Булыга Сергей. Ведьмино отродье

   Сэнтей сидел, поигрывая вилкой. Да, перед Рыжим снова был тот же самый, привычный учитель - спокойный и уверенный в себе; он не спешит, он терпеливо объясняет, его определения ясны и кратки. И говорит он, как всегда, негромко и неторопливо:
   - Итак, ты думаешь, что Южный Континент удерживает Землю в равновесии. Мы, то есть, наверху, а он, то есть, внизу. Красивая гипотеза... Ну а теперь скажи, где у Космоса верх, а где низ? Он, Космос, что, не везде одинаков?
   - Д-да, - дрогнувшим голосом ответил Рыжий. - Конечно. Его верх - это Неподвижная Звезда. Вокруг нее вращается небесный свод. И если посчитать ее точкой отсчета...
   - Ну а Земля? - нетерпеливо перебил Сэнтей. - Она что, тоже, что ли, движется?
   - Нет... Земля неподвижна.
   - Тогда что мешает нам считать точкой отсчета Землю? А? Чего молчишь?! - Сэнтей победно улыбнулся. - Да, Землю, нашу Землю вот взять и посчитать точкой отсчета. Земля, кстати, вполне достойна этого, ибо она источник разума. А звезды... Я там не был. И вот... Что же тогда получается? Тоже весьма изящная конструкция. Вот, смотри, представляй. Наша Земля - неподвижная - стоит в самом центре Вселенной; она - и верх ее, и низ, то есть ей падать просто некуда. Вращаются же лишь... - Сэнтей на миг нахмурился. - Да, тут ты в чем-то прав! Ибо создай Создатель кроме нашего, Северного, еще и Южный Континент, Земля в свой первый миг существования действительно перевернулась бы... Ну а потом, уравновесившись, застыла правда, несколько иначе, - и в таком случае мы сейчас видели бы над собой не эти звезды, а совсем другие. И где бы тогда была твоя хваленая точка отсчета, эта как будто неподвижная звезда? Молчишь? Вот то-то же. Еще есть факты?
   - Есть, - нехотя ответил Рыжий. - Как только наступает осень, птицы летят на юг, в Бескрайний Океан. Зачем?
   Сэнтей пожал плечами и сказал:
   - Так птицы - это же неразумные создания. Их поступки ничем не мотивированы. Мало ли что их гонит на гибель.
   - Но, - тут уже улыбнулся и Рыжий, - они не гибнут, они возвращаются.
   - Мой милый Ловчер, от кого я это слышу?! - устало возразил Сэнтей. Ну ладно если б кто-нибудь на улице или в распивочной брякнул такое. Но ты же все прекрасно знаешь, ты же знаком с трудами почтеннейшего Беррика Лу. А там, у Беррика, что черным по белому сказано? А то, что птицы, закончив свой жизненный путь на суше, улетают на юг и там гибнут. Но там же, где гибнут одни, из океанской пены рождаются другие. И это неопровержимо! Во-первых, потому что это абсолютно точно согласуется с законом всемирного сохранения. А во-вторых, не зря ж оперение тех птиц, которые летят к нам с юга...
   - Теория! - запальчиво воскликнул Рыжий. - Голая теория!
   - И у тебя, друг мой, такая же теория! Так что давай взаимно уничтожим их, отбросим и перейдем к голым фактам... Но в том-то и беда, что у тебя таких фактов нет!
   - Есть!
   - Да?
   - Несомненно, и еще какие! - воскликнул Рыжий и на какой-то момент даже подскочил за столом. - Да, есть! Это отчеты путешествий. Все, кто когда-нибудь пускались к югу, потом обязательно пишут неправду. Так, например, кто завышает пройденное расстояние, кто искажает данные о виденных созвездиях, а кто и попросту обо всех точных цифрах молчит. Зачем?!
   - Зачем? - как эхо повторил Сэнтей, вздохнул, взял яблоко и снова повертел его, потом сказал: - Вот наконец-то мы дошли до главного, - и он печально улыбнулся. - Наш мир, тут мы с тобой едины, неподвижен. Земля уравновешена; одним, двумя ли континентами - для нас, в нашей сегодняшней дискуссии, это пока не важно. Однако мы таким образом рассмотрели только одну сторону Равновесия - равновесие чисто физических сил, то бишь учли лишь тяжести лесов и гор, болот, долин... ну и так далее. Да, эти чаши не колеблются: горы как стояли, так и стоят, реки текли и будут течь. Хорошо ли это? Хорошо. Но это, к сожалению, еще далеко не все, ибо у всеобщего, Великого Равновесия, есть и еще одна, куда более важная и, увы, легко уязвимая сторона. Это - равновесие духовное, иначе говоря равновесие помыслов, устремлений всех тех, кто проживает на Земле, то есть как нас, действительно разумных братьев, так и, увы, всех других. Да, мы, братья, конечно, мудры и прозорливы, а другие глупы и слепы. Зато их - толпы толп, и сила этих толп огромная. Поэтому если вдруг им, другим, какая-то бредовая идея или не менее бредовая цель придает весьма конкретное, направленное движение, то это огромная опасность. Вот почему наш долг - быть крайне осторожными и сдерживать их всех, этих других, ну хоть в каком-то равновесии. Что мы и делаем. И делали до этих пор, скажу тебе, достаточно успешно. Ты только посмотри, полюбуйся, в какой гармонии уже давным-давно находятся все эти заносчивые толпы-страны! Да, на первый взгляд они как будто постоянно ссорятся между собой, воюют, интригуют, мирятся и вновь воюют. Ну и что из того? Ничего. Потому что как только кто-нибудь из них вдруг набирает силу, так тотчас же лишается союзников и терпит поражение. А в нашем славном Бурке? То же самое. И это хорошо. И это, возможно, и есть наше самое ценное достижение. Ибо, например, лично я самой главной целью своей жизни вижу именно эту - помощь нашему миру в сохранении имеющегося равновесия. Иначе он перевернется и погибнет. Ты согласен со мной?
   - Д-да, - вынужден был согласиться Рыжий. - Но Южный Континент...
   - Успеется! - строго перебил его Сэнтей. - Слушай дальше. И хорошенько запоминай. Итак, сто двадцать лет тому назад одним из наших братьев было совершенно неопровержимо доказано, что если взять Красный Песок, смешать его в должной пропорции с одним довольно редким минералом... то получается такое мощное оружие, которое способно разрушить не только крепости, но даже сами горы, на коих стоят эти крепости. Казалось бы, вот чем мы остановим войны! Мы - братья, да. Но сколько нас? А их, всех этих слепых и безумных небратьев?! Несчетно! И, значит, если бы те знания вдруг каким-то образом попали бы к ним, то тогда... Ты представляешь, что было бы тогда?! Вот то-то же! И, понимая это, тот, кто изобрел Разрыв-Песок, сжег свой Трактат. Или еще пример. Есть заклинание, при помощи которого можно читать чужие мысли. Но тот, кто знал об этом заклинании... Впрочем, довольно! Итак, что есть наука? Путь к познанию. К познанию ради познания, а не для изменения того, что создано Создателем, сверхразумом Всего. А посему будь осторожен, друг мой! Наш континент - это всего лишь только одна шестнадцатая часть планеты, и им, этим другим, перевернуть его будет очень и очень легко. А вот как после всего этого нам, братьям, восстановить его обратно... Надеюсь, ты понял меня?
   - Понял, - недобро отозвался Рыжий. - Но Южный Континент - он же... и вдруг замолчал.
   - Ну, продолжай! - сказал Сэнтей. - Я жду. Он, Южный Континент... Какой?
   Но Рыжий не ответил. Сэнтей же подхватил:
   - Вот то-то и оно! Ни ты, ни я и вообще никто другой сейчас на это ничего не сможет ответить, какой он из себя, тот Континент. А вот теперь представь - ты завершил свой Трактат, всем доказал свою правоту, всех убедил... И этим толпам толп вдруг становится известно, что где-то там, на самом дальнем юге, есть некая огромная загадочная страна; возможно, это величайшее, богатейшее чудо из чудес, но и возможно, ты им говоришь, что там их наоборот могут ожидать ужаснейшие, опаснейшие... И что, ты думаешь, кто-то из них будет тебя дослушивать? Увы! Все эти толпы толп слепых от алчности полузверей немедленно придут в движение и ринутся туда... А может, к тому времени уже и оттуда кто-нибудь, разбуженный тобой, ринется им навстречу - как знать? И вот тогда... Но только зачем мне тебе много об этом рассказывать! Ты ж не они, ты и сам вполне можешь легко представить себе, какие от всего этого могут произойти непоправимые беды и катаклизмы. А посему лучше забудь о нем, об этом Неизвестном Континенте. Ради себя забудь, ради нас, братьев, ради Башни: ведь и она тогда, боюсь, тоже не устоит... Ну, что ты молчишь?!
   Но Рыжий так ничего и не ответил, а только злобно ощетинился и посмотрел на старика... Да! Именно на старика, а не на учителя - самого обычного старика - вот такого упрямого, капризного, самолюбивого, как только можно было перед ним когда-то тушеваться?
   А Сэнтей...
   Подслеповато щурясь, подал Рыжему яблоко и сказал:
   - Съешь, оно сладкое. И успокойся. Ведь ты мне брат и, значит, мы снова будем вместе. Сейчас я дам тебе залог, и ты опять начнешь работать. И будешь каждый месяц получать еще. А через год ты принесешь мне книгу.
   - О чем?
   - О Равновесии.
   - Что?! - Рыжий подскочил. - А Южный Континент?
   - А я разве сказал, что его нужно отринуть? Ведь без него, насколько я из твоих слов понял, не будет никакого Равновесия. Вот ты и о нем все напиши, и, кстати, подсчитай, что будет, когда вдруг он... А, впрочем, ты и сам в силах решить, что и в каком порядке тебе лучше всего излагать. Ну так что, согласен?
   Но Рыжий молчал. Рассеянно взял поданное яблоко, стал грызть его. Да, оно сладкое, душистое... и словно бы хмельное. Да еще как! Вот и глаза уже слипаются, спать хочется - невмоготу. Зурр говорил...
   - Что это?! - вскричал Рыжий. - Почему...
   Запнулся, сглотнул слюну и часто-часто задышал...
   - Ешь, ешь, - насмешливо сказал Сэнтей. - Это не просто яблоко, а Яблоко Забвения. Оно тебе дарует равновесие и заглушит твою великую печаль. Ешь, ешь!
   Рыжий отбросил яблоко, шагнул было к Сэнтею... да зашатался и упал. И тотчас словно провалился в темноту...
   Глава десятая
   КРОНС,
   ВЕТЕРАН ШЕСТОГО ЛЕГИОНА
   Когда он очнулся, уже вечерело. Вокруг него, со всех сторон, были деревья. А, это он, значит, в лесу. И только что проснулся. Но он не лежал на земле - он шел. Точнее, едва брел по косогору. И он был очень слаб. Ф-фу, вот дела, как тяжело ему дышать! А этот лес вокруг...
   Какой странный лес! Он в таком странном лесу никогда прежде не был! И вообще, это, может, совсем и не лес? Настоящий лес, он должен быть таким темным, сырым, почти непроходимым. Земля в таком настоящем лесу должна быть сплошь усыпана еловыми иголками, палой листвой, а на полянах, если они есть, должен расти вереск. Ну, и еще земляничник. В голодный год, когда в лесу совсем нет дичи, порой приходится есть ягоды, а то даже и листья. А те, кто половчей, ищут сладкие коренья. Да это, в общем-то, легко. Вот Хват учил...
   Хват! Кто это такой? Нет, он Хвата не знает. И лес... В лесу он, кстати, никогда прежде не бывал, он про лес знает только по книгам да по чужим рассказам. А вот по чьим, он это помнит, нет?
   Не помнит! Остановившись, он широко, нервно зевнул и посмотрел по сторонам. Вокруг росла трава - высокая, душистая. И еще было много цветов. Зато деревьев было очень мало, они стояли поодаль одно от другого, как в парке. А что такое парк? Парк - это там, возле дворца. А во дворце живет король, дряхлый старик: точнее, прежде жил. И как только он умер, так парк в тот же день и сожгли. И он ходил смотреть, как этот парк горит. Там тогда огромная толпа собралась; шумели, спорили и напирали все ближе и ближе. А королевские стражники отгоняли их от огня, кололи пиками, кричали, чтобы расходились, и обзывали их мародерами. А что такое мародер?
   Р-ра! Что это?! Он падает!..
   Упал, закрыл глаза...
   Открыл. Теперь он не в лесу, а в ярко освещенной комнате. Слезинка воска катится по свечке. Он смотрит на нее и ждет, когда теперь следом за ней сбежит еще одна слезинка. И вот она уже бежит. А вот еще одна. Еще... Надоело на это смотреть. Тогда он медленно, с большим усилием переводит взгляд в сторону. Теперь он видит стол, а за столом сидит мрачный старик. Этот старик берет из вазы яблоко, о чем-то говорит, но его голоса не слышно. Кто это?
   Как кто? Да это князь! И князь уже сидит не за столом, а на полу, на шкуре чудо-зверя, и, улыбаясь, говорит:
   - Так не ходи! Вот так ходи!
   И ты, смотрящий этот сон, послушно зажимаешь в лапе фишку, а после ходишь так, как тебе указали. Смотришь в окно. Ночь за окном, метель... А в княжьем тереме тепло. В печи трещат поленья. А ты играешь с князем в шу. Пьешь сладкое вино. Грызешь орехи. Думаешь. О чем? Это важно! Это очень, очень важно! Ну, вспомни! Ну! Ну...
   Нет, так и не вспомнил. Встал и пошел. Его шатало. Споткнулся, чудом удержался на стопах. Внутри горел огонь. Пить! Пить! Пошел - скорей, скорей!
   И, наконец, нашел ручей, торопливо спустился к нему по камням, склонился над водой, увидел в ней свое отраженье...
   И сразу вспомнил, кто он такой и откуда, и как его зовут, и даже как он здесь, в этом лесу, оказался. Он - это Рыжий Кронс, второй трубач Шестого Легиона, шулер и пьяница, бретер. В прошлом году, когда форсировали Эрру, он первым выскочил на мост - и был представлен к званию, возглавил полусотню. Потом... за сущую безделицу, за драку на посту сразу попал под трибунал, а там, как водится, забрали белый офицерский шарф, вернули в трубачи и даже лишили надбавок за выслугу лет. И он опять клыкачил, только теперь уже не так, без рвения, и, затаившись, ждал. Когда была Амнистия, подал в отставку - отклонили. Тогда, когда этой зимой опять вступили в горы и начались бои, и вроде даже потеснили Претендента, но настоящего успеха так, правда, и не было, и не кормили еще, и генерал кричал, что с дезертиров будут живьем драть шкуру... Тогда он, как и многие, бежал. И еще как - ого! Тогда были веселые деньки. Но об этом молчок! А дальше было так: спустились с гор и начали сбиваться в шайки. Быр звал его с собой, Быр верный, старый друг, но он ему твердо сказал: - "Нет, хва, я больше не воюю". Тогда Быр начал над ним насмехаться, да и другие тоже насмехались, а он... да он и прежде никого не слушал! Так и тогда сделал по-своему: продал кольчугу, выбросил ремень, - все это сделал искренне, без сожаления, и также искренне, желая все начать сначала, пришел в ближайшее селение, работал на хозяина: колол дрова, чинил забор, копал колодец. И так целых семь дней... Но больше он тогда не выдержал - ушел не попрощавшись, расчет - и тот не взял. Шел, думал... Нет! Он ни о чем тогда еще не думал, а просто взял да и прибился к плотогонам, спустился с ними по реке, продали груз, три дня кутили - и в эти дни он весел был, и вообще, он был тогда, как все... А возвращаться на делянки отказался. Расстались холодно; они ушли, а он до темноты как неприкаянный бродил по городу... А ночью понял, что с собой не совладать, что нужно быть самим собой, не врать хотя бы самому себе - и вышел за ворота, лег при дороге в обочину и затаился...
   И утром все уже было в полнейшем порядке - он снова был в кольчуге, при ремне. Х-ха, он опять вольный бретер! И покатилось оно, понеслось, и р-ра, ра, ра! Ну а вчерашним поздним гадским вечером...
   Жар! Бок болит. Пить! Пить! И Рыжий... Или Кронс?.. Он, одним словом, он сам по себе, лег на брюхо, припал к воде и долго, долго пил, а после встал и отряхнулся, еще раз посмотрел на свое отражение. Ух-х, как они его вчера...
   И ощетинился! Еще бы! Ведь начиналось-то вчера все очень хорошо! Ты, Кронс, их даже и не звал - они сами подсели. А предложили - ты не отказал. И - покатил и покатил, и покатил! А кубик в умных живых лапах - он и сам как живой! Как пожелаешь, так...Чет, чет, нечет! Сгреб, снова сгреб, нечет - опять твое, ар-р, р-ра!.. Вот как оно все поначалу было хорошо! Как вдруг этот вихлястый завизжал: "Горбатишь!" А ты ему сказал, что если он... Ну, а разве не так? А эти, этим оно не понравилось, эти вскочили. И что уже тогда? Тут словами уже не поможешь! Ты тогда стол на них - х-ха! Сам в двери- р-ра! И, как поется, стопы мои, стопы! Но обошли они тебя, догнали, окружили. И - вилами! Вилами! Вилами! Ох-х, не вздохнуть теперь! Шерсть слиплась, бок свело. Не загноилось бы... Р-ра! Р-ра! Зато ты вспомнил, кто ты и откуда! Ты - Рыжий Кронс, беглый трубач Шестого Легиона, безместный йор, там, за ручьем, почтовый тракт, налево третий поворот - и станция, и если поспешить...
   И он поспешил! Ух, он и гнал тогда, ух, не жалел себя! Взбежал на один холм, второй...
   И - вот оно, все правильно. Дорогу преграждал плетень, а рядом с ним стоял чистенький ухоженный дом под желтой черепичной крышей. Над крышей реял стяг. Возле плетня сидели четверо купцов. Рыжий неспешно подошел к таможне и лег поодаль от купцов, прямо в пыль. Купцы с опаской покосились на него. А что? Было с чего; ты вон теперь каков - в ободранной попонке, кровь на боку, а сам в репьях. Да, время нынче неспокойное, шатаются тут всякие...
   Купцы молчали. Он тоже молчал. Они ждали.
   Но вот ударил-таки гонг. Купцы степенно повставали, взяли свои заспинные мешки. Рыжий лежал не шевелясь. Из дома вышел офицер, открыл в плетне калитку и сказал:
   - Ну что, тряхнем мошной?
   Купцы покорно встали в очередь, поставили перед собой свои мешки и развязали их. Офицер долго рылся в мешках, зло ворчал... Но зато как только получил от них то, что ему полагается, так сразу прекратил досмотр, громко вздохнул и разрешил купцам пройти через калитку. Купцы прошли.
   Тогда и Рыжий встал и тоже подошел к плетню. Спросил у офицера:
   - Вы позволите?
   Тихо спросил, возможно, даже очень тихо. Но при этом глаз не опустил. И офицер злобно ощерился. Он был в стальном налобнике, в кольчужке, а в доме, Кронс это знал, у него еще пятеро солдат в подмогу, а тут, он думает, какой-то наглый серогорбый...
   - Так вы позволите? - еще раз спросил Рыжий. И вздернул верхнюю губу, прищурился...
   И офицер сразу все понял, сник и отступил на шаг, молча кивнул - мол, проходи. Рыжий прошел мимо него - чеканя шаг, пружиня. Вот так-то вот! Знай свое место, чва! Тряси купцов, стращай бродяг. А строевых не трожь! Строевые, они...
   И вот с такими вот, а также и с другими, подобными мыслями, Рыжий, свернув за дом, увидел дилижанс - такой приземистый, обитый медными листами, на рессорах. В упряжке были пленные далянцы. Это правильно! Кронс хотел было к ним подойти, сказать им пару ласковых... Брякнул звоночек! Он снова обернулся к экипажу. Возница уже сидел на козлах и нетерпеливо поигрывал кнутом. Вид у возницы был просто похабный: ржавый налобник сдвинут набекрень, кольчужка грязная, вся в пятнах, с зимы небось не чищена. М-да, времена пошли: пораспускались! Но тем не менее Рыжий кивнул вознице, словно старому знакомому, вскочил на откидную лесенку, прошел, не глядя на купцов, в салон и сел там в самом дальнем углу. Окна захлопнулись, дверь с лязгом затворилась.
   - Порс! - крикнул офицер.
   И свора понесла. А куда - да не все ли равно! Лишь бы куда подалее от этих диких мест, где ни за что, ну вовсе ни за что, а только за одно твое умение, за то, что кубик, как живой... Ух-х, как в боку болит! И это ведь еще дорога ровная, у дилижанса мягкий ход и вроде не трясет совсем - а бок вон как свело, и бьет тебя, колотит, гложет! И то сказать - три раза они вилами... А больше ничего не помнится - как исхитрился выжить ты тогда, как не подставил голову, как все же вырвался от них и побежал... А ведь и даже убежал! Хр-р! Р-ра! И это как раз то, чего ни один чва вовек не сделает не сможет, так-то вот!
   Ну а теперь лежи, не шевелись, и так, глядишь, оно и зарубцуется, затянется... И он лежал. Мчал дилижанс. Покрикивал возница. Кнут то и дело щелкал по далянцам - и те неслись, неслись, что было сил. Пыль понемногу набивалась через щели, в салоне стало тяжело дышать. Рыжий хотел было вздремнуть - не получалось, и он так и лежал не шевелясь и слушал боль в боку. Ну а купцы тем временем засветили походный фонарь, достали кубик, принялись играть по маленькой. Хр-р, вот где музыка так музыка! Чет, чет, нечет, нет ваших, перебор - и снова чет, нечет... Кронс вздохнул и отвернулся. Тоска. Тоска! И ощущение, что ты - уже не ты, а непонятно кто. Нет, все же это ты. Вот так же, помнится, ты и тогда лежал, вздыхал, когда отец повез тебя в Тримтак. Только тогда в салоне не было так темно и душно - тогда все окна были нараспашку, тогда даже и решеток еще на них не ставили, и ты всю дорогу беспрепятственно смотрел в окно. Потом приехали в Тримтак, сошли на станции. И, помнишь, стопы еще затекли, и спину с непривычки свело. И вообще, страшно было. Отец сразу заметил это и прямо на станции купил тебе тянучку, и вы пошли по улице. Отец молчал. И ты молчал шел и жевал. Тянучка была сладкая и мятная, от нее во рту был приятный холодок. А в брюхе тебя мутил страх, ведь ты же тогда в первый раз приехал в город. А город... Хр-ра! Вначале старший брат в него ушел, теперь вот и тебя отправили...
   Вот вы пришли туда, куда вам было надо. Отец подвел тебя к забору, посадил возле него, в тени, а сам прошел еще немного дальше и постучался в караулку, там что-то кратко объяснил - и его пропустили. А ты сидел в тени на чурбачке, жевал тянучку и моргал. А страха в тебе уже не было - была одна тянучка. И лапы были вялые. И мокрые глаза. Там, за забором солдатская школа. Солдат - это почет, мундир и ежедневная кормежка. А дома было что? Голодуха. Вот то-то же! Так что сиди и жди. И ты сидел и ждал. А день был жаркий, тебя, хоть ты был и в тени, все равно разморило...
   Вдруг заскрипела дверь, вышел отец, а с ним сержант. Ты подскочил и встал навытяжку. Сержант строго сказал:
   - Ну, долго тебя ждать?
   Ты робко глянул на отца. Тот отвернулся.
   - Порс! - приказал сержант.
   И ты пошел за ним. Тянучка была сладкая и мятная, в казарме ее сразу отобрали. А ты...
   Рыжий поморщился, открыл глаза. Купцы по-прежнему гоняли кубаря - по маленькой, как это всегда между ними водится. Один из них проигрывал и злился. Он был нетерпелив и то и дело зарывался. Таким играть нельзя... И он-то и сказал в сердцах:
   - А ты чего уставился? Сядь да метни, тогда поскалишься.
   Рыжий молчал. Тогда другой купец сказал:
   - Отстань ты от него. Он, видишь, гол.
   - Так в долг! Ну, или после отработает. Вон он какой! Да на таких пахать.
   Они заспорили - брать голяка или не брать. А может, лучше вовсе не играть, наигрались уже. Их было четверо. Купцы. А может... Кто их знает? Вот замолчали, смотрят на тебя. Ждут. Даже так? Н-ну, хорошо! Рыжий подсел к купцам. Взял кубик, повертел его. Как будто без изъяна, не горбатый. Уже хорошо. И он сказал:
   - Ставлю на кон семь дней. От зари до зари. Могу пилить, копать, возить, класть кирпичи... Итак, моих семь дней. А вы?
   Купцы поставили монету. Одну на четверых. Ну, ладно! Рыжий спросил:
   - Чет?
   - Чет, - ответили.
   - А я тогда - нечет!
   Метнул. Выпал, конечно же, нечет. Рыжий сгреб выигрыш, они помялись, пошептались, и еще раз поставили, опять только одну монету, и тогда он свою тоже оставил, снова метнул...
   И понеслось оно! Долго неслось! Потом играли в лысого, трех королей, бренчалку. Игра шла хорошо, и вскоре Рыжий нагрузился - надел модный лантер с карманами (в карманах двадцать пять монет) и бронзовый браслет на лапу. Больше играть купцы не захотели. И не надо. Рыжий отдал им кубик и вернулся к себе в угол. Они молчали. Он молчал. Лежал и делал вид, что будто спит...
   А вот и станция. Возница загремел запорами, дверь подалась...
   И Рыжий вдруг метнулся из салона! Сбил возницу! И - через площадь - во дворы, а там через забор, на мост, под мост, по огородам...
   И через полчаса уже сидел у Хныки. Там он поел горячего и рассказал, как было дело.
   - И правильно! - сказала Хныка. - Мало ли! Теперь такие времена, что лучше поберечься. Тем более, купцы - народ особенно продажный, ненадежный. А у меня... Устал, поди? Тогда я постелю. Я мигом!
   Три дня Рыжий провел у Хныки. Лежал, скучал, лечился. Потом откуда ни возьмись явился какой-то тип, назвался Частиком - как пронюхал?! - и передал привет от Быра. Быр снова звал к себе. Он, Частик рассказал, залег на Сытом Перевале, ну, и гребет конечно же, так что это дело верное, жирное, такое грех прочухать. Но Рыжий снова отказался. Сказал:
   - Зачем мне кровь? Я и так проживу, по закону.
   Частик сказал:
   - Отбили тебе голову! Какой теперь закон?! Где он?
   - Это не важно.
   Частик ушел. Потом, на следующий день, ушел и Рыжий.
   - Куда? - спросила Хныка.
   - Я не знаю.
   И он и впрямь не знал, куда. Просто ушел, и все. В кольчужке, при ремне, при поясе. Там, в пряталках, было еще четырнадцать монет, а остальные он все отдал Хныке. С ней, Хныкой, хорошо, когда деваться больше некуда. Ну а пока...
   Два дня он просто шел, никого не шерстил, кормился, как простой тихарь, с огородов. Потом, когда устал от овощей, опять сыграл, переоделся и поехал. И в дилижансе его и схватили; правда, как после оказалось, по ошибке. Но пока они до этого донюхались, сообразили, так продержали - ни за что и ни про что - пять дней в вонючей тесной яме, и только уже после очной ставки отпустили. А шили ему ограбление... Зато потом его никто уже не трогал. И так он ехал, ехал, шел, шел себе, потом перевалил через Мукорский перевал и снова шел. И только там уже, в диких местах, где от поселка до поселка порой случалось по три дня пути, он понял: все, хана! Всему хана! Пять лет служил - довольно. Потом год йорствовал. А что!? Куда было тогда? Домой, что ли? Ага! Разогнался! Брат, лейтенант дорожной стражи, убит контрабандистами. Мать умерла в прошлом году от эпидемии - отец писал. Отец! Ворота. Сладкая тянучка. Казарма - за отцовские долги... Нет, дома ему точно делать нечего. Точнее, дома у него просто нет. Да и потом, зачем ему на север, когда есть юг?! И вот он и двинул на юг. И не ошибся. Здесь, на юге, и летом и зимой ему будет тепло. И здесь никто его не знает и, между прочим, не желает знать! Здесь вообще никому нет никакого дела не только до него, а вообще ни до той на севере войны, ни до Бурка, бунта, ни даже до самого Претендента. Здесь они сами по себе. Здесь...
   А зачем это тебе? И что с того, что ты никогда Его не видел? Ну и что?! Так ведь и твой брат Его не видел. И отец. И даже дед. Никто в твоей родне Его вовек не видел - и как-то ведь с этим жили. Да, знали, что Он есть, ну и пусть себе Он есть. Да мало ли чего на этом свете есть, всего не пересмотришь. И так и ты - вот если бы ты шел просто на юг, то все было бы понятно: захотелось на юг, и идет. Так нет же! Нет! Ведь ты идешь к Нему, только к Нему. Зачем? Ну и придешь ты к Нему, увидишь ты Его, а дальше что? Ты, Рыжий Кронс, бывший трубач Шестого Легиона, идешь уже три месяца без остановки. Там, в Бурке, осень, холода, и даже уже здесь, на юге, под утро дует весьма свежий ветер. И пахнет он...