так прямо русалочка в белом платьице плывёт. Фигурка-то у неё - будь здоров какая! Откуда ни возьмись, подваливают два
здоровенных бича. Оба совсем не старые и не слишком подвыпивши - в самый раз, когда на баб тянет. Начинают причаливать. "Девушка, а девушка, - говорит один. - В гости не пригласишь?" Тётка кивает, а сама, естественно, молчит, как рыба об лёд... Тогда второй спрашивает: "Может и подружка у тебя найдётся?" Тётка опять кивает, а сама всё время "фотокарточку" свою в сторону воротит, как бы приберегая этот свой "главный калибр" для решающего залпа. "Стеснительная, - говорит первый. - Я таких люблю" А второй: "Да наверно целка ещё. Разве не видишь? Такую "приласкать", так мороки больше, чем удовольствия..." Первый вразумляет корешка: "Да ладно, и эта на безрыбье сойдёт". И бочком эдак начинает тётку к кустам припирать. "Странная она какая-то, - продолжает сомневаться второй. - Совсем ведь шмакодявка ещё, а в такую поздноту не боится одна по кладбищу шлындать..." А дальше, это ж надо было в Одессе родиться, чтобы такое отчудить... "Когда жива была, тогда и боялась, - не моргнув глазом, как бы между прочим, замечает тётка. - Теперь-то чего уж? - и берёт очень даже нежненько обоих под локоточки. - Так идёмте ж ко мне, сладенькие. Моя могилка совсем рядом: от часовни - сразу же поворотя направо..." Мужикам от таких слов чё-та сразу не по себе стало. А тут ещё луна взошла. Глянули, наконец, на тётушкину физиономию и остолбенели: не то ведьма, не то и впрямь покойница перед ними... Но тётушку совсем уже в раж понесло. "Что же вы, дяденьки? - вроде как обижается и бичей этих к часовне тянет. - Вон и подружка моя из гробика встаёт. Свеженькая ещё, только утречком похоронили,.. - минёр опять выдержал паузу, сладко почмокав мундштуком. - Надо было видеть, как драпанули бичи. И надо же, один в потёмках споткнулся и череп себе о какую-то плиту раскроил. Другой налетел на него и... ногу сломал".
Отсек содрогнулся.
- Тётка видит, что мужичкам от её заморочки совсем худо, - всё так же невозмутимо излагал свою байку Дымарёв. - Добежала до ближайшей телефонной будки и вызвала скорую помощь. Потом, сердобольная душа, этим ханурикам передачки в больницу носила. Они же, твари неблагодарные, в суд на неё подали, как только выписались, якобы, за причинённое увечье.
- Ну и как, судили её? - не утерпев, спросил кто-то из матросов.
- Как полагается, - подтвердил минер. - Закон есть закон. Только такого весёлого суда в Одессе отродясь не видели. Судья, говорят, под конец не мог уже вопросы задавать - все за живот держался. А оба заседателя - те едва со стульев не падали... Однако, приговорили её, бедолагу, к десяти стукам отсидки, как за мелкое хулиганство. С тех пор тётушка моя, вплоть до скончания дней своих, в популярности могла потягаться, разве что, с самим Дюком Ришелье. Не хочу врать, но на её доме, где жила, собирались даже мемориальную доску повесить.
Согнав с лица невольную улыбку, Непрядов вышел из своего укрытия. Моряки поутихли, расступаясь.
- Я думаю, вывод всем ясен, - сказал Егор, как бы подытоживая. - Не приставайте по ночам на кладбище к незнакомым девушкам, это неприлично.
Продолжая весело сопереживать, моряки начали расходиться по своим койкам. А минёр ждал, что ему скажет командир.
Егор лишь погрозил пальцем, как бы намекая, что в принципе он
не против таких "посиделок", да только проводить их надо не в столь поздний час. Всё поняв, старлей клятвенно приложил руку к сердцу, обещая тем самым больше не нарушать корабельный распорядок.
Минёр всё же пришёлся Егору по душе: с таким в море не соскучишься. Да и специалист он, судя по всему, был вполне толковый. Лишний раз командир убедился, что с экипажем ему всё-таки повезло. Поэтому в свою каюту он вернулся в отличном расположении духа. Не раздеваясь, лёг поверх одеяла, укрывшись меховым кожаным регланом. В каюте было довольно прохладно. Электрогрелка кое-как согревала ноги, а голову студило. Но не привыкать: сон постепенно брал своё. Мысли сплетались, наплывая одна на другую, возникали какие-то путаные видения.
...Наконец, отчетливо проступил конвой. Но не силуэтами отдельных кораблей, следующих в ордере заданным курсом, а в образе каких-то водяных чёрных змей. Непрядов пробовал их ловить руками, они же, извиваясь и злобно шипя, ускользали от него... Потом возникла тётушка минёра, чем-то похожая на мегеру, и стала жаловаться, что начинает лысеть, а потому Егор должен ей наловит на парик этих самых змей. Егор наклонялся, шаря руками в воде, только змеи скользили всё мимо, да мимо. Тётка грозила пальцем и ехидно хихикала: "Смотри, командир, не наловишь - женишься на мне..."
Вздрогнув, Непрядов проснулся. Ощущение неизъяснимого страха не проходило. Начала донимать дрожь. Сообразил, что реглан сполз на пол. "Приснится же такая вот чепуха, - подумал Егор, вновь накрываясь. - А дед бы сейчас враз растолковал, к чему змеи, а к чему - покойница..." Припомнилось, дед как-то уверял, что крещеному все сны "в руку", а просто так, без умысла Провидения, во сне и пустячок не привидится. С невыносимой тоской вновь подумалось о родном доме, о жаркой печке, долго державшей тепло даже в самые лютые крещенские морозы. Хорошо бы опять прилечь на старый кожаный диван и до бесконечности слушать в тепле и неге, как потрескивают в печке сухие поленья, как верещит себе миляга-сверчок и как монотонно бормочет перед иконостасом дед, выпрашивая у небес для своего внука лёгкого пути, да спокойной воды, будто и впрямь в океане такое возможно.
Но что бы там ни было, Непрядов всем этим жил и дышал, этим и согревался в холода полярной ночи.
3
Лодка наткнулась на конвой в самый неподходящий момент, когда по трансляции объявили всегда и всем желанное "команде обедать" и когда бачковые уже разливали по мискам пряно дымящийся консервированный борщ. Зычный ревун, покрякав со злой издёвкой, надолго оставил всех натощак.
- Вот так и наживаем себе язву желудка, - для порядка бубнил Целиков, помогая вестовым убрать со стола посуду, чтобы затем здесь же развернуть под ярким софитом свою операционную. Но его никто не слушал. Моряки, прожёвывая на ходу сухой хлеб, ошалело проскакивали по узкому коридору из первого отсека в центральный, торопясь быть по местам на боевых постах. И только штурман Скиба, торопливо одевавшийся рядом, позволил себе напомнить известный эпиграф Пушкина: "Где стол был яств, там гроб стоит..." На что суеверный доктор тут же отреагировал: "Тьфу на вас, Андрей Борисович, так вот и накаркаете беду. Если уж вам так
хочется, чтобы здесь гроб стоял, то и ложитесь вот сюда сами, - для большей убедительности он пошлёпал рукой по столу. - Я вам отрежу чего-нибудь "на бис", как в том анекдоте... Может, и выживете ещё, точно не обещаю.
Оба приумолкли, заметив появившегося в дверях своей каюты Непрядова.
- Здоров, прямо как бык, - поспешил штурман упредить вопрос командира. - И температура в норме. Правда, док?
Не успел Целиков и рта раскрыть, как Скиба уже исчез в соседнем отсеке.
"Лихой у меня народец, с такими не пропадёшь", - заметил про себя Егор, ныряя в отверстие лаза вслед за штурманом.
Лодка легла на курс сближения и начала осторожно подкрадываться к конвою, стараясь ничем себя не выдать. Она зловещим призраком скользила в глубине, будто смертоносная барракуда, готовая напасть из засады на свою жертву.
А роль этой жертвы исполняла плавбаза, шедшая в
сопровождении двух противолодочных кораблей и тральщика переменными курсами, предвидя угрозу из глубины. План атаки уже созрел в егоровой голове. Глядя на планшет, он чётко представлял себе, как надо действовать, чтобы занять самую подходящую точку для залпа. Очень кстати поблизости оказалось ледяное поле, вдоль кромки которого можно незаметно сблизиться с "противником". И глупо было бы этим не воспользоваться, полагал Непрядов. Противолодочники непрерывно "обстреливали" водную толщу ультразвуковыми посылками гидролокаторов, но субмарина оставалась для них пока что невидимой - ледяное поле
экранировало, не давая на их рекордерах чёткой картины глубин.
Стрелять предстояло двумя практическими торпедами. Готовясь к выбросу сжатым воздухом за борт, они жадно вбирали в курсовые приборы необходимые поправки. Там, на острие практических боеголовок, нацеленных пронзать океан, были теперь сконцентрированы командирская мысль и воля. И всё это стократ множилось усилиями экипажа, напряженно работавшего на боевых постах. Акустики щедро давали пеленга, штурман тотчас помечал их на планшете, а торпедный электрик - вводил в автомат торпедной стрельбы, который с бухгалтерским беспристрастием отщёлкивал исходные данные для поражения главной цели. И не было сомнений, что рулевой с точностью до градуса удержится на боевом курсе, а боцман - до сантиметра на заданной глубине. Не подведут и электрики, выдавая заданную скорость. Но будь на то командирская воля, передаваемая по телеграфу из центрального в шестой отсек, и можно будет прибавить ходу, чтобы их "барракуда" без промаха вцепилась бы зубами своих торпед в тело обречённой жертвы.
Непрядов, как и всегда в азарте атак, был предельно сосредоточен и твёрд. Его властный голос звучал в отсеке непререкаемым приговором команд, возникавших мгновенной реакцией на поступавшие с боевых постов доклады. Егор напрягался до полного предела как целеустремленный фанатик, для которого весь смысл его существования сводился теперь к последнему выкрику "пли".
Чижевский вместе с замполитом держались тем временем около рубки акустика. Оба как бы с опаской сторонились одержимого атакой командира. Решительный и сильный, он в эти минуты всех подчинял своей воле, внушая повиновение и невольный страх. Собенин, подгадав
момент, попытался было ради любопытства заглянуть в планшет, который вёл старпом, и при этом как-то неловко наткнулся на Непрядова. Тот лишь метнул гневный взгляд, словно пригвоздив на месте, мол, не путайся под ногами. И замполит сконфуженно попятился на прежнее место. Льву Ипполитовичу именно сейчас досмерти хотелось какого-то активного действа, как при старом командире, который советовался с ним вплоть до мелочей, порой даже излишне навязчиво и нудно. Да только взошедший на мостик новый командир всецело владел ситуацией и в советах, по всему чувствовалось, не нуждался. Оттого-то Лев Ипполитович страдал и маялся, не находя себе места и хоть какого-то дела в столь ответственные минуты боя. А конкретным делом для него могло бы стать его комиссарское слово, какой-никакой совет по ходу атаки. Но только что путного мог он дать в этом запредельном для него подводном действе, если на флоте пребывал, как говорят, без году неделя.
Не секрет, что на плавбазе вместе с комбригом находился и начальник политотдела. Им-то с высоты своего мостика видней, полагал Собенин, как развивается атака, все недочёты и промахи видны как на собственной ладони. Если же что-то произойдёт не так, замполиту за всё придётся отвечать наравне с командиром, а по партийной линии и того больше. Тогда уж никто не поинтересуется, сколько ты служишь, но наверняка спросят: "Куда глядел?.."
Вот лодка довернула рулями на боевой курс. Напряжение в центральном, казалось, достигло взрывоопасного потенциала. И в тот самый момент, когда с языка у Непрядова должна была сорваться команда "пли", послышался голос акустика Монахова:
- Товарищ командир, в секторе стрельбы наблюдаю посторонние
шумы винтов.
- Что за ерунда! - насторожился Непрядов. - Откуда взялись?..
- Время, товарищ командир, время! - почти простонал старпом. - Курсовой уходит на корму.
- Да стреляйте! Стреляйте, Егор Степанович! - не стерпел замполит, решительно тряхнув перед собой сухим кулачком. - Второго такого случая может и не быть.
Только Непрядов принял другое решение. Обречённо махнув рукой, дал отбой атаке. "Не повезло..." - подумал он, вытирая носовым платком со лба пот.
В отсеке настала гнетущая тишина, которая бывает разве что в минуту молчания, когда чтят память о погибших. На командира поглядывали кто с недоумением, кто с досадой.
Всплыли под перископ. Потанцевав в обнимку с трубой, Непрядов поймал линзами силуэт рыболовного сейнера, пересекавшего возможные трассы торпед между лодкой и конвоем.
"Что б ты протух вместе со своей дохлой селёдкой!" - только и мог всердцах пожелать Егор капитану того самого судёнышка, нивесть как затесавшегося в полигон. Однако тут же смекнул, что не всё ещё потеряно. И вновь дал команду: "Боевая тревога! Торпедная атака!"
На этот раз цель удалось подловить на острых курсовых углах, почти на пределе возможного. К тому же в самый последний момент стало ясно, что лодку обнаружили. Противолодочные корабли, покинув места в ордере, устремились к подводной цели. Тральщик тем временем начал маневрировать, стараясь заслонить собой плавбазу. Но было уже поздно. Торпеды стремительно прочеркнули трассы в направлении корабля-мишени. И, как обнадежил Монахов, по крайней мере одна из них всё же прошла под днищем: пеленга совпадали.
Надводные корабли около двух часов гоняли лодку. Сигнальные гранаты, имитировавшие взрывы глубинных бомб, хлопали то далеко, то совсем близко. Маневрируя глубиной, скоростями и курсами, лодка старалась уйти в отрыв. И, наконец, это ей удалось. Сначала над рубкой стали появляться отдельные небольшие льдины, потом они пошли едва не сплошняком, стесняя манёвр и погашая скорость у преследователей. Лодка же получила полное преимущество, прикрывшись ледяным полем. И поскольку командир её дело свое знал, дальше уже не составляло особого труда благополучно запутать следы и выбраться из зоны активного поиска.
Разбор учений решено было проводить на внешнем рейде. Вернувшиеся с моря корабли становились у берега на якоря и бочки. Близился конец дневных сумерек. Серый лоскут неба ещё полоскался в отверстии рубочного люка, когда Непрядов начал выбираться на ходовой мостик. В полумиле просматривался силуэт плавбазы. Вскоре оттуда замигал желтоватый огонёк семафора: "Командиру прибыть на доклад к комбригу".
Шлёпая вёслами, к борту субмарины подошла шлюпка.
- Не могли катер послать, - недовольно проворчал замполит, усаживаясь на банке рядом с Егором. Собенин заметно нервничал, загодя не ожидая от начальства ничего хорошего.
- Шлюпкой оморячивают, Лев Ипполитович, - успокоил его Непрядов, уже сидевший на корме около старшины команды гребцов. - А вообще же радуйтесь, что нас не заставляют на доклад к флагману добираться вплавь,.. - и пояснил. - Как иногда приказывал своим офицерам одноглазый Гораций Нельсон.
- Ну, положим, это он приказывал молодым лейтенантам и мичманам, - заметил Собенин, зябко поеживаясь. - А мне уж, извините, слегка за сорок.
Непрядов молчал, обдумывая самые убедительные и веские слова в защиту своей атаки. Трудно было предвидеть, как её расценит начальство. И всё же он не сомневался в том, что принял единственно верное решение, отказавшись от первоначального варианта действий с его, в общем-то, непредсказуемыми последствиями.
4
Просторный салон плавбазы, где обычно проходили совещания, был хорошо знаком Егору ещё по тем временам, когда бригадой командовал Христофор Петрович Дубко. По стенам всё та же великолепная ореховая отделка, искрящийся хрусталь плафонов и золоченые рамы зеркал. Шаги скрадывал огромный ковёр. А кожаные кресла, расставленные вдоль длинного совещательного стола, всё так же тепло и мягко охватывали бока и спину, ввергая в предательскую дрёму.
Непрядов сидел по правую руку от Струмкина, в одном ряду с командирами других лодок, которые по пути следования конвоя так же в разное время выходили в атаку. А напротив них разместились противолодочники. Лица у всех сосредоточены, серьёзны. И только в глазах командира тральщика, упитанного и весёлого капитан-лейтенанта Стокова угадывалась двусмысленная усмешка, которую можно было истолковать как вопрос Непрядову: "А не вмазались ли твои торпеды в мой борт, прежде чем они попали, как ты думаешь, в плавбазу?.." На что Непрядов с такой же немой усмешкой отвечал: "Не радуйся, Стоков. Даже в этом случае тебя сейчас теоретически должна была бы кушать какая-нибудь голодная рыбка..."
Пока на доске укрепляли ватманский лист с изображением на нём только что закончившихся морских баталий, вестовые подали крепко
заваренный чай с лимоном.
- Ну, что ж, приступим, - сказал Струмкин, поднимаясь со своего места. - Разумеется, оценка действий каждого экипажа будет предварительной. Однако общая картина действий достаточно ясна, чтобы квалифицировать оперативность и грамотность решений, принимавшихся командирами кораблей, - и обратился к Непрядову.- Начнём с вас, Егор Степанович, как с наиболее опытного.
Комбриг сделал несколько маленьких глотков чая. Вернув обжигающий стакан на блюдечко, легонько тронул тыльной стороной ладони бородку, как бы охорашивая её.
- Если в целом, - сказал, кося взглядом в сторону Непрядова, - то атаку с некоторой натяжкой можно считать удовлетворительной. Цель поражена одной торпедой. Другая прошла метрах в десяти по корме и едва не "зацепила" тральщик.
Упитанное, розовое лицо Стокова разочарованно вытянулось, поскольку он жаждал получить в свой борт обе торпеды, спасая тем самым плавбазу. Да, видать, не судьба.
- Однако решительно не понимаю, - говорил комбриг. - Чего вы так испугались, выходя в атаку в первом случае? Ведь осадка сейнера была ничтожно малой. А позиция для залпа - лучше и желать нельзя. К тому же и оторваться смогли бы без проблем: надводные акустики вас тогда и в упор не слышали. Понимаю, что произошла нелепейшая случайность, ограничившая свободу действий. Но всё же надо было рисковать.
Комбриг выглядел раздосадованным. Да и как его не понять, когда до заветного приза оставалось "рукой подать". А получалось, экипаж на этом выходе едва оправдал сожжённое топливо и съеденный доппаёк.
Однако Егор уверенно отвёл от себя все обвинения. И формально, и по
существу считал себя правым, не боясь даже показаться излишне осторожным, если даже не перестраховщиком. Худо ли - бедно ли, только цель удалось поразить, а победителей, как известно, не судят. Другой вопрос, что оценка по тактическому исполнению оказалась невелика.
Но вот заговорил Чижевский, немного вальяжно и с улыбочкой, давая тем самым понять, что его слово имеет особый вес как представителя вышестоящего командования.
- Я бы квалифицировал действия командира следующим образом, - он поочередно обвел долгим взглядом всех присутствующих. - Да, первая атака, дававшая полное право на высокую оценку, действительно сорвалась. Результат второй можно расценить как простое везение, поскольку торпеда попала по самому срезу кормы, как бы зацепив плавбазу. Но кто виноват? - спросил, гневно повышая голос и тут же ответил. - Да пьяный рыбак, нарушивший элементарные правила судоходства. - Чижевский вытянул руку, словно пронзая Непрядова указательным пальцем. - А командир всё же оказался мудрее... Догадываюсь, чего ему стоило подавить в себе готовую было сорваться с языка команду "Пли!" Ну что ж, есть атаки более удачные. И право же обидно, что приз теперь будет принадлежать другой бригаде. Но я решительно верю в Непрядова, в его потенциал командирского мастерства и везения, - и подтвердил, как бы наперёд отвергая возможные возражения. - Да-да, именно везения. Я не оговорился. Потому что Божьей милостью командир подводный без этого немыслим. И пусть, как говорится, неудачник плачет... А у Непрядова самые лучшие его атаки ещё впереди.
Комбриг при этих словах отходчиво улыбнулся.
- Не хочу, Эдуард Владимирович, чтобы у вас обо всём этом сложилось превратное впечатление. Мы и не помышляем осуждать или порочить Непрядова, - и он попросил взглядом поддержки у сидевшего рядом начальника политотдела капитана первого ранга Широбокова. Тот, мгновенье поразмыслив, как бы с усилием кивнул.
- Вот, видите? - ободрённо продолжал Струмкин. - Никто и не ставит под сомнение командирский талант Непрядова. Он есть и никуда от него не денется. Но право же, мы от Егора Степановича вправе ожидать большего.
Слушая комбрига, Егор машинально чертил в своей записной книжке силуэты парусных кораблей. В минуты наивысшего напряжения это давало ему успокоение и разрядку. Странные чувства бродили в нём от весьма неожиданной и непростой поддержки однокашника. Думалось, уж лучше молчал бы, чем так вот, напрямую выказывать своё покровительство. И так бы никто не схарчил. От такого поворота событий Егор испытывал не столько удовлетворение, сколько досаду и неловкость, потому что не привык жить в долг. И всё же где-то подсознательно шевелились мысль: "А что если "Милорд" от чистого сердца подставил своё плечо, как однокашнику и старому товарищу, который слегка покачнулся? Ведь вместе как-никак пуд соли съели... А что было плохого меж нами, того давно уж нет. И всё прошлое теперь обоим одинаково должно быть дорого. Не швырять же камнем в того, кто протягивает тебе кусок хлеба..."
следует не разобравшись, принимать чью-либо сторону. Но уже становилось ясно, что Собенин всё же не подарочек, с ним не так-то просто найти общий язык.
Когда Егор, надавив на задрайку, открыл крышку лаза, в полутёмной пещере носового отсека раздался дружный взрыв хохота. И сразу же последовал требовательный окрик:
- Да тише вы, жеребцы! А то зараз всех по койкам раскидаю.
Нетрудно было догадаться, что этот властный голос принадлежал старшему лейтенанту Дымарёву. Исходил он из самой гущи моряков, столпившихся в носовой части лодки у торпедных аппаратов, где тускло светили два гермоплафона.
Появление командира никто не заметил, и Непрядов, осторожно ступая по гулким паёлам, пошёл вдоль навесных коек, протянувшихся в два яруса вдоль бортов. В отсеке было довольно прохладно. Моряки, кутаясь в одеяла, меховые куртки и ватники, самозабвенно слушали старлея, восседавшего на деревянном ящике из-под консервов. По всему чувствовалось, авторитет его был в "честной компании" непререкаем, - и не столько по-командирски, - сколько в силу какой-то дворовой круговой поруки, когда отчаянные ребята благоговеют перед своим первым заводилой и вожаком.
Оставаясь в тени, Егор хорошо видел его простецки притворное, насмешливое лицо с маленькими живыми глазками. В засаленном ватнике и в ушанке с задиристо оттопыренным ухом он больше походил на шебутного дворника, чем на командира минно-торпедной боевой части.
- От, хрен моржовый, опять перебил! - и минёр кому-то погрозил налитым, крупным кулаком. - Так, на чём это я?..
- Приходите опять к своей тётке, - с готовностью подсказали ему.
- Ну да, так ведь оно и было, - припоминал Дымарёв, растягивая слова с характерным одесским шармом. - Прихожу, значит, к тетушке Василисе, а она белугой ревет. Я ей - в чём дело, теть Васёна? А она ревака задаёт ещё хлеще и повестку мне из милиции суёт. Нич-чё не понимаю... Ну, кое-как успокоил её. Стал допытываться, что же это такое с ней стряслось на этот раз, отчего она безутешным рёвом своим не то что соседям, а всему кварталу душу на части рвёт. Твердит тетка одно: "Невиноватая я - они же, козлы духмяные, сами ко мне причепились..." - минёр со свистом продул пустой мундштук, который утехи ради всё время держал в зубах. Для чего-то как папиросу помял его в крепких узловатых пальцах и снова прикусил крупными желтоватыми зубами, среди которых поблескивала золотая фикса. - Ну, смекаю, опять по пьянке чего-нибудь отчебучила. Тетушка, как я уже говорил, не дура была выпить. За это ей вся наша родня постоянно мозги прочищала. Да куда там! Баба заводная, хохмачка. Мужики на ней, можно сказать, зубы ломают... Потому как покупаются на ее обманчивой внешности. Бабе уже за пятьдесят перевалило, а фигурка у неё прям как у десятиклассницы - ёлочка, да и только. Но вот стоит ей, скажем, всей своей фотокарточкой к тебе повернуться, так со страху тут же помочишься себе в штаны. Лицо сморщенное, во рту два зуба. Ведьма, да и только! Хотя могу поклясться, что у нас на всей Молдаванке и даже Пересыпи человека добрее не сыскать. - Дымарёв опять выдал затяжную паузу, занимаясь мундштуком и доводя напряженное любопытство всех окружавших его до полного нетерпения.
- Ну?.. Ну и?.. - тотчас заторопили его.
Минёр придал своему грубоватому лицу выражение удовлетворенности, после чего продолжил:
- Расколол всё ж тетку свою, и она мне во всём содеянном как на духу или как перед опером в милиции призналась. А было так... Возвращалась она как-то раз домой, как водится, в лёгком подпитии. Кстати, происходило это около полуночи, летом, когда духота у нас в Одессе такая - ну, хоть топор вешай, - и тут же пояснил. - К примеру, как в отсеке под утро, когда вас перед этим гороховым супом покормят...
С небрежностью истинного одессита, насладившись очередной порцией хохота и при этом не дрогнув на лице ни единым мускулом, Дымарёв снова заговорил:
- А жила тёть Васёна неподалеку от кладбища. Через него и в светлое-то время небезопасно ходить, а уж тем более ночью. Разная там блатная босота промышляла: того и гляди на "гоп стоп" нарвёшься. Но тетке - море по колено. Тот раз возвращалась она позднёхонько из гостей. Трамваем. Как обычно, сошла на последней остановке рядом с кладбищем. А дом её - по другую сторону от него. Ей бы, авоське старой, как всем нормальным людям вкруговую до дома "лаптями шлёпать". Она же покандюхала напрямки, потому как перед этим приняла на душу пару стаканов портвейна и ничего на свете уже не боялась. Опять же в запасе у тётки Васёны всегда оставалась эта самая страшная сила - её "фотография". Идёт себе, значит, по пустой аллее ни шатко - ни валко. А со стороны поглядеть, так прямо русалочка в белом платьице плывёт. Фигурка-то у неё - будь здоров какая! Откуда ни возьмись, подваливают два
здоровенных бича. Оба совсем не старые и не слишком подвыпивши - в самый раз, когда на баб тянет. Начинают причаливать. "Девушка, а девушка, - говорит один. - В гости не пригласишь?" Тётка кивает, а сама, естественно, молчит, как рыба об лёд... Тогда второй спрашивает: "Может и подружка у тебя найдётся?" Тётка опять кивает, а сама всё время "фотокарточку" свою в сторону воротит, как бы приберегая этот свой "главный калибр" для решающего залпа. "Стеснительная, - говорит первый. - Я таких люблю" А второй: "Да наверно целка ещё. Разве не видишь? Такую "приласкать", так мороки больше, чем удовольствия..." Первый вразумляет корешка: "Да ладно, и эта на безрыбье сойдёт". И бочком эдак начинает тётку к кустам припирать. "Странная она какая-то, - продолжает сомневаться второй. - Совсем ведь шмакодявка ещё, а в такую поздноту не боится одна по кладбищу шлындать..." А дальше, это ж надо было в Одессе родиться, чтобы такое отчудить... "Когда жива была, тогда и боялась, - не моргнув глазом, как бы между прочим, замечает тётка. - Теперь-то чего уж? - и берёт очень даже нежненько обоих под локоточки. - Так идёмте ж ко мне, сладенькие. Моя могилка совсем рядом: от часовни - сразу же поворотя направо..." Мужикам от таких слов чё-та сразу не по себе стало. А тут ещё луна взошла. Глянули, наконец, на тётушкину физиономию и остолбенели: не то ведьма, не то и впрямь покойница перед ними... Но тётушку совсем уже в раж понесло. "Что же вы, дяденьки? - вроде как обижается и бичей этих к часовне тянет. - Вон и подружка моя из гробика встаёт. Свеженькая ещё, только утречком похоронили,.. - минёр опять выдержал паузу, сладко почмокав мундштуком. - Надо было видеть, как драпанули бичи. И надо же, один в потёмках споткнулся и череп себе о какую-то плиту раскроил. Другой налетел на него и... ногу сломал".
Отсек содрогнулся.
- Тётка видит, что мужичкам от её заморочки совсем худо, - всё так же невозмутимо излагал свою байку Дымарёв. - Добежала до ближайшей телефонной будки и вызвала скорую помощь. Потом, сердобольная душа, этим ханурикам передачки в больницу носила. Они же, твари неблагодарные, в суд на неё подали, как только выписались, якобы, за причинённое увечье.
- Ну и как, судили её? - не утерпев, спросил кто-то из матросов.
- Как полагается, - подтвердил минер. - Закон есть закон. Только такого весёлого суда в Одессе отродясь не видели. Судья, говорят, под конец не мог уже вопросы задавать - все за живот держался. А оба заседателя - те едва со стульев не падали... Однако, приговорили её, бедолагу, к десяти стукам отсидки, как за мелкое хулиганство. С тех пор тётушка моя, вплоть до скончания дней своих, в популярности могла потягаться, разве что, с самим Дюком Ришелье. Не хочу врать, но на её доме, где жила, собирались даже мемориальную доску повесить.
Согнав с лица невольную улыбку, Непрядов вышел из своего укрытия. Моряки поутихли, расступаясь.
- Я думаю, вывод всем ясен, - сказал Егор, как бы подытоживая. - Не приставайте по ночам на кладбище к незнакомым девушкам, это неприлично.
Продолжая весело сопереживать, моряки начали расходиться по своим койкам. А минёр ждал, что ему скажет командир.
Егор лишь погрозил пальцем, как бы намекая, что в принципе он
не против таких "посиделок", да только проводить их надо не в столь поздний час. Всё поняв, старлей клятвенно приложил руку к сердцу, обещая тем самым больше не нарушать корабельный распорядок.
Минёр всё же пришёлся Егору по душе: с таким в море не соскучишься. Да и специалист он, судя по всему, был вполне толковый. Лишний раз командир убедился, что с экипажем ему всё-таки повезло. Поэтому в свою каюту он вернулся в отличном расположении духа. Не раздеваясь, лёг поверх одеяла, укрывшись меховым кожаным регланом. В каюте было довольно прохладно. Электрогрелка кое-как согревала ноги, а голову студило. Но не привыкать: сон постепенно брал своё. Мысли сплетались, наплывая одна на другую, возникали какие-то путаные видения.
...Наконец, отчетливо проступил конвой. Но не силуэтами отдельных кораблей, следующих в ордере заданным курсом, а в образе каких-то водяных чёрных змей. Непрядов пробовал их ловить руками, они же, извиваясь и злобно шипя, ускользали от него... Потом возникла тётушка минёра, чем-то похожая на мегеру, и стала жаловаться, что начинает лысеть, а потому Егор должен ей наловит на парик этих самых змей. Егор наклонялся, шаря руками в воде, только змеи скользили всё мимо, да мимо. Тётка грозила пальцем и ехидно хихикала: "Смотри, командир, не наловишь - женишься на мне..."
Вздрогнув, Непрядов проснулся. Ощущение неизъяснимого страха не проходило. Начала донимать дрожь. Сообразил, что реглан сполз на пол. "Приснится же такая вот чепуха, - подумал Егор, вновь накрываясь. - А дед бы сейчас враз растолковал, к чему змеи, а к чему - покойница..." Припомнилось, дед как-то уверял, что крещеному все сны "в руку", а просто так, без умысла Провидения, во сне и пустячок не привидится. С невыносимой тоской вновь подумалось о родном доме, о жаркой печке, долго державшей тепло даже в самые лютые крещенские морозы. Хорошо бы опять прилечь на старый кожаный диван и до бесконечности слушать в тепле и неге, как потрескивают в печке сухие поленья, как верещит себе миляга-сверчок и как монотонно бормочет перед иконостасом дед, выпрашивая у небес для своего внука лёгкого пути, да спокойной воды, будто и впрямь в океане такое возможно.
Но что бы там ни было, Непрядов всем этим жил и дышал, этим и согревался в холода полярной ночи.
3
Лодка наткнулась на конвой в самый неподходящий момент, когда по трансляции объявили всегда и всем желанное "команде обедать" и когда бачковые уже разливали по мискам пряно дымящийся консервированный борщ. Зычный ревун, покрякав со злой издёвкой, надолго оставил всех натощак.
- Вот так и наживаем себе язву желудка, - для порядка бубнил Целиков, помогая вестовым убрать со стола посуду, чтобы затем здесь же развернуть под ярким софитом свою операционную. Но его никто не слушал. Моряки, прожёвывая на ходу сухой хлеб, ошалело проскакивали по узкому коридору из первого отсека в центральный, торопясь быть по местам на боевых постах. И только штурман Скиба, торопливо одевавшийся рядом, позволил себе напомнить известный эпиграф Пушкина: "Где стол был яств, там гроб стоит..." На что суеверный доктор тут же отреагировал: "Тьфу на вас, Андрей Борисович, так вот и накаркаете беду. Если уж вам так
хочется, чтобы здесь гроб стоял, то и ложитесь вот сюда сами, - для большей убедительности он пошлёпал рукой по столу. - Я вам отрежу чего-нибудь "на бис", как в том анекдоте... Может, и выживете ещё, точно не обещаю.
Оба приумолкли, заметив появившегося в дверях своей каюты Непрядова.
- Здоров, прямо как бык, - поспешил штурман упредить вопрос командира. - И температура в норме. Правда, док?
Не успел Целиков и рта раскрыть, как Скиба уже исчез в соседнем отсеке.
"Лихой у меня народец, с такими не пропадёшь", - заметил про себя Егор, ныряя в отверстие лаза вслед за штурманом.
Лодка легла на курс сближения и начала осторожно подкрадываться к конвою, стараясь ничем себя не выдать. Она зловещим призраком скользила в глубине, будто смертоносная барракуда, готовая напасть из засады на свою жертву.
А роль этой жертвы исполняла плавбаза, шедшая в
сопровождении двух противолодочных кораблей и тральщика переменными курсами, предвидя угрозу из глубины. План атаки уже созрел в егоровой голове. Глядя на планшет, он чётко представлял себе, как надо действовать, чтобы занять самую подходящую точку для залпа. Очень кстати поблизости оказалось ледяное поле, вдоль кромки которого можно незаметно сблизиться с "противником". И глупо было бы этим не воспользоваться, полагал Непрядов. Противолодочники непрерывно "обстреливали" водную толщу ультразвуковыми посылками гидролокаторов, но субмарина оставалась для них пока что невидимой - ледяное поле
экранировало, не давая на их рекордерах чёткой картины глубин.
Стрелять предстояло двумя практическими торпедами. Готовясь к выбросу сжатым воздухом за борт, они жадно вбирали в курсовые приборы необходимые поправки. Там, на острие практических боеголовок, нацеленных пронзать океан, были теперь сконцентрированы командирская мысль и воля. И всё это стократ множилось усилиями экипажа, напряженно работавшего на боевых постах. Акустики щедро давали пеленга, штурман тотчас помечал их на планшете, а торпедный электрик - вводил в автомат торпедной стрельбы, который с бухгалтерским беспристрастием отщёлкивал исходные данные для поражения главной цели. И не было сомнений, что рулевой с точностью до градуса удержится на боевом курсе, а боцман - до сантиметра на заданной глубине. Не подведут и электрики, выдавая заданную скорость. Но будь на то командирская воля, передаваемая по телеграфу из центрального в шестой отсек, и можно будет прибавить ходу, чтобы их "барракуда" без промаха вцепилась бы зубами своих торпед в тело обречённой жертвы.
Непрядов, как и всегда в азарте атак, был предельно сосредоточен и твёрд. Его властный голос звучал в отсеке непререкаемым приговором команд, возникавших мгновенной реакцией на поступавшие с боевых постов доклады. Егор напрягался до полного предела как целеустремленный фанатик, для которого весь смысл его существования сводился теперь к последнему выкрику "пли".
Чижевский вместе с замполитом держались тем временем около рубки акустика. Оба как бы с опаской сторонились одержимого атакой командира. Решительный и сильный, он в эти минуты всех подчинял своей воле, внушая повиновение и невольный страх. Собенин, подгадав
момент, попытался было ради любопытства заглянуть в планшет, который вёл старпом, и при этом как-то неловко наткнулся на Непрядова. Тот лишь метнул гневный взгляд, словно пригвоздив на месте, мол, не путайся под ногами. И замполит сконфуженно попятился на прежнее место. Льву Ипполитовичу именно сейчас досмерти хотелось какого-то активного действа, как при старом командире, который советовался с ним вплоть до мелочей, порой даже излишне навязчиво и нудно. Да только взошедший на мостик новый командир всецело владел ситуацией и в советах, по всему чувствовалось, не нуждался. Оттого-то Лев Ипполитович страдал и маялся, не находя себе места и хоть какого-то дела в столь ответственные минуты боя. А конкретным делом для него могло бы стать его комиссарское слово, какой-никакой совет по ходу атаки. Но только что путного мог он дать в этом запредельном для него подводном действе, если на флоте пребывал, как говорят, без году неделя.
Не секрет, что на плавбазе вместе с комбригом находился и начальник политотдела. Им-то с высоты своего мостика видней, полагал Собенин, как развивается атака, все недочёты и промахи видны как на собственной ладони. Если же что-то произойдёт не так, замполиту за всё придётся отвечать наравне с командиром, а по партийной линии и того больше. Тогда уж никто не поинтересуется, сколько ты служишь, но наверняка спросят: "Куда глядел?.."
Вот лодка довернула рулями на боевой курс. Напряжение в центральном, казалось, достигло взрывоопасного потенциала. И в тот самый момент, когда с языка у Непрядова должна была сорваться команда "пли", послышался голос акустика Монахова:
- Товарищ командир, в секторе стрельбы наблюдаю посторонние
шумы винтов.
- Что за ерунда! - насторожился Непрядов. - Откуда взялись?..
- Время, товарищ командир, время! - почти простонал старпом. - Курсовой уходит на корму.
- Да стреляйте! Стреляйте, Егор Степанович! - не стерпел замполит, решительно тряхнув перед собой сухим кулачком. - Второго такого случая может и не быть.
Только Непрядов принял другое решение. Обречённо махнув рукой, дал отбой атаке. "Не повезло..." - подумал он, вытирая носовым платком со лба пот.
В отсеке настала гнетущая тишина, которая бывает разве что в минуту молчания, когда чтят память о погибших. На командира поглядывали кто с недоумением, кто с досадой.
Всплыли под перископ. Потанцевав в обнимку с трубой, Непрядов поймал линзами силуэт рыболовного сейнера, пересекавшего возможные трассы торпед между лодкой и конвоем.
"Что б ты протух вместе со своей дохлой селёдкой!" - только и мог всердцах пожелать Егор капитану того самого судёнышка, нивесть как затесавшегося в полигон. Однако тут же смекнул, что не всё ещё потеряно. И вновь дал команду: "Боевая тревога! Торпедная атака!"
На этот раз цель удалось подловить на острых курсовых углах, почти на пределе возможного. К тому же в самый последний момент стало ясно, что лодку обнаружили. Противолодочные корабли, покинув места в ордере, устремились к подводной цели. Тральщик тем временем начал маневрировать, стараясь заслонить собой плавбазу. Но было уже поздно. Торпеды стремительно прочеркнули трассы в направлении корабля-мишени. И, как обнадежил Монахов, по крайней мере одна из них всё же прошла под днищем: пеленга совпадали.
Надводные корабли около двух часов гоняли лодку. Сигнальные гранаты, имитировавшие взрывы глубинных бомб, хлопали то далеко, то совсем близко. Маневрируя глубиной, скоростями и курсами, лодка старалась уйти в отрыв. И, наконец, это ей удалось. Сначала над рубкой стали появляться отдельные небольшие льдины, потом они пошли едва не сплошняком, стесняя манёвр и погашая скорость у преследователей. Лодка же получила полное преимущество, прикрывшись ледяным полем. И поскольку командир её дело свое знал, дальше уже не составляло особого труда благополучно запутать следы и выбраться из зоны активного поиска.
Разбор учений решено было проводить на внешнем рейде. Вернувшиеся с моря корабли становились у берега на якоря и бочки. Близился конец дневных сумерек. Серый лоскут неба ещё полоскался в отверстии рубочного люка, когда Непрядов начал выбираться на ходовой мостик. В полумиле просматривался силуэт плавбазы. Вскоре оттуда замигал желтоватый огонёк семафора: "Командиру прибыть на доклад к комбригу".
Шлёпая вёслами, к борту субмарины подошла шлюпка.
- Не могли катер послать, - недовольно проворчал замполит, усаживаясь на банке рядом с Егором. Собенин заметно нервничал, загодя не ожидая от начальства ничего хорошего.
- Шлюпкой оморячивают, Лев Ипполитович, - успокоил его Непрядов, уже сидевший на корме около старшины команды гребцов. - А вообще же радуйтесь, что нас не заставляют на доклад к флагману добираться вплавь,.. - и пояснил. - Как иногда приказывал своим офицерам одноглазый Гораций Нельсон.
- Ну, положим, это он приказывал молодым лейтенантам и мичманам, - заметил Собенин, зябко поеживаясь. - А мне уж, извините, слегка за сорок.
Непрядов молчал, обдумывая самые убедительные и веские слова в защиту своей атаки. Трудно было предвидеть, как её расценит начальство. И всё же он не сомневался в том, что принял единственно верное решение, отказавшись от первоначального варианта действий с его, в общем-то, непредсказуемыми последствиями.
4
Просторный салон плавбазы, где обычно проходили совещания, был хорошо знаком Егору ещё по тем временам, когда бригадой командовал Христофор Петрович Дубко. По стенам всё та же великолепная ореховая отделка, искрящийся хрусталь плафонов и золоченые рамы зеркал. Шаги скрадывал огромный ковёр. А кожаные кресла, расставленные вдоль длинного совещательного стола, всё так же тепло и мягко охватывали бока и спину, ввергая в предательскую дрёму.
Непрядов сидел по правую руку от Струмкина, в одном ряду с командирами других лодок, которые по пути следования конвоя так же в разное время выходили в атаку. А напротив них разместились противолодочники. Лица у всех сосредоточены, серьёзны. И только в глазах командира тральщика, упитанного и весёлого капитан-лейтенанта Стокова угадывалась двусмысленная усмешка, которую можно было истолковать как вопрос Непрядову: "А не вмазались ли твои торпеды в мой борт, прежде чем они попали, как ты думаешь, в плавбазу?.." На что Непрядов с такой же немой усмешкой отвечал: "Не радуйся, Стоков. Даже в этом случае тебя сейчас теоретически должна была бы кушать какая-нибудь голодная рыбка..."
Пока на доске укрепляли ватманский лист с изображением на нём только что закончившихся морских баталий, вестовые подали крепко
заваренный чай с лимоном.
- Ну, что ж, приступим, - сказал Струмкин, поднимаясь со своего места. - Разумеется, оценка действий каждого экипажа будет предварительной. Однако общая картина действий достаточно ясна, чтобы квалифицировать оперативность и грамотность решений, принимавшихся командирами кораблей, - и обратился к Непрядову.- Начнём с вас, Егор Степанович, как с наиболее опытного.
Комбриг сделал несколько маленьких глотков чая. Вернув обжигающий стакан на блюдечко, легонько тронул тыльной стороной ладони бородку, как бы охорашивая её.
- Если в целом, - сказал, кося взглядом в сторону Непрядова, - то атаку с некоторой натяжкой можно считать удовлетворительной. Цель поражена одной торпедой. Другая прошла метрах в десяти по корме и едва не "зацепила" тральщик.
Упитанное, розовое лицо Стокова разочарованно вытянулось, поскольку он жаждал получить в свой борт обе торпеды, спасая тем самым плавбазу. Да, видать, не судьба.
- Однако решительно не понимаю, - говорил комбриг. - Чего вы так испугались, выходя в атаку в первом случае? Ведь осадка сейнера была ничтожно малой. А позиция для залпа - лучше и желать нельзя. К тому же и оторваться смогли бы без проблем: надводные акустики вас тогда и в упор не слышали. Понимаю, что произошла нелепейшая случайность, ограничившая свободу действий. Но всё же надо было рисковать.
Комбриг выглядел раздосадованным. Да и как его не понять, когда до заветного приза оставалось "рукой подать". А получалось, экипаж на этом выходе едва оправдал сожжённое топливо и съеденный доппаёк.
Однако Егор уверенно отвёл от себя все обвинения. И формально, и по
существу считал себя правым, не боясь даже показаться излишне осторожным, если даже не перестраховщиком. Худо ли - бедно ли, только цель удалось поразить, а победителей, как известно, не судят. Другой вопрос, что оценка по тактическому исполнению оказалась невелика.
Но вот заговорил Чижевский, немного вальяжно и с улыбочкой, давая тем самым понять, что его слово имеет особый вес как представителя вышестоящего командования.
- Я бы квалифицировал действия командира следующим образом, - он поочередно обвел долгим взглядом всех присутствующих. - Да, первая атака, дававшая полное право на высокую оценку, действительно сорвалась. Результат второй можно расценить как простое везение, поскольку торпеда попала по самому срезу кормы, как бы зацепив плавбазу. Но кто виноват? - спросил, гневно повышая голос и тут же ответил. - Да пьяный рыбак, нарушивший элементарные правила судоходства. - Чижевский вытянул руку, словно пронзая Непрядова указательным пальцем. - А командир всё же оказался мудрее... Догадываюсь, чего ему стоило подавить в себе готовую было сорваться с языка команду "Пли!" Ну что ж, есть атаки более удачные. И право же обидно, что приз теперь будет принадлежать другой бригаде. Но я решительно верю в Непрядова, в его потенциал командирского мастерства и везения, - и подтвердил, как бы наперёд отвергая возможные возражения. - Да-да, именно везения. Я не оговорился. Потому что Божьей милостью командир подводный без этого немыслим. И пусть, как говорится, неудачник плачет... А у Непрядова самые лучшие его атаки ещё впереди.
Комбриг при этих словах отходчиво улыбнулся.
- Не хочу, Эдуард Владимирович, чтобы у вас обо всём этом сложилось превратное впечатление. Мы и не помышляем осуждать или порочить Непрядова, - и он попросил взглядом поддержки у сидевшего рядом начальника политотдела капитана первого ранга Широбокова. Тот, мгновенье поразмыслив, как бы с усилием кивнул.
- Вот, видите? - ободрённо продолжал Струмкин. - Никто и не ставит под сомнение командирский талант Непрядова. Он есть и никуда от него не денется. Но право же, мы от Егора Степановича вправе ожидать большего.
Слушая комбрига, Егор машинально чертил в своей записной книжке силуэты парусных кораблей. В минуты наивысшего напряжения это давало ему успокоение и разрядку. Странные чувства бродили в нём от весьма неожиданной и непростой поддержки однокашника. Думалось, уж лучше молчал бы, чем так вот, напрямую выказывать своё покровительство. И так бы никто не схарчил. От такого поворота событий Егор испытывал не столько удовлетворение, сколько досаду и неловкость, потому что не привык жить в долг. И всё же где-то подсознательно шевелились мысль: "А что если "Милорд" от чистого сердца подставил своё плечо, как однокашнику и старому товарищу, который слегка покачнулся? Ведь вместе как-никак пуд соли съели... А что было плохого меж нами, того давно уж нет. И всё прошлое теперь обоим одинаково должно быть дорого. Не швырять же камнем в того, кто протягивает тебе кусок хлеба..."