Баркер Клайв. Имаджика

   Миляга задумался над этим сообщением, пытаясь разобраться с целым роем биологических, философских и сексуальных вопросов. На мгновение он остановился и повернулся к Паю.
   — Позволь мне описать тебе, что я вижу перед собой, — сказал он. — Просто чтобы ты знал.
   — Хорошо.
   — Если бы ты встретился мне на улице, скорее всего, я подумал бы, что ты — женщина…— Он склонил голову набок, — …а может быть, и нет. Думаю, это зависело бы от освещения и от того, как быстро ты бы шел. — Он засмеялся. — Вот черт, — сказал он. — Чем больше я смотрю на тебя, тем больше я вижу, а чем больше я вижу…
   — …тем меньше ты понимаешь.
   — Точно. Ты — не человек. Это достаточно очевидно. Но дальше…— Он покачал головой. — Скажи, я вижу тебя таким, каков ты на самом деле? Я хочу сказать, это окончательная версия?
   — Разумеется, нет. И в тебе и во мне скрываются куда более странные обличья. Ты знаешь об этом.
   — Я узнал об этом только теперь.
   — Мы не можем разгуливать слишком голыми по этому миру. Иначе мы просто выжгли бы друг другу глаза.
   — Так ты это или не ты?
   — Я. На время.
   — Во всяком случае, мне это нравится, — сказал Миляга. — Не знаю, что бы я сказал, если бы увидел тебя на улице, но голову бы я точно повернул. Что ты на это скажешь?
   — Это все, что мне нужно.
   — А я встречу других существ, похожих на тебя?
   — Может быть, нескольких, — сказал Пай. — Но мистифы встречаются нечасто. Когда рождается мистиф, это повод для большого празднества у моих соплеменников.
   — А кто твои соплеменники?
   — Эвретемеки.
   — А здесь они встречаются? — Миляга кивнул в направлении толпы внизу.
   — Сомневаюсь. В Изорддеррексе — наверняка. У них там есть свой Кеспарат.
   — Что такое Кеспарат?
   — Квартал. У моих соплеменников есть город внутри города. Во всяком случае, был. Последний раз я был здесь двести двадцать один год назад.
   — Господи. Сколько же тебе лет?
   — Прибавь еще столько же. Я понимаю, тебе это кажется огромным сроком, но плоть, к которой прикоснулись чары, с трудом поддается времени.
   — Чары?
   — Магические заклинания. Чары, заговоры, обереги. Они оказывают свое чудесное влияние даже на такую шлюху, как я.
   — Приехали! — сказал Миляга.
   — Да, тебе нужно узнать обо мне еще кое-что. Мне сказали — это было много лет назад, — что я проведу свою жизнь шлюхой или убийцей. Так я и поступил.
   — Поступал до настоящего момента. Может быть, теперь все это кончилось.
   — Кем же я буду теперь?
   — Моим другом, — ответил Миляга, ни секунды не поколебавшись.
   Мистиф улыбнулся.
   — Спасибо тебе за это.
   На этом обмен вопросами прекратился, и бок о бок они продолжили свой спуск вниз по склону.
   — Не проявляй свой интерес слишком открыто, — посоветовал Пай, когда они приблизились к границе застройки. — Делай вид, будто ты видишь подобные зрелища ежедневно.
   — Это будет трудновато, — предположил Миляга.
   И это действительно было трудно. Ходьба по узким пространствам между хижинами была чем-то вроде путешествия по стране, в которой даже самый воздух обладает честолюбивым стремлением к эволюции и в которой дышать — значит меняться. Сотни различных глаз смотрели на них из дверных проемов и окон, в то время как сотни различных членов занимались обычной повседневной работой: приготовлением пищи, кормлением детей, ремеслом, сплетнями, разведением костров, делами, любовью. И все это с такой скоростью мелькало перед глазами Миляги, что после нескольких шагов ему пришлось отвести взгляд и заняться изучением грязного водосточного желоба, по которому они шли, чтобы изобилие зрелищ не переполнило его сознание до краев. И запахи тоже: ароматные, тошнотворные, кислые, сладкие; и звуки, от которых череп его раскалывался, а внутренности съеживались.
   В его жизни до сегодняшнего дня, ни во Сне, ни наяву, не было ничего такого, что могло бы подготовить его к тому, что он переживал сейчас. Он изучал шедевры великих визионеров — однажды он написал вполне пристойного Гойю и продал Энсора за небольшое состояние, — но различие между живописью и реальностью оказалось огромным. Это была пропасть, размеры которой, по определению, он не мог установить до настоящего момента, когда перед ним оказалась вторая часть равенства. Это место не было вымышленным, а его обитатели не были вариациями на тему виденных в прошлом явлений. Оно было само по себе и не зависело от его представлений о реальности. Когда он вновь поднял взгляд, вызывая на себя атаку необычного и неизведанного, он поблагодарил судьбу за то, что теперь они с Паем оказались в квартале, населенном более человекоподобными существами, хотя и здесь встречались сюрпризы. То, что показалось было трехногим ребенком, перескочило им дорогу и, оглянувшись, обратило к ним лицо, высохшее, как у брошенного в пустыне трупа, а его третья нога оказалась хвостом. Сидевшая в дверях женщина, волосы которой расчесывал один из ее ухажеров, запахнула свои одеяния в тот момент, когда Миляга посмотрел в ее сторону, но сделала это недостаточно быстро, чтобы скрыть от посторонних глаз то обстоятельство, что второй ухажер, стоящий перед ней на коленях, процарапывал на ее животе иероглифы острой шпорой, растущей у него на руке. Он слышал вокруг себя множество языков, но, похоже, самым распространенным все-таки был английский, хотя и испорченный сильным акцентом или искаженный особенностями губной анатомии говорящего. Некоторые говорили, словно пели; у других речь напоминала рвоту.
   Но голос, позвавший их из уходящего направо оживленного переулка, вполне мог прозвучать и на любой из улиц Лондона: шепелявый, самодовольный окрик, потребовавший, чтобы они остановились и не двигались с места. Они оглянулись в направлении голоса. Толпа расступилась, чтобы освободить проход его обладателю и сопровождавшей его группе из трех человек.
   — Притворись немым, — шепнул Миляге Пай, пока шепелявый, похожий на раскормленную горгулью (Горгулья — в готической архитектуре — выступающая водосточная труба в виде фантастической фигуры — прим. перев.), лысый, но с нелепым венком из сальных локонов, приближался к ним.
   Он был хорошо одет. Его высокие черные ботинки были начищены до блеска, а канареечно-желтый жакет был повсеместно украшен вышивкой, — как впоследствии выяснил Миляга, в полном соответствии с последней паташокской модой. За ним следовал гораздо более скромно одетый мужчина, один глаз которого был скрыт под повязкой с прилипшими к ней перьями из хвоста пурпурной птицы, словно бы предназначенными для того, чтобы напоминать о том моменте, когда он был покалечен. На плечах у него сидела женщина в черном с серебристой чешуей вместо кожи и тростью в руках, которой она погоняла своего носильщика, легонько постукивая его по голове. За ними следовал самый странный из всей четверки.
   — Нуллианак, — услышал Миляга шепот Пая. Не было нужды переспрашивать, хорошая это новость или плохая. Вид создания говорил сам за себя и внушал серьезные опасения. Голова его больше всего напоминала сложенные в молитве руки с выставленными большими пальцами, которые были увенчаны глазами омара. Щель между ладонями была достаточно широкой, чтобы увидеть сквозь нее небо, но время от времени она начинала мерцать, когда из одной половины в другую шли разряды энергии. Это было, без сомнения, наиболее отвратительное живое существо из всех, когда-либо виденных Милягой. Если бы Пай не велел повиноваться приказу и остановиться, Миляга бы немедленно пустился наутек, чтобы не дать Нуллианаку приблизиться к ним хотя бы на шаг.
   Шепелявый остановился и вновь обратился к ним.
   — Какое дело у вас в Ванаэфе? — осведомился он.
   — Просто проходим мимо, — сказал Пай, и его ответ показался Миляге чересчур незамысловатым.
   — Кто вы? — спросил человек.
   — А кто вы? — парировал Миляга.
   Одноглазый носильщик грубо загоготал и получил удар по голове за причиненные неудобства.
   — Лоитус Хаммеръок, — ответил шепелявый.
   — Меня зовут Захария, — сказал Миляга, — а это…
   — Казанова, — вставил Пай, заслужив недоуменный взгляд Миляги.
   — Зоойкал! — сказала женщина. — Ти гваришь паглиски?
   — Разумеется, — сказал Миляга. — Я гварю паглиски.
   — Будь осторожен, — шепнул ему Пай.
   — Карош! Карош! — продолжила женщина и сообщила им на языке, который наполовину состоял из английского или какого-то местного диалекта, созданного на его основе, на четверть — из латыни и на четверть — из какого-то наречия Четвертого Доминиона, сводившегося к пощелкиванию языком и зубами, что все незнакомцы, прибывшие в этот город, Нео-Ванаэф, должны подать сведения о своем происхождении и намерениях, прежде чем они получат доступ или, скорее, право на то, чтобы убраться восвояси. Несмотря на неказистый вид его зданий, Ванаэф, судя по всему, был отнюдь не каким-нибудь борделем, а городом, в котором царит жесткий порядок, а эта женщина, представившаяся на своей лингвистической мешанине как Верховная Жрица Фэрроу, обладала здесь значительной властью.
   Когда она окончила свою речь, Миляга обратил к Паю исполненный недоумения взор. Дело запахло жареным. В речи Верховной Жрицы звучала неприкрытая угроза незамедлительной казни в том случае, если они не сумеют дать удовлетворительные ответы на поставленные вопросы. Палача в этой компании было угадать не так-то трудно: молитвенно сложенная голова Нуллианака болталась позади в ожидании инструкций.
   — Итак, — сказал Хаммеръок. — Вы должны каким-то образом удостоверить свою личность.
   — У меня нет никаких документов, — сказал Миляга.
   — А у вас, — спросил он Пая, который в ответ только покачал головой.
   — Шпионы, — прошипела Верховная Жрица.
   — Да нет, мы просто…туристы, — сказал Миляга.
   — Туристы? — переспросил Хаммеръок.
   — Мы приехали, чтобы полюбоваться достопримечательностями Паташоки. — Он обернулся к Паю за поддержкой. — Я имею в виду…
   — Гробницы Неистового Локи Лобба…— сказал Пай, очевидным образом пытаясь измыслить, какие еще прославленные чудеса есть у Паташоки в запасе, — …и Мерроу Ти-Ти.
   Это название пришлось Миляге по душе. Он нацепил на себя широкую улыбку энтузиазма. — Мерроу Ти-Ти! — сказал он. — Ну, разумеется! Это зрелище дороже для меня, чем весь чай, который растет в Китае.
   — В Китае? — спросил Хаммеръок.
   — Разве я сказал в Китае?
   — Сказали.
   — Пятый Доминион, — пробормотала Верховная Жрица. — Шпионы из Пятого Доминиона.
   — Я протестую против этого несправедливого обвинения, — сказал Пай-о-па.
   — И я, — произнес голос за спиной у обвиненных, — присоединяюсь к этому протесту.
   Пай и Миляга обернулись, чтобы встретиться лицом к лицу с потрепанным бородатым индивидуумом, одетым в нечто такое, что, обладая определенным великодушием, можно было бы назвать шутовским костюмом, хотя менее великодушный человек скорее всего назвал бы это лохмотьями. Человек стоял на одной ноге, соскребая палкой прилипшее к пятке дерьмо.
   — Меня всегда тянет блевать, когда я сталкиваюсь с лицемерием, Хаммеръок, — сказал он, и лицо его превратилось в лабиринт коварных ловушек. — Вы так печетесь о том, чтобы на наших улицах не было нежелательных незнакомцев, и в то же время ничего не можете поделать с собачьим дерьмом.
   — Это не твоего ума дело, Тик Ро, — сказал Хаммеръок.
   — Вот тут ты не прав. Это мои друзья, а вы оскорбили их своими грязными подозрениями.
   — Друзья, гвариш? — пробормотала Верховная Жрица.
   — Да, мадам. Друзья. Кое-кто из нас еще чувствует разницу между простым разговором и обвинительным заключением. У меня есть друзья, с которыми я разговариваю и обмениваюсь мыслями. Мыслями — помните такое слово? Именно они и придают моей жизни смысл.
   Хаммеръок не мог скрыть неудовольствия, которое вызвало у него подобное обращение с его госпожой, но кем бы ни был Тик Ро, он, очевидно, обладал достаточной властью, чтобы сделать дальнейшие возражения бессмысленными.
   — Драгоценные мои, — сказал он, обращаясь к Миляге и Паю. — Не направиться ли нам ко мне домой?
   В качестве прощального жеста он высоко подбросил палку в направлении Хаммеръока. Она упала в грязь у него между ног.
   — Займись уборкой, Лоитус, — сказал Тик Ро. — Мы же не хотим, чтобы Автарх поскользнулся на куче дерьма, ведь правда?
   После этого две группы последовали в разных направлениях. Тик Ро повел Пая и Милягу за собой вдоль по лабиринту.
   — Мы хотим поблагодарить вас, — сказал Миляга.
   — За что? — спросил Тик Ро, нацеливаясь дать пинок козлу, который преграждал ему дорогу.
   — За то, что вы спасли нас от беды, — ответил Миляга. — Теперь мы пойдем своим путем.
   — Но вы должны пойти со мной, — сказал Тик Ро.
   — В этом нет необходимости.
   — Нет необходимости? Насколько я понимаю, такая необходимость есть, и самая насущная, — сказал он, обращаясь к Паю. — Так есть необходимость или нет?
   — Безусловно, ваше знание местной жизни окажет нам большую пользу, — сказал Пай. — Оба мы чувствуем себя здесь чужаками. — Мистиф говорил в странной высокопарной манере, словно ему хотелось сказать больше, но он не мог этого себе позволить. — Нас необходимо перевоспитать.
   — Да ну? — сказал Тик Ро. — Ты это серьезно?
   — Кто такой этот Автарх? — сказал Миляга.
   — Из Изорддеррекса он управляет Примиренными Доминионами. Он — верховная власть во всей Имаджике.
   — И он приезжает сюда.
   — Так утверждают слухи. Он теряет свой контроль над Четвертым Доминионом и знает об этом. Так что он решил посетить нас лично. Это обставлено как официальный визит в Паташоку, но именно там и зреют семена недовольства.
   — А вы уверены в том, что он приедет? — спросил Пай.
   — Если он не приедет, то вся Имаджика будет знать, что он боится высунуть свою рожу. Правда, это ведь всегда было для него способом произвести впечатление. Все эти годы он правил Доминионами, и ни один из его подданных не знал по-настоящему, как он выглядит. Но теперь чары поизносились. Если он хочет избежать революции, ему придется доказать свою богоизбранность.
   — А тебя не обвинят за то, что ты сказал Хаммеръоку, будто мы твои друзья? — спросил Миляга.
   — Возможно, но мне предъявляли и более серьезные обвинения. Кроме того, это было почти правдой. Любой незнакомец здесь является моим другом. — Он бросил взгляд на Пая. — И даже мистиф, — сказал он. — В людях, которые копошатся в этой навозной куче, нет никакой поэзии. Я знаю, что мне надо бы относиться к ним с большим сочувствием. Большинство из них — беженцы. Они потеряли свои земли, свои дома, своих соотечественников. Но они так озабочены своими мелкими горестями, что не видят более широкой перспективы.
   — И что же это за перспектива? — спросил Миляга.
   — Я думаю, лучше обсудить это за закрытыми дверьми, — сказал Тик Ро и не произнес больше ни слова на эту тему до тех пор, пока они не оказались в безопасности внутри его хижины.
   Хижина его была спартанской до крайности. Постеленные на доске одеяла служили кроватью, другая доска служила столом, несколько побитых молью подушек выполняли роль сидений.
   — Вот до чего меня довели, — сказал Тик Ро Паю, словно мистиф понимал, а возможно, и разделял владевшее им чувство унижения. — Если бы я уехал отсюда, все могло бы быть иначе. Но, разумеется, я не мог этого сделать.
   — Почему? — спросил Миляга.
   Тик Ро недоуменно посмотрел на него, потом бросил взгляд на Пая и вновь вернулся к нему.
   — Я думал, это не нуждается в пояснениях, — сказал он. — Сижу в засаде. И буду здесь до тех пор, пока не наступят лучшие дни.
   — А когда они наступят? — осведомился Миляга.
   — Когда рак на горе свистнет, — ответил Тик Ро, и в голосе его зазвучала определенная горечь. — Даже если это произойдет завтра, все равно это покажется для меня целой вечностью. Эта собачья жизнь — не для такого великого заклинателя, как я. Вы только оглянитесь вокруг! — Он обвел глазами комнату. — И позвольте мне вам заметить, что это еще верх роскоши, по сравнению с некоторыми лачугами, которые я мог бы вам показать. Люди живут в своем собственном дерьме и роются в нем, в поисках чего бы пожрать. И все это под боком у одного из богатейших городов Доминионов. Это просто гнусность. У меня-то по крайней мере хоть в животе ветер не гуляет. Да и уважают меня. Они знают, что я могу вызывать духов, и держатся от меня подальше. Даже Хаммеръок. Он ненавидит меня от всего сердца, но он никогда не осмелится натравить на меня Нуллианака, потому что, если ему не удастся меня убить, я сумею отомстить ему. И сделаю это с превеликой радостью. Жалкий надутый пидор.
   — Тебе просто надо уйти отсюда, — сказал Миляга. — Уйти и поселиться в Паташоке.
   — Прошу тебя, — сказал Тик Ро со смутной болью в голосе. — Неужели мы должны продолжать играть в эти игры? Разве я не доказал, что я свой? Я ведь спас вам жизнь.
   — И мы благодарны тебе за это, — сказал Миляга.
   — Не нужна мне ваша благодарность, — сказал Тик Ро.
   — Что же тогда тебе нужно? Деньги?
   В ответ на это Тик Ро встал с подушки. Лицо его покраснело, но не от смущения, а от ярости.
   — Я этого не заслужил, — сказал он.
   — Чего этого? — сказал Миляга.
   — Я жил все это время в дерьме, — сказал Тик Ро, — но черт меня побери, если я стану его есть! Ну хорошо, я, конечно, не самый великий Маэстро. Хотелось бы мне им быть! Хотелось бы мне, чтобы Утер Маски до сих пор был бы жив и прождал бы все эти годы вместо меня. Но его уже нет на свете, а я — единственный, кто остался. Если я вам не нравлюсь, можете убираться.
   Это словоизвержение совершенно обескуражило Милягу. Он бросил взгляд на Пая в ожидании какого-нибудь совета, но мистиф опустил голову.
   — Может, мы лучше пойдем? — сказал Миляга.
   — Да! Может, так вы и поступите? — завопил Тик Ро. — Идите на хер отсюда! Может быть, вы отыщете могилу Маски и воскресите его. Он там, на холме. Я похоронил его вот этими руками! — Голос его уже срывался на визг. В нем слышалась не только ярость, на и скорбь. — Можете выкопать его!
   Миляга стал подниматься на ноги, чувствуя, что любая попытка что-то сказать только подтолкнет Тика Ро к новому взрыву или к обмороку. Ни то, ни другое зрелище не вызывало у Миляги особого желания стать его свидетелем. Но мистиф подался вперед и схватил Милягу за руку.
   — Подожди, — сказал Пай.
   — По-моему, он хочет, чтобы мы ушли, — сказал Миляга.
   — Позволь мне поговорить с Тиком пару секунд.
   Заклинатель в бешенстве уставился на мистифа.
   — У меня неподходящее настроение для соблазнения, — предупредил он.
   Пай покачал головой.
   — У меня тоже, — сказал он, взглянув на Милягу.
   — Ты хочешь, чтобы я вышел? — произнес тот.
   — Ненадолго.
   Миляга пожал плечами, хотя в глубине души он был гораздо более обеспокоен мыслью о том, что Пай и Тик Ро остаются наедине, чем это явствовало из его поведения. Что-то необычное было в том, как эти двое пристально изучали друг друга, и это навело его на мысль, что здесь скрывается какая-то подоплека. А если это действительно так, то, без сомнения, она имеет сексуальную природу, как бы они это ни отрицали.
   — Я буду снаружи, — сказал Миляга и предоставил им возможность выяснять отношения наедине.
   Не успел он закрыть дверь, как до него донеслись звуки их разговора. Из противоположной хижины раздавался адский шум: ребенок орал, а мать пыталась успокоить его, фальшиво голося колыбельную, — но все же ему удалось услышать отдельные фрагменты разговора. Тик Ро по-прежнему рвал и метал.
   — Это что, какое-то наказание? — спрашивал он, и через несколько секунд вновь гремел его голос:
   — Терпение? Сколько еще, по-твоему, я должен терпеть, ядрена вошь?
   Звуки колыбельной лишили его возможности услышать продолжение, а когда они снова смолкли, разговор в хижине Тика Ро принял совершенно новый оборот.
   — Нам предстоит пройти длинный путь…— услышал Миляга голос Пая, — …и многому научиться…
   Тик Ро произнес в ответ что-то неразличимое, на что Пай сказал:
   — Он здесь впервые.
   И вновь Тик что-то пробормотал.
   — Я не могу так поступить, — ответил Пай. — Я несу ответственность за него.
   Теперь уверения Тика Ро стали достаточно громкими чтобы достичь ушей Миляги.
   — Ты зря теряешь время, — сказал заклинатель. — Оставайся здесь, со мной. Мне так не хватает теплого тела по ночам.
   Тут голос Пая упал да шепота. Миляга сделал полшажка поближе к двери и сумел уловить несколько слов мистифа. Он сказал разбитое сердце, в этом он был уверен; потом что-то насчет веры. Но все остальное слилось в неразличимое бормотание, слишком тихое, чтобы что-то разобрать. Решив, что уже достаточно дал им побыть наедине, он объявил о своем возвращении и вошел в хижину. Оба подняли на него глаза, как ему показалось, слегка виновато.
   — Я хочу уйти отсюда, — объявил он.
   Рука Тика Ро обнимала Пая за шею и не собиралась ретироваться, словно заявляя о своих притязаниях.
   — Если вы уйдете, — сказал Тик Ро мистифу, — я не смогу гарантировать вашу безопасность. Хаммеръок будет охотиться за вами.
   — Мы сможем защитить себя, — сказал Миляга и сам удивился своей уверенности.
   — Может быть, пока не стоит так уж спешить, — вставил словечко Пай.
   — Нам предстоит большое путешествие, — сказал Миляга.
   — Пусть она сама примет решение, — предложил Тик Ро. — Она не твоя собственность.
   Это замечание вызвало на лице Пая странное выражение. На этот раз на нем отразилась не вина, а беспокойство, постепенно уступившее место смирению. Рука мистифа поднялась к шее и высвободила ее от объятий Тика Ро.
   — Он прав, — сказал мистиф, обращаясь к Тику. — Нам Действительно предстоит путешествие.
   Заклинатель поджал губы, словно раздумывая, стоит ли дальше спорить или оставить все, как есть. Потом он сказал:
   — Ну, ладно. Тогда вам лучше идти.
   Он кисло посмотрел на Милягу.
   — Пусть все будет таким, как оно кажется, незнакомец.
   — Благодарю вас, — сказал Миляга и вывел Пая из хижины навстречу грязной суете Ванаэфа.
   — Странные слова, — заметил Миляга, когда они удалялись от хижины Тика Ро. — Пусть все будет таким, как оно кажется.
   — Это тяжелейшее из проклятии, известных заклинателю, — ответил Пай.
   — Понятно.
   — Совсем напротив, — сказал Пай. — Не думаю, чтобы ты что-нибудь понимал.
   В словах Пая послышалась обвинительная нотка, на которую Миляга немедленно откликнулся.
   — Уж во всяком случае я понял, что ты намылился было сделать, — сказал он. — Ты уже почти решил остаться с ним. Сидел там и хлопал глазами, как…— Он запнулся.
   — Продолжай, — сказал Пай. — Скажи то, что хотел сказать. Как шлюха.
   — Я не это хотел сказать.
   — Да ладно, чего уж там, — горько продолжал Пай. — Можешь оскорблять меня. Почему бы и нет? Это может подействовать очень возбуждающе.
   Миляга бросил на Пая взгляд, исполненный отвращения.
   — Ты говорил, что нуждаешься в знаниях, Миляга. Так вот, давай начнем с этих слов: пусть все будет таким, как оно кажется. Это — проклятие, потому что если бы это действительно было так, то все мы жили бы лишь для того, чтобы умереть, и грязь была бы королем Доминионов.
   — Понял, — сказал Миляга. — А ты был бы всего-навсего шлюхой.
   — А ты — всего-навсего создателем подделок, который работает ради…
   Но прежде чем он успел договорить эту фразу, выбежала из прохода между двумя жилищами, визжа, как свиньи, хотя по внешнему виду они скорее напоминали крошечных лам. Миляга посмотрел в том направлении, откуда они бежали, и увидел, как между домами движется страхолюдная тварь.
   — Нуллианак!
   — Вижу! — ответил Пай.
   Пока палач приближался, молитвенно сложенные руки, заменявшие ему голову, приоткрылись и вновь сомкнулись, словно накапливая между ладонями смертельную дозу энергии Вокруг из домов неслись тревожные крики. Хлопали двери, закрывались ставни. Вопящего ребенка с крыльца втащили в дом. Миляга успел заметить, как в руках у палача оказались два клинка, которые тут же охватило искрящееся сияние разрядов, а потом, подчинившись команде Пая, побежал вслед за мистифом.
   Улица, на которой они только что были, была всего-навсего узкой канавой, но по сравнению с той дырой, в которую они нырнули, она казалась хорошо освещенным проспектом. Пай был проворен и быстроног, Миляга же не отличался этими качествами. Дважды мистиф делал поворот, а Миляга промахивал мимо. Во второй раз он полностью потерял Пая во мраке и грязи и уже собирался было вернуться назад, чтобы найти пропущенный поворот, когда сзади услышал звук кромсающего что-то клинка палача. Когда он оглянулся назад, то увидел, как одна из шатких хижин рушится в облаке пыли и криков, а из хаоса появляется силуэт разрушителя с головой, охваченной молниями, и устремляет на него свой взгляд. Наметив себе цель, он стал продвигаться вперед с неожиданной быстротой, и Миляга ринулся в поисках укрытия в первый же переулок, который вывел его к болоту нечистот (преодолевая его, он чуть не упал), а потом и в более узкие проходы.
   Он знал, что рано или поздно очередной переулок окажется тупиком. А когда это произойдет, игра будет окончена. Он чувствовал, как зудит его затылок, словно клинки были уже там. Но это же несправедливо! Едва ли прошел час с тех пор, как он покинул Пятый Доминион, и вот он уже в нескольких секундах от смерти. Он оглянулся. Нуллианак сократил дистанцию между ними. Он рванулся изо всех сил и бросился за угол в туннель из ржавого железа, в конце которого не было видно выхода.