Дворецкая Елизавета. Корни гор

   Торбранд благодарно кивнул. Он сказал еще не все, что знал. Сам Один советовал ему в том давнем вещем сне: «Береги обручье, но не надевай его. Не продавай и не дари его до тех пор, пока тебе не покажется, что в обмен на него ты получишь весь мир». Разве сейчас не тот самый случай?
   Старуха приготовила Торбранду постель на одной из лежанок, с самого края. Ложась, он испытывал удивительное чувство, жутковатое и приятное разом: вот он закроет глаза, заснет и сольется с этим удивительным домом, жилищем великанов. И что тогда будет? Не будет ли ему послан еще какой-нибудь вещий сон?
   Но спал он крепко и без сновидений. Даже сам Медный Лес не имел силы его потревожить, пока он был под защитой матери великанов. Утром старуха разбудила его, накормила ячменной кашей и дала с собой несколько гороховых лепешек.
   – Иди на север, – сказала она, выведя его из избушки, и показала на лесистые хребты гор.
   Торбранду показалось, что за ночь она еще больше ссохлась и теперь доставала ему только до пояса. Или это свет солнца так ее принизил, заставил прятаться? Или он сам подрос и приблизился к ее сыновьям-великанам?
   – Там Великанья долина, – разъясняла старуха. – И помни: если хочешь добиться удачи, ни перед чем не отступайся. – С усилием выгнув шею, старуха подняла голову и наставительно заглянула ему в глаза. – Если идешь по пути судьбы – не сворачивай. И тогда тебе еще долго по земле ходить, пока опять сюда не вернешься. Еще почти столько же, сколько прожил.
   Торбранд простился с ней и зашагал на север. При свете утра обнаружилось, что избушка стоит на дне широкой долины, где было еще сумеречно, и ему хотелось скорее подняться туда, где яркий, чистый, по-настоящему весенний свет уже оживил вершины гор. Широко и легко шагая, он ощущал себя бодрым и отдохнувшим от всех трудностей и забот жизни. Ночь в доме великанов сотворила чудо: сама сила этого дома и древнего рода его обитателей влилась в кровь человека. Рука совсем не болела: сжимая кулак, Торбранд ощущал ее совершенно здоровой, и повязка, которую старуха вчера после ужина поменяла, казалась совсем не нужной.
   Поднявшись по склону, Торбранд обернулся, надеясь махнуть рукой старухе-великанше, если она все еще смотрит ему вслед. Но старухи не было. Не было даже дома. Долина была пуста, если не считать валунов, деревьев, кустов и мхов – ее вековечных обитателей.

***

   Во сне Хёрдис казалось, что она проваливается. Твердый камень, на котором она лежала, вдруг становился хрупким, как яичная скорлупа, не выдерживал тяжести ее тела, трескался и ломался, и она летела куда-то в черную глубину, все быстрее и быстрее, безвозвратно пропадая в пустоте мрака. Ее руки вздрагивали во сне, а внутри что-то обрывалось. Много раз она просыпалась, и тьма вокруг нее во сне и наяву оставалась одинаковой. Ей хотелось проснуться окончательно, увидеть свет, подвигаться, сказать что-нибудь, услышать свой голос и убедиться, что она жива.
   Но не было сил, черная пустота не отпускала обессиленную душу. Эта ночь – вечная, от этой тьмы нельзя проснуться, как не просыпаются от смерти. Не вздохнуть, не подняться... Тело казалось налитым каменной тяжестью, и Хёрдис покорялась, снова отдавалась сну, который был началом перехода к смерти.
   Когда ее открытым глазам представился слабый свет, Хёрдис не поверила – она забыла за эту ночь, что такое свет. С тех пор как она в последний раз его видела, прошла целая вечность и она умерла много-много раз. Вот только тех жизней, прожитых перед теми смертями, она не помнила, и это было особенно горько. Горько умирать даром...
   В зев пещеры заглядывало утро. Хёрдис лежала, бессильно распростершись на камне, и смотрела на этот свет из-под полуопущенных век. Там, недостижимо далеко от дна черного колодца ее жизни, нежно и ярко голубело небо, веселое до слабоумия. А она лежала на самом дне мира и не могла даже поднять головы: камни цепко держали ее, и ее последние силы вытекали, как кровь из смертельной раны, в этой тоске по недостижимому свету небес.
   Весна... Два года назад тоже была весна. Ее вели на вершину Раудберги, в святилище Стоячие Камни, чтобы принести в жертву. Она шла, смотрела по сторонам и не верила, что придет новая весна, а она, Хёрдис дочь Фрейвида, по прозвищу Колдунья, ее не увидит. А потом пришел Свальнир и забрал ее к себе. Он сказал: «Медный Лес – это я». Если бы теперь норны смотали нить судьбы назад и предложили ей выбрать, Хёрдис выбрала бы жертвенный нож. Она умерла бы сразу и не мучилась еще два года, медленно и неотвратимо умирая на ходу.
   Она не сомневалась, что означает ее последний сон. Смерть пришла за ней, ее человеческие жизненные силы иссякли, без остатка выпитые Свальниром и нижними мирами. Огромная темная пещера выглядела еще более пустой, чем обычно. Темнота умерла, каменные стены умерли, даже багровый огонь троллей в огромном очаге тоже умер.
   Хёрдис была в пещере одна. Свальнир ушел по своим великаньим делам и взял с собой Дагейду. Девчонке не грозит это медленное умирание. Напротив, Медный Лес – ее родня по крови, и со временем она будет делаться все сильнее и сильнее. Она от рождения живая лишь наполовину.
   С усилием оторвав себя от камней, Хёрдис кое-как поднялась, подошла к зеву пещеры и села на каменный порог, глядя наружу. За два года она привыкла к зрелищу Турсдалена и гор позади, но сейчас увидела их по-новому. Оказывается, и в Великаньей долине бывает весна. Крошечные уродливые березки, похожие на веники, выпустили свежие зеленые листочки, и их тонкие глупенькие голоса восторженно пищат: «Мы живы! Мы живы!» Зазеленел мох, кустики брусники блестят новыми листочками, точно их смочили водой. Множество мелких пестрых цветочков усеяло землю, и Хёрдис издалека видела каждый из них во всей его простенькой хрупкой красоте. И каждый из этих цветочков, от голубоглазой пролески до белого подснежника, тоже шепчет, подняв голову к солнцу: «Я жив! Я жив!» А она, Хёрдис Колдунья, завтра уже не сможет сказать о себе: «Я жива».
   Вытащив из-под камня веревку, которую оставил здесь Вигмар Лисица, Хёрдис спустилась из зева пещеры на землю. Не всякой женщине удалось бы подобное, но каменеющие руки Хёрдис давно уже не знали ни боли, ни усталости. Не оглянувшись на темный зев, она побрела прочь от пещеры. Далеко ей не уйти. Когда Свальнир обнаружит, что она исчезла, он заклинанием притянет ее обратно и в наказанье обречет на полную неподвижность. Так уже бывало, но Хёрдис не боялась. Ее влекло туда, где светит солнце и растут цветы, в тот последний день, когда она еще может оценить их красоту. Завтра Свальниру будет нечего опасаться ее бегства.
   Она медленно шла по тропинке вдоль горного склона, гладила ветки, и они казались ей живыми и теплыми, как когда-то давно, в другой жизни, человеческие руки. Хёрдис почти не помнила себя прежнюю, ту, что жила среди домочадцев Фрейвида Огниво и злилась, когда ее называли дочерью рабыни. Какая разница? Она не стала с тех пор добрее, просто прежние неприятности стали несущественными. Среди камней и деревьев нет знатных и незнатных. Есть живые и неживые. Завтра она уже не будет живой и пройдет по этой же тропке не как дерево среди деревьев, а как камень среди камней. И она прижималась всем телом к стволу березы, слушала, как под корой медленно струится сок, и хотела слиться с деревом, позаимствовать его жизни, погреться об него. Она не хотела уходить в мир камней, и даже жизнь дерева казалась ей сладкой и драгоценной.
   Если бы она могла жить так, как живут деревья, питаться влагой земли и светом небес, каждую осень засыпать без сновидений и каждую весну обновляться, оживать снова и снова, расти, выпускать новые листочки, чтобы их грело солнце и гладил ветер... Деревья покачивались, разводили ветвями у нее над головой. Перед глазами Хёрдис клубился мягкий теплый туман, сплетенный из первой зелени и солнечных лучей, очертания стволов расплывались, колебались, и душу наполняла тихая радость: круг сомкнётся, деревья – добрые, они примут ее в род и позволят жить их жизнью.
   Одно из деревьев снялось с места и пошло ей навстречу, и Хёрдис радостно шагнула к нему. Голова кружилась, шаг получился слабым и неверным. Но она немного опомнилась и сообразила: раньше деревья не ходили. Туман рассеивался, деревья застыли, и это дерево тоже. Странное: невысокое, без ветвей, зато с лицом... Это вообще не дерево. Это называется человек...
   Высокий мужчина с продолговатым лицом и светлыми, почти бесцветными волосами, которые над ушами были заплетены в две косы, вышел из-за выступа скалы, остановился в десяти шагах и смотрел на нее так, будто увидел свою фюльгью. В его водянистых умных глазах не было страха, а только серьезное, сосредоточенное ожидание. Он ждал этой встречи и был готов к ней лучше, чем Хёрдис.
   При виде кос, которые отличали племя фьяллей, Хёрдис вздрогнула и вдруг спохватилась. Она сообразила, что забыла что-то важное. Что-то такое, что раньше наполняло ее жизнь: и прежнюю жизнь среди людей, и нынешнюю, в пещере великана. Что это? Что? Вспомнить, скорее, скорее! Человек смотрел на нее как на знакомую, а Хёрдис не могла понять, кто он. Но она же это знает! Знает! И должна вспомнить! Она морщилась от усилия, гнала прочь все это: и черный мрак пещеры, и зеленый туман леса, силилась спрыгнуть с грани между жизнью и не жизнью, на которой качалась эту ночь и утро.
   Торбранд смотрел прямо в лицо это странной женщине, и на ум ему вместо слов приходили те же бессвязные сочетания звуков, что и во сне. Он ждал этой встречи и готовился к ней, но все приготовления оказались напрасными. Он узнал ее, эту женщину, квиттингскую ведьму, которую видел два с половиной года назад. Лица ее он не помнил, но это была она – высокая, худощавая, окутанная волнами густых спутанных волос, с черными бровями. С тех пор она сильно изменилась: ее кожа стала сероватой и твердой даже на вид. Стоя на земле, она казалась ее неотделимым продолжением. Она – те самые корни гор, которые так трудно выделить из тела земли, что их как бы и вовсе нет. И поэтому же они крепче всего на свете. Эта женщина, их порождение, была даже дальше от людей, чем согнутая мать великанов. Она смотрела на Торбранда как-то растерянно, и правая ее бровь дергалась кверху, выше левой. Ее фигура живо напомнила ему виденную во сне, ту, что потом превратилась в меч. Он оглядывал фигуру Хёрдис, выискивая меч, но его не было. Руки женщины были пусты. Судьба с пустыми руками...
   – Ты звала меня? – наконец выговорил Торбранд. – Я – Торбранд сын Тородда, конунг фьяллей. И не в моих обычаях скрывать свое имя от врага. А худшего врага, чем ты, у меня никогда не было. Ты погубила мою семью и многих моих людей. Я пришел сам, чтобы...
   «...сразиться с тобой» – хотел он сказать, но не смог. Мысль о сражении с этой безоружной растерянной женщиной была нелепа. Он ждал увидеть на ее лице злобу и ненависть, а она смотрела на него так, будто только что проснулась в чужом доме и ничего не понимает.
   – Ты принесла мне столько горя, – тише добавил Торбранд. Она смотрела с недоумением, и он сам понимал, что обвинять ее в чем-то так же глупо, как дождь или ветер. – Ты... ненавидишь меня?
   – Ненавижу...
   Женщина впервые подала голос, низкий и невнятно шелестящий, как сухие листья на камнях, но произнесла это слово так тихо и бессмысленно, будто сама не понимала, что оно означает.
   Ненавижу! Что такое ненависть? Ненависть – человеческое чувство, чувство неравнодушия равного к равному. Нежить не может, не умеет ненавидеть. У нее нет человеческих чувств, есть только стремление погреться человеческим теплом, выпить чужую жизнь. Среди людей тоже бывает стремление погреться чужим теплом – его иногда называют любовью.
   – Ты – Хёрдис Колдунья? – спросил Торбранд, стремясь услышать от нее что-нибудь еще. Мелькало ощущение какой-то ошибки, но в Медном Лесу ошибок не бывает.
   Хёрдис шагнула поближе. Ей хотелось притронуться к этому существу, от которого веяло жаром более живым и сильным, чем от любой березы. Кровь в нем бежала во много раз быстрее, и была горяча как огонь. Ненавижу! То чувство, которое повлекло Хёрдис к этому человеку, можно было бы с тем же успехом назвать любовью. То и другое было бы в равной степени верно и неверно.
   Одновременно с ее движением невидимая сила потянула Торбранда к ней навстречу. Едва лишь увидев его, не думая, а лишь смутно пожелав, она набросила на него невидимую сеть, и теперь он повиновался ей, как ее собственная рука. Рассудок Торбранда был ясен как никогда, он чувствовал себя как в море, где человеком владеет неосмысленная и неодолимая стихия. Эта женщина – не человек, человеческого в ней ничего не осталось. Она – не та квиттингская ведьма, которую фьялли считали своим врагом. Прежняя умерла. Нынешней Хёрдис, которой владеет Медный Лес, нет дела до человеческой вражды.
   – Послушай! – заговорил Торбранд. Говорить нужно, раз уж они встретились. Ради этого он и шел сюда. – Я знаю, что у твоего мужа-великана есть меч по имени Дракон Битвы. Это правда?
   – Правда, – сказала ведьма. Ее взгляд немного прояснился. – И ты не слишком-то надейся на победу, пока этот меч в чужих руках.
   Наконец она вспомнила все. Вспомнила даже то, что сама заманила этого человека сюда. И заманила не зря. Не зря она надеялась на силу и удачу конунга. Лишь постояв напротив нее, он дал ей часть своих сил, и в ней самой почти замершая кровь побежала быстрее. Быстрее, чем вчера и позавчера, если в этой неподвижной застоявшейся тьме времени есть отдельные дни. Кровь в ее остывающих жилах согрелась, сердце забилось быстрее, мысли прояснились, память ожила. И как много, оказывается, она помнит!
   – Отдай мне его, – сказал Торбранд. – Ты останешься хозяйкой Медного Леса, и ни один фьялль не ступит в эту долину. Помоги мне одолеть моих врагов-людей. Ты ведь помнишь, что твоего отца убили не фьялли, а квитты – Стюрмир конунг и Гримкель Черная Борода. Сейчас Гримкель – мой злейший враг. Он предал меня и своим предательством погубил многих моих людей. Дай мне меч твоего мужа, и я совершу нашу общую месть. Я... я отдам тебе Гримкеля живым, если только сумею его взять. Я отдам тебе, что ты захочешь, если только это не будет кто-то из фьяллей.
   – А что еще у тебя есть? – шепнула Хёрдис.
   Пока он говорил, она медленными мелкими шагами подходила к нему все ближе. Ее слух едва ловил обрывки слов, в которых он пытался прельстить ее какими-то человеческими выгодами. Что ей до Гримкеля и мести? Все ее существо слушало ток горячей крови Торбранда и грелось, как греется ящерка на теплом камне под лучами солнца. Гримкель... Мне нужен не Гримкель, а ты сам...
   Торбранд вынул из-за пазухи Дракона Судьбы.
   – Вот это я отдам тебе, – сказал он, твердо зная, что завет Повелителя выполнен: в обмен на обручье он получит весь мир. – Хороший подарок даже для жены конунга, и для жены великана тоже. Я слышал, что когда-то оно принадлежало тебе?
   – Да.
   Хёрдис протянула руку и взяла обручье; Торбранд сжал ее руку с обручьем в своей. Его толкнула простая человеческая осторожность: она берет подарок, еще ничего не пообещав. Колдунья ахнула, как живая женщина, когда ее обожжет огонь, а Торбранду показалось, будто он сжимает пальцы, искусно вырезанные из прохладного камня. Но этот камень был отзывчив: Торбранд ясно ощущал, как тепло его руки переливается в руку ведьмы и быстро нагревает ее. Они одновременно подняли глаза и посмотрели друг на друга: в глазах обоих было изумление.
   Торбранд выпустил руку ведьмы, и она тут же прижала ее к сердцу, не замечая стиснутого в пальцах обручья.
   – Пообещай, что ты отдашь мне меч, – тихо сказал Торбранд.
   Он больше не держал ее руку, но они оставались связаны. Какой-то тайный страх подталкивал вырвать из ножен меч и рубануть по воздуху между нею и собой, разрубить эти невидимые и странные узы. Но руки не повиновались. И меч не поможет. Эта невидимая сеть накинута давно: сны полнолуния плели ее не один месяц. Или это началось еще тогда, когда он впервые увидел ее на том камне, два с половиной года назад? Или эта нить была вплетена в его судьбу еще до рождения?
   – Я дам тебе меч великана, – тихо сказала ведьма. – Но это не все. Ты убьешь его. Его можно убить только этим мечом и только рукой человека. Обещай, что ты сделаешь это.
   – Обещаю. – Торбранд кивнул. Немыслимое, только в сагах вообразимое дело – убить великана – казалось нетрудным, почти не стоящим внимания. Невидимая связь между ними подсказала ему, что и это еще не все.
   – А потом... когда я буду свободна... – Ведьма сглотнула, точно задыхалась и не имела сил выговорить еще какие-то слова. – Обещай, что ты уведешь меня отсюда... и возьмешь в жены.
   Торбранд молча смотрел на нее. Вот оно, самое главное, та цена, которую он заплатит за победу. Слова ведьмы отдавались у него в ушах, точно ее взгляд, неразрывно слитый с его взглядом, снова и снова повторял их. Она сказала что-то невозможное. Ее – в жены? Это существо, о котором он два с половиной года думал только с ненавистью и жаждой мести? Нет, дело не в этом. И раньше случались браки, заключенные врагами именно ради того, чтобы избавиться от ненависти и мести. Получалось по-разному. Ее – в жены? Это существо, в котором так мало человеческого? Все равно что троллиху или норну... Кому – конунгу фьяллей...
   Но Торбранд не мог решиться сказать «нет». Она обещает ему так много: меч и смерть великана, основу всей силы Квиттинга. Это – окончательная победа, и никакое оружие троллей больше не поможет квиттам устоять... Но дело даже не в этом. Она отдаст ему оружие и жизнь своего мужа, а значит, он будет обязан заменить убитого. Этот закон установлен еще до зарождения человеческого рода. Так жили боги, так жили великаны. И это правильный закон, если мир на нем стоит. И кому же, как не конунгу, поддержать древнюю основу мирового порядка? У кого еще найдутся силы? И кто обязан заплатить собой за благополучие всего племени?
   Нет, и это не главное. Тридцать семь лет он искал свою судьбу, и вот она стояла перед ним. Странная судьба, нелегкая, некрасивая, непонятная, но неповторимая, именно его и ничья чужая. Как понять, что здесь главное? Да и какая разница? Судьба привела Торбранда к этой женщине, а ее – к нему. И он не может сказать нет, если хочет остаться собой.
   – Я согласен,– сказал Торбранд.
   Хёрдис молча смотрела на него. Никаких клятв они не требовали друг от друга: судьбе не лгут.

***

   Когда вечером Свальнир вернулся в пещеру, Хёрдис сидела на пороге, свесив ноги наружу, и вертела в руках какой-то ремешок. Она завидела его еще издалека: великан казался живой, движущейся горой среди других, неподвижных гор. Мех неведомо чьей шкуры у него на плечах, жесткие черные волосы на голове мало чем отличались от деревьев и кустов, которыми были покрыты вершины гор. Вся долина содрогалась под тяжестью его шагов, и даже каменные стены пещеры загудели, точно приветствуя хозяина. Когда-то очень давно вид этой живой горы поверг Хёрдис в ужас: она отлично помнила, как сидела в какой-то крошечной ямке за можжевеловыми кустами и не дышала, слушая, как эти каменные ноги грохочут прямо у нее над головой. Но те времена прошли. Больше она его не боится. И не будет бояться никогда.
   Приближение великана не заставило Хёрдис поднять глаза: подумаешь, комарик пролетел. Она часто встречала муженька полным равнодушием (кроме тех случаев, когда была в настроении его бранить), и Свальнир не увидел в этом ничего необычного. На одном плече у него лежала туша убитого оленя с размозженной головой (силу не рассчитал), а на другом сидела, вцепившись в мех накидки, Дагейда. Сначала Свальнир снял с плеча Дагейду и пустил ее в пещеру; маленькая ведьма с визгом бросилась к Хёрдис, но та оттолкнула ее. Дагейда запрыгала рядом с ней. Хёрдис с отвращением посмотрела на собственное порождение: Дагейда была всего на голову ниже ее, густая копна рыжих и тусклых, как опавшая хвоя, волос окутывала ее, как шкура зверя, а на маленьком бледном личике с острыми и недобрыми чертами ясно проступало что-то нечеловеческое. Дагейда была человеком только по внешней видимости, а душа в ней – от Медного Леса. И сейчас Хёрдис ощущала такое нестерпимое, до последней грани дошедшее отвращение к ней, что не могла смотреть и отвернулась.
   Свальнир тем временем пролез в пещеру, сбросил на пол оленью тушу, но не ушел вглубь, а так и остался стоять на четвереньках, к чему-то принюхиваясь.
   – Что ты тут завис? – раздраженно крикнула Хёрдис. – Отойди, ты мне свет загораживаешь. Разучился ходить на двух ногах? Совсем одичал!
   – Чем здесь пахнет? – Свальнир повернул к ней огромное темное лицо. – Человеком! Скажешь, к тебе опять приходил любовник?
   Очертания его бровей, носа и рта напоминали трещины в древних скалах, а в глазах была страшная, затягивающая чернота. Привыкнув ко всему, к этой черноте в глазах великана Хёрдис не могла привыкнуть: именно эта чернота вытягивала из нее жизнь. Кривясь от тошнотворного, давящего отвращения, она резко отвернулась и крикнула:
   – Ты глупее пня! Это новое сердце для Жадного, ясно тебе? – Она помахала маленьким кожаным мешочком. – От него и пахнет! Проваливай спать и не путайся у меня под ногами! Хорошо бы опять прогнать тебя искать моего любовника, чтобы я хоть от тебя отдохнула, да уж больно ты топаешь по горам! Не даешь поспать!
   Свальнир принюхался, но мешочек с новым человеческим сердцем, раздобытым в Пестрой долине после битвы, был слишком мал и он не чуял запаха.
   Хёрдис не поворачивалась, и великан грузно протопал в глубину пещеры. Гора содрогалась под тяжестью его шагов. Хёрдис ждала, пока он там устроится, стиснув зубы от ненависти, отвращения и нетерпения. Неужели сегодня все это кончится, о Светлые Асы? Неужели завтра она выйдет из пещеры на свет, и никто уже не будет властен вернуть ее в этот холодный мрак? Скорее! Скорее! Надежда на освобождение придала ей новых сил, но и каменный холод слишком глубоко проник в ее сердце; Хёрдис чувствовала себя как камень весной, в трещинах которого сохранился зимний лед, а бока нагревает солнечный луч. Так и разорваться недолго. Скорее бы все кончилось. Не завтра. Уже сегодня. Сегодня в полночь все будет кончено. Старая жизнь будет кончена и никогда не вернется. В мыслях Хёрдис уже вырвалась из пещеры великана, пещера и сам великан казались призраками ушедшего прошлого, и Хёрдис мучительно переживала каждый миг, который отделял ее от настоящего освобождения.
   Начало темнеть. Хёрдис все так же сидела у входа в пещеру и вертела в руках ремешок. Время от времени она завязывала на нем узелки, мысленно повторяя строки сонного заклинания. Еще немного, и ей было бы не справиться с Дагейдой. Маленькая ведьма набирается сил с каждым днем. Но сейчас Хёрдис еще могла ее одолеть. Не зря она провела здесь эти два мучительных года. Когда она выйдет отсюда, мало кто из колдунов Среднего Мира сможет с ней сравниться.
   Над Великаньей долиной повисла тьма. В глубине пещеры было тихо. Хёрдис осторожно встала и прокралась к очагу, где тлел на головнях багровый огонь троллей. Тепла и света никому из троих обитателей пещеры было не нужно, но Хёрдис привыкла к огню и хранила его как память о прежнем. Возле очага спала Дагейда, свернувшись в комок, как волчонок. Хёрдис поднесла к ее голове ремешок с узелками и стала водить им вокруг спящей, шепча заклятье. Маленькая ведьма опутана сном, как паутиной, она не проснется даже если станут рушиться горы. Никто не помешает!
   Наступила полночь. Хёрдис вытащила из-под камня возле зева пещеры веревку, оставленную Вигмаром. Конец веревки был привязан к толстой крепкой палке, которую Хёрдис вставила между камнями. Высунув голову наружу, она прислушалась. Все было тихо, но она знала: он там, внизу. Она ощущала его так же ясно, как собственную руку, которую не потеряешь даже в самой непроглядной тьме.
   Нашарив рядом с собой маленький камешек, Хёрдис пустила его вниз по откосу. Камешек запрыгал по уступам скалы, стук постепенно затих под склоном. Потом раздался один короткий удар. Хёрдис бросила вниз конец веревки.
   Тут же внизу послышался шорох. Кто-то лез по веревке вверх. Хёрдис ждала, и сердце ее замерло совсем неподвижно. Мгновения тянулись, как века. Века она прожила здесь, и века пройдут, пока она отсюда выберется. Хёрдис хотелось потянуть за веревку и втащить его наверх, как рыбу в лодку, но она стояла не шевелясь. Он должен сделать это сам.
   Наконец человек влез в пещеру. Хёрдис тут же прикоснулась к его плечу, и он вздрогнул. Она взяла его за руку и отвела от края. Он не видел ее в темноте, но она отлично видела его. Ее спасение пришло.
   – Он спит, – шепнула Хёрдис. – Пойдем, я покажу тебе меч.
   Не выпуская его руки, она повела Торбранда в глубину пещеры. Огонь совсем догорел, но несколько багровых угольков еще тлели, точно с каменного пола следят чьи-то настороженные и злые глаза. Торбранд двигался ощупью, видя только тьму и чувствуя только твердые пальцы женщины, которые вначале были холодными, но теперь нагрелись почти до тепла живой человеческой руки. Почти.
   Как слепой, повинуясь ведущей руке своей странной судьбы, Торбранд уходил все дальше и дальше от свежего воздуха, погружался в глубину горы, где странным казалось всякое живое движение. В этой глухой неподвижной тьме он не ощущал даже размеров пещеры и ему казалось, что он идет прямо сквозь сплошной камень. На ум пришло смешное сравнение: он шевелится в этой горе, как червячок в дохлой рыбине. Какие подвиги можно тут совершить, когда не видишь собственных рук? И даже пример Сигурда, который ждал дракона Фафнира в яме, вырытой на тропе змея, и собирался вспороть ему брюхо снизу, сейчас не ободрял. Он, живой человек, крадется в полной темноте в пещере великана Свальнира, в Турсдалене, в самом сердце Медного Леса! Стоило лишь представить, осознать все это, как древняя жуть накатывалась и грозила задушить, погасить слабое и пугливое человеческое сознание. Он забрался так глубоко, что глубже некуда – только в нижние миры.