Дюма Александр. Ожерелье королевы

   — Ну, ну, притворяйтесь, притворяйтесь несведущим, господин дипломат!
   — Что ж! Допустим, что так и было, допустим, что я узнал императрицу Марию-Терезию, но что это нам даст?
   — Да то, что, узнав портрет Марии-Терезии, вы должны догадаться, кто эти женщины, которым принадлежит портрет!
   — Но почему вы думаете, что я это знаю? — не без тревоги спросил кардинал.
   — Ах, Боже мой! Да потому, что не столь уж часто мы видим портрет матери, — заметьте хорошенько, что этот портрет — портрет матери, а не императрицы, — в чьих-то руках, кроме как в руках…
   — Договаривайте!
   — ..кроме как в руках дочери…
   — Королева! — воскликнул Луи де Роан с ловко разыгранной искренностью, обманувшей Жанну. — Королева! Значит, ее величество королева была у вас!
   — Как? Вы не догадывались, что это была она?
   — О Господи! Нет, не догадывался, — самым чистосердечным тоном отвечал кардинал, — не догадывался! В Венгрии ^{note 31} существует такой обычай, что портреты царствующих особ переходят из семьи в семью. У меня самого, — а я ни сын, ни дочь и даже не родственник Марии-Терезии, — у меня ее портрет при себе!
   — При вас, ваше высокопреосвященство?
   — Посмотрите, — холодно произнес кардинал, вынул из кармана табакерку и показал ее изумленной Жанне.
   — Вы прекрасно понимаете, — прибавил он, — что если этот портрет есть у меня, — а я, как я уже вам сказал, не имею чести принадлежать к императорской фамилии, — значит и кто-то другой мог забыть его у вас, не принадлежа к австрийскому царствующему дому.
   Жанна промолчала. У нее был инстинкт настоящего дипломата, но ей еще недоставало практики.
   — Итак, вы полагаете, — продолжал де Роан, — что к вам приезжала с визитом королева Мария-Антуанетта?
   — Королева и с ней другая дама.
   — Может быть, мадмуазель де Таверне?
   — Возможно, я ее не знаю.
   — Что ж, если ее величество королева приезжала к вам с визитом, вы можете быть уверены в ее покровительстве. Это большой шаг на пути к удаче.
   — Я тоже так думаю, ваше высокопреосвященство.
   — И ее величество королева, — прошу прощения за этот вопрос, — была щедра по отношению к вам?
   — Я думаю! Она дала мне сто луидоров!
   — Ого! А ведь ее величество королева небогата, особенно в настоящее время.
   — Это удваивает мою признательность!
   — Она проявила к вам особый интерес?
   — Достаточно живой.
   — В таком случае, все идет хорошо, — задумчиво произнес прелат; думая о покровительстве, он забыл о покровительствуемой. — Вам остается одно.
   — Что именно?
   — Проникнуть в Версаль.
   — К счастью, — заметила графиня, — в этом отношении мне уже обеспечено покровительство королевы, так что, если я проникну в Версаль, я открою двери отличным ключом.
   — Что же это за ключ, графиня?
   — Ах, господин кардинал, это моя тайна!.. Нет, я ошиблась: если бы это была моя тайна, я открыла бы ее вам, — я ничего не хочу скрывать от моего столь любезного покровителя, — но…
   — Есть какое-то «но», графиня?
   — Увы, да, ваше высокопреосвященство, есть одно «но»; но так как это не моя тайна, я ее сохраню. Удовольствуйтесь тем, что узнаете…
   — О чем же?
   — О том, что завтра я еду в Версаль, что я буду принята, и у меня есть все основания надеяться, что буду принята хорошо, ваше высокопреосвященство!
   Кардинал посмотрел на молодую женщину, самоуверенность которой казалась ему прямым последствием возлияний во время ужина.
   — Графиня! — со смехом произнес он. — Посмотрим, войдете ли вы туда.
   — Ваше любопытство простирается до того, что вы последуете за мной?
   — Именно!
   — Я не отрекаюсь от своих слов!
   — Берегитесь, графиня! Я заявляю, что в интересах вашей чести завтра попасть в Версаль.
   — Да, ваше высокопреосвященство, в малые покои.
   — Уверяю вас, графиня, что вы для меня — живая загадка!
   — Одно из тех маленьких страшилищ, что живут в Версальском парке?
   — Графиня! — произнес кардинал. — Уверяю вас, что, если это будет зависеть только от меня, вы меня полюбите.
   — Что ж, посмотрим.
   — Так как же?
   — Я хочу поехать сегодня вечером на бал в Оперу.
   — Это ваше дело, графиня, вы свободны, как ветер, я не знаю, что могло бы помешать вам поехать на бал в Оперу.
   — Одну минуточку! Вы видите только половину моего желания, другая же заключается в том, чтобы и вы отправились в Оперу.
   — Я? В Оперу?.. Графиня!
   Тут кардинал сделал движение, которое было бы вполне естественным для заурядного частного лица, но у представителя семьи Роанов, да еще имеющего такой сан, оно имело вид какого-то странного прыжка.
   — Вы стараетесь мне понравиться? — спросила графиня.
   — Для вас — все, даже невозможное, — отвечал он.
   — Спасибо, ваше высокопреосвященство. А теперь, когда вы согласились отбыть эту повинность, я освобождаю вас от нее.
   — Нет, нет! Плату может потребовать только тот, кто сделал свое дело. Я следую за вами, графиня, но в домино.
   — Мы проедем на улицу Сен-Дени; она по соседству с Оперой; я войду под маской в магазин; там я куплю вам домино и маску, и вы переоденетесь в карете.
   — А знаете, графиня, ведь это очаровательное развлечение!

Глава 22. НЕСКОЛЬКО СЛОВ ОБ ОПЕРЕ

   Опера, этот храм парижских развлечений, сгорела в июне 1781 года.
   Под ее обломками погибло двадцать человек, и так как за восемнадцать лет это было уже второе несчастье, то обычное местонахождение Оперы, то есть Пале-Рояль, показалось роковым для парижских увеселений; приказ короля переместил ее в другой квартал, подальше от центра.
   Выбор пал на Порт Сен-Мартен. Король, огорченный, что его добрый город Париж очень давно не посещает Оперу, теперь совсем загрустил.
   Чтобы утешить короля и даже отчасти королеву, их величествам представили архитектора Ленуара, сулившего все чудеса света.
   Ленуар взялся за дело и сдержал свое слово. Зал был закончен в назначенный срок.
   Но тут публика, которая никогда не бывает удовлетворена или же успокоена, начала размышлять о том, что в зале были сооружены крепления, что это был единственный способ построить его быстро, но что быстрота исполнения была проявлением слабости и что, следовательно, новая Опера непрочна.
   Видя это, безутешный архитектор обратился к королю, и тот подал ему мысль.
   — Трусы во Франции — это люди, которые платят, — объявил его величество. — Королева подарила мне дофина — город ликует. Объявите: на радостях, что у меня родился сын. Опера откроется бесплатным спектаклем, и если двух с половиной тысяч человек, другими словами — трехсот тысяч ливров в среднем, вам недостаточно для испытания прочности, предложите этим молодцам маленько поразмяться. После спектакля начните бал!
   Архитектор последовал совету короля. «Адель де Понтье» сыграли перед тремя тысячами плебеев, и они аплодировали больше, чем короли.
   Плебеям очень хотелось потанцевать после спектакля и хорошенько повеселиться.
   В зале ничто не рухнуло.
   Если и можно было опасаться несчастья, то лишь на следующих представлениях, когда зал заполняла боязливая знать — тот самый зал, в который, спустя три года после его открытия, должны были отправиться на бал кардинал де Роан и графиня де ла Мотт.

Глава 23. БАЛ В ОПЕРЕ

   Бал был в самом разгаре, когда кардинал Луи де Роан и графиня Де ла Мотт проскользнули в зал между тысячами домино и масок всех видов.
   Вскоре они исчезли в толпе, подобно тому как исчезают в больших водоворотах маленькие воронки: на мгновение их замечают гуляющие по берегу, затем их увлекает за собой и сглаживает течение.
   Два домино бок о бок, — насколько в такой суматохе возможно было держаться бок о бок, — общими усилиями пытались сопротивляться натиску толпы, но, видя, что они не смогут достичь желаемого, решили укрыться под ложей королевы, где напор толпы был не столь сильным и где, кроме того, стена давала им точку опоры.
   Домино черное и домино белое, одно высокое, другое среднего роста, одно — мужчина, другое — женщина, один работал руками, другая вертела головой.
   Эти два домино, очевидно, вели самый оживленный разговор. Послушаем их.
   — Говорю тебе. Олива, что ты кого-то ждешь, — повторял тот, что был выше ростом, — у тебя не шея, а флюгер, который не только поворачивается под всеми ветрами, но и ловит все взгляды.
   — Ты привел меня на бал в Оперу; дело сделано, примирись с этим.
   — Мадмуазель Олива!
   Черное домино сделало гневное движение, которое было мгновенно остановлено появлением голубого домино — Довольно полного, довольно высокого.
   — Ну, ну! — заговорил вновь прибывший, — Черт возьми, предоставьте даме развлекаться так, как ей хочется.
   — Не суй свой нос в чужой вопрос, — грубо ответило, черное домино.
   — Сударь! — заметило голубое домино. — Запомните раз и навсегда, что немного вежливости никогда ничего не испортит.
   — Я вас не знаю, — отвечало черное домино, — какого же дьявола я буду с вами церемониться?
   — Зато я вас знаю, господин де Босир. Когда было названо это имя, черное домино содрогнулось.
   — О, не пугайтесь, господин де Босир! — продолжала маска. — Я не тот, о ком вы думаете.
   — Черт побери! А о ком я думаю?
   — Вы приняли меня за агента господина де Крона.
   — Господина де Крона?
   — Ну да, как будто вы не знаете, черт побери! Господина де Крона, лейтенанта полиции. Но придите в себя, дорогой господин де Босир, вашу шпагу вы оставили дома и прекрасно сделали. Поговорим о другом. Не угодно ли вам сделать мне одолжение и отдать мне руку этой дамы?
   — Руку этой дамы?
   — Ну да!
   — Я вижу ясно, что дама и вы… — пробормотал Босир.
   — Что — дама и я?
   — Поладили друг с другом.
   — Клянусь, что нет.
   — Неужели это можно подумать? — воскликнула Олива.
   — А впрочем… — прибавило голубое домино.
   — То есть как это — «впрочем» ?
   — Да, если бы мы и поладили, вам это было бы только на благо.
   — Когда высказываешь какую-то мысль, ее еще надо доказать, — бесцеремонно заявил Босир.
   — Я и докажу, — подхватило голубое домино, — я докажу, что ваше присутствие здесь столь же для вас вредно, сколь полезно для вас было бы ваше отсутствие.
   — Чем же, скажите, пожалуйста?
   — Мы ведь являемся членом некоей академии, не так ли?
   — Я?
   — Улица По-де-Фер, второй этаж — верно я говорю, господин де Босир?
   — Тес! Сударь! Вы становитесь малоприятным собеседником!
   — Так вот, через четверть часа в вашей академии не улице По-де-Фер, у господина де Босира, будет обсуждаться некий план, который должен дать два миллиона прибыли двенадцати истинным компаньонам, одним из которых являетесь вы, господин де Босир!
   — Ах, сударь, вы отсылаете меня на улицу По-де-Фер? — спросил тот.
   — Я отсылаю вас на улицу По-де-Фер.
   — Чтобы там меня схватили! Я еще не рехнулся.
   — Но если в моей власти сделать то, о чем вы говорите, если в моей власти гораздо большее — догадаться о том, что затевается в вашей академии, то зачем же я явился бы просить у вас разрешения на беседу с вашей дамой? О нет! В этом случае я сделал бы так, что вас арестовали бы сию же секунду, и мы с вашей дамой освободились бы от вас. Я же поступаю иначе: «Всего добиваться вежливостью и убеждением» — таков мой девиз, дорогой господин де Босир.
   — Послушайте! — вскричал Босир, выпуская руку Оливы. — Ведь это вы сидели на софе у этой дамы два часа назад? А? Отвечайте!
   — На какой софе? — переспросило голубое домино, которому Олива легонько сжала кончик мизинца.
   — А в сущности говоря, мне это совершенно все равно, — возразил Босир. — Доводы ваши вполне убедительны — это все, что мне нужно. Я сказал: «Убедительны», — а должен был бы сказать: «Превосходны». Возьмите же даму под руку, и если вы вели себя как благовоспитанный человек с дурными намерениями, — краснейте!
   Голубое домино расхохоталось.
   — Спите спокойно, — объявило оно Босиру. — Отсылая вас туда, я делаю вам подарок стоимостью, по меньшей мере, в сто тысяч ливров: ведь если вы сегодня вечером не явитесь в академию, по обвинению ваших компаньонов, вы не примете участия в дележе, тогда как, если вы туда явитесь…
   — Что ж, будь по-вашему, пойду наудачу, — пробормотал Босир.
   Поклонившись и сделав пируэт, он исчез. Голубое домино завладело рукой мадмуазель Оливы.
   — Я не знаю ничего более прелестного на свете, нежели ваша история, дорогая мадмуазель Николь, — заговорило голубое домино, нежно сжимая округлую руку маленькой женщины. Услышав это имя, она испустила сдавленный крик; маска сползла ей на ухо.
   — Боже мой! Что это за имя? — воскликнула она. — Николь!.. Уж не обо мне ли идет речь? Уж не хотите ли вы ненароком назвать так меня?
   — Теперь вас зовут Олива. Имя Николь чересчур отдавало провинцией. Я прекрасно знаю, что вы — это две женщины: Олива и Николь. Не будем сейчас говорить об Оливе, поговорим сперва о Николь. Разве вы забыли те времена, когда вы откликались на это имя? Никогда не поверю!.. Ах, дорогое дитя мое, когда, будучи юной девушкой, носишь какое-то имя, это имя всегда сохраняешь если и не для всех, то, по крайней мере, в глубине сердца, каким бы ни было то имя, которое она вынуждена была взять, чтобы забыть первое. Бедная Олива! Счастливая Николь!
   — Вы, стало быть, не считаете меня счастливой?
   — Вам трудно было бы стать счастливой с таким человеком, как Босир. Олива вздохнула.
   — Да, я отнюдь не счастлива, — сказала она.
   — Но если вы его не любите, бросьте его.
   — Нет.
   — Но почему же?
   — Потому что если бы я скоро его бросила, я пожалела бы об этом. Пожалела бы о том шуме, который он поднимает вокруг меня.
   — Я должен был бы догадаться об этом. Вот что значит провести молодость среди людей молчаливых!
   — Вам известна моя молодость?
   — Прекрасно известна.
   — Ах, вы мой дорогой! — смеясь и покачивая головою, с недоверчивым видом произнесла Олива.
   — Так поговорим же о вашей молодости, мадмуазель Николь?
   — Что ж, поговорим, но предупреждаю вас, что не подам вам ни одной реплики.
   — Я не коснусь вашего детства — это время не идет в счет нашей жизни; я начну с вашей юности, с того мгновения, когда вы обнаружили, что Бог вложил в вас сердце для того, чтобы вы любили.
   — Чтобы я любила кого-то?
   — Чтобы вы любили Жильбера.
   При этом имени дрожь пробежала по всему телу молодой женщины, и голубое домино почувствовало, как задрожала ее рука.
   — Боже мои! Откуда вы это знаете? — спросила она. Внезапно она остановилась, с непостижимым волнением устремив взгляд сквозь маску на голубое домино. Голубое домино промолчало.
   Олива иди, вернее, Николь вздохнула.
   — Ах, сударь! — сказала она. — Вы сейчас произнесли имя, которое вызывает у меня столько воспоминаний!.. Так вы знали Жильбера?
   — Раз я заговорил с вами о нем, значит, я его знал.
   — Увы!
   — Славный парень, клянусь честью!.. Вы любили его?
   — Да, да; вам известны самые страшные тайны, сударь! — вздрогнув, отвечала Олива. — А теперь…
   Она посмотрела на незнакомца так, словно могла читать по его лицу сквозь маску.
   — А что с ним сталось теперь? Голубое домино хранило молчание.
   — Прошу вас, — почти умоляюще настаивала Николь, — скажите мне; что сталось с Жильбером? Вы молчите, вы отворачиваетесь… Быть может, воспоминание о нем оскорбляет вас, удручает?
   В самом деле: голубое домино не только отвернулось, но и поникло головой, словно груз воспоминании был чересчур тяжел для него.
   — Когда Жильбер любил мадмуазель де Таверне… — произнесла Олива.
   — Имена называйте лоташе, — перебило ее голубое домино. — Разве вы не обратили внимание, что я их и вовсе не называю?
   — Когда он так любил ее, — со вздохом продолжала Олива, — что каждое дерево в Трианоие звало об этой любви…
   — О! — произнесло голубое домино; мягкое покачивание головы выдавало улыбку, появившуюся под маской. — О вас, о Жильбере и еще об одной особе мне известно все, что может быть известно вам самой, милое дитя мое!
   — Скажите мне откровенно: что сталось с Жильбером? — Разве вы не слыхали, что он умер?
   — Да, но…
   — Так вот: он умер.
   — Умер? — с недоверчивым видом переспросила Николь.
   Внезапно она содрогнулась так же, как и в первый раз.
   — Ради Бога, сударь, — сказала она, — окажите мне услугу!
   — Две, десять — сколько вам будет угодно, дорогая Николь!
   — Снимите маску!
   — Здесь это невозможно.
   — Вы боитесь, что я вас узнаю!
   Голубое домино больше не заставило себя упрашивать; оно направилось в темное место, которое указала ему молодая женщина, и, очутившись там и отвязав маску, показало свое лицо Оливе, — та с минуту пожирала его взглядом.
   — Увы, нет! — топая ногой и вонзая ногти в ладони, сказала она. — Увы, нет, это не Жильбер!
   — А кто же я?
   — Не все ли мне равно, раз вы — не он?
   — С сегодняшнего дня, дорогая Олива, — вы видите, что я оставляю в покое Николь, — с сегодняшнего дня, дорогая Олива, перед вами открывается все ваше будущее — счастливое, богатое, блестящее.
   — Вы так думаете?
   — Да, если вы и впрямь решились на все, чтобы с моей помощью достичь цели.
   — О, на этот счет будьте спокойны!
   — Только не надо больше вздыхать так, как вы вздохнули сейчас.
   — Поговорим о том, о чем вам желательно.
   — Почему вы убежали с Босиром?
   — Потому что я хотела покинуть Трианон, и должна была бежать с кем-нибудь. Я не могла больше оставаться для Жильбера крайним средством, презираемой заменой.
   — Десять лет верности из-за гордыни, — заметило голубое домино. — О, как дорого вы заплатили за свое тщеславие!
   Олива расхохоталась.
   — Я прекрасно понимаю, над чем вы смеетесь, — серьезно произнес незнакомец. — Вы смеетесь над тем, что человек, который утверждает, будто ему известно все, обвиняет вас в том, что вы десять лет хранили верность, тогда как вы и не подозреваете, что вас можно обвинить в подобной глупости. Боже мой! Раз речь зашла о физической верности, милая девушка, то я знаю, о чем я должен теперь говорить. Да, я знаю, что вы вместе с Босиром были в Португалии, что вы провели там два года, что после этого вы уехали в Индию, уже без Босира, с капитаном фрегата, который прятал вас у себя в каюте и который позабыл вас в Шандернагоре, на материке, когда возвращался в Европу. Я знаю, что у вас было два миллиона рупий на расходы в доме одного набоба, который держал вас за тремя решетками. Я знаю, что вы бежали. Я знаю, наконец, что, разбогатев, — вы унесли с собой два браслета с мелким жемчугом, два брильянта и три крупных рубина, — вы вернулись во Францию, в Брест, и там, при высадке в гавани, ваш злой гений снова привел к вам Босира, и тот едва не упал в обморок, когда узнал в вас, смуглой и исхудавшей, вернувшуюся во Францию бедную изгнанницу!
   — Но кто же вы такой. Боже милостивый? — произнесла Николь. — Откуда вы все это знаете?
   — Я знаю, наконец, что Босир увез вас, доказал вам, что он вас любит, продал ваши драгоценности и довел вас до нищеты… Я знаю, что вы его любите, что, во всяком случае, вы так говорите и что, раз любовь является источником всех благ, вы должны быть самой счастливой женщиной в мире.
   Олива опустила голову, закрыла лицо рукой, и сквозь пальцы этой руки были видны две слезы, скатившиеся из глаз.
   — И эту женщину, такую гордую и такую счастливую, вы сегодня вечером купили за пятьдесят луидоров! — сказала она.
   — Вы стоите гораздо дороже, и я докажу вам это. О, не отвечайте мне — ведь вы ничего не понимаете... а кроме того… — прибавил незнакомец, склонившись в сторону от Оливы.
   — А кроме того?
   — А кроме того, сейчас мне необходимо все мое внимание.
   — В таком случае, я умолкаю.
   — Нет, как раз напротив: говорите со мной, о чем хотите. Боже мой! Рассказывайте мне о любых пустяках, это мне безразлично, лишь бы у нас с вами был вид людей, занятых разговором.
   — Будь по-вашему. А все-таки вы оригинальный человек.
   — Дайте мне руку, и мы с вами походим. И они принялись ходить между группами людей; она выгибала свою тонкую талию и делала головкой, изящной даже под капуцинкой и шейкой, гибкой даже под домино, такие движения, что все знатоки смотрели на нее с вожделением.
   Тут двое пеших гуляющих прошли мимо группы, в центре которой человек изящного сложения, с непринужденными, гибкими движениями, что-то говорил трем своим спутникам, а те, казалось, слушали его весьма почтительно.
   — Кто этот молодой человек? — спросила Олива. — какое у него прелестное жемчужно-серое домино!
   — Это его высочество граф д'Артуа, — отвечал незнакомец, — но теперь, Бога ради, помолчите!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава 1. БАЛ В ОПЕРЕ (ПРОДОЛЖЕНИЕ)

   В то мгновение, когда Олива, оглушенная громким именем, которое сейчас произнесло голубое домино, посторонилась, чтобы ей было виднее, два других домино, отделившись от болтливой и шумной группы людей, нашли себе местечко в проходе вдоль кресел партера, где не было диванчиков.
   Здесь было нечто вроде пустынного островка, куда забегали время от времени группы гуляющих.
   — Прислонитесь к этому столбу, графиня, — совсем тихо произнес голос, который произвел впечатление на голубое домино.
   И почти тотчас же высокое оранжевое домино со смелыми повадками, обличавшими в нем скорее нужного человека, нежели обходительного льстеца, раздвинуло толпу, подошло к голубому домино и сказало:
   — Это он.
   — Хорошо, — отвечало оно и одним движением отпустило желтое домино.
   — Слушайте меня, мой добрый маленький друг, — заговорило голубое домино на ухо Оливе, — сейчас мы начнем развлекаться.
   — Буду очень рада.
   — Черное домино — вы его видите? — это один немец из числа моих друзей.
   — А-а.
   — Вероломный человек, который отказался пойти со мной на бал под предлогом мигрени.
   — И которому вы сказали, что тоже не пойдете.
   — Разумеется!
   — С ним женщина?
   — Да.
   — Кто она?
   — Не знаю. Мы подойдем к ним, хорошо? Мы сделаем вид, что вы — немка; вы не раскроете рта из опасения, чтобы он не признал в вас по акценту чистокровную парижанку.
   — Превосходно. А вы его заинтригуете?
   — О, за это я вам ручаюсь! А теперь начинайте: показывайте мне на него концом веера!
   — Вот так?
   — Да, превосходно. Шепчите мне что-нибудь на ухо. Черное домино, предмет этой атаки, повернулось к залу спиной; оно разговаривало со своей спутницей. Спутница, глаза которой сверкали под маской, заметила жест Оливы.
   — Смотрите, ваше высокопреосвященство, — еле слышно сказала она. — Вон там — две маски; они интересуются нами.
   — Графиня, не бойтесь ничего! Нас узнать невозможно. И раз уж мы с вами на пути к гибели, разрешите мне повторить, что на свете еще не было столь пленительной фигуры, как ваша, что на свете еще не было таких жгучих глаз. Позвольте же мне сказать вам…
   — Остановитесь, вы погубите себя… А между тем, опасность будет куда страшнее, если вас услышат наши соглядатаи.
   — Два соглядатая! — воскликнул взволнованный кардинал.
   — Да, вот они: они решились подойти к нам.
   — Если они вынудят вас заговорить, как можно сильнее измените свой голос, графиня.
   — А вы — свой, ваше высокопреосвященство. В самом деле: к ним подходили Олива и ее голубое домино. Домино обратилось к кардиналу.
   — Маска! — произнесло домино и наклонилось к уху Оливы — та сделала утвердительный знак.
   — Чего ты хочешь? — изменив голос, спросил кардинал.
   — Дама, которая меня сопровождает, — отвечало голубое домино, — поручила мне задать тебе несколько вопросов.
   — Задавай их поскорее, — сказал де Роан.
   — И пусть они будут в высшей степени нескромными, — нежным голоском прибавила графиня де ла Мотт.
   — Такими нескромными, — подхватило голубое домино, — что ты не поймешь их, любопытная!
   И тут незнакомец на безупречном немецком языке задал кардиналу следующий вопрос:
   — Ваше высокопреосвященство! Вы влюблены в женщину, которая вас сопровождает? Кардинал вздрогнул.
   — Вы сказали: «Ваше высокопреосвященство»? — переспросил он.
   — Да, ваше высокопреосвященство.
   — Вы ошибаетесь: я не тот, за кого вы меня принимаете.
   — О, я безусловно прав, господин кардинал! Не отпирайтесь, это бесполезно: ведь даже если бы я и не знал вас, дама, кавалером коей я являюсь, поручает мне сказать вам, что она прекрасно вас знает.
   Он наклонился к Оливе и еле слышно сказал ей:
   — Сделайте знак, что да. И делайте этот знак всякий раз, как я буду сжимать вам руку. Она сделала такой знак.
   — Вы меня удивляете, — сказал совершенно сбитый с толку кардинал. — Кто эта дама, которая вас сопровождает?
   — Ах, ваше высокопреосвященство, а я-то думал, что вы ее узнали! Она-то сразу угадала, кто вы такой. Правда и то, что ревность…
   — Дама ревнует меня? — воскликнул кардинал.
   — Не будем говорить об этом, — высокомерно возразил незнакомец.
   — Сударыня, — обратился кардинал к Оливе, — одно слово, умоляю вас, и я обещаю, что узнаю вас по одному слову!
   Де Роан говорил по-немецки; Олива не поняла ни слова и склонилась к голубому домино.
   — Заклинаю вас, сударыня, не отвечайте! — вскричал домино.