Дворецкая Елизавета. Корни гор

   И села на место, с трудом переводя дыхание. Сердце ее стучало так, что удары отдавались в ушах, а вся гридница уважительно молчала. Борглинда осознала, что держалась хорошо и что ее речь всеми признана справедливой. И ее наполнила вдруг такая горячая гордость, что она даже попыталась улыбнуться.
   – В этой речи много правды! – приветливо сказал Торбранд конунг и кивнул. – Но тогда свадьба может состояться не раньше, чем начнется наш совместный поход с Гримкелем. Или даже чем он кончится. Зато потом Асвальд сын Кольбейна по праву займет место моего ярла на Квиттинге.
   – И мне, и тебе будет спокойнее знать, что наша дружба скреплена родством, – упрямо произнес Асвальд. Раз уж он приносил такую жертву, то хотел быть уверен, что она не напрасна. – Я говорю о моей сестре.
   Торбранд конунг опустил свою соломинку и посмотрел на ее кончик, будто советовался. Сотни глаз в гриднице подталкивали его к ответу. Ему нужна жена, потому что нужен наследник. Эренгерда, дочь Кольбейна... родство с Асвальдом, и свой человек на Квиттинге... Полная луна, белое лицо с глазами, как озера подземного мрака... Он не мог сказать «нет», потому что доводы «за» всем были ясны, а те сумрачные видения принадлежали ему одному.
   – Если этого хотят боги и судьба, то твоя и моя свадьбы будут справлены вместе, – сказал Торбранд конунг и посмотрел на Асвальда. – После похода.
   За время похода его судьба решится. Если боги будут к нему благосклонны, то Эренгерда ничуть не хуже других. А если нет, то с мертвого не спросишь.

***

   В этот вечер усадьба Висячая Скала была полна народу. Все, кто когда-либо был или звался другом или сторонником Кольбейна ярла, теперь посчитал своим прямым долгом явиться поздравить его род с великой удачей. Подумать только! Сын Кольбейна женится на дочери квиттингских Лейрингов и становится ярлом, почти конунгом, а дочь Кольбейна выходит за конунга Торбранда! Таких удачливых людей давно не бывало!
   – Ну, вот, а ты боялся, что в этой усадьбе наших товаров никто не увидит! – говорил Гельд Бьёрну, окидывая взглядом бурлящую гридницу. Но вид у него при этом был не такой бодрый, как раньше, а скорее отсутствующий, и взгляд не отрывался от женской скамьи.
   – Тут людям не очень-то до товаров! – отвечал осторожный Бьёрн, боясь спугнуть удачу.
   На самом деле они уже распродали почти половину того, что у них было, а Кольбейн ярл твердо пообещал взять торговцев с собой в зимнюю поездку по Фьялленланду. Если так и выйдет, то этот год будет из самых удачных за всю жизнь Бьёрна Точило! Тогда весной они с Гельдом смогут обзавестись вторым кораблем!
   При этой мысли умный Бьёрн вздыхал и косился на младшего товарища. В этом Аскефьорде Гельда укусил какой-то тролль. Он думает о чем угодно, но только не о деле! Бьёрн и раньше видывал своего младшего товарища влюбленным, но его нынешнее увлечение было настолько же сильнее, насколько и безрассуднее всех прочих! Как говорится, там уши на месте где они выросли. И если торговец начинает пялить глаза на дочку ярла, то из этого не выйдет ничего хорошего. Но попробуй скажи ему! Он отшутится, а все равно сделает по-своему.
   Весь вечер гости и хозяева обсуждали новости, Кольбейн ярл сиял как красное солнце, уже видя своих внуков конунгами Квиттинга и Фьялленланда. Вот только предполагаемые родители этих внуков не слишком радовались. Асвальда вообще не было дома, а Эренгерда сидела за женским столом молчаливая и почти безучастная. Она обладала сильной волей, но сейчас едва держала себя в руках. У нее еле хватило сил улыбаться и благодарить за поздравления. Уже два дня, с тех пор как Сольвейг рассказала о замысле Эрнольва Одноглазого, она чувствовала себя свободной от конунга. Свобода оказалась призраком. Вот он растаял, и Эренгерда только сейчас поняла, как мил и желанен ей был этот призрак. Теперь она не понимала, как столько времени мирилась с мыслью о браке с Торбрандом. Смутное недоверчивое чувство к нему, которое раньше казалось лишь отсутствием любви, теперь превратилось в резкую неприязнь, почти в отвращение. При воспоминании о его остроносом лице с блекло-голубыми глазами ей делалось тошно. Эти глаза только берут, но ничего не дают взамен. Невидимая сила волоком тащила ее в пропасть, в холодный омут, а она даже не смела крикнуть, не смела противиться. Глупая, скажут люди, это же твое счастье! А какое тут счастье, когда хочется утопиться? Зачем ей богатства и честь конунговой жены, если хочется утопиться?
   Гельд! Эренгерда смотрела на него через всю гридницу, почти не скрываясь, и сейчас он казался ей красивее Бальдра ^[80]и теплее солнца. Ее влекло к нему» Эренгерде хотелось оказаться возле него, закрыть глаза и не думать, что будет завтра. Сейчас она не помнила, что торговец не пара ей, Эренгерде из Висячей Скалы, она ни о чем не думала, а просто все существо ее стремилось к нему, как все живое стремится от зимнего холода к летнему теплу.
   Гельд встретил ее взгляд и не улыбнулся, как бывало прежде. Он смотрел так настойчиво и выразительно, что Эренгерда опомнилась и отвела глаза. О том, что она сейчас чувствует, нельзя знать никому, даже ему. Она не будет себя уважать, если хотя бы он узнает. А без уважения к себе жить нельзя никак: ни с мужем, ни без мужа.
   Гул и говор гостей, восторженные выкрики отца, выпившего на радостях больше обычного, любопытные и завистливые взгляды нестерпимо мучили ее. Она стыдилась подать вид, что несчастна, но притвориться счастливой у нее не было сил. Эренгерда ушла сначала в кухню, но там толкались чужие хирдманы и свои рабы. Она искала спасения в девичьей, но там служанки болтали о ее будущем счастье. Эренгерда выгнала их вон, и они убежали, многозначительно посматривая на нее.
   Оставшись наконец одна, Эренгерда села на маленькую скамеечку возле очага, подложила пару поленьев в угасающее пламя, оперлась локтями о колени и стала смотреть в огонь. Пляска пламенных языков всегда успокаивала ее. Даже маленькой, поссорившись с братом, она смотрела в огонь, и ее слезы быстро высыхали. Пламя жило своей насыщенной жизнью, говорило на своем языке, и ему не было дела до мелких людских бед. В нем струилась и переливалась вечность, и Эренгерде становилось легче: рядом с переменчивой, бессмертной стихией все ее беды казались неважными, мелкими. «Через сто лет все забудется», – говорил дядя Торбейн.
   Наедине с собой, не отвлекаясь на чужие лица и суждения, Эренгерда принялась разбирать саму себя косточкам. Где-то в глубине души прячется тоска, вроде палочки с рунами болезни, что колдуны подкидывают в лежанку к своим врагам. Если найти эту невидимую палочку с рунами тоски и выбросить прочь, все опять будет хорошо, как прежде.
   Спроси ее кто-нибудь, чем она недовольна, она и будет знать, что ответить. Неопределенность, длившаяся два года, сегодня кончилась. Конунг пообещал взять ее в жены, пообещал ее родичам при всей дружине и при «домашнем тинге» Аскефьорда – Теперь он не отступит от своего слова, что бы ни случилось, в том-то и все горе! Ей следовало радоваться, а Эренгерда ощущала себя так, будто ее втолкнули в темную клетушку и захлопнули тяжелую дверь позади. Два года грозили, она уже не верила, и вот – дождалась! Только теперь, когда решение было принято, она поняла, как не хотела этого решения.
   Она должна принять обещание конунга как счастье. Знать бы только, как от этого счастья избавиться. Но на что ей та свобода, которая померещилась было в эти два дня? Не сама ли она сказала: «Даже если бы конунг умер...» Гельд... Какое отношение он может иметь к ее свободе? Эренгерде казалось, что какие-то злые тролли разорвали пополам полотна ее желаний и возможностей и криво сшили половинки наоборот. Ее влечет к Гельду – она не должна даже смотреть в его сторону. Ей отвратителен конунг – она должна стать его женой. Почему все так неправильно? Чем она провинилась перед богами и судьбой? Она ведь не нарушала клятв, не совершала предательств. И над родом из Висячей Скалы не тяготеет никаких таких проклятий... Как привести в порядок перепутанные нити судьбы? Молить богов избавить ее от конунга? А заодно и от Гельда? Сидя у очага, Эренгерда отчаянно потрясла головой и прижала ладони к лицу. Противоречивый поток желания и необходимости нес ее куда-то сквозь туман, не давал оглядеться, одуматься. Каждый миг казался потерей: ее несет к рубежам, за которыми уже ничего нельзя будет изменить, а она не знает, в какую сторону поворачивать. Но и отдаться на волю волн Эренгерда не хотела: ведь ей самой, не кому-то другому, придется жить в той доле, которая сейчас определится.
   Ах, если бы можно было заснуть, замереть и подождать, пока все как-то устроится! Или хотя бы боги дали ей время понять, чего же она сама хочет. Правда, время есть – свадьба еще не назначена. Но Эренгерде так мучительно было ощущать этот разлад, что она хотела покончить с ним или хотя бы забыть о нем прямо сейчас.
   Взяв с очага остывший уголек, она провела на левой ладони прямую черту. Что бы еще добавить: помощь, защиту? Любовь? Ничего не надо. Пусть это будет руна «ис». Руна, чье имя значит «лед», руна ожидания, отдыха, покоя. Пусть она заморозит эту бешеную реку, даст ей отдохнуть, как земля отдыхает под снежным покровом, набираясь сил перед битвами новой весны.
   Сосредоточив все силы воображения на образе застывшего покоя, Эренгерда снова и снова чертила угольком по руке. Она даже не слышала, как открылась и опять закрылась дверь. Кто-то шагнул к ней, она вздрогнула и вскинула голову. И с изумлением увидела Гельда.
   Он присел рядом с ней и движением бровей сказал ей: не бойся, это я.
   Собственная фюльгья сейчас порадовала бы Эренгерду больше, чем он. Поняв, что это не морок, она рассердилась. Как нарочно, как назло! Только что ей удалось изгнать его из мыслей, а он явился, чуть ли не силой взломал замок ее волшебной защиты.
   – Как ты сюда попал? – с возмущением и испугом прошептала Эренгерда.
   – Ногами пришел, – честно ответил Гельд.
   – Там же люди... – Эренгерда дрожала, ловя слухом звуки за дверью. Побежденный было поток завертел ее снова, и теперь к нему прибавилось беспокойство за свою добрую славу. – Тебя видели!
   – Ну, да, видели, – согласился Гельд. – Твои женщины жалуются, что ты от радости сама не своя и чуть их не побила. А я им сказал, что для невесты конунга у меня найдется такой подарок, что она сразу подобреет. И они меня пропустили.
   – И что я им потом покажу? – Эренгерда окинула потерянным взглядом пустые руки Гельда.
   – Скажешь, что эта вещь слишком хороша для их завидущих глаз. Такой важной особе, как невеста конунга, просто положено иметь свои тайны... А это что?
   Гельд взял ее руку, испачканную углем, и разжал пальцы. Эренгерда позволила ему это и сдержанно, чуть презрительно усмехнулась. Невежда увидит просто черту. Нужно быть сведущим человеком, чтобы в простой черте распознать могущественную руну!
   – «Ис». – Гельд поднял на нее глаза, и Эренгерда внутренне дрогнула: он слишком быстро понял то, чего понять был не должен. – Зачем ты хочешь замерзнуть, о Фрейя нарядов? Так не пойдет. Здесь нужно совсем другое. Вот так.
   Эренгерда не успела сообразить, что он делает, а Гельд уже выхватил из ее второй руки кусочек угля и быстрым движением наискось перечеркнул руну у нее на ладони. Эренгерда ахнула, глядя на свою руку: там появилась совсем другая руна! «Ис» превратилась в «гебо». Руна дара, руна взаимного влечения и любви. В ужасе Эренгерда тянула руку назад, но Гельд не пускал; на лице его появился беззвучный смех. Вырвав руку, Эренгерда со всей силы ударила его по щеке, но он не попытался уклониться, а продолжал смеяться. Звук удара показался Эренгерде пугающе громким, ну и пусть! На щеке Гельда появилось красное пятно с черным отпечатком косого креста – руны «гебо». Она обладает тем чудесным, неповторимым свойством – у нее нет перевернутого положения, она всегда – прямая и благодетельная, как ее ни поверни.
   – Спасибо тебе, светлая дева, – все еще смеясь, проговорил Гельд.
   Тяжело дыша от волнения, Эренгерда смотрела на него и не знала, что сказать. Не в пример ей Гельд был как-то уж слишком уверен и смел, как будто решение конунга, что должно было навек их разлучить, прибавило ему сил и надежд. Она вскочила, но Гельд тоже стремительно поднялся и стоял теперь между нею и дверью. Не звать же на помощь в своей собственной девичьей!
   Гельд смеялся почти беззвучно, но с таким удовольствием, будто одержал победу. Так оно и есть. Высокородная дева не подозревала, что он тоже разбирается в рунах. За четырнадцать лет странствий всякому научишься. А своей пощечиной она только помогла той ворожбе, которую он почти невольно затеял. Теперь руна «гебо», соединяющая любовью мужчину и женщину, отпечатана одинаково на ее руке и на его щеке и связывает их прочнее божественной цепи Глейпнир. И он решился призвать эту руну на помощь, потому что события последних дней и правда прибавили ему сил. Он видел бледное, погасшее лицо Эренгерды и понимал, что предстоящий брак с конунгом сделал ее несчастной. А если так, то он вправе предложить ей другую судьбу.
   Опомнившись, Эренгерда стала отчаянно тереть ладонь о бок, не боясь испортить дорогое зеленое платье. Но смеющийся взгляд Гельда говорил ей: поздно. Она и сама знала, что поздно, но даже в безнадежном положении надо бороться!
   – Что ты... себе позволяешь... – отрывисто шептала она, и боялась услышать от него то, что могла сказать и сама: он позволяет себе то, что позволяет ему она. Так, знаешь ли, между мужчинами и женщинами заведено с начала времен.
   Но он молчал, и ее растерянность все возрастала.
   – Чего ты хочешь? – воскликнула наконец Эренгерда. – Скажи мне, чего ты хочешь! – просила она, надеясь услышать, чего же хочет она сама. – Ты ведь не думаешь, что я стану шить тебе рубашки ^[81]. А выйти за тебя замуж я не могу.
   – Почему? – наконец ответил Гельд. – Ты думаешь, я чем-то хуже других... мужчин? Ты ведь так не думаешь. Если бы думала, ты меня бы сейчас ни о чем не спрашивала.
   – Но кто ты такой? – Отведя на миг глаза от стыда, Эренгерда опять глянула на него вызывающе. Здесь она была неуязвима, а он, наоборот, беззащитен. – Кто хотя бы твой отец? Как знать, кем он был? Я не могу выйти замуж неизвестно за кого! За простого торговца!
   Гельд пожал плечами:
   – Как знать, кто был моим отцом? Быть может, конунг!
   Эренгерда попыталась засмеяться.
   – Не рассказывай мне детские саги. Еще скажи, что ты сын бога. Тогда тебя подкинули бы не торговцу, а хёвдингу. Или в святилище. В Эльвенэсе ведь есть святилище Фрейра. Самое подходящее место для такого... Ты, должно быть, и сам...
   Она хотела сказать: «И сам родился от связи неравных родителей». Ребенка ярла и рабыни оставляют в доме ярла и воспитывают так, как захочет ярл, но вот ребенка дочери ярла и... не раба, конечно, но не подходящего в женихи человека, скорее всего, подкинут чужим. Его не захотят держать в доме, а выбросить в лес – жалко. Если так вышло, значит, страсть была великая, а дети от страстной любви получаются красивыми и удачливыми. Как он.
   Но сказать этого вслух Эренгерда не хотела. Незачем ему думать, что она допускает хотя бы мысль о чем-то подобном.
   – Твоего отца-конунга будет нелегко найти, – сказала она вместо этого. – Или у тебя что-нибудь есть? Какой-нибудь амулет... золотой?
   Гельд покачал головой:
   – Ничего. Была серая пеленка. Ни амулетов, ни знаков на теле. Альв был доволен, что у меня самого все на месте, и...
   – Значит, найти тебя может только сам твой отец. – Эренгерда немного успокоилась и стала размышлять. – Если знал имя человека, которому тебя подкинул. А если он тебя не ищет... Если бы ты был ему нужен, он бы тебя не подкинул, верно? Так что надежды немного.
   Она имела в виду «надежды на мою любовь», и Гельд ее понял.
   – Ну, значит, тебя ждут страстные объятия вашего славного конунга, – сказал он с безразличным видом.
   – Это не твое дело! – отрезала Эренгерда, но вместо гнева в ее голосе явственно звучала боль. – Раз ты сам не конунг, то нечего тебе разбирать дела конунгов. Оставь меня в покое.
   – Не раньше, чем ты поклянешься, – Гельд кивнул на очаг, – что я тебе безразличен.
   Эренгерда молчала и не двигалась. Если она скажет «да, безразличен», он предложит ей принести клятву. А дать ложную клятву перед очагом – вернейший способ заслужить проклятие богов и еще большие беды, чем нынешние. Он сделал из нее дурочку, умную дурочку, у которой рассудок одолеет сердце и тем подготовит несчастье всей жизни. Ах, если бы она сама была такой, как он: цельной, уверенной, точно знающей свои желания и пути к их исполнению.
   – Ты хочешь меня опозорить? – тихо спросила она и выглядела при этом очень несчастной.
   Весь ее боевой задор пропал, ей больше не хотелось спорить и что-то отстаивать, а хотелось, чтобы кто-нибудь ее пожалел. Хотя бы и он сам.
   –Нет, – мягко ответил Гельд. Он действительно не хотел ее несчастья. – Я хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Твои родные не согласятся, но, знаешь ли, для этого дела родные не нужны. Мне нужна ты, а не твой доблестный отец. У меня дома никто не спросит, обменялся ли я обетами с твоими родичами и махал ли твой брат рукой вслед нашему кораблю... Приданого мне не нужно...
   – Какой бескорыстный торговец, – фыркнула Эренгерда из последних сил.
   – Я и сейчас – не самый бедный человек в Морском Пути, – продолжал Гельд, не обратив внимания на насмешку. – Ты не будешь ни в чем нуждаться. Два крашеных платья у тебя будет, а десять разом не надевают. Ты достаточно умна, чтобы это понять.
   – Нет! – Эренгерда готова была заплакать, но упрямо качала головой. Она уже не вникала в доводы, а лишь помнила, что надо упорно от всего отказываться. – Я так не могу! Хотя бы знать... Хотя бы знать, кто ты такой. Может быть, я и примирилась бы... Ведь если ты сын конунга, я смогла бы бежать с тобой из дома.
   Гельд невесело усмехнулся. Хедин ^[82]и Хильд ^[83]! Ах, как все эти высокородные потомки ярла не любят непроторенных дорог. Готовы на любой подвиг, даже на преступление, лишь бы можно было сослаться на пример кого-то из древних героев. И чем пример ужаснее, тем лучше. А пойти на самое простое и естественное дело, послушаться своего сердца и сделать шаг к собственному счастью – этого они не смеют!
   – Ты напрасно слушала в детстве саги, – с сожалением сказал Гельд. Ему было искренне жаль эту красивую, гордую и умную девушку, которая так старательно выдумывает глупости, чтобы помешать своему и его счастью. – Они хороши, но не надо принимать их как наставление для собственной жизни. Какая тебе разница, что о тебе подумают, если ты будешь несчастна! И что тебе за дело до всех, если ты будешь счастлива? А мы будем счастливы, я знаю! Мне скоро двадцать шесть лет, я видел много женщин, но только с тобой я хочу не расставаться никогда! Поверь мне...
   Он шагнул ближе и взял Эренгерду за руку, на которой еще чернели следы угля; Эренгерда торопливо отстранилась, потому что рядом с ним весь ее ум куда-то исчезал.
   – Я верю, верю! – торопливо отговаривалась она, отступая. – Не для людей, а для меня важно! Я должна знать, кому я доверю свою судьбу!
   – А разве ты и так не видишь? – Гельд развел руки, словно показывая ей себя. – Ты же видишь, что я за человек. Ну, спроси для верности у Модольва Золотой Пряжки – он меня давно знает. А имя моего отца разве что-то прибавит ко мне самому?
   – Еще как! – Эренгерда широко раскрыла глаза, удивленная, что такие известные вещи требуют объяснения. – Ведь в человеке продолжается его род. И если твой отец и дед были достойными людьми...
   – То я сам могу оказаться дураком и мерзавцем. Запросто, – окончил Гельд. – Разве так не бывало?
   – Бывало. Но все же...
   – Ах, береза обручий! – Гельд вздохнул, устав от бесполезного спора. – О чем мы говорим? Да будь это моим заветнейшим желанием, что и как теперь можно узнать? Ты сама говорила... Если бы я знал, где спит та вёльва, я мог бы у нее спросить, кто я родом.
   – Постой! – Эренгерда вдруг вскинула руку. Гельд замолчал и прислушался, но она имела в виду не звуки за стеной, а внезапно пришедшую мысль. – У нас в Аскефьорде есть своя вёльва! – прошептала она, внезапно загоревшись. – Да! Тордис! Дочь Хравна, сестра Эрнольва Одноглазого! Она – колдунья! Она именно это умеет делать! Она следит пути ушедших, она определяет путь вещей, она...
   От волнения Эренгерда почти задыхалась: в темной безнадежности вдруг открылась дорога к свету. – Она непременно узнает, кто ты и откуда. Жаль, что ты не захватил с собой ту пеленку... Впрочем, тебя самого достаточно.
   – Что-то такое я слышал. – Гельд кивнул. Лицо его стало очень серьезным. Он не раз слышал про колдунью Тордис. Да, она проследит исток его духа и скажет, кто он такой. Она найдет ему тех дядю Арне и тетю Сигрид, которых он боялся как огня. Хорошо, если дядя Арне окажется конунгом или ярлом. Или хотя бы хёльдом с дружиной в пятнадцать человек. А если рыбаком? Тогда он потеряет все: и надежды на Эренгерду, и драгоценное вольное чувство родства со всем миром. И вторая потеря будет не менее тяжела и болезненна, чем первая.
   –Ну, пойдешь? – требовательно спросила Эренгерда и подошла к нему поближе.
   Гельд наклонил голову. У него было чувство, что он идет на нож, но он не мог ей противиться. Он полюбил ее слишком сильно, и лишиться ее казалось хуже смерти. Если он потеряет ее, то все женщины мира для него умрут. Даже сейчас, глядя на нее с досадой и сожалением, он замирал от восторга перед ее красотой и готов был на все, лишь бы ее строгий и требовательный взгляд стал мягким и ласковым. Она была слишком нужна ему, эта упрямая правнучка древнего Ярла. Ведь он сам требует от нее так много, и она вправе требовать от него не меньших жертв. Если она так хочет... Если она обещает хотя бы надежду... Чего не бывает на свете? И конунги подкидывают своих детей... Отказать ей сейчас – она уйдет и хлопнет дверью, и не посмотрит больше в его сторону. А своей дальнейшей жизни без нее он сейчас не мыслил.
   – Только ты сама пойдешь со мной, – сказал он.
   – Да. – Эренгерда уверенно кивнула. – Я должна слышать, что она скажет. Завтра утром, после еды, выходи из усадьбы и иди к вершине фьорда. Там в ельнике есть полянка, а на ней камень врос в землю. На нем узор – дракон с рунами на спине. Жди меня там. Оттуда я тебя проведу так, чтобы никто нас не увидел.
   Гельд опять кивнул и шагнул назад к дверям.
   – Стой! – Эренгерда метнулась вслед за ним. – А то... – Она показала на его щеку. – Сотри! Люди увидят. Что о нас подумают? Не ты один тут такой умный и сведущий в рунах.
   Гельд усмехнулся, вспомнив, как они начали эту беседу,
   – Я горжусь этим, как боевым шрамом, – сказал надеясь ее подразнить.
   – Сотри! – взмолилась Эренгерда, подходя к нему и даже вытащила из рукава белый платок. – Ну, что ты! Ты хочешь меня опозорить? Мы же договорились!
   – Сотри сама. – Гельд наконец остановился и подставил ей щеку.
   Эренгерда протянула руку с платком, но он сделал маленький шаг назад. Она подалась ближе, он опять отстранился; начиная сердиться, Эренгерда решительно шагнула к нему, а Гельд вдруг подался ей навстречу и обнял. Ахнув, Эренгерда отшатнулась, но было поздно; Гельд крепко прижал ее к себе и стал целовать; отчаянно вертя головой, Эренгерда пыталась избежать этого, отклонялась назад, но деваться ей было некуда. Подставив ему щеку, она пыталась его оттолкнуть, упиралась руками в его плечи. Оставшийся в одиночестве разум призывал ее к бегству, но внутри разливалось пленительное тепло, голова кружилась, веки тяжело опускались, и все ее существо переполняла убежденность, что так и надо.
   – Ну, ты... – еле выдохнула Эренгерда. – Ты еще не сын конунга! Пусти!
   Гельд отпустил ее и, взяв платок из ее руки, стал вытирать щеку. Пусть кто-то не подумает, что он собирается добиваться ее любви силой. Придет час – и она сама его обнимет.

***

   Этой ночью Эренгерда спала беспокойным, прерывистым сном. То и дело ей казалось, что она падает куда-то; она вздрагивала и просыпалась. Ей снилось чувство вины, будто она совершила какое-то неясное, расплывчатое преступление и с ужасом ждет неминуемого наказания. Проснувшись, как от толчка, она вздыхала с облегчением: это сон, никакого преступления нет. И тут же колола мысль: а Гельд? Разве она не дала почти что обещания бежать с ним из дома, если открытие Тордис будет хоть сколько-нибудь благоприятным? Пусть прямого обета произнесено не было, но Эренгерда чувствовала себя связанной по совести. И ей не сразу удавалось заснуть, томительное беспокойство заставляло вертеться и вздыхать. Что будет, во что все это выльется? Беда висела в темноте над изголовьем, не давала дышать. Как душно зимней ночью в закрытом покое, где тлеет очаг и спят два десятка женщин! И старая Хрефна так натужно кашляет в своем углу, что тут и с самым легким сердцем не заснешь.
   Утром Эренгерда поднялась раньше всех в доме и сама разбудила служанок. Но из девичьей она не выходила до тех пор, пока все домочадцы и гости усадьбы не покончили с едой и не разошлись из гридницы. Почему-то она не хотела видеть Гельда раньше назначенного срока, будто боясь злого глаза судьбы. Но утром она повеселела, ночное беспокойство рассеялось, При мысли о свидании с Гельдом ее пробирала дрожь; делалось страшно и весело. «Что ты делаешь? – вопрошала благоразумная часть ее души. – С кем ты связалась, дочь Кольбейна ярла? Чего ты ждешь от такой пылкой дружбы с торговцем? Брось, какой там сын конунга? Это же не сага, это жизнь. Конунги не подкидывают своих детей. Даже если Тордис и назовет его род, это еще не причина бросить своих родичей, Торбранда конунга и бежать в Барланд, где тебя ждет неизвестно какая жизнь! Страсть пройдет, и что ты будешь делать одна в чужой стране, если через год этот муж тебе надоест? На что ты променяешь родичей, богатство, власть конунга, почет и будущую славу своих детей? Опомнись, ты этого не сделаешь! Помечтаешь, поиграешь, но не сделаешь – на деле ты не такая сумасшедшая, как в мечтах!»