Баркер Клайв. Имаджика

   Похоже, он не услышал шума, доносившегося из коридора. Миляга услышал. Это был Клем, звавший Маэстро по имени и изо всех сил колотивший в дверь. Сил на ответный крик у Миляги уже не оставалось. Канонада обломков усилилась, поражая его голову, грудную клетку и бедра, и тело его обмякло в руках Годольфина. Но Клему — да возлюбит его Господь! — не нужно было приглашений. Он начал биться в дверь всем телом. Замок неожиданно хрустнул, и обе двери Распахнулись настежь.
   В коридоре было светлее, чем в комнате, и точно так же, как и несколько минут назад, весь свет был втянут внутрь под носом у изумленного Клема. Аппетит перипетерий ничуть не уменьшился, и при появлении света их кружащиеся ряды пришли в смятение. Миляга почувствовал, как хватка трупа слабеет: оживившие его Овиаты один за другим покидали тело Годольфина и присоединялись к общей свалке. Смятение Овиатов привело к тому, что круг обломков начал распадаться, но перед этим кусок расщепленного стола успел ударить одну из распахнутых дверей и снес ее с петель. Клем успел заметить приближающуюся катастрофу и вовремя отпрыгнул, своим тревожным криком выведя Сартори из задумчивости.
   Миляга посмотрел на своего брата. Тот сбросил с себя личину невинности и устремил сверкающий взгляд на незнакомца в коридоре. Сверху хлынул настоящий ливень обломков, и, не имея никакого желания попасть под него, Сартори решил устранить непрошенного гостя с помощью порчи и поднес руку к глазу.
   Миляга был придавлен тяжеленной тушей Годольфина, но нашел в себе силы распрямиться и издать предостерегающий крик. Клем, который к этому моменту вновь возник на пороге, услышал крик и увидел, как Сартори ухватил что-то возле своего глаза. Хотя он и не подозревал о значении этого жеста, действовал он стремительно и успел скрыться за уцелевшей дверью, избежав смертельного удара. В тот же самый миг Миляге удалось-таки сбросить с себя труп Годольфина. Он бросил взгляд в направлении Клема и, убедившись, что тот не пострадал, двинулся на Сартори. Дыхание вернулось к нему, и он мог с легкостью поразить врага пневмой. Но его рукам хотелось ощутить не только воздух. Им хотелось вцепиться в плоть, добраться до костей.
   Не обращая внимания на обломки, усыпавшие пол и до сих пор падавшие сверху, Миляга метнулся в направлении брата, который, почувствовав его приближение, обернулся ему навстречу. Успев заметить на лице Сартори приветственную похоронную усмешку, Миляга кинулся на врага, и сила инерции швырнула их обоих на занавески. Окно у Сартори за спиной разлетелось вдребезги, а карниз, к которому крепились шторы, рухнул.
   На этот раз свет хлынул в комнату ослепительной волной, которую Миляга встретил лицом к лицу. На мгновение он был ослеплен, но тело его знало свое дело. Он толкнул Сартори на подоконник и стал спихивать его вниз. Сартори ухватился за упавшую штору, но толку от нее было мало. Ткань рвалась, и Миляга неумолимо продолжал толкать его к краю. Он и тогда не прекратил борьбы, но Миляга не оставил ему никаких шансов. Еще какое-то мгновение он махал руками, пытаясь уцепиться за воздух, а потом Миляга разжал свою хватку, и с криком на устах Сартори полетел вниз, вниз, вниз.
   Миляга не видел момент падения и был рад этому. Только после того, как крик прекратился, он отошел от окна и закрыл лицо руками. Ослепительный круг солнца пылал синим, зеленым и красным пламенем на внутренней стороне его век. Когда он наконец открыл глаза, перед ним предстало зрелище тотального разрушения. Единственным неповрежденным предметом в комнате было тело Клема, да и оно выглядело изможденным и измученным. Клем уже покинул свое убежище и смотрел, как Овиаты, еще недавно столь яростно сражавшиеся за частицу света, теперь скукоживаются и погибают от его избытка. Тела их расползлись бурой слизью, а их победоносные воздушные пируэты уступили место беспомощному копошению в тщетной попытке уползти подальше от окна.
   — Вообще-то, мне случалось встречать и более симпатичные испражнения, — заметил Клем.
   Потом он стал обходить комнату, поднимая все остальные шторы. Пыль, которую он поднимал, рассеивала солнечный свет, и скоро вокруг не осталось ни одной тени, в которой перипетерии могли бы укрыться.
   — Тэйлор здесь, — сказал он, покончив с этой работой.
   — В солнечном свете?
   — Нет, он подыскал себе еще более удобное пристанище, — ответил Клем. — Он теперь в моей голове. Мы думаем, что тебе пригодятся ангелы-хранители, Маэстро.
   — Я тоже так думаю, — сказал Миляга. — Спасибо вам. Обоим.
   Он повернулся к окну и посмотрел вниз на то место, куда упал Сартори. Он не ожидал увидеть там тело, и предположения его подтвердились. Он ни секунды не сомневался, что за долгие годы своего правления Автарх Сартори изучил достаточно заклинаний, с помощью которых можно было защитить плоть от любого ущерба.
   Спускаясь, они столкнулись на лестнице с Понедельником, которого привлек звон разбитого стекла.
   — Я думал, ты уже трупешник, Босс, — сказал он.
   — Чуть было не, — раздалось в ответ.
   — Что будем делать с Годольфином? — спросил Клем, когда вся троица направилась вниз.
   — А чего с ним делать? — спросил Миляга. — Там открытое окно…
   — У меня сложилось впечатление, что он вряд ли соберется куда-нибудь улететь…
   — Да уж точно, но птицы-то смогут до него добраться, — беззаботно заявил Миляга. — Лучше уж пусть птицы попользуются, чем черви.
   — Патологично, — заметил Клем.
   — А как поживает Целестина? — спросил Миляга у Понедельника.
   — Сидит в машине, с ног до головы закуталась в одеяла и почти ничего не говорит. По-моему, ей не очень-то нравится солнце.
   — Я не очень удивлен этому, если учесть, что она провела двести лет в темноте. На Гамут-стрит мы позаботимся о ней. Она великая леди, джентльмены. Кроме того, она моя мать.
   — Так вот откуда в тебе эта кровожадность, — заметил Тэй.
   — А тот дом, куда мы едем, — это безопасное место? — спросил Понедельник.
   — Если ты имеешь в виду, сумеем ли мы помешать Сартори туда проникнуть, то думаю, что не сумеем.
   Они вышли в озаренный солнцем вестибюль.
   — Как по-твоему, что собирается предпринять этот ублюдок? — спросил Клем.
   — Сюда он не вернется — в этом я уверен, — сказал Миляга. — Думаю, сейчас он отправится бродить по городу. Но рано или поздно он вернется в то место, откуда он родом.
   — Это куда это, интересно?
   Миляга широко раскинул руки. — Сюда, — сказал он.

Глава 52

1

   В тот раскаленный день в Лондоне не было улицы, более привлекавшей к себе внимание призраков, чем Гамут-стрит. Ни одно место в городе, начиная с тех, которые приобрели всеобщую славу благодаря своим привидениям, и кончая теми укромными уголками, известными только детям и медиумам, где собирались духи умерших, не могло похвастаться таким количеством душ, желающих обсудить последние события на месте своей кончины, как эта захолустная улочка в Клеркенуэлле. Хотя глаза лишь очень немногих людей — даже среди тех, кто был готов к встрече со сверхъестественным (а в машине, которая завернула на Гамут-стрит в самом начале пятого, было несколько таких людей) — способны были воочию видеть духов, их присутствие, отмеченное холодными, тихими промежутками в сверкающем мареве над асфальтом и невероятным количеством бродячих собак, которые собирались на углах, привлеченные леденящим пронзительным свистом (его имели обыкновение издавать некоторые мертвецы), было и так достаточно очевидным. Гамут-стрит тушилась в своем собственном соку, перенасыщенном духами.
   Миляга успел предупредить всех, что в доме нет никаких удобств. Ни мебели, ни воды, ни электричества. Но он сказал, что там их ждет прошлое, а это и будет главным удобством после пребывания в Башне врага.
   — Я помню этот дом, — сказала Юдит, вылезая из машины.
   — Нам обоим надо быть очень осторожными, — предупредил Миляга, поднимаясь по ступенькам. — Сартори оставил здесь одного из своих Овиатов, и тот чуть не свел меня с ума. Я хочу избавиться от него, прежде чем все мы войдем в дом.
   — Я иду с тобой, — сказала Юдит, двинувшись вслед за ним к двери.
   — По-моему, это не слишком благоразумно, — сказал он. — Позволь мне сначала разобраться с Отдохни Немного.
   — Так зовут эту тварь?
   — Да.
   — Тогда я хочу на нее посмотреть. Не беспокойся, она не причинит мне никакого вреда. Ведь у меня внутри — частичка ее Маэстро, помнишь? — Она положила руку себе на живот. — Так что я в полной безопасности.
   Миляга ничего не возразил и отступил в сторону, пропуская Понедельника к двери, которую тот взломал с мастерством опытного вора. Не успел мальчик вернуться на прежнее место, как Юдит уже перешагнула порог и оказалась в затхлом, холодном воздухе прихожей.
   — Подожди, — сказал Миляга, входя вслед за ней в дом.
   — А как выглядит эта тварь? — поинтересовалась Юдит.
   — Похожа на обезьянку. Или на грудного ребенка. Я не знаю. В одном я уверен: она постоянно треплет языком.
   — Отдохни Немного…
   — Да, вот такое имя.
   — Идеальное — для такого места.
   Она подошла к подножию лестницы и стала подниматься к Комнате Медитации.
   — Будь осторожна…— сказал Миляга.
   — Свежий совет…
   — По-моему, ты просто не понимаешь, какими сильными…
   — Я ведь родилась там наверху, не правда ли? — спросила она тоном, не менее холодным, чем воздух. Он не ответил, тогда она резко развернулась и спросила снова. — Не правда ли?
   — Да.
   Кивнув, она продолжила подъем.
   — Ты сказал, что здесь нас ожидает прошлое, — напомнила она.
   — Да.
   — И мое прошлое тоже?
   — Не знаю. Вполне вероятно.
   — Я ничего не чувствую. Это место похоже на кладбище. Несколько расплывчатых воспоминаний, и все.
   — Воспоминания придут.
   — Завидую твоей уверенности.
   — Мы должны обрести целостность, Джуд.
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — Мы должны…примириться…со всем, чем мы были когда-то. И только тогда мы сможем пойти дальше.
   — Ну, а если я не хочу ни с чем примиряться? Если я хочу изобрести себя заново и начать все сначала?
   — Ты не сможешь, — ответил он просто. — Прежде чем попасть домой, мы обязательно должны стать цельными.
   — Если это дом, — сказала она, кивая в направлении Комнаты Медитации, — то можешь забрать его себе.
   — Я не имел в виду то место, где ты родилась, — сказал он.
   — Что же тогда?
   — Место, где ты была до этого. Небеса.
   — К чертям собачьим Небеса! Я с Землей еще как следует не разобралась.
   — А в этом и нет нужды.
   — Позволь мне самой об этом судить. У меня еще даже не было жизни, которую я могла бы назвать своей собственной, а ты уже готов впихнуть меня во вселенскую драму. Сомневаюсь, что мне туда хочется. Я хочу побыть в своей пьесе.
   — Ты и будешь в ней. Как составная часть…
   — Никакая не часть. Я хочу быть самой собой. И жить так, как мне хочется.
   — Это не твои слова. Это слова Сартори?
   — Пусть даже и так.
   — Ты знаешь, что он совершил, — сказал Миляга в ответ. — Зверства. Чему хорошему он тебя может научить?
   — Ты хочешь сказать, что ты можешь? С каких это пор ты стал таким совершенным? — Он ничего не ответил, и она приняла его молчание за очередное проявление новообретенного высокомерия. — Оо, так ты слишком благороден, чтобы снисходить до взаимных обвинений, верно?
   — Давай отложим эту дискуссию, — сказал он.
   — Дискуссию? — насмешливо переспросила она. — Маэстро собрался преподнести нам урок этики? Хотела бы я знать, что делает тебя таким чертовски исключительным?
   — Я — сын Целестины, — сказал он спокойно.
   Она напряженно уставилась на него.
   — Ты — кто?
   — Сын Целестины. Ее похитили из Пятого Доминиона…
   — Я знаю, что с ней случилось. Дауд всем этим заправлял. Я думала, он рассказал мне всю историю.
   — Кроме этой части?
   — Кроме этой части.
   — Наверное, мне надо было как-то иначе тебе об этом сказать, извини.
   — Нет…— сказала она. — Здесь самое подходящее место.
   Взгляд ее вновь устремился наверх, к Комнате Медитации. После долгой паузы она заговорила шепотом.
   — Ты счастливчик, — сказала она. — Дом и Небеса для тебя — одно и то же.
   — Может быть, и для всех нас, — пробормотал он.
   — Сомневаюсь.
   Последовало долгое молчание, нарушаемое только Понедельником, который пытался насвистывать на крыльце какой-то мотив. Первой заговорила Юдит.
   — Теперь я понимаю, почему для тебя так важно добиться успеха. Ведь ты…как бы это сказать?…выполняешь поручение своего Отца.
   — Я никогда об этом не думал.
   — Но это действительно так.
   — Может быть, и так. Я только надеюсь, что мне оно окажется под силу. То мне кажется, что это вполне возможно, а в следующую минуту…
   Он пристально вгляделся в ее лицо. Понедельник тем временем в очередной раз начал мелодию сначала.
   — Скажи мне, о чем ты думаешь?
   — Жалею, что не сохранила твоих любовных писем, — ответила она.
   Последовала еще одна болезненная пауза, а потом она отвернулась от него и направилась во внутреннюю часть дома. Он помедлил у подножия лестницы, размышляя о том, не стоит ли пойти за ней — ведь подручный Сартори до сих пор мог находиться здесь, — но боясь обидеть ее своим неотступным присмотром. Он оглянулся на открытую дверь и освещенный солнцем порог. Безопасность рядом, если она ей потребуется.
   — Как дела? — подозвал он Понедельника.
   — Жарко, — раздалось в ответ. — Клем отправился за едой и пивом. Много пива. Мы должны устроить себе праздник, Босс. Уж мы то его заслужили, едрит твою в корень! Точно?
   — Точно, точно. Как Целестина?
   — Спит. Уже можно входить?
   — Подожди еще чуть-чуть, — ответил Миляга. — Только перестань свистеть, хорошо? Осторожнее, ведь где-то там внутри была мелодия…
   Понедельник рассмеялся. Звук его смеха был самым что ни на есть обычным, и все же он показался Миляге чем-то экзотическим и редким, словно песня кита. Он подумал, что даже если Отдохни Немного все еще в доме, ему не удастся причинить никакого вреда в такой волшебный день. Успокоенный этим соображением, он направился вверх по лестнице, раздумывая, не разогнал ли солнечный свет все воспоминания по углам. Но не успел он одолеть и половины пролета, как перед ним появилось доказательство обратного. Рядом с ним появился призрак Люциуса Коббитта, с сопливым, заплаканным лицом, ожидающий от Маэстро слов мудрости и ободрения. Через несколько мгновений стал слышен его собственный голос, которым он наставлял мальчика в ту последнюю ужасную ночь.
   — Не изучай ничего, кроме того, что в глубине души уже знаешь. Не поклоняйся ничему…
   Но прежде чем он успел завершить свое второе изречение, фраза была подхвачена чьим-то мелодичным голосом наверху.
   — …кроме своего подлинного я. И не бойся ничего…
   Чем выше поднимался Миляга, тем бледнее становился призрак Люциуса Коббитта, и тем громче звучал голос.
   — …если только ты уверен в том, что Враг не сумел тайно овладеть твоей волей и не сделал тебя своей главной надеждой на исцеление.
   И Миляга понял, что та мудрость, которую он изливал на Люциуса, принадлежала вовсе не ему. Источником ее был мистиф. Дверь Комнаты Медитации была открыта, и там был виден усевшийся на подоконнике Пай, улыбающийся ему из прошлого.
   — Когда ты все это придумал? — спросил Маэстро.
   — Я не придумывал, я научился этому, — ответил мистиф. — От моей матери. А она узнала это от своей матери или от отца — кто знает? Теперь ты можешь передать эту мудрость следующему.
   — А я кто такой? — спросил он у мистифа. — Сын твой или дочь?
   Мистиф пришел в замешательство.
   — Ты — мой Маэстро, — сказал он.
   — И все? Неужели здесь до сих пор есть слуги и хозяева? Не говори мне этого.
   — А что я должен сказать?
   — То, что ты чувствуешь.
   — Оо…— Мистиф улыбнулся. — Если я тебе скажу, что я чувствую, мы здесь пробудем целый день.
   Лукавый блеск его глаз был таким милым, а воспоминание — таким реальным, что Миляга чуть было не пересек комнату и не обнял то место, где сидел его друг. Но его ждала работа — поручение его Отца, по выражению Джуд, — и он не мог себе позволить слишком долго предаваться воспоминаниям. Когда Отдохни Немного будет выдворена из дома, он вернется сюда за еще более серьезным уроком — о ритуалах Примирения. Этот урок необходим ему как можно быстрее, а уж здешнее эхо наверняка изобилует разговорами на эту тему.
   — Я вернусь, — сказал он призраку на подоконнике.
   — Я буду ждать, — ответил тот.
   Выходя из комнаты, Миляга оглянулся и увидел, как лучи солнца, проникшие в окно за спиной у мистифа, въелись в его фигуру, оставив от нее только фрагмент. Он содрогнулся, так как это зрелище с удручающей ясностью воскресило в памяти другое воспоминание: клубящийся хаос Просвета, а в воздухе у него над головой — завывающие останки его возлюбленного, вернувшегося во Второй Доминион со словами предостережения.
   — Уничтожены, — говорил мистиф, борясь с силой Просвета, — мы…уничтожены.
   Попытался ли он сказать в ответ какие-то утешительные слова, унесенные бурей? Он не помнил. Но он снова услышал, как мистиф говорит ему, чтобы он нашел Сартори, потому что его двойнику известно что-то такое, о чем не знает он, Миляга. А потом мистиф был втянут обратно в Первый Доминион и погиб там.
   Миляга прогнал это ужасное видение и снова взглянул на подоконник. Там уже никого не было. Но призыв Пая найти Сартори до сих пор звучал у него в голове. Интересно, почему это так важно? Даже если мистиф каким-то образом узнал о божественном происхождении Миляги и не сумел в последний момент сообщить ему об этом, он наверняка должен был знать, что Сартори также пребывает в полном неведении относительно этой тайны. Так каким же знанием, по мнению мистифа, обладал Сартори, что оно заставило его нарушить границы Божественной Обители?
   Донесшийся снизу крик заставил его отложить эту загадку на потом. Его звала Юдит. Он устремился вниз по лестнице и через весь дом. Ее голос привел его на кухню, просторную и прохладную. Юдит стояла у окна. Рама его рассыпалась в прах много лет назад, открыв доступ вьюнку, который, изобильно разросшись внутри, начал гнить в своей собственной тени. Лишь тонкие лучики солнца проникали сквозь листву, но их было достаточно, чтобы осветить и женщину, и ее пленника, прижатого каблуком к полу. Это был Отдохни Немного. Углы его огромного рта были опущены вниз, как у трагической маски, а глаза — возведены к Юдит.
   — Это оно? — спросила она.
   — Это оно.
   С приближением Миляги Отдохни Немного издал пронзительный, жалобный вой, который вскоре перешел в слова.
   — …я ничего плохого не сделал! Спроси у нее, пожалуйста, спроси, спроси у нее, сделал ли я хоть что-нибудь плохое? Нет, не сделал. Просто сидел, не высовывался, никого не трогал…
   — Сартори был не очень-то тобой доволен, — сказал Миляга.
   — Но у меня не было никакой надежды на успех! — протестующе заявил Отдохни Немного. — Как я мог помешать тебе, Примирителю.
   — Так ты и это знаешь.
   — Знаю, конечно, знаю. Мы должны обрести целостность, — процитировало существо, идеально копируя Милягин голос. — Мы должны примириться со всем, чем мы были когда-то…
   — Ты подслушивал.
   — Ничего не могу с собой поделать, — сказал Отдохни Немного. — Я был рожден любознательным. Но я ничего не понял, — поспешил он добавить. — Клянусь, я не шпион.
   — Лжец, — сказала Юдит и, обращаясь к Миляге, добавила:
   — Как мы его убьем?
   — В этом нет нужды, — ответил он. — Ты боишься, Отдохни Немного?
   — А ты как думаешь?
   — Ты поклянешься в вечной преданности мне, если я сохраню тебе жизнь?
   — Где мне расписаться? Только укажи мне место!
   — И это ты оставишь в живых? — спросила Юдит.
   — Да.
   — Зачем? — спросила она, сильнее вдавливая в него свой каблук. — Ты только посмотри на него!
   — Не надо, — взмолился Отдохни Немного.
   — Клянись, — сказал Миляга, опускаясь рядом с ним на корточки.
   — Клянусь! Клянусь!
   Миляга перевел взгляд на Юдит — Отпусти его, — сказал он.
   — Ты ему доверяешь?
   — Я не хочу запятнать это место смертью, — сказал он. — Пусть даже его смертью. Отпусти его, Джуд. — Она не шевельнулась. — Я сказал, отпусти его.
   С явной неохотой она приподняла ногу на дюйм, и Отдохни Немного выкарабкался на свободу и немедленно ухватил Милягу за руку.
   — Я твой, Освободитель, — сказал он, прикасаясь своим холодным влажным лбом к ладони Миляги. — Моя голова в твоих руках. Именем Хайо, Эратеи и Хапексамендиоса я отдаю тебе свое сердце.
   — Принимаю, — сказал Миляга и поднялся на ноги.
   — Какие будут приказания, Освободитель?
   — Наверху рядом с лестницей есть комната. Жди меня там.
   — Во веки веков!
   — Нескольких минут будет вполне достаточно.
   Существо попятилось к двери, не переставая суетливо кланяться, а потом пустилось бегом.
   — Как ты можешь доверять такой твари? — спросила Юдит.
   — А я и не доверяю. Пока.
   — Но ты пытаешься, ты хочешь этого.
   — Человек, не умеющий прощать, проклят, Джуд.
   — Так ты можешь простить и Сартори, а? — сказала она.
   — Он — это я, он — мой брат, и он — мой ребенок, — ответил Миляга. — Было бы странно, если б я не мог его простить.

2

   Когда опасность была устранена, в дом вошли и все остальные. Понедельник, которому было не привыкать копаться в мусоре, отправился обходить окрестности в поисках предметов, которые могли бы обеспечить им минимум комфорта. Два раза он возвращался с добычей, а на третий пришел звать на подмогу Клема. Через час они вернулись с двумя матрасами, таща под мышкой стопки постельного белья, слишком чистого, чтобы можно было поверить, будто его нашли на свалке.
   — Я ошибся в выборе профессии, — сказал Клем с тэйлоровской лукавинкой. — Кража со взломом гораздо интереснее банковского дела.
   Понедельник попросил Юдит разрешить ему съездить на машине на Южный Берег и забрать оставленные там в спешке пожитки. Она разрешила, но попросила поскорее вернуться. Хотя на улице было еще светло, им необходимо было собрать столько сильных рук и воль, сколько возможно, чтобы защитить дом ночью. Положив на пол тот из двух матрасов, что был побольше, Клем разместил Целестину в бывшей столовой и сидел у ее ложа до тех пор, пока она не уснула. Когда он вновь появился, тэйлоровская задиристость отошла куда-то на второй план, и человек, присевший рядом с Юдит на порог, был само спокойствие.
   — Она спит? — спросила у него Юдит.
   — Не знаю: может быть, спит, а может быть, в коме. Где Миляга?
   — Наверху. Строит планы.
   — Вы с ним поспорили?
   — Ничего нового. Все меняется, но наши ссоры как были, так и остаются.
   Он открыл бутылку пива и с жадностью начал пить.
   — Знаешь, я то и дело ловлю себя на мысли о том, что все это какая-то галлюцинация. Тебе-то, наверное, легче держать себя в руках — все-таки ты видела Доминионы, знаешь, что все это на самом деле так, — но когда я отправился с Понедельником за матрасами, там, буквально в двух шагах отсюда, на солнце разгуливают люди, как будто это очередной, самый обычный день. А я подумал, что в доме неподалеку спит женщина, которую заживо похоронили на двести лет, и ее сын, отец которого — Бог, о котором я никогда даже и не слышал…
   — Значит, он рассказал тебе.
   — Да. Так вот, думая обо всем этом, я ощутил желание просто отправиться домой, запереть дверь и сделать вид, что ничего не произошло.
   — И что тебе помешало?
   — В основном, Понедельник. Он подбирал все, что попадалось нам по дороге. Ну, и еще то, что Тэй внутри меня. Хотя сейчас это кажется таким естественным, словно он всегда был там.
   — Может, так оно и есть, — сказала она. — Пиво еще есть?
   — Да.
   Он вручил ей бутылку, и она, подражая ему, стукнула ее донышком о порог. Пробка вылетела, пиво вспенилось.
   — Так почему же ты захотел сбежать? — спросила она, утолив первую жажду.
   — Не знаю, — ответил Клем. — Наверное, страх перед тем, что надвигается. Но это же глупо, верно? Ведь мы накануне чего-то возвышенного, как Тэй и обещал. Свет придет на Землю из миров, о существовании которых мы даже и не подозревали раньше. Ведь это же рождество Непобедимого Сына, верно?
   — Ну, с сыновьями все будет в порядке, — сказала Юдит. — С ними обычно никаких хлопот.