Баркер Клайв. Имаджика

   Юдит уже больше не могла выносить этого. Позволить сестре блаженно умереть на руках у суррогатного божества — это одно. Но совсем другое — это смотреть, как она калечит саму себя. Она нарушила обет молчания.
   — Останови ее, — сказала она.
   Дауд прервал наблюдение и сделал ей знак молчать, резко проведя большим пальцем по горлу. Но было уже слишком поздно. Несмотря на свое состояние, Кезуар услышала голос сестры. Ее конвульсии замедлились, и слепая голова повернулась в направлении Юдит.
   — Кто здесь? — спросила она.
   Лицо Дауда было искажено яростью, но он попытался нежно успокоить ее. Это ему не удалось.
   — Кто с тобой, Господь? — спросила она.
   Своим ответом он совершил ошибку, из-за которой распался и весь вымысел. Он солгал ей.
   — Здесь никого нет, — сказал он.
   — Я слышала женский голос. Кто здесь?
   — Я же сказал тебе, — настаивал Дауд. — Здесь никого нет. — Он положил руку ей на лицо. — А теперь успокойся. Мы одни.
   — Нет, мы не одни.
   — Неужели ты усомнилась во мне, дитя мое? — вопросил Дауд, и его голос, после грубости предшествующего допроса, так резко сменил тональность, словно он был смертельно ранен таким вероотступничеством. В ответ Кезуар молча сняла его руку со своего лица и крепко обхватила ее голубыми, забрызганными кровью пальцами.
   — Вот так-то лучше, — сказал он.
   Кезуар ощупала его ладонь.
   — Шрамов нет, — сказала она.
   — Всегда остаются шрамы, — сказал Дауд, вложив в эту фразу все свои таланты по части умудренного опытом милосердия. Но он не разобрался в подлинном смысле ее слов.
   — На твоей руке нет шрамов, — сказала она.
   Он высвободил руку.
   — Верь в меня, — сказал он.
   — Нет, — ответила она. — Ты — не Скорбящий. — Радость исчезла из ее голоса, он звучал глухо, почти угрожающе. — Ты не можешь спасти меня, — сказала она и неожиданно яростно забилась, отталкивая от себя обманщика. — Где мой Спаситель? Мне нужен мой Спаситель!
   — Его здесь нет, — сказала Юдит. — И никогда не было.
   Кезуар повернулась в направлении Юдит.
   — Кто ты? — сказала она. — Твой голос мне откуда-то знаком.
   — Держи пасть на запоре, — сказал Дауд, тыкая пальцем в направлении Юдит. — Если не хочешь пообщаться с жучками…
   — Не бойся его, — сказала Кезуар.
   — У нее ума побольше, — ответил Дауд. — Она уже видела, что я могу сделать.
   Юдит с жадностью воспользовалась поводом заговорить, чтобы Кезуар могла лучше вслушаться в ее голос, и польстила тщеславию Дауда.
   — Он говорит правду, — сказала она Кезуар. — Он может убить нас обеих. И он действительно не Скорбящий, сестра.
   То ли из-за повторения слова Скорбящий, которое Кезуар сама уже произнесла несколько раз, то ли из-за того, что Юдит назвала ее сестрой, то ли по обеим причинам, ее слепое лицо обмякло, и озадаченность покинула ее черты. Она поднялась с земли.
   — Как тебя зовут? — прошептала она. — Назови мне свое имя.
   — Она никто, — сказал Дауд. — Она уже труп. — Он сделал шаг в направлении Юдит. — Ты понимаешь так мало, — сказал он. — И из-за этого я прощал тебе очень многое. Но больше я не могу проявлять снисходительность. Ты испортила прекрасную игру. И я не хочу, чтобы это повторилось еще раз. —Он поднес вытянутый указательный палец к губам. — У меня осталось мало жучков, — сказал он, — так что одного будет вполне достаточно. Медленное уничтожение. Ведь даже такую тень, как ты, можно уничтожить.
   — Так что, теперь я уже стала тенью? — сказала ему Юдит. — А я-то думала, что мы — два сапога пара. Помнишь тот разговор?
   — Это было в другой жизни, дорогуша, — сказал Дауд. — Здесь все иначе. Здесь ты можешь навредить мне. Так что я боюсь, что настала пора сказать тебе спасибо и спокойной ночи.
   Она попятилась от него, прикидывая, где кончается сфера досягаемости жучков. Он с жалостью наблюдал за ее отступлением.
   — Бестолку, дорогуша, — сказал он. — Я знаю эти улицы, как свои пять пальцев.
   Она проигнорировала его снисходительность и сделала еще один шаг назад, не отрывая взгляда от кишащего жучками рта, но краем глаза заметив, что Кезуар встала на ноги и была на расстоянии не более ярда от своего спасителя.
   — Сестра? — сказала женщина.
   Дауд оглянулся, отвлекшись от Юдит на несколько мгновений, которых оказалось достаточно, чтобы она успела пуститься в бегство. Заметив это, Дауд закричал, и слепая женщина бросилась на этот крик, схватив его за руку и за шею и рванув на себя. Звук, который она при этом издала, Юдит никогда не доводилось слышать раньше, и она позавидовала своей сестре. Это был вопль, от которого бледнел воздух и кости разлетались вдребезги, словно стекло. Хорошо, что она успела отбежать на некоторое расстояние, а иначе он сбил бы ее с ног.
   Один раз она оглянулась, как раз успев увидеть, как Дауд выплюнул своего смертельного жучка в пустые глазницы Кезуар, и взмолилась о том, чтобы ее сестра оказалась более защищенной, чем предыдущие жертвы. Но так или иначе, помочь она ничем не могла. Лучше уж было бежать, пока еще есть шанс, чтобы хотя бы одна из них сумела выжить.
   Она завернула за первый же угол и дальше не пропускала ни одного поворота, чтобы было больше шансов сбить Дауда со следа. Не было сомнений в том, что его хвастовство — не пустая фраза: он действительно знал улицы, якобы бывшие свидетелями его триумфа, как свои пять пальцев. Следовательно, чем раньше она покинет их и окажется в районе, незнакомом им обоим, тем больше у нее шансов оторваться от погони. А пока надо было двигаться быстро и невидимо, насколько это возможно. Стать той самой тенью, которой назвал ее Дауд, превратиться в темное пятно на фоне еще более густого мрака, скользящее и проносящееся мимо, мелькнувшее и через мгновение исчезнувшее.
   Но тело ее не желало повиноваться. Оно было измождено, охвачено болью и дрожью. В ее груди пылало два пожара — по одному в каждом легком. Чьи-то невидимые пальцы порезали ей бритвой все пятки. Однако она не позволила себе замедлить бег до тех пор, пока не покинула улицы театров и борделей и не оказалась в месте, которое вполне могло бы послужить декорацией для одной из трагедий Плутеро Квексоса. Это был круг шириной ярдов в сто, обнесенный высокой стеной из гладкого черного камня. Над стеной виднелись трепетавшие, словно светлячки, языки пожирающего город пламени, которые освещали наклонную, вымощенную камнем тропу, ведущую к отверстию в центре круга. Она могла только догадываться о его предназначении. Был ли это вход в тайный подземный мир под городом или колодец? Повсюду лежали цветы, почти все лепестки которых успели опасть и сгнить. Из-за этого камни у нее под ногами были скользкими, и ей приходилось продвигаться вперед с осторожностью. В душе ее росло подозрение, что если это и колодец, то вода его отравлена трупным ядом. На камнях были нацарапаны имена, фамилии, даты жизни и смерти, краткие надписи и даже неумелые рисунки. Чем ближе к центру она подходила, тем больше их становилось, а некоторые были высечены даже на внутренних стенках колодца руками людей, которые были настолько храбрыми или отчаявшимися, что не испугались возможного падения.
   Хотя отверстие вызывало то же желание, что и край утеса, приглашая ее подойти и заглянуть в его глубины, она поборола это искушение и остановилась, не дойдя до него один-два ярда. В воздухе стоял тошнотворный, хотя и не очень сильный, запах. То ли колодец давно не использовался по назначению, то ли его обитатели слишком далеко внизу.
   Удовлетворив свое любопытство, она огляделась вокруг в поисках наилучшего выхода. Выходов было восемь-девять, считая колодец, — и сначала она оказалась на улице, симметричной той, по которой она пришла сюда. Улица была темной и дымной, и Юдит собралась уже было отправиться в. путь по ней, но заметила вдалеке обширные завалы. Она двинулась к следующему выходу, но и там улица была заблокирована, а в нескольких местах горели груды деревянных обломков. В тот момент, когда она направилась к третьим воротам, за спиной у нее раздался голос Дауда. Она обернулась. Он стоял по другую сторону от колодца, слегка склонив голову набок с выражением напускной строгости, словно отец, который столкнулся с ребенком, прогуливающим школу.
   — Ну разве я тебя не предупреждал? — сказал он. — Я знаю эти улицы…
   — Я это уже слышала.
   — Не так уж и плохо, что ты пришла сюда, — сказал он, направляясь к ней ленивой походкой. — Это сэкономит мне одного жучка.
   — Почему ты желаешь мне зла? — спросила она.
   — Я могу задать тебе тот же самый вопрос, — сказал он. — Ведь правда? Тебе нравится, когда мне бывает больно. А еще больше ты была бы рада причинять эту боль своею собственной рукой. Признаешь это?
   — Признаю.
   — Ну вот. Что ж, разве плохой из меня исповедник? А ведь это только начало. У тебя есть какие-то тайны, о существовании которых я даже не подозревал. — С этими словами он поднял руку и очертил в воздухе круг. — Теперь я начинаю понимать совершенство всей этой истории. Круг замыкается, и все возвращается к тому, с чего начиналось. А именно — к ней. Или к тебе, что одно и то же.
   — Мы близнецы? — спросила Юдит. — В этом дело?
   — Это вовсе не так банально, дорогуша. И далеко не так естественно. Я оскорбил тебя, назвав тебя тенью. Ты — гораздо более удивительное существо. Ты…— Он запнулся. — …нет, подожди-ка. Это несправедливо. Я рассказываю тебе все, что знаю, и ничего не получаю взамен.
   — Я ничего не знаю, — сказала Юдит. — Но я хочу знать.
   Дауд остановился и подобрал цветок — один из немногих, до сих пор не увядших.
   — Но то, что известно Кезуар, знаешь и ты, — сказал он. — Во всяком случае о том, в чем была причина неудачи.
   — Неудачи чего?
   — Примирения. Ты была там. Конечно, я знаю, ты считаешь себя невинным наблюдателем, но никто из тех, кто был замешан в это, — слышишь, никто! — не может быть назван невиновным. Ни Эстабрук, ни Годольфин, ни Миляга со своим мистифом. Списки их грехов такие же длинные, как и их руки.
   — И даже ты? — спросила она.
   — Ну нет, со мной другая история, — вздохнул он, нюхая цветок. — Я принадлежу к актерской братии. Я подделываю свои восторги. Мне нравится изменять мир, но цель для меня — всегда развлечение. А вы, вы — любовники…— Он произнес это слово с особенным презрением, — …которым абсолютно наплевать на мир, когда вас обуревает страсть. Вы и есть те, кто сжигает города и рассеивает народы. Вы — основная движущая сила трагедии, но в большинстве случаев вы об этом даже не подозреваете. Так что же делать представителю актерского племени, если он хочет, чтобы его принимали всерьез? Я тебе объясню. Он должен научиться так хорошо подделывать чувства, чтобы ему позволили сойти со сцены в реальный мир. Для того, чтобы оказаться на том месте, которое я занимаю сейчас, мне потребовалось много репетиций, поверь мне. Знаешь, я начинал с малого. С очень малого. Вестник. Копьеносец. Однажды я сводничал для Незримого, но это была роль только на одну ночь. А потом мне снова пришлось обслуживать любовников…
   — Вроде Оскара?
   — Вроде Оскара.
   — Ты ненавидел его, не правда ли?
   — Нет, мне просто надоело — и он, и вся его семья. Он был так похож на своего отца и на отца своего отца, и так далее, вплоть до чокнутого Джошуа. Мной овладело нетерпение. Я знал, что жизнь в конце концов опишет круг, и у меня появится шанс, но я так устал ждать и иногда позволял себе это показывать.
   — И ты устроил заговор.
   — Ну разумеется. Мне хотелось подтолкнуть события к моменту моего…освобождения. Все было рассчитано. Но ты же понимаешь, таков уж я есть артист с душой бухгалтера.
   — Это ты нанял Пая, чтобы убить меня?
   — Без всякого умысла, — сказал Дауд. — Я привел в движение кое-какие рычаги, но я никогда не думал, что у этого будут такие далеко идущие последствия. Я даже не знал, что мистиф жив. Но когда события закрутились, я стал понимать, какая предопределенность заключена в их ходе. Сначала появление Пая. Потом вы встречаетесь с Годольфином и сходите с ума от одного только вида друг друга. Все это было предрешено. Собственно говоря, для этого ты и появилась на свет. Кстати, ты скучаешь по нему? Скажи правду.
   — Я едва ли хоть раз о нем подумала, — ответила она, удивляясь тому, что это действительно так.
   — С глаз долой — из сердца вон, так? Ах, как я рад, что не могу чувствовать любви. Какие несчастья она с собой несет. Какие ужасные несчастья. — Он выдержал задумчивую паузу. — Знаешь, это очень похоже на то, как было в тот раз. Любовники тоскуют, миры содрогаются. Конечно, в тот раз я был всего лишь копьеносцем. Теперь я претендую на роль принца.
   — Что ты имел в виду, когда сказал, что я была рождена для Годольфина? Я вообще не знаю, как и где я родилась.
   — Думаю, настало время тебе напомнить, — сказал Дауд, отбрасывая цветок в сторону и подходя к ней поближе. — Хотя эти ритуалы перехода не так-то легки, дорогуша, так что мужайся. По крайней мере, место мы выбрали хорошее. Можем поболтать ногами, сидя на краешке, и поговорить о том, как ты появилась в этом мире.
   — Ну нет, — сказала она. — К этой дыре я не подойду.
   — Думаешь, я хочу убить тебя? — сказал он. — Нет. Я просто хочу освободить тебя от тяжелой ноши некоторых воспоминаний. Ведь я прошу не так много, разве нет? Будь справедливой. Я приоткрыл пред тобой мое сердце. Теперь ты открой мне свое. — Он взял ее за запястья. — Отказываться бесполезно, — сказал он и повел ее к краю колодца.
   В первый раз она не осмелилась подойти так близко, и теперь у нее закружилась голова. Хотя она и прокляла его за то, что у него достаточно силы, чтобы притащить ее сюда, все же она была рада, что у него крепкая хватка.
   — Хочешь присесть? — спросил он. Она покачала головой. — Как тебе будет угодно, — продолжал он. — Так больше шансов упасть, но я уважаю твой выбор. Ты стала очень самостоятельной женщиной, дорогуша, я это заметил. Вначале ты была довольно податливой. Разумеется, тебя ведь приучили быть такой.
   — Никто меня не приучал.
   — Откуда ты знаешь? — сказал он. — Еще две минуты назад ты утверждала, что не помнишь прошлое. Так откуда ты знаешь, какой тебя хотели сделать? Какой тебя сделали? — Он заглянул в колодец. — Память об этом у тебя в голове, дорогуша. Ты просто должна захотеть извлечь ее на свет божий. Если Кезуар искала Богиню, то, может быть, и ты этим занималась, а потом просто забыла. А если это действительно так, то, может быть, ты — нечто большее, чем любимый Персик Джошуа? Может быть, у тебя есть своя роль в этой пьесе, о которой я просто не знаю?
   — Интересно, где бы это я могла повстречаться с Богинями, Дауд? — сказала Юдит в ответ. — Я жила в Пятом Доминионе, в Лондоне, в Ноттинг Хилл Гейт. Там нет никаких Богинь.
   Произнося эти слова, она подумала о Целестине, похороненной под Башней Общества. Была ли она сестрой тем божествам, которые витали над Изорддеррексом? Сила преображения, заключенная в темницу по воле пола, который молится на стабильность и однозначность? При воспоминании о пленнице и ее камере голова у Юдит стала совсем легкой, словно она залпом осушила стаканчик виски на голодный желудок. Все-таки один раз к ней прикоснулось чудо. А если так, то почему это не могло происходить много раз? И если это случилось сейчас, то почему это не могло случаться в прошлом?
   — Я ничего не могу вспомнить, — сказала она, убеждая в этом не столько Дауда, сколько саму себя.
   — Это просто, — ответил он. — Ты только подумай о том, что это значит — родиться.
   — Я даже не помню своего детства.
   — У тебя не было детства, дорогуша. У тебя не было отрочества. Ты родилась точно такой же, как сейчас. Кезуар была первой Юдит, а ты, моя сладкая, только ее копия. Вполне возможно, идеальная, но все-таки копия.
   — Я не поверю…не верю тебе.
   — Конечно, поначалу с правдой примириться не так-то легко. Это вполне понятно. Но твое тело знает, где ложь, а где правда. Ты вся дрожишь внутри и снаружи…
   — Я устала, — сказала она, прекрасно понимая всю слабость своего объяснения.
   — Ты чувствуешь не только усталость, — сказал Дауд.
   Его настойчивость напомнила ей результат его последних откровений по поводу ее прошлого — как она упала на кухонный пол, словно невидимые ножи перерезали ей сухожилия. Она испугалась, что этот припадок повторится сейчас, на расстоянии одного фута от колодца, и Дауд понял это.
   — Ты должна встретиться со своими воспоминаниями лицом к лицу, — говорил он. — Просто выплюни их из себя. Ну, давай. Потом тебе станет лучше, обещаю.
   Она чувствовала, как слабость одолевает и ее члены, и ее решимость, но перспектива встретиться с тем, что пряталось в самом далеком уголке ее памяти — а как ни мало доверяла она Дауду, она ни на секунду не сомневалась, что там действительно скрывается нечто ужасное, — была почти такой же пугающей, как и мысль о падении в колодец. Возможно, лучше уж умереть здесь и сейчас, в один и тот же час со своей сестрой, так и не узнав, было ли правдой то, что утверждал Дауд. Но если предположить, что он лгал ей от начала и до конца — лучший спектакль славного члена актерской братии, — и что она не тень, не копия, не приученная к рабству тварь, а обычный ребенок с обычными родителями, вполне самостоятельное существо, настоящее, полноценное? Тогда она пойдет на смерть из одного лишь страха мнимого разоблачения, и на счету Дауда одной смертью станет больше. Единственный способ победить его — это принять его вызов, поступать так, как он вынуждает ее поступать, и отправиться во мрак своей памяти, подготовившись к любым сюрпризам. Какой бы по счету Юдит она ни была, но она была — первый или второй экземпляр, рожденный или сотворенный. В мире живых ей не убежать от самой себя. Так лучше узнать правду раз и навсегда.
   Это решение стало искрой, от которой внутри ее черепа вспыхнуло пламя, и первые призраки прошлого появились перед ее мысленным взором.
   — О, моя богиня…— пробормотала она, запрокинув голову. — Что это? Что же это такое?
   Она увидела себя лежащей на голых досках в пустой комнате. Горевший в камине огонь согревал ее спящее тело, и его отблески делали ее наготу еще прекраснее. Пока она спала, кто-то нарисовал на ее коже знакомый ей узор — тот самый иероглиф, который она впервые увидела, занимаясь любовью с Оскаром, а во второй раз — когда пересекала границу между Доминионами. Спиралевидный знак ее телесной сущности, на этот раз изображенный прямо на теле в полудюжине разных Цветов. Она пошевелилась во сне, и следы завитков повисли в воздухе на том месте, где только что было ее тело. Ее движение привело к тому, что круг песка, ограничивающий ее жесткое ложе, поднялся в воздух, словно северное сияние, сверкая теми же красками, что и иероглиф, как будто ее телесная сущность была распылена по всей комнате. Она была потрясена великолепием этого зрелища.
   — Что ты видишь? — услышала она вопрос Дауда.
   — Себя, — сказала она. — Я лежу на полу…в песчаном круге…
   — Ты уверена, что это ты? — спросил он.
   Она уже была готова излить весь свой сарказм на этот нелепый вопрос, но тут до нее дошел его скрытый смысл. Возможно, это была не она, а ее сестра.
   — А как отличить? — спросила она.
   — Скоро увидишь, — ответил он ей.
   Так и произошло. Песчаный занавес стал развеваться еще сильнее, словно внутри круга разгуливал ветер. Песчинки отделялись от него и улетали в темноту, разгораясь, превращаясь в пылинки чистейшего цвета, которые поднимались, словно новые звезды, а потом, догорая по пути, снова падали вниз, к тому месту, где находилась она, свидетельница. Она лежала на полу неподалеку от своей сестры и впитывала в себя цветной дождь, словно благодарная земля, нуждаясь в его поддержке, чтобы вырасти, созреть и стать плодородной.
   — Кто я? — сказала она, следя за падением цветного дождя, чтобы в его вспышках разглядеть ту почву, на которую он изливается.
   Она была настолько убаюкана красотой увиденного, что когда взгляд ее упал на свое собственное недоконченное тело, шок выбил ее из воспоминания, и она вновь оказалась на краю колодца, удерживаемая от падения только рукой Дауда. Холодный пот выступил из ее пор.
   — Не отпускай меня, — сказала она.
   — Что ты видела? — спросил он у нее.
   — Так это и есть рождение? — всхлипнула она. — О, Господи, вот так я и родилась?
   — Возвращайся назад, — сказал он. — Ты начала вспоминать, так доведи дело до конца! — Он потряс ее. — Ты слышишь меня? До конца!
   Она видела перед собой его искаженное яростью лицо. Она видела алчное отверстие колодца у себя за спиной. А между тем и другим, в освещенной огнем комнате своей головы она видела кошмар, еще более ужасный, чем те два, — свой недоделанный остов, лежащий в магическом круге в ожидании того, что истечения тела другой женщины покроют кожей мускулы и сухожилия, окрасят кожу, расцветят радужную оболочку глаз, наведут лоск на губах, подарят такую же грудь, живот и половые органы. Это было не рождением, а удвоением. Она была факсимильной копией, укравшей сходство у искрящегося оригинала.
   — Я больше не могу этого вынести, — сказала она.
   — А я ведь предупреждал тебя, дорогуша, — ответил Дауд. — Никогда не бывает легко прожить заново первые моменты.
   — Ведь я ненастоящая, — сказала она.
   — Давай держаться подальше от метафизики, — сказал он в ответ. — Ты есть, кто ты есть. Рано или поздно тебе надо было об этом узнать.
   — Я не могу этого вынести. Не могу.
   — Но ведь ты смогла, — сказал Дауд. — Просто надо продвигаться медленно, шаг за шагом.
   — Нет, больше я не могу.
   — Да, — настаивал он. — Больше, и намного больше. Но это была худшая часть. Дальше дело пойдет легче.
   Это оказалось ложью. Когда воспоминание вновь охватило ее, на этот раз почти против ее воли, она поднимала руки у себя над головой, позволяя цветовым пятнам сгуститься вокруг кончиков ее вытянутых пальцев. Это было довольно красиво, но когда она уронила одну руку вдоль тела, ее только что созданные нервы ощутили рядом чье-то присутствие. Она повернула голову и вскрикнула.
   — Что это было? — сказал Дауд. — Появилась Богиня?
   Но это была не Богиня. Это было другое недоделанное существо, уставившееся на нее своими глазами без век и высунувшее свой бесцветный язык, который был еще таким шершавым, что мог бы слизать с нее ее новую кожу. Она отпрянула, и ее страх позабавил его: бледный остов затрясся в беззвучном смехе. Она заметила, что он тоже собирал пылинки ворованного света, но не впитывал их в себя, а копил в руках, откладывая момент окончательного воплощения и наслаждаясь своей освежеванной наготой.
   Дауд снова принялся допрашивать ее. — Это Богиня? — спрашивал он. — Что ты видишь? Говори, женщина! Говори…
   Его речь неожиданно прервалась. После мгновенной тишины раздался такой пронзительный вопль тревоги, что видение круга и существа, с которым она его разделяла, исчезло. Она почувствовала, как хватка Дауда ослабла. Рука ее выскользнула, и она стала падать. Падая, она взмахнула руками, и, скорее по счастливой случайности, чем умышленно, это движение отбросило ее набок, вдоль края колодца. Тут же ее тело стало сползать вниз, и она впилась пальцами в камни. Но они были отполированы миллионами ног, и ее тело заскользило к краю отверстия, словно глубины колодца настаивали на возвращении какого-то старого долга. Ноги ее молотили пустой воздух, бедра скользили по губам колодца, а пальцы судорожно искали опору, сколь угодно малую — имя, вырезанное на камне чуть-чуть поглубже, чем остальные, шип розы, застрявший между камней, — любую защиту против сил гравитации. В этот момент она услышала второй крик Дауда и, подняв взгляд, увидела чудо.
   Жучок не сумел убить Кезуар. Та перемена, которая начала охватывать ее плоть во время разговора с Даудом, теперь завершилась. Кожа ее окрасилась в цвет синего камня; ее лицо, недавно изуродованное, ярко сияло. Но все эти перемены казались пустяками по сравнению с дюжиной щупальцев, каждое длиной в несколько ярдов, которые выросли у нее из спины. Одно за другим они отталкивались от земли и несли ее тело в странном полете. Сила, которую она обрела в Бастионе, пылала внутри нее, и Дауду оставалось только пятиться к стене. Теперь он не произносил ни звука; упав на колени, он готовился уползти прочь, проскользнув под спиралевидной юбкой щупальцев.
   Юдит ощутила, что последняя опора уходит у нее из-под пальцев и испустила крик о помощи.
   — Сестра? — сказала Кезуар.
   — Здесь, — завопила Юдит. — Быстрее!
   В тот момент, когда Кезуар двинулась к колодцу (легчайшего прикосновения ее щупальцев было достаточно, чтобы привести тело в движение), Дауд решился на побег и нырнул под щупальца. Однако он не вполне удачно выбрал момент, и одно из щупальцев коснулось его плеча. В следующее мгновение оно уже закрутилось вокруг его шеи и швырнуло его в колодец. В этот миг правая рука Юдит потеряла уже всякую опору, и она заскользила вниз с последним отчаянным воплем. Однако Кезуар несла спасение так же быстро, как и гибель. Когда стены колодца уже готовы были сомкнуться вокруг нее она почувствовала, как щупальца обвились вокруг ее запястья и руки и сжали их мертвой хваткой. Под действием прикосновения в ее истощенных мускулах проснулись последние силы, и она в свою очередь ухватилась за щупальца. Кезуар вытянула ее из колодца и опустила на камни. Юдит перекатилась на спину, задыхаясь, словно спринтер, пересекший финишную ленточку, а щупальца Кезуар освободили ее тело и вернулись на службу своей хозяйке.