Дворецкая Елизавета. Корни гор

   – Где? – спросил Гельд у Слагви и посмотрел на вторую лошадь.
   На лошади вдруг оказалась Борглинда, держащая на руках Свейна, со сброшенным на седло за спину кожаным плащом невнятно-бурого цвета.
   – Возьми. – Она кивнула Слагви на плащ. – Теперь уже не нужно?
   – Брось на землю. И скажи: «Возьми свое». Борглинда послушалась. Упав на землю, плащ мгновенно исчез.
   – И... это тоже возьми. – Гельд отстегнул от пояса меч по имени Когтистый и подал его Слагви. – Как говорит Торбранд конунг, чужая уздечка лошадке не впрок.
   Слагви нерешительно взял меч. Он понимал, что возврат оружия означает окончательный разрыв Гельда с дружинами Аскефьорда. Но что поделать, если эта «уздечка» совсем не для него?
   – Я ему передам, – сказал Слагви, имея в виду отсутствующего конунга. – Жаль, что все так вышло.
   – Может, еще встретимся где-нибудь, – пожелал Гельд. – На самом деле Морской Путь не так уж велик.
   Слагви молча кивнул.
   Гельд перенес Борглинду с мальчиком на «Кабана», и вот теперь корабль по-настоящему отплыл на юг. Слагви постоял, глядя им вслед, потом в темноте поскакал со свободной лошадью обратно. Этого опять же никто не видел.
   Уже взявшись за весло, Гельд несколько раз оглянулся на темную фигуру Слагви, стоявшего между двумя лошадьми. Тот помахал рукой. Гельд кивнул в ответ. Он надеялся, что это последний в его жизни привет из Аскефьорда. Видит богиня Фригг, Эренгерда не могла придумать ничего лучше как обручиться с Хьёрлейвом. Узнав об этом, Гельд испытал облегчение: эта новость освободила его окончательно, отрезала все глупые надежды вроде пресловутого «а вдруг...». Еще Один говорил, что и мудрец бывает безрассудным от сильной страсти. Но он, не мудрец, был от страсти не просто безрассудным, а сущим дураком. Есть, знаете ли, разница. Если судить по тем делам, которые он натворил, вдохновленный этой самой страстью.
   Налегая на длинное кормовое весло и слыша, как рядом бормочет что-то Бьёрн на руле, Гельд чувствовал себя так, будто вернулся в собственную шкуру. На душе полегчало, даже сил прибавилось. Хватит с него подвигов. Дело даже не в том, что он торговать умеет лучше, чем воевать. Он не умеет и никогда не научится убивать из высших соображений, теперь он это знал точно. За познание самого себя можно заплатить и дороже... хотя Гельд вовсе не думал, что мудрость ему досталась дешево. Но могло быть и хуже... Менее везучие, бывает, за мудрость платят головой и воспользоваться приобретением уже не могут.
   Со своего места Гельд хорошо мог видеть Борглинду, которая баюкала мальчика. Теперь ей какое-то время придется самой с ним возиться – других женщин на корабле нет. Ее рабыню пришлось оставить, так как две женщины и один ребенок под плащом троллихи не поместятся. Но за Нельду совесть не мучила. С рабыни никто не спросит ответа за дела хозяйки, а ей все равно, где быть рабыней: у фьяллей ли, у квиттов...
   Что делать с Борглиндой, Гельд раздумывал недолго. Везти ее на Квиттинг – безумие. Там она рано или поздно опять попадет к фьяллям, если с ней не случится чего-нибудь похуже. В способность Гримкеля защитить ее Гельд не верил ни на пеннинг. Оставалось везти ее в то место, которое неугомонный Гельд Подкидыш называл своим домом – в усадьбу Над Озером, где уже почти полгода ждал приемного сына Альв Попрыгун. Пусть поживет там. Потом будет видно. Пока прояснятся дела на Квиттинге, а потом... За несколько лет можно накопить для нее приличное приданое. Ей всего шестнадцать лет, торопиться некуда. Главное сейчас – миновать побережья Квиттинга.
   И вот тут придумать было больше нечего, разве что поймать где-нибудь дракона и лететь на нем по воздуху. Но этот способ принимать всерьез не стоило, так как со времен Сигурда драконы стали редки и застенчивы. От берегов Фьялленланда попасть к берегам Барланда можно только мимо Квиттинга, причем придется огибать его весь и плыть мимо всех трех частей – Запада, Юга и Востока. Другого пути боги не позаботились сотворить, когда создавали Средний Мир ^[139]. Но Гельд полагался на удачу. «Кабан» – вполне заурядный корабль, и сами они – вполне заурядные люди. По пути барландцы избегали тех усадеб, где останавливался Торбранд конунг с войском, и ночевали, пользуясь теплым временем, под открытым небом. Гельд считал, что неплохо было бы расспросить кого-нибудь о новостях, но Бьёрн твердил, что им надо поменьше показываться людям на глаза. И Гельд уступал: Бьёрн и так настрадался из-за его неугомонного безрассудства. Да и Борглинде без людей было спокойнее. Если они все же встречали кого-то на стоянках, то Бьёрн выдавал Борглинду за свою дочь, в придачу немую, чтобы квиттингский выговор не показал ее отличие от барландцев, и называл ее Асбьёрг. Бьёрн так решил: по его словам, доведись ему произвести на свет дочь, он назвал бы ее Асбьёрг. Свейн, которому не исполнилось и двух лет, конечно, не мог понять всех этих хитростей, но его детский язык выговаривал имя тетки так своеобразно, что никто не сумел бы в его произношении отличить имя Борглинда от Асбьёрг.
   – Ничего, самое веселое еще впереди! – говорил Бьёрн. – Нам ведь еще ехать мимо Острого мыса, вы помните? А там и ее жених Асвальд ярл, и ее дядя Гримкель, и тьма народа, которая знает вас обоих, как облупленных! Что мы там будем делать?
   – Мы пойдем мимо Острого мыса ночью! – отвечал ему Гельд. – Жаль мне тебя, моя маленькая Асбьёрг, ты не увидишь этот противный Острый мыс, о котором столько слышала. Я понимаю, тебе любопытно на него поглядеть, но не сейчас. Как-нибудь потом.
   Борглинда молча улыбалась. Она очень легко привыкла изображать немую, и даже когда они были одни, не открывала рта – так ей казалось безопаснее. Гельд присматривался к ней с тайным беспокойством: за зиму она сильно изменилась. Она подросла еще на два пальца, и лицо ее выглядело менее детским, чем в их первую встречу на Остром мысу. Гельд все ждал, не оттает ли она: ему хотелось снова увидеть девочку, которая так звонко смеялась, слушая его лживую сагу про «сам ты не покойник». Но на встречу с той прежней девочкой надежды было немного. Борглинда побывала заложницей, невестой и почти жертвой – от этого повзрослеешь!
   В свою очередь, Борглинда тайком приглядывалась к Гельду, стараясь угадать, сильно ли он огорчен окончательным прощанием с Эренгердой. Конечно, она видела, что он сильно изменился, стал менее разговорчив и веселость его порой кажется насильственной, но это все могло быть следствием тягостей похода с Торбрандом конунгом. Борглинда жалела Гельда, но весть об обручении Эренгерды с Хьёрлейвом ее сильно подбодрила. А после того, как Гельд увез ее, Борглинду, от фьяллей, ему и вовсе закрыт путь назад... Теперь Гельд сам постарается забыть о дочери Кольбейна Косматого, а там... Теперь, когда Гельд был с Борглиндой постоянно, она чувствовала себя почти счастливой и верила, что со временем Гельд полюбит ее Тех трудностей, которые смущали Эренгерду, для неё почти не существовало: отважнее и вернее его нет никого на свете, а то, что его род неизвестен, волновало ее гораздо меньше. Борглинде нравилась мысль, услышанная от Гельда: человек должен сам стать корнем славного рода, а не заимствовать славу у предков. Ведь и сама она, чуть ли не единственная, кто остался от Лейрингов, теперь должна будет стать корнем нового дерева рода.
   И если бы не естественный страх при приближении Острого мыса, Борглинда была бы сейчас почти счастлива. Она была на свободе и с Гельдом, и Свейн с ней. Об участи родичей, оставшихся на Остром мысу, об участи державы квиттов, к которой еще нескоро вернется мир и покой, она сейчас не думала: все это просто не умещалось в ее юной измученной душе. Милосердная богиня Фригг как бы лишила ее части памяти, чтобы дать возможность отдохнуть. Все ее стремления и привязанности были сосредоточены почти на одном Гельде. В его желании спасти ее она видела если не любовь, то хотя бы расположение, а девушке в шестнадцать лет одного присутствия любимого достаточно для полного счастья. Ведь в юности, когда впереди лежит вся огромная жизнь, самым важным кажется именно сегодняшний день.
   Глухой ночью «Кабан» прошел мимо Острого мыса. Светила луна, и корабль благополучно миновал область мелких островков и подводных камней. Сам мыс был темен и тих.
   Ночью с корабля нельзя было разглядеть, что вместо дворов, усадеб и корабельных сараев там чернеют груды остывшего угля. На Остром мысу было больше некого опасаться, но Гельд этого не знал.
   Дальше через три перехода начиналось побережье Квиттингского Востока. Здесь даже опасливый Бьёрн вздохнул с облегчением. Владения Хельги хёвдинга охранял от напастей конунг слэттов Хильмир, и здесь скромный торговый корабль мог чувствовать себя почти в безопасности.
   От фьяллей – да, но от гнева стихий защитят только боги. Едва «Кабан» миновал Ягнячий ручей, служивший рубежом Юга и Востока, как погода начала портиться. Ветер усилился и погнал по морю высокие валы. Борглинда сильно мерзла на ветру, хотя и Гельд и закутал их со Свейном сразу в два плаща: меховой и кожаный для защиты от брызг. «И не поверишь, что давно весна!» – бормотала она.
   На сероватой поверхности холодного моря кипела беловатая пена, и казалось, что крошечный кораблик ползет не по воде, а по чешуйчатой коже какого-то исполинского неоглядного чудовища, которое шевелится, потягивается и вот-вот поднимется, сбросит букашку и раздавит, даже не заметив. А пристать к берегу было негде: «Кабан» шел вдоль каменистого обрыва, и волны бились прямо об острые бурые скалы.
   – Как в прошлый раз! – крикнул ему Гельду Бьёрн. – В этих местах поселился злой дух! Он еще тогда хотел нас утопить!
   – Не утопил же! Мало ли кто чего хочет! – яростно заорал Гельд, стараясь перекричать шум волн и одновременно изобразить бодрость в голосе. – А тебе пора бросать поперек твое точило! Как бы Тор не позабыл про нас!
   Борглинда нахмурилась и вытянула шею, стараясь расслышать, о чем они кричат. Она разобрала только имя Тора, а оно сейчас ничуть не подбодрило, наоборот. Конечно, к Тору обращаются для защиты от ярости моря, но едва ли он захочет помочь врагам опекаемого им племени фьяллей! В лицо ей плеснуло целой тучей острых холодных брызг, и она торопливо втянула голову в плечи. Вдоль лица у нее висели тонкие пряди волос, совсем черные от воды.
   Злой дух! Гельд подумал о Каре Колдуне. За прошедшие месяцы он так часто о нем рассказывал всем желающим слушать, что стал воспринимать незадачливого управителя кюны Даллы как плод собственного неукротимого воображения. Но здесь, у берегов Квиттингского Востока, воспоминания об усадьбе Нагорье ожили и наполнились угрозой. В скачке на спинах диких и яростных, как волки, бушующих волн самоуверенность быстро слетит со всякого, и сейчас
   Гельд был почти убежден, что неспроста его два раза подряд на одном и том же месте подстерегает буря.
   «Плохо дело», – было написано на лицах гребцов а в лице нахмуренного Бьёрна каждая черта прямо-таки кричала об этом. Искусно действуя рулем, он старался держать «Кабана» в согласии с волнами, и пока это удавалось. Подгоняемый бурей корабль стрелой мчался на север. Гельду вспоминалась усадьба Речной Туман: пристать к берегу можно будет только там, ближе негде. А как его там встретят? Хорошо бы попасть туда к ночи, тогда можно не показываться людям на глаза... Брызги холодной воды окатывали гребцов с ног до головы, и даже Борглинда возле мачты, похоже, совсем промокла.
   «Хорошо, что молчит», – мимоходом подумал Гельд, бросив на нее беглый взгляд. Другая бы вопила и проклинала его, который затащил ее в эту мокрую погибель.
   Близились сумерки; гребцы были измучаны, но «Кабана» по-прежнему несло мимо высоких бурых скал. Кожа горела от брызг морской воды, руки стыли от холода, глаза слезились, спина ныла от усталости, а уши закладывало от свиста и рева холодного ветра.
   – До Речного Тумана близко! – кричал Гельд, стараясь подбодрить своих людей. – Пристанем там, если иначе никак! Не съедят же нас!
   Гряда бурых скал начала понижаться: теперь мачта корабля уже достала бы до верха, что внушало надежду найти вскоре пологое место. Несколько раз мелькнули травяные крыши рыбацких избушек и стены, сложенные из тех же бурых округлых валунов. Раз или два маленькая человеческая фигурка показалась над обрывом; человек следил за кораблем, потом стал махать руками кому-то позади. Гельд сжал зубы: любое крушение корабля чрезвычайно выгодно местным жителям. Так сказать, урожайный год. Не дождетесь. Небо совсем потемнело, серая вода сливалась с густым серым воздухом, и даже у Гельда в душе зашевелился холодноватый страх. Все это плохо кончится. То и дело среди кипящих волн мелькали острые головы подводных камней, а «Кабан» ведь не «Рогатая Свинья», которая сама умеет их обходить!
   Борглинду уже тошнило от этого болтания вверх-вниз по волнам; каждый раз, когда корабль перелетал с гребня на гребень, у нее словно обрывалось сердце, и теперь уже казалось, что оно держится на тоненькой ниточке и вот-вот совсем оторвется. Она промокла насквозь, зубы стучали от холода. Свейн у нее на руках вопил дурным голосом и уже начал хрипеть, но она почти не обращала внимания: что тут можно сделать? Зажмурясь, она не смотрела на море и на берег, такой близкий и совершенно недостижимый. Мерещилось, что они бесконечную вечность болтаются так, а мысль о том, что когда-нибудь у нее под ногами снова будет твердая земля, казалась несбыточной. Изо всех последних сил прижимая к себе племянника, Борглинда мечтала только об одном: чтобы все это скорее кончилось.
   Бояться она уже устала. На нее разом навалилась усталость от всего страха, пережитого за последние полгода... нет, за два года войны, за всю ее жизнь! Она хотела убежать от страха, билась и барахталась, как птица в сети, но убежала недалеко: страх догнал и опять накрыл ее серым липким облаком. Борглинда изнемогала от чувства обреченности и почти сдалась. Она сама виновата в этой буре. Судьбой она была предназначена в жертву, а боги всегда возьмут свое, так или иначе. Жалко Гельда... и Свейна, и Бьёрна, и всех этих людей, которые так хорошо с ней обходились в эти дни... Уж если кто родился несчастливым, тому лучше бы вовсе не жить! От холода, усталости и душевного напряжения она оцепенела и плохо осознавала все происходящее. Несмотря на дикую качку, временами Борглинда впадала в забытье и просыпалась оттого, что ударялась о что-нибудь твердое. Как бы совсем не вылететь...
   Когда под днищем «Кабана» раздался оглушительный треск и все на нем сильно содрогнулось от страшного удара, Борглинду подняло и бросило вперед, к носу. Всеми частями ушибаясь о внутренние концы весел и скамьи, она упала на плечи кого-то из гребцов. Вот оно! Сейчас! Крепче сжимая Свейна, Борглинда забарахталась, лихорадочно пытаясь встать, но без рук ничего не получалось. Многие гребцы попадали друг на друга, и вокруг нее кипела настоящая свалка. Из мешанины человеческих тел на Борглинду сыпались нечаянные удары и неразборчивые обрывки брани; все кричали, и она кричала во весь голос, чтобы ее не задавили. И самым ужасным была полная неподвижность, непривычная и неестественная после бешеной скачки. Как будто остановилось сердце.
   Кто-то поднял Борглинду на ноги вместе со Свейном, который даже замолчал от ужаса (или просто охрип окончательно). «Кабан» больше не двигался, прочно насаженный днищем на подводную скалу, и только корма, которую толкали волны, дрожала и покачивалась. Бурые ребристые края скалы выпирали меж досок, как голова морского чудовища. В широкие щели разошедшегося днища быстро поднималась вода, и при виде ее Борглинда завопила от животного бессознательного ужаса, как вопили все вокруг нее. Ее слепили брызги, со всех сторон давили люди; ни оглянуться, ни двинуться было невозможно, и все существо ее отчаянно кричало от близости неминуемой гибели.
   Над кораблем висел многоголосый крик, треск дерева и рев волн; весла беспорядочно, как солома на ветру, летели за борт. Кто-то схватил Борглинду за плечо и сильно рванул; кричал что-то голос Гельда, но она не понимала ни слова. Гельд тащил ее прочь с корабля, казалось, прямо в воду; не помня себя, Борглинда визжала и упиралась, и тогда он подхватил ее на руки вместе с мальчиком и понес куда-то.
   Оглушенная ревом волн и ветра Борглинда жмурилась; холодная вода окатывала ей ноги и брызгала в лицо; чьи-то другие руки перехватили ее и куда-то понесли. Все порвалось на неясные клочки в мелькающей тьме: прыжок вниз, потом какое-то барахтанье, опять ледяная волна лижет ноги, а кто-то, скользя на мокрых камнях, вместе с ней поднимается вверх. Сейчас упадет, провалится! Чьи-то руки тянут за плечи того, кто ее держит, кто-то рвет у нее Свейна, а она не отдает, не в силах разжать окоченевших рук, хотя мальчишка кажется тяжелым, как камень; кто-то опять перехватывает ее вместе со Свейном и опять несет. По воде они ходят, что ли? Вокруг кричало множество голосов, но она не понимала ни слова. Она вообще не понимала, что происходит, и только прятала лицо на чьих-то плечах, ловя холодный воздух открытым задыхающимся ртом.
   Ее положили на что-то твердое; от изумления Борглинда открыла глаза. Она лежала на камне – крохотном каменном островке. Шагов на двадцать в ширину была твердая тишина, а дальше опять бились дикие волны. Прямо перед глазами у нее покачивалось безвольное тело «Кабана» с накренившейся мачтой, жуткое и нелепое в таком положении. Волны подмывали его и тянули со скалы, на которую он был насажен. Островок был отделен от той скалы полосой воды не шире шага – вот как ее сюда перенесли. Барландцы суетились, стараясь снять с «Кабана» как можно больше груза, и поспешно передавали друг другу сундучки и мешки.
   Наконец волны одолели и корабль тяжело отвалился от скалы; с натужным скрипом и треском, падая на бок, он тронулся по волнам прочь. Перевернутый и изуродованный, он был похож на какое-то полумертвое морское чудовище. А буря все так же кипела вокруг каменного островка, тесно заполненного людьми и поклажей. Гельд громко выкликал то одно, то другое имя, проверяя, все ли целы. Многие оказались ушиблены, один гребец вывихнул руку, и ему ее поспешно вправляли прямо тут, пока сустав не распух. По всему камню были разбросана поклажа с корабля и разнообразные деревянные обломки; все это торопливо собирали и складывали в кучу подальше от воды, в самой середине островка. Теперь Борглинда сидела сразу на двух сундуках и мертвой хваткой сжимала в руках Свейна. Она так окоченела, что не помнила себя, и сама ее душа, казалось, сжалась в крохотный плотный комочек в самой глубине застывшего тела. Внутри все окоченело до боли, каждый вдох давался с трудом, а в груди болело, точно там смерзся целый кусок льда.
   Собрав деревянные обломки, барландцы разожгли костер. Мокрое дерево горело плохо, с густым дымом и треском, но все же огонь давал какую-то надежду. Из сундука Гельд вытащил чью-то накидку и плащ и заставил Борглинду надеть их взамен мокрых; она не могла шевельнуться, и он сам кое-как ободрал с нее мокрую накидку, черную и тяжелую от воды. Руки Гельда дрожали – он сам был весь мокрый, стучал зубами и свирепо хмурился в попытках сдержать дрожь. Свейна тоже завернули в сухое. Но и теперь сидя возле огня, Борглинда отчаянно дрожала и изредка издавала невнятные рыдающие звуки – они рвались наружу сами собой.
   – Берег близко! – кричал Гельд ей в ухо, прижавшись и крепко обняв ее, но его слова с трудом доходили до ее сознания. – До утра досидим, а потом кто-нибудь нас отсюда снимет! Тут населенные места! Ничего!
   До утра! Борглинда не могла сообразить, давно ли началась ночь и скоро ли кончится; казалось, что вот только что и целую вечность назад.
   – Погляди! – Гельд вдруг толкнул ее в плечо. – Видишь – огонь!
   Где-то в стороне невидимого берега в темноте зашевелились огни: большое яркое пятно костра и много маленьких, подвижных огоньков – факелов. Тех, кто их держал, не было видно, и полузатуманенному сознанию Борглинды представлялось, что это какие-то тролли, злые духи пришли забрать добычу. Или они уже в мертвых мирах?
   – Плывут! Лодка, лодка! – закричали барландцы вокруг нее.
   Их голоса были хорошо слышны; очнувшись, Борглинда обнаружила, что буря стихает. Волны еще кипели вокруг островка, но гораздо спокойнее, чем днем. Рев ветра поутих. А со стороны берега приближались, покачиваясь в лад с движением волн, несколько огненных цветков.
   – А смелые ребята! – восхитился у нее над ухом Гельд. Его хриплый голос дрожал, но он изо всех сил пытался придать ему привычную бодрость. – Не всякий бы поехал среди этих камней, пока не совсем утихло.
   – Пока утихнет, мы тут окоченеем! – подал голос кто-то в темноте.
   – Может, им не терпится нас пограбить! – ответил другой.
   – Куда спешить? К утру мы бы лежали тут такие тихие!
   – Как утопленники!
   – Да бросьте вы.
   – Ничего! – ободрил товарищей Гельд. – Мечи не утопили? Вот и здорово. В крайнем случае, погреемся.
   – Эй, вы живы? – закричал низковатый голос из морской темноты.
   Огненный цветок приблизился настолько, что стало можно различить фигуру человека в жестком рыбацком плаще из тюленьей шкуры, который стоял на носу большой лодки и держал факел.
   – Еще как! – заорал в ответ Гельд. – Неужели вы собираетесь нас спасти, добрые люди?
   – Еще как! – с насмешкой ответил голос, показавшийся Гельду смутно знакомым. – Не люблю, когда в моей округе чужие трупы валяются на берегу и на камнях! Женщины пугаются!
   Лодка на десять весел приблизилась к камню и коснулась его носом. Она сильно раскачивалась, но все же перебраться было можно, и тот человек в тюленьем плаще ловко перепрыгнул на камень. Гельд первым шагнул навстречу, вглядываясь в лицо спасителя, и уже хотел задать вопрос, но тут огненный отблеск факела упал на темнобородое лицо с белым пятном седины на правой щеке, и Гельд изумленно вскрикнул:
   – Рам! Рам Резчик! Это ты или твой дух-двойник?
   – А... – Кузнец из усадьбы Речной Туман обернулся на голос, назвавший его по имени, вгляделся и охнул: – Да я тебя должен спросить об этом! Из нас двоих ты гораздо больше похож на духа-двойника: мокрый и бледный. Скажи честно: ты еще жив?
   – Пока жив! – честно сознался Гельд. – Но это ненадолго, если дальше так пойдет.
   – Ну, давай сюда! – Рам кивнул ему на лодку. – Добра, я вижу, сняли порядочно... Ничего, перетаскаем.
   При виде доброго знакомого половину усталости с Гельда как рукой сняло. Не просто человек с лодкой, да еще и Рам Резчик! Это чудо, это удача! Подняв Борглинду с ребенком на руки, он отнес ее в лодку Рама и положил на корме; кузнец проводил их взглядом, но ничего спрашивать не стал.
   С появлением Рама все ожило и засуетилось: его люди усердно помогали замерзшим барландцам таскать поклажу, сам кузнец тоже помогал и распоряжался. Отблески факелов бросали в его темные глаза огненные блики, то затеняли пол-лица, то освещали целиком, а голос его успешно перекрывал шум ветра и волн. Не знай Гельд его раньше, он сейчас клялся бы чем угодно, что к ним на помощь явился какой-нибудь местный дух. Восточный Ворон, которому тут поклоняются.
   Большую лодку нагрузили людьми и добром с «Кабана» и повели назад к берегу; сам Рам пока что остался на камне. В скалах обнаружилась маленькая площадка, где могла пристать десятивесельная лодка, но куда бедный «Кабан» втиснул бы разве что штевень. В три приема все было переправлено на берег. На скале горел большой костер, указывая путь лодке, тут же стояло несколько лошадей.
   – Тут близко двор Брюма Хвороста, – рассказывал Рам во время возни с поклажей. – Я у него ночевал... до Речного Тумана тут еще порядочно, ты сообразил? А тут Тюлле от Ульва Желудя прискакала: кричит, корабль несет на камни. Ну, мы-то здесь привычные, знаем, если кто в такую погоду сюда попал, то не на Злой, так на Гельмиров Камень непременно наскочит. Вот и вы наскочили. А там еще подальше есть Голова Великана – тоже камень такой... Все сняли-то? Сам корабль может еще и выловим, там, по ветру, только он на дрова будет годен.
   – И то хорошо, – стуча зубами, заметил Гельд. – Дров бы нам сейчас побольше и посуше...
   – Держись! До двора тут близко, а добро потом перетаскаем. Ночью не денется никуда.
   Рам Резчик привел их в небольшой дворик, расположенный довольно близко от берега. Ворота были открыты, в доме, сложенном из толстых бревен с клочьями белого сухого мха в щелях, горел огонь на большом очаге посредине пола. Измучанные барландцы столпились вокруг огня. Две женщины засуетились вокруг Борглинды и Свейна, увели ее в маленький женский покойчик, отгороженный простой дощатой перегородкой, стянули с нее мокрое и надели сухое; рубашка из грубого простого сукна была вдвое шире Борглинды и принадлежала, судя по размерам, старшей из хозяек, но ей сейчас было не до привередливости. Младшая из женщин возилась со Свейном: закутала его в пеленку и в рваную медвежью шкуру, теплую, как собственный маленький очаг, потом прибежала с каменным котелком горячей воды, заварила бруснику и багульник и поила мальчишку, чуть ли не силой вливая ему пахучие горячие отвары в рот и по привычке сама пробуя каждую ложку.
   Понемногу Борглинда пришла в себя. В женском покойчике было прохладно, и она выбралась обратно в большой, к очагу. Барландцы с измучанно-блаженными лицами тесно обступили огонь, подставляя ему то мокрые ноги, то голые спины; кто-то от усталости и тепла уже дремал, и товарищи в последний миг едва подхватили одного, чуть не упавшего носом в очаг. Хозяин с домочадцами таскали со двора охапки соломы и устраивали на полу лежанки. Рам распоряжался, как у себя дома. Чуть погодя стали появляться сундуки и мешки с «Кабана». Разобрав шкуры и одежду, которая в сундуках осталась сухой, барландцы делали себе постели.