Булыга Сергей. Ведьмино отродье

   Шар. Маленький, шероховатый. Рыжий достал его, еще раз рассмотрел теперь уже при ярком свете. Шар был как шар, дети таким играют в лунки. И в то же время это знак. Да еще какой! Но об этом потом. Рыжий убрал шар под подушку, лег и опять лежал. Ну вот, лениво думал он, теперь его мечта сбылась, он наконец-то в Башне. То есть он как бы здесь, у себя в комнате и в то же время он там. А Семь Печалей... нет, они уже не давят на него. Но, правда, нет в нем и радости. Есть только одно чувство. Но какое? Чувство того, что счастье - это только один краткий миг? Слишком банально. И не то. А что тогда? Рыжий рассерженно зевнул, встал, походил по комнате. После умылся. После стоял у зеркала. То хмурился, то сам себе кивал, то улыбался... Глупо! И Рыжий отвернулся. Надел лантер, браслет. Вновь заходил: три шага - так, пять - так. Остановился. Сел на пуфарь, опять засунул лапу под подушку... И тотчас же отдернул. Сидел, смотрел в окно. Там - черепица, трубы, облака. Мир - это шар, а не диск, и не стоит на одном месте, а летит в бездонном и бескрайнем Космосе, вот что ему вчера открылось, вот...
   Р-ра! Довольно, время! И Рыжий вышел в коридор, спустился вниз, в кормежную, сел во главе стола и к завтраку велел подать вина - чего, кстати, давно уже себе не позволял. Хозяйка с удивлением смотрела на него. Он чинно ел, со смаком запивал - явно не спешил. Она не уходила. Потом присела рядом с ним и доверительно спросила:
   - Случилось что-нибудь?
   - Нет, - улыбнулся он. - Я это так просто. Задумался.
   - О чем?
   - Так, обо всем.
   Рыжий доел и положил на стол монету. Пошел к двери. Он чувствовал, что она смотрит ему вслед. Крикливая, дородная. Со всеми прочими она не церемонится, а с ним... Ну, да! Он улыбнулся. Да, эта фря, конечно не Юю. Правда, и ты, друг мой, тоже весьма-весьма не Дангер. Ты... Да, теперь ты в Башне, избранный, ты знаешь, что Земля...
   Вот же привяжется! Какая ерунда! Он шел, лапы в карманы, не спешил. День был погожий, теплый. Толпа кругом. Крик, брань. Лязг экипажей. Попрошайки. Да, тут уже не очень-то! И Рыжий, как всегда, твердо расставив локти, опять толкался, продирался, порой уступал. Вот, думал, ты их всех умней, ты в Башне. А Башня - это что? Другим ее вовек не увидать, ибо она в твоей душе и говорить о ней нельзя, нужно молчать и жить, как все, ничем не выдавать себя, казаться таким же, как все, - примитивным, тупым. Ну а тогда, прости меня, зачем...
   Р-ра! Глупости! Рыжий прибавил шагу, нервничал, поскрипывал зубами. Налево. Прямо, поворот. Под лестницу и в арку, потом еще раз поворот...
   И вот пришел. Открыл, встал у порога. Сэнтей приветствовал его:
   - Вот видишь, брат, все хорошо! Я ждал тебя. Пойдем.
   Они прошли через еще пустой в такое время общий зал, вошли в свою рабочую комнату. Там Рыжий сел за конторку и сразу, по привычке, взялся за перо...
   - Нет-нет! - сказал Сэнтей и засмеялся. - Забудь об этом. Мы же теперь оба уже в Башне. А те, кто в Башне, те не повторяют, а...
   - Сами создают?
   - Почти, - кивнул Сэнтей. - То есть, конечно, создают, но только не для всех. Ты, надеюсь, меня понимаешь?
   - Да, кажется...
   - Вот и прекрасно! Очень. Очень...
   Сэнтей смотрел ему в глаза, о чем-то думал, сомневался... и наконец сказал:
   - Да. Башня - это Башня. Я ж говорил, что ты когда-нибудь войдешь в нее. И я не ошибся. Ты... рад?
   Рыжий молчал. Сэнтей, немного подождав, сказал:
   - И правильно. Ведь что есть радость? Это - владение чем-либо, достижение, успокоение. А кто достигнет края Бесконечности? Кто успокоит, остановит Время? И потому здесь, в Башне, не бывает радости. Есть лишь печаль. Точнее, Семь Печалей.
   - Семь? - криво усмехнулся Рыжий. - Только и всего?
   - О нет, конечно же не семь, - Сэнтей заулыбался. - "Семь" - это просто дань традиции, привычное название, и не более того. На самом деле этих печалей, как ты прекрасно понимаешь, тоже бесконечное множество. Но самая главная из них, так называемая Великая Печаль... Ее суть состоит в том, что мы, жители Башни, не можем, точнее, не имеем права передать им, всем другим, все то, что нами в этой Башне создано или разведано, узнано. Ты спросишь, почему. Отвечу. Дело в том, что они - н-ну, все они, которые вне Башни, - они не понимают нас. И не могут понять. Это им не дано. Странно, не правда ли? На вид они как будто совершенно такие же, как и мы, но это только лишь на вид, а вот по своей сути, по своим возможностям они... совсем иные. Вот почему, я повторюсь, они не могут нас понять. И поэтому все, что мы здесь, в Башне, создаем, мы создаем лишь для своих, для братьев, и оставляем все в Башне. Теперь тебе понятно?
   - Да, - нехотя ответил Рыжий. - Так что же получается? Что эта... как ее...Великая Печаль... она неразрешима?
   - Да.
   - И ты уверен в этом?
   - Абсолютно уверен. Великая Печаль есть аксиома, на коей все и зиждется. Она гласит: есть мы, допущенные в Башню, а есть все остальные, другие, есть разум, а есть сила. Мир - двуедин, мир - это как весы; мы это одна их чаша, а все они - это другая. И наша главная задача заключается в том, чтобы содержать эти вселенские весы в покое - и тогда мир, в котором мы живем, будет стоять и здравствовать до той поры, пока в нем существует это Равновесие. Мы, Башня, то есть наша чаша, это очень хорошо понимаем и, как только можем, стараемся соблюдать величайшую осторожность. Но их, других, на другой чаше, все пребывает, пребывает, в них - сила, много сил; весы колеблются... Вот мы и ищем тех, кто обладает разумом, чтобы хоть как-нибудь сдержать, не дать перевернуть... Однако очень страшно ошибиться! Ведь если мы введем к себе, на нашу чашу, в нашу Башню, кого-нибудь из них, других, тогда... - И вздрогнул, озабоченно спросил: - Что с тобой опять?
   Рыжий зажмурился. Тьма, искры, шар. Мир - это никакой не диск, и, значит, сотни книг, в которых это было сказано, - ложь и еще раз ложь! Так почему бы и теперь... Ох-х, голова горит! Ох-х, тьма!..
   - Ну, что? - опять спросил Сэнтей, теперь уже сердито. - Может, воды?
   - Н-нет, продолжай, - тихо, с трудом ответил Рыжий. - Все хорошо, я слушаю.
   Сэнтей еще раз посмотрел на Рыжего - внимательно, очень внимательно и вновь заговорил:
   - Так вот, мир двуедин. И жестко разделен - вот это нам, а это - им. Так, скажем, я читаю прошлое. Да, есть такой указ: "Читать нельзя". Но его надо понимать так, что это им, другим, читать нельзя. А тем, кто в Башне, можно. И то не всем. Хочешь пример? Пожалуйста. Вот, скажем, я узнал о том, кем ты был раньше, но я ведь на тебя никуда не доносил и, вообще, я же не вредил тебе и не искал для себя никаких выгод. Тем более что выгод в этой жизни нет... И, значит, если мне это известно, то есть если я верю в то, что выгод нет, то тогда я, ни для кого не опасный, могу читать чужое прошлое. Да и потом: а что такое прошлое? Оно прошло, исчезло безвозвратно, и, следовательно, изменить его уже нельзя, оно застыло в Вечном Равновесии. Вот если б в бу... Гм! Да! Но будущее я представить не могу. Даже свое - и то не в силах. А если так... Но все это пока не важно! Итак, твердо запомни вот что: мы - это мы, братья в Башне, а они - это все остальные. И пусть они себе живут, воюют, богатеют - там, за стеной, вне Башни, как хотят! Пусть думают, что счастье - это наивысшее благо, печаль - наистрашнейшая беда, и, значит... Да, это просто смешно повторять! Их жизнь - это сплошная суета, битва теней, обман. А на самом же деле запомни: мысль - вот где жизнь; мысль правит всем!..
   Сэнтей вдруг замолчал, долго смотрел на Рыжего, потом сказал:
   - Прости, я уклонился. Точнее, забежал вперед. Забыл, что ты, конечно, наш брат, но ты ведь пока что самый младший из нас. А для того чтобы ты как можно скорее возмужал, стал с нами равным, мы, старшие, должны тебе помочь найти себя. Ведь я же говорил: печалей - бесконечность, но каждый должен отыскать свою, сугубо индивидуальную печаль. А может, ты уже нашел ее? Ведь ты прочел здесь столько самых разных книг, мы их потом столько обсуждали... Хотя, конечно, то, что в этих книгах сказано да и к тому же что из них было почерпнуто... И все-таки... Скажи: ты нашел?
   - Н-нет, - сказал Рыжий. - Я пока еще не знаю, - и попытался отвести взгляд...
   Да не смог - глаза Сэнтея ему того не позволили. Тогда он заставил себя ни о чем не думать... Ну а потом, когда устал это делать, тогда стал просто повторять: "я не знаю, я не знаю, я не знаю..." Потом, немного успокоившись, он начал вспоминать прочтенное - из каждой книги по абзацу, вразнобой - лишь бы только не дать себе сосредоточиться на том, о чем Сэнтею знать совсем необязательно. Это, конечно, было очень тяжело...
   Но вот наконец Сэнтей не выдержал и опустил глаза. Сказал:
   - Да, может быть и так. Все может быть... Что ж, Башня велика. Значит, тогда иди, ищи! Ты, скажем, можешь обратиться к Дрэму, и он откроет тебе Всестроение. А можешь оставаться у меня, и я буду учить тебя уходу в прошлое - в свое или в чужое. Есть и другие братья. Нас ведь много... Ну, что ты выберешь?
   Рыжий по-прежнему молчал.
   - Так, так, - сказал Сэнтей. - Понятно. Ни прошлое, ни Всестроение тебя не привлекают... Но, повторяю, Башня велика и безгранична, и ты можешь бродить по ней, искать свою печаль всю жизнь, ибо спешить у нас не принято. Спешат только тогда, когда бегут за счастьем - вот, скажем, где-нибудь в Лесу в погоне за Убежищем. А здесь... Иди! Вверх два квартала, за костярню, под мост, через пустырь, и там будет стоять красный дом. На первом этаже вот так, - он показал, как именно, - так постучишь. А говорить: "Подхватного не ждали?" А этот дом забудь. Пока тебя не пригласят сюда. Понятно?!
   Еще как! Только зачем теперь идти и что теперь искать, когда ты уже совершенно точно знаешь, что та печаль, которая тебя так привлекла, что... Ар-р! И что хоть Башня высока и безгранична, однако в ней...
   Нет, ничего не говори! Иди. Жизнь - это суета и... Как он там еще сказал? А? Р-ра! И Рыжий резко встал и вышел.
   Глава пятая
   ПЕРВЫЙ ЭТАЖ
   И вот тот дом. Второй подъезд. Первый этаж. Над дверью вывеска - часы. Рыжий негромко, осторожно постучал. В ответ глухо послышалось:
   - Войдите.
   Он вытер стопы о гребенку и вошел. Да, это часовая мастерская: все вроде как у всех. На стенах, полках, стеллажах - часы, часы, часы. Разобранные, собранные, идущие, стоящие. Старых, новых конструкций. Большие, малые, изящные, простые. И - полумрак. Только в углу, над рабочим столом горит лампа. Там сидит мастер; такой лобастый, серый, низкорослый, с толстым моноклем на глазу. В монокле замер отблеск лампы. Монокль - словно огромный глаз; сверкающий, сверлящий...
   Рыжий, прищурившись, спросил:
   - Подхватного не ждали?
   - Н-нет. Вовсе нет, - сухо ответил мастер и, опустивши голову, снова взялся за ремонт.
   Монокль поблек. Тик-так, тик-так. Лобастый часовщик. Пинцет. Зубчатые колеса. Отвертка. Винтики. Магнит... И - неприязнь! Она была разлита в воздухе, она выталкивала прочь. Рыжий стоял, переминаясь на стопах, и чувствовал, как зло в нем вскипает, вскипает... Но нет! Сжав челюсти и уравняв дыхание, а после не спеша, с достоинством, Рыжий прошел к столу и сел напротив мастера. Тот недовольно засопел, медленно отодвинул в сторону разобранный механизм, снял монокль, тщательно протер его и, глядя Рыжему прямо в глаза, негромко, но настойчиво сказал:
   - Вакансий нет. Я занят.
   Глаза у мастера были бесцветные, слезливые, сплошь в красных лопнувших прожилках. Ар-р! Р-ра! И этот тип - тоже из Башни? Ладно!
   - А я, - и Рыжий фыркнул, - я к вам ненадолго. Только спросить, куда мне дальше идти, и все.
   - Как это "все"? - и мастер удивленно заморгал.
   - А так, - жестко ответил Рыжий. - Вы мне не нравитесь.
   - Ого! - и мастер замолчал, долго жевал губами, щурился... а после рассмеялся и воскликнул: - А вы мне - так наоборот! Не обижайтесь. Я сейчас. Вот только докручу.
   И вновь надел монокль, склонился над часами. Поставил анкер, запустил. Часы затикали. Мастер прислушался... и сдвинул рычажок настройки. Потом еще. Еще... Вот он опять прислушался. Р-ра! Поразительно! Да как это здесь можно, в этом безумном тиканье со всех сторон, что-то понять, что-то настроить?
   А мастер усмехнулся и спросил:
   - Ну, как теперь?
   - К-как будто хорошо, - растерянно ответил Рыжий.
   - Тогда... вот вам монокль, вот инструмент. Давайте, приступайте!
   - Но я...
   - Давайте. Или уходите.
   И вновь на Рыжего уставились глаза - бесцветные, слезливые. В них... Нет, в них уже теперь была не неприязнь - просто насмешка. А, даже так! И Рыжий, сдвинув брови, взял монокль, приладил его поудобнее, потом взял в одну лапу часы, во вторую отвертку, потом...
   Вот так оно все началось! Потом пятнадцать дней подряд он разбирал и собирал часы разных конструкций. А мастер Эн, так звали этого лобастого, говаривал:
   - Конечно, с виду все это - просто забава. Но привыкай, мой друг, учись. Кропотливость и точность - великое дело. Ну, и терпение. И слух...
   А сам сидел в углу на корточках, поглядывал на Рыжего, порой давал ему советы, а то и просто разглагольствовал о разных пустяках. Пятнадцать дней Рыжий безропотно выслушивал его, пытался вникнуть в тайный смысл его суждений - но ровным счетом ничего даже мало-мальски интересного в них не находил. И злился. По вечерам, придя к себе в гостиницу, он плотно ужинал Эн не кормил его, да, впрочем, он и сам тоже не ел, а только говорил и говорил, и говорил без умолку... Так вот, придя в гостиницу, поужинав, Рыжий запирался у себя в комнате, ложился на пуфарь, брал какую-нибудь книгу и читал... Но мысли его путались, он быстро засыпал. Точнее, это был даже не сон, а так: упал, как провалился, потом сразу вскочил - а уже утро. И он опять спускался вниз, поспешно завтракал, хватая все подряд - и рысью к мастеру! А там опять монокль, отвертка, винтики, колесики. Тик-так, тик-так...
   Но где это он? С кем? И, главное... Да, это главнее всего! Ведь он не слеп и видит, и все понимает. Вот только как об этом спросить? Ведь то, что он предположил о мастере, это звучит настолько глупо, что говорить об этом - это значит сразу, заведомо выставить себя на беспощадное осмеяние! Но... Да! И все же в день шестнадцатый, должно быть, ближе к вечеру, он вдруг...
   Да, вдруг зажмурился, долго сидел не шевелясь, потом открыл глаза и сам не зная почему, спросил. Правда, совсем не то:
   - А... время, оно растяжимо?
   Эн поднял брови, помолчал, потом сказал:
   - Конечно. Вот в детстве - помнишь? - дни просто летят, а в старости... Давай, давай, не отвлекайся! Я буду говорить, а ты работай.
   Ну что ж, пусть пока будет так. Рыжий работал, мастер говорил. Точнее, рассуждал. И не о пустяках уже - всерьез. Порою сам с собою спорил. То есть начнет о чем-то говорить... а после сам же себя перебьет:
   - Нет, все не так. Я был не прав. Точнее будет вот как...
   И начинает заново. Но это если сам с собой. А вот возражений от Рыжего он просто не терпел! Мог закричать, мог нагрубить. Потом не извинялся замолкал, сопел и не смотрел в глаза... И вдруг опять:
   - Да, время! Объективное и субъективное. А время нации? Но чтобы разбирать подобное понятие, мы прежде всего должны решить такой весьма принципиальный вопрос: а что есть нация - объект или субъект? Если субъект, тогда мы можем говорить о жизни нации, то есть о ее рождении, взрослении, потом старении и, наконец, смерти - естественной или насильственной. Ну и конечно же при этом нельзя будет отбрасывать и такие объективные причины, как ее состав и численность, природные условия, в которых она вынуждена существовать, а также и ее соседей, которые, как правило, ей только мешают. А если же она объект, то тогда...
   И вдруг, забыв о нации, он, скажем, брался рассуждать о колебаниях во времени - в доли секунд, почти неуловимых, - и утверждал, будто причина этому лежит в движении планет вокруг Солнца. То есть полнейшее безумие! Ибо причем здесь Солнце? Или... Как знать, как знать. Рыжий, застыв, во все глаза смотрел на мастера, а тот вновь рассуждал о нации, о государстве, эволюции. О роке. И о смерти. Об экспоненте времени - то есть о том, что будто бы перед нашей смертью время в нашем объективном сознании вдруг резко замедляется, и поэтому наши последние мгновения могут вместить в себя такое огромное количество...
   И вдруг, словно очнувшись от нахлынувших на него видений, мастер Эн замолкал, насмешливо смотрел по сторонам, а после с гордым видом говорил:
   - Часы! А что такое часы? Вот, принесли мне их, я их чиню и с этого живу. Только часы - это не время, а самый что ни на есть банальный хронометраж, набор закостеневших цифр. А вот настоящее, истинное Время оно всегда живое и подвижное. Вот, например...
   И снова принимался рассуждать - теперь уже о петлях времени, о норах времени, попав в которые, ты можешь двигаться вперед или назад по шкале времени. То есть по своему собственному желанию, посещать - свое или чужое - будущее или же прошлое. Да, прямо вот такое, вот прямо в глаза говорил - и еще улыбался. Зачем ему все это было нужно? И что он в это время думал? Рыжий не знал на то ответа. Шли дни. Перечинив все бывшие у мастера часы, Рыжий спросил, что ему теперь делать дальше.
   - Как это что? - не понял мастер. - Клиентов нет, значит, опять чини. Или чего, хочешь сидеть без дела?
   Рыжий не спорил, не решился. Вновь разбирал и собирал и без того исправные часы. И слушал мастера. Тот говорил:
   - Жизнь - это как река. А мы - как листья на ее поверхности. И Время нас несет. Время - это течение Жизни. И вот оно, это течение, может сделать так, что чья-то жизнь промчится очень быстро, ну хоть в один день. А может взять и закружить тебя в водовороте. И утопить. А может и такое... Да! Вот, над рекой, бывает, нависают ветки. Ну так чего зевать? Схватись за них, повисни, подтянись. И ты тогда... ты что, не понял, что тогда? Тогда работай!
   И Рыжий работал. И напряженно думал. Примечал. А когда понял, что его догадка не столь уж и бессмысленна, какой она ему показалась в самом начале, то он тогда... Нет, он еще три дня молчал, и лишь потом решился и спросил:
   - Так... ты, значит, висишь?
   Эн засмеялся и сказал:
   - Нет, я сижу. Смотрю, как вас несет. И думаю, какие вы глупцы! Ведь ветка, она рядом!
   - И ты, - Рыжий сглотнул слюну, - давно уже вот так?
   Эн сразу не ответил. Отвел глаза, задумался... И лишь потом, все так же глядя в сторону, негромко сказал:
   - Да, уже сорок лет. Я, правда, не могу отсюда, из этой мастерской, выйти. Там меня сразу подхватит течение. Да и другим войти ко мне... Только условный стук и открывает мою дверь. Ты ж знаешь. Ты, я слышал, уже не раз пробовал открыть ее без стука. Ведь так?
   Рыжий молчал. Эн встал. Глаза их снова встретились. В глазах, учил Сэнтей, можно прочесть все, что захочешь. В глазах - судьба и нрав, и мысли, чувства, прошлое. А здесь... Рыжий невольно вздрогнул. Глаза у мастера были на этот раз совсем другие; не те, почти бесцветные, слезливые, а... чернота, сплошная тьма была в них, вот и все, и больше ничего, как ни смотри. Рыжий, поежившись, спросил:
   - И... нравится... вот так вот... сорок лет?
   Эн зло оскалился и с вызовом сказал:
   - А что?! Ты думаешь, что я много чего за эти годы потерял? Я, может, ты хочешь сказать, что-то важное пропустил? Чего-то интересного не увидел? Или, наконец, ты думаешь, что я за это время мог что-то просто-напросто забыть? Только зачем мне выходить, чтобы вспомнить? Бурк и весь Мэг, да и Тернтерц, Даляния, Фурляндия, Ганьбэй... Вот здесь они все! - и он постучал себя согнутым пальцем по лбу. - Здесь! Понял? Вот...
   Эн сел к столу, взял в лапы винтик, повертел его и отшвырнул. Винтик скатился со стола, упал. Рыжий хотел его поднять...
   - Не надо, - сказал Эн. - Сиди.
   Сидели. И молчали. Вдруг Эн опять заговорил:
   - Зачем все это? Суета. Пустышка. Я - сам в себе. И ты - в себе, только ты этого еще не понял. А может, и понял, да просто не хочешь себе в этом признаваться. А время, что оно дает? Только несет нас к смерти, вот и все. А смерть есть тьма и пустота и глухота, смерть есть полнейшее Ничто. Ибо другой, потусторонней, жизни нет - ведь нет другого Времени. Нет. Нет!
   Эн снова замолчал и нервно, сам того не замечая, тер лапой по столу, царапал на нем полировку. Потом сказал:
   - Вот так вот и сижу. Я не спешу, ибо здесь время... Нет, время здесь не остановлено, а просто оно как в стенных часах - ходит, ходит по кругу; утро, день, вечер, ночь - и снова утро. С той же самой точки. Здесь время циферблат. Да нет: змея, схватившая саму себя за хвост. А дней недели, месяцев... здесь у меня нет уже сорок лет. И потому я, каким тогда здесь закрылся, такой и сейчас. И все мое со мной. Мне даже есть - и то не нужно, ведь сутки можно потерпеть, не так ли?
   Рыжий промолчал. Эн засмеялся и сказал:
   - Вот так я и живу. Чиню часы и думаю. Порой ко мне приходит кто-нибудь из братьев, приносит новые книги. Я их с интересом читаю. И снова думаю. И это очень просто: привыкаешь. Если ты хочешь, то я и тебя научу, и ты тогда тоже будешь, как я...
   И замолчал. И вновь: глаза в глаза. Глаза его были без дна. Ждал. Затаившись, поджидал...
   - Нет, - Рыжий встал. - Это как смерть.
   - Смерть тела - да, - согласно кивнул Эн. - А мысли? А мысли живут. Значит, и я по-прежнему живой. А вот когда действительно, по-настоящему умрешь, тогда умрет и твоя мысль. Я смерти тела не боюсь, зачем мне мое тело, но смерти мысли... О! Да я... Садись, чего вскочил?
   - Нет! Нет, - Рыжий попятился. - Нет, это не мое. Я думаю, Создатель...
   - Создатель! - рассмеялся Эн. - И ты о нем! А кто он такой есть? Он что, Первооснова? А если не он, тогда и вообще... Что, все равно уходишь?
   Рыжий кивнул. Эн помрачнел. Сказал задумчиво:
   - Так... Так... - потом спросил: - Жалеть не будешь?
   - Нет.
   - А я бы пожалел.
   И вновь глаза их встретились. Ар-р! Р-ра! Смешно! Да что он, ждет, когда ты передумаешь?!
   Нет, все было намного проще - Эн резко встал и заходил по комнате, смотрел на стены, стеллажи и долго выбирал... а после взял часы обыкновенные, карманные, на бронзовой цепочке, и, протянув их Рыжему, сказал:
   - Вот, отнесешь по адресу. Копченая застава, дом Дукков, бельэтаж.
   - Кому?
   - Там сам найдешь. Иди, - и мастер отвернулся.
   Рыжий вышел.
   Глава шестая
   РАЗУМНЫЙ ТРЕУГОЛЬНИК
   Шел. Уступал дорогу экипажам. Шлепал по лужам. Шел... А мысль услужливо напоминала: лужа - вода - река - течение... Р-ра! Листья на воде, река и ветка над рекой, и только подтянись, схвати ее, вернись к часовщику - и вновь, как и тогда, в Лесу, перед тобой откроется Убежище, тебе будет даровано бессмертие...
   И что с того? Ведь все равно мы - это просто листья; желтые, осенние. А наше время - это всегда только осень, и ветер нас несет, швыряет, втаптывает в грязь... А прочих времен года для нас просто нет. Из века в век мы все рождаемся лишь осенью, но поначалу этого - увы! - просто не замечаем, ведь осень начинается не сразу, не вдруг. Время идет, течет, бежит, и мы растем, взрослеем, думаем, что будто бы вокруг цветет весна... Но это осень, просто еще очень ранняя, и потому пока еще не холодно. В прозрачном воздухе струится паутина. Трава еще зеленая. След на росе очень отчетливый, дичь кажется непуганой. Нам хорошо, мы всем довольны, нет, мы даже счастливы! А осень себе катится и катится - быстрей, быстрей, еще быстрей. И вот она уже бежит, а вот уже мчится галопом. Бег опьяняет, бег бодрит. Бег - это и есть настоящая жизнь. Так зачем нам какая-то ветка? Висеть на ветке - это разве жизнь? Зайцы висят на ветках - в петлях, - так они разве в петлях живые?! И этот Эн, он тоже разве жив?! И вообще, а кто он, этот Эн? Кирпичик, и не более того. А Башня, она бесконечна. В нее только войди, и можно проблуждать в ней всю жизнь - даже бессмертную - и так и не найти ответ на то, что так тебя тревожит...
   А не искать никак нельзя, не получается. Искать - это твоя судьба, твой рок. Тебя несет течением, и ты плывешь. А прыгать и тянуться к веткам - это глупо. Ну а роптать на рок это совсем уже бессмысленно, так что плыви...
   И вот она, Копченая застава. Мрачный район: дома из черной обожженной глины, на узких мостовых даже двоим, и то чуть разойтись. Дукки - это известный, древний род, но нынче сильно обеднел, ибо стоит вне партий - это они сами так решили. Ну, и сразу лишились поддержки. И теперь они всем ненавистны...
   А вот их дом. Рыжий прошел мимо высокого парадного крыльца, уже не первый год заросшего травой, и дальше, на углу, увидел лестницу, ведущую на бельэтаж. Взошел по ней. А там, на маленькой террасе, на лавочке возле входной двери, дремал старик-привратник в такой же, как и он сам, старой форменной ливрее. Учуяв Рыжего, он нехотя открыл глаза и проворчал, что до свистка еще не скоро, и, вообще, здесь посторонним делать нечего. Рыжий спросил, где это "здесь". Тогда старик уже совсем рассерженно ответил, что "здесь" - это значит в частном пансионе для отпрысков закрытого сословия, а наглый надоеда, который сейчас так крайне невежливо к нему прицепился, принадлежит ну в лучшем случае к каким-нибудь...
   Вот тут-то Рыжий и не выдержал, схватил привратника за шиворот, встряхнул его как следует, а после резко отпустил. Привратник, оробев, присел, залепетал:
   - О, господин! Да разве я... Да вы б с того и на...
   Но Рыжий рявкнул, и привратник замолчал. Тогда Рыжий достал из кармана часы и так и сяк повертев их перед самым носом у привратника, строго спросил, кому из обитателей этого дома они могли бы принадлежать. Привратник сморщил лоб, подумал и честно признался:
   - Н-не знаю. Я уже давно здесь служу, но таких часов никогда здесь не видел. Быть может, разве что... Ну, да! Вот вы спросите у Юрпайса! Это здешний учитель геометрии. Часы, конечно, не его, откуда ему взять часы, это ж такая вещь! Но все-таки спросите у него, вдруг он что подскажет - он, знаете, так стар... Да-да, мой господин! Это во двор во флигеле шестая дверь. Может, вас проводить?
   - Не надо!
   Старый учитель геометрии Юрпайс - такой весь из себя тщедушный, маленький, одни глаза - жил скромно, даже очень. Всего добра в его каморке - это было стол, стул, стопа черновиков, потом в углу, на черной грифельной доске, - чертеж: две параллельных плоскости. А рядом с чертежом расчеты. Еще мел, тряпка. Крошки мела на полу...