Дворецкая Елизавета. Корни гор

   Возле самой двери на полу сидели две бедно одетые женщины, худые, изможденные, похожие на бродяжек. Одна из них была старухой, а вторая – молодой, но лицо ее было таким измученным, что утратило возраст. Сейчас она суетливо озиралась, делала непонятные знаки дрожащими пальцами, точно обирала паутину перед собой.
   – Он здесь... Опять здесь... Тролль, рябой тролль... – бормотала она. Вдруг лицо ее исказилось мучительной тоской, и она пронзительно закричала: – Убейте его, убейте! Вон он, вон он!
   Ее вытянутый тонкий палец указывал на Гудлейва Дрозда, одного из соседей Эйвинда, приглашенного на пир. Гудлейв изумленно смотрел на бродяжку и даже приоткрыл рот, ткнул себя в грудь, точно хотел спросить: она имеет в виду меня? Домочадцы и гости ошарашенно переглядывались.
   – Помолчи! – Старуха дернула девушку за руку, и та мигом умолкла. – Хродмара Рябого тебе не поймать. Нету его здесь, нету. Сиди смирно, пока не выгнали.
   Девушка послушно замолчала, съежилась и спрятала лицо в коленях. Гудлейв Дрозд облегченно вздохнул, покрутил пальцем возле лба. Кое-кто засмеялся
   – Не слушай, Гудлейв! – утешила его Фрейдис хозяйка. – Она помешанная. Ее так и зовут – Гальни. У нее, бедняжки, даже имени не осталось. Не выгнать же ее в лес среди зимы. Не слушайте ее, ей теперь везде мерещатся фьялли. Она никого не сглазит.
   – Должно быть, она их повидала немало? – спросил Гельд. – То есть фьяллей?
   – Она с Запада, – коротко пояснила хозяйка. Гости понимающе закивали.
   Долгими зимними вечерами обитателям любой усадьбы найдется о чем поговорить. Рано или поздно все разговоры сводились к войне. Селедка резво прыгала с языка на язык и незаметно превращалась в кита: Гельд услышал и старые саги о том, как Хродмар сын Кари сражался с великаном (чего не было), как Эрнольв Одноглазый котлами черпал золото из озера в Медном Лесу (чего тоже не было). Не остались без внимания и подвиги Асвальда ярла: по побережью, как оказалось, вовсю гуляла повесть о том, как квиттингская ведьма превратила всех убитых квиттов в железных великанов и они наголову разбили огромное войско фьяллей.
   – Ну уж это неправда! – не выдержал Гельд, который покатывался со смеху, слушая все это. – Не всех убитых, а только одну отрубленную голову. И Асвальд Сутулый увел оттуда целой почти всю свою дружину.
   – А ты откуда знаешь? – оживились гости. – Разве ты это видел?
   Бьёрн Точило насупился: похоже, этот парень собрался сам себя погубить.
   – Я слышал, как об этом рассказывали сами фьялли, – не смущаясь, ответил Гельд. – И даже видел эту железную голову.
   – Ты был в Аскефьорде?!
   – Был. – Гельд гордо приосанился, будто рассказывал о великом подвиге. – Мы подумывали, нельзя ли купить у них железа, раз они собирают дань с Квиттингского Запада и Юга. У граннов и тиммеров на железе сейчас можно очень хорошо заработать! Кто бы стал отказываться! Но только у фьяллей железа нет, кроме одной железной головы.
   –И та на плечах у конунга! – вставил молодой парень, сын Эйвинда, и все расхохотались.
   – И как тебе у них понравилось? – полюбопытствовала Фрейдис хозяйка. – Небось у каждого на руке по золотому обручью? Хотя бы у себя дома они похожи на людей?
   – Как сказать... – Гельд помедлил.
   На самом деле он отлично знал, что у себя дома фьялли похожи на людей не меньше других. Но как сказать это при бедной дурочке Гальни, что из-за них лишилась рассудка?
   – Моя дружба с ними не очень-то получилась, – наконец сознался Гельд как бы нехотя. – Я там убил одного человека, да еще и из дружины конунга. Мы с ним повздорили... и теперь о нашей встрече только я один и могу рассказать. Он умолк навсегда.
   – Ну, и правильно! – Эйвинд хёльд одобрительно похлопал его по плечу. – Так с ними и надо. Вот когда мы в той битве захватили Поросячью Радость...
   Похоже, что расположение хозяина к Гельду укрепилось после того, как тот «вполне правдиво» рассказал о своих фьялленландских подвигах. Говорят, что неполная правда есть та же самая ложь. Гельд старался не думать об этом: было слишком неприятно ощущать себя лжецом. А сказать всей правды никак нельзя: ведь сейчас он старается раздобыть у квиттов железо, из которого будут выкованы мечи на квиттов же. Собравшись с силами, Торбранд конунг попытается подчинить себе и Квиттингский Восток. Это будет уже не его дело. Но все же Гельд, сидя у очага Эйвинда Гуся, не мог избавиться от мерзкого ощущения, будто явился сюда убить хозяина и разорить его дом.
   Но что он мог поделать? За прошедшее время душа его не успокоилась. Не только Бьёрну, а и самому себе Гльд каждый день заново твердил, что у него не было другого выхода кроме как взяться за поручение Торбранда конунга. Но неприятное чувство не проходило, и назавтра он твердил свои оправдания снова, с настойчивостью и какой-то злобой, но спокойнее ему не становилось. Это злосчастное убийство... хм, этот злосчастный случай с Ормом – даже в мыслях Гельду было гадко повторять слово «убийство» – сбил его с прямой и ясной дороги и теперь заставлял лгать. Всю жизнь открытый для мира и людей, теперь он был вынужден прятать от них комок грязи в самой глубине души. Да, Орм оскорбил его, но Гельд, действительно, дал тому повод усомниться в своем благородстве. Разве достойный человек обнимает тайком невесту конунга, с которым хочет быть в дружбе? А зачем он это делал...
   Об Эренгерде Гельд старался не вспоминать. При мысли о ней в его душе вспыхивал целый пожар надежд и тревог. Если она его любит... но об этом еще рано думать. А если все же не любит... тогда к чему все это, весь этот поход за железом? Зачем он вообще живет? А задавать такие вопросы опасно, иначе жить не захочется, и Гельд гнал от себя образ Эренгерды. Она так прекрасна, светлая и живая, как сама богиня Фрейя, но почему воспоминание о ней наводит на мысль о смерти? Или дух Орма Великана тянет убийцу за собой?
   Ночью Гельда мучили тяжелые мысли: он просыпался ни с того ни с сего и принимался ворочаться. Но днем, среди людей, он забывал о неприятном и сам верил, что ничего особенного с ним не было. В нем теперь образовалось как бы два человека, и он сам не знал, который из них настоящий.
   – Знаешь, у меня тут есть кое-какой товар! – сказал ему Эйвинд хёльд через несколько дней после приезда. – Пойдем-ка посмотрим, если ты ничем не занят.
   Гельд насторожился. Пока что он не заводил определенных разговоров о торговле, выжидая, как требует вежливость. Но если хозяин сам заговорит о делах, кто же станет отказываться?
   – У меня есть хороший лен, для своей хозяйки купил, – рассказывал ему Эйвинд, ведя за собой через двор. – Вот тут. – Он отпер дверь клети, выстроенной отдельно от дома. – Тут у меня лен, есть готовое полотно, локтей двести простого и полсотни крашеного. Есть хорошие оленьи шкуры...
   Войдя вслед за хозяином, Гельд оставил дверь открытой, чтобы в клеть проникал дневной свет. Эйвинд деловито гремел ключами, отпирая лари. Для крепости они были окованы железными полосами, украшенными цепочками из руны «одаль», охраняющей имущество.
   – Ты хочешь это продать? – Гельд внимательно оглядывал полотно и шкуры, хотя они были ему не нужны. – Товар, конечно, неплохой. А замки, скажу честно, еще лучше. Только не разберу, откуда.
   – Это наш Рам ковал. Моей хозяйке, видишь ли, приглянулось твое обручье. – Эйвинд вытянул шею и кивнул вниз, на опущенную руку Гельда.
   Гельд приподнял руку с золотым обручьем и негромко засмеялся: оно нравилось и ему самому.
   – Видишь ли, моя Фрейдис – очень знатного рода! – стал объяснять хозяин. Он сам себя уважал за то, что сумел сосватать такую родовитую невесту. – Она в родстве с самим Гудмодом Горячим из усадьбы Плоский Камень, знаешь, возле поля тинга? Ее бабка Асвейг была сводной сестрой его деда Гудварда Глухаря. Жить кое-как ей не пристало, и мне немало приходится потрудиться, чтобы ей угодить. А такое славное обручье ей бы очень подошло. Как ты смотришь на то, чтобы уступить его мне?
   – Я сам получил его за тысячу локтей крашеного сукна, – ответил Гельд, всем видом показывая, что готов торговаться. Разговоры о товарах следовало всемерно поддерживать. – Конечно, твоя жена достойна иметь все самое лучшее, но ведь каждый сам себе товарищ. За полотном не стоило так далеко ездить. Мне нужно кое-что другое.
   Он выразительно посмотрел на Эйвинда и мысленно усмехнулся: давно ли о простом железе начали говорить обиняками, точно о какой-то священной тайне или даже о чем-то непристойном?
   Эйвинд хёльд отвел глаза и многозначительно повертел шеей.
   – Кое-что другое забрали слэтты! – ответил он. – Хильмир конунг... вернее, его сын Хеймир ярл, который женат на дочке нашего хёвдинга, сам объезжал все побережье и с каждого хозяина брал клятву, что все железо мы будем продавать только ему. Все, понижаешь?
   – И все ему дали такую клятву? – Гельд с откровенным недоверием поднял брови. – Вы что – сами себе враги?
   – А что я мог сделать? – Эйвинд резко вытянул шею и втянул обратно. – Как я мог отказаться, если тогда он отказался бы меня защищать? А теперь мы даже простые топоры должны покупать у слэттов, после того как они там у себя их выкуют из нашего железа!
   – И покупаете? – Гельд усмехнулся. – Разрази меня гром, если этот нож слэттинской работы!
   Он протянул руку к ножу на поясе Эйвинда, но тот отшатнулся:
   – Тише! Не трогай! Это нельзя трогать. Это из «злого железа».
   – Какого – злого? А бывает доброе?
   – «Злым железом» мы зовет железо, которое добывается возле усадьбы Нагорье. Это там, – Эйвинд неопределенно махнул рукой туда, где за бревенчатой стеной клети был запад. – Ты знаешь, кто там живет?
   Гельд честно помотал головой, всем видом давая понять, что своим рассказом доблестный Эйвинд хёльд очень его обяжет.
   – Там живет кюна Далла. Ну, бывшая кюна, вдова Стюрмира конунга. Когда он погиб, она сначала жила у Хельги хёвдинга, а потом рассорилась с ним, я уж не знаю, в чем там было дело, и уехала в Медный Лес. У них, у Лейрингов, издавна там была своя усадьба. Теперь она там живет. Говорят, железо добывает, только она ни с кем не хочет торговать. Говорят, – Эйвинд вытянул шею, чтобы дотянуться до уха Гельда, – что она знается с колдовством. У нее какой-то амулет... не знаю, в чем там дело. Только ее железо получается злым. Острее и крепче его нет, но и опаснее тоже. Ковать из него берется только наш Рам Резчик, и то однажды он чуть не выжег себе глаз. Кто возьмется за эти ножи и топоры, часто себя калечит. Они прямо как живые! Так и норовят отхватить чего-нибудь.
   – Да что ты говоришь? – Гельд изобразил почтительное изумление. – Пожалуй, это свойство любого оружия – оно ведь не разбирает, своих рубит или чужих... Но все же Далла кое-что продает, если свойства ее железа так хорошо известны?
   – Кое-что – да. Мне продала кое-что. Ей ведь тоже нужно полотно и хлеб. Но если к ней поедет... кто-то другой, то едва ли она тебе что-то продаст. Она не верит чужим. По правде сказать, она никому не верит, у нее большая усадьба, а стоит почти пустой, потому что она никому не верит... Так что насчет обручья? Я могу еще добавить серебром, шкурами, чем ты скажешь.
   – Я подумаю! – значительно пообещал Гельд.
   Он действительно собирался подумать, и как следует подумать о том, что узнал. Кюна Далла, вдова Стюрмира конунга, как видно, не давала клятвы продавать железо слэттам. Она вроде той веточки омелы, что была слишком молода и глупа и потому богиня Фригг не смогла взять с нее клятву не причинять вреда доброму Бальдру. Из этой-то веточки коварный Локи и сделал стрелу, убившую бога весны. А раз уж он, Гельд, в своем нынешнем коварстве равняется с богом лжи, то почему бы ему не отправиться к веточке омелы, то есть к Далле, вдове Стюрмира? Ведь у нее есть железо.
   Есть-то оно есть, отвечал он сам себе, только за ним надо ехать в Медный Лес. Гельд отлично помнил Медный Лес и рыжих железных змей, которые стремглав ползли с волокуш обратно в землю, чтобы снова стать рудой. Но квиттингская ведьма выпустила из своих владений нож Эйвинда, значит, ничего невозможного тут нет. А что Далла никому не верит...
   Ему вспомнилась Борглинда. Можно сказать, что она тоже мало кому верит, но ему же поверила. А она двоюродная или троюродная сестра Даллы, так-то так. В общем, близкая родственница. Попробовать можно. Гельд не был слишком самонадеян, но верил в себя. Хотя бы настолько, чтобы попробовать. Борглинда... Это, кстати, предлог для посещения. Не слишком надежный, но лучше, чем ничего.
   Тихо насвистывая, он шел через двор. Возле самых дверей дома уши ему вдруг резанул пронзительный женский визг. Обернувшись, Гельд увидел какую-то женщину: закрывая руками лицо, она жалась к углу дома и визжала, будто ее жгли каленым железом. И дрожь продирала по спине от этого звука.
   – Тролль! Тролль! Мерзость, мерзость! – кое-как разобрал Гельд.
   Никаких троллей рядом не было, только кое-кто из гостей Эйвинда, работник с охапкой хвороста, другой – с уздечкой. Скотница уронила от испуга ведро воды себе на ноги, и вода серой лужей растекалась по подмерзшей земле.
   И тут Гельд узнал кричащую: это была та помешанная, Гальни.
   – Успокойся, он ушел! – Гельд приблизился к сумасшедшей и помахал рукой перед ее лицом, боясь ее тронуть. – Он провалился сквозь землю. Его уже нет.
   От звука его голоса Гальни сразу замолчала. Медленно она опустила руки, на Гельда глянули широко раскрытые, серые, совершенно ясные глаза.
   – Ушел? – прошептала она, совсем опуская руки, и боязливо глянула Гельду за спину. – Провалился? Ты видел?
   – Как бы да, – опять соврал Гельд, подавляя вздох. – Его больше нет.
   – Он был вон там. – Гальни показала дрожащей рукой на стену конюшни. – Он такой: длинный, как ты, тонкий, как палка, темный и волосатый, а морда – пятачком, и клыки, и длинные уши, как у зайца, только черные, и ухмыляется... Так мерзко ухмыляется, и мне не пройти, пока он стоял... Они за мной ходят, иногда целой стаей. Я не знаю... Хоть палкой их... Они не боятся. Они будут за мной ходить, пока я не умру...
   Она опять закрыла лицо руками и, медленно, с тихим отчаянием мотала головой. Гельд стоял рядом, не зная, что делать.
   – Не слушай ее, – устало сказал рядом с ним другой голос. К ним подошла старуха Ауд, спутница Гальни. – Не слушай, – повторила она, привыкнув всем объяснять одно и то же. – В ней нет ничего дурного, только ей везде мерещатся тролли и призраки. Однажды даже дракона видела. Золотого и огненного, с белыми глазами. Говорила, что он и есть война и что он нас всех сожрет. Да уж, ее война здорово покусала. Так теперь и будут мерещится, пока она не умрет, это она верно сказала.
   – Похоже, вам здорово досталось, – сказал Гельд.
   – Еще бы. Нашу усадьбу брали с бою, ее отца убили у нее на глазах. И моего старика тоже... Ладно, он попал в Валхаллу, а из конюхов туда не всякий попадает. А ее забрал было себе один, но потом выгнал, потому что она сразу свихнулась. Если у тебя есть сестра, я ей не желаю того, что пережила моя дурочка. Теперь навидаешься драконов. Пойдем домой. – Ауд тронула Гальни за плечо.
   – Кто был у них вождем? – спросил Гельд и тут же пожалел. А если она скажет: «Асвальд Сутулый»?
   – Хрейдар Гордый, – бросила старуха через плечо и повела Гальни в дом.
   Гельд остался во дворе, разглядывая угол конюшни и очень живо воображая длинного тонкого тролля с поросячьей мордой и длинными черными ушами. Хрейдар Гордый – это, помнится, хёвдинг северной трети Фьялленланда. Ходтрединг – у них это так называется. Хорошо, что незнакомый.
   А впрочем, какая разница, с какой-то злобой подумалось ему. Какая разница кто? Все равно погубителей этой бедной дурочки вел Торбранд конунг, и все они – Асвальд и Хродмар, Эрнольв и Хьёрлейв, даже Сёльви и Слагви – все они шли за ним. За спиной каждого из них – не одна такая дурочка. И все эти дурочки смотрят на них страшными глазами квиттингской ведьмы. И об их подвигах он еще услышит. Так услышит, что лучше бы ему родиться глухим! Откуда это взялось? Жил себе спокойно, со всеми был в дружбе и собой доволен. Он же тут вообще ни при чем, в этой войне! Откуда же теперь в нем это дурацкое чувство, будто он лично виноват в бедах обеих сторон?
   Рядом послышался стук дерева и короткий вскрик. Гельд обернулся: работник, что пристроился на колоде рубить хворост, стоял в шаге от колоды, широко расставив ноги и размахивая руками, чтобы удержать равновесие. Его топор лежал на земле и злобно поблескивал.
   – Чуть по ноге не вдарил, во! – пояснил работник, глядя на Гельда, как на ближайшего слушателя. – Тролли б его взяли!
   – «Злое железо»? – понимающе спросил Гельд.
   – Куда уж злее! – охотно согласился работник. – Острое – хоть камень разрубит. А чуть зазевался – поскачешь к Хель на одной ноге. Чтоб его тролли взяли!

***

   Через два дня, когда миновал день поминания умерших 7 января и праздники Середины Зимы таким образом остались позади, Гельд, Бьёрн и десять человек их дружины выехали из усадьбы Речной Туман и направились на запад, в глубину полуострова. Провожать их поехал Рам Резчик, и Гельд понимал, что для него это большая честь.
   Рам Резчик был высоким, сильным, внушительным мужчиной лет сорока восьми, с густой темной бородой и смуглым лицом. В его темных глазах переливалась какая-то напористая сила, так что от взгляда их пробирала уважительная робость. В округе он славился как лучший знаток рун: если кому-то требовался амулет или поминальный камень, посылали за Рамом. На его правой щеке заметно краснело пятно недавнего ожога, полускрытое бородой; волоски бороды на этом месте совсем поседели. Голос у него был густой и весомый, и каждое его слово казалось последним, после которого уже и спорить не о чем. Даже у незнакомых он вызывал невольное уважение, и Гельд приглядывался к нему с большим любопытством.
   Путь их лежал через длинные, пологие, лесистые холмы. Вялая, прибитая дождями и подмороженная трава одела всю местность в тусклый зеленовато-серый цвет, только мокрые валуны серого гранита поблескивали и смотрелись посвежее всего прочего. Временами принимался идти мокрый снег, потом переходил в дождь, потом с серого неба дул ветер, качая темно-зеленые еловые лапы и стряхивая с них холодные капли. Не лучшее время для дальних поездок.
   – Ничего, зато во Фьялленланде сейчас снег по колено и такой мороз, что только держись! – утешал товарищей Гельд. – И метели носятся с одной горы на другую – фью-у-у! – Он присвистнул и показал рукой движение сверху вниз и обратно.
   В самом Медном Лесу снега почти не было, копыта коней мягко ступали по мху. Здесь вообще казалось как-то теплее, сохранилось даже больше зелени и желтых листьев, чем на побережье. Все долины выглядели одинаковыми, и создавалось впечатление, что езда вовсе не помогает путникам продвинуться вперед. Жилья попадалось мало: несколько избушек боязливо дымили среди ельников. Ни дорог, ни тропинок не было видно, и без проводника здесь было бы легко заблудиться.
   – Я бывал у них в Нагорье и этим летом, и раньше – объяснил кузнец барландцам по дороге. – А если там и примут кого-то из чужих, то только со мной. Кюна Далла не верит ни единому человеку. Честно говоря, я думаю, что вы там толку не добьетесь.
   – Зачем же тогда ведешь? – спросил Бьёрн. К этой поездке в Медный Лес он относился по своему обыкновению: не одобряя решения младшего товарища, поддерживал его, раз уж отговорить не удалось.
   – А почему бы не дать вам попробовать? – Рам пожимал могучими плечами. – У каждого своя удача. Вот и Далла обзавелась удачей. У нее там в управителях живет один колдун...
   – Светлые Асы! – горестно воскликнул Бьёрн. – Только колдуна нам и не хватало!
   – Почему же? – Гельд слегка усмехнулся. – Это довольно забавно.
   – Они вдвоем колдуют, когда выплавляют свое железо. Оттого оно и получается злым. Меня обожгло окалиной, когда я ковал топоры. – Рам показал пятно ожога у себя на щеке. – Да это ведь я! Другому выжгло бы глаз, а то и оба. А Кара Колдуна я давным-давно знаю. Он еще лет двадцать назад, когда Ари Рыжий отбил у него девчонку, обозлился на весь свет и стал учиться колдовству. Потом ему и девчонки стали не нужны, только и думал, как бы Ари отомстить.
   – И что? – с любопытством спросил Гельд. – Отомстил?
   – Тролли его знают. – Рам пожал плечами. – Ари лет через пятнадцать умер: придавило деревом, переломило спину, его уже мертвым достали. Может, Кар наворожил, а может и нет. И без ворожбы может деревом придавить.
   – Не может быть, чтобы пятнадцать лет ворожить без толку, – заметил Гельд. – Чему-то же он научился.
   – Наоборот, – поправил Рам, как взрослый ребенка, сказавшего очевидную глупость. – Если человек пятнадцать лет пытается ворожить, а у него не получается, так надо бросить и не дразнить троллей.
   – А я думал, в этом деле успех приходит с опытом,– небрежным голосом обманщика бросил Гельд.
   Рам понимающе глянул на него и тоже усмехнулся:
   – Я тебе скажу, пока рядом нет женщин. Если уж у кого не получается... так это, знаешь, и не получится. Сколько ни старайся.
   – Надо же! Это так похоже? – Гельду все больше нравился Рам Резчик.
   – Примерно так. Для того и другого нужна сила. А у Кара одна злоба, а силы нет. Может, потому и силы нет, что много злобы.
   – А с кюной Даллой у него, выходит, получилось?
   – Уж этого не знаю! Она, говорят, обзавелась каким-то особым амулетом. От меня, конечно, прячет но я думаю, и правда есть. Чем-то таким возле нее пахнет... Я говорю не о запахе, а... – Рам покрутил в воздухе черной от копоти крупной рукой, и Гельд понятливо кивнул. – Слава асам, что Далла так же бестолкова, как он зол. Умел бы он хоть свою злобу в кулак собрать и куда надо вдарить... А рядом с Даллой он и того не сумеет. Она умеет только все разваливать. Был бы Кар настоящий колдун, он бы давно это понял и ушел от нее. А он сидит рядом с ее амулетом и надеется, что тот ему поможет. Пусть держатся друг за друга, всем будет лучше. Пока Далла верит в этого мстителя, другого она искать не станет. Она никому не верит.
   В его голосе не было ни капли сочувствия вдове конунга.
   – А чего она хочет? – спросил Гельд. Он уже не улыбался и слушал с самым серьезным вниманием: Рам оказался больше чем проводником.
   – Она не продает железо, потому что копит его и хочет ковать мечи. Даже меня звала, хотя Кар и плюется, если обо мне услышит.
   – А ты не пошел?
   – А я не пошел. Нам нужен покой, а не мечи.
   – Покой? – Гельд подумал, хотел бы он сам покоя на месте квиттов. – А разве ты хочешь, чтобы твое племя всегда сидело на веревочке у конунга слэттов? Хильмир конунг вас всех связал клятвами, вы даже торговать не может как хотите. Чистое разоренье! Тут, понимаешь ли, и свободный человек почувствует себя немножко рабом.
   – Для свободы сейчас не время, – ответил Рам. Теперь он тоже не улыбался, а, напротив, заметно помрачнел. Но говорил он легко, должно быть, излагая и мысли не в первый раз и привыкнув к возражениям – Мы не способны жить на свободе. Только зря передеремся и погубим сами себя. Мы не знаем, чего хотим, в чем наше счастье. Квиттам не хватало крепкой узды. Вроде той, что на фьяллей надел Торбранд Тролль. А после смерти Стюрмира конунга и вовсе все посыпалось.
   – Что посыпалось?
   – Каждый испугался и стал думать о себе. Как бы ему спасти свою усадебку. А иные – и урвать кусок у соседа. В каждом человеке живет Волк. Тот самый Фенрир Волк, который погубит мир. Это старики болтают, что он ждет под землей. Это для детей, чтобы они его боялись. У каждого в сердце свой Фенрир Волк. А сердце человека глубже и темнее всех нижних миров вместе взятых. Веревочка! Ты скажешь, парень! – Рам хмыкнул. – Тут нужна не веревочка, а цепь! Пока конунг держит свое племя на цепи, Волки сидят смирно. А если их выпустить, они разнесут и человека, и племя, потому что каждый такой Волк тянет в свою сторону. Их только выпусти, а собрать потом будет потруднее, чем загнать овец в хлев. Помнишь, наверное:

 
Лает пес Гарм у пещер Гнипагеллира:
Узы расторгнуты, вырвался Волк... ^[90]
 

   – И этот Волк – во всех?
   Гельд лихорадочно перебирал в уме всех, кого знал, в памяти мелькали знакомые и полузнакомые лица. Их было много, как осенних листьев на ветру: мужчины и женщины, молодые и старые. И в каждом из них – Волк? Не может быть, чтобы во всех! Но задергалось, внушая смутную надежду, лишь одно лицо: маленькой сестры Сёльви и Слагви, Сольвейг.
   – А то нет? – Рам оглянулся на него со своего коня. – И во мне свой Волк, и в тебе. Кто убил того твоего фьялля – Светлый Бальдр?
   – Нет, не во мне. – Гельд покрутил головой. – но в ком-нибудь...
   – Тогда это не человек, а какой-нибудь солнечный альв. Я, конечно, не имею в виду девушку, в которую ты влюблен – уж она-то, конечно, прекрасна внутри и снаружи и затмит совершенствами всех богинь.
   Гельд невесело усмехнулся. Умный и проницательный кузнец в этот раз не угадал: он был далек от того чтобы воображать Эренгерду светлым альвом. В ней тоже есть Волк, и не из самых маленьких. Ему не забыть, как она на него смотрела на том пиру: со стыдом и досадой. За что? За то, что он ее полюбил?
   – Вот так, – весомо произнес Рам. Сделав уступку воображаемой девушке собеседника, от всего остального он был не намерен отступать. – Этого Волка надо держать на цепи любой ценой. Если для этого надо посадить на цепь все племя – пусть. Я сам помог бы ее ковать. И пусть лучше слэтты, чем фьялли. Они собирают дань железом, а не кровью.
   Гельд молчал. Да, злобы и грязи полным-полно в каждом, но неужели Волка можно сдержать только грубой силой? Только не оставив человеку выбора? А сам человек? Неужели за все века, что им правят Светлые Асы, он так ничему и не научился? Или сам человек устроен по подобию мира: поверху ходит солнце, а внизу, в глубине, дракон подгрызает корни? И когда-нибудь каждый услышит «шум в древнем дереве», что значит – «враг на свободе»? Орм Великан лежит лицом вниз, и красное пятно горит на рыжей хвое... Вырвался Волк! Сейчас Гельд сам себе казался отвратительным, как Фенрир Волк, и отвернулся, чтобы Рам не видел его лица.