Брайан Гарфилд. Семья Тибо. Том 2

что-нибудь существенное. Затем с вопрошающим видом наклонился в сторону
Жака.
Альфреда, прислонившись к плечу Патерсона, нагнулась, чтобы скрыть
зевок. Она находила австрийца очень добросовестным, а его исторический обзор
- крайне скучным.
- Конечно, - добавил Жак, - всякий раз, когда думаешь об Австрии,
следует не терять из виду австро-германский блок... Германию и ее "будущее
на морях"{377}, которое противопоставлено Англии... Германию, которая
подвергнута торговой блокаде и ищет путей для новой экспансии... Германию с
ее "Drang nach Osten"*, Германию и ее виды на Турцию... Отрезать России путь
к проливам... Железнодорожная линия к Багдаду, к Персидскому заливу, к
английской нефти, путь в Индию и так далее... Все это связано между собой...
А на заднем плане не надо забывать доминирующих над всем этим двух мощных
группировок капиталистических держав, ищущих столкновения!
______________
* "Натиском на восток" (нем.).

- Разумеется, - сказал Мейнестрель.
Бем кивнул в знак согласия.
Воцарилось молчание.
Австриец повернулся к Пилоту и спросил серьезным тоном:
- Правильно?
- Необычайно ясно! - решительно заявил Мейнестрель.
Пилот редко хвалил кого-либо, и все, за исключением Бема, были
удивлены. Альфреда внезапно изменила свое мнение и стала присматриваться к
австрийцу с большим вниманием.
- А теперь, - сказал Мейнестрель, глядя на Жака и немного откинувшись
назад, - послушаем, что говорит Хозмер и каковы новые факты.
- Новые факты? - начал Жак. - Сказать правду, их нет... Пока еще нет...
Лишь предвестия...
Он выпрямился быстрым движением, так что лоб его скрылся в тени; желтый
свет лампы озарял нижнюю часть лица, выступающий вперед подбородок и большой
рот с горькой складкой.
- Предвестия очень серьезные, которые позволяют предусмотреть, - может
быть, в скором времени, - новые события... Я подвожу итог: со стороны Сербии
- глубокое народное возмущение в результате непрекращающихся выпадов против
ее национальных стремлений... со стороны России - явная тенденция к
поддержке славянских притязаний; настолько очевидная, что после убийства
эрцгерцога русское правительство, полностью подчиняясь влиянию генерального
штаба и националистических кругов, заявило через своих послов, что оно
решительно выступит на защиту Сербии. Хозмер получил эти сведения из
Лондона... Со стороны Австрии - ярость правящих кругов, униженных последним
поражением, и серьезное беспокойство за будущее. Как говорит Хозмер, с этим
взрывчатым грузом взаимной ненависти, обид и домогательств мы летим теперь в
неизвестность... Неизвестность началась с внезапного удара двадцать восьмого
июня - с сараевского убийства... Сараево, боснийский город... Сараево, где
после шести лет австрийской аннексии население сохранило верность Сербии...
Хозмер склонен полагать, что некоторые сербские официальные деятели более
или менее непосредственно помогали подготовить это преступление. Но доказать
это трудно... Для австрийского правительства это убийство, вызвавшее
негодование европейского общественного мнения, создает неожиданный шанс.
Шанс поймать Сербию на месте преступления! Свести с нею счеты раз навсегда!
Поднять престиж Австрии и тут же без промедлений создать эту новую
Балканскую лигу, которая должна обеспечить австрийскую гегемонию в
Центральной Европе! Следует признать, что для государственных деятелей это
довольно соблазнительно. Поэтому венские правители не колеблются. В
настоящее время они вырабатывают план действий.
Первый пункт заключается в том, чтобы установить соучастие Сербии в
преступлении. Вена приказывает немедленно произвести официальное
расследование в Белграде и во всем сербском королевстве. Нужно во что бы то
ни стало получить доказательства. Между тем пока что этот первый пункт
программы, по-видимому, провалился. Удалось установить всего-навсего
несколько имен сербских офицеров, замешанных в антиавстрийском движении в
Боснии. Несмотря на строгие указания, расследователи не смогли прийти к
заключению о виновности сербского правительства. Естественно, что их доклад
был положен под сукно. Его тщательно скрыли от журналистов. Но Хозмеру
удалось раздобыть эти материалы. Они здесь, - добавил он, положив руку на
толстый пакет на столе, с красными печатями, выделявшимися в свете лампы.
Задумчивый взгляд Мейнестреля на мгновение остановился на пакете и
снова устремился на Жака; тот продолжал:
- Что же сделало австрийское правительство? Оно оставило все это без
внимания. И здесь мы имеем явное доказательство того, что оно преследовало
тайную цель. При его попустительстве стали писать, что соучастие Сербии -
установленный факт. Официальная печать не перестает обрабатывать
общественное мнение. К тому же нетрудно было сыграть на убийстве. Митгерг и
Бем могут подтвердить, что личность наследника престола священна там в
глазах народа. В настоящее время нет ни одного австрийца или венгра, который
не был бы убежден, что сараевское убийство есть результат заговора,
поощряемого сербским правительством, а может быть, и русским, и имеющего
целью выразить протест против аннексии Боснии; ни одного, кто не считал бы
себя оскорбленным и не стремился к мести. Именно этого и хотели в высоких
сферах. На следующий же день после убийства было сделано все, чтобы
раскалить национальное самолюбие!
- Кем сделано? - спросил Мейнестрель.
- Людьми, стоящими у власти. Главным образом министром иностранных дел
Берхтольдом{380}.
Тут вмешался Бем.
- Берхтольд! - сказал он с многозначительной гримасой. - Чтобы все
понять до конца, надо знать этого честолюбивого господина так, как знаем мы!
Подумайте: раздавив Сербию, он мог бы стать австрийским Бисмарком! Уже
дважды ему казалось, что это удастся. И оба раза возможность ускользала у
него из рук. На этот раз он чувствует, что у него есть шансы. И не хочет их
упустить.
- Однако Берхтольд все же еще не вся Австрия, - заметил Ричардли.
Он повернул свой острый нос прямо к Бему и улыбался. В малейших его
интонациях чувствовалась полная внутренняя уверенность, свойственная молодым
людям, овладевшим стройной доктриной, в истинности которой они не
сомневаются.
- Ах! - возразил Бем. - Вся Австрия у него в руках. Во-первых,
генеральный штаб, а потом и сам император...
Ричардли покачал головой:
- Франц-Иосиф? С трудом верится... Сколько ему лет?
- Восемьдесят четыре года, - сказал Бем.
- Восемидесятилетний старик! У которого за плечами две неудачные войны!
Чтобы он с легким сердцем согласился закончить свое царствование такой...
- Однако, - воскликнул Митгерг, - он прекрасно чувствует, что монархия
находится под смертельной угрозой! Несмотря на свои годы, император далеко
не уверен, что удержит на голове корону до минуты, когда ему придется лечь в
гроб!
Жак встал.
- Австрия, Ричардли, еле-еле справляется с невероятными внутренними
затруднениями... Вот чего не надо забывать... Это - государство, состоящее
из восьми или девяти национальностей, враждующих между собою. Авторитет
центральной власти падает с каждым днем. Распад страны почти неизбежен. Все
эти противостоящие друг другу народности - сербы, румыны, итальянцы,
насильно включенные в состав империи, - все они кипят и ждут лишь
благоприятного часа, чтобы сбросить иго!.. Я только что оттуда. В
политических кругах, и в правых и в левых, кругом говорят, что есть только
одно средство избежать расчленения государства - война! Это мнение
Берхтольда и его клики. Конечно, таково же и мнение генералов!
- Вот уже восемь лет, - сказал Бем, - как начальник генерального штаба
у нас Конрад фон Гетцендорф{381}... Злой гений армии... Самый ярый враг
славян... В течение восьми лет он открыто ведет дело к войне!
Ричардли, казалось, не был убежден. Скрестив руки и сверкая - слишком
ярко сверкая - глазами, он смотрел по очереди на всех говоривших с тем же
проницательным и самодовольно-недоверчивым видом.
Жак перестал обращаться к нему и, повернувшись к Мейнестрелю, сел.
- Итак, - продолжал Жак, - по мнению тамошних правителей, лишь
превентивная война могла бы спасти империю. Конец розни между партиями!
Конец недовольству враждущих между собой национальностей! Война возвратит
Австрии экономическое процветание, обеспечит стране весь балканский рынок,
которым стремятся завладеть славяне... А поскольку эти господа считают себя
достаточно сильными, чтобы за две-три недели войны принудить Сербию к
капитуляции, то чем они рискуют?
- Это еще вопрос! - отчеканил Мейнестрель.
Все посмотрели на него. С рассеянной торжественностью он устремил свой
взгляд туда, где сидела Альфреда.
- Погодите! - сказал Жак.
- Ведь существует Россия! - прервал Ричардли. - А затем есть Германия.
Предположим на минуту, что Австрия нападает на Сербию; и предположим, - это
маловероятно, но все-таки возможно, - что вмешается Россия. Русская
мобилизация повлечет за собой мобилизацию в Германии, за которой
автоматически последует мобилизация во Франции Вся прелестная система их
союзов заработает сама по себе... А это значит, что австро-сербская война
способна вызвать всеобщий конфликт. - Он посмотрел на Жака и улыбнулся. -
Однако, старина, Германия знает это лучше, чем мы с тобой. По-твоему,
предоставляя австрийскому правительству свободу действий, Германия
согласится рисковать европейской войной? Нет. Подумайте хорошенько... Риск
таков, что Германия должна помешать Австрии действовать.
Мускулы на лице Жака напряглись.
- Постойте, - повторил он. - Это как раз то самое, из-за чего Хозмер
поднял тревогу. Есть, оказывается, все основания думать, что Германия уже
оказала поддержку Австрии.
Мейнестрель вздрогнул. Он не спускал глаз с Жака.
- Вот каким образом, - продолжал Жак, - происходили события, - если
верить Хозмеру... По-видимому, вначале, на первых заседаниях после убийства,
Берхтольд натолкнулся в Вене на сопротивление с двух сторон: со стороны
венгерского министра Тиссы, человека осторожного, врага насильственных
методов, и со стороны императора. Да, Франц-Иосиф как будто не решался дать
согласие; он хотел прежде всего узнать, что думает Вильгельм Второй. Между
тем кайзер собирался отправиться в плавание. Нельзя было терять ни минуты. И
потому представляется вероятным, что между четвертым и седьмым июля
Берхтольд нашел возможность посоветоваться с кайзером и его канцлером и
добился согласия Германии...
- Все это лишь предположения... - произнес Ричардли.
- Конечно, - ответил Жак. - Но этим предположениям придает вероятность
то, что произошло в Вене за последние пять дней. Подумайте хорошенько. За
последнюю неделю даже в ближайшем окружении Берхтольда еще не было, кажется,
принято определенных решений; не скрывали, что император и даже Берхтольд
опасаются прямого противодействия со стороны Германии. И вдруг седьмого июля
все изменилось. В этот день (в прошлый вторник) срочно созвали большой
государственный совет, настоящий военный совет. Как будто вдруг руки у них
оказались развязанными... Что говорилось в совете - об этом двое суток
хранилось молчание. Но позавчера просочились первые слухи: слишком много
людей оказалось посвящено в тайну в результате различных распоряжений,
отданных после совета. К тому же у Хозмера в Вене превосходная агентура;
Хозмер всегда узнает все!.. На заседании совета Берхтольд занял новую
позицию: он вел себя в точности так, как если бы уже имел в кармане
формальное обязательство Германии поддержать всеми средствами карательную
экспедицию против Сербии. И он хладнокровно предложил своим коллегам
настоящий план войны, который оспаривал только Тисса. Что план Берхтольда
есть действительно план войны, доказывает то, что Тисса призывал своих
коллег удовлетвориться лишь унижением Сербии; он считал вполне достаточным
одержать блестящую дипломатическую победу. Однако весь совет восстал против
него, и в конце концов он уступил: присоединился к общему мнению... Еще того
чище: Хозмер уверяет, что в то самое утро министры цинически рассуждали, не
следует ли немедленно объявить мобилизацию. И если они этого не сделали, то
лишь потому, что нашли более удобным перед лицом других держав сбросить
маску лишь в последний момент... Но несомненно одно: план Берхтольда и
генерального штаба был принят... Каковы детали этого плана? Конечно, это
узнать непросто... Но все-таки кое-что уже известно: например, что был отдан
приказ начать все военные приготовления, какие можно осуществить, не
привлекая особого внимания; что на австро-сербской границе войска прикрытия
стоят наготове и в течение нескольких часов могут под любым предлогом
оккупировать Белград! - Он быстро провел рукой по волосам. - А чтобы
закончить, вот вам слова, которые якобы произнес один из сотрудников
начальника генерального штаба, пресловутого Гетцендорфа; возможно, что это
всего лишь хвастовство старого солдафона, но проливающее свет на настроения
австрийских правителей. Он будто бы заявил в узком кругу: "Европа в один из
ближайших дней станет пред свершившимся фактом".

XI

Жак замолчал, и тотчас же все взоры устремились на Пилота.
Он застыл, скрестив руки; его неподвижные зрачки блестели.
Долгая минута прошла в молчании. Одни и те же опасения, а главное,
растерянность искажали лица присутствующих.
Наконец Митгерг резко нарушил тишину:
- Unglaublich...
Наступила новая пауза.
Затем Ричардли пробормотал:
- Если действительно за всем этим стоит Германия!..
Пилот обратил на него свой острый взгляд, но тот, казалось, не заметил
этого. Губы Пилота разжались и издали невнятный звук. Лишь Альфреда, не
перестававшая следить за ним, поняла: "Преждевременно!"
Она вздрогнула и инстинктивно прижалась к плечу Патерсона.
Англичанин окинул молодую женщину быстрым взглядом. Но она опустила
голову, видимо, уклоняясь от всяких вопросов.
Впрочем, она была бы в большом затруднении, если бы Пат попросил ее
объяснить свое состояние. В самом деле, в этот вечер война впервые перестала
быть для нее абстракцией и представилась ее воображению с полной
отчетливостью во всей своей кровавой реальности. Но не разоблачения Жака
вызвали дрожь у Альфреды, а произнесенное Мейнестрелем слово
"преждевременно". Почему? Эта мысль не могла захватить ее врасплох. Она
знала убеждение Пилота: "Революция может возникнуть лишь в результате
бурного кризиса; война при современном положении Европы есть наиболее
вероятный повод для кризиса; но если это произойдет, то пролетариат,
недостаточно подготовленный, не будет способен превратить империалистическую
войну в революцию". Потрясла ли Альфреду именно та мысль, что если социализм
и в самом деле не подготовлен, то война окажется всего лишь бесплодной
бойней? Или самый тон, каким было произнесено слово - "преждевременно". Но
что нового могло быть для нее в этом тоне? Разве она с давних пор не
привыкла к бесстрастию своего Пилота? (Однажды она с невольным удивлением
сказала ему: "Ты относишься к войне, как христиане к смерти: у них мысль
настолько устремлена к тому, что будет потом, что они забывают обо всех
ужасах агонии..." Он ответил, смеясь: "Для врача, девочка, муки родов - в
порядке вещей".) Она даже восхищалась - хоть иногда и страдала от нее - этой
сознательной отрешенностью, достигнутой путем постоянных тяжких усилий
человеком, чьи человеческие слабости она знала лучше, чем кто-либо иной, это
было как бы лишним доказательством его превосходства. И ее всегда волновала
мысль, что за этим чудовищным "обесчеловечением", в сущности, скрывались в
высшей степени человеческие мотивы: стремление лучше служить человечеству,
лучше работать над разрушением современного общества ради будущего
прекрасного мира... Почему же она вздрогнула? Она не могла этого
объяснить... Она подняла свои длинные ресницы, и ее взгляд, скользнув поверх
Патерсона, упал на Мейнестреля с выражением доверия. "Терпение, - подумала
она. - Он еще ничего не сказал. Он скажет. И снова все станет ясно, все
будет справедливо и хорошо!"
- Что австрийский и германский Militarismus хотят войны, в это я верю,
- продолжал Митгерг, покачивая взъерошенной головой. - И что с милитаристами
заодно многие германские правители, и тяжелая индустрия, и Крупп, и все
сторонники "Drang nach Osten" - да, в это я тоже могу поверить. Но правящие
классы в целом - нет! Они испугаются. У них большое влияние. Они не
допустят. Они скажут правительствам: "Остановитесь! Это безумие! Если вы
подожжете этот динамит, то сами тоже взлетите на воздух!"
- Однако, Митгерг, - сказал Жак, - если действительно существует
общность взглядов между правителями и военными партиями, то что может
сделать оппозиция со стороны твоих правящих классов? А эта общность
взглядов, по сведениям Хозмера...
- Никто не берет под сомнение эти сведения, - прервал Ричардли. - Но
единственное, что можно сейчас утверждать, - это то, что существует угроза
войны. Не больше... А что в действительности скрывается за этой угрозой?
Бесповоротное стремление к войне? Или какие-нибудь новые комбинации
германских министерских канцелярий?
- Я не верю в возможность войны, - флегматично заявил Патерсон. - Вы
забыли о моей старой Англии! Никогда она не согласится допустить, чтобы
Тройственный союз одержал верх в Европе... - Он улыбнулся. - Она сохраняет
спокойствие, моя старая Англия. Вот о ней и забывают! Но она смотрит, она
слушает и наблюдает; и если дело пойдет не так, как ей нужно, она внезапно
встанет во весь рост!.. У нее еще крепкие мускулы, вы знаете! Она их
упражняет каждое утро, эта милая старушка...
Жак заговорил нетерпеливо и взволнованно:
- Факт налицо! Что бы там ни было - стремление к войне или желание
запугать, - Европа уже завтра встанет перед грозной опасностью! Ну, а мы,
что должны делать мы? Я думаю так же, как и Хозмер. Перед этой угрозой мы
должны занять определенную позицию. Мы должны как можно скорее подготовить
контрнаступление!
- Да, да, правильно! - воскликнул Митгерг.
Жак обернулся к Мейнестрелю, но не мог поймать его взгляда. Он
вопросительно взглянул на Ричардли, тот сделал утвердительный знак:
- Согласен!
Ричардли отказывался верить в опасность войны. Тем не менее он не
отрицал, что Европа глубоко потрясена этой внезапной угрозой; и он тотчас же
определил, какие выгоды может извлечь из этого потрясения Интернационал,
чтобы объединить все оппозиционные силы и внедрить в сознание масс
революционные идеи.
Жак продолжал:
- Я повторяю слова Хозмера: угроза европейского конфликта ставит перед
нами новую и вполне определенную задачу. Наша обязанность - возобновить и
усилить программу, выдвинутую два года назад в связи с Балканской войной...
Прежде всего надо выяснить, нет ли возможности ускорить созыв конгресса в
Вене... Затем надо немедленно и всюду одновременно начать открытую
официальную кампанию самого широкого размаха!.. Запросы в рейхстаге, в
палате депутатов, в думе!.. Одновременный нажим на все министерства
иностранных дел!.. Выступление в печати!.. Призыв к народам!.. Массовые
демонстрации!..
- И чтобы перед глазами всех правительств встал призрак всеобщей
забастовки! - сказал Ричардли.
- С саботажем на военных заводах! - прохрипел Митгерг. - И взрывать
паровозы и отвинчивать гайки на рельсах, как в Италии!
Все обменивались лихорадочными взглядами. Не настал ли наконец час
действия?
Жак снова обернулся к Пилоту. Беглая улыбка, Светлая и холодная,
которую Жак принял за знак одобрения, скользнула по лицу Мейнестреля и
погасла, как луч прожектора. Внезапно осмелев, Жак снова с жаром заговорил:
- Да, забастовка! Всеобщая и одновременная! Наше лучшее оружие!..
Хозмер опасается, что на Венском конгрессе вопрос опять останется в плане
теории. Надо его поставить по-новому во всех планах. Выйти за пределы
теории! Уточнить для каждой страны позицию, которую следует занять в том или
ином случае! Не повторять базельских ошибок! Прийти, наконец, к конкретным
практическим решениям. Не правда ли, Пилот?.. Хозмер даже хотел уговорить
вождей организовать перед конгрессом подготовительные собрания. Чтобы
расчистить почву. И чтобы доказать правительствам, что весь пролетариат на
этот раз твердо решился выступить против их агрессивной политики!
Митгерг насмешливо возразил:
- Ах! Твои вожди! Чего ты ждешь от твоих вождей? Сколько лет они
говорят о забастовке! И ты веришь, что на этот раз в Вене за несколько дней
решатся на что-нибудь определенное?
- Новый фактор! - сказал Жак. - Опасность европейского пожара!
- Нет, только не твои вожди! Не дискуссии! Действие масс, да.
Выступление масс, Camm'rad!
- Ну конечно, выступление масс! - воскликнул Жак. - Однако разве не
самое важное для подготовки этого выступления, чтобы вожди прежде всего
высказались ясно и категорически? Подумай, Митгерг, как бы это ободрило
массы!.. Ах, Пилот, если бы у нас была уже единая интернациональная газета!
- Traumerei!* - закричал Митгерг. - А я говорю, оставь в покое вождей и
займись массами! Ты думаешь, что, например, немецкие вожди согласятся на
забастовку? Нет! Они скажут то же самое, что в Базеле: "Невозможно из-за
России".
______________
* Мечты! (нем.).

- Это было бы печально, - заметил Ричардли. - Очень печально... В
сущности, все дело в Германии упирается в социал-демократию...
- Во всяком случае, - сказал Жак, - они ясно показали два года назад,
что умеют, когда нужно, выступать против войны! Без их вмешательства
балканская история зажгла бы всю Европу!
- Нет, не "без их вмешательства", - проворчал Митгерг, - а "без
вмешательства масс"! Что сделали они? Только следовали за массами!
- А кто же организовал массовые выступления? Вожди! - возразил Жак.
Бем покачал головой.
- Пока в России на миллионы и миллионы мужиков нет даже двух миллионов
рабочих, русский пролетариат не располагает достаточными силами для борьбы
против своего правительства; царский Militarismus - это реальная опасность
для Германии, и социал-демократия не может гарантировать забастовку!.. И
Митгерг прав: на Венском конгрессе она лишь теоретически даст согласие, так
же, как это было в Базеле!
- Ах, оставьте в покое ваши конгрессы! - раздраженно закричал Митгерг.
- Говорю вам: и на этот раз все решит выступление масс! А вожди последуют за
ними... Надо везде - в Австрии, в Германии, во Франции - побуждать рабочих к
восстанию, не дожидаясь, пока вожди отдадут приказ! Надо объединить надежных
людей в каждом уголке, чтобы везде срывать работу - на железных дорогах, на
оружейных заводах, в арсеналах! Везде! И нажимать на вождей, на профсоюзы! А
в то же время снова воспламенить все революционные организации Европы! Я
уверен, что Пилот думает так же, как и я!.. Внести расстройство всюду! В
Австрии это легче всего! Nicht wahr, Bohm?* Решительно разбудить все
подпольные национальные группировки - мадьяров, поляков, чехов! И венгров! И
румын!.. И так везде!.. Можно разжечь итальянские забастовки! Можно и
русские... И если массы будут везде готовы к восстанию, тогда и вожди пойдут
за ними! - Он повернулся к Мейнестрелю: - Не правда ли, Пилот?
______________
* Не правда ли, Бем? (нем.).

Мейнестрель в ответ поднял голову. Его острый взгляд остановился
сначала на Митгерге, потом на Жаке и затем затерялся в направлении кровати,
на которой между Ричардли и Патерсоном сидела Альфреда.
- Ах, Пилот, - воскликнул Жак, - если мы победим на этот раз, как
неслыханно возрастет мощь Интернационала!
- Разумеется, - сказал Мейнестрель.
Беглая ироническая улыбка, не укрывшаяся от опытных глаз Альфреды,
скользнула по его губам.
Слушая рассказ о разоблачениях Хозмера, о тех основательных
предпосылках, которые позволяли предполагать, что Германия поддерживает
намерения Австрии, он тотчас же подумал: "Вот она, их война! Семьдесят
шансов из ста... А мы не готовы... Невозможно надеяться на захват власти ни
в одной европейской стране. Значит?.." И у него тут же созрело решение: "В
отношении тактики нет ни малейших сомнений: играть вовсю на народном
пацифизме. Это теперь лучшее средство влияния на массы. Война войне! Если
она вспыхнет, то необходимо, чтобы возможно большее количество солдат
отправилось на войну с твердым убеждением, что война спущена с цепи
капиталом против воли и против интересов пролетариата; что они вопреки их
желанию ввергнуты в братоубийственную борьбу ради преступных целей. Такой
посев не пропадет, что бы из него ни выросло... Превосходный прием, чтобы
ввести в недра империализма зародыш его гибели! Превосходный случай и для
того, чтобы держать на виду наших официальных вождей, заставить их вконец
запутаться и полностью скомпрометировать их перед властями... Итак, валяйте,
миленькие! Дуйте в пацифистскую дудку!.. Впрочем, вы только этого и хотите.
Стоит дать вам волю..." Он усмехнулся про себя: заранее представил себе
великодушные объятия пацифистов и социал-патриотов всех мастей; казалось, до
него уже доносились теноровые раскаты с официальных трибун... "Что же
касается нас... - подумал он, - что касается меня..." Мейнестрель не
докончил мысли. Он оставлял за собою возможность вернуться к ней позже.
Вполголоса он пробормотал:
- Там будет видно.
И тут он уловил настойчивый взгляд Альфреды и заметил, что все молчат,