Дворецкая Елизавета. Корни гор

   Гридница усадьбы Лейрингов в этот вечер была полна людьми так, что многие сидели на полу прямо возле дверей или вокруг очагов. Взгляд путался в этом скоплении народа, как в густом лесу: фьялльские косы над ушами и мечи с молотами в рукоятях мелькали среди квиттингских – с головами волков. Лица тех и других союзников были насторожены: они не слишком доверяли друг другу. Гримкель конунг суетился и потел от усердия показать свою преданность и даже привязанность, Торбранд конунг оставался невозмутим и покусывал соломинку. Хродмар ярл презрительно молчал; Эрнольв ярл словно бы искал своим единственным глазом кого-то среди квиттов, но не слишком надеялся найти. Асвальд ярл посматривал на Гримкелевых людей с каким-то брезгливым любопытством, поскольку уже видел в них своих собственных подданных. Ради этого он убедил отца проглотить обиду и не отказываться от похода. Пусть Торбранд конунг передумал жениться на Эренгерде, бросать его нельзя. Если этот поход принесет Асвальду звание квиттингского ярла, то в недолгом времени он найдет сестре другого жениха, и не хуже. Разве в Морском Пути всего один конунг?
   – Все, кто здесь собрался, преданы тебе, Торбранд конунг, – уверял хозяин, и его насильственно оживленное лицо не слишком вязалось с мрачными лицами остальных квиттов. – Ты видишь тут не так много людей, но что поделать? Я собрал всех, кого только смог. Зато среди них нет недостатка в храбрецах. Даже... э, даже совсем юные герои хотят помочь нам разделаться с Медным Лесом. Тут где-то был Сигмунд... нет, Сигурд Подросток...
   – Сигурд Малолетний, сын Сигмунда Столба, – ворчливо поправила Йорунн хозяйка. – Где только у тебя память? Мальчишке всего шестнадцать, не знаю, какой из него воин... И что-то я его уже два дня не вижу...
   – Не может оторваться от невесты, – Гримкель хихикнул. – Но для похода оторвется, не волнуйся. Надо же ему где-то раздобыть денег на свадьбу?
   – Кстати, о невестах. – Торбранд конунг вынул соломинку изо рта. – Вот что я еще должен тебе сказать, Гримкель конунг. Судьба твоей родственницы Борглинды дочери Халькеля складывается совсем неплохо. Асвальд ярл, – Торбранд нашел глазами Асвальда, – хочет взять ее в жены. Конечно, с твоего согласия.
   Гримкель конунг на мгновение замер, потом принялся многословно уверять в своем согласии. При этом он то и дело толкал плечом стоявшую рядом мать. Все складывалось самым лучшим образом! Если Асвальд женится на Борглинде, то быть заложницей она перестанет, потому что дальше сам Асвальд будет обязан о ней заботиться. Гримкель еще не знал, как ему использовать это обстоятельство, но смутно предвкушал более широкие возможности в будущем. С помощью Борглинды можно постараться отколоть Асвальда от Торбранда, а это значит подрубить не самый лишний столб под кровлей конунга фьяллей!
   Асгерд, вдова Халькеля, разрыдалась, впервые за месяцы услышав что-то о дочери. Гельд Подкидыш пробрался к ней и принялся рассказывать, как Борглинде живется; он и раньше вспомнил о ее матери, только не знал, как найти ее среди здешних женщин-
   Гримкель конунг выражал полную готовность объявить о сговоре прямо сейчас и принести всяческие обеты, но Торбранд конунг не хотел торопиться. «Хотела бы я, чтобы он был таким дураком!» – с грустным сочувствием Борглинде повторила про себя Арнора, вдова Брюньольва Бузинного, вспоминая слова своего сына.
   – Мы объявим о сговоре после возвращения из похода, – сказал конунг фьяллей. – Тогда будет ясно, чем располагает каждая сторона. Будет лучше обговаривать условия брака, уже зная, что каждый может предложить и что имеет право потребовать.
   Гримкель конунг вытер пот со лба и с запинками, как очень усталый человек, выразил согласие. Что ему оставалось делать, кроме как со всем соглашаться?

***

   На другое утро оба конунга принесли жертвы в святилище Тюрсхейм и оба войска вышли с Острого мыса на север, к Ступенчатому перевалу. Погода была отличной, точно боги благословили поход: ни дождя, ни ветра, солнце светило ярко и пригревало почти по-летнему. Уже начался «травяной месяц» ^[132]апрель, из земли вовсю лезла молодая свеже-зеленая травка, множеством мягких копий пронзая изнутри слежавшиеся слои палой листвы, пробираясь к свету из трещин в камнях, из моховых подстилок. Возле усадеб паслись овцы и кое-где коровы.
   Шагая в общем строю, Гельд то радовался, глядя на чистое голубое небо, то мрачнел, вспомнив, куда и зачем идет среди этого множества вооруженных людей. Иногда он, как проснувшись, удивлялся, каким образом сюда попал, как его захватила эта волна, гремящая железом и скрипящая ремнями, устремленная на поиски крови и смерти. Эренгерда... О ней он старался не вспоминать, это было слишком больно. Ах, если бы ему из спеси и жадности отказали только ее родичи, то сейчас он шел бы к будущим битвам совсем с другим чувством. Тогда он горячо желал бы скорее сразиться, прославиться, убедить гордого Асвальда ярла, что достоин назваться его родичем. Если бы только она этого хотела. Если бы им мешали люди, обстоятельства – короче, что-то постороннее. Но им мешала сама Эренгерда. Ее любви не хватило смелости открыто заявить о себе. А значит, не очень-то сильно любила...
   «Она трусиха, – сказала ему перед отплытием Сольвейг. – Она может ночью пойти послушать тролля из горы – на это у нее смелости хватит. А еще однажды они с Асвальдом вдвоем попали в бурю и чуть не утонули – он говорил, что она не ныла и не плакала. Такой вот храбрости, на один раз, у нее хватает. А вот решиться навсегда переменить свою жизнь – этого она не может».
   Да и почему она должна была это сделать? Он сам упрекал ее когда-то: «Ты хочешь, чтобы я переродился? А разве он сам не требовал от нее, чтобы она переродилась? По какому праву? У них разные истоки и разные дороги в жизни. Гельд старался привыкнуть к этой мысли, повторял про себя оправдания для Эренгерды до тех пор, пока они не надоели ему и не захотелось обо всем этом забыть. Он даже думал, что успокоился. Но это было спокойствие покойника. Собственная жизнь представлялась ему какой-то обрубленной: дорога через этот сияющий весенний мир вела в пустоту. Она, единственная, не ждет его, и идти ему некуда. Все это: «мечи троллей» из добытого им самим «дикого» железа, клятва верности Торбранду, поход – оказывалось ненужным, бессмысленным.
   Иногда, точно опомнившись, Гельд оглядывался и растерянно тряс головой, спрашивая у самого себя: как я сюда попал? Да попробуй его кто-нибудь силой послать на войну – он упирался бы изо всех сил и никогда не пошел бы умирать за чужого конунга. Так как же это вышло, что он идет на войну добровольно, своими ногами, да еще на войну чужую, от которой никаких выгод для себя не ожидает? Да пропади оно, это квиттингское железо! Что, в Морском Пути больше торговать нечем? Если кто и сведет человека с ума, то только он сам.
   Гельд знал, что жалеть себя – самое дрянное дело, хуже не придумаешь. Но сейчас он не мог подавить чувства обиды на судьбу. Она дразнила его любовью и надеждой на счастье, она заставила его изменить себе и обманула. Надежды рассыпались, и он, потеряв себя, не приобрел ничего взамен. Вместо награды ему досталась лишь вероятность скорой гибели. Злейший враг так не испортит человеку жизнь, как он сам! А впрочем, когда в жизни не видишь смысла, мысль о смерти не пугает.
   Чтобы не поддаваться отчаянию, Гельд старался думать поменьше. Фьялли дружным шагом привычно и уверенно шагали вперед, близнецы Стуре-Одда пошучивали, и он шел со всеми. А где-то в глубине души тихо лежало ему самому не заметное убеждение, что жить все-таки стоит. А зачем – там видно будет.
   К Ступенчатому перевалу оба войска подошли в такой же ясный день вскоре после полудня. Асвальда ярла похлопывали по плечам и спрашивали, помнит ли он, как чертится руна «хагль». Нервным движением плеч сбрасывая руки шутников, Асвальд всматривался в плоские серые камни, слагавшие ступени перевала. Сейчас они были не те: под лучами весеннего солнца серый песчаник казался светлее, в трещинах зеленели свежие побеги и кустики травы. Но Асвальд слишком хорошо помнил свой первый приход сюда и невольно искал глазами темную фигуру ведьмы, такую, какой увидел ее здесь: сгорбленную старуху, похожую на взъерошенную черную птицу. Она должна быть, потому что она – душа перевала, часть его, как эти серые плиты и зеленеющие кусты. Ее не было видно, но она мерещилась ему в дрожании ветвей с первыми листочками, в блеске солнца на беловато-серых камнях, даже в движении облаков над вершиной перевала. Чем угодно Асвальд готов был клясться, что она близко. Она еще не показалась, но она близко и ждет.
   По мере приближения к перевалу Асвальд прибавлял шагу. Он должен и войти в Медный Лес первым. Но чья-та другая дружина тоже подтягивалась. Конечно, это Хродмар сын Кари. Он всегда хочет быть впереди!
   – Ты позволишь мне, конунг, пойти первым? – Услышал Асвальд его голос.
   Спрашивает только для порядка, а сам уже уверен. Привык, что он первый, что ему все позволяется! Но на этот раз, славный Хродмар ярл, будет немножко не так!
   Хродмар был уже готов поставить ногу на первую серую ступень, и Асвальд догнал его почти бегом, бросив своих людей.
   – Я должен пойти первым! – настойчиво и даже вызывающе бросил он. – И пойду! Конунг! – Он нашел глазами Торбранда конунга. – Я уже был здесь Я должен войти первым!
   Хродмар сверлил его горящим взглядом. Асвальд видел, что его вечный соперник напряжен и разгорячен: его изуродованное мелкими шрамами лицо было розовее обычного, на висках под прядями светлых волос блестели капли пота, голубые глаза сверкали ярче болотных огней, а рот, когда он молчал, решительно сжимался. Не слишком высокий, но ловкий и сильный Хродмар сейчас выглядел собранным, как рысь перед прыжком. Он имел свои счеты с квиттингской нечистью, и сейчас его толкало вперед безотчетное и неодолимое чувство: это – его дело.
   Асвальд остановился в двух шагах от Хродмара и поставил ногу на каменную ступень, где уже стоял щегольский сапог Хродмара с красными ремешками и узорами из бронзовой проволоки. Как два стража, как два резных разукрашенных столба, они стояли на пороге Медного Леса, непреклонные и полные решимости не сдвинуться и не пустить другого.
   – Ты знаешь, конунг, что это – мое дело! – не сводя глаз с Асвальда, позвал Хродмар. – Ты знаешь, что я связан с квиттингской ведьмой жизнью и смертью. Если хоть кто-то из нас хочет получить хоть каплю удачи – первым должен идти я!
   – Уж не знаю, чем ты связан с той ведьмой, хотя люди говорят разное! – отчеканил Асвальд. Его зеленые глаза сверкали злым кошачьим блеском, и даже кожа на шее сзади, как он с изумлением ощутил, стала подергиваться по-кошачьи. Он был готов хоть превратиться в камень на этом месте, но не позволить Хродмару пройти первым. – Тебе тут не слишком повезло, вот ты и обещаешь удачу другим. А я был здесь и вернулся не с пустыми руками. Первым пойду я, Квиттинг обещан мне, а не тебе, и право биться за него принадлежит мне.
   Асвальд знал, что идет на явную ссору, но не боялся ее и не сдерживал себя, как раньше. Хоть до драки, но больше он не будет уступать дорогу конунгову любимцу. Хватит! Но если Торбранд конунг и сейчас поддержит Хродмара... не пойду дальше! Ни шагу! И пусть проваливается вместе с квиттингской ведьмой и всем этим трижды проклятым полустровом!
   Торбранд конунг перевел взгляд с одного на другого, подумал. Да, каждый из них имеет право. Он верил в удачу Хродмара, но Асвальду предстоит владеть всем этим... А горы Медного Леса молча ждали.
   – Первым пойду я, – спокойно сказал Торбранд конунг.
   Слова вырвались едва ли не раньше, чем их уяснило собственное сознание. И лишь шагнув на широкую каменную плиту мимо застывших, точно и впрямь окаменевших Асвальда и Хродмара, Торбранд конунг понял, что был прав. Медный Лес ждет его, а не их.
   И его, действительно, ждали. Стоя на вершине одной из ближайших гор, прямо напротив перевала, высокая молодая женщина в коричневом плаще была неподвижна и казалась одним из стоячих валунов. Она вышла из громады этих камней, и ее глазами смотрели сами камни. Ее сероватое лицо застыло, даже волны распущенных волос были слишком тяжелы и не колебались под ветром. Только взгляд ее жил напряженной и страстной жизнью. С вершины горы ей было отлично видно, как длинная лента человеческого потока переливается через вершину перевала и ползет вниз, в Пеструю долину. Издалека войско было похоже на исполинскую змею: отдельных фигурок нельзя было различить, и только оружие поблескивало, как чешуйки Мировой Змеи, несущей смерть всему живому.
   Где-то среди этих чешуек таился тот, кто был ей нужен. Хёрдис не могла рассмотреть его, но чутье говорило: он пришел. Последние остатки тепла своей остывающей крови она отдавала ожиданию и сейчас трепетала, как змея, почуявшая солнечное тепло. Он приближался, тот, кто отдаст ей назад потерянное ею.
   С каждым мгновением нетерпение Хёрдис возрастало: ей хотелось соскочить со скалы и бежать туда, где среди этого неразличимого людского потока прятался Торбранд конунг. Сердце дрожало в ее груди, кровь закипала, но Хёрдис стояла неподвижно. Она знала: стоит приблизиться к этой муравьиной реке, как муравьи станут людьми, и она заблудится в этом потоке, как в лесу. Нужно ждать. Битва просеет этот поток, как золотоискатель на своем деревянном лотке промывает мокрый песок. Когда поток жизни и смерти смоет и унесет простые человеческие песчинки, та единственная золотая крупинка заблестит на дне.
   Если бы Хёрдис повернула голову, она увидела бы, что с севера в Пеструю долину втягивается другое войско, двигаясь навстречу первому. Оно было не таким упорядоченным и ровным, все время распадалось на отдельные кучки и отряды и напоминало скорее широкую волну, чем поток. Бросали блики наконечники копий, умбоны ^[133]щитов, начищенные бронзовые нашивки на бычьей коже доспехов. Человеческие фигурки во множестве мелькали меж деревьев, кустов и камней, и казалось, что сами валуны и стволы тоже движутся, увлеченные общим потоком, что воины выходят из деревьев и камней, чтобы идти на врага, и их так много, так бесконечно много...
   Впереди шли два человека, и одного из них, со множеством рыжих кос, Хёрдис знала. Он нес на плече золоченое копье, ярко сверкавшее на солнце. Казалось, что рыжий поймал руками живую молнию. И он первый вышел из-за скалы и встал лицом к Ступенчатому перевалу.
   На вершине перевала, где остался до конца общего спуска Арнвид Сосновая Игла со своими людьми, вдруг закричали, рог затрубил: опасность! Но и сам Торбранд, шедший впереди всех, уже увидел кучку людей в другом конце долины. Их было еще не так много, но первые ряды входили в долину все глубже, а темный человеческий поток за их спинами не прерывался, а лился и лился из-за скал. Мелькнуло жутковатое чувство, что он будет бесконечен, что этот лес так и будет изливать поток воинов, как подземный источник воду. Уж не морок ли это? Прищурившись, Торбранд различал фигуры в кожаных доспехах и грубых плащах» в меховых колпаках вместо шлемов. Лица издалека казались одинаковыми. Это свартальвы, это тролли... это ожившие камни Квиттинга!
   – Не сходить с перевала! Держать! – обернувшие назад, крикнул Торбранд, и его приказ, повторяемый многими голосами, полетел по цепочке назад к вершине перевала, к Арнвиду ярлу. – Всем стоять!
   «Мировая Змея», лившаяся с перевала вниз, замедлила ход и постепенно остановилась; человеческая волна колебалась, как вода, постепенно отстаиваясь. Хвост «змеи» задержался на вершине. Теперь фьялли и южные квитты стояли вдоль всего склона на широких каменных ступенях, один отряд над другим, и сверху смотрели на приближение врага. Весь перевал ощерился клинками, хотя прямой необходимости в них еще не было.
   – Скала мертвых, – сказал Вигмар Лисица и перебросил копье с одного плеча на другое. – Посмотри!
   Ингвид Синеглазый не ответил, и без приглашения обшаривая перевал внимательным взглядом. Ступени, полные людей с напряженными лицами и оружием наготове, представляли жутковатое зрелище.
   – Вон Гримкель, – негромко заметил Ингвид. – Видишь его? На сей раз не прячется за чужими спинами.
   – Они хорошо встали, – одобрил Вигмар. – Меня, конечно, никто не учил водить в бой целое войско, но, по-моему, они сейчас не слишком способны биться. Надо прибавить шагу: подойдем, пока готовы только первые ряды. Мы будем резать первых, а там будут спускаться новые, и... Ну, трубить «бегом»? – Он приподнял руку и вопросительно глянул в лицо Ингвиду, уже готовый сделать знак трубачу с рогом.
   – Нет. – Резким движением Ингвид остановил его. – Так нельзя. Сначала мы должны говорить с конунгом.
   – С каким еще троллем мы должны говорить? – Вигмар злобно нахмурился. Эти знатные ярлы вечно что-нибудь придумают! – Ради какого тролля терять такую возможность? Ты сам должен понимать!
   Но Ингвид замедлял шаг.
   – Ты не понимаешь, – он посмотрел в сердито-недоумевающее лицо Вигмара. – Перед битвой вожди должны говорить друг с другом. Так принято, так было всегда. Иначе Один...
   – Послать друг друга к Хель они должны, да не словами, а делом! – яростно перебил его Вигмар, не дослушав про Одина. Его желтые глаза сверкали такой острой злобой, что Ингвиду стало не по себе: мелькнуло ощущение, что рядом с ним стоит конунг троллей, не склонный следовать человеческим обычаям.
   – За два года не наговорились! Когда они разоряли мой Север, они ни с кем не говорили! Когда они ломали ворота усадеб... А я сидел в лесу, как заяц, сидел потому что со мной было шесть мужчин, два раба, три женщины и два младенца! Я, может, в первый раз хочу дать им в морду, а ты еще с какими-то правилами лезешь!
   – Я тебя понимаю, но так не делается! – убеждал его Ингвид. – Не уважать противника – значит не уважать себя! А среди фьяллей есть благородные люди. Вспомни: ведь Эрнольв Одноглазый выпустил из усадьбы родичей твоей жены. И даже позволил им забрать своих раненых и мертвых.
   – Эрнольв ярл... – Вигмар вдруг запнулся и яростно сжал свое копье. – Эрнольв сын Хравна... Попроси богов, чтобы я не встретил его в битве, и делай что хочешь!
   Когда до первых фьялльских рядов оставалось шагов пятьдесят, Ингвид Синеглазый сделал знак своему войску остановиться и дальше пошел один. Через десять шагов его догнал Вигмар. Копье он по-прежнему держал на плече, его лицо было замкнуто и злобно, но он взял себя в руки и больше не возражал.
   – Пусть они и поступали не по обычаю, – бросил ему на ходу Ингвид, не сводя глаз с темного моря врагов впереди. – Но мы до них не унизимся. Боги будут за нас.
   Вигмар промолчал: он хорошо помнил, что все предзнаменования в день жертвы в святилище Стоячие Камни были благоприятными. А если боги за нас, то пусть ярлы тешатся своими обычаями. Та зима, когда северные квитты отступали лесами, поодиночке, и даже мужчины с оружием чувствовали себя загнанными зайцами, осталась позади. Теперь у него не шесть, а две тысячи товарищей, и среди них ни одного раба, потому что каждый сам выбирал свой путь.
   Слитая стена врагов впереди постепенно яснела, распадалась на отдельных людей, уже можно было рассмотреть фигуры и лица.
   Увидев двоих вражеских вождей, Торбранд конунг тоже взмахнув рукой с копьем назад. Лавина фьяллей остановилась у него за спиной, и он пошел вперед, уходя от своих, как от черты морского прибоя. Потом его догнал светловолосый молодой ярл в красном плаще, потом еще один, высокий, сутулый и остролицый. За ними торопился Гримкель Черная Борода с двумя хирдманами из тех, что ходят со знатным человеком в битву и прикрывают его. В толпу за спинами вождей Вигмар старался не смотреть, чтобы не увидеть там слишком знакомую мощную фигуру и лицо в багровых шрамах.
   Ингвид Синеглазый и Вигмар Лисица были вдвоем против четверых, не считая Гримкелевых хирдманов. Сближаясь, противники всматривались в лица друг друга, видя в глазах отраженную смерть. Одному из каждых двоих, кто встречался взглядами, предстоит вскоре уйти в палаты Одина. И каждый ушедший возьмет с собой образ убийцы, поймав и похоронив его в глубине угасающего взора...
   Ветер свистел в ветвях, сухо шуршала прошлогодняя трава под сапогами. Позвякивало оружие, поскрипывали ремни. Медный Лес с затаенным дыханием ждал начала сражения.
   Когда между противниками оставалось не больше десяти шагов, все разом остановились. Вигмар снял с плеча Поющее Жало и упер в землю его нижний конец, на полшага впереди, чем сам стоял. Торбранд сделал то же, предъявляя и свои права на поле битвы.
   – Я – Торбранд сын Тородда, конунг фьяллей! – первым начал Торбранд. – Назовите мне ваши имена.
   – Наши имена знает весь Квиттинг, – дерзко ответил Вигмар. – Весь тот Квиттинг, который не хочет жить в рабстве. Я – Вигмар сын Хроара, по прозвищу Лисица. И если тебе любопытно, где та дружина из шести сотен человек, что ты послал за золотом к Медному озеру, то именно я могу тебе рассказать, почему она не вернулась.
   Вигмар впервые в жизни видел Торбранда конунга, но ненавидел в его лице все те страдания, которые принесла Квиттингу эта война. Вот оно, лицо войны: не слишком молодое, усталое, бледноватое, с длинным носом, тонкогубым сжатым ртом и темным тенями вокруг глаз, спокойное и непреклонное, как сама смерть. В нем все: пожары северных усадеб и то огромное пятно крови, что вылилась из груди Вальгаута Кукушки прямо в воротах его дома, знаменитых воротах с кольцом в виде змея, кусающего себя за хвост, непогребенные кости среди вереска, заплаканные женщины с узлами, голодные дети, закрытые перед беженцами двери, в которые завтра постучатся захватчики...
   Еще три года назад он, Вигмар из усадьбы Серый Кабан, не мог и во сне увидеть, что будет стоять на поле битвы напротив знатного и могущественного конунга фьяллей, как равный перед равным. Но тролли бы подрали это равенство – равенство в праве убивать и быть убитым! Вигмар сын Хроара никогда не был честолюбив. Живи как хочешь, не мешая другим – было правило, в которое он верил крепче, чем в песни о создании мира. Но когда пришли люди, собиравшиеся мешать ему жить как он хочет, Вигмар Лисица готов был отдать все свои пятнадцать жизней до одной за простое человеческое право на жизнь и свободу. И все те, кто стоял за его спиной и думал, как он, сделали его сильнее конунгов и великанов.
   – Я тебя знаю, бродяга! – крикнул ему Гримкель. – Тебя позапрошлой осенью объявили вне закона на тинге Острого мыса! Ты – убийца и преступник! А ты, Ингвид, не лучших людей выбрал себе в товарищи!
   – Я – Ингвид сын Борга, по прозвищу Синеглазый, – сказал Ингвид конунгу фьяллей, будто не слышал этой речи. – Я вижу рядом с тобой, Торбранд конунг, моего родича Гримкеля. Те люди, что собрали войско для этой битвы, не признают его своим конунгом. Ты не получишь с нас дани.
   – Твои люди смогут обобрать наши трупы, – крикнул Вигмар, с вызовом глядя в лицо Торбранду конунгу. – Только сначала нас придется убить, а это будет нелегко!
   – Как ты смеешь, Ингвид, не признавать законно избранного конунга! – крикнул Гримкель Черная Борода. Он кипятился, как честный человек при виде жульничества и беспорядка. – Меня назвали конунгом на тинге Острого мыса, и ты был при этом! Тогда ты не возражал! А ведь мы с тобой в родстве! Ты не слишком красиво поступаешь, предавая родича!
   Ингвид посмотрел на него с изумлением. У него не укладывалось в голове, как можно говорить о некрасивых поступках после того позора, которому подвергся сам.
   – Я рад, что муж моей сестры Халькель Бычий Глаз погиб и не увидел твоего позора, Гримкель. Отдавший меч врагу – не мужчина и не конунг, – вполне спокойно произнес Ингвид и перевел взгляд на Торбранда. – Я говорю с тобой, Торбранд конунг. Тебе лучше уйти. Ты не будешь собирать дань с Медного Леса. Все, с кого можно что-то взять, умрут сегодня в битве, но не подчинятся тебе. Подумай, не лучше ли тебе удержать твоих людей от кровопролития. А там, на Остром мысу и прочих землях, населенных трусами, можешь править по своей воле.
   – Я не уйду, пока не получу того, что мне нужно, – спокойно ответил Торбранд. Он пришел сюда для битвы и не собирался поворачивать назад. – Я не думаю, что твое войско сможет достойно противостоять мне.
   – Он набрал в войско одних троллей! – презрительно крикнул Асвальд. – Посмотрим, хорошо ли они будут биться! Скоро подожмут хвосты!
   – Тролли здорово кусаются! – ответил ему Вигмар. – И как бы тебе, знатный ярл, к вечеру не остаться без носа!
   – Мы с тобой еще встретимся! – с видом подчеркнутого дружелюбия пожелал Асвальд.
   – Надеюсь! – задорно ответил Вигмар. А в мыслях у него стучало: Великий Один! Сведи меня с этим, зеленоглазым. Только не с ним, не с Эрнольвом. Только не с ним!
   – Мы сказали все, что можно, – произнес Ингвид Синеглазый. – Дальше пусть говорит наше оружие, и Один отдаст победу достойному.
   Торбранд конунг поднял копье; лавина фьяллей у него за спиной дрогнула и устремилась вперед, догоняя конунга. Войско квиттов позади Ингвида и Вигмара, не дожидаясь знака, так же стремительно потекло на них. Две волны боевых кличей взмыли над полем, смешиваясь, заглушая друг друга и превращаясь в неясный шум. Два копья, как молнии, метнулись друг другу навстречу; Вигмар резким движением пригнулся, пропуская копье Торбранда у себя над головой, и оно исчезло в гуще квиттов.
   Брошенное им самим Поющее Жало гулко ударило в щит, мгновенно подставленный Арне Черенком, но тут же Арне вскрикнул и повалился под ноги Торбранду. Поющее Жало всегда находит жертву: острие вошло ему в горло под самой челюстью. Обгоняя передних и обтекая мертвого, фьялли бежали на врага; передние ряды смешались, резкий грохот разом сшибленных клинков обрушился, как гром.