Страница:
Доведя разговор до желанного конца, Жанна решила спокойно вернуться домой, договориться с каким-нибудь скупщиком драгоценных камней, продать ему брильянтов на сто тысяч экю и отправиться в Англию или в Россию — в свободные страны, где она сможет роскошно жить на эти деньги лет пять-шесть, а потом безбоязненно начнет продавать выгодно, в розницу, оставшиеся брильянты.
Но не все благоприятствовало ее намерениям. В первый же раз, когда она показала часть брильянтов двум экспертам, изумление Аргусов и их оговорки испугали Жанну. Один из них предлагал ничтожные суммы, другой восторгался камнями и приговаривал, что никогда не видел таких брильянтов, кроме как в ожерелье Бемера.
Жанна остановилась. Еще один шаг — и ее выдадут. Она поняла, что неосторожность в подобных случаях — гибель, а гибель — это позорный столб и пожизненное заключение. Она спрятала брильянты в самый глубокий из своих тайников и решила запастись оборонительным оружием столь прочным, — оружием наступательным столь острым, что в случае военных действий враги будут побеждены прежде, чем явятся на поле битвы.
Страшную опасность представляло собой лавирование между желаниями кардинала, который всегда будет стремиться узнать о неосторожных поступках королевы и который всегда будет хвалиться отказом. Одно слово, которым обменяются кардинал и королева, — и все откроется. Жанна приободрилась, рассудив, что у кардинала, влюбленного в королеву, как и у всех влюбленных, на глазах повязка и что, следовательно, он попадется во все ловушки, которые расставит ему хитрость под сенью любви.
Она не отступила. Она принадлежала к тем бесстрашным натурам, которые зло доводят до героизма, а добро — до зла. С этого времени только одна мысль тревожила ее — мысль о том, чтобы не допустить встречи кардинала с королевой.
До тех пор, пока она, Жанна, будет стоять между ними, ничто еще не потеряно; если же, у нее за спиной, они обменяются одним-единственным словом, это слово разрушит счастье Жанны в будущем, счастье, воздвигнутое на ее безвредности в прошлом.
— Они больше не увидятся, — сказала она. — Никогда!
Не давать кардиналу общаться с королевой!
Это особенно трудно, потому что г-н де Роан влюблен, потому что он принц, который имеет право войти к королеве несколько раз в год, и потому что королева, кокетливая, любящая поклонение и, кроме того, благодарная кардиналу, не устоит, если ее будут настойчиво домогаться.
Средство разлучить высоких особ предоставят события. А событиям придется помочь.
Нет ничего лучше, нет ничего удачнее, как возбудить в королеве гордость, которая венчает целомудрие. Нет сомнения, что слишком пылкие действия кардинала оскорбят женщину чуткую и обидчивую. Натуры, подобные натуре королевы, любят поклонение, но страшатся атак и отбивают их.
Да, это средство идеальное. Кто посоветует де Роану объясниться откровенно, тот вызовет в душе Марии-Антуанетты чувство отвращения, антипатии к кардиналу — чувство, которое навсегда удалит не только принца от принцессы, но мужчину от женщины, самца от самки. И поэтому против кардинала нужно выбрать такое оружие, которое при ярком свете военных действий парализует любые демарши.
Да, это так. Но еще раз: если внушить королеве антипатию к кардиналу, то ведь это касается только кардинала, добродетель королевы будет сиять по-прежнему: другими словами, нужно дать волю принцессе, нужно дать ей свободу в разговорах, которая будет способствовать любому обвинению и которая придаст ему вес и влияние.
Необходимо доказательство и против де Роана, и против королевы, это обоюдоострый меч, который наносит раны направо и налево, который наносит раны, выходя из ножен, который наносит раны, разрезая самые ножны.
Необходимо такое обвинение, которое заставит побледнеть королеву, которое заставит покраснеть кардинала, кардинал же, лицо уважаемое, смоет всякое подозрение с Жанны, наперсницы виновных принципалов.
Необходима некая комбинация, под прикрытием которой, укрепившись во времени и в пространстве, Жанна смогла бы сказать: «Не обвиняйте меня, иначе я обвиню вас; не губите меня, иначе я погублю вас. Оставьте мне богатство — я оставлю вам честь».
«Дело стоит того, чтобы поискать средства, — подумала коварная графиня. — Что ж, поищем. Мое время оплачивается, начиная с сегодняшнего дня».
Графиня де ла Мотт подошла к окну, согретому ласковым солнцем, облокотилась на мягкие подушки и, перед лицом Бога, при светоче Бога, принялась искать.
Глава 5. ПЛЕННИЦА
Глава 6. ОБСЕРВАТОРИЯ
Глава 7. ДВЕ СОСЕДКИ
Глава 8. СВИДАНИЕ
Глава 9. РУКА КОРОЛЕВЫ
Но не все благоприятствовало ее намерениям. В первый же раз, когда она показала часть брильянтов двум экспертам, изумление Аргусов и их оговорки испугали Жанну. Один из них предлагал ничтожные суммы, другой восторгался камнями и приговаривал, что никогда не видел таких брильянтов, кроме как в ожерелье Бемера.
Жанна остановилась. Еще один шаг — и ее выдадут. Она поняла, что неосторожность в подобных случаях — гибель, а гибель — это позорный столб и пожизненное заключение. Она спрятала брильянты в самый глубокий из своих тайников и решила запастись оборонительным оружием столь прочным, — оружием наступательным столь острым, что в случае военных действий враги будут побеждены прежде, чем явятся на поле битвы.
Страшную опасность представляло собой лавирование между желаниями кардинала, который всегда будет стремиться узнать о неосторожных поступках королевы и который всегда будет хвалиться отказом. Одно слово, которым обменяются кардинал и королева, — и все откроется. Жанна приободрилась, рассудив, что у кардинала, влюбленного в королеву, как и у всех влюбленных, на глазах повязка и что, следовательно, он попадется во все ловушки, которые расставит ему хитрость под сенью любви.
Она не отступила. Она принадлежала к тем бесстрашным натурам, которые зло доводят до героизма, а добро — до зла. С этого времени только одна мысль тревожила ее — мысль о том, чтобы не допустить встречи кардинала с королевой.
До тех пор, пока она, Жанна, будет стоять между ними, ничто еще не потеряно; если же, у нее за спиной, они обменяются одним-единственным словом, это слово разрушит счастье Жанны в будущем, счастье, воздвигнутое на ее безвредности в прошлом.
— Они больше не увидятся, — сказала она. — Никогда!
Не давать кардиналу общаться с королевой!
Это особенно трудно, потому что г-н де Роан влюблен, потому что он принц, который имеет право войти к королеве несколько раз в год, и потому что королева, кокетливая, любящая поклонение и, кроме того, благодарная кардиналу, не устоит, если ее будут настойчиво домогаться.
Средство разлучить высоких особ предоставят события. А событиям придется помочь.
Нет ничего лучше, нет ничего удачнее, как возбудить в королеве гордость, которая венчает целомудрие. Нет сомнения, что слишком пылкие действия кардинала оскорбят женщину чуткую и обидчивую. Натуры, подобные натуре королевы, любят поклонение, но страшатся атак и отбивают их.
Да, это средство идеальное. Кто посоветует де Роану объясниться откровенно, тот вызовет в душе Марии-Антуанетты чувство отвращения, антипатии к кардиналу — чувство, которое навсегда удалит не только принца от принцессы, но мужчину от женщины, самца от самки. И поэтому против кардинала нужно выбрать такое оружие, которое при ярком свете военных действий парализует любые демарши.
Да, это так. Но еще раз: если внушить королеве антипатию к кардиналу, то ведь это касается только кардинала, добродетель королевы будет сиять по-прежнему: другими словами, нужно дать волю принцессе, нужно дать ей свободу в разговорах, которая будет способствовать любому обвинению и которая придаст ему вес и влияние.
Необходимо доказательство и против де Роана, и против королевы, это обоюдоострый меч, который наносит раны направо и налево, который наносит раны, выходя из ножен, который наносит раны, разрезая самые ножны.
Необходимо такое обвинение, которое заставит побледнеть королеву, которое заставит покраснеть кардинала, кардинал же, лицо уважаемое, смоет всякое подозрение с Жанны, наперсницы виновных принципалов.
Необходима некая комбинация, под прикрытием которой, укрепившись во времени и в пространстве, Жанна смогла бы сказать: «Не обвиняйте меня, иначе я обвиню вас; не губите меня, иначе я погублю вас. Оставьте мне богатство — я оставлю вам честь».
«Дело стоит того, чтобы поискать средства, — подумала коварная графиня. — Что ж, поищем. Мое время оплачивается, начиная с сегодняшнего дня».
Графиня де ла Мотт подошла к окну, согретому ласковым солнцем, облокотилась на мягкие подушки и, перед лицом Бога, при светоче Бога, принялась искать.
Глава 5. ПЛЕННИЦА
В то время, как графиня волновалась и раздумывала, совсем другая сцена происходила на улице Сен-Клод, напротив дома, где жила Жанна.
Господин Калиостро, как помнит читатель, поселил в старинном особняке Бальзамо беглянку Оливу, преследуемую полицией де Крона.
Встревоженная мадмуазель Олива с радостью ухватилась за эту возможность убежать и от полиции, и от Босира. Итак, она жила, уединившись, спрятавшись и трепеща, в таинственной обители, которая укрывала столько страшных драм, более страшных — увы! — чем трагикомическая авантюра мадмуазель Николь Леге.
Ведь самолюбие Оливы не позволяло ей верить, что Калиостро имел на нее другие виды и не собирался делать ее своей любовницей.
Когда по утрам Олива, украсив себя всеми уборами, коими Калиостро снабдил ее туалетные комнаты, разыгрывала из себя знатную даму и воспроизводила все оттенки роли Селимены [Селимена — героиня комедии Ж.
— Б. Мольера (1622 — 1673) «Мизантроп», молодая, красивая, остроумная девушка знатного происхождения], она жила только ради этого часа дня — часа, когда, два раза в неделю, приезжал Калиостро, дабы осведомиться, легко ли она выдерживает такую жизнь.
К сожаленью, этому счастью не хватало одного элемента, необходимого для того, чтобы оно было продолжительным. Олива была счастлива, но она скучала.
Исчерпав все ресурсы, не осмеливаясь ни показаться в окне, ни выйти из дому, она начала терять аппетит, но не воображение, которое, напротив, удваивалось по мере того, как уменьшался аппетит.
И как раз в момент душевного волнения ей нанес визит Калиостро, которого она сегодня-то и не ожидала.
Пылкая, как парижская гризетка, она бросилась навстречу своему благородному тюремщику, желая обнять его.
— Вы очень плохо поступаете со мной, — произнесла она раздраженным, хриплым, прерывистым голосом, — вы забываете, что есть некто, кого я люблю глубоко, люблю страстно!
— Господина де Босира?
— Да, Босира! Я люблю его! По-моему, я никогда этого от вас и не скрывала. Уж не воображаете ли вы, что я забуду моего дорогого Босира?
— У господина де Босира, — отвечал Калиостро, — а он чересчур умен, так же, как и вы, — было небольшое дельце с полицией.
— Что же он натворил?
— Это очаровательная шалость, хитроумнейший фокус — я называю такого рода вещи смешными историями, но люди угрюмые, к примеру, господин де Крон, — ведь вы знаете, какой тяжелый человек этот господин де Крон, — так вот: они называют это кражей!
— Вы можете поклясться мне, что он не арестован, что он не подвергается ни малейшему риску?
— Я вполне могу поклясться вам, что он не арестован, но вот что касается второго пункта, то тут я не дам вам слова. Вы понимаете, дорогое дитя мое, что, когда человек привлек к себе внимание, его преследуют или, по крайней мере, ищут, и, что если господин де Босир с его лицом, с его осанкой, со всеми его хорошо известными приметами где-то появится, сыщики тут же нападут на его след. Подумайте же, какой ход сделает де Крон. Вас он возьмет через де Босира, а де Босира — через вас.
— О, да, да, он должен скрываться! Бедный малый! И я тоже должна скрыться! Помогите мне убежать из Франции, сударь! Постарайтесь оказать мне эту услугу. Посудите сами: ведь здесь я заперта, я задыхаюсь, и в один прекрасный день я не смогу побороть желание допустить какую-нибудь неосторожность.
— Начиная с сегодняшнего вечера, — подходя к Николь, заговорил Калиостро, — вы будете жить на верхнем этаже этого особняка. Это помещение состоит из трех комнат, расположенных как обсерватория над бульваром и над улицей Сен-Клод. Окна выходят на Менильмонтан и на Бельвиль. Кое-кто может вас там заметить. Не бойтесь: это мирные соседи, славные люди, у которых нет никаких подозрений относительно того, кем вы можете быть. Пусть они вас увидят, но все-таки не высовывайтесь, а главное, не показывайтесь прохожим — улицу Сен-Клод время от времени осматривают агенты де Крона. По крайней мере, вы погреетесь на солнышке.
Олива нашла, что ее новое помещение очень хорошо обставлено, очень нарядно и вполне пригодно для жилья.
— Я решительно не понимаю, что со мной происходит, — пробормотала она, провожая глазами человека, который и впрямь был ей непонятен.
Господин Калиостро, как помнит читатель, поселил в старинном особняке Бальзамо беглянку Оливу, преследуемую полицией де Крона.
Встревоженная мадмуазель Олива с радостью ухватилась за эту возможность убежать и от полиции, и от Босира. Итак, она жила, уединившись, спрятавшись и трепеща, в таинственной обители, которая укрывала столько страшных драм, более страшных — увы! — чем трагикомическая авантюра мадмуазель Николь Леге.
Ведь самолюбие Оливы не позволяло ей верить, что Калиостро имел на нее другие виды и не собирался делать ее своей любовницей.
Когда по утрам Олива, украсив себя всеми уборами, коими Калиостро снабдил ее туалетные комнаты, разыгрывала из себя знатную даму и воспроизводила все оттенки роли Селимены [Селимена — героиня комедии Ж.
— Б. Мольера (1622 — 1673) «Мизантроп», молодая, красивая, остроумная девушка знатного происхождения], она жила только ради этого часа дня — часа, когда, два раза в неделю, приезжал Калиостро, дабы осведомиться, легко ли она выдерживает такую жизнь.
К сожаленью, этому счастью не хватало одного элемента, необходимого для того, чтобы оно было продолжительным. Олива была счастлива, но она скучала.
Исчерпав все ресурсы, не осмеливаясь ни показаться в окне, ни выйти из дому, она начала терять аппетит, но не воображение, которое, напротив, удваивалось по мере того, как уменьшался аппетит.
И как раз в момент душевного волнения ей нанес визит Калиостро, которого она сегодня-то и не ожидала.
Пылкая, как парижская гризетка, она бросилась навстречу своему благородному тюремщику, желая обнять его.
— Вы очень плохо поступаете со мной, — произнесла она раздраженным, хриплым, прерывистым голосом, — вы забываете, что есть некто, кого я люблю глубоко, люблю страстно!
— Господина де Босира?
— Да, Босира! Я люблю его! По-моему, я никогда этого от вас и не скрывала. Уж не воображаете ли вы, что я забуду моего дорогого Босира?
— У господина де Босира, — отвечал Калиостро, — а он чересчур умен, так же, как и вы, — было небольшое дельце с полицией.
— Что же он натворил?
— Это очаровательная шалость, хитроумнейший фокус — я называю такого рода вещи смешными историями, но люди угрюмые, к примеру, господин де Крон, — ведь вы знаете, какой тяжелый человек этот господин де Крон, — так вот: они называют это кражей!
— Вы можете поклясться мне, что он не арестован, что он не подвергается ни малейшему риску?
— Я вполне могу поклясться вам, что он не арестован, но вот что касается второго пункта, то тут я не дам вам слова. Вы понимаете, дорогое дитя мое, что, когда человек привлек к себе внимание, его преследуют или, по крайней мере, ищут, и, что если господин де Босир с его лицом, с его осанкой, со всеми его хорошо известными приметами где-то появится, сыщики тут же нападут на его след. Подумайте же, какой ход сделает де Крон. Вас он возьмет через де Босира, а де Босира — через вас.
— О, да, да, он должен скрываться! Бедный малый! И я тоже должна скрыться! Помогите мне убежать из Франции, сударь! Постарайтесь оказать мне эту услугу. Посудите сами: ведь здесь я заперта, я задыхаюсь, и в один прекрасный день я не смогу побороть желание допустить какую-нибудь неосторожность.
— Начиная с сегодняшнего вечера, — подходя к Николь, заговорил Калиостро, — вы будете жить на верхнем этаже этого особняка. Это помещение состоит из трех комнат, расположенных как обсерватория над бульваром и над улицей Сен-Клод. Окна выходят на Менильмонтан и на Бельвиль. Кое-кто может вас там заметить. Не бойтесь: это мирные соседи, славные люди, у которых нет никаких подозрений относительно того, кем вы можете быть. Пусть они вас увидят, но все-таки не высовывайтесь, а главное, не показывайтесь прохожим — улицу Сен-Клод время от времени осматривают агенты де Крона. По крайней мере, вы погреетесь на солнышке.
Олива нашла, что ее новое помещение очень хорошо обставлено, очень нарядно и вполне пригодно для жилья.
— Я решительно не понимаю, что со мной происходит, — пробормотала она, провожая глазами человека, который и впрямь был ей непонятен.
Глава 6. ОБСЕРВАТОРИЯ
Когда ушла горничная, которую прислал Оливе Калиостро, она легла в постель.
Спала она мало; всякого рода мысли, порожденные разговором с графом, вызывали у нее только беспокойные сновидения, дремотную тревогу; с давних пор люди бывают счастливее всего, когда становятся слишком богаты или слишком безмятежны после того, как они были слишком бедны или слишком взволнованы.
С рассветом исчезли все эти ужасы, которые, однако, не были лишены очарования…
Мы выразились бы правильно, если бы назвали детской радостью ту радость, с какой Олива выбежала на террасу и разлеглась на плитах, среди цветов и мхов, как уж, который выполз из норки, и мы несомненно так бы и выразились, если бы нам не надлежало изобразить и ее удивление, возникавшее всякий раз, как какое-нибудь ее движение открывало ей новое зрелище.
Но ее горизонтальное положение, сколь бы сладостным оно ни было, не могло продолжаться до бесконечности. Николь оперлась на локоть.
И, так как она могла видеть, не рискуя тем, что увидят ее, она, сперва возведя очи горе, теперь опустила их долу, перевела их с далекого горизонта на дома напротив.
Повсюду, то есть на том пространстве, которое занимали три дома, Олива обнаружила закрытые или не очень приятные на вид окна. Здесь три этажа занимали старые рантье, которые вывешивали клетки за окно или кормили кошек в комнатах; там, в четырехэтажном доме, появлялся овернец, верхний жилец, прочие же обитатели, казалось, отсутствовали, уехали куда-нибудь за город. И, наконец, чуть левее, в третьем доме, были желтые шелковые занавески, цветы и, как бы затем, чтобы дополнить уют, стояло мягкое кресло, которое, казалось, поджидало у окна мечтателя или мечтательницу.
Соседи начинали открывать двери, отдыхать после завтрака или одеваться перед прогулкой на Королевскую площадь или по Зеленой дороге.
Часть дня Олива провела, наблюдая за их действиями и изучая их привычки. Она произвела смотр им всем, за исключением неспокойной тени, которая, не показывая лица, свернулась в кресле у окна и о чем-то мечтала. Это была женщина.
Эта женщина, которую узнали мы и которую не могла узнать Олива, и не подозревала, что ее могут увидеть. Окно напротив ее окон не открывалось никогда. Особняк Калиостро, хотя Николь нашла там и цветы, и порхающих птиц, никогда и никому не открывал своих тайн, и, кроме портретов, которые были реставрированы, никого из смертных нельзя было увидеть в окно.
Дама в здании напротив не шевелилась; казалось, она дремала в кресле. В течение двух часов она не отклонилась ни на один градус.
Николь не знала о том, что эта претенциозная гордячка была Жанна де Валуа, графиня де ла Мотт, которая со вчерашнего вечера искала иной путь.
Если бы Николь все это знала, она бы разгневалась и не стала бы искать убежища среди цветов.
А если бы она там и устроилась, она не столкнула бы с балкона горшок с ясенцем, который с ужасающим грохотом упал на безлюдную улицу.
Перепуганная Олива бросилась взглянуть, какой ущерб она могла причинить.
Грохот привел в себя озабоченную даму. Она увидела на мостовой горшок и перевела взгляд от следствия к причине, другими словами, перевела взгляд с мостовой на террасу особняка.
И увидела Оливу.
Увидев ее, она испустила дикий крик, крик ужаса, а затем быстро дернулась всем телом, телом, которое только что было таким одеревенелым, таким застывшим.
Жанна вскрикнула:
— Королева!
Потом сжала руки и нахмурила брови, не смея шевельнуться из боязни спугнуть странное видение.
— Я искала способ: вот он! — прошептала она. В этот миг Олива, услышав движение у себя за спиной, обернулась.
В комнате был граф, от которого не ускользнуло это Взаимное узнавание.
— Они увидели друг друга, — произнес он. Олива поспешила уйти с балкона.
Спала она мало; всякого рода мысли, порожденные разговором с графом, вызывали у нее только беспокойные сновидения, дремотную тревогу; с давних пор люди бывают счастливее всего, когда становятся слишком богаты или слишком безмятежны после того, как они были слишком бедны или слишком взволнованы.
С рассветом исчезли все эти ужасы, которые, однако, не были лишены очарования…
Мы выразились бы правильно, если бы назвали детской радостью ту радость, с какой Олива выбежала на террасу и разлеглась на плитах, среди цветов и мхов, как уж, который выполз из норки, и мы несомненно так бы и выразились, если бы нам не надлежало изобразить и ее удивление, возникавшее всякий раз, как какое-нибудь ее движение открывало ей новое зрелище.
Но ее горизонтальное положение, сколь бы сладостным оно ни было, не могло продолжаться до бесконечности. Николь оперлась на локоть.
И, так как она могла видеть, не рискуя тем, что увидят ее, она, сперва возведя очи горе, теперь опустила их долу, перевела их с далекого горизонта на дома напротив.
Повсюду, то есть на том пространстве, которое занимали три дома, Олива обнаружила закрытые или не очень приятные на вид окна. Здесь три этажа занимали старые рантье, которые вывешивали клетки за окно или кормили кошек в комнатах; там, в четырехэтажном доме, появлялся овернец, верхний жилец, прочие же обитатели, казалось, отсутствовали, уехали куда-нибудь за город. И, наконец, чуть левее, в третьем доме, были желтые шелковые занавески, цветы и, как бы затем, чтобы дополнить уют, стояло мягкое кресло, которое, казалось, поджидало у окна мечтателя или мечтательницу.
Соседи начинали открывать двери, отдыхать после завтрака или одеваться перед прогулкой на Королевскую площадь или по Зеленой дороге.
Часть дня Олива провела, наблюдая за их действиями и изучая их привычки. Она произвела смотр им всем, за исключением неспокойной тени, которая, не показывая лица, свернулась в кресле у окна и о чем-то мечтала. Это была женщина.
Эта женщина, которую узнали мы и которую не могла узнать Олива, и не подозревала, что ее могут увидеть. Окно напротив ее окон не открывалось никогда. Особняк Калиостро, хотя Николь нашла там и цветы, и порхающих птиц, никогда и никому не открывал своих тайн, и, кроме портретов, которые были реставрированы, никого из смертных нельзя было увидеть в окно.
Дама в здании напротив не шевелилась; казалось, она дремала в кресле. В течение двух часов она не отклонилась ни на один градус.
Николь не знала о том, что эта претенциозная гордячка была Жанна де Валуа, графиня де ла Мотт, которая со вчерашнего вечера искала иной путь.
Если бы Николь все это знала, она бы разгневалась и не стала бы искать убежища среди цветов.
А если бы она там и устроилась, она не столкнула бы с балкона горшок с ясенцем, который с ужасающим грохотом упал на безлюдную улицу.
Перепуганная Олива бросилась взглянуть, какой ущерб она могла причинить.
Грохот привел в себя озабоченную даму. Она увидела на мостовой горшок и перевела взгляд от следствия к причине, другими словами, перевела взгляд с мостовой на террасу особняка.
И увидела Оливу.
Увидев ее, она испустила дикий крик, крик ужаса, а затем быстро дернулась всем телом, телом, которое только что было таким одеревенелым, таким застывшим.
Жанна вскрикнула:
— Королева!
Потом сжала руки и нахмурила брови, не смея шевельнуться из боязни спугнуть странное видение.
— Я искала способ: вот он! — прошептала она. В этот миг Олива, услышав движение у себя за спиной, обернулась.
В комнате был граф, от которого не ускользнуло это Взаимное узнавание.
— Они увидели друг друга, — произнес он. Олива поспешила уйти с балкона.
Глава 7. ДВЕ СОСЕДКИ
Начиная с того мгновения, когда обе женщины заметили друг друга, Олива, уже очарованная прелестью соседки, больше не разыгрывала пренебрежения к ней и, осторожно передвигаясь среди цветов, отвечала улыбками на улыбка.
Посетив ее, Калиостро не преминул посоветовать ей соблюдать величайшую осторожность.
— Главное, не ходите к соседке, — промолвил он.
Придя к Оливе через два дня, Калиостро пожаловался, что к нему в особняк явилась с визитом какая-то неизвестная особа.
Олива тотчас же узнала по описанию свою соседку и вместо того, чтобы испугаться, почувствовала бесконечную благодарность за ее предупредительность; она твердо решила поблагодарить ее всеми способами, находившимися в ее распоряжении, но утаила свое намерение от графа.
На следующий день она была на балконе с шести утра, вдыхая чистый воздух ближних холмов и устремляя любопытные взгляды на закрытые окна своей любезной соседки.
Любезная соседка, обычно встававшая не раньше одиннадцати, показалась, как только появилась Олива. Можно было подумать, что она подстерегала у себя за занавесками удобный случай обнаружить свое присутствие.
Олива увидела, что ее соседка появилась в окне с арбалетом. Жанна со смехом сделала Оливе знак отойти в сторонку.
Олива тоже со смехом спряталась за ставень.
Тщательно прицелившись, Жанна метнула свинцовый шарик, но, к сожалению, вместо того, чтобы перелететь на балкон, он ударился о железный прут решетки и упал на улицу.
Олива, наклонившись, посмотрела с балкона вниз. По улице проходил старьевщик, шаря глазами по сторонам. Увидел он или не увидел в сточной канавке шарик? Олива так ничего и не узнала: она спряталась, чтобы он не увидел ее.
Вторая попытка Жанны оказалась удачнее.
Ее арбалет выстрелил метко, и в комнату Николь влетел шарик, завернутый в письмо:
«Хотите быть моим другом? Вам как будто нельзя выходить из дому, но написать Вы, несомненно, можете, а так как я выхожу из дому в любое время, то подождите, когда я пройду под Вашим балконом и бросьте мне ответ.
Если случится так, что действия с арбалетом будут замечены и станут опасными, примем более простой способ переписки. В сумерках привяжите к решетке Вашего балкона клубочек ниток, а к нитке вашу записку, потом я привяжу свою, и Вы поднимете ее так, что Вас не увидят.
Если Ваши глаза не лгут, я рассчитываю на крупицу Ваших дружеских чувств, которые Вы мне внушили. Мы с Вами вдвоем победим весь мир.
Ваш друг.
Р. S. Не видели ли Вы, подобрал ли кто-нибудь мою первую записку?»
Жанна не подписалась; она даже изменила свой почерк.
Получив записку, Олива затрепетала от радости. Ответила она на нее так:
«Я люблю Вас так же, как Вы меня. Я в самом деле жертва людской злобы. Но тот, кто держит меня здесь, — это мой покровитель, а не тиран. Он тайно приходит ко мне раз в день. Все это я объясню вам позже. Я предпочитаю арбалету записку, поднятую на конце нитки.
Увы, мне действительно нельзя выходить из дому. Я живу взаперти, но это делается для моего же блага. Сколько всего я Вам рассказала бы, если бы мне когда-нибудь выпало счастье побеседовать с Вами! Тут так много разных подробностей, о которых писать невозможно!
Вашу первую записочку не подобрал никто, разве что проходивший по улице гадкий старьевщик, но эти люди не умеют читать, и для них свинец есть свинец.
Ваш друг Олива Леге».
Олива подписалась как можно четче.
Она жестами показала графине, что разматывает нитку, и, дождавшись вечера, спустила шарик на улицу.
Жанна, стоявшая под балконом, поймала нитку, отвязала записку — все эти действия ее корреспондентка ощущала через посредство путеводной нити, — и вернулась к себе, чтобы прочесть ее.
Полчаса спустя она привязала к счастливому шнурку еще одну записку:
«Как запирается Ваш дом? На ключ? А у кого ключ. — У мужчины, который посещает Вас? Хранит ли он ключ так строго, что Вы не можете ни похитить его, ни сделать, с него слепок?»
Олива давно уже обратила внимание, что, приходя к ней, граф всякий раз ставит небольшой потайной фонарь на шифоньерку, а ключ кладет на фонарь.
Олива заблаговременно запаслась куском размятого воска и в первое же посещение Калиостро сделала слепок с его ключа.
В то время, как она производила эту операцию, Калиостро ни разу не повернул головы, он смотрел на вновь распустившиеся цветы на балконе. Таким образом, Олива могла безбоязненно и удачно привести свой замысел в исполнение.
Когда граф удалился. Олива спустила с балкона слепок ключа в коробочке, и Жанна получила его вместе с запиской.
На следующий день, часов в двенадцать, арбалет — средство необыкновенное и быстрое, средство, которое по сравнению с перепиской при помощи нити был тем же, чем ныне телеграф является по сравнению с верховым курьером, — этот арбалет метнул нижеследующую записку:
«Моя самая дорогая на свете! Сегодня в одиннадцать вечера, когда Ваш ревнивец удалится, спуститесь, откройте засовы, и Вы очутитесь в объятиях той, которая называет себя Вашим любящим другом».
В одиннадцать часов она спустилась, не вызвав у графа никаких подозрений. Внизу она встретила Жанну — та нежно обняла ее, посадила в карету, стоявшую на бульваре, и отправилась со своей совершенно ошеломленной и трепещущей подругой в двухчасовую прогулку, во время которой обе спутницы без передышки обменивались секретами, поцелуями и планами на будущее.
Наконец Жанна посоветовала Оливе вернуться, чтобы не возбуждать ни малейших подозрений у ее покровителя. Она только что узнала, что этот покровитель — Калиостро. Она страшилась этого человека и для полной безопасности держал? свои планы в глубочайшей тайне.
Олива доверилась ей безоглядно: Босир, полиция, жизнь с любовником тайком от семьи.
Одной было известно все, другая не знала ничего: такова была дружба, в которой поклялись эти две женщины.
С этого дня им уже не нужен был ни арбалет, ни даже нитка — у Жанны был ключ. И она заставляла Оливу спускаться по своей прихоти.
Посетив ее, Калиостро не преминул посоветовать ей соблюдать величайшую осторожность.
— Главное, не ходите к соседке, — промолвил он.
Придя к Оливе через два дня, Калиостро пожаловался, что к нему в особняк явилась с визитом какая-то неизвестная особа.
Олива тотчас же узнала по описанию свою соседку и вместо того, чтобы испугаться, почувствовала бесконечную благодарность за ее предупредительность; она твердо решила поблагодарить ее всеми способами, находившимися в ее распоряжении, но утаила свое намерение от графа.
На следующий день она была на балконе с шести утра, вдыхая чистый воздух ближних холмов и устремляя любопытные взгляды на закрытые окна своей любезной соседки.
Любезная соседка, обычно встававшая не раньше одиннадцати, показалась, как только появилась Олива. Можно было подумать, что она подстерегала у себя за занавесками удобный случай обнаружить свое присутствие.
Олива увидела, что ее соседка появилась в окне с арбалетом. Жанна со смехом сделала Оливе знак отойти в сторонку.
Олива тоже со смехом спряталась за ставень.
Тщательно прицелившись, Жанна метнула свинцовый шарик, но, к сожалению, вместо того, чтобы перелететь на балкон, он ударился о железный прут решетки и упал на улицу.
Олива, наклонившись, посмотрела с балкона вниз. По улице проходил старьевщик, шаря глазами по сторонам. Увидел он или не увидел в сточной канавке шарик? Олива так ничего и не узнала: она спряталась, чтобы он не увидел ее.
Вторая попытка Жанны оказалась удачнее.
Ее арбалет выстрелил метко, и в комнату Николь влетел шарик, завернутый в письмо:
«Хотите быть моим другом? Вам как будто нельзя выходить из дому, но написать Вы, несомненно, можете, а так как я выхожу из дому в любое время, то подождите, когда я пройду под Вашим балконом и бросьте мне ответ.
Если случится так, что действия с арбалетом будут замечены и станут опасными, примем более простой способ переписки. В сумерках привяжите к решетке Вашего балкона клубочек ниток, а к нитке вашу записку, потом я привяжу свою, и Вы поднимете ее так, что Вас не увидят.
Если Ваши глаза не лгут, я рассчитываю на крупицу Ваших дружеских чувств, которые Вы мне внушили. Мы с Вами вдвоем победим весь мир.
Ваш друг.
Р. S. Не видели ли Вы, подобрал ли кто-нибудь мою первую записку?»
Жанна не подписалась; она даже изменила свой почерк.
Получив записку, Олива затрепетала от радости. Ответила она на нее так:
«Я люблю Вас так же, как Вы меня. Я в самом деле жертва людской злобы. Но тот, кто держит меня здесь, — это мой покровитель, а не тиран. Он тайно приходит ко мне раз в день. Все это я объясню вам позже. Я предпочитаю арбалету записку, поднятую на конце нитки.
Увы, мне действительно нельзя выходить из дому. Я живу взаперти, но это делается для моего же блага. Сколько всего я Вам рассказала бы, если бы мне когда-нибудь выпало счастье побеседовать с Вами! Тут так много разных подробностей, о которых писать невозможно!
Вашу первую записочку не подобрал никто, разве что проходивший по улице гадкий старьевщик, но эти люди не умеют читать, и для них свинец есть свинец.
Ваш друг Олива Леге».
Олива подписалась как можно четче.
Она жестами показала графине, что разматывает нитку, и, дождавшись вечера, спустила шарик на улицу.
Жанна, стоявшая под балконом, поймала нитку, отвязала записку — все эти действия ее корреспондентка ощущала через посредство путеводной нити, — и вернулась к себе, чтобы прочесть ее.
Полчаса спустя она привязала к счастливому шнурку еще одну записку:
«Как запирается Ваш дом? На ключ? А у кого ключ. — У мужчины, который посещает Вас? Хранит ли он ключ так строго, что Вы не можете ни похитить его, ни сделать, с него слепок?»
Олива давно уже обратила внимание, что, приходя к ней, граф всякий раз ставит небольшой потайной фонарь на шифоньерку, а ключ кладет на фонарь.
Олива заблаговременно запаслась куском размятого воска и в первое же посещение Калиостро сделала слепок с его ключа.
В то время, как она производила эту операцию, Калиостро ни разу не повернул головы, он смотрел на вновь распустившиеся цветы на балконе. Таким образом, Олива могла безбоязненно и удачно привести свой замысел в исполнение.
Когда граф удалился. Олива спустила с балкона слепок ключа в коробочке, и Жанна получила его вместе с запиской.
На следующий день, часов в двенадцать, арбалет — средство необыкновенное и быстрое, средство, которое по сравнению с перепиской при помощи нити был тем же, чем ныне телеграф является по сравнению с верховым курьером, — этот арбалет метнул нижеследующую записку:
«Моя самая дорогая на свете! Сегодня в одиннадцать вечера, когда Ваш ревнивец удалится, спуститесь, откройте засовы, и Вы очутитесь в объятиях той, которая называет себя Вашим любящим другом».
В одиннадцать часов она спустилась, не вызвав у графа никаких подозрений. Внизу она встретила Жанну — та нежно обняла ее, посадила в карету, стоявшую на бульваре, и отправилась со своей совершенно ошеломленной и трепещущей подругой в двухчасовую прогулку, во время которой обе спутницы без передышки обменивались секретами, поцелуями и планами на будущее.
Наконец Жанна посоветовала Оливе вернуться, чтобы не возбуждать ни малейших подозрений у ее покровителя. Она только что узнала, что этот покровитель — Калиостро. Она страшилась этого человека и для полной безопасности держал? свои планы в глубочайшей тайне.
Олива доверилась ей безоглядно: Босир, полиция, жизнь с любовником тайком от семьи.
Одной было известно все, другая не знала ничего: такова была дружба, в которой поклялись эти две женщины.
С этого дня им уже не нужен был ни арбалет, ни даже нитка — у Жанны был ключ. И она заставляла Оливу спускаться по своей прихоти.
Глава 8. СВИДАНИЕ
Как только де Шарни приехал к себе в имение, он, после первых визитов, заперся у себя, ибо врач приказал ему не принимать больше никого и сидеть дома, и распоряжение это было выполнено столь скрупулезно, что ни один житель кантона не видел больше героя морского сражения, наделавшего столько шуму во всей Франции, равно как и юные девицы, которые все, как одна, старались его увидеть, потому что было общеизвестно, что он храбр, и потому что люди говорили, что он красив.
Де Шарни не прожил там, однако, и трех дней. Ночью он уехал из своего поместья на спокойном и быстроногом коне. Восемь часов спустя он уже был в Версале. Через посредство своего камердинера он снял там за парком домик.
Меньше чем через две недели, он уже знал все дворцовые обычаи, обычаи телохранителей, знал часы, когда птица прилетает пить из луж и когда пробегает лань, вытягивая перепуганную мордочку. Ему уже были известны и сладостные мгновения тишины, и сладостные мгновения прогулок королевы или ее дам, и время обхода дозорных. Словом, он издали жил вместе с теми, кто жил в этом самом Трианоне — храме его безрассудного поклонения.
Вскоре окна ему было уже недостаточно. Оно было слишком далеко от звуков и от огней. Однажды ночью он выпрыгнул из окна на газон, не встретив, само собой разумеется, ни собак, ни телохранителей, и погрузился в восхитительное и опасное наслаждение ходить по опушке молодого леса, по границе, отделявшей густую тень от лунного света, наблюдать оттуда за силуэтами, черными и тусклыми, мелькавшими за белыми занавесками апартаментов королевы.
Так он видел ее каждый день, она же ничего не знала.
Однажды вечером, когда Шарни вернулся, когда два часа протекли после его последнего «прости», которое он шептал растаявшей тени, когда звездная роса начинала образовывать на листьях плюща белые жемчужины, когда он уже собрался отойти от окна и лечь в постель, его слуха коснулся звук ключа в замочной скважине. Он вернулся на свой наблюдательный пункт и прислушался.
Час был поздний, еще не отзвучал полночный звон на самых отдаленных приходских церквах Версаля, и Шарни был удивлен, услышав непривычный для него звук.
Строптивая замочная скважина помещалась в парковой калитке, которая находилась приблизительно в двадцати пяти шагах от домика Оливье и никогда не открывалась, за исключением дней большой охоты — в эти дни через нее проносили корзины с Дичью.
Шарни обратил внимание, что люди, которые открывали дверь, не разговаривали; они задвинули засовы и вышли на аллею, проходившую под окнами его домика.
Деревца и вьющиеся ветви виноградных лоз закрывали ставни и стены вполне достаточно для того, чтобы эти люди могли Пройти незамеченными.
И только по звуку развевавшихся юбок он понял, что это две женщины, шелковые короткие накидки которых задевали за ветки.
Женщин, свернувших на большую аллею, расположенную напротив окна Шарни, озарил свет лунного луча, и Оливье чуть не вскрикнул от радостного изумления, узнав осанку и прическу Марии-Антуанетты, а также нижнюю часть ее лица, которая, несмотря на тень, отбрасываемую ее шляпой, была освещена. В руке она держала чудесную розу.
С сильно бьющимся сердцем Шарни выскользнул из окна в парк. Чтобы не наделать шуму, он пустился бежать по траве, прячась за самыми толстыми деревьями и следя глазами за женщинами.
Неожиданно обе гуляющие дамы остановились. Одна из них, поменьше ростом, тихо сказала несколько слов своей спутнице и удалилась.
Королева осталась одна. Видно было, как вторая дама быстрым шагом устремилась к какой-то цели, которую Шарни еще не разгадал. Королева, топая маленькой ножкой по песку, прислонилась к дереву.
Спутница королевы появилась снова, и появилась не одна.
Шарни увидел, что позади, в двух шагах от нее, идет высокий мужчина, погребенный под широкополой шляпой и утонувший в широком плаще.
Этот мужчина, при виде которого де Шарни задрожал от ненависти и от ревности, шатаясь и нерешительно волоча ноги, казалось, брел в темноте ощупью.
Как только он увидел Марию-Антуанетту, его дрожь, которую уже заметил Шарни, еще усилилась. Незнакомец снял шляпу и несколько раз низко поклонился.
Зачем пришла королева в парк в такой поздний час? Зачем пришел сюда этот человек? Почему этот человек ждал и прятался? Почему королева послала за ним свою спутницу, а не пришла к нему сама?
Шарни едва не потерял голову. Однако он вспомнил, что королева втайне занималась политикой, что она часто завязывала связи с немецкими дворами note 43, к которым король относился ревниво и которые строго запрещал.
У Шарни было слишком мало времени, чтобы углубиться в размышления. Женщина, сопровождавшая королеву, подошла к ней и прервала разговор. Кавалер сделал такой движение, словно собирался броситься к ногам королевы, — по всей видимости, его отпускали после аудиенции.
И тут Шарни увидел, как обе женщины, держась за руки, прошли в двух шагах от его укрытия: от колыхания юбки королевы зашевелилась трава газона почти около Шарни.
Женщины прошли мимо него и скрылись из глаз.
А несколько минут спустя приблизился незнакомец, на которого молодой человек, пока королева шла до калитки, не обращал внимания. Незнакомец покрывал страстными, безумными поцелуями совсем еще свежую, благоухавшую розу — несомненно, ту самую, красота которой привлекла к себе внимание Шарни, когда королева вошла в парк и которая, — он только что это заметил, — выпала из рук государыни.
Роза, поцелуи розы! Могла ли идти здесь речь о посольстве и о государственных тайнах?
Шарни едва не потерял рассудок. Он хотел было броситься на этого человека и вырвать у него розу, но тут спутница королевы появилась снова и крикнула!
— Приходите, ваша светлость!
Де Шарни не прожил там, однако, и трех дней. Ночью он уехал из своего поместья на спокойном и быстроногом коне. Восемь часов спустя он уже был в Версале. Через посредство своего камердинера он снял там за парком домик.
Меньше чем через две недели, он уже знал все дворцовые обычаи, обычаи телохранителей, знал часы, когда птица прилетает пить из луж и когда пробегает лань, вытягивая перепуганную мордочку. Ему уже были известны и сладостные мгновения тишины, и сладостные мгновения прогулок королевы или ее дам, и время обхода дозорных. Словом, он издали жил вместе с теми, кто жил в этом самом Трианоне — храме его безрассудного поклонения.
Вскоре окна ему было уже недостаточно. Оно было слишком далеко от звуков и от огней. Однажды ночью он выпрыгнул из окна на газон, не встретив, само собой разумеется, ни собак, ни телохранителей, и погрузился в восхитительное и опасное наслаждение ходить по опушке молодого леса, по границе, отделявшей густую тень от лунного света, наблюдать оттуда за силуэтами, черными и тусклыми, мелькавшими за белыми занавесками апартаментов королевы.
Так он видел ее каждый день, она же ничего не знала.
Однажды вечером, когда Шарни вернулся, когда два часа протекли после его последнего «прости», которое он шептал растаявшей тени, когда звездная роса начинала образовывать на листьях плюща белые жемчужины, когда он уже собрался отойти от окна и лечь в постель, его слуха коснулся звук ключа в замочной скважине. Он вернулся на свой наблюдательный пункт и прислушался.
Час был поздний, еще не отзвучал полночный звон на самых отдаленных приходских церквах Версаля, и Шарни был удивлен, услышав непривычный для него звук.
Строптивая замочная скважина помещалась в парковой калитке, которая находилась приблизительно в двадцати пяти шагах от домика Оливье и никогда не открывалась, за исключением дней большой охоты — в эти дни через нее проносили корзины с Дичью.
Шарни обратил внимание, что люди, которые открывали дверь, не разговаривали; они задвинули засовы и вышли на аллею, проходившую под окнами его домика.
Деревца и вьющиеся ветви виноградных лоз закрывали ставни и стены вполне достаточно для того, чтобы эти люди могли Пройти незамеченными.
И только по звуку развевавшихся юбок он понял, что это две женщины, шелковые короткие накидки которых задевали за ветки.
Женщин, свернувших на большую аллею, расположенную напротив окна Шарни, озарил свет лунного луча, и Оливье чуть не вскрикнул от радостного изумления, узнав осанку и прическу Марии-Антуанетты, а также нижнюю часть ее лица, которая, несмотря на тень, отбрасываемую ее шляпой, была освещена. В руке она держала чудесную розу.
С сильно бьющимся сердцем Шарни выскользнул из окна в парк. Чтобы не наделать шуму, он пустился бежать по траве, прячась за самыми толстыми деревьями и следя глазами за женщинами.
Неожиданно обе гуляющие дамы остановились. Одна из них, поменьше ростом, тихо сказала несколько слов своей спутнице и удалилась.
Королева осталась одна. Видно было, как вторая дама быстрым шагом устремилась к какой-то цели, которую Шарни еще не разгадал. Королева, топая маленькой ножкой по песку, прислонилась к дереву.
Спутница королевы появилась снова, и появилась не одна.
Шарни увидел, что позади, в двух шагах от нее, идет высокий мужчина, погребенный под широкополой шляпой и утонувший в широком плаще.
Этот мужчина, при виде которого де Шарни задрожал от ненависти и от ревности, шатаясь и нерешительно волоча ноги, казалось, брел в темноте ощупью.
Как только он увидел Марию-Антуанетту, его дрожь, которую уже заметил Шарни, еще усилилась. Незнакомец снял шляпу и несколько раз низко поклонился.
Зачем пришла королева в парк в такой поздний час? Зачем пришел сюда этот человек? Почему этот человек ждал и прятался? Почему королева послала за ним свою спутницу, а не пришла к нему сама?
Шарни едва не потерял голову. Однако он вспомнил, что королева втайне занималась политикой, что она часто завязывала связи с немецкими дворами note 43, к которым король относился ревниво и которые строго запрещал.
У Шарни было слишком мало времени, чтобы углубиться в размышления. Женщина, сопровождавшая королеву, подошла к ней и прервала разговор. Кавалер сделал такой движение, словно собирался броситься к ногам королевы, — по всей видимости, его отпускали после аудиенции.
И тут Шарни увидел, как обе женщины, держась за руки, прошли в двух шагах от его укрытия: от колыхания юбки королевы зашевелилась трава газона почти около Шарни.
Женщины прошли мимо него и скрылись из глаз.
А несколько минут спустя приблизился незнакомец, на которого молодой человек, пока королева шла до калитки, не обращал внимания. Незнакомец покрывал страстными, безумными поцелуями совсем еще свежую, благоухавшую розу — несомненно, ту самую, красота которой привлекла к себе внимание Шарни, когда королева вошла в парк и которая, — он только что это заметил, — выпала из рук государыни.
Роза, поцелуи розы! Могла ли идти здесь речь о посольстве и о государственных тайнах?
Шарни едва не потерял рассудок. Он хотел было броситься на этого человека и вырвать у него розу, но тут спутница королевы появилась снова и крикнула!
— Приходите, ваша светлость!
Глава 9. РУКА КОРОЛЕВЫ
Когда Шарни, растерзанный этим страшным ударом, вернулся домой, он уже не нашел в себе сил, чтобы вынести это новое несчастье, которое его сразило.
Сомнений не оставалось: человек, так принятый в парке, был новым любовником. Эта мысль целый день не давала покоя Шарни.
Наступил вечер, принеся с собой нашему пылкому часовому смутные желания и безумные мысли.
Шарни прекрасно помнил час свидания королевы.
Пробило полночь.
Сердце Оливье едва не разорвалось. Он прижался всем телом к балюстраде, чтобы заглушить биение сердца, становившееся все громче и сильнее.
«Скоро откроется дверь и заскрипят засовы», — сказал он себе.
Сомнений не оставалось: человек, так принятый в парке, был новым любовником. Эта мысль целый день не давала покоя Шарни.
Наступил вечер, принеся с собой нашему пылкому часовому смутные желания и безумные мысли.
Шарни прекрасно помнил час свидания королевы.
Пробило полночь.
Сердце Оливье едва не разорвалось. Он прижался всем телом к балюстраде, чтобы заглушить биение сердца, становившееся все громче и сильнее.
«Скоро откроется дверь и заскрипят засовы», — сказал он себе.