Дюма Александр. Ожерелье королевы

   Эта таинственность подстрекнула любопытство кардинала.
   — Как? Одно слово по-немецки! Это едва ли скомпрометирует даму.
   Голубое домино, притворившись, что выслушало приказания Оливы, тотчас ответило:
   — Господин кардинал! Вот точные слова этой дамы:
   «Тот, чья мысль вечно дремлет, тот, чье воображение не заменяет ему присутствие предмета его любви, не любит, и он напрасно заговорил бы о любви».
   Кардинал, казалось, был поражен смыслом этих слов. Вся его фигура выражала высшую степень удивления, почтительность, восторженную преданность; потом руки его опустились.
   — Этого не может быть, — пробормотал он по-французски.
   — Сударыня! — обратился он к Оливе, все такой же прямой и неподвижной под своим атласным укрытием, слова, которые сказал мне от вашего имени ваш спутник... ведь это немецкие стихи, которые я читал в одном как будто знакомом вам доме?
   Незнакомец сжал руку Оливы.
   «Да», — кивнула она головой.
   Кардинал вздрогнул.
   — А этот дом, — нерешительно продолжал он, — находится в Шенбрунне?
   «Да», — сделала знак Олива.
   — И эти стихи были вырезаны на столике из дикой вишни золотым штифтом, который держала августейшая рука?
   «Да», — сделала знак Олива.
   Кардинал умолк. В его душе совершился некий переворот. Он пошатнулся и протянул руку, ища точку опоры.
   Графиня де ла Мотт, стоявшая в двух шагах от собеседников, поджидала конца этой странной сцены.
   Рука де Роана опустилась на руку голубого домино.
   — А продолжение… — заговорил он.
   — «Но кто повсюду видит предмет своей любви, кто угадывает ее в цветке, в аромате, под непроницаемыми покрывалами, тот может умолкнуть: его голос звучит в его сердце, и этого довольно, чтобы другое сердце услышало его и сделалось счастливым».
   — Ах, вот как! Здесь говорят по-немецки! — внезапно послышался чей-то свежий, молодой голос, прозвучавший в группе, окружившей кардинала. — Посмотрим, посмотрим. Вы, маршал, знаете немецкий?
   — Нет, принц.
   — А вы, Шарни?
   — Да, ваше высочество.
   — Его высочество граф д'Артуа! — шепнула Олива, прижимаясь к голубому домино, так как четыре маски несколько бесцеремонно прижались к ней.
   Голубое домино почувствовало, что движения масок задевают его.
   — Берегитесь, господа! — властным тоном произнес он.
   — Идемте, идемте, господин кардинал! — едва слышно произнесла графиня де ла Мотт.
   В то же мгновение капюшон Оливы был скомкан невидимой рукой; ее отвязанная маска упала, и на секунду ее лицо показалось в полутьме антаблемента, образованного над партером первым ярусом.
   Голубое домино испустило вопль притворной тревоги, Олива — вопль ужаса.
   Возгласы удивления ответили на этот двойной крик.
   Кардинал чуть не потерял сознание. Если бы он сейчас упал, он упал бы на колени. Графиня де ла Мотт поддержала его.
   Волна масок, увлекаемых течением, разлучила графа д'Артуа с кардиналом и графиней.
   Голубое домино, быстрое, как молния, опустив капюшон Оливы и подвязав ей маску, подошло к кардиналу и пожало ему руку.
   — Это непоправимое несчастье, — сказало домино, — и вы понимаете, что честь этой дамы зависит от вашего великодушия.
   — О, сударь, сударь! — с поклоном пролепетал принц Луи и провел по мокрому от пота лбу платком, дрожавшим у него в руке.
   — Идемте скорее! — сказало Оливе голубое домино.
   И они исчезла.
   «Теперь я знаю, что кардинал считал невозможным, — сказала себе графиня, — он принял эту женщину за королеву, и вот какое впечатление произвело на него это сходство! Так, так! Вот еще одно наблюдение, которое следует запомнить!»
   — Не желаете ли вы покинуть бал, графиня? — слабым голосом спросил де Роан.
   — Как вам будет угодно, ваше высокопреосвященство, — спокойно ответила Жанна.

Глава 2. САФО

   Графиня де ла Мотт вывела прелата из задумчивости.
   — Куда отвезет меня этот экипаж? — спросила она.
   — Графиня, не бойтесь! — воскликнул кардинал. — Вы уехали из вашего дома, следовательно, туда карета вас и доставит.
   Карета остановилась перед домиком, вокруг которого теснилось множество деревьев.
   Жанна легко выпрыгнула из экипажа.
   — До свидания, ваше высокопреосвященство! В свой новый дом Жанна вошла одна. Она отпустила всех слуг, задвинула засов и с торжествующим видом произнесла:
   — Одна! Я здесь одна у себя дома!
   Она вставила в тройной подсвечник свечи, горевшие в вестибюле, и заперла на засов массивную дверь передней.
   И тут началась немая и оригинальная сцена, которая живо заинтересовала бы одного из тех ночных зрителей, которых поэтический вымысел заставляет парить над городами и дворцами.
   Жанна обошла свои владения. Она восхищалась каждой комнатой, всем этим домом, где малейшая подробность приобретала в ее глазах ценность с тех пор, как жадность собственницы сменила любопытство случайной прохожей.
   И вот, после всех этих экскурсий, когда свечи сгорели уже на три четверти, изнемогавшая, тяжело дышавшая Жанна вошла в спальню, затянутую голубым атласом, расшитым большими, сплошь фантастическими цветами.
   Она все видела, все подсчитала, все обласкала глазами и пальцами; ей оставалось восхищаться только самой собой.
   Жанна увидела себя в трюмо, находившемся позади Эндимиона ^{note 32}. Ее платье соскользнуло с плеч на ковер. Тончайший батист, увлекаемый более тяжелым атласом, до половины обнажил ее белые, округлые руки.
   Два черных глава, томных от наслаждения, блестевших от желания, — два глаза Жанны поразили Жанну в самое сердце; она нашла, что она красива, она почувствовала себя юной и пылкой.

Глава 3. АКАДЕМИЯ ДЕ БОСИРА

   Босир в точности последовал совету голубого домино: он отправился в то место, которое именовалось его академией.
   Достойный друг Оливы, привлеченный громадной цифрой: два миллиона, опасался, как бы сегодня вечером его не устранили коллеги, коль скоро они не посвятили его в столь многообещающий план.
   Его появление в академии вызвало сенсацию.
   — Возьмите карту, — сказал банкомет.
   — Я играю только на миллионы, — дерзко отвечал Босир, — по правде говоря, я не могу взять в толк, зачем это здесь играют на какие-то жалкие луидоры. На миллионы! А ну, господа с По-де-Фер, раз, вне всякого сомнения, речь идет о миллионах, долой ставки на луидор! На миллионы, миллионеры!
   Босир был в таком возбуждении, которое увлекает человека за пределы здравого смысла. Его воодушевляло опьянение, куда более опасное, нежели опьянение вином. Но тут он неожиданно получил сзади довольно сильный удар по ногам, и его монолог внезапно оборвался.
   Он обернулся и увидел подле себя высокого смуглого мужчину, держащегося прямо, со множеством шрамов и с черными глазами, сверкающими, как горящие угли.
   — Португалец! — произнес Босир, ошеломленный тем, как его приветствовал этот человек, который только что дал ему пинка.
   Босир знал, что этот португалец — один из компаньонов. Португалец вечно проигрывал завсегдатаям игорного дома. Он всегда ставил сто луидоров в неделю, и эту сотню луидоров завсегдатаи регулярно уносили с собой.
   В этом товариществе он исполнял роль приманки. В то время как с него ощипывали сто золотых перьев, прочие собратья ощипывали других игроков, прельщенных этим зрелищем.
   Таким образом, компаньоны считали португальца человеком полезным, а завсегдатаи — человеком приятным. Лакеи подали членам кружка широкие плащи и шпаги. Босир тоже закутался в свое домино, как бы собираясь отправиться в путешествие, но на нижний этаж он не спустился, и когда дверь закрылась, а фиакры, портшезы и пешеходы исчезли из виду, вернулся в салон, куда вернулись и двенадцать других компаньонов.
   — Мы должны объясниться, — сказал, наконец, Босир.
   — У меня есть одно сообщение, — заговорил португалец. — По счастью, я пришел вовремя, так как сегодня у господина де Босира язык чешется — он ведь невоздержан на язык…
   — Двухмиллионное дело! — с пафосом воскликнул Босир.
   — Скажу в двух словах, — произнес португалец. — Господа Бемер и Босанж предложили королеве брильянтовое ожерелье стоимостью в полтора миллиона ливров. Королева отказалась. Ювелиры не знают, что с ним делать, и прячут его. Они очень озабочены, потому что ожерелье может быть куплено только человеком, по-царски богатым. Так вот, я нашел царствующую особу, которая купит ожерелье и, таким образом, извлечет его из несгораемого ящика господ Бемера и Босанжа.
   — И это?.. — спросили компаньоны.
   — Это моя всемилостивейшая государыня, королева Португальская ^{note 33} Португалец выставил грудь колесом.
   — Все совершенно ясно, — продолжал португалец. — Нужно только внимательно меня выслушать. Посольство сейчас временно пустует. Новый посол, господин де Соуаа, прибудет, самое раннее, через неделю.
   — Отлично! — сказал Босир.
   — Так вы говорите, что посольство пустует?
   — Да!
   — Там только хранитель печати, честный человек, француз, который говорит по-португальски плохо, как светский человек, и приходит в восторг, когда португальцы говорят с ним по-французски, ибо тогда он не мучается, и когда французы говорят с ним по-португальски, ибо тогда он блистает.
   — И что же? — спросил Босир.
   — А то, господа, что мы представимся этому честному человеку, соблюдая все правила дипломатической миссии.
   — Значит, мы становимся хозяевами посольства и первым делом нанесем визит господам Бемеру и Босанжу.
   — Ну, а если господа Бемер и Босанж попросят…
   — Что? — перебил дон Мануэл.
   — Задаток, — сказал Босир.
   — Это усложнит дело, — смутился португалец.
   — Ведь в конце-то концов, — продолжал Босир, — принято, что посол прибывает либо с аккредитивами, либо с наличными деньгами. В каждой государственной канцелярии существует касса.
   — Да, либо касса, либо кредит. Я всегда считал мою государыню, ее всевернейшее величество ^{note 34}, замечательной королевой. Она должна была все сделать как следует.
   — Это мы увидим, а теперь предположим, что касса пуста.
   — Очень может быть, — с улыбкой подтвердили компаньоны.
   — В таком случае, у нас нет никаких затруднений: ведь мы, послы, тотчас спросим господ Бемера и Босанжа, кто их лиссабонский корреспондент, и мы им подпишем, мы им поставим печать, мы им запечатаем переводной вексель на имя их корреспондента на требуемую сумму.
   — О, это превосходно! — величественно произнес дон Мануэл. — Занимаясь этим планом, я не стал возиться с такими мелочами…
   — Которые отменно продуманы, — заметил банкомет в фараоне ^{note 35}.
   — А теперь подумаем о распределении ролей, — сказал Босир. — Я лично представляю себе дона Мануэла в роли посла.
   — А я представляю себе господина де Босира в роли секретаря-переводчика, — прибавил дон Мануэл.
   — Как так:
   — спросил слегка встревоженный Босир.
   — Я не должен произнести по-французски ни одного слова — ведь я господин де Соуза. Я знаю этого сеньора: если уж он заговорит, что бывает редко, то, во всяком случае, говорит на португальском, на своем родном языке. А вы, господин де Босир, дело другое: вы много путешествовали, у вас большой опыт в парижских коммерческих операциях, вы прелестно говорите по-португальски .
   — Нет, плохо, — перебил его Босир.
   — Вполне достаточно для того, чтобы вас не приняли за парижанина — Это верно Но — Кроме того, — прибавил дон Мануэл, приковывая к Босиру взгляд своих черных глаз, — самые полезные для дела люди получат самую большую долю.
   — Само собой, — подтвердили компаньоны.
   — Решим сразу же, — вмешался банкомет:
   — Как мы разделим добычу?
   — Ничего нет проще, — заявил дон Мануэл. — Нас двенадцать человек Стало быть, делим на двенадцать частей с той оговоркой, однако, что кое-кто из нас получит пол-юры части: например, я, как родоначальник этой идеи и как посол; например, господин де Босир, который учуял дельце и, придя сюда, заговорил о миллионах.
   Босир сделал знак согласия — И наконец, — продолжал португалец, — полторы части получит тот, кто продаст брильянты — Ну уж нет! — в один голос воскликнули компаньоны. — Этому только половину доли, только половину!
   — Но почему же? — с удивлением спросил дон Мануэл. — Мне представляется, что этот человек сильно рискует.
   — Да, — отвечал банкомет, — но он получит прибавку к условленной цене, наградные, комиссионные, и все это составит изрядную сумму.
   Все расхохотались: эти достойные люди превосходно понимали друг друга.
   — Значит, все улажено, — сказал Босир. — Подробности обсудим завтра: сейчас уже поздно.
   Он думал об Оливе, оставшейся на балу без него, с этим голубым домино, к которому, несмотря на легкость, с какой он раздавал луидоры, любовник Николь отнюдь не питал слепого доверия.
   — Нет, нет, покончим с этим сейчас же, — возразили компаньоны. — Что это за подробности?
   — Дорожная карета с гербами Соуэм, — отвечал Босир.
   — Рисовать их куда как долго, — заявил дон Мануэл, — а просушить их — еще дольше.
   — Есть другой способ! — воскликнул Босир. — Карета господина посла сломается в дороге, и он будет вынужден воспользоваться каретой своего секретаря!
   — А разве у тебя есть карета? — спросил португалец.
   — Первая попавшаяся карета — моя карета.
   — Ну, а твои гербы?
   — Первые попавшиеся.
   — Ну что ж, все упрощается. Как можно больше пыли и пятен на стенках, как можно больше пыли на задке кареты, на местах, где должны быть гербы,
   — и хранитель печати не увидит на ней ничего, кроме пыли и пятен.
   — А как же прочие члены посольства? — осведомился банкомет.
   — Мы все прибудем вечером, — так будет удобнее для начала, — а вы прибудете на следующий день, когда мы уже все для вас приготовим.
   — Превосходно!
   — Каждому послу, кроме секретаря, полагается иметь еще камердинера, — заметил дон Мануэл, — это должность весьма деликатная.
   — Господин командор! — заговорил банкомет, обращаясь к одному из мошенников. — Роль камердинера вы возьмете на себя.
   Командор поклонился.
   — А деньги для покупок? — спросил дон Мануэл. — Ведь у меня ни гроша!
   — У меня есть деньги, — заявил Босир, — но они принадлежат моей любовнице.
   — А что у нас в кассе? — спросили компаньоны.
   — Дайте ваши ключи, господа, — сказал банкомет. Каждый из компаньонов вынул маленький ключик, отпиравший один запор из тех двенадцати, на которые замыкалось двойное дно знаменитого стола, — таким образом, ни один из членов этого почтенного общества не мог наведаться в кассу без разрешения одиннадцати своих коллег. Состоялась проверка.
   — Сто девяносто восемь луидоров помимо запасных фондов, — объявил банкомет, следивший за своими компаньонами.
   — Отдайте их господину де Босиру и мне. Это не слишком много? — спросил дон Мануэл.
   — Дайте нам две трети, а треть оставьте для прочих членов посольства,
   — возразил Босир, проявляя великодушие, примирившее все мнения.
   Таким образом, дон Мануэл и Босир получили сто тридцать два луидора, а семьдесят остались на долю прочих. Компаньоны расстались, назначив встречу на следующий день. Босир поспешно скатал свое домино, взял его под мышку и бегом припустился на улицу Дофины, где он надеялся застать мадмуазель Оливу, обладающую всеми своими прежними добродетелями и новыми луидорами.

Глава 4. ПОСОЛ

   К вечеру следующего дня через заставу Анфер в город въехала дорожная карета, достаточно запыленная и достаточно забрызганная грязью, для того чтобы никто не мог разглядеть ее гербы.
   Карета остановилась перед довольно красивым особняком на улице Жюсьен.
   В дверях особняка ее поджидали два человека! один — в костюме, вполне приличествующем для того, чтобы начать церемонию, другой — в некоем одеянии, вроде тех, какие во все времена носили нотариусы различных парижских административных учреждений.
   Карета въехала во двор особняка, ворота которого тотчас закрылись перед носом у кучки любопытных.
   Человек во фраке весьма почтительно приблизился к дверце кареты и слегка дрожащим голосом начал торжественную речь на португальском языке.
   — Кто вы такой? — спросил из глубины кареты грубый голос также по-португальски; разница заключалась в том, что этот голос говорил на превосходном португальском.
   — Недостойный хранитель печати посольства, ваше превосходительство.
   — Отлично. Но как скверно вы говорите на нашем языке, дорогой хранитель!.. А скажите, куда я должен выйти?
   — Вот сюда, ваша светлость, вот сюда!
   — Жалкий прием, — заметил сеньор дон Мануэл, который с важным видом опирался на своего камердинера и на своего секретаря.
   — Ваше превосходительство! Извините меня, — заговорил хранитель печати на своем плохом португальском, — но курьер вашего превосходительства приехал в посольство с известием о вашем прибытии всего два часа назад. Я отсутствовал, ваша светлость, я отсутствовал и не мог заняться персоналом дипломатической миссии. Как только я вернулся, я обнаружил послание вашего превосходительства. Я не успел распорядиться, чтобы открыли помещение; сейчас там зажигают свет.
   Хранитель печати почтительно склонился перед Босиром, Босир ответил ему ласковым приветствием и сказал ему с видом учтиво-ироническим:
   — Говорите по-французски, дорогой мой, — так будет лучше для вас, да и для меня тоже. Ну, как ваше имя? Кажется, Дюкорно?
   — Совершенно верно: Дюкорно, господин секретарь; это имя довольно-таки счастливое, ибо, если угодно, у него испанское окончание. Господину секретарю, оказывается, известно мое имя — это весьма лестно для меня.
   — Кажется, звонит господин посол.
   — Бежим к нему!
   — Послушайте! — сказал Мануэл. — А нельзя ли поужинать?
   — Разумеется, можно, ваше превосходительство. Да, да, Пале-Рояль в двух шагах отсюда, и я знаю превосходного трактирщика, который принесет вашему превосходительству отличный ужин.
   Восхищенный Дюкорно покинул посла и пустился бежать, чтобы выиграть десять минут А тем временем трое мошенников, затворившись в спальне, производили смотр движимого имущества и документов, составлявших принадлежность их новой должности.
   — Как обстоит дело с кассой?
   — Насчет кассы надо потолковать с хранителем печати — это дело деликатное.
   — Я беру его на себя, — вмешался Босир, — мы с ним уже лучшие друзья.
   — Тес! Вот он!
   В самом деле, это возвращался запыхавшийся Дюкорно. Он предупредил трактирщика с улицы Добрых Ребят, взял из его погреба шесть бутылок весьма привлекательной наружности, и теперь его сияющая физиономия выражала все благие намерения, которые два солнца — природа и дипломатия
   — умеют сочетать, дабы позолотить то, что циники именуют человеческим фасадом.
   — Садитесь, господин хранитель, сейчас мой камердинер поставит вам прибор. Дюкорно сел.
   — Когда пришли последние депеши? — спросил посол.
   — Накануне отъезда вашего... предшественника вашего превосходительства.
   — Отлично. В миссии все в порядке?
   — О да, ваша светлость!
   — Никаких долгов? Скажите прямо!.. Если есть долги, мы начнем с того, что заплатим их. Мой предшественник — весьма любезный дворянин, и у нас с ним взаимное поручительство.
   — Благодарение Богу, ваша светлость, в этом нет нужды; предписание о выдаче денег в кредит было сделано три недели назад, и на следующий же день после отъезда бывшего посла к нам прибыли сто тысяч ливров.
   — Таким образом, — сдерживая волнение, произнес Босир, — в кассе находится…
   — Сто тысяч триста двадцать восемь ливров, господин секретарь.
   — Мало, — холодно заметил дон Мануэл, — но, к счастью, ее величество королева предоставила фонды в наше распоряжение. Ведь я говорил вам, дорогой мой, — прибавил он, обращаясь к Босиру, — что мы, пожалуй, будем нуждаться в Париже.
   — За исключением того, о чем вы позаботились, ваше превосходительство, — почтительно ввернул Босир.
   После столь важного сообщения хранителя печати веселье в посольстве стало возрастать.

Глава 5. БЕМЕР И БОСАНЖ

   В квартале быстро распространился слух о том, что ночью из Португалии приехало важное лицо, обремененное делами.
   Этот слух, который должен был бы придать весу нашим мошенникам, на самом деле явился для них источником то и дело возобновлявшихся страхов.
   В самом деле: у полиции де Крона и у полиции Де Бретейля были длинные уши.
   Но дон Мануэл заметил Босиру, что, проявив смелость, они помешают розыскам полиции превратиться в подозрения до истечения недели, а подозрениям превратиться в уверенность — до истечения двух недель, и, следовательно, до истечения в среднем десяти дней ничто не должно стеснить свободу действий компании, каковая компания, умело маневрируя, должна закончить свои операции до истечения шести дней.
   Около полудня изысканно одетый дон Мануэл, так называемый Соуза, сел в совершенно чистую карету, которую Босир нанял за пятьсот ливров в месяц, уплатив за Две недели вперед.
   Он направился к дому Бемера и Босанжа в сопровождении секретаря и камердинера.
   Камердинер скромно постучался в дверь ювелира. Зарешеченная калитка отворилась, и чей-то голос спросил камердинера, о чем тому угодно узнать.
   — Господин португальский посол желает поговорить с господами Бемером и Босанжем, — отвечал камердинер.
   Тотчас же на нижнем этаже появилась какая-то фигура, затем послышались быстрые шаги на лестнице. Дверь отворилась.
   Босир вышел из кареты первым, чтобы подать руку его превосходительству.
   Человек, который столь поспешно ринулся навстречу двум португальцам, и был сам Бемер, который, в то время как карета останавливалась, смотрел в окно. Услыхав слово «посол», он бросился к нему, чтобы не заставить ждать его превосходительство.
   — Его превосходительство не говорит по-французски, — объявил Босир, — и не сможет понять вас, сударь; разве только, — поспешно прибавил он, — вы, сударь, говорите по-португальски.
   — Нет, сударь, нет.
   — Тогда я буду говорить от вашего имени. Босир на ломаном португальском сказал несколько слов дону Мануэлу — дон Мануэл ответил ему на том же языке.
   — Его превосходительство, граф де Соуза, посол ее всевернейшего величества, благосклонно принимает ваши извинения, сударь, и поручает мне спросить вас: правда ли, что в вашем распоряжении все еще находится великолепное брильянтовое ожерелье?
   Бемер поднял голову и посмотрел на Босира с видом человека, который умеет оценивать взглядом своих покупателей.
   Босир выдержал этот удар как искусный дипломат.
   — Я говорю о том ожерелье, которое вы предлагали французской королеве, — прибавил Босир, — и о котором слышала ее всевернейшее величество королева Португальская.
   — Прошу прощения, сударь, — весь красный, сказал Бемер, — но я не имею права показывать вам ожерелье без моего компаньона, господина Босанжа.
   — Прекрасно, сударь, пусть придет ваш компаньон. Минуту спустя в комнате появилось новое лицо. Это был Босанж, компаньон Бемера.
   В двух словах Бемер объяснил ему суть дела. Босанж бросил взгляд на португальцев, после чего попросил у Бемера ключ от несгораемого шкафа.
   Через десять минут Босанж возвратился с футляром в левой руке; правая его рука была спрятана под одеждой. Босир явственно различил очертания двух пистолетов.
   Но на божий свет появилось только брильянтовое ожерелье, столь великолепное, столь прекрасное, что блеск его ослеплял.
   Они доверчиво дали футляр в руки дона Мануэла — тот с внезапным гневом обратился к секретарю:
   — Сударь! Скажите этим негодяям, что они выходят за пределы глупости, позволительной для купца. Они показывают мне стразы, тогда как я прошу их показать мне брильянты! Скажите им, что я пожалуюсь французскому посланнику и что именем моей королевы я брошу в Бастилию наглецов, мистифицирующих португальского посла!
   С этими словами он тыльной стороной руки отбросил футляр на прилавок.
   Бемер и Босанж рассыпались в извинениях и сказали, что во Франции показывали образцы брильянтов, подобие уборов из драгоценных камней — все это не только для того, чтобы удовлетворить честных людей, но и для того, чтобы не привлекать или не искушать грабителей.
   Де Соуза сделал энергический жест на глазах у встревоженных купцов и направился к дверям.
   — Его превосходительство поручает мне сказать вам, — продолжал Босир: «Очень жаль, что люди, имеющие звание ювелиров французской короны, не в состоянии отличить посла от прохвоста, а посему его превосходительство отбывает в свой особняк».
   Бемер и Босанж обменялись знаками и поклонились, еще раз заверив посла в своем глубочайшем уважении.
   Старуха отперла дверь.
   — В португальское посольство, улица Жюсьен! — крикнул камердинеру Босир.
   — В португальское посольство, улица Жюсьен! — крикнул кучеру камердинер.
   — Дело сделано, — сказал Босир, — через час эти бедные люди будут у нас.