Диккенс Чарльз. Жизнь и приключения Мартина Чезлвита

   Самая кровать была застлана лоскутным одеялом глубокой древности; а у изголовья, с той стороны, что поближе к дверям, висела жиденькая занавесочка в синюю клетку, препятствуя зефирам, гулявшим по Кингсгейт-стрит, навещать миссис Гэмп слишком уж бесцеремонно. Порыжелые платья и другие принадлежности туалета этой дамы висели над кроватью; от долгого ношения они настолько верно повторяли ее формы, что не один нетерпеливый муж, стремительно вбегая к ней в сумерки, на мгновение останавливался как вкопанный, вообразив, будто миссис Гэмп повесилась. Некий джентльмен, пришедший с обычной экстренной просьбой, выразился даже так, будто эти платья похожи на ангелов, охраняющих ее сон. Но это, как заметила миссис Гэмп, «был у него первенький», и после того он ни разу не повторил своего комплимента, хотя его визиты повторялись часто.
   Кресла в квартире миссис Гэмп были очень большие, с очень широкими спинками, и по этой более чем достаточной причине их было всего два. Это были старинные кресла с подлокотниками, оба красного дерева, и отличались они главным образом скользкостью сидений, первоначально обитых волосяной материей, а теперь – какой-то лоснящейся тканью синеватого оттенка, с которой гость начинал в ужасе скатываться, еще не успев как следует усесться. Недостаток в стульях восполнялся у миссис Гэмп изобилием картонок, которых у нее набралась целая коллекция; и употреблялись они для хранения самых разнообразных ценностей, отнюдь не находившихся, однако, в такой сохранности, как приятно было воображать этой доброй женщине; ибо, хотя все картонки были тщательно закрыты крышками, ни у одной из них не имелось дна, почему хранившаяся в каждой из них собственность была как бы прикрыта гасильником. Маленький комод, которому предназначалось стоять на другом комоде, большом, оставшись сам по себе, выглядел очень мизерно и казался каким-то карликом; зато по части сохранности вещей у него имелось большое преимущество перед картонками, ибо все ручки у него давным-давно отлетели и потому добраться до содержимого было нелегко. Это можно было проделать только двумя способами: или наклонив все сооружение вперед, пока все ящики не вывалятся разом, или же открывая их поодиночке ножом, как устрицы.
   Все свои припасы миссис Гэмп хранила в маленьком шкафчике рядом с камином, начиная с угля – в самом низу (как и в природе) и кончая спиртным – на самом верху, которое она из скромности держала в чайнике. Каминную полку украшал небольшой календарь с собственноручными пометками миссис Гэмп возле тех чисел, когда должна была разродиться какая-нибудь из ее клиенток. Кроме того, тут же красовались три портрета: один, акварельный, изображал самое миссис Гэмп в молодости; другой, бронзированный, какую-то даму в перьях – как предполагалось, миссис Гаррис в бальном туалете; и третий, сделанный тушью, изображал покойного мистера Гэмпа. Последний был нарисован во весь рост; для того чтобы сделать сходство более убедительным и явным, художник изобразил и деревянную ногу.
   Ручные мехи, деревянные башмаки, вилка для поджаривания хлеба, котелок, мисочка для бульона, ложка для дачи лекарства упрямым больным и, наконец, зонтик миссис Гэмп, выставленный напоказ, как вещь особенно редкая и ценная, завершали убранство каминной полки и соседней стены. К этим-то предметам миссис Гэмп с удовлетворением обратила взоры, накрыв столик к чаю и закончив все приготовления к приему миссис Приг, вплоть до поставленных на стол двух фунтов сильно промаринованной ньюкаслской лососины.
   – Ну вот! Теперь только вы не копайтесь, Бетси, прах вас возьми! – сказала миссис Гэмп, обращаясь к отсутствующей приятельнице. – Я терпеть не могу ждать, наперед говорю. Куда бы я ни нанималась, сервиз у меня один: «Угодить мне нетрудно, и нужно мне немного, только чтоб оно было самый первый сорт и подавалось бы минута в минуту, а то мы с вами не разойдемся по-хорошему, так, как бы мне хотелось».
   Сама она приготовила угощение только первого сорта, которое состояло из мягкого свежего хлеба, тарелки со сливочным маслом, сахарницы с лучшим белым сахаром и всего прочего в том же роде. Даже нюхательный табак, которым она теперь освежалась, был такого отборного качества, что она взяла еще одну понюшку.
   – Вот и колокольчик звонит, – сказала миссис Гэмп, выбегая на лестничную площадку и заглядывая вниз. – Бетси Приг, милая… Да ведь это, кажется, несносный Свидлпайп?
   – Да, это я, – ответил слабым голосом цирюльник. – Я только что пришел.
   – И всегда-то он или только что пришел, или только что вышел, – проворчала миссис Гэмп. – Никакого терпения не хватит с этим человеком!
   – Миссис Гэмп, – сказал цирюльник. – Послушайте, миссис Гэмп!
   – Ну, что такое? – нетерпеливо отозвалась миссис Гэмп, спускаясь с лестницы. – Темза горит, что ли, и рыба в ней варится? Батюшки, где же это он был и что с ним такое приключилось? Он весь белый как мел!
   Вопросительное предложение она произнесла, уже спустившись вниз и увидев, что мистер Свидлпайп сидит в кресле для клиентов, бледный и расстроенный.
   – Помните вы, – спросил Полли, – помните вы молодого…
   – Неужто молодого Вилкинса? – ахнула миссис Гэмп. – И не говорите мне, что это молодой Вилкинс. Если жену молодого Вилкинса схватило…
   – Да никакую не жену! – воскликнул маленький брадобрей. – Бейли, молодого Бейли!
   – Ну, так что вы этим хотите сказать? Чего там натворил этот мальчишка? – сердито отвечала миссис Гэмп. – Вздор и чепуха, мистер Свидлпайп!
   – Ничего он не натворил! – возразил бедный Полли в совершенном отчаянии. – Можно ли так приставать с ножом к горлу, когда вы видите, что я до того расстроен, даже и говорить не в состоянии? Больше он уж ничего не натворит. С ним все кончено. Помер. В первый раз, как я увидел этого мальчика, – продолжал брадобрей, – я взял с него лишнее за реполова. Запросил полтора пенни вместо одного, боялся, что он станет торговаться. А он и не стал. А теперь он умер, и даже если собрать все паровые машины и электрические токи в эту лавочку и заставить их работать вовсю, этих денег все равно не вернешь, хоть их и было всего полпенни. Мистер Свидлпайп отвернулся и вытер полотенцем глаза.
   – А какой был умница! – продолжал он. – Какой удивительный мальчик! Как говорил! И сколько всего знал! Брился вот в этом самом кресле – так, забавы ради, сам все и затеял, такой был шутник. И подумать только, что никогда уж ему не бриться по-настоящему!
   Лучше бы все птицы до единой передохли, пускай их, – воскликнул маленький брадобрей, оглядываясь на клетки и опять хватаясь за полотенце, – чем узнать такую новость!
   – Откуда же вы узнали? – спросила миссис Гэмп. – Кто вам сказал?
   – Я пошел в Сити, – ответил маленький брадобрей, – чтоб повидаться на бирже с одним охотником, ему нужны самые неповоротливые голуби для практики в стрельбе; а договорившись с ним, я зашел выпить глоточек пива, там и услышал разговор про это. В газетах напечатано.
   – Вы что-то совсем расстроились, мистер Свидлпайп, – сказала миссис Гэмп, качая головой, – по-моему, было бы не лишнее поставить вам с полдюжины пиявок к вискам, помоложе и попроворней, вот что я вам скажу. О чем же был разговор, и что было в газетах?
   – Да все о том же! – отозвался брадобрей. – О чем же еще, как вы думаете? У них с хозяином опрокинулась по дороге карета, его перевезли в Солсбери, и он был уже при смерти, когда заметку сдали на почту. Он так и не сказал ничего, ни единого слова. Это для меня всего горше, но это еще не все. Его хозяина нигде не найдут. Другой директор их конторы в Сити – Кримпл, Дэвид Кримпл – сбежал с деньгами, его ищут, объявления расклеены на стенах, обещают награду. Мистера Монтегю, хозяина бедняжки Бейли (ах, какой был мальчик!) тоже ищут. Одни говорят, что он удрал и встретится со своим приятелем за границей; другие говорят, что он еще тут, и ищут его по всем местам. В конторе у них разгром; сущие оказались мошенники! Но что такое контора страхования жизни по сравнению с жизнью вообще, а тем более с жизнью молодого Бейли!
   – Он родился в юдоли, – сказала миссис Гэмп с философическим спокойствием, – и жил в юдоли; ну и должен мириться со всеми последствиями, раз существует такое положение. А разве про мистера Чезлвита вы так-таки ничего не слыхали?
   – Нет, – ответил Полли, – ничего особенного. Его фамилия не была напечатана в списке директоров, но думают, что будет. Кто говорит, что его надули, а кто – будто он надувал других; как бы оно там ни было, улик против него никаких нет. Нынче утром он сам явился к лорд-мэру или еще к кому-то из городского начальства и подал жалобу, что его разорили и что эти двое мошенников сбежали, обобрав его, и что он совсем недавно узнал, будто фамилия Монтегю вовсе не Монтегю, а какая-то другая. И говорят, будто он был похож на мертвеца, так расстроился. Господи помилуй! – воскликнул брадобрей, возвращаясь к своему личному горю. – Ну какое мне дело, на что он был похож? Да хоть бы он пятьдесят раз помер! Пускай себе, никогда мне его не будет так жалко, как, Бейли!
   В это время зазвонил маленький колокольчик, и басистый голос миссис Приг вмешался в разговор.
   – Ах, вы тоже об этом разговариваете, вот как! – заметила она. – Ну, я надеюсь, вы уже все переговорили, потому что сама я этим не интересуюсь.
   – Драгоценная моя Бетси, – сказала миссис Гэмп, – как же вы поздно!
   Почтенная миссис Приг ответила довольно сурово, что «ежели упрямые люди помирают, когда никто этого не ждет, то она тут ни при чем». И далее, что «и без того неприятно, когда до смерти хочется чаю и тебя задерживают, а тут опять приходится слушать все про то же».
   Миссис Гэмп, догадавшись по этим колким репликам о состоянии чувств миссис Приг, немедленно повела ее наверх, надеясь, что один вид маринованной лососины произведет в ней смягчающую перемену.
   Однако Бетси Приг рассчитывала на лососину. Очевидно рассчитывала, потому что, взглянув на стол, первым долгом заметила:
   – Так я и знала, что огурцов к ней не будет! Миссис Гэмп изменилась в лице и села на кровать.
   – Господи помилуй, Бетси Приг, ваша правда. Совсем позабыла!
   Миссис Приг, глядя в упор на свою приятельницу, запустила руку в карман и с выражением угрюмого торжества вытащила оттуда переросший салат или недоросший кочан капусты, – во всяком случае такую пышную и таких благодатных размеров овощ, что ее пришлось сперва свернуть, как зонтик, и после того только удалось вытащить. Кроме того, она извлекла горсточку кресс-салата и горчицы, немножко травы, именуемой одуванчиком, три пучка редиски, луковицу покрупнее средней репы, три порядочных куска резаной свеклы и коротенький развилок или отросток сельдерея. Вся эта зелень еще совсем недавно была выставлена в лавке под названием двухпенсового салата и куплена миссис Приг с условием, что продавец уложит все это к ней в карман, что и было успешно выполнено в Верхнем Холборне и наблюдалось с захватывающим интересом соседней извозчичьей биржей. Миссис Приг придавала так мало значения своей предусмотрительности, что даже не улыбнулась, но, поправив карман и вернув его на место, посоветовала только мелко покрошить эти произведения природы и обильно полить уксусом для немедленного потребления.
   – Да не насыпьте туда нюхательного табаку, – сказала миссис Приг. – В кашице, бараньем бульоне, ячменном отваре и яблочном компоте это еще не беда. Даже подбадривает больных. А сама я до него не охотница.
   – Что вы, Бетси Приг! – воскликнула миссис Гэмп. – Как вы можете так говорить!
   – А что ж, разве ваши больные, чем бы они ни хворали, не чихают от вашего табаку так, что того и гляди голова оторвется? – сказала миссис Приг.
   – Ну и что ж, что чихают? – спросила миссис Гэмп.
   – Ничего, пускай их, – ответила миссис Приг. – Только не отпирайтесь, Сара.
   – Кто же отпирается, Бетси? – вопросила миссис Гэмп.
   Миссис Приг ничего на это не ответила.
   – Кто же отпирается, Бетси? – еще раз вопросила миссис Гэмп. И снова повторила свой вопрос, но только в обратном порядке, заметно усилившем его жуткую торжественность: – Бетси, кто же отпирается?
   Словом, обе дамы были уже близки к размолвке; но в данную минуту миссис Приг гораздо больше хотелось закусывать, чем ссориться, и пока что она ответила только:
   – Никто, если вы не отпираетесь, Сара, – и приготовилась к чаепитию. Ибо ссора может и подождать, а лососина, да еще в таком ограниченном количестве, ждать не может.
   Ее туалет был несложен. Она только сбросила капор и шаль на кровать, дернула себя за волосы, один раз справа, другой раз слева, как будто звонила в колокола, и все было готово. Чай был уже заварен, миссис Гэмп недолго возилась с салатом, и скоро пиршество было в полном разгаре.
   Обе дамы сразу смягчились, как только сели за стол. После того как с едой было покончено (что заняло довольно много времени) и миссис Гэмп, убрав со стола, достала с верхней полки чайник вместе с двумя рюмками, обе дамы настроились совсем дружелюбно.
   – Бетси, – сказала миссис Гэмп, налив себе рюмку и передавая ей чайник, – я теперь предложу тост. За мою постоянную компаньонку Бетси Приг!
   – Согласна и выпью со всем моим расположением, только переменив имя на Сару Гэмп, – ответила миссис Приг.
   С этой минуты носы обеих дам, а быть может, и чувства тоже, начали обнаруживать признаки воспламенения, несмотря на то, что с виду все обстояло благополучно.
   – Ну, Сара, – сказала миссис Приг, – чтоб соединить приятное с полезным, к какому это больному вы меня приглашаете?
   И так как по лицу миссис Гэмп можно было заметить, что она намерена ответить уклончиво, Бетси прибавила:
   – Не к миссис Гаррис?
   – Нет, Бетси, не к ней, – ответила миссис Гэмп.
   – Что ж, – заметила миссис Приг с коротким смехом, – во всяком случае, и то хорошо.
   – Чему же тут радоваться, Бетси? – горячо возразила миссис Гэмп. – Вы ее не знаете, разве только понаслышке, так чего же вы радуетесь? Если вы имеете что-нибудь против миссис Гаррис, – а дурного про нее никто сказать не может – ни за глаза, ни в глаза и вообще никак, это уж я знаю, – так говорите, Бетси. Я познакомилась с этой самой милой, самой приятной женщиной, – продолжала миссис Гэмп, покачивая головой и утирая слезы, – еще тогда, когда она должна была произвести на свет своего первенца, а мистер Гаррис, который был очень робкого характера, убежал и залез в пустую собачью конуру и уши заткнул, да так и сидел с заткнутыми ушами, пока ему не показали новорожденного: бедняга кричал криком, а доктор взял его за шиворот, уложил на каменный пол и велел сказать, чтобы она не беспокоилась насчет крика, – это у него легкие. Я с ней была знакома, Бетси Приг, когда он ее разобидел до слез, сказав, будто девятый ребенок им лишний, да, может, и восьмой тоже, а эта ангельская душка гугукает себе, и ведь какой крепыш вырос, даром что кривоногий; только я никак не могу понять, чему тут радоваться. Бетси, если миссис Гаррис вас не приглашает. И не пригласит никогда; не надейтесь, потому что она, как только заболеет, всегда твердит одно и то же: «Пошлите за Сарой!»
   В продолжение этой трогательной речи миссис Приг, ловко прикинувшись жертвой той особой рассеянности, которая нападает на человека, когда все его внимание поглощено одним предметом, то и дело наливала себе из чайника, по-видимому сама этого не замечая. Миссис Гэмп, однако, заметила ее маневр и потому раньше времени закончила свою речь.
   – Ну, так, значит, это не она, – холодно отозвалась миссис Приг, – кто же тогда?
   – Вы, должно быть, слышали от меня, Бетси, – ответила миссис Гэмп, бросив особенно выразительный и зоркий взгляд на чайник, – про больного, за которым я ходила, когда мы с вами по очереди дежурили около этого горячечного в «Быке»?
   – Это про старого табачника? – заметила миссис Приг.
   Сара Гэмп покосилась на нее огненным глазом, увидев в этой обмолвке еще один злостный и преднамеренный намек на ту слабость или привычку, невеликодушное упоминание о которой со стороны Бетси уже нарушило в этот вечер согласие между обеими дамами. Она увидела это еще яснее, когда на ее вежливое, но твердое напоминание о том, что пациента зовут Чаффи, миссис Приг ответила демоническим смехом.
   У самых лучших из нас имеются свои слабости, и надо сознаться, что если светлый образ миссис Приг омрачало какое-нибудь пятнышко, то оно заключалось в привычке изливать на пациентов далеко не всю язвительность и кислоту, находившиеся в ее распоряжении (как это сделала бы всякая истинно добродушная женщина), но оставлять порядочный запас того и другого для своих приятельниц. Крепко промаринованная лососина и салат с уксусом, сами по себе достаточно кислые, возможно способствовали развитию этой слабости миссис Приг, как способствовало каждое новое обращение к чайнику, ибо друзья этой почтенной дамы неоднократно замечали, что в повышенном настроении она становилась особенно несговорчива. Во всяком случае, верно то, что выражение ее лица стало насмешливым и вызывающим и что она сидела, сложив руки на животе и прищурив один глаз, с довольно оскорбительным по своей наглости видом.
   Заметив это, миссис Гэмп сочла тем более необходимым поставить миссис Приг на место и дать ей понять, что она птица невысокого полета и многим обязана миссис Гэмп. Поэтому, приняв значительный и покровительственный вид, она удостоила миссис Приг особенно пространным ответом.
   – Как вы знаете, Бетси, – сказала миссис Гэмп, – мистер Чаффи страдает слабоумием. Позволю себе заметить, что он, может, вовсе не так слабоумен, как люди о нем думают, а может, и люди не считают его таким слабоумным: что я знаю, то знаю, а чего вы не знаете, того не знаете, так что и не спрашивайте меня, Бетси. Ну так вот, друзья мистера Чаффи пожелали, чтоб за ним был присмотр, и говорят мне: «Миссис Гэмп, не возьметесь ли вы за это? Мы, говорят, и подумать не можем, чтобы доверить его кому-нибудь, кроме вас, Сара, потому что вы, говорят, чистое золото. Так не возьметесь ли вы сами ходить за ним днем и ночью, а цена – какую назначите». – «Нет, говорю, не возьмусь. И не надейтесь. Для одной только женщины на свете, говорю, я бы пошла на такие условия, и ее фамилия Гаррис. Но есть, говорю, у меня одна знакомая, зовут ее Бетси Приг, могу ее рекомендовать, и она мне поможет. На Бетси, говорю, всегда можно положиться, ежели она будет у меня под началом».
   Тут миссис Приг, нисколько не меняя своей обидной манеры, опять напустила на себя рассеянность и протянула руку к чайнику. Этого миссис Гэмп не могла стерпеть. Она схватила миссис Приг за руку и произнесла с большим чувством:
   – Нет, Бетси! Хоть пейте по-честному, как бы там ни было.
   Миссис Приг, получив такой отпор, откинулась на спинку кресла и, прищурив тот же глаз еще более выразительно и сжав руки еще крепче, позволила себе покачать головой из стороны в сторону, озирая свою приятельницу с пренебрежительной улыбкой.
   Миссис Гэмп продолжала:
   – Миссис Гаррис, Бетси…
   – А ну ее, вашу миссис Гаррис! – сказала Бетси Приг.
   Миссис Гэмп взглянула на нее изумленно и негодующе, не веря своим ушам, а миссис Приг, еще больше прищурив глаз и еще крепче сжав руки, произнесла следующие невероятные и достопамятные слова:
   – По-моему, такой особы и вовсе на свете нет!
   Разразившись этой фразой, она наклонилась вперед и щелкнула пальцами – раз, два, три, – с каждым разом все ближе к лицу миссис Гэмп, потом поднялась и стала надевать, капор, словно сознавая, что между ними теперь легла пропасть, которой ничто заполнить не может.
   Потрясение от этого удара было так сильно и неожиданно, что миссис Гэмп сидела, разинув рот и вытаращив глаза, до тех пор, пока Бетси Приг не надела капор и шаль и не запахнула ее на груди. Тут миссис Гэмп восстала – и в прямом и в переносном смысле – и обличила ее.
   – Как! – произнесла миссис Гэмп. – Низкая ты тварь! Я знаю миссис Гаррис вот уже тридцать пять лет, а ты мне говоришь, что ее вовсе нет на свете! Для того ли я была ей верным другом и опорой во всех ее несчастьях, больших и малых, чтобы в конце концов дошло до этого; и как только хватает наглости говорить такие бесстыдные слова, когда ее собственный портрет висит у вас перед глазами! Можете не верить, ежели угодно, можете говорить, будто ее совсем на свете нет, она и глядеть-то на вас не захочет; сколько раз я от нее слышала, когда поминала при ней ваше имя, и чем грешна, к великому моему сожалению: «Как, Сара Гэмп? Вы унижаетесь до нее?» – Да подите вы вон!
   – Ухожу, сударыня, не видите, что ли? – сказала миссис Приг, останавливаясь.
   – Да, уж лучше уходите, сударыня, – сказала миссис Гэмп.
   – А вы знаете, с кем разговариваете, сударыня? – спросила гостья.
   – Как будто бы, – сказала миссис Гэмп, презрительно обводя ее взглядом с головы до ног, – с Бетси Приг. Как будто бы так. Знаю ее как нельзя лучше. Подите вон!
   – И это вы собирались мной командовать! – воскликнула миссис Приг, в свою очередь озирая миссис Гэмп с головы до ног. – Это вы-то, вы? Подумаешь, осчастливила! Да черт бы побрал ваше нахальство! – закричала миссис Приг, мгновенно переходя от насмешки к ярости. – Как вы смеете?
   – Убирайтесь вон! – произнесла миссис Гэмп. – Я за вас краснею.
   – Уж кстати покраснели бы и за себя хоть немножко! – сказала миссис Приг. – Ох уж вы, с вашим Чаффи! Так, значит, несчастный старикашка вовсе не такой слабоумный? Ага!
   – Он скоро и совсем бы рехнулся, если б вас к нему приставить, – сказала миссис Гэмп.
   – Так для этого я вам и понадобилась, вот оно что? – торжествующе воскликнула миссис Приг. – Да? Ну, не рассчитывайте. Шага я к нему не сделаю. Посмотрим, как-то вы без меня обойдетесь. Я с ним никакого дела иметь не хочу.
   – И не будете – вот уж это вы правду сказали! – Заметила миссис Гэмп. – Убирайтесь вон!
   Несмотря на живейшее желание миссис Гэмп видеть своими глазами, как миссис Приг уйдет из ее комнаты, ей это не удалось, потому что Бетси Приг, удаляясь, в сердцах так сильно толкнула кровать, что сверху посыпались деревянные шишки и три-четыре из них очень больно стукнули миссис Гэмп по голове, а когда она опомнилась после деревянного града, миссис Приг уже ушла.
   Она тем не менее испытала удовольствие услышать на лестнице, в коридоре и даже на улице басистый голос Бетси, которая осыпала ее бранью и выражала твердую решимость не иметь ничего общего с мистером Чаффи, после чего с удивлением увидела у себя в квартире вместо Бетси Приг мистера Свидлпайпа с двумя джентльменами.
   – Господи помилуй, что тут такое случилось? – воскликнул маленький брадобрей. – Ну и шум вы обе подняли, миссис Гэмп! Вот эти господа почти все время стояли на лестнице за дверью и никак не могли к вам достучаться, пока у вас там шла баталия, такой был шум и гром! Как бы не подох маленький щегол в лавке, тот, что качает себе воду. От испуга он прямо из сил выбился, столько накачал воды, что ему и в год не выпить. Должно быть, подумал, что пожар!
   Миссис Гэмп тем временем опустилась в кресло и, закатив слезящиеся глаза и сжимая руки, разлилась в горестных жалобах:
   – Ах, мистер Свидлпайп, и мистер Уэстлок тоже, если глаза меня не обманывают, да еще и с приятелем, которого я не имею удовольствия знать! Что я вынесла от Бетси Приг за этот вечер, ни одной душе не известно! Если б она ругала только меня в нетрезвом виде – мне даже и показалось, будто от нее пахнет, когда она пришла, только не верилось как-то, потому что сама я не имею этого обыкновения, – миссис Гэмп, кстати сказать, нагрузилась порядком, и благоухание от чайника распространялось по всей комнате, – я бы это перенесла с кротостью. Но что она говорила про миссис Гаррис, этого и ягненок бы не мог простить. Нет, Бетси! – произнесла миссис Гэмп с необыкновенным чувством. – Даже и червяк не стерпел бы.
   Маленький брадобрей почесал в затылке, покачал головой, покосился на чайник и, осторожно пятясь, вышел из комнаты. Джон Уэстлок, придвинув кресло, сел рядом с миссис Гэмп. Мартин, усевшись в ногах кровати, стал поддерживать ее с другой стороны.
   – Вы, должно быть, хотите знать, что нам нужно? – заметил Джон. – Я вам скажу, когда вы придете в себя. Это не к спеху, несколько минут можно подождать. Как вы себя чувствуете? Лучше?
   Миссис Гэмп, заливаясь слезами, покачала головой и едва слышно пролепетала имя миссис Гаррис.
   – Выпейте немножко… – Джон замялся, не зная, как назвать содержимое чайника.
   – Чаю, – подсказал Мартин.
   – Это не чай, – прошептала миссис Гэмп.
   – Какое-нибудь лекарство, – отозвался Джон. – Выпейте немножко.
   Миссис Гэмп уговорили выпить стаканчик.
   – С одним условием, – расчувствовавшись, заметила она, – что Бетси Приг от меня никогда не получит никакой работы.
   – Разумеется, нет, – сказал Джон. – Уж за собой я ей ходить не позволю, ни в коем случае.
   – Подумать только, – сказала миссис Гэмп, – что она ходила за этим вашим другом и могла услышать такие вещи, ах!