Дворецкая Елизавета. Корни гор

   Примерно так рассуждал он сам, прикидывая, стоит ли ему бросать свою северную усадьбу и протягивать руку Ингвиду Синеглазому. Выходило, что стоит: если выгнать фьяллей еще с юга, то до севера они не дойдут. Должна же и ведьма это понять!
   Хёрдис усмехнулась. Она-то вполне поняла его рассуждения, но ему никогда не понять ее! Ни одного фьялля! Откуда ему знать ее желания? Может быть, кто-то из фьяллей ей нужен? Только один! Тот, кого она возьмет в плен, высушит и выпьет из него теплоту крови, как из нее самой выпил Свальнир! Чтобы снова стать человеком, живым и теплым! Чтобы ее сердце опять стучало легко и горячо, чтобы руки стали легкими и мягкими, уязвимыми, но живыми! И это должен быть фьялль, виновник несчастья квиттов. Только он, вообразивший себя сильнее всех.
   Он будет здесь! Будет здесь! Это главное. И Хёрдис дрожала от лихорадочного желания вмешаться в события, ускорить их ленивый ток, приблизить, притянуть к себе долгожданную встречу.
   – Я дам вам оружие! – воскликнула Хёрдис. Вигмар видел, что ведьма вдруг загорелась странным оживлением. – Вам не нужно плавить железо. Обойди все усадьбы, которые согласны дать тебе людей в войско, и собери там железные иголки по числу мужчин. Принеси их мне. И в назначенный день у вас будет довольно оружия.
   – Что ты хочешь взамен?
   Хёрдис помолчала. В мечтах она уже видела себя свободной, и казалось, что она не сможет терпеть ни единого мгновения.
   Отделившись от стены, она шагнула к Вигмару. Ее ноги ступали по камню совершенно бесшумно. Вигмару опять стало не по себе: лучше бы она стояла там. Хёрдис протянула руку, поднесла к сияющему наконечнику Поющего Жала, помедлила, потом коснулась лезвия кончиками пальцев. Пальцы обожгло огнем, и Хёрдис вскрикнула от боли и ликования разом.
   Вигмар шагнул вместе с копьем назад. Ведьма засмеялась, помахивая в воздухе рукой. Смех у нее был застывший и дикий, глухой, точно камешки падают с кручи.
   – Это чудесное копье! – воскликнула она. – Оно может! Может убить великана!
   – Ты много от него хочешь! – Вигмар покачал головой. – О твоего великана сломалось даже копье самого Одина! Я слышал, как это было! Не думаешь же ты, что мое копье сильнее того копья!
   – Может, и нет. Но ты мог бы хотя бы попробовать! – требовала Хёрдис, и ее глаза во мраке пещеры горели тем же голубым светом, освещая лихорадочно оживленное лицо.
   Вигмар снова отступил, чувствуя, что у него шевелятся волосы на голове. От ведьмы исходило ощущение дикой и внушительной силы, и ему требовалась вся его твердость, чтобы не поддаться ее воле и не забыть самого себя. На что она его толкает? Вдруг он утратил уверенность, что они поймут друг друга. Ведьме нет дела до войны квиттов и фьяллей, у нее своя война, свои цели. Она слишком полна своим. И прикасаться к ней опасно – она захватит и увлечет за собой, как горная лавина.
   – Я не стал бы и пробовать, – ответил он, наконец, обращаясь не столько к душе ведьмы, до которой он надеялся докричаться, сколько к ее человеческому лику. – Свальнир – это корни квиттингских гор. Если подрубить корень, дерево упадет. Вершина и ветви вырастут новые: вместо Стюрмира конунга у нас появится со временем другой конунг и наберет новых воинов. Но если подрубить корень Квиттинга, то не будет ни нового корня, ни новой вершины. Я не хочу чтобы мой полуостров обратился в прах. Может, он и не из лучших, но другого у меня нет. И у тебя нет, даже если ты и ненавидишь его. Уйди отсюда – и ты станешь деревом без корней. Я не буду рубить свой собственный корень.
   Хёрдис бешено смотрела на него, несколько раз глубоко вдохнула. В ней вдруг вскипела ярость, точно он обманул ее. «Тогда убирайся!» – готова была она крикнуть, но что-то останавливало ее. Его нельзя прогонять. За ним придут другие... другой, тот, кто поможет ей.
   – Я пойду, – сказал Вигмар, поняв, что ответа не дождется. – Сбросишь мне потом веревку?
   – Нет, – неожиданно быстро ответила Хёрдис. – Я оставлю ее себе.
   – Как хочешь. – Вигмар пожал плечами.
   Ведьма молчала, прижавшись к стене. Так священный камень, высказав волю богов, снова замирает в молчании на века...
   Вигмар кивнул ей на прощание и полез вниз. Дневной свет казался пробуждением, а встреча во мраке пещеры – сном. Хотелось бы верить, что этот его сон – вещий.
   Спэрра ждал его за тем же камнем. Уже отойдя шагов на сто от Пещерной горы, Вигмар обернулся. Бледное лицо Хёрдис смотрело из мрака ему вслед.

***

   Случайный человек, попадись такой на последнюю стоянку «Рогатой Свиньи» перед Аскефьордом, несомненно, принял бы Гельда за сумасшедшего. На рассвете перед отплытием он долго стоял на носу корабля возле штевня, то почесывал за ухом у деревянной свиной головы, то мазал медом из горшочка ее деревянный пятачок и умильно уговаривал при этом:
   – Свиночка, красавица ты моя! Давай в Аскефьорде зайдем сначала в Ясеневый Двор, а потом уедем домой, а там мы отдадим конунгу его противные тяжелые железяки и весело, налегке поскачем домой в дымную Гору! Вот будет хорошо! Свиночка, пожалуйста, послушай меня! Свинушечка ты моя, толстенькая, гладенькая!
   Деревянная голова свиньи ухмылялась. Гельд вовсе не был сумасшедшим, и подобному обращению с кораблем его научил сам создатель «Свиньи», Эгиль угрюмый.
   То ли мед пришелся «Свинье» по вкусу, то ли Гельд действительно умел уговаривать, но в Аскефьорде корабль не делал никаких попыток удрать к вершине, а позволил подвести себя к берегу возле усадьбы конунга. Конечно, к тому времени на берегу собралась толпа: прибытие любого корабля, жданного или нежданного, событие во всяком фьорде. Жители Аскефьорда таращили глаза на корабль, показывали пальцами, возбужденно переговаривались. Привез, не привез? Неужели барландец-торговец сделает то, чего не сумели сделать фьялльские ярлы? Уж очень он был в себе уверен! А вид у него не слишком веселый! Молчи, Аста, не у всех же душа снаружи, как у тебя!
   Пришел даже конунг. Но Гельд, отметив взглядом его высокую, невозмутимо-величавую фигуру в красном плаще, уже искал взглядом другую – Эренгерды. Ему попалась на глаза Борглинда, которую почему-то держала за руку Сольвейг, попалась фру Стейнвёр, стоявшая рядом с сыном. Множество лиц казалось знакомо, но не доходило до сознания. В другое время Гельд радовался бы, предвкушая, как приятно удивит всех этих людей и как будет рассказывать о своей поездке. Но сейчас он об этом не думал и почти ничего не замечал.
   Эренгерды не было, и у Гельда похолодело на сердце. Сразу возвращение, да и весь поход показались бессмысленными. Его не было больше трех месяцев, за это время могло случиться что угодно. Она могла стать женой конунга, и теперь ей не до того, чтобы встречать всяких торговцев. Она могла умереть зимой...
   Гельд не имел склонности воображать всякие ужасы без оснований, но сейчас был готов ко всему. Мысли, пережитые во время бури у квиттингских берегов, оставили тяжелый осадок, и в глубине души Гельд ждал от судьбы любых пакостей.
   Но корабль уже выполз носом на берег, волноваться было некогда. Гельд выскочил на песок и уверенно направился к конунгу. И каждое мгновение ждал, что все-таки увидит ее. Она могла просто опоздать, замешкаться, не услышать о корабле вовремя... Не проделал же он весь этот путь понапрасну!
   Если бы еще полгода назад Гельду предсказали, что весь огромный и многолюдный мир сожмется и сосредоточится для него в одной-единственной женщине, он посчитал бы это самой лживой сагой из всех существующих.
   – Я рад видеть тебя, Гельд воспитанник Альва, живым и здоровым! – приветствовал его Торбранд конунг.
   – Я вижу, что корабль тяжело нагружен – твой поход был не напрасным? – выкрикнула фру Стейнвёр.
   – Ты можешь поглядеть сам, конунг, что я привез! – ответил Гельд. – Но с моей добычей надо обращаться осторожно. Это «злое железо», выплавленное в огне троллей. Другого железа на Квиттинге сейчас не осталось.
   – На Квиттинге? – Торбранд конунг поднял брови. Даже он, при всей его невозмутимости, был изумлен. Народ вокруг них загудел, повторяя эти же слова. – Ты сказал – на Квиттинге?
   – Да. Это железо из Медного Леса. И будет лучше, если его сразу возьмет к себе Стуре-Одд. А я, если ты позволишь, расскажу, как мне удалось его раздобыть.
   «Рогатую Свинью» повели к вершине фьорда, и только там, под присмотром Стуре-Одда, начали осторожно разгружать. Несмотря на предостережения, все время работы над берегом висели брань и вопли. Пять или шесть криц уронили в воду: «эти тролли сами прыгают за борт», как уверяли фьялли, и их еле-еле выволокли потом на сушу. Один хирдман поскользнулся воде и грохнулся лицом о саму крицу, которую искали, так что перебил нос. Несколько ног оказалось задавлено, несколько пальцев сломано. Наконец Стуре-Одд поднялся на корабль и на каждой крице, прежд чем ее сгружать, начертил по усмиряющей руне
   После этого «железные тролли» притихли и их удалось таки перетащить на волокушах в клеть возле кузницы. Добычу Гельда Асвальд Сутулый мгновенно прозвал «диким» железом – так в Аскефьорде и закрепилось.
   –Зачем нам такая дрянь! – ругались хирдманы, потирая ушибленные места. – Если они нас в крицах чуть не перекалечили, что же будет, когда выкуют мечи! Да каждый такой меч первым делом зарежет своего хозяина!
   – Неумелыми руками можно зарезаться и кремневым ножом! – вразумлял Стуре-Одд. – А с оружием надо уметь обращаться. У нас будет самое сильное оружие из всех, что мы только видели. Потому и умение понадобится особое.
   Он посмеивался, но посматривал на квиттингское железо серьезно. Барландец, конечно, прирожденный болтун, но насчет «огня троллей» не все придумал. С этим железом что-то не так.
   Слова Стуре-Одда повторялись по всему Аскефьорду, обрастая новыми добавлениями. К вечеру уже имелось несколько саг о подвигах Гельда на Квиттинге, созданных буйным воображением фьяллей. Но послушать его самого тоже никто бы не отказался, и к сумеркам из всего населения Аскефьорда по домам остались только рабы да маленькие дети.
   Да еще Стуре-Одд не пошел на пир в усадьбу конунга. Проводив сыновей, он отпер клеть, где было сложено «дикое железо». При нем был мешочек с рунами, вырезанными на гладких костяных бляшках. Эти руны Стуре-Одд получил от отца, а тот – от деда; откуда они взялись, толком никто не знал, но при этом упоминался тролль из Дымной горы.
   В клети кузнец сидел долго: положив на землю одну из криц, он раскидывал перед ней руны, потом раскладывал их, перекладывал по-новому, что-то бормотал. Потом, отрубив закаленным стальным зубилом маленький кусочек железа, он унес его в кузницу и принялся над ним ворожить: раскалил в горне, стучал по нему молотком, что-то ковал. Пламя в горне отливало багровым цветом, как густой зимний закат. Стуре-Одд молча, прищурившись, наблюдал за пламенем троллей. В огне черный кусочек «дикого железа» казался еще чернее, а пламя вокруг него багровело, точно он сам горит этим злым нечистым огнем.
   На другой день Стуре-Одд послал сыновей за конунгом. Торбранд явился сразу: квиттингское железо сейчас было для него важнее всего на свете. Стуре-Одд увел его в кузницу, где на наковальне еще лежал вчерашний кусочек. Пробы кузнеца придали ему странный вид, и теперь он был похож на толстую жабу.
   – Я хочу сказать тебе, конунг, что из этого железа едва ли выйдет толк, если обрабатывать его человеческими руками, – начал Стуре-Одд. – Я вчера попробовал... скажу тебе честно, мне было нелегко с ним управиться. А ведь из этого кусочка вышел бы разве что наконечник стрелы. Если взять кусок для клинка... не знаю, унесу ли я целыми руки и ноги от такой работы.
   Торбранд конунг испытывающе смотрел на кузнеца и за неимением соломинки покусывал прядь своих бесцветных волос. Стуре-Одд был старше его на несколько лет, и они знали друг друга с детства. Торбранд конунг сам был свидетелем того, как постепенно росли мастерство и слава кузнеца из усадьбы Дымная Гора. Сейчас это был рослый, могучий, уверенный человек, с рыжеватой сединой в светлых густых волосах и бороде, со множеством тонких умных морщин на внешних уголках прищуренных глаз. Никогда он не говорил, будто чего-то не умеет или не может.
   – Гельд Подкидыш рассказывал, что справиться с этим железом непросто, – ответил Торбранд конунг чуть погодя. – По его словам, какому-то кузнецу на Квиттингском Востоке чуть не выжгло глаз, а какой-то раб на его глазах чуть не отрубил себе ногу топором из этого железа. Но Гельд полагался на твою мудрость и умение, и все мы нашли, что он рассудил верно. Мне трудно поверить, Стуре-Одд, что ты не справишься делом, с которым справляются квитты.
   – Квиттам легче. Ведь это – их железо. Его породила их земля. Его обжигал огонь, разожженный квиттингской ворожбой. Тролли Квиттинга помогали выплавке. Это железо ненавидит нас. Оно предназначено проливать нашу кровь. Чтобы подчинить придется переменить саму его суть. Перековать его. Не знаю, сумею ли я с этим справиться.
   Торбранд конунг помолчал. Стуре-Одд, на словах почтй отказываясь от дела, по сути предлагал ему огромные возможности. Обратить против квиттов их же собственную ненависть! Бить их собственным же их оружием! Открывался такой путь к мести, который делал ее вдвое, втрое полней. В этом был огромный соблазн. Не зря Гельд Подкидыш раздобыл оружие против квиттов на самом же Квиттинге. Это знак судьбы.
   – Ты не позвал бы меня сюда и не завел бы этого разговора, если бы просто отказывался браться за дело, – произнес Торбранд конунг. – Скажи мне, что тебе нужно.
   – Мне нужно твое позволение попросить помощи... у соседа. – Стуре-Одд слегка кивнул на стену кузницы, где на северо-востоке высилась Дымная гора. – Созданное руками троллей может быть разрушено только руками троллей. Перековать железо могу и я, но перековать дух его может только он. Мой одноглазый сосед. Но тогда нашим людям придется биться оружием троллей.
   И опять Торбранд конунг ответил не сразу. Оружие троллей! В этом звучало что-то привлекательное и пугающее. Это была опасная дорога, но она вела прямо к цели. Это то самое, что поможет одолеть Медный Лес. Может быть, единственное, что может его одолеть. И это тот случай, когда требуется проявить не осторожность, а решительность. Пусть будет оружие троллей!
   – Что тебе для этого нужно? – спросил Торбранд конунг. – Что твой тролль запросит за работу?
   – Для начала мне нужна большая жареная свинья. А дальше я попробую с ним столковаться.
   – А он будет помогать тебе? – с сомнением спросил Торбранд. Неуверенность в этом была единственным, что его смущало. – Ведь говорят, что нечисть всегда противится добрым людям. Есть люди, и есть тролли...
   – Это говорит Эгиль Угрюмый. – Стуре-Одд слегка махнул рукой, отметая неподходящее мнение. – Для него все делятся на людей и троллей, а делит он как-то по-своему. Не по роду, а по нраву. Он и у нас тут, в Аскефьорде, нашел за зиму десяток троллей. Из тех что даже ты приглашаешь за свой стол. А на самом деле... то есть мне так представляется, что есть земля, и есть ее дети. Мы с тобой – дети Аскефьорда и мой одноглазый сосед – его сын. Он наш брат, хоть и не слишком хорош собой. Он нам поможет. Как тролли Квиттинга помогали квиттам.
   – Я пришлю тебе свинью, – пообещал Торбранд конунг.
   Свинью привезли в тот же день. Стуре-Одд сам заколол ее, зажарил и в сумерках отвез к Дымной горе. В ее окрестностях не было ни жилья, ни тропинок, здесь не пасли скотину, не ловили рыбу, не собирали хворост или мох. Если какая-нибудь коза забредала сюда, ее не искали, и она никогда не находилась. Только любопытные дети изредка в ясные солнечные дни подбирались поближе и с замиранием сердца разглядывали бурые каменистые склоны. Дымная гора была невелика, едва поднималась над верхушками старых сосен. На ее склонах даже в самые суровые зимы не держалось снега, зато мох и клочки травы весело зеленели круглый год, подогреваемые теплом троллиного горна. Над вершиной горы день и ночь вился тонкий столбик темного дыма. В иные дни, приложившись ухом к земле, можно было расслышать подземные толчки и глухие удары. И тогда все знали: тролль из Дымной горы что-то кует в своей подгорной кузнице. На северо-восточной стороне, противоположной от берега фьорда, в горе имелась пещера. Даже вблизи ее нелегко было заметить: она была завалена изнутри громадными камнями. Именно здесь начиналась плотно утоптанная тропинка, которая опоясывала всю гору и здесь же, возле пещеры, кончалась. Нелегко было выбить тропинку в твердом камне, но тролль много-много веков выходил по ночам из горы и топал вокруг нее своими каменными ногами.
   Раздвигая кусты, Стуре-Одд вел за собой лошадь, запряженную в волокушу. На волокуше лежала разрубленная на большие куски и зажаренная свиная туша. Выбравшись наконец к пещере, кузнец сложил тушу прямо на камни, выбрал среди них подходящий и постучал камнем по склону горы возле пещеры.
   Он знал место, в которое следовало стучать. – Особенный звук, гулкий и мягкий, стремительно катился в глубь горы. Стуре-Одд прислушивался, звук не укатился совсем глубоко и не затих, потом положил стучальный камень обратно на землю и пошел прочь, уводя лошадь. Свиная туша осталась дожидаться, когда за ней придут.

***

   Весь следующий день Аскефьорд говорил только об одном: что мечи из «дикого железа» будет ковать тролль из Дымной горы. Близнецов осаждали вопросами, так что Сёльви и Слагви сбежали из Аскегорда назад домой, но и тут с утра то один сосед наведывался в гости, то другой.
   После полудня явилась даже Эренгерда дочь Кольбейна. За прошедшие два дня она впервые решилась выбраться из усадьбы. Услышав о возвращении Гельда, Эренгерда вдруг почувствовала себя такой обессиленной, что села прямо на чурбак для дров возле дверей дома. Все эти три месяца, три темных, пустых, бесконечно-однообразных зимних месяца она ждала его, пытаясь убедить себя, что вовсе не ждет. Кто он такой, чтобы она его ждала? Боги ясно указали ей, что им не по пути. Пролитая кровь – не лучшее предзнаменование для любви. Она избежала бесчестья только чудом... Она обязана своим спасением Гельду... Но и опасностью она обязана ему же... За три месяца Эренгерда так и не разобралась, кто из них двоих виноват в том злосчастном происшествии, но она была не из тех, кто любит брать вину на себя. Гельд пытался прыгнуть выше головы, получить то, что ему не положено, – значит он и виноват. Это все Эренгерда часто повторяла себе и даже думала, что совсем успокоилась. Пусть он возвращается когда хочет – она на него и не взглянет. Или пусть не возвращается вовсе... Но когда на дороге от берега закричали, что по фьорду идет «Рогатая Свинья», у Эренгерды внезапно закружилась голова и сердце забилось часто-часто. Он опять здесь!
   Конечно, им лучше не видеться. Незачем. Не надо испытывать терпение богов. Но вопреки всем решениям и зарокам Эренгерде хотелось увидеть его. Просто увидеть... После такого путешествия он, должно быть, изменился... Гордится... Или нет? А так или иначе им увидеться придется – не может же она сидеть все время дома! Увидеться на пиру, наравне со всеми... Все будут смотреть на него и заметят, что он смотрит на нее! Да и сама она... Эренгерда чувствовала себя чересчур взволнованной и не слишком верила, что сумеет сохранить приличную невозмутимость.
   Любопытство боролось в душе Эренгерды с благоразумием и уступало. Ее нрав имел счастливую особенность: какие бы сильные желания ее ни мучили, в ней всегда сохранялась способность поступить не как хочется, а как надо, точно невидимая, но твердая рука дисы-охранительницы держала и направляла ее. И Эренгерда осталась дома с матерью. На другой день она с жадностью ловила каждое слово Кольбейна и Асвальда, но задавать вопросов не смела. А принесенные вести были так хороши, что сердце в ней пело от радости, будто Гельд привез какой-то невидимый подарок ей самой. Значит, ему удалось. Он совершил настоящий подвиг, о котором еще долго будут рассказывать. И сам Торбранд конунг сказал, что человек, способный на такие дела, не может быть низкого происхождения... Значит, осенью она потеряла голову не из-за пустого болтуна и это не так стыдно... Но что же ей теперь делать?
   Не смея встретиться с самим Гельдом, Эренгерда хотела увидеть хотя бы его добычу. Как хорошо, что «дикое железо» перевезли к Стуре-Одду и ей можно пойти туда, не боясь наткнуться на Гельда! Ей хотелось взглянуть на корабль, на котором Гельд плавал и который спас его от гибели в буре, хотелось даже притронуться к веслу, за которым он сидел... Можно будет попросить близнецов: если они дома, они охотно все ей покажут.
   Близнецы и в самом деле обрадовались Эренгерде. Дочь Кольбейна ярла и невеста конунга своим приходом делала честь любому дому, но Сёльви и Слагви радовались просто потому, что их радовал всякий добрый человек.
   – Еще раньше у нас был Стейнар хёльд с Исбьерном! – весело рассказывали они, ведя Эренгерду в клеть, где было сложено железо. – Вот он огорчится, что не пришел попозже и не застал тебя!
   Эренгерда почти их не слушала. Слагви оставил дверь клети широко раскрытой, чтобы туда проникал дневной свет, и ее взгляду представились бесчисленнее железные крицы: маленькие, меньше обычных, но толще, похожие не на хлебные караваи, а на обрубки древесного ствола размером с собачью голову. Даже на взгляд они казались плотнее и жестче обычного железа. Они были, как камни, но камни живые: при взгляде на них пробирала дрожь, мерещилось присутствие скрытой недоброй силы. Казалось, они сами исподтишка наблюдают за людьми крошечными злыми глазками, но вовремя успевают зажмуриться, чтобы не встретиться взглядом. Ни за что на свете она не осталась бы с этим железом одна!
   – А они не укусят? – с притворным испугом спросила Эренгерда, опасливо подбирая подол платья.
   – Ам! – Слагви грозно щелкнул зубами.
   – Смотри! – Сёльви протянул руку к крице, точно это был дикий зверь. – Не кусаются.
   Эренгерда смотрела, как будто перед ней были легендарные сокровища дракона Фафнира. Значит, вот это железо годами собирала та женщина, бывшая кюна квиттов, Далла из рода Лейрингов. Собирала, чтобы выковать оружие против фьяллей. И отдала ему, Гельду, на мечи против квиттов, отдала за золотое обручье, шелк, еще какие-то товары... Говорят, вышло не так уж дорого. И еще говорят... Эренгерда с досадой вспомнила рассказ отца. Все, кто слушал Гельда, потом перемигивались и посмеивались. Ходили намеки, что Гельд расплатился за железо не только товарами. Эренгерде было неприятно и досадно думать об этом, она гнала прочь недостойные мысли, но они упрямо возвращались. При виде железа они обсели ее целым роем, будто крицы служили неоспоримым доказательством. Конечно, он видный парень, а Далла так долго жила в глуши, что... А он и рад. Все они рады...
   – А вы когда-нибудь видели ее, эту женщину... Даллу? – Эренгерда оторвала взгляд от железа и поочередно посмотрела на обоих близнецов.
   – Да, – в один голос ответили они.
   – Давно, пока еще Стюрмир конунг был жив, – Добавил Сёльви. – Года три назад.
   – Она... хороша собой? – осторожно спросила Эренгерда, надеясь, что в ее вопросе не услышат ничего кроме обычного женского любопытства.
   – Как сказать? – Сёльви пожал плечами.– Нам она не слишком понравилась.
   – Мы считаем, что самые красивые девушки – У нас, в Аскефьорде! – весело прибавил Слагви и слегка подтолкнул Эренгерду. – Кто видел тебя, тому какие-то там жены чужих конунгов не слишком понравятся!
   Приятное заявление, но сейчас Эренгерда нуждалась не в похвалах своей красоте.
   – Нет, но какая она? Она... высока, стройна? Какое у нее лицо?
   – Ростом она примерно с Сольвейг, но в остальном не стоит и ее пятки. Личико у нее такое, – Слагви состроил умильно-дурашливую рожу и обвел пальцем вокруг собственного лица, уверенный, что нарисовал точный и выразительный образ.
   Эренгерда невольно засмеялась. Ей было приятно, что мужчины не сочли Даллу особо привлекательной.
   – Зато одевалась она роскошно! – прибавил более наблюдательный Сёльви. – Помню, в гриднице она сразу бросалась в глаза: то зеленое платье, то красное! И столько золота, будто это Стюрмир конунг ограбил Фафнира! Понятно, что три года спустя она за цветные тряпки отдала все, что имела!
   Эренгерда улыбнулась. Очень даже умные слова! Глядя в веселые и непринужденные лица близнецов, она поверила, что ничего особенного у Гельда с той женщиной не было. Конечно, каждая женщина, привыкшая жить в богатстве, будет по нему скучать! И с превеликой радостью отдаст какое-то там железо за цветные платья! Это Эренгерда легко понимала по себе и почти успокоилась. А люди и рады болтать языками и видеть любовные связи там, где ими и не пахнет.
   Ну, а все же... Во-первых, Гельд наверняка убедился, что она, Эренгерда, гораздо лучше всех прочих. А во-вторых, ее самолюбие приятно щекотала мысль, что ее любит человек, которого любила вдова конунга. Любовь такой знатной женщины как-то поднимала Гельда в сознании Эренгерды и делала ее собственную любовь к нему не такой нелепой и бесправной.
   И тут же она сама себя одернула. А ей-то, собственно, какое дело? Было, не было! Да пусть он там любил хоть весь Квиттинг, ей-то что? И все же, уходя, Эренгерда невольно оглядывалась на железные крицы, точно надеялась по их виду узнать что-нибудь еще.