Дворецкая Елизавета. Корни гор

   Постепенно суета стала стихать. Борглинда села поближе к очагу и сжалась в комочек. Хозяйкина рубаха и неизвестно чей плащ на меху, протертый по краям и отчаянно пахнущий дымом, казались ей милыми и самыми приятными на свете. Прижимая к себе теплый мех, она жмурилась от удовольствия и глубоко вздыхала, как кошка. Как мало надо человеку для счастья, подумать только! Живое тепло от огня наливало каждую ее жилку, все в ней кипело от простого удовольствия жить, и даже смотреть на Гельда было как-то по-особому трепетно приятно.
   Рам и Гельд сидели рядом и беседовали; Гельд то и дело подавлял зевок, потирал ладонью мокрые волосы, но на его порозовевшем лице было оживление, которого Борглинда давно не наблюдала. Похоже, его очень порадовала встреча с этим странным человеком, рослым и темным, как медведь, с белым пятном седины на щеке. У Борглинды начали слипаться веки, но жаль было уйти, жаль заснуть и потерять чувство счастья от всего этого: от тепла, безопасности, оживленного лица Гельда, который теперь казался совсем прежним.
   – Мне тут не слишком везет: второй раз еду, и второй раз в бурю, – рассказывал Гельд кузнецу. – Еще в тот раз... ну, когда я тут был. Я подумал: уж не мой ли приятель Кар все это затевает? Он ведь на меня сильно обиделся?
   – Твой приятель Кар? – повторил Рам и посмотрел на него со значением, будто ждал чего-то еще. – А вы с тех пор не виделись?
   – Где мне с ним видеться, если я тут с тех пор не бывал? Я был ... – И Гельд запнулся, решив не рассказывать, как воевал под стягом Торбранда конунга.
   – С тех пор с ним никто не виделся, – сообщил Рам, не дождавшись продолжения. – Он тогда убежал догонять твой корабль, злой, как тролль, и не вернулся. Далла присылала искать его у нас – значит, к ней в Нагорье он не вернулся тоже. Вот я и подумал: может, вы с ним повстречались и ваша встреча кончилась не совсем так, как хотелось бы ему?
   – Делать мне нечего! – с чувством ответил Гельд. – Пусть с ним великаны разбираются. А я думал, это он мне мстит... бурями.
   – А я думала, это из-за меня, – подала голос Борглинда.
   Она достаточно пришла в себя, чтобы принять участие в беседе, и ей очень хотелось облегчить душу.
   – Если уж меня хотели... ну, ты помнишь, – она посмотрела на Гельда, не зная, можно ли в присутствии Рама упоминать о предполагаемом жертвоприношении. – Вот боги и решили, что...
   – Да ну, брось! – Гельд махнул рукой. – Видишь ли, – пояснил он Раму, – я увез эту прекрасную деву совсем не с согласия тех, у кого она жила. Вот она и боится, что...
   – Ага! – сказал Рам. Он внимательно глянул в лицо Борглинде, потом взял ее за руку. Покрасневшая от превратностей этой ночи ладонь была мягкой и яснее говорила о происхождении и воспитании девушки, чем самый пышный перечень предков с указанием всех их подвигов. – Девушка, значит, знатного рода? Знатнее тебя, и добром не отдавали?
   – Вроде того! – Гельд усмехнулся.
   Это объяснение показалось ему гораздо проще и понятнее всего того, что было наворочено судьбой на самом деле. Все рассказывать – до утра не справишься.
   Да и обмана особого нет: Борглинда куда знатнее его, а добром ее из Аскефьорда не отпустили бы ни за что.
   – А..? – Рам выразительно кивнул на дощатую перегородку, где остался Свейн. – Я тут видел мальчишку – это ваш?
   Борглинда фыркнула, Гельд засмеялся таком нелепому предположению.
   – Ты обо мне слишком хорошо думаешь! – смеясь, ответил он. – Мы не такие резвые. Ей шестнадцать лет, а мальчишке почти два. Это ее племянник.
   – Ей шестнадцать? – Рам еще раз осмотрел лицо и фигуру Борглинды. – Ей запросто дашь все восемнадцать. Правда, тут темно. Ну, пусть будет племянник, мне не жалко. Своих вы еще успеете. Это дело такое... нехитрое.
   – Долго ли умеючи? – смеялся Гельд, и даже Борглинда пофыркивала, не сердясь. Рам ей нравился.
   В доме уже было тихо, все спали, только они втроем еще сидели у ярко горящего очага.
   – Да... Всякое бывает, – чуть погодя проговорил кузнец. – Не бойся, парень, будь она хоть из рода конунгов, я никому вас не выдам. Я-то знаю, как это бывает!
   – Да ну! – заинтересованно отозвался Гельд. Ему очень хотелось узнать побольше о Раме Резчике, который так кстати уже второй раз попадался на его пути. – А я думал, я один такой несуразный!
   – Надейся! – Рам усмехнулся наивности молодого парня, который думает, что первый открыл любовь. – Я тоже, знаешь ли... И про меня была похожая сага. Сейчас-то ее позабыли, а лет двадцать с лишним назад все наше побережье только об этом и говорило. Даже до тинга доходило... Да впрочем тебя тогда на свете не было.
   – Тем более хочется послушать.
   – Да чего там слушать? – Рам помешивал палкой в очаге, но видно было, что рассказать он вовсе не прочь. – Я сам женился не как надо было, а как мне хотелось. Моя Мальвин была дочерью Сигурда Всезнайки. Он далеко живет, почти на северных границах. Знатнее его на Квиттингском Востоке никого нет. Даже наш хёвдинг, Хельги Птичий Нос, ему на две головы уступает. Кстати, Хельги потом женился на ее младшей сестре. Хильдвин... Хедвин... Не помню. Ладно она давно умерла, лет пятнадцать уже.
   – А твоя жена?
   – А моя жена... Я увез ее из дома. Не против воли, она хотела быть со мной. Только ее родня не хотела! Мы уехали, а потом Сигурд нас нашел уже дней через десять... и сам понял, что возвращать ее поздно. Умный человек Сигурд Всезнайка. Понимал, что честь роду силой не вернешь... Да и какая это честь, если к ней надо за волосы тащить? Он оставил нас в покое, и все. Даже дал ей приданое, чтобы его дочь не звали побочной женой. Не то, конечно, как если бы она вышла за человека познатнее меня, но мне не приданое было нужно... Я сватался к женщине, а не к деньгам.
   Гельд кивнул несколько раз: это он отлично понимал. Его странно трогала эта сага, такая красивая и так мало подходящая на первый взгляд к суровому, уверенному и насмешливому кузнецу. И она так напоминала сагу о его любви к Эренгерде, какой она могла бы стать, будь Эренгерда чуть посмелее и люби его чуть посильнее... Нет, про это не надо.
   – И что? – робко спросила Борглинда. Он слушала, затаив дыхание: ей так легко было вообразить на месте Мальвин себя, а на месте Рама – Гельда.
   – Исход был не так хорош, как мне бы хотелось, – сказал Рам, быстро глянув на девушку и опять опустив глаза в огонь. – Не хочу вас пугать, но, думаю, вам надо знать... Боги таких своевольных шуток не спускают.
   Некоторое время было тихо, Гельд и Борглинда не смели задавать вопросов. Потом Рам опять заговорил:
   – Через год она родила мне мальчишку и умерла при этом. А к началу зимы к нам пришла старуха. Не помню, как было ее имя, но все ее звали Норной. Она умела видеть норн, когда они приходят к новорожденному. К родам Мальвин старая троллиха не успела, явилась, когда мальчишке до года не хватало месяцев трех-четырех... Он в «мягкий месяц» помнится, родился. Уж не знаю, где ее тролли носили до того. Может, ей лучше бы там и оставаться. Она посмотрела моего мальчишку и сказала, что он будет плохим помощником квиттам. Так и сказала.
   Рам опять замолчал. Лицо его стало мрачным: он заново переживал пережитое много лет назад.
   – И что? – спросил Гельд. Он тоже выглядел серьезным, как никогда.
   – Умные люди мне говорили, что его надо отдать морским великаншам. Но я не хотел. Ведь тогда получилось бы, что моя Мальвин умерла понапрасну, отдала жизнь за того, кому все равно не жить. Я так не хотел. И вообще детей не убивают. Им усложняют судьбу, ты знаешь? Даже в голодные зимы их не убивают, а уносят в лес и там оставляют: кому судьба все-таки жить, тот выживет. Вот и я решил, что от судьбы не уйдешь. Боги нас наказали за своеволие, когда прокляли судьбу нашего сына, так зачем пытаться уйти от них еще раз? Короче, тут проходил один торговый корабль, шел в Эльвенэс. Кормчий зачем-то таскал с собой жену, видно, боялся оставить без присмотра. Я им отдал моего мальчишку и велел пристроить там где-нибудь... Хорошо все же, что Мальвин этого всего не узнала.
   – И что дальше? – опять спросил Гельд.
   Борглинда подняла на него глаза, изумленная звуком его голоса. Он выглядел странно: все лицо его как-то напряглось и натянулось, грудь вздымалась медленно и тяжело.
   – Не знаю. Они потом весной ехали обратно, я спросил, сказали: оставили у землянки на поле тинга. Не знаю чьей. Э, парень?
   Рам вопросительно посмотрел на Гельда. Он не раз в прошлом рассказывал эту сагу, но никто еще не слушал ее с таким тревожным напряжением.
   – У тебя такой вид, будто ты увидел свою фюльгью, – заметил Рам. – Где – в том углу? – Он показал себе за спину. – Это не фюльгья, это наш старый Скимле. Его еще в молодости обожгло на пожаре, а старость ведь никого не красит.
   – Сколько лет назад все это было? – спросил Гельд, не вникая в превратности судьбы старого Скимле и даже не улыбнувшись. – Вспомни как следует.
   Рам ответил не сразу, и взгляд его, устремленный в лицо Гельду, стал очень пристальным.
   – Двадцать пять лет назад, – наконец сказал он. – Отвезли, то есть. Как раз шел четвертый год, как Стюрмира конунга провозгласили... А тебе что?
   – Меня нашли в Эльвенэсе, у землянки. Двадцать пять лет назад. Заметь, я вовсе не утверждаю, что я – твой сын. Просто я говорю, что было со мной.
   Гельд дернул углом рта, пытаясь усмехнуться. Ничего не вышло. Рам остался серьезен и не сводил с него глаз. Борглинда застыла на своем месте и почти не дышала, боясь спугнуть чудо.
   – При тебе что-нибудь было? – спросил наконец Рам. – Амулеты... Или родимые пятна есть?
   – Ничего, – Гельд покачал головой. – Были пеленки, обрывок волчьей шкуры, чтобы не замерз... А сам я чистый, как новая липовая ложка. Никаких родимых пятен.
   Они помолчали и только изредка поднимали глаза друг на друга.
   – Похоже, что так, – наконец сказал Рам. – На нем тоже ничего такого не было. Судьба... Ты сделал то же, что и я. Увез девицу, которую тебе не отдали бы. Похоже, это доказательство покрепче, чем амулеты и родимые пятна. Кар напророчил... Старый дурак! Впервые в жизни стал ясновидящим, и то – нечаянно. Помнишь, как он обозвал тебя моим побочным сынком? Только ты никакой не побочный. Сигурд Всезнайка дал ей приданое, так что ты законный, как и я сам. У меня в Речном Тумане остались кое-какие вещи из того приданого. Я собирался их взять с собой, когда поеду в Хель... Ты знаешь, что Сигурд еще жив?
   Гельд покачал головой:
   – Я вообще не знал, что такой человек есть.
   – Теперь он живет один. Обе его дочери умерли. От младшей осталось двое детей. Его внуков то есть. Девчонка замужем за Хеймиром Наследником – она будущая кюна слэттов. Она же дочь Хельги Птичьего Носа, я тебе говорил. А парень, Даг, тоже достойный человек.
   – Я помню, – Гельд кивнул. – Это он водил в славный поход Эйвинда Гуся?
   – Он самый. А ведь он помоложе тебя. Ему сейчас лет двадцать или двадцать один.
   – Так ты, выходит, родич конунгу слэттов? – прошептала со своего места Борглинда.
   Она была так потрясена, что не верила сама себе. Буря и крушение «Кабана», бегство и собственная участь несостоявшейся жертвы начисто улетучились из ее памяти. Гельд, которого подозревали в самом низком происхождении и который даже сам себя в час уныния назвал сыном рабыни, оказался родичем таких людей – хёвдинга Квиттингского Востока, конунга слэттов!
   – Выходит, что да. – Гельд пожал плечами и наконец усмехнулся. Ему не верилось, что его шутки о «сыне конунга» оказались недалеки от правды, и почему-то было неловко оттого, что он никак не может этому обрадоваться. – Правда, не слишком-то я нужен такой родне... Да и она мне тоже. На славные подвиги меня не тянет. Хватит с меня. Это я уже пробовал.
   Он вспомнил Эренгерду, но без обиды на судьбу, которая не дала ему узнать все это раньше, в первую встречу с Рамом. Привез бы он такие новости вместе с железом кюны Даллы... Даже надменный Асвальд не сказал бы, что родич конунга слэттов недостаточно для них хорош... Но нет. Эренгерда отвергла его не за низкий род, а за низкий дух. За то, что он никогда не научится ради чести убивать людей, которые ничем его чести не задели. И этого никакие открытия не переменят.
   – А все-таки к Сигурду тебе стоит съездить, – сказал Рам. – Родню не выбирают, а отрекаться от того, что дали боги – до добра не доведет. Выходит, они хотели, чтобы ты... чтобы мы с тобой об этом узнали. А Сигурд имеет право знать, что у него два внука, а не один. Он же дал ей приданое... Я сам поеду с тобой. Не слишком-то мне там обрадуются, но... Подарки судьбы не сразу распознаешь: что к добру, что к беде...
   Гельд промолчал. Ему вспомнилось предсказание неведомой старухи, что звалась Норной. «Он будет плохим помощником квиттам». Старуха заслужила свое прозвище: она оказалась права. Поход Асвальда ярла в Медный Лес... Железо кюны Даллы... Битва в Пестрой долине... Сколько подвигов он насовершал во вред своему родному племени! Гельд смотрел на Рама и сомневался, рассказывать или нет. Разве он знал? Он думал, что в войне квиттов и фьяллей он ни при чем и может следовать простым человеческим побуждениям, никого не стыдясь.
   Его взгляд упал на Борглинду. Она смотрела на него огромными потрясенными глазами, и в полутьме черные зрачки стали такими большими, что совершенно скрыли карий цвет. Гельд подмигнул ей, чтобы немного расслабилась, и она послушно улыбнулась. Хотя бы этим, последним «подвигом» он теперь может гордиться совершенно спокойно: он спас дочь Лейрингов, которую хотели погубить враги ради своих злых вражеских дел! Да славится вечно великий герой, Гельд сын Рама!
   В памяти всплыло лицо Слагви: исхудалое после похода, с легким румянцем на высоких скулах и светлыми кудряшками на висках, с усмешкой добродушного смущения. «Ну что ты уж так сразу...» Вот, например, один из врагов. Злобных, коварных, ненавистных... Тьфу!
   Гельд потряс головой. Так и с ума сойти недолго. Хотя куда ему теперь еще сходить?
   Лучше подумать о чем-нибудь другом. Отец... Гельд смотрел на Рама, ничуть на него не похожего, и пытался нащупать в себе чувство кровного родства с этим человеком. Нет, ему очень нравился Рам Резчик. Из всех знакомых ему людей, кроме Альва и Бьёрна, никто не показался бы Гельду более подходящим отцом. Просто он еще не знал, что это такое – чувство рода, которое направляло и определяло поступки почти всех вокруг него – от Гримкеля до Эренгерды. Только что он был наедине с огромным миром – и вдруг оказалось, что он не один, что его больше. Сейчас – два, а где-то еще есть дед, Сигурд Всезнайка, двоюродный брат Даг, и его сестра, та девушка, о свадьбе которой с Хеймиром ярлом он столько слышал два года назад. Слышал и даже сам пересказывал другим, и при всем богатстве его воображения ему и в голову не приходило, что все это имеет к нему самое близкое отношение. Он и сейчас еще не уяснил себе всего этого. На осознание такого перелома требуется время.
   Гельду пришел в голову еще один вопрос.
   – Рам! – окликнул он кузнеца по привычке и тут же подумал, не стоит ли теперь называть его родичем... отцом... – А как ты меня назвал?
   Рам задумался на миг, потом хмыкнул и стал опять похож на прежнего Рама.
   – Сигурдом, конечно. Мальвин так хотела.
   Гельд усмехнулся. Что ни говори, это имя для великого героя!

***

   В первую же ночь после битвы в тумане Торбранду конунгу приснился сон. Весь день он с четырьмя товарищами уходил от Ступенчатого перевала по лесистым горам на северо-запад – туда, где, как помнил Бранд Костоправ, имелся еще один выход из Медного Леса. Из собственной дружины Торбранда с ним был только один – Рагнар Полосатый, один из самых старших хирдманов, помнивший еще походы Тородда конунга, отца Торбранда. В одной из давних битв у него был содран длинный лоскут кожи со лба, отчего широкий морщинистый лоб и сейчас украшала белая полоса. Трое других были чужие, прибитые к конунгу мешаниной битвы. Хаград, парень лет двадцати, чувствовал себя сиротой после смерти своего вождя, Модольва Золотой Пряжки, и в его светлых глазах застыло тревожное недоумение. Арнгрим Пепельный, хёльд из внутренних областей Фьялленланда, снарядился в этот поход по ратной стреле; двенадцать человек своей дружины он растерял и теперь угрюмо прикидывал про себя, мог ли хоть кто-нибудь из них уцелеть. Бранд Костоправ был хирдманом Асвальда Сутулого, и за него Торбранд конунг втайне особо поблагодарил богов: Бранд уже был с Асвальдом в этих местах и знал дорогу к Совьему перевалу.
   Ступенчатый перевал к концу битвы был занят квиттами, и оставаться рядом с ним означало обречь себя на скорую встречу с Повелителем Ратей. На месте Ингвида Синеглазого Торбранд обязательно приказал бы устроить на перевале засаду и прочесывать окрестные леса в поисках всех тех, кто не успел выйти за время битвы. Особенно если знать, что конунг фьяллей тоже не успел. Торбранд был достаточно умен, чтобы не считать своих противников дураками, а Ингвид сын Борга на деле доказал, что заслуживает самого серьезного отношения.
   Весь день они шли, почти не останавливаясь, хотя трое из пятерых были ранены, и у самого Торбранда левая рука была рассечена от кисти почти до локтя. Хотя и не слишком глубокая, рана постоянно болела, и полотно повязки было мокрым от крови. Но сильнее боли его мучило сознание произошедшего. Сейчас Торбранд не считал себя способным быть вождем даже для четверых. Одной неудачной битвой боги могли лишь испытывать его твердость, но два поражения подряд означали одно: удача от него отвернулась. Мечи троллей не оправдали надежд, но мечи Торбранд не винил. Оружие сильно руками, которые его держат. Его удачи не хватило, чтобы обеспечить фьяллям победу. И это не может быть случайным – что он, после двух поражений, оказался заперт в Медном Лесу, в самом сердце вражеской земли.
   Это не случайно. Его, конунга, боги подвели и поставили лицом к лицу с самым главным противником. Та ведьма, что своим колдовством губила фьяллей в первой битве, когда-то сказала Асвальду Сутулому: «У Медного Леса нет других конунгов, кроме меня. И если конунгу фьяллей что-то от меня нужно, пусть приходит сам». «Приходит сам... приходит сам...» – высвистывал ветер в ветвях Медного Леса, и Торбранд слышал это так же ясно, как голос человека. Так она хотела, квиттингская ведьма, его злая судьба, и она сделала так, что он пришел к ней сам.
   Открытых пространств и даже больших полян они старались избегать, а идти по лесу было трудно, и к сумеркам даже выносливые мужчины валились с ног от усталости. Когда начало темнеть, фьялли остановились в глубоком овраге.
   – Пожалуй, на сегодня хватит, – пробормотал Рагнар Полосатый и покосился на Торбранда. – А то мы в темноте забредем прямо к ведьме.
   На дне оврага развели костер, наломали веток и лапника, чтобы устроить лежанки и не замерзнуть на холодной весенней земле. Поджарили двух подстреленных по дороге глухарей; хорошо, что у Арнгрима оказалось при себе немножко соли в тряпочке. Железный шлем Рагнара воткнули верхним шипом в угли и вскипятили в нем отвар совьей травы, чтобы промыть раны. И даже эти нехитрые дела показались невероятно трудными: Торбранд заснул мгновенно.
   Он даже не заметил перехода от яви ко сну: он по-прежнему шел и шел через Медный Лес. Он был совсем один, а вокруг беспорядочно, отрывисто мелькали видения то каменистых долин, поросших ольхой, орешником, осинниками, то горных склонов, где между бурыми плитами железистого песчанника поднимаются черно-зеленые старые ели. Ноги его ступали то по острым кремневым обломкам, то по мягким подушкам зеленого мха, то по темным коврам палой листы, то по розоватым гранитным выступам, укутанным лишайниками... Идет и идет... Камни и ели смотрят ему в спину, так что все время хочется оглянуться... Он сам не знает, куда идет; каждая нога кажется тяжелой, как валун, и глаза слипаются, точно он не спал трое суток. Но какая-то сила гонит его вперед, не дает отдохнуть. То ли он должен догнать что-то впереди, то ли уйти от настигающей опасности. Он идет и идет, каждый шаг дается с усилием, а горы впереди него все такие же, не ближе и не дальше.
   Путь заволакивает серый туман; он такой густой и вязкий, что ноги путаются в нем и не могут идти. В тумане сгущается темное пятно, и вдруг Торбранд различает в нем очертания женской фигуры. Она укутана серым ото лба до самых ног, она неясна, расплывчата, но откуда-то он твердо знает, что это именно женщина. Сама судьба с ее прихотливым женским нравом вышла ему навстречу. Торбранд вглядывается в ее лицо, но оно не дается, взгляд мягко соскальзывает с него. Сосредоточить на ней взор не получается: она стоит прямо перед ним и все-таки ухитряется спрятаться, как может только истинное колдовство. Да и есть ли у нее лицо? Торбранд знает, что должен о чем-то спросить ее, пытается открыть рот, но губы не двигаются, как каменные, и вместо слов на ум приходят какие-то странные сочетания звуков, которые даже он сам не понимает. Его охватывает растерянность, даже отчаяние: ведь ему обязательно нужно говорить с ней, от нее зависит все... Она молча стоит и ждет.
   Ждет долго, бесконечно долго, и за это время они оба перетекают в какую-то другую вечность. И здесь очертания женской фигуры уплотняются, сжимаются, и в них возникает что-то знакомое, но совсем, совсем иное. Вместо фигуры женщины перед Торбрандом возникает меч. Огромный, в человеческий рост, меч стоит на том же месте, где стояла женщина, и сохраняет, прямой и темный, какое-то удивительное сходство с ней. Вид меча делается все более ярким и резким, как будто зрение Торбранда чудесным образом обостряется настолько, что он начинает видеть не только внешнюю сторону, но и внутреннюю суть всех вещей. Этот меч живет и дышит, через него льются потоки внутренней силы, как в дереве сок стремится от корней к вершине. Он растет от корней гор и питается светом небес, в нем – сила и дух Медного Леса. Дорога судьбы привела Торбранда к нему, и он должен взять его, или... Другого пути просто нет. Но каменно-тяжелые руки не могут даже шевельнуться.
   Торбранд проснулся раньше всех, еще до рассвета. Было холодно, Арнгрим Пепельный, последний дозорный, таращил глаза в темноту. У ног его тлели головешки и огонек иногда перебегал, будто головни высовывают язычки и ощупывают ими, как ящерки, нет ли вокруг чего съедобного. А вокруг была тьма, такая же безграничная и безмолвная, как вечером. Из глубины этой ночи не выплыть... Но теперь Торбранд знал, что тьма эта смотрит на него тысячей глаз и зовет тысячей голосов. Она понимает даже те нелепые слова, которые приходили ему на ум во сне. Она ждет его и только его.
   – Дальше я пойду один, – сказал Торбранд, когда его товарищи проснулись. – Так хочет моя судьба. Во сне она подала мне знак. Если моя судьба добра, я справлюсь без помощников, а если зла, то никто не должен гибнуть со мной. Идите к Совьему перевалу. А я пойду искать мою судьбу.
   Никто из четверых с ним не спорил. Торбранд случайно поймал взгляд, который бросил на него Хаград. Парень смотрел, как на мертвого. За ночь лицо конунга осунулось, так что нос стал казаться еще длиннее, тени под глазами потемнели, тонкие губы побледнели, и даже кожа лица стала какой-то затененной. За эту ночь Медный Лес наложил на него знак своей власти, и четверо хирдманов ощутили своего конунга каким-то чужим, даже чуждым существом. С этой ночи для него началась другая битва, невидимая, и в ней конунг стоял с судьбой один на один. Странный взгляд не удивил и не задел его: люди и все, с ними связанное, разом отошло от него далеко-далеко и уже не имело значения.
   Невидимая, но близко ходившая судьба звала Торбранда сотней тонких, тихих, как шепот сквозь сон, голосов. Крадучись, они выползали из-под каждого камня, слетали с каждой ветки и опутывали его, как паутина. Никогда раньше Торбранд конунг не отличался способностями, хоть сколько-нибудь похожими на ясновидение. Но сейчас Медный Лес понемногу подчинял его своей власти, втягивал в себя и говорил с ним все более открыто и прямо. Медный Лес выбрал того, кто был ему нужен, а остальных людей не замечал.
   Пути разошлись: четыре хирдмана пошли дальше на северо-запад, а Торбранд конунг один направился прямо на север. Именно туда звал его тайный голос, и он, человек, слышал его так же ясно, как серые гуси слышат голос северных озер, который весной зовет их на родину. С легким мешком, луком за спиной и мечом у пояса, Торбранд спустился с горы и вскоре попал меж елей.
   – За конунгом ночью приходила его фюльгья, – шептал Бранд то Арнгриму, то Хаграду. – Мы ее не видели, а он видел. Может, даже сейчас видит, она идет впереди него.
   – Как фюльгья когда-то привела к нам Вильмунда сына Стюрмира, – добавил Рагнар Полосатый, хорошо помнивший тот день первого похода два года назад.
   – Неужели... неужели пришел его срок? – Хаграду было жутко при мысли, что конунг, столько лет водивший фьяллей в победоносные походы, исчерпал свою удачу. От этой мысли делалось темно и холодно, как если бы погасло солнце.
   – Сильные люди одолевают судьбу! – грубовато ободрил его Рагнар. Он-то знал, что ни победы, ни поражения почти никогда не бывают окончательными. – Когда дело дойдет до встречи, еще неизвестно, кто кого возьмет за горло: фюльгья его или он фюльгью.