Страница:
– Кстати, о вине, – сказал доктор, – оно мне напомнило, какой замечательный старый портвейн я пил однажды, дело было на похоронах. Вы еще не видели этого… этого господина, мистер Монтегю? – спросил он, передавая ему карточку.
– Его не похоронили, надеюсь? – сказал Тигг, взглянув на нее. – Если похоронили, то нам его общество неинтересно.
– Ха-ха! – засмеялся доктор. – Нет, еще не совсем. Хотя он имеет самое близкое и благородное касательство к упомянутому мною случаю.
– Да, я припоминаю, – сказал Тигг, поглаживая усы. – Нет, здесь он еще не был.
Он не успел произнести этих слов, как вошел швейцар и подал медицинскому советнику визитную карточку.
– Стоит только помянуть нечистого… – заметил доктор, вставая.
– И он уже тут как тут, а? – сказал Тигг.
– Да нет же, мистер Монтегю, нет, – возразил доктор. – К нему это не подходит, наш посетитель нисколько на него не похож.
– Тем лучше, – ответил Тигг, – тем приятнее для Англо-Бенгальской компании. Буллами, уберите со стола и вынесите посуду другим ходом. Мистер Кримпл, к делу!
– Представить его вам? – спросил Джоблинг.
– Буду бесконечно рад, – отвечал Тигг с обворожительной улыбкой, посылая ему воздушный поцелуй.
Доктор вышел в контору и немедленно возвратился с Джонасом Чезлвитом.
– Мистер Монтегю, – сказал Джоблинг, – позвольте мне. Мой друг мистер Чезлвит! Дорогой друг – наш председатель! Вот вам, – прибавил он, очень ловко спохватываясь и обводя всех взглядом, – поистине оригинальное действие силы примера. Вот поистине замечательное действие силы примера. Я говорю – «наш председатель». Но почему я говорю «наш председатель»? Ведь он же не мой председатель. Я не имею никакого отношения к Компании, кроме того, что даю им – за известный гонорар – мое скромное заключение и качестве медицинского советника, совершенно так же, как даю его каждый день Джеку Ноксу или Тому Стайлсу. Так почему же я говорю «наш председатель»? Да просто потому, что все вокруг меня постоянно повторяют эти слова. Таково подражательное свойство ума у этого в высшей степени несамостоятельного двуногого – человека. Мистер Кримпл, вы, кажется, не нюхаете табак? Напрасно. Вам следовало бы.
Пока доктор высказывал все это, угостившись в заключение весьма продолжительной и звучной понюшкой, Джонас присел к столу – такой неуклюжий и растерянный, каким мы еще никогда его не видели. Всем нам, а в особенности мелким душам, свойственно испытывать благоговейный трепет перед хорошим платьем и хорошей обстановкой. Они и на Джонаса оказали подавляющее действие.
– Я знаю, вам обоим надо поговорить о деле, – сказал доктор, – и вы дорожите временем. Я тоже: в соседней комнате меня дожидаются несколько человек страхующихся, а затем мне еще нужно обойти своих пациентов. Я уже имел удовольствие представить вас друг другу и теперь могу уйти по своим делам. Всего хорошего! Однако позвольте мне, мистер Монтегю, прежде чем я уйду, сказать следующее о моем друге, которого вы видите перед собой: этот джентльмен больше всякого другого человека, сэр, – произнес он, торжественно постукивая пальцами по табакерке, – живого или мертвого – способствовал тому, чтобы примирить меня с человечеством. До свидания!
С этими словами Джоблинг вышел из комнаты и направился к себе в кабинет внушать страхующимся, кик добросовестно он выполняет своп обязанности и как трудно застраховаться в Англо-Бенгальской компании. Он щупал им пульс, заставлял показывать язык, прикладывал ухо к ребрам, постукивал по груди и так далее; хотя, если бы он не знал заранее, что в Англо-Бенгальской компании никому нет отказа и что здесь меньше всего интересуются здоровьем клиентов, он был бы не тем Джоблингом, каким его знали друзья, не подлинным Джоблингом, а всего лишь жалкой подделкой.
Мистер Кримпл также отправился заниматься текущими делами, и Джонас Чезлвит с Тиггом остались одни.
– Я слышал от нашего друга, – сказал Тигг, придвигая свое кресло к Джонасу с пленительной непринужденностью, – что вы подумываете…
– Вот, ей-богу! Какое же он имеет право так говорить? – прервал его Джонас. – Я ему не рассказывал, о чем думаю. Если он забрал себе в голову, будто я сюда пришел с определенной целью, это уж его дело. Меня это ни к чему не обязывает.
Джонас сказал это довольно грубо, потому что, кроме обычной недоверчивости, в нем действовало свойственное его натуре желание выместить на другом то смущение, в которое его приводили хорошо сшитое платье и хорошая обстановка; чем меньше Джонас мог противиться этому влиянию, тем больше он злобствовал и негодовал.
– Если я пришел сюда задать вопрос-другой и взять один-два проспекта для просмотра, то это меня еще ни к чему не обязывает. Давайте договоримся на этот счет.
– Дорогой мой! – воскликнул Тигг, хлопая его по плечу. – Мне нравится наша искренность. Если такие люди, как мы с вами, с самого начала выскажутся напрямик, то никаких недоразумений в дальнейшем быть не может. Для чего я стану скрывать от вас то, что вам хорошо известно, а непосвященным и не снилось? Все компании одинаковы, все мы хищные птицы – просто хищные птицы! Вопрос только в том, можем ли мы, соблюдая свои интересы, соблюсти и ваши; устилая свое гнездо пухом – устлать ваше хотя бы пером. О, вы разгадали нашу тайну, вы проникли за кулисы. Что ж, мы готовы вести с вами дело начистоту, если уж иначе никак нельзя.
Когда мистер Джонас был впервые представлен читателю, мы высказали мысль, что существует простодушие хитрецов, так же как и простодушие людей наивных, и что во всех случаях, где надо было поверить в плутовство, он был самым легковерным человеком. Если бы мистер Тигг притязал на звание честного дельца, Джонас заподозрил бы его во лжи, хотя бы тот был образцом благородства; но так как он высказывал обо всем и обо всех точно те же мысли, что и сам Джонас, то Джонас начал думать, что это приятный человек, с которым можно разговаривать не стесняясь.
Он переменил позу на более развязную, если не менее неуклюжую, и, улыбаясь в своей жалкой самонадеянности, ответил:
– Вы неплохой делец, мистер Монтегю. Могу сказать, вы знаете, с какого конца надо браться за дело.
– Ну, ну, – сказал Тигг, с видом заговорщика кивая головой и показывая белые зубы, – ведь мы с вами не дети, мистер Чезлвит, мы взрослые люди.
Джонас согласился с ним и после недолгого молчания, вытянув сначала ноги и уперев руку в бок, в доказательство того, что он нисколько не стесняется, начал:
– Сказать правду…
– Не говорите правды, – прервал его Тигг, опять осклабившись, – она очень похожа на обман. Совершенно очарованный, Джонас начал снова:
– Короче говоря, суть в том…
– Лучше, – пробормотал Тигг, – много лучше!
– …что две или три старые компании, когда я имел с ними дело, то есть я хочу сказать – раньше имел, доставили мне много неприятностей. Они выдумывали всякие возражения, для чего не было оснований, и задавали вопросы, каких не вправе были задавать, и вообще слишком важничали, на мой взгляд.
Делая это замечание, он опустил глаза и с любопытством посмотрел на ковер. Мистер Тигг с любопытством посмотрел на него. Он так долго молчал, что Монтегю пришел ему на выручку и сказал самым любезным своим тоном:
– Выпейте стакан вина.
– Нет, нет, – возразил Джонас, хитро покачивая головой, – ни в коем случае, спасибо. Ни капли вина за делом. Для вас это очень хорошо, а для меня не годится.
– Какой вы опытный человек, мистер Чезлвит! – сказал Тигг, откинувшись на спинку кресла и поглядывая на него полузакрытыми глазами.
Джонас опять покачал головой, словно говоря: «Ваша правда», и продолжал игриво:
– Не такой уж опытный все-таки, потому что взял да и женился. Вы скажете, что тут я дал маху. Может быть! Тем более что она совсем молодая. Но ведь никогда не знаешь, что может случиться с этими женщинами, вот я и подумываю, не застраховать ли ее жизнь. Это, знаете ли, просто справедливо, чтобы человек запасся утешением на случай такой потери.
– Если только что-нибудь может утешить в таких печальных обстоятельствах, – пробормотал Тигг, все так же полузакрыв глаза.
– Совершенно верно, – ответил Джонас, – если только что-нибудь может утешить. Так вот, предположим, что я это сделаю у вас, – так, чтобы было недорого и без хлопот и чтобы не беспокоить ее; мне бы этого очень не хотелось, а то у женщин есть такое обыкновение: только заговори с ней на этот счет, она сейчас вообразит, что тут же ей и помереть.
– Вот именно, – отозвался Тигг, целуя кончики пальцев в честь женского пола. – Вы совершенно правы. Милые, непостоянные, невинные простушки!
– Ну вот, поэтому, знаете ли, – продолжал Джонас, – и потому что меня обидели в других местах, я был бы не прочь поддержать вашу Компанию. Но я хочу знать, какое обеспечение вы можете предоставить. Говоря по…
– Только не по правде! – воскликнул Тигг, поднимая блистающую перстнями руку. – Не употребляйте таких выражений, прошу вас, они хороши для воскресной школы!
– Короче говоря, – поправился Джонас, – короче говоря, какое имеется обеспечение?
– Основной капитал, уважаемый, – ответил Тигг, листая бумаги на столе, – в настоящее время составляет…
– Ну, по части основного капитала я, знаете ли, собаку съел, – прервал его Джонас.
– Вот как? – сказал Тигг, вдруг останавливаясь.
– Ну еще бы.
Тигг отложил бумаги в сторону и, придвинувшись поближе к Джонасу, сказал ему на ухо:
– Я знаю, все знаю. Взгляните на меня!
Не в привычках Джонаса было глядеть прямо на кого бы то ни было, но, исполняя эту просьбу, он постарался вглядеться как следует в черты председателя. Председатель отодвинулся немного назад, чтобы Джонасу было удобнее его разглядывать.
– Узнаете? – спросил Тигг, поднимая брови. – Припоминаете? Вы видели меня прежде?
– Как же, мне показалось, когда я вошел, будто я помню ваше лицо, – сказал Джонас, пристально глядя на него, – только вот не могу сообразить, где я вас видел. Нет, даже и теперь не могу. Не на улице?
– Не в гостиной ли у Пекснифа? – сказал Тигг.
– В гостиной у Пекснифа! – эхом откликнулся Джонас, с трудом переводя дыхание. – Уж не тогда ли…
– Вот именно, – подтвердил Тигг, – когда там было такое прелестное и очаровательное семейное собрание, на котором присутствовали и вы с вашим уважаемым батюшкой.
– Ну, его вы оставьте, – сказал Джонас. – Он умер, и дело с концом.
– Умер, неужели? – воскликнул Тигг. – Почтенный старик! Так он умер? Вы очень на него похожи.
Джонас принял этот комплимент отнюдь не благосклонно; быть может оттого, что был далеко не лестного мнения о наружности своего покойного родителя; быть может оттого, что не находил причины радоваться, узнав о тождестве Монтегю и Тигга. Монтегю это заметил и, фамильярно похлопав его по рукаву, подозвал к окну. С этой минуты жизнерадостность и веселость мистера Монтегю стали поистине замечательными.
– Как вы находите, переменился я сколько-нибудь с тех пор? – спросил он. – Скажите откровенно.
Джонас посмотрел пристально на его жилет и перстни и ответил:
– Порядком, знаете ли!
– Ходил я тогда в отрепьях? – спросил Монтегю. – И еще в каких! – ответил Джонас. Мистер Монтегю указал на улицу, где Бейли дожидался его с кабриолетом.
– Богатый выезд, можно сказать шикарный. А знаете вы, чей он?
– Нет.
– Мой. Нравится вам эта обстановка?
– Она, должно быть, стоила уйму денег, – заметил Джонас.
– Вы правы. Тоже моя. Почему бы вам, – он прошептал это слегка подтолкнув его локтем, – почему бы вам не получать страховые взносы, вместо того чтобы платить их? Такому человеку, как вы, это было бы в самый раз. – Идите к нам!
Джонас воззрился на него в изумлении.
– Правда, людная улица? – спросил Монтегю, обращая его внимание на уличную толпу.
– Очень, – сказал Джонас, бросив на нее быстрый взгляд и снова воззрившись на Тигга.
– Существует печатная статистика, – продолжал его собеседник, – которая скажет вам совершенно точно, сколько людей проходит за день по этой улице. А я могу вам сказать, сколько из них зайдет сюда только потому, что контора случайно попалась им на глаза, хотя они знают о ней ровно столько же, сколько о египетских пирамидах. Ха-ха! Идите к нам. Мы с вас недорого возьмем.
Джонас смотрел на него все пристальнее и пристальнее.
– Я могу вам сказать, – шепнул Тигг ему на ухо, – сколько из них купят пожизненную ренту, сколько застрахуются, понесут нам свои деньги, на сотни ладов будут навязывать их нам, верить нам, как Монетному двору, зная о нас не больше, чем вы знаете о метельщике на углу, – даже и того меньше. Ха-ха!
Лицо Джонаса медленно расплылось в улыбку.
– Да, – сказал Монтегю, игриво толкнув его в грудь, – нам вас не провести, хитрец вы этакий, иначе я не стал бы вам ничего говорить. Приходите завтра обедать ко мне на Пэлл-Мэлл!
– Ну что ж, – сказал Джонас.
– Отлично! – воскликнул Монтегю. – Погодите минутку. Возьмите с собой эти бумаги и просмотрите их. Вот видите, – продолжал он, захватывая со стола какие-то печатные бланки, – господин Б., мелкий торговец, конторщик, пастор, актер, литератор – что хотите, словом, самая заурядная личность.
– Да, – сказал Джонас, жадно заглядывая ему через плечо. – Ну?
– Б. ищет занять, скажем, пятьдесят или сто фунтов, может быть больше – неважно. Б. предлагает двух поручителей. Б. дают в долг. Поручители подписывают обязательство. Б. страхует свою жизнь на сумму вдвое большую, чем сумма его долга, и приводит страховаться двух приятелей – в виде благодарности обществу. Ха-ха-ха! Ведь неплохая мысль?
– Ей-богу, превосходная! – отозвался Джонас. – А он так и сделает, это верно?
– Сделает! – повторил председатель. – Б. приходится туго, любезный, он сделает все что угодно. Как же вы не видите? Это и есть моя мысль.
– Она оказывает вам честь; провалиться мне, если не так! – сказал Джонас.
– Я тоже так думаю, – отвечал председатель, – и горжусь тем, что вы это находите. Б. платит самый высокий процент, какой полагается по закону…
– Ну, это немного, – прервал его Джонас.
– Верно, совершенно верно! – ответил Тигг. – И со стороны закона адски жестоко прижимать нас, когда сама казна берет такой хороший процент со своих клиентов. Но закон не про них писан, а с нас они взыскивают. Ну и, поскольку закон нас прижимает, мы тоже не очень мирволим этому несчастному Б.; кроме того, что мы берем с него обычные проценты, мы еще получаем с Б. страховые взносы, и с его приятелей тоже, и, дадим мы ему ссуду или нет, берем с него за «справки» (для справок мы взяли специального человека, платим ему фунт в неделю), берем с Б. немножко и за услуги секретаря; словом, дорогой мой, мы сдираем с этого Б. семь шкур и наживаем на нем хорошенький капиталец. Ха-ха-ха! В сущности говоря, я на нем выезжаю, – сказал Тигг, указывая на кабриолет, – и он отлично везет. Ха-ха-ха! Джонасу очень понравилась эта шутка. Она была совершенно в его вкусе.
– Потом, – продолжал Тигг Монтегю, – мы предлагаем клиентам пожизненную ренту на самых выгодных условиях, какие только существуют на денежном рынке и провинциальные старушки и старички покупают ее. Ха-ха-ха! И мы ее, может быть, и выплатим. Может быть! Ха-ха-ха!
– Но за это придется отвечать, – сказал Джонас, глядя на него с сомнением.
– Всю ответственность я беру на себя, – сказал Тигг Монтегю. – Здесь я отвечаю за все; я единственное ответственное лицо во всей компании! Ха-ха-ха! Потом у нас, есть страхование жизни без займов – обыкновенные полисы. Очень выгодно, очень удобно. Деньги вносятся наличными, знаете ли, и так из года в год; презабавная штука!
– Но как же быть, когда наступит срок уплаты, – заметил Джонас. – Все это очень хорошо, пока общество только начинает работать; но как быть, когда придется платить по полисам, – вот о чем я думаю.
– Чтобы показать вам, насколько вы правильно судите, я приведу пример, – ответил Монтегю. – У нас было вначале два несчастных случая, которые довели нас до – пианино.
– До чего довели? – переспросил Джонас.
– Даю вам самое честное слово, – сказал Тигг Монтегю, – что все прочее имущество я обратил в деньги, и на руках у меня осталось только пианино. Пусть бы еще рояль, а то пианино, так что даже сидеть на нем было нельзя. Но, дорогой мой, мы справились и с этим. На той же неделе мы выдали много новых полисов, – кстати сказать, мы выплачиваем довольно крупные комиссионные нашим агентам, – и быстро с этим справились. А если придется уж очень много платить, что, как вы изволили справедливо заметить, в один прекрасный день может случиться, что же – тогда надо… – он закончил фразу так тихо, что можно было разобрать всего одно слово, и то с трудом. Но оно было похоже на «удирать».
– Ну, совести у вас ни на грош! – сказал Джонас к совершенном восхищении.
– Для чего же человеку этот грош, любезнейший, если его можно обменять на золото! – воскликнул председатель, весь трясясь от смеха. – Придете ко мне завтра обедать?
– В какое время? – спросил Джонас.
– В семь часов. Вот моя карточка. Возьмите же бумаги. Я вижу, мы столкуемся.
– Этого я пока не знаю. – сказал Джонас. – Сначала надо еще посмотреть.
– Смотрите сколько угодно и на что угодно, – отвечал Монтегю, хлопая его но спине. – Но мы столкуемся, я убежден. Мы созданы друг для друга. Буллами!
Жилет явился по зову хозяина и настольного колокольчика. Получив приказ проводить Джонаса, он пошел вперед, между тем как голос, исходивший из недр жилета, по-прежнему бойко выкрикивал:
– Позвольте, господа, позвольте! Дайте пройти джентльмену из зала совещаний!
Мистер Монтегю, оставшись один, погрузился в минутное размышление, а потом спросил, повысив голос:
– Неджет в конторе?
– Он здесь, сэр. – И Неджет быстро вошел, закрыв за собою дверь так тщательно, словно речь между ними должна была пойти по меньшей мере об убийстве.
Это был тот самый человек, который наводил справки, получая за свои услуги фунт в неделю. Не было ничего удивительного или же похвального со стороны Неджета н том, что он держал дела Англо-Бенгальской компании в строжайшем секрете и вел их в глубочайшей тайне, ибо таинственность от самого рождения была его стихией. Это был коротенький, высохший, сморщенный старичок, который, казалось, даже кровь свою хранил в секрете, ибо никак нельзя было поверить, чтобы во всем его теле набралось ее хоть шесть унций. Как он живет – было тайной, где он живет – было тайной, и даже что он такое – оставалось тайной. В его ветхом бумажнике хранились самые противоречивые визитные карточки: в одной он называл себя поставщиком угля, в другой – виноторговцем, в третьей – комиссионером, в четвертой – инспектором, как будто тайна его профессии была неясна ему самому. Он вечно назначал кому-то свидания в Сити – человеку, который, по-видимому, никогда не держал слова. Он просиживал часами на бирже, разглядывая всех входящих и выходящих, а также у Гарравея[95] и в других кофейнях биржевиков, где иногда можно было видеть, как он сушит перед огнем насквозь мокрый носовой платок, поглядывая через плечо – не пришел ли тот человек. Весь он словно заплесневел, износился, истерся; спина и панталоны у него были всегда в пуху, а белье он держал в таком секрете, застегиваясь доверху и старательно запахиваясь, что его как будто и совсем не было, – а может быть, и действительно не было. Он всегда носил с собой одну запачканную пуховую перчатку, держа ее за указательный палец, но где была пара к ней – оставалось тайной. Одни говорили, что он банкрот; другие – что он с младенчества замешан в тяжбу о наследстве, которая до сих пор еще не решена судом лорд-канцлера[96], – но все это оставалось тайной. Он носил с собой в кармане кусочки сургуча и старую медную печатку с какими-то иероглифами и нередко сочинял таинственные письма, уединившись в укромном углу в одном из этих мест свидания, но так и не отправлял их никому, а прятал в потайной карман сюртука и спустя несколько недель извлекал их оттуда, к великому своему удивлению, совершенно пожелтевшими. Это был человек такого рода, что если б он умер, оставив миллион, или умер, оставив два с половиной пенса, то все знавшие его нисколько не удивились бы и сказали бы, что ожидали именно этого. А между тем он был представителем целой человеческой разновидности, совершенно особой породы людей, встречающихся только в Сити, которые являются такой же неразрешимой тайной друг для друга, как и для всего остального человечества.
– Мистер Неджет, – сказал Монтегю, списывая на бумажку адрес Джонаса Чезлвита с визитной карточки, все еще валявшейся на столе, – я буду рад всяким сведениям относительно этого имени. Безразлично, каковы бы они ни были. Приносите мне все, что удастся собрать. Приносите лично мне, мистер Неджет.
Неджет надел очки и внимательно прочел фамилию, потом взглянул на председателя поверх очков и поклонился, потом снял их и положил в футляр, потом убрал футляр в карман. Проделав это, он посмотрел, уже без очков, на лежавшую перед ним бумажку, в то же время доставая бумажник откуда-то из-за спины. Несмотря на то, что он был битком набит всякими бумагами, Неджет нашел в нем место и для этой записки и, старательно застегнув его, торжественно проделал тот же фокус, отправив бумажник на прежнее место.
Он повернулся, не говоря ни слова, отвесил еще поклон, приотворил дверь ровно настолько, чтобы едва можно было пролезть, и тщательно закрыл ее за собой. Председатель употребил остаток утра на скрепление своей собственноручной подписью новых страховых полисов и пожизненных рент. Дела общества шли все лучше и лучите, и от клиентов просто отбоя не было.
Глава XXVIII
– Его не похоронили, надеюсь? – сказал Тигг, взглянув на нее. – Если похоронили, то нам его общество неинтересно.
– Ха-ха! – засмеялся доктор. – Нет, еще не совсем. Хотя он имеет самое близкое и благородное касательство к упомянутому мною случаю.
– Да, я припоминаю, – сказал Тигг, поглаживая усы. – Нет, здесь он еще не был.
Он не успел произнести этих слов, как вошел швейцар и подал медицинскому советнику визитную карточку.
– Стоит только помянуть нечистого… – заметил доктор, вставая.
– И он уже тут как тут, а? – сказал Тигг.
– Да нет же, мистер Монтегю, нет, – возразил доктор. – К нему это не подходит, наш посетитель нисколько на него не похож.
– Тем лучше, – ответил Тигг, – тем приятнее для Англо-Бенгальской компании. Буллами, уберите со стола и вынесите посуду другим ходом. Мистер Кримпл, к делу!
– Представить его вам? – спросил Джоблинг.
– Буду бесконечно рад, – отвечал Тигг с обворожительной улыбкой, посылая ему воздушный поцелуй.
Доктор вышел в контору и немедленно возвратился с Джонасом Чезлвитом.
– Мистер Монтегю, – сказал Джоблинг, – позвольте мне. Мой друг мистер Чезлвит! Дорогой друг – наш председатель! Вот вам, – прибавил он, очень ловко спохватываясь и обводя всех взглядом, – поистине оригинальное действие силы примера. Вот поистине замечательное действие силы примера. Я говорю – «наш председатель». Но почему я говорю «наш председатель»? Ведь он же не мой председатель. Я не имею никакого отношения к Компании, кроме того, что даю им – за известный гонорар – мое скромное заключение и качестве медицинского советника, совершенно так же, как даю его каждый день Джеку Ноксу или Тому Стайлсу. Так почему же я говорю «наш председатель»? Да просто потому, что все вокруг меня постоянно повторяют эти слова. Таково подражательное свойство ума у этого в высшей степени несамостоятельного двуногого – человека. Мистер Кримпл, вы, кажется, не нюхаете табак? Напрасно. Вам следовало бы.
Пока доктор высказывал все это, угостившись в заключение весьма продолжительной и звучной понюшкой, Джонас присел к столу – такой неуклюжий и растерянный, каким мы еще никогда его не видели. Всем нам, а в особенности мелким душам, свойственно испытывать благоговейный трепет перед хорошим платьем и хорошей обстановкой. Они и на Джонаса оказали подавляющее действие.
– Я знаю, вам обоим надо поговорить о деле, – сказал доктор, – и вы дорожите временем. Я тоже: в соседней комнате меня дожидаются несколько человек страхующихся, а затем мне еще нужно обойти своих пациентов. Я уже имел удовольствие представить вас друг другу и теперь могу уйти по своим делам. Всего хорошего! Однако позвольте мне, мистер Монтегю, прежде чем я уйду, сказать следующее о моем друге, которого вы видите перед собой: этот джентльмен больше всякого другого человека, сэр, – произнес он, торжественно постукивая пальцами по табакерке, – живого или мертвого – способствовал тому, чтобы примирить меня с человечеством. До свидания!
С этими словами Джоблинг вышел из комнаты и направился к себе в кабинет внушать страхующимся, кик добросовестно он выполняет своп обязанности и как трудно застраховаться в Англо-Бенгальской компании. Он щупал им пульс, заставлял показывать язык, прикладывал ухо к ребрам, постукивал по груди и так далее; хотя, если бы он не знал заранее, что в Англо-Бенгальской компании никому нет отказа и что здесь меньше всего интересуются здоровьем клиентов, он был бы не тем Джоблингом, каким его знали друзья, не подлинным Джоблингом, а всего лишь жалкой подделкой.
Мистер Кримпл также отправился заниматься текущими делами, и Джонас Чезлвит с Тиггом остались одни.
– Я слышал от нашего друга, – сказал Тигг, придвигая свое кресло к Джонасу с пленительной непринужденностью, – что вы подумываете…
– Вот, ей-богу! Какое же он имеет право так говорить? – прервал его Джонас. – Я ему не рассказывал, о чем думаю. Если он забрал себе в голову, будто я сюда пришел с определенной целью, это уж его дело. Меня это ни к чему не обязывает.
Джонас сказал это довольно грубо, потому что, кроме обычной недоверчивости, в нем действовало свойственное его натуре желание выместить на другом то смущение, в которое его приводили хорошо сшитое платье и хорошая обстановка; чем меньше Джонас мог противиться этому влиянию, тем больше он злобствовал и негодовал.
– Если я пришел сюда задать вопрос-другой и взять один-два проспекта для просмотра, то это меня еще ни к чему не обязывает. Давайте договоримся на этот счет.
– Дорогой мой! – воскликнул Тигг, хлопая его по плечу. – Мне нравится наша искренность. Если такие люди, как мы с вами, с самого начала выскажутся напрямик, то никаких недоразумений в дальнейшем быть не может. Для чего я стану скрывать от вас то, что вам хорошо известно, а непосвященным и не снилось? Все компании одинаковы, все мы хищные птицы – просто хищные птицы! Вопрос только в том, можем ли мы, соблюдая свои интересы, соблюсти и ваши; устилая свое гнездо пухом – устлать ваше хотя бы пером. О, вы разгадали нашу тайну, вы проникли за кулисы. Что ж, мы готовы вести с вами дело начистоту, если уж иначе никак нельзя.
Когда мистер Джонас был впервые представлен читателю, мы высказали мысль, что существует простодушие хитрецов, так же как и простодушие людей наивных, и что во всех случаях, где надо было поверить в плутовство, он был самым легковерным человеком. Если бы мистер Тигг притязал на звание честного дельца, Джонас заподозрил бы его во лжи, хотя бы тот был образцом благородства; но так как он высказывал обо всем и обо всех точно те же мысли, что и сам Джонас, то Джонас начал думать, что это приятный человек, с которым можно разговаривать не стесняясь.
Он переменил позу на более развязную, если не менее неуклюжую, и, улыбаясь в своей жалкой самонадеянности, ответил:
– Вы неплохой делец, мистер Монтегю. Могу сказать, вы знаете, с какого конца надо браться за дело.
– Ну, ну, – сказал Тигг, с видом заговорщика кивая головой и показывая белые зубы, – ведь мы с вами не дети, мистер Чезлвит, мы взрослые люди.
Джонас согласился с ним и после недолгого молчания, вытянув сначала ноги и уперев руку в бок, в доказательство того, что он нисколько не стесняется, начал:
– Сказать правду…
– Не говорите правды, – прервал его Тигг, опять осклабившись, – она очень похожа на обман. Совершенно очарованный, Джонас начал снова:
– Короче говоря, суть в том…
– Лучше, – пробормотал Тигг, – много лучше!
– …что две или три старые компании, когда я имел с ними дело, то есть я хочу сказать – раньше имел, доставили мне много неприятностей. Они выдумывали всякие возражения, для чего не было оснований, и задавали вопросы, каких не вправе были задавать, и вообще слишком важничали, на мой взгляд.
Делая это замечание, он опустил глаза и с любопытством посмотрел на ковер. Мистер Тигг с любопытством посмотрел на него. Он так долго молчал, что Монтегю пришел ему на выручку и сказал самым любезным своим тоном:
– Выпейте стакан вина.
– Нет, нет, – возразил Джонас, хитро покачивая головой, – ни в коем случае, спасибо. Ни капли вина за делом. Для вас это очень хорошо, а для меня не годится.
– Какой вы опытный человек, мистер Чезлвит! – сказал Тигг, откинувшись на спинку кресла и поглядывая на него полузакрытыми глазами.
Джонас опять покачал головой, словно говоря: «Ваша правда», и продолжал игриво:
– Не такой уж опытный все-таки, потому что взял да и женился. Вы скажете, что тут я дал маху. Может быть! Тем более что она совсем молодая. Но ведь никогда не знаешь, что может случиться с этими женщинами, вот я и подумываю, не застраховать ли ее жизнь. Это, знаете ли, просто справедливо, чтобы человек запасся утешением на случай такой потери.
– Если только что-нибудь может утешить в таких печальных обстоятельствах, – пробормотал Тигг, все так же полузакрыв глаза.
– Совершенно верно, – ответил Джонас, – если только что-нибудь может утешить. Так вот, предположим, что я это сделаю у вас, – так, чтобы было недорого и без хлопот и чтобы не беспокоить ее; мне бы этого очень не хотелось, а то у женщин есть такое обыкновение: только заговори с ней на этот счет, она сейчас вообразит, что тут же ей и помереть.
– Вот именно, – отозвался Тигг, целуя кончики пальцев в честь женского пола. – Вы совершенно правы. Милые, непостоянные, невинные простушки!
– Ну вот, поэтому, знаете ли, – продолжал Джонас, – и потому что меня обидели в других местах, я был бы не прочь поддержать вашу Компанию. Но я хочу знать, какое обеспечение вы можете предоставить. Говоря по…
– Только не по правде! – воскликнул Тигг, поднимая блистающую перстнями руку. – Не употребляйте таких выражений, прошу вас, они хороши для воскресной школы!
– Короче говоря, – поправился Джонас, – короче говоря, какое имеется обеспечение?
– Основной капитал, уважаемый, – ответил Тигг, листая бумаги на столе, – в настоящее время составляет…
– Ну, по части основного капитала я, знаете ли, собаку съел, – прервал его Джонас.
– Вот как? – сказал Тигг, вдруг останавливаясь.
– Ну еще бы.
Тигг отложил бумаги в сторону и, придвинувшись поближе к Джонасу, сказал ему на ухо:
– Я знаю, все знаю. Взгляните на меня!
Не в привычках Джонаса было глядеть прямо на кого бы то ни было, но, исполняя эту просьбу, он постарался вглядеться как следует в черты председателя. Председатель отодвинулся немного назад, чтобы Джонасу было удобнее его разглядывать.
– Узнаете? – спросил Тигг, поднимая брови. – Припоминаете? Вы видели меня прежде?
– Как же, мне показалось, когда я вошел, будто я помню ваше лицо, – сказал Джонас, пристально глядя на него, – только вот не могу сообразить, где я вас видел. Нет, даже и теперь не могу. Не на улице?
– Не в гостиной ли у Пекснифа? – сказал Тигг.
– В гостиной у Пекснифа! – эхом откликнулся Джонас, с трудом переводя дыхание. – Уж не тогда ли…
– Вот именно, – подтвердил Тигг, – когда там было такое прелестное и очаровательное семейное собрание, на котором присутствовали и вы с вашим уважаемым батюшкой.
– Ну, его вы оставьте, – сказал Джонас. – Он умер, и дело с концом.
– Умер, неужели? – воскликнул Тигг. – Почтенный старик! Так он умер? Вы очень на него похожи.
Джонас принял этот комплимент отнюдь не благосклонно; быть может оттого, что был далеко не лестного мнения о наружности своего покойного родителя; быть может оттого, что не находил причины радоваться, узнав о тождестве Монтегю и Тигга. Монтегю это заметил и, фамильярно похлопав его по рукаву, подозвал к окну. С этой минуты жизнерадостность и веселость мистера Монтегю стали поистине замечательными.
– Как вы находите, переменился я сколько-нибудь с тех пор? – спросил он. – Скажите откровенно.
Джонас посмотрел пристально на его жилет и перстни и ответил:
– Порядком, знаете ли!
– Ходил я тогда в отрепьях? – спросил Монтегю. – И еще в каких! – ответил Джонас. Мистер Монтегю указал на улицу, где Бейли дожидался его с кабриолетом.
– Богатый выезд, можно сказать шикарный. А знаете вы, чей он?
– Нет.
– Мой. Нравится вам эта обстановка?
– Она, должно быть, стоила уйму денег, – заметил Джонас.
– Вы правы. Тоже моя. Почему бы вам, – он прошептал это слегка подтолкнув его локтем, – почему бы вам не получать страховые взносы, вместо того чтобы платить их? Такому человеку, как вы, это было бы в самый раз. – Идите к нам!
Джонас воззрился на него в изумлении.
– Правда, людная улица? – спросил Монтегю, обращая его внимание на уличную толпу.
– Очень, – сказал Джонас, бросив на нее быстрый взгляд и снова воззрившись на Тигга.
– Существует печатная статистика, – продолжал его собеседник, – которая скажет вам совершенно точно, сколько людей проходит за день по этой улице. А я могу вам сказать, сколько из них зайдет сюда только потому, что контора случайно попалась им на глаза, хотя они знают о ней ровно столько же, сколько о египетских пирамидах. Ха-ха! Идите к нам. Мы с вас недорого возьмем.
Джонас смотрел на него все пристальнее и пристальнее.
– Я могу вам сказать, – шепнул Тигг ему на ухо, – сколько из них купят пожизненную ренту, сколько застрахуются, понесут нам свои деньги, на сотни ладов будут навязывать их нам, верить нам, как Монетному двору, зная о нас не больше, чем вы знаете о метельщике на углу, – даже и того меньше. Ха-ха!
Лицо Джонаса медленно расплылось в улыбку.
– Да, – сказал Монтегю, игриво толкнув его в грудь, – нам вас не провести, хитрец вы этакий, иначе я не стал бы вам ничего говорить. Приходите завтра обедать ко мне на Пэлл-Мэлл!
– Ну что ж, – сказал Джонас.
– Отлично! – воскликнул Монтегю. – Погодите минутку. Возьмите с собой эти бумаги и просмотрите их. Вот видите, – продолжал он, захватывая со стола какие-то печатные бланки, – господин Б., мелкий торговец, конторщик, пастор, актер, литератор – что хотите, словом, самая заурядная личность.
– Да, – сказал Джонас, жадно заглядывая ему через плечо. – Ну?
– Б. ищет занять, скажем, пятьдесят или сто фунтов, может быть больше – неважно. Б. предлагает двух поручителей. Б. дают в долг. Поручители подписывают обязательство. Б. страхует свою жизнь на сумму вдвое большую, чем сумма его долга, и приводит страховаться двух приятелей – в виде благодарности обществу. Ха-ха-ха! Ведь неплохая мысль?
– Ей-богу, превосходная! – отозвался Джонас. – А он так и сделает, это верно?
– Сделает! – повторил председатель. – Б. приходится туго, любезный, он сделает все что угодно. Как же вы не видите? Это и есть моя мысль.
– Она оказывает вам честь; провалиться мне, если не так! – сказал Джонас.
– Я тоже так думаю, – отвечал председатель, – и горжусь тем, что вы это находите. Б. платит самый высокий процент, какой полагается по закону…
– Ну, это немного, – прервал его Джонас.
– Верно, совершенно верно! – ответил Тигг. – И со стороны закона адски жестоко прижимать нас, когда сама казна берет такой хороший процент со своих клиентов. Но закон не про них писан, а с нас они взыскивают. Ну и, поскольку закон нас прижимает, мы тоже не очень мирволим этому несчастному Б.; кроме того, что мы берем с него обычные проценты, мы еще получаем с Б. страховые взносы, и с его приятелей тоже, и, дадим мы ему ссуду или нет, берем с него за «справки» (для справок мы взяли специального человека, платим ему фунт в неделю), берем с Б. немножко и за услуги секретаря; словом, дорогой мой, мы сдираем с этого Б. семь шкур и наживаем на нем хорошенький капиталец. Ха-ха-ха! В сущности говоря, я на нем выезжаю, – сказал Тигг, указывая на кабриолет, – и он отлично везет. Ха-ха-ха! Джонасу очень понравилась эта шутка. Она была совершенно в его вкусе.
– Потом, – продолжал Тигг Монтегю, – мы предлагаем клиентам пожизненную ренту на самых выгодных условиях, какие только существуют на денежном рынке и провинциальные старушки и старички покупают ее. Ха-ха-ха! И мы ее, может быть, и выплатим. Может быть! Ха-ха-ха!
– Но за это придется отвечать, – сказал Джонас, глядя на него с сомнением.
– Всю ответственность я беру на себя, – сказал Тигг Монтегю. – Здесь я отвечаю за все; я единственное ответственное лицо во всей компании! Ха-ха-ха! Потом у нас, есть страхование жизни без займов – обыкновенные полисы. Очень выгодно, очень удобно. Деньги вносятся наличными, знаете ли, и так из года в год; презабавная штука!
– Но как же быть, когда наступит срок уплаты, – заметил Джонас. – Все это очень хорошо, пока общество только начинает работать; но как быть, когда придется платить по полисам, – вот о чем я думаю.
– Чтобы показать вам, насколько вы правильно судите, я приведу пример, – ответил Монтегю. – У нас было вначале два несчастных случая, которые довели нас до – пианино.
– До чего довели? – переспросил Джонас.
– Даю вам самое честное слово, – сказал Тигг Монтегю, – что все прочее имущество я обратил в деньги, и на руках у меня осталось только пианино. Пусть бы еще рояль, а то пианино, так что даже сидеть на нем было нельзя. Но, дорогой мой, мы справились и с этим. На той же неделе мы выдали много новых полисов, – кстати сказать, мы выплачиваем довольно крупные комиссионные нашим агентам, – и быстро с этим справились. А если придется уж очень много платить, что, как вы изволили справедливо заметить, в один прекрасный день может случиться, что же – тогда надо… – он закончил фразу так тихо, что можно было разобрать всего одно слово, и то с трудом. Но оно было похоже на «удирать».
– Ну, совести у вас ни на грош! – сказал Джонас к совершенном восхищении.
– Для чего же человеку этот грош, любезнейший, если его можно обменять на золото! – воскликнул председатель, весь трясясь от смеха. – Придете ко мне завтра обедать?
– В какое время? – спросил Джонас.
– В семь часов. Вот моя карточка. Возьмите же бумаги. Я вижу, мы столкуемся.
– Этого я пока не знаю. – сказал Джонас. – Сначала надо еще посмотреть.
– Смотрите сколько угодно и на что угодно, – отвечал Монтегю, хлопая его но спине. – Но мы столкуемся, я убежден. Мы созданы друг для друга. Буллами!
Жилет явился по зову хозяина и настольного колокольчика. Получив приказ проводить Джонаса, он пошел вперед, между тем как голос, исходивший из недр жилета, по-прежнему бойко выкрикивал:
– Позвольте, господа, позвольте! Дайте пройти джентльмену из зала совещаний!
Мистер Монтегю, оставшись один, погрузился в минутное размышление, а потом спросил, повысив голос:
– Неджет в конторе?
– Он здесь, сэр. – И Неджет быстро вошел, закрыв за собою дверь так тщательно, словно речь между ними должна была пойти по меньшей мере об убийстве.
Это был тот самый человек, который наводил справки, получая за свои услуги фунт в неделю. Не было ничего удивительного или же похвального со стороны Неджета н том, что он держал дела Англо-Бенгальской компании в строжайшем секрете и вел их в глубочайшей тайне, ибо таинственность от самого рождения была его стихией. Это был коротенький, высохший, сморщенный старичок, который, казалось, даже кровь свою хранил в секрете, ибо никак нельзя было поверить, чтобы во всем его теле набралось ее хоть шесть унций. Как он живет – было тайной, где он живет – было тайной, и даже что он такое – оставалось тайной. В его ветхом бумажнике хранились самые противоречивые визитные карточки: в одной он называл себя поставщиком угля, в другой – виноторговцем, в третьей – комиссионером, в четвертой – инспектором, как будто тайна его профессии была неясна ему самому. Он вечно назначал кому-то свидания в Сити – человеку, который, по-видимому, никогда не держал слова. Он просиживал часами на бирже, разглядывая всех входящих и выходящих, а также у Гарравея[95] и в других кофейнях биржевиков, где иногда можно было видеть, как он сушит перед огнем насквозь мокрый носовой платок, поглядывая через плечо – не пришел ли тот человек. Весь он словно заплесневел, износился, истерся; спина и панталоны у него были всегда в пуху, а белье он держал в таком секрете, застегиваясь доверху и старательно запахиваясь, что его как будто и совсем не было, – а может быть, и действительно не было. Он всегда носил с собой одну запачканную пуховую перчатку, держа ее за указательный палец, но где была пара к ней – оставалось тайной. Одни говорили, что он банкрот; другие – что он с младенчества замешан в тяжбу о наследстве, которая до сих пор еще не решена судом лорд-канцлера[96], – но все это оставалось тайной. Он носил с собой в кармане кусочки сургуча и старую медную печатку с какими-то иероглифами и нередко сочинял таинственные письма, уединившись в укромном углу в одном из этих мест свидания, но так и не отправлял их никому, а прятал в потайной карман сюртука и спустя несколько недель извлекал их оттуда, к великому своему удивлению, совершенно пожелтевшими. Это был человек такого рода, что если б он умер, оставив миллион, или умер, оставив два с половиной пенса, то все знавшие его нисколько не удивились бы и сказали бы, что ожидали именно этого. А между тем он был представителем целой человеческой разновидности, совершенно особой породы людей, встречающихся только в Сити, которые являются такой же неразрешимой тайной друг для друга, как и для всего остального человечества.
– Мистер Неджет, – сказал Монтегю, списывая на бумажку адрес Джонаса Чезлвита с визитной карточки, все еще валявшейся на столе, – я буду рад всяким сведениям относительно этого имени. Безразлично, каковы бы они ни были. Приносите мне все, что удастся собрать. Приносите лично мне, мистер Неджет.
Неджет надел очки и внимательно прочел фамилию, потом взглянул на председателя поверх очков и поклонился, потом снял их и положил в футляр, потом убрал футляр в карман. Проделав это, он посмотрел, уже без очков, на лежавшую перед ним бумажку, в то же время доставая бумажник откуда-то из-за спины. Несмотря на то, что он был битком набит всякими бумагами, Неджет нашел в нем место и для этой записки и, старательно застегнув его, торжественно проделал тот же фокус, отправив бумажник на прежнее место.
Он повернулся, не говоря ни слова, отвесил еще поклон, приотворил дверь ровно настолько, чтобы едва можно было пролезть, и тщательно закрыл ее за собой. Председатель употребил остаток утра на скрепление своей собственноручной подписью новых страховых полисов и пожизненных рент. Дела общества шли все лучше и лучите, и от клиентов просто отбоя не было.
Глава XXVIII
Мистер Монтегю у себя дома. И мистер Джонас Чезлвит у себя дома.
Много было весьма основательных причин для того, чтобы Джонас Чезлвит расположился в пользу плана, так смело развернутого его великим инициатором, но три причины перевешивали все остальное. Во-первых, ему представлялась возможность нажить большие деньги. Во-вторых, эти деньги были особенно соблазнительны тем, что их выманивали хитростью у других людей. В-третьих, на этом поприще его ждали уважение и почет, поскольку совет Англо-Бенгальской компании был в своем роде важное учреждение, а его директор – влиятельное лицо. «Получать громадную прибыль, командовать целой армией подчиненных и попасть в хорошее общество – и все это разом и без всякого труда – будет совсем неплохо», – думал Джонас. Последние соображения уступали только его алчности; ибо, сознавая, что ни его личность, ни поведение, ни характер, ни таланты не могли внушить к себе никакого уважения, Джонас тянулся к власти и в душе был таким же деспотом, как любой увенчанный лаврами победитель, известный нам из истории.
Однако он решил держаться настороже и хорошенько присмотреться к частной жизни высокоаристократического мистера Монтегю. Мелкому плуту не приходило в голову, что Монтегю только этого и ждет, иначе он вряд ли пригласил бы Джонаса, пока тот ни на что еще не решился, и мысль, что этот гений, Монтегю, способен перехитрить его, Джонаса, не могла прошибить броню его самонадеянности. Монтегю сказал еще в самом начале, что Джонас для него слишком хитер; и Джонас, который был достаточно хитер для того, чтобы не доверять ему во всем остальном, невзирая на торжественные клятвы, – в этом поверил ему сразу.
Робеющей рукой, однако не без попытки напустить на себя дурацкую важность, постучался он в дверь своего нового друга на Пэлл-Мэлле, когда настал назначенный час. Мистер Бейли живо явился на стук. Он ничуть не возгордился и готов был оказать внимание Джонасу, но тот его не узнал.
– Мистер Монтегю дома?
– Еще бы он был не дома, когда собирается обедать, – ответил Бейли с развязностью старого знакомого. – Шляпу возьмете с собой или тут оставите?
Мистер Джонас предпочел оставить ее тут.
– Фамилия все та же, я полагаю? – ухмыляясь, спросил Бейли.
Джонас воззрился на него в немом негодовании.
– Что ж вы, не помните разве пансион мамаши Тоджерс? – сказал мистер Бейли, по своей любимой привычке стукая коленкой о коленку. – Не помните разве, как я докладывал о вас барышням, когда вы приходили с ними любезничать? Вот уж где все мохом заросло, верно? Теперь нас рукой не достанешь! Слушайте, а вы здорово выросли!
Не дожидаясь ответа на свой комплимент, он проводил гостя наверх, доложил о нем и, подмигнув ему исподтишка, удалился.
Нижний этаж дома занимал богатый торговец, но у мистера Монтегю оставался весь верх – и великолепная это была квартира! Комната, в которой он принял Джонаса, была просторная и изящная, убранная с необычайной роскошью, – ее украшали картины, гипсовые и мраморные копии с антиков, китайские вазы, высокие зеркала, малиновые занавеси тяжелого шелка, резьба и позолота, мягчайшие диваны, сверкающие хрусталем шкафчики с инкрустацией из драгоценного дерева, дорогие безделушки, небрежно разбросанные повсюду. Единственными гостями, кроме Джонаса, были доктор, управляющий делами и еще два джентльмена, которых Монтегю представил по всем правилам этикета.
Много было весьма основательных причин для того, чтобы Джонас Чезлвит расположился в пользу плана, так смело развернутого его великим инициатором, но три причины перевешивали все остальное. Во-первых, ему представлялась возможность нажить большие деньги. Во-вторых, эти деньги были особенно соблазнительны тем, что их выманивали хитростью у других людей. В-третьих, на этом поприще его ждали уважение и почет, поскольку совет Англо-Бенгальской компании был в своем роде важное учреждение, а его директор – влиятельное лицо. «Получать громадную прибыль, командовать целой армией подчиненных и попасть в хорошее общество – и все это разом и без всякого труда – будет совсем неплохо», – думал Джонас. Последние соображения уступали только его алчности; ибо, сознавая, что ни его личность, ни поведение, ни характер, ни таланты не могли внушить к себе никакого уважения, Джонас тянулся к власти и в душе был таким же деспотом, как любой увенчанный лаврами победитель, известный нам из истории.
Однако он решил держаться настороже и хорошенько присмотреться к частной жизни высокоаристократического мистера Монтегю. Мелкому плуту не приходило в голову, что Монтегю только этого и ждет, иначе он вряд ли пригласил бы Джонаса, пока тот ни на что еще не решился, и мысль, что этот гений, Монтегю, способен перехитрить его, Джонаса, не могла прошибить броню его самонадеянности. Монтегю сказал еще в самом начале, что Джонас для него слишком хитер; и Джонас, который был достаточно хитер для того, чтобы не доверять ему во всем остальном, невзирая на торжественные клятвы, – в этом поверил ему сразу.
Робеющей рукой, однако не без попытки напустить на себя дурацкую важность, постучался он в дверь своего нового друга на Пэлл-Мэлле, когда настал назначенный час. Мистер Бейли живо явился на стук. Он ничуть не возгордился и готов был оказать внимание Джонасу, но тот его не узнал.
– Мистер Монтегю дома?
– Еще бы он был не дома, когда собирается обедать, – ответил Бейли с развязностью старого знакомого. – Шляпу возьмете с собой или тут оставите?
Мистер Джонас предпочел оставить ее тут.
– Фамилия все та же, я полагаю? – ухмыляясь, спросил Бейли.
Джонас воззрился на него в немом негодовании.
– Что ж вы, не помните разве пансион мамаши Тоджерс? – сказал мистер Бейли, по своей любимой привычке стукая коленкой о коленку. – Не помните разве, как я докладывал о вас барышням, когда вы приходили с ними любезничать? Вот уж где все мохом заросло, верно? Теперь нас рукой не достанешь! Слушайте, а вы здорово выросли!
Не дожидаясь ответа на свой комплимент, он проводил гостя наверх, доложил о нем и, подмигнув ему исподтишка, удалился.
Нижний этаж дома занимал богатый торговец, но у мистера Монтегю оставался весь верх – и великолепная это была квартира! Комната, в которой он принял Джонаса, была просторная и изящная, убранная с необычайной роскошью, – ее украшали картины, гипсовые и мраморные копии с антиков, китайские вазы, высокие зеркала, малиновые занавеси тяжелого шелка, резьба и позолота, мягчайшие диваны, сверкающие хрусталем шкафчики с инкрустацией из драгоценного дерева, дорогие безделушки, небрежно разбросанные повсюду. Единственными гостями, кроме Джонаса, были доктор, управляющий делами и еще два джентльмена, которых Монтегю представил по всем правилам этикета.