Страница:
– Вот эта, – сказал Гельд, будто здесь была только одна женщина. – Кто она?
– А! – Модольв проследил за его взглядом и наконец сообразил. – Ты смотришь на Эренгерду дочь Кольбейна. Разве ты ее не знаешь? Она ведь родная сестра Асвальда ярла.
– Это она... Я слышал, что у него есть сестра...
– Тогда ты слышал, наверное, что Кольбейн и Асвальд уже почти просватали ее за конунга?
На лице Гельда не отразилось ничего нового: он продолжал смотреть на Эренгерду, впитывая прекрасное видение, как солнечный свет. Модольв не был уверен, что Гельд его слышал.
– Это же лучшая невеста Фьялленланда, – ненавязчиво предостерег Модольв ярл. – Самая знатная, самая красивая, умная... Нет такого достоинства женщины, которым она не обладала бы. А нашему конунгу давно пора снова жениться...
Эренгерда повернула голову и посмотрела на них. Взгляд ее встретился со взглядом Гельда и задержался.
– Йомфру Эренгерда! – позвал ее Модольв ярл. – Если ты не слишком занята беседой, не подойдешь ли ты к нам?
Эренгерда улыбнулась и направилась к ним по песку. Гельд смотрел, как она подходит, и в нем совершалось что-то невероятное: с каждым ее шагом его жизнь обретала все больший и больший смысл. Он как будто лишь сейчас впервые стал дышать, а как раньше жил – самому непонятно.
– Кто эти достойные люди? – весело и учтиво осведомилась Эренгерда, приблизившись. – Я вижу, они приехали с моим братом, но только сам он не нашел для них времени. У него есть что сказать конунгу, а своей родне он предоставил умирать от любопытства. Братья – они все таковы. Я даже знаю девушку, которая обо всем узнает раньше меня!
Она лукаво улыбнулась Модольву, намекая на какое-то обстоятельство, о котором знали все обитатели Аскефьорда, но не знали гости.
– Зато тут есть человек, который может рассказать тебе обо всем не хуже самого Асвальда ярла, зато гораздо раньше! – тут же откликнулся Гельд. – И поверь, йомфру, никакой другой девушке я не расскажу об этом охотнее, чем тебе.
Эренгерда вопросительно подняла брови и посмотрела на Модольва. «Кто здесь такой смелый, хотя и не слишком учтивый?» – спрашивал ее взгляд. Гельду было не до правил: все в нем трепетало от восхищения перед каждой чертой ее лица, ее красота язвила, но причиняла не боль, а блаженство. Хотелось смотреть без конца, ни о чем не думая. Он с трудом заставил себя заговорить, чтобы только не стоять, как идол Фрейра в святилище Островного пролива. Надо ли удивляться, что речь вышла не слишком удачной?
– Не сердись на него, Фрейя [70]нарядов! – Модольв улыбнулся. – При виде тебя иные лишаются языка, а иные, напротив, становятся красноречивыми. А этому человеку красноречия не занимать. Если бы красноречием можно было торговать, то он скоро стал бы богаче Фафнира.
– Вот как? – Эренгерда бросила Гельду лукавый взгляд. – Я рада, что вижу столь выдающегося человека! Так узнаю я сегодня его имя, или мне придется подождать до Середины Зимы?
Модольв назвал ей обоих торговцев. Эренгерда улыбнулась Бьёрну, а на Гельда смотрела с открытым любопытством и тайным лукавством. Она заметила его еще раньше, чем он ее, еще когда он здоровался с Модольвом ярлом. На первый взгляд барландец с обрезанными на середине высокого лба волосами показался ей страх как некрасив: продолговатое лицо, а рот от улыбки слишком широкий, скулы выступают, глаза спрятались в щелочки. Но сейчас он уже не улыбался и стал несколько благообразнее. И глаза у него умные, лицо осмысленное, хотя и несколько обалдевшее– ну, это вполне понятно! Мало ли людей таращило на нее глаза с тех пор, как ей исполнилось тринадцать.
– Вы, должно быть, привезли много товаров? – спросила она у самого Гельда.
– А как же! – с привычным оживлением ответил он, но смотрел на нее так, что было ясно: он думает не о товарах. Эренгерда улыбнулась и поздравила саму себя: заставить торговца забыть о товарах – великий подвиг.
– У нас есть цветное сукно, гладкое, полосатое и даже узорное, с востока, – пустился рассказывать второй торговец, пожилой и темнобородый. – Есть еще немного литой бронзы, есть серебряные украшения говорлинской работы – чудесные ожерелья, не многим хуже Брисингамена [71]самой Фрейи! Если ты захочешь все это посмотреть, йомфру, мы будем рады тебе показать.
– Ты можешь посмотреть прямо сейчас, пока товары не перенесли с корабля. – Гельд слегка кивнул, в ту сторону, где стоял у воды «Кабан», не сводя глаз с Эренгерды. – И выбрать себе в подарок, что понравится.
– Я не так бедна, чтобы принимать подарки! – Эренгерда улыбнулась, но за внешней приветливостью ясно сквозила уверенная гордость. – Мой отец достаточно богат, чтобы купить весь ваш корабль, если он мне понравится. И незачем торопиться. Я все успею посмотреть, когда мне захочется. Пойдем, Марэйд. Наверное, Асвальд ярл уже ушел от конунга. Кланяйся от меня фру Стейнвёр, Модольв ярл!
Гельд смотрел вслед уходящей Эренгерде и даже ни о чем не думал. Он был слишком полон впечатлениями, чтобы их осмыслить. Он был захвачен ее образом, видением ее прекрасного лица, подвижного и приветливого, и взгляд ее светлых глаз по-прежнему сиял в его памяти. Впервые ему встретилось такое сочетание дружелюбия и гордости, слитых так прочно и естественно, словно они и не могут быть отдельно друг от друга. Это о ней говорил Хеймдалль:
– Ну, что, так и будешь стоять, как свартальв, застигнутый солнцем? – с мягкой насмешкой спросил Модольв ярл. – Так мне приказать вести ваш корабль к Медвежьей Долине? Это еще немного выше по фьорду.
– Нет, пожалуй, – ответил Гельд и наконец посмотрел на Модольва. – Я очень благодарен тебе, ярл, за твою дружбу и приглашение, но сейчас, я думаю... Ты совершенно прав, Бьёрн! – Он положил руку на плечо товарищу. – Нам лучше всего остановиться у Асвальда ярла. Ведь он пригласил нас первым.
На добром лице Бьёрна отразилась тревога, будто рядом вспыхнул пожар. Модольв ярл двинул бровями и постарался сдержать усмешку.
Ко времени вечернего пира у Борглинды так гудела голова, что она едва помнила, где она и почему. В Девичьей усадьбы Аскегорд оказалось довольно просторно, им с Нельдой и Свейном сразу указали широкую лежанку в самом дальнем от двери углу.
– Там тихо! – сказала женщина с рябинками на лбу и подбородке, приведшая их. – От гридницы далеко... ну, сама знаешь. Там раньше спала Хильда, что нянчила конунговых сыновей, пока они маленькие были. Я насчет бани уже сказала... вон там ларь, я сейчас уберу... – Она скинула с ларя ворох всякого тряпья и приподняла крышку. – Там еще внутри, но я потом вытащу... Потом фру Стейнвёр придет, она...
В ожидании фру Стейнвёр (не зная даже, кто это) Борглинда сидела на лежанке и покачивала на руках Свейна. Нельда тем временем перекладывала в ларь их пожитки. Борглинда старалась туда не смотреть: у них с рабыней вещей почти поровну. По два-три платья и по нескольку рубашек. И неизвестно, надолго ли им придется обосноваться здесь. По дороге она спрашивала у Гельда, он сказал, что на время совместного похода, о котором шла речь. А когда будет этот поход? И отдадут ли ее потом обратно? Рассказывали про иных заложников, которые состарились в чужом доме. Не отвечая на болтовню рябой служанки, Борглинда сидела насупившись: все вокруг было чужим и неприятным. И самым страшным было то, что этому не предвиделось конца.
Фру Стейнвёр, невысокая, но подвижная до суетливости женщина, появилась, когда Борглинда и Нельда уже вернулись из бани.
– Вот она ты! – воскликнула Стейнвёр, увидев ее, точно Борглинда была иголкой, которую она долго искала по всему дому. – Уже помылись? Хорошо. Одевайся, конунг хочет, чтобы ты была на пиру. Да и как же иначе? Такая знатная девица должна бывать на пирах. Ты ведь бывала на пирах у вас дома? Сколько тебе лет? Семнадцать?
– Пятнадцать, – впервые подала голос Борглинда.
– Да ну? – Стейнвёр наклонилась к ее лицу. – Тут впотьмах не очень-то разглядишь... Как хочешь, а я бы дала тебе все семнадцать. Я-то в пятнадцать гляделась на двенадцать... Впрочем, Кари ярл меня разглядел, а о других мне нечего жалеть. У тебя дома остался жених?
Борглинда мотнула головой.
– Странно! – Стейнвёр всплеснула руками. – О чем только твои родичи думали? Такую как ты чем раньше выдать замуж, тем лучше. Ну, за этим дело не станет, если ваших женихов перебили, то у нас их осталось сколько угодно! Ты не плачешь? – строго осведомилась она, опять нагнувшись к лицу Борглинды.
– Нет! – Борглинда решительно мотнула головой и с вызовом глянула в светлые, по-птичьи округленные глаза Стейнвёр. Что-то в ней возмущалось в ответ на безразличную болтливость здешней хозяйки. Как будто она просто дальняя родственница, приехавшая погостить на зиму!
– И правильно! – одобрила Стейнвёр. – В плаксах ничего хорошего нет. Моя Ингвильда уж на что хорошая невестка, а только когда Хродмара нет, сидит молчит и в стену смотрит, и слова от нее не добьешься...
– Ингвильда! – Борглинда встрепенулась. – Она здесь? А можно ее увидеть?
– Да ты ее знаешь? – Стейнвёр как будто удивилась. – Она осталась дома. Ей сейчас не до пиров, ее не будет. К Середине Зимы нас станет на одного больше, так что она не выходит. Но ты можешь как-нибудь к нам зайти. Тут недалеко, кто-нибудь из хирдманов тебя проводит. Если конунг разрешит.
Гости уже собирались на пир, усадьба гудела, и даже в «тихий» дальний угол долетали разнообразные голоса. Женщины нарядились, и у Борглинды разбегались глаза: жены хирдманов все до одной щеголяли в тонких рубашках, в крашеных платьях, с серебряными застежками, ожерельями, обручьями. Жены хирдманов! А она, дочь Лейрингов, имеет одно-единственное крашеное платье, сколотое бронзовыми застежками, и одно-единственное серебряное украшение, подаренное... как хорошо, что здесь никто не знает, что ожерелье с бубенчиком ей подарил Гельд! Борглинда не расставалась с ним и снова повесила на шею, когда переоделась. Ей очень нравились красивые завитушки из напаянной проволоки, украшавшие бубенчик и бусинки. Но рядом с великолепными уборами здешних женщин этот полудетский бубенчик выглядел убого. «Все это наше! – мрачно думала Борглинда, провожая глазами то одну, то другую пробегавшую фигуру. – Все из награбленного. Очень вам подходит, рябые валькирии!»
В самом деле, многие здешние женщины, не исключая и фру Стейнвёр, сохранили на лицах рябинки от давней «гнилой смерти». Борглинда могла позлорадствовать в глубине души, но все равно чувствовала себя подавленно и отчужденно. Беззлобная разговорчивость фру Стейнвёр не могла сломать стены, которая между ними стояла.
На пиру Борглинду посадили ближе к краю стола. На самом краю сидела фру Стейнвёр, потом красивая светловолосая девушка с золотым обручем на лбу, а потом она. Так распорядился конунг, сказала ей Стейнвёр, и добавила, что это большая честь. Борглинда вздернула нос: а как же еще?
Всю середину гридницы занимало дерево, ясень, растущий из пола и уходящий ветвями в дыру в кровле. Дыра была обколочена досками почти до ширины самого ствола, но все же из нее тянуло холодом. Ствол ясеня мешал увидеть всю гридницу, но зато с места Борглинды было хорошо видно почетное сиденье хозяина. Торбранд конунг еще в самом начале бросил на нее холодноватый взгляд, и она поняла, почему ее здесь посадили: чтобы ему было ее видно.
Гордый Асвальд ярл поместился на втором почетном сиденьи, напротив, и от Борглинды его загораживал ясень. Зато она видела всех здешних «красавцев» – и Хродмара сына Кари, и того одноглазого, Эрнольва ярла. Хорошие, однако, ярлы у Торбранда конунга! Прозвища сами за себя говорят: Рябой, Одноглазый, Сутулый. Только Глухого и Хромого не хватает. Может есть, если поискать. Тинг увечных троллей!
Эта мысль заставила Борглинду фыркнуть от смеха, и красивая девушка с золотым обручем обернулась.
– Ты – Борглинда дочь Халькеля? – спросила она. – Мой брат мне про тебя рассказывал.
– Какой брат?
– Асвальд сын Кольбейна. Это из-за тебя его посадили на почетное место. Наконец-то мы утерли нос Хродмару ярлу!
Последнее она прошептала в самое ухо Борглинде. пользуясь тем, что фру Стейнвёр отвернулась и разговаривает с кем-то за мужским столом.
– Вон он какой хмурый! – Эренгерда стрельнув глазами в сторону Хродмара, который теперь сидел рядом с конунгом. – Недоволен, что лишился почетного места. Как говорится, перевалился с перины на солому!
– Хороша же у вас солома, – буркнула Борглинда.
–Да, ничего. Здесь еще мало что есть. – Эренгерда окинула небрежным взглядом ковры и оружие на стенах. – А вот у нас в Висячей Скале такие есть ковры, такое серебро... Приходи как-нибудь поглядеть.
«А гостеприимный здесь народ! – ядовито отметила Борглинда про себя. – Приходи поглядеть! Она не боится, что я среди ее ковров узнаю свои собственные? Или она этого и хочет?»
Вдруг она заметила Гельда и так обрадовалась, что чуть не задохнулась и сама удивилась своей радости. Он сидел далеко, у самых дверей, и смотрел на нее... Нет, не совсем. Он смотрел в ее сторону, но Борглинде не удавалось поймать его взгляд. Слишком далеко.
Торбранд конунг поднялся на своем месте и поднял кубок. Борглинда опустила глаза. Уж ее-то никто не заставит пить за победы этого племени!
Фьялли вокруг нее кричали, так что уши закладывало, гремели рукоятками ножей по столам. Кубок Тору, кубок Одину, кубок Ньёрду, кубок Фрейру, кубок предкам, кубок павшим... Борглинда сидела зажмурившись, и ей казалось, что от этого грохота все щиты со стен гридницы сейчас повалятся прямо ей на голову. Все время пира ее как ножом резало чувство своей отчужденности, неуместности, и от него хотелось провалиться в земляной пол. От острого и болезненного сознания одиночества наворачивались слезы, горло сжималась, и Борглинда ломала пальцы под столом, ругая себя всякими словами, чтобы только не дать слезам выползти из-под опущенных век.
– Липа ожерелий! Что-то невеселая! – сказал кто-то рядом с ней. – Ну-ка, погляди на меня!
Голос звучал так настойчиво, что, видно, обращался к ней. Борглинда подняла глаза, моргая мокрыми ресницами; лицо ее казалось гневным. Рядом с ней стоял, протягивая полупустой кубок, один парень из ходивших с Асвальдом – раскрасневшийся, со светлыми влажными и смутно-счастливыми глазами. – Теперь мы дома, грустить больше нечего! – с пьяным добродушием приговаривал он, протягивая ей кубок в слегка качающейся руке. – Выпей со мной! Я достаточно хорошего рода, чтобы ты могла пить со мной из одного кубка!
– Поди прочь, Исбьёрн! – строго прикрикнула на него Эренгерда, и Борглинда была ей благодарна, что самой не приходится отвечать. – Ты совсем пьян и не соображаешь. Очень ей хочется с тобой пить! Вон, поди к Альвине, она будет рада. Она тебя так ждала!
– Эренгерда, не злись! – Исбьёрн сын Стейнара протянул руку и хотел дружески погладить первую красавицу по плечу, но она отстранилась. – Чего плохого, если она выпьет со мной? Ей так скучно...
– Очень ей весело с тобой пить! Ты бы пил со всеми подряд, если бы оказался в заложниках на Остром мысу?
– Я? – Исбьёрн не понял и ухмыльнулся. – В заложниках на Остром мысу?
Тут ему стало смешно, и от смеха он так закачался, что Борглинда испугалась, как бы он не упал прямо на них.
– Пойдем, Исбьёрн, пойдем! Выпьем в другом месте! Не загораживай женскую скамью, такими красавицами все хотят полюбоваться! – К нему подошел Хьёрлейв Изморозь и повел прочь. Эренгерда бросила ему вслед благодарный взгляд.
Железная голова квитта лежала на земле возле ствола священного ясеня, и фьялли тянули шеи, чтобы на нее посмотреть. Асвальд ярл уже давно повествовал о своем походе; Эренгерда слушала, лукаво посмеиваясь, но Борглинда видела, что та очень гордится своим братом. Она бы тоже гордилась, если бы Асвальд погиб в Битве Конунгов, а ее собственный брат Свейн собирал дань с фьяллей и рассказывал об этом в гриднице Лейрингов. Борглинда старалась не слушать, даже не искала случая уличить славного ярла во лжи. Ведь что-нибудь он да приукрасит, как же без этого? Но кто ей поверит? Кто станет ее слушать, когда у всех на виду лежит голова квитта, которую ведьма затем и сделала железной, чтобы ее можно было привезти?
Только когда впереди кто-то назвал имя Гельда, Борглинда подняла глаза. Гельд вышел вперед и остановился в нескольких шагах перед Торбрандом конунгом; Хьёрлейв Изморозь говорил что-то, видимо, перечисляя конунгу его заслуги, а Гельд стоял, слегка склонив голову. Борглинда отдыхала душой, впервые за этот тягостный вечер отвлекшись от неприятного, и любовалась Гельдом, будто он был ее братом. Как хорошо он держится перед конунгом: ни постыдной робости, ни глупой заносчивости, а одно спокойное, непринужденное достоинство! И как он хорошо одет: зеленая рубаха с легким коричневатым отливом, совсем новая, и накидка из рыжеватых куниц, сразу видно, что говорлинские – такой гладкий и блестящий мех. Золотое обручье на руке, какое не у всякого ярла найдешь, и пояс весь в литых бронзовых накладках. Открытое, приветливое лицо Гельда показалось ей вдруг таким красивым, что дух захватило и в груди стало тепло. Хотелось смотреть на него без конца.
– Этот, я слышала, ездил с вами? – шепнула ей на ухо Эренгерда, но Борглинда, засмотревшись, не сразу расслышала ее вопрос. – Он что, каждый день так одевается?
– Что? Одевается? – Борглинда наконец посмотрела на соседку, не поняв, о чем она.
– Должно быть, его торговые дела идут хорошо, раз он так нарядился? – с любопытством продолжала Эренгерда. – По одежде его можно принять за ярла, а не за торговца.
– Если бы каждый ярл так умел воевать, как он торгует! – сказала Борглинда. На язык просился намек, что без Гельда и доблестный Асвальд ярл не много успел бы.
– Должно быть, он не только это умеет, если конунг нашел, о чем с ним поговорить, – опять сказала Эренгерда. – Наверное, это умный и знающий человек?
В ее голосе была непонятная насмешка, и Борглинда обиделась.
– Он поумнее многих, кого я знаю! – пылко воскликнула она. – Если бы не он, твой брат едва ли бы хвалился этой железной головой! Скорее его собственная голова досталась бы в добычу кому-то другому! И он солжет, если скажет, что это не так!
– О-о! – удивленно протянула Эренгерда. Но ей было приятно, что барландца так расхваливают. Всегда приятнее, когда тобой восхищается достойный человек, а не какой-нибудь лентяй и болтун!
– Я рад, что Асвальд ярл сумел привлечь на свою сторону такого достойного человека! – долетел до них голос Торбранда конунга, и Борглинда забыла об Эренгерде. – Я рад принять тебя в Аскефьорде, и надеюсь мы будем друзьями.
– Не моя вина будет, конунг, если наша дружба не сложится! – ответил Гельд. – Кто бы на моем месте не ценил дружбы такого человека, как ты!
Торбранд конунг слегка улыбнулся уголком рта, в котором по привычке держал соломинку. Гельд не знал, как редко улыбается конунг фьяллей, но чувствовал, что понравился ему. Не так плохо для начала.
– Думаю, ты не откажешься принять кубок от одной из наших женщин, – сказал Торбранд. – И оставить его себе в залог нашей дружбы.
– Если я не прошу слишком многого, мне бы хотелось, чтобы кубок поднесла мне вон та красивая девушка. – Гельд вежливо, но уверенно кивнул на Эренгерду, будто и не знал, кто она. – Если ты, конунг, позволишь, – скромно добавил он.
Вот так. Я у вас человек чужой, новый, мне простительно не знать, на ком ваш конунг подумывает жениться. Спрос не вина, как говорят у говорлинов. Зато если он позволит... Гельд сам не знал, что ему это даст, но принять кубок из рук гордой Эренгерды, да еще на виду у всех фьяллей... После этого она уже не сможет делать вид, что не замечает проезжего торговца.
– Йомфру Эренгерда! – негромко позвал Торбранд конунг.
Девушка встала – высокая, стройная, золотоволосая – береза злата, как сказал бы иной скальд. Конунг сделал ей знак подойти, и она плавно, с ловкостью обходя сидящих и стоящих, приблизилась к священному ясеню. Торбранд двинул кистью, и служанка подала Эренгерде серебряный кубок заморской работы – со стенками, как бы составленными из крупных земляничных листьев, но с ровными краями. В нем мягко пенился тепловатый мед, пахнущий малиной.
Торбранд конунг легким движением указал Эренгерде на кубок и на Гельда. Она часто подносила кубки гостям, которым Торбранд хотел оказать честь, но эта просьба ее удивила. Эренгерда недоумевающе глянула на конунга.
– Ты, я думаю, будешь не прочь подать кубок человеку, который так помог твоему брату, – сказал Торбранд. – Ведь вы приняли его в своем доме?
–Ах... – сказала Эренгерда, стараясь справиться с растерянностью. – Мой брат столько времени уделил тебе, конунг, что я не успела узнать...
Она все же была смущена: конунг вправе оказывать честь кому угодно, но подносить кубок торговцу, у которого собираешься разве что купить пару бронзовых булавок...
Конунг смотрел на нее спокойно, даже с проблеском добродушной насмешки, но это добродушие было как тоненькая пленочка подтаявшей воды на поверхности льда. Весь Аскефьорд отлично знал крепость его воли и неизменность решений. И особенно она, которой предстояло стать его женой и которая думала о нем так много, как никто другой.
Эренгерда взяла кубок и повернулась к Гельду. Гордость – не то же самое, что спесь. Как говорится, чести ждут от того, у кого ее много. Пусть барландцу будет много чести – у нее-то ведь не убавится.
– Я приветствую тебя в Аскефьорде и в доме нашего конунга, Гельд сын...
– Воспитанник Альва, – вполголоса подсказал кто-то, кажется, Хьёрлейв Изморозь.
– Гельд воспитанник Альва, – поправилась Эренгерда.
Она только сейчас заметила эту странность и мельком удивилась: у него что, и отца нет? Торговец слегка улыбался ей, больше глазами, чем ртом, и взгляд его на миг напомнил ей взгляд Торбранда конунга: внутренняя твердость под внешней мягкостью. Он тоже совсем не так прост, как притворяется!
– Мы рады приобрести такого друга и надеемся, что дружба наша продлится долго и принесет много отрадных плодов! – закончила Эренгерда, не выдавая своих догадок, дружелюбно улыбнулась и радушно протянула Гельду кубок.
Он улыбнулся ей в ответ. Девушка умная и гордая – понимает, что заносчивость делает смешным. Молодец! Куда умнее своего брата! Принимая кубок, Гельд подвинулся к ней несколько ближе, чем требовалось, и незаметно погладил ладонями ее руки, обхватившие земляничные листья из серебра. Вот уж это лишнее! Эренгерда быстро глянула ему в лицо, в ее глазах было выразительное удивление. «Что ты себе позволяешь воспитанник Альва? Ты не забылся?» – ясно сказал ее взгляд, а Гельд уверенно и открыто улыбнулся в ответ. «Именно это. Ничуть».
Асвальд провожал Эренгерду глазами, и взгляд его враждебно похолодел. Он тоже кое-что видел и чуть было не раскаялся в том, что привез Гельда в Аскефьорд.
Эренгерда отошла назад к своему месту. Квиттингская заложница сидела по-прежнему хмурая и не поглядела на нее, когда Эренгерда подошла.
– А он у вас не страдает застенчивостью! – сказала Эренгерда, смеясь над собственным горячим румянцем.
Это происшествие взволновало ее: ей хотелось и возмущаться, и смеяться, а сердце так сильно билось, что она была удивлена: с чего это? Гости поглядывали на нее, и Эренгерда смеялась, чтобы скрыть смущение, ей было чего-то стыдно и притом весело.
Борглинда не ответила, ее напряженный взгляд был устремлен куда-то в сторону.
– Кого ты там нашла? – обратилась к ней Эренгерда, стараясь отвлечься. – Тебе кто-то нравится? Позвать тебе его?
Борглинда мотнула головой.
– Вон... У двери... Красное платье... – невнятно пробормотала она, глядя так, будто видит собственную фюльгью [74].
– Где? – Эренгерда проследила за ее взглядом. Возле двери Хильдирид Хохотушка тащила за руку своего отца, Арнвида ярла. Арнвид Сосновая Игла, здоровенный бородач, был так пьян, что не мог стоять и падал, бессмысленно улыбаясь и цепляясь свободной рукой за стену. Хильдирид нервно смеялась, страдальчески двигая бровями и призывая парней вокруг помочь ей. На ней было красное платье с широкими полосами вышивки синей шерстью на груди и на подоле.
– Ну, и что? – спросила Эренгерда.
– Ничего! – Борглинда криво дернула ртом, пытаясь изобразить усмешку. – Это мое.
– А! – Модольв проследил за его взглядом и наконец сообразил. – Ты смотришь на Эренгерду дочь Кольбейна. Разве ты ее не знаешь? Она ведь родная сестра Асвальда ярла.
– Это она... Я слышал, что у него есть сестра...
– Тогда ты слышал, наверное, что Кольбейн и Асвальд уже почти просватали ее за конунга?
На лице Гельда не отразилось ничего нового: он продолжал смотреть на Эренгерду, впитывая прекрасное видение, как солнечный свет. Модольв не был уверен, что Гельд его слышал.
– Это же лучшая невеста Фьялленланда, – ненавязчиво предостерег Модольв ярл. – Самая знатная, самая красивая, умная... Нет такого достоинства женщины, которым она не обладала бы. А нашему конунгу давно пора снова жениться...
Эренгерда повернула голову и посмотрела на них. Взгляд ее встретился со взглядом Гельда и задержался.
– Йомфру Эренгерда! – позвал ее Модольв ярл. – Если ты не слишком занята беседой, не подойдешь ли ты к нам?
Эренгерда улыбнулась и направилась к ним по песку. Гельд смотрел, как она подходит, и в нем совершалось что-то невероятное: с каждым ее шагом его жизнь обретала все больший и больший смысл. Он как будто лишь сейчас впервые стал дышать, а как раньше жил – самому непонятно.
– Кто эти достойные люди? – весело и учтиво осведомилась Эренгерда, приблизившись. – Я вижу, они приехали с моим братом, но только сам он не нашел для них времени. У него есть что сказать конунгу, а своей родне он предоставил умирать от любопытства. Братья – они все таковы. Я даже знаю девушку, которая обо всем узнает раньше меня!
Она лукаво улыбнулась Модольву, намекая на какое-то обстоятельство, о котором знали все обитатели Аскефьорда, но не знали гости.
– Зато тут есть человек, который может рассказать тебе обо всем не хуже самого Асвальда ярла, зато гораздо раньше! – тут же откликнулся Гельд. – И поверь, йомфру, никакой другой девушке я не расскажу об этом охотнее, чем тебе.
Эренгерда вопросительно подняла брови и посмотрела на Модольва. «Кто здесь такой смелый, хотя и не слишком учтивый?» – спрашивал ее взгляд. Гельду было не до правил: все в нем трепетало от восхищения перед каждой чертой ее лица, ее красота язвила, но причиняла не боль, а блаженство. Хотелось смотреть без конца, ни о чем не думая. Он с трудом заставил себя заговорить, чтобы только не стоять, как идол Фрейра в святилище Островного пролива. Надо ли удивляться, что речь вышла не слишком удачной?
– Не сердись на него, Фрейя [70]нарядов! – Модольв улыбнулся. – При виде тебя иные лишаются языка, а иные, напротив, становятся красноречивыми. А этому человеку красноречия не занимать. Если бы красноречием можно было торговать, то он скоро стал бы богаче Фафнира.
– Вот как? – Эренгерда бросила Гельду лукавый взгляд. – Я рада, что вижу столь выдающегося человека! Так узнаю я сегодня его имя, или мне придется подождать до Середины Зимы?
Модольв назвал ей обоих торговцев. Эренгерда улыбнулась Бьёрну, а на Гельда смотрела с открытым любопытством и тайным лукавством. Она заметила его еще раньше, чем он ее, еще когда он здоровался с Модольвом ярлом. На первый взгляд барландец с обрезанными на середине высокого лба волосами показался ей страх как некрасив: продолговатое лицо, а рот от улыбки слишком широкий, скулы выступают, глаза спрятались в щелочки. Но сейчас он уже не улыбался и стал несколько благообразнее. И глаза у него умные, лицо осмысленное, хотя и несколько обалдевшее– ну, это вполне понятно! Мало ли людей таращило на нее глаза с тех пор, как ей исполнилось тринадцать.
– Вы, должно быть, привезли много товаров? – спросила она у самого Гельда.
– А как же! – с привычным оживлением ответил он, но смотрел на нее так, что было ясно: он думает не о товарах. Эренгерда улыбнулась и поздравила саму себя: заставить торговца забыть о товарах – великий подвиг.
– У нас есть цветное сукно, гладкое, полосатое и даже узорное, с востока, – пустился рассказывать второй торговец, пожилой и темнобородый. – Есть еще немного литой бронзы, есть серебряные украшения говорлинской работы – чудесные ожерелья, не многим хуже Брисингамена [71]самой Фрейи! Если ты захочешь все это посмотреть, йомфру, мы будем рады тебе показать.
– Ты можешь посмотреть прямо сейчас, пока товары не перенесли с корабля. – Гельд слегка кивнул, в ту сторону, где стоял у воды «Кабан», не сводя глаз с Эренгерды. – И выбрать себе в подарок, что понравится.
– Я не так бедна, чтобы принимать подарки! – Эренгерда улыбнулась, но за внешней приветливостью ясно сквозила уверенная гордость. – Мой отец достаточно богат, чтобы купить весь ваш корабль, если он мне понравится. И незачем торопиться. Я все успею посмотреть, когда мне захочется. Пойдем, Марэйд. Наверное, Асвальд ярл уже ушел от конунга. Кланяйся от меня фру Стейнвёр, Модольв ярл!
Гельд смотрел вслед уходящей Эренгерде и даже ни о чем не думал. Он был слишком полон впечатлениями, чтобы их осмыслить. Он был захвачен ее образом, видением ее прекрасного лица, подвижного и приветливого, и взгляд ее светлых глаз по-прежнему сиял в его памяти. Впервые ему встретилось такое сочетание дружелюбия и гордости, слитых так прочно и естественно, словно они и не могут быть отдельно друг от друга. Это о ней говорил Хеймдалль:
Эрна – Эренгерда... Даже имя похоже. Это настоящая дочь знатного вождя, годная в жены самому конунгу... Но даже воспоминание о ее обручении с конунгом не волновало сейчас Гельда. Он ничего не хотел и не строил никаких замыслов. Он видел много девушек и женщин, видел Альвборг дочь Хильмира, которую в Эльвенэсе прозвали Светило Альвов, видел жену квартингского конунга, про которую говорили, что раньше она была валькирией... Видел даже настоящую валькирию, Альвкару, когда она несколько лет назад во всем блеске небесного величия явилась над полем тинга раудов возле Островного пролива. Но никогда еще ничей образ не потрясал и не заполнял его так всецело. Ему требовалось время, чтобы вспомнить самого себя.
По влажным дорогам
посланцы поехали,
путь свой держали
к дому Херсира ;
дочь его умная,
с белым лицом
и тонкими пальцами
Эрной звалась. [73]
– Ну, что, так и будешь стоять, как свартальв, застигнутый солнцем? – с мягкой насмешкой спросил Модольв ярл. – Так мне приказать вести ваш корабль к Медвежьей Долине? Это еще немного выше по фьорду.
– Нет, пожалуй, – ответил Гельд и наконец посмотрел на Модольва. – Я очень благодарен тебе, ярл, за твою дружбу и приглашение, но сейчас, я думаю... Ты совершенно прав, Бьёрн! – Он положил руку на плечо товарищу. – Нам лучше всего остановиться у Асвальда ярла. Ведь он пригласил нас первым.
На добром лице Бьёрна отразилась тревога, будто рядом вспыхнул пожар. Модольв ярл двинул бровями и постарался сдержать усмешку.
Ко времени вечернего пира у Борглинды так гудела голова, что она едва помнила, где она и почему. В Девичьей усадьбы Аскегорд оказалось довольно просторно, им с Нельдой и Свейном сразу указали широкую лежанку в самом дальнем от двери углу.
– Там тихо! – сказала женщина с рябинками на лбу и подбородке, приведшая их. – От гридницы далеко... ну, сама знаешь. Там раньше спала Хильда, что нянчила конунговых сыновей, пока они маленькие были. Я насчет бани уже сказала... вон там ларь, я сейчас уберу... – Она скинула с ларя ворох всякого тряпья и приподняла крышку. – Там еще внутри, но я потом вытащу... Потом фру Стейнвёр придет, она...
В ожидании фру Стейнвёр (не зная даже, кто это) Борглинда сидела на лежанке и покачивала на руках Свейна. Нельда тем временем перекладывала в ларь их пожитки. Борглинда старалась туда не смотреть: у них с рабыней вещей почти поровну. По два-три платья и по нескольку рубашек. И неизвестно, надолго ли им придется обосноваться здесь. По дороге она спрашивала у Гельда, он сказал, что на время совместного похода, о котором шла речь. А когда будет этот поход? И отдадут ли ее потом обратно? Рассказывали про иных заложников, которые состарились в чужом доме. Не отвечая на болтовню рябой служанки, Борглинда сидела насупившись: все вокруг было чужим и неприятным. И самым страшным было то, что этому не предвиделось конца.
Фру Стейнвёр, невысокая, но подвижная до суетливости женщина, появилась, когда Борглинда и Нельда уже вернулись из бани.
– Вот она ты! – воскликнула Стейнвёр, увидев ее, точно Борглинда была иголкой, которую она долго искала по всему дому. – Уже помылись? Хорошо. Одевайся, конунг хочет, чтобы ты была на пиру. Да и как же иначе? Такая знатная девица должна бывать на пирах. Ты ведь бывала на пирах у вас дома? Сколько тебе лет? Семнадцать?
– Пятнадцать, – впервые подала голос Борглинда.
– Да ну? – Стейнвёр наклонилась к ее лицу. – Тут впотьмах не очень-то разглядишь... Как хочешь, а я бы дала тебе все семнадцать. Я-то в пятнадцать гляделась на двенадцать... Впрочем, Кари ярл меня разглядел, а о других мне нечего жалеть. У тебя дома остался жених?
Борглинда мотнула головой.
– Странно! – Стейнвёр всплеснула руками. – О чем только твои родичи думали? Такую как ты чем раньше выдать замуж, тем лучше. Ну, за этим дело не станет, если ваших женихов перебили, то у нас их осталось сколько угодно! Ты не плачешь? – строго осведомилась она, опять нагнувшись к лицу Борглинды.
– Нет! – Борглинда решительно мотнула головой и с вызовом глянула в светлые, по-птичьи округленные глаза Стейнвёр. Что-то в ней возмущалось в ответ на безразличную болтливость здешней хозяйки. Как будто она просто дальняя родственница, приехавшая погостить на зиму!
– И правильно! – одобрила Стейнвёр. – В плаксах ничего хорошего нет. Моя Ингвильда уж на что хорошая невестка, а только когда Хродмара нет, сидит молчит и в стену смотрит, и слова от нее не добьешься...
– Ингвильда! – Борглинда встрепенулась. – Она здесь? А можно ее увидеть?
– Да ты ее знаешь? – Стейнвёр как будто удивилась. – Она осталась дома. Ей сейчас не до пиров, ее не будет. К Середине Зимы нас станет на одного больше, так что она не выходит. Но ты можешь как-нибудь к нам зайти. Тут недалеко, кто-нибудь из хирдманов тебя проводит. Если конунг разрешит.
Гости уже собирались на пир, усадьба гудела, и даже в «тихий» дальний угол долетали разнообразные голоса. Женщины нарядились, и у Борглинды разбегались глаза: жены хирдманов все до одной щеголяли в тонких рубашках, в крашеных платьях, с серебряными застежками, ожерельями, обручьями. Жены хирдманов! А она, дочь Лейрингов, имеет одно-единственное крашеное платье, сколотое бронзовыми застежками, и одно-единственное серебряное украшение, подаренное... как хорошо, что здесь никто не знает, что ожерелье с бубенчиком ей подарил Гельд! Борглинда не расставалась с ним и снова повесила на шею, когда переоделась. Ей очень нравились красивые завитушки из напаянной проволоки, украшавшие бубенчик и бусинки. Но рядом с великолепными уборами здешних женщин этот полудетский бубенчик выглядел убого. «Все это наше! – мрачно думала Борглинда, провожая глазами то одну, то другую пробегавшую фигуру. – Все из награбленного. Очень вам подходит, рябые валькирии!»
В самом деле, многие здешние женщины, не исключая и фру Стейнвёр, сохранили на лицах рябинки от давней «гнилой смерти». Борглинда могла позлорадствовать в глубине души, но все равно чувствовала себя подавленно и отчужденно. Беззлобная разговорчивость фру Стейнвёр не могла сломать стены, которая между ними стояла.
На пиру Борглинду посадили ближе к краю стола. На самом краю сидела фру Стейнвёр, потом красивая светловолосая девушка с золотым обручем на лбу, а потом она. Так распорядился конунг, сказала ей Стейнвёр, и добавила, что это большая честь. Борглинда вздернула нос: а как же еще?
Всю середину гридницы занимало дерево, ясень, растущий из пола и уходящий ветвями в дыру в кровле. Дыра была обколочена досками почти до ширины самого ствола, но все же из нее тянуло холодом. Ствол ясеня мешал увидеть всю гридницу, но зато с места Борглинды было хорошо видно почетное сиденье хозяина. Торбранд конунг еще в самом начале бросил на нее холодноватый взгляд, и она поняла, почему ее здесь посадили: чтобы ему было ее видно.
Гордый Асвальд ярл поместился на втором почетном сиденьи, напротив, и от Борглинды его загораживал ясень. Зато она видела всех здешних «красавцев» – и Хродмара сына Кари, и того одноглазого, Эрнольва ярла. Хорошие, однако, ярлы у Торбранда конунга! Прозвища сами за себя говорят: Рябой, Одноглазый, Сутулый. Только Глухого и Хромого не хватает. Может есть, если поискать. Тинг увечных троллей!
Эта мысль заставила Борглинду фыркнуть от смеха, и красивая девушка с золотым обручем обернулась.
– Ты – Борглинда дочь Халькеля? – спросила она. – Мой брат мне про тебя рассказывал.
– Какой брат?
– Асвальд сын Кольбейна. Это из-за тебя его посадили на почетное место. Наконец-то мы утерли нос Хродмару ярлу!
Последнее она прошептала в самое ухо Борглинде. пользуясь тем, что фру Стейнвёр отвернулась и разговаривает с кем-то за мужским столом.
– Вон он какой хмурый! – Эренгерда стрельнув глазами в сторону Хродмара, который теперь сидел рядом с конунгом. – Недоволен, что лишился почетного места. Как говорится, перевалился с перины на солому!
– Хороша же у вас солома, – буркнула Борглинда.
–Да, ничего. Здесь еще мало что есть. – Эренгерда окинула небрежным взглядом ковры и оружие на стенах. – А вот у нас в Висячей Скале такие есть ковры, такое серебро... Приходи как-нибудь поглядеть.
«А гостеприимный здесь народ! – ядовито отметила Борглинда про себя. – Приходи поглядеть! Она не боится, что я среди ее ковров узнаю свои собственные? Или она этого и хочет?»
Вдруг она заметила Гельда и так обрадовалась, что чуть не задохнулась и сама удивилась своей радости. Он сидел далеко, у самых дверей, и смотрел на нее... Нет, не совсем. Он смотрел в ее сторону, но Борглинде не удавалось поймать его взгляд. Слишком далеко.
Торбранд конунг поднялся на своем месте и поднял кубок. Борглинда опустила глаза. Уж ее-то никто не заставит пить за победы этого племени!
Фьялли вокруг нее кричали, так что уши закладывало, гремели рукоятками ножей по столам. Кубок Тору, кубок Одину, кубок Ньёрду, кубок Фрейру, кубок предкам, кубок павшим... Борглинда сидела зажмурившись, и ей казалось, что от этого грохота все щиты со стен гридницы сейчас повалятся прямо ей на голову. Все время пира ее как ножом резало чувство своей отчужденности, неуместности, и от него хотелось провалиться в земляной пол. От острого и болезненного сознания одиночества наворачивались слезы, горло сжималась, и Борглинда ломала пальцы под столом, ругая себя всякими словами, чтобы только не дать слезам выползти из-под опущенных век.
– Липа ожерелий! Что-то невеселая! – сказал кто-то рядом с ней. – Ну-ка, погляди на меня!
Голос звучал так настойчиво, что, видно, обращался к ней. Борглинда подняла глаза, моргая мокрыми ресницами; лицо ее казалось гневным. Рядом с ней стоял, протягивая полупустой кубок, один парень из ходивших с Асвальдом – раскрасневшийся, со светлыми влажными и смутно-счастливыми глазами. – Теперь мы дома, грустить больше нечего! – с пьяным добродушием приговаривал он, протягивая ей кубок в слегка качающейся руке. – Выпей со мной! Я достаточно хорошего рода, чтобы ты могла пить со мной из одного кубка!
– Поди прочь, Исбьёрн! – строго прикрикнула на него Эренгерда, и Борглинда была ей благодарна, что самой не приходится отвечать. – Ты совсем пьян и не соображаешь. Очень ей хочется с тобой пить! Вон, поди к Альвине, она будет рада. Она тебя так ждала!
– Эренгерда, не злись! – Исбьёрн сын Стейнара протянул руку и хотел дружески погладить первую красавицу по плечу, но она отстранилась. – Чего плохого, если она выпьет со мной? Ей так скучно...
– Очень ей весело с тобой пить! Ты бы пил со всеми подряд, если бы оказался в заложниках на Остром мысу?
– Я? – Исбьёрн не понял и ухмыльнулся. – В заложниках на Остром мысу?
Тут ему стало смешно, и от смеха он так закачался, что Борглинда испугалась, как бы он не упал прямо на них.
– Пойдем, Исбьёрн, пойдем! Выпьем в другом месте! Не загораживай женскую скамью, такими красавицами все хотят полюбоваться! – К нему подошел Хьёрлейв Изморозь и повел прочь. Эренгерда бросила ему вслед благодарный взгляд.
Железная голова квитта лежала на земле возле ствола священного ясеня, и фьялли тянули шеи, чтобы на нее посмотреть. Асвальд ярл уже давно повествовал о своем походе; Эренгерда слушала, лукаво посмеиваясь, но Борглинда видела, что та очень гордится своим братом. Она бы тоже гордилась, если бы Асвальд погиб в Битве Конунгов, а ее собственный брат Свейн собирал дань с фьяллей и рассказывал об этом в гриднице Лейрингов. Борглинда старалась не слушать, даже не искала случая уличить славного ярла во лжи. Ведь что-нибудь он да приукрасит, как же без этого? Но кто ей поверит? Кто станет ее слушать, когда у всех на виду лежит голова квитта, которую ведьма затем и сделала железной, чтобы ее можно было привезти?
Только когда впереди кто-то назвал имя Гельда, Борглинда подняла глаза. Гельд вышел вперед и остановился в нескольких шагах перед Торбрандом конунгом; Хьёрлейв Изморозь говорил что-то, видимо, перечисляя конунгу его заслуги, а Гельд стоял, слегка склонив голову. Борглинда отдыхала душой, впервые за этот тягостный вечер отвлекшись от неприятного, и любовалась Гельдом, будто он был ее братом. Как хорошо он держится перед конунгом: ни постыдной робости, ни глупой заносчивости, а одно спокойное, непринужденное достоинство! И как он хорошо одет: зеленая рубаха с легким коричневатым отливом, совсем новая, и накидка из рыжеватых куниц, сразу видно, что говорлинские – такой гладкий и блестящий мех. Золотое обручье на руке, какое не у всякого ярла найдешь, и пояс весь в литых бронзовых накладках. Открытое, приветливое лицо Гельда показалось ей вдруг таким красивым, что дух захватило и в груди стало тепло. Хотелось смотреть на него без конца.
– Этот, я слышала, ездил с вами? – шепнула ей на ухо Эренгерда, но Борглинда, засмотревшись, не сразу расслышала ее вопрос. – Он что, каждый день так одевается?
– Что? Одевается? – Борглинда наконец посмотрела на соседку, не поняв, о чем она.
– Должно быть, его торговые дела идут хорошо, раз он так нарядился? – с любопытством продолжала Эренгерда. – По одежде его можно принять за ярла, а не за торговца.
– Если бы каждый ярл так умел воевать, как он торгует! – сказала Борглинда. На язык просился намек, что без Гельда и доблестный Асвальд ярл не много успел бы.
– Должно быть, он не только это умеет, если конунг нашел, о чем с ним поговорить, – опять сказала Эренгерда. – Наверное, это умный и знающий человек?
В ее голосе была непонятная насмешка, и Борглинда обиделась.
– Он поумнее многих, кого я знаю! – пылко воскликнула она. – Если бы не он, твой брат едва ли бы хвалился этой железной головой! Скорее его собственная голова досталась бы в добычу кому-то другому! И он солжет, если скажет, что это не так!
– О-о! – удивленно протянула Эренгерда. Но ей было приятно, что барландца так расхваливают. Всегда приятнее, когда тобой восхищается достойный человек, а не какой-нибудь лентяй и болтун!
– Я рад, что Асвальд ярл сумел привлечь на свою сторону такого достойного человека! – долетел до них голос Торбранда конунга, и Борглинда забыла об Эренгерде. – Я рад принять тебя в Аскефьорде, и надеюсь мы будем друзьями.
– Не моя вина будет, конунг, если наша дружба не сложится! – ответил Гельд. – Кто бы на моем месте не ценил дружбы такого человека, как ты!
Торбранд конунг слегка улыбнулся уголком рта, в котором по привычке держал соломинку. Гельд не знал, как редко улыбается конунг фьяллей, но чувствовал, что понравился ему. Не так плохо для начала.
– Думаю, ты не откажешься принять кубок от одной из наших женщин, – сказал Торбранд. – И оставить его себе в залог нашей дружбы.
– Если я не прошу слишком многого, мне бы хотелось, чтобы кубок поднесла мне вон та красивая девушка. – Гельд вежливо, но уверенно кивнул на Эренгерду, будто и не знал, кто она. – Если ты, конунг, позволишь, – скромно добавил он.
Вот так. Я у вас человек чужой, новый, мне простительно не знать, на ком ваш конунг подумывает жениться. Спрос не вина, как говорят у говорлинов. Зато если он позволит... Гельд сам не знал, что ему это даст, но принять кубок из рук гордой Эренгерды, да еще на виду у всех фьяллей... После этого она уже не сможет делать вид, что не замечает проезжего торговца.
– Йомфру Эренгерда! – негромко позвал Торбранд конунг.
Девушка встала – высокая, стройная, золотоволосая – береза злата, как сказал бы иной скальд. Конунг сделал ей знак подойти, и она плавно, с ловкостью обходя сидящих и стоящих, приблизилась к священному ясеню. Торбранд двинул кистью, и служанка подала Эренгерде серебряный кубок заморской работы – со стенками, как бы составленными из крупных земляничных листьев, но с ровными краями. В нем мягко пенился тепловатый мед, пахнущий малиной.
Торбранд конунг легким движением указал Эренгерде на кубок и на Гельда. Она часто подносила кубки гостям, которым Торбранд хотел оказать честь, но эта просьба ее удивила. Эренгерда недоумевающе глянула на конунга.
– Ты, я думаю, будешь не прочь подать кубок человеку, который так помог твоему брату, – сказал Торбранд. – Ведь вы приняли его в своем доме?
–Ах... – сказала Эренгерда, стараясь справиться с растерянностью. – Мой брат столько времени уделил тебе, конунг, что я не успела узнать...
Она все же была смущена: конунг вправе оказывать честь кому угодно, но подносить кубок торговцу, у которого собираешься разве что купить пару бронзовых булавок...
Конунг смотрел на нее спокойно, даже с проблеском добродушной насмешки, но это добродушие было как тоненькая пленочка подтаявшей воды на поверхности льда. Весь Аскефьорд отлично знал крепость его воли и неизменность решений. И особенно она, которой предстояло стать его женой и которая думала о нем так много, как никто другой.
Эренгерда взяла кубок и повернулась к Гельду. Гордость – не то же самое, что спесь. Как говорится, чести ждут от того, у кого ее много. Пусть барландцу будет много чести – у нее-то ведь не убавится.
– Я приветствую тебя в Аскефьорде и в доме нашего конунга, Гельд сын...
– Воспитанник Альва, – вполголоса подсказал кто-то, кажется, Хьёрлейв Изморозь.
– Гельд воспитанник Альва, – поправилась Эренгерда.
Она только сейчас заметила эту странность и мельком удивилась: у него что, и отца нет? Торговец слегка улыбался ей, больше глазами, чем ртом, и взгляд его на миг напомнил ей взгляд Торбранда конунга: внутренняя твердость под внешней мягкостью. Он тоже совсем не так прост, как притворяется!
– Мы рады приобрести такого друга и надеемся, что дружба наша продлится долго и принесет много отрадных плодов! – закончила Эренгерда, не выдавая своих догадок, дружелюбно улыбнулась и радушно протянула Гельду кубок.
Он улыбнулся ей в ответ. Девушка умная и гордая – понимает, что заносчивость делает смешным. Молодец! Куда умнее своего брата! Принимая кубок, Гельд подвинулся к ней несколько ближе, чем требовалось, и незаметно погладил ладонями ее руки, обхватившие земляничные листья из серебра. Вот уж это лишнее! Эренгерда быстро глянула ему в лицо, в ее глазах было выразительное удивление. «Что ты себе позволяешь воспитанник Альва? Ты не забылся?» – ясно сказал ее взгляд, а Гельд уверенно и открыто улыбнулся в ответ. «Именно это. Ничуть».
Асвальд провожал Эренгерду глазами, и взгляд его враждебно похолодел. Он тоже кое-что видел и чуть было не раскаялся в том, что привез Гельда в Аскефьорд.
Эренгерда отошла назад к своему месту. Квиттингская заложница сидела по-прежнему хмурая и не поглядела на нее, когда Эренгерда подошла.
– А он у вас не страдает застенчивостью! – сказала Эренгерда, смеясь над собственным горячим румянцем.
Это происшествие взволновало ее: ей хотелось и возмущаться, и смеяться, а сердце так сильно билось, что она была удивлена: с чего это? Гости поглядывали на нее, и Эренгерда смеялась, чтобы скрыть смущение, ей было чего-то стыдно и притом весело.
Борглинда не ответила, ее напряженный взгляд был устремлен куда-то в сторону.
– Кого ты там нашла? – обратилась к ней Эренгерда, стараясь отвлечься. – Тебе кто-то нравится? Позвать тебе его?
Борглинда мотнула головой.
– Вон... У двери... Красное платье... – невнятно пробормотала она, глядя так, будто видит собственную фюльгью [74].
– Где? – Эренгерда проследила за ее взглядом. Возле двери Хильдирид Хохотушка тащила за руку своего отца, Арнвида ярла. Арнвид Сосновая Игла, здоровенный бородач, был так пьян, что не мог стоять и падал, бессмысленно улыбаясь и цепляясь свободной рукой за стену. Хильдирид нервно смеялась, страдальчески двигая бровями и призывая парней вокруг помочь ей. На ней было красное платье с широкими полосами вышивки синей шерстью на груди и на подоле.
– Ну, и что? – спросила Эренгерда.
– Ничего! – Борглинда криво дернула ртом, пытаясь изобразить усмешку. – Это мое.