Дюма Александр. Ожерелье королевы

   — Никто мне не неприятен.
   — Вы знаете, что только сегодня возвратился господин де Шарни, — продолжала она. — Я говорю: сегодня! И сегодня же вы просите у меня отставки?
   Филипп даже не побледнел, а побелел. Жестоко уязвленный, жестоко поверженный, он встал на ноги, чтобы, в свою очередь, безжалостно поразить королеву.
   — Это правда, — заговорил он, — я только сегодня узнал о возвращении господина де Шарни, но он вернулся гораздо раньше, чем вы думаете, ваше величество, — я видел его около двух часов ночи у дверей парка, прилегающего к купальням Аполлона.
   Королева тоже побледнела и с восхищением, смешанным с ужасом, подумала об идеальной учтивости этого дворянина, который не терял ее и в гневе.
   — Хорошо, — упавшим голосом прошептала она, — поезжайте. Я вас больше не задерживаю.
   Филипп поклонился в последний раз и вышел медленными шагами. Сраженная королева упала в кресло и сказала:
   — Франция! Страна благородных сердец!

Глава 14. РЕВНОСТЬ КАРДИНАЛА

   Кардинал, однако, увидел, что три ночи прошли одна за другой совсем не так, как те, которые без конца воскресали в его памяти.
   Ни от кого никаких известий, никакой надежды на встречу! За полдня он десять раз посылал за графиней де ла Мотт к ней на дом и десять раз в Версаль.
   Десятый курьер, наконец, привез к нему Жанну, которая следила там за Шарни и королевой и в душе с удовлетворением отметила нетерпение кардинала, коему в скором времени она будет обязана успехом своего предприятия.
   При виде ее кардинал взорвался.
   — Как? — заговорил он. — Вы так спокойны? Как? Вы знаете, какие мучения я терплю, и вы, вы, называющая себя моим другом, допускаете, чтобы эти мучения продолжались до самой смерти?
   — Ваше высокопреосвященство! Будьте любезны, запаситесь терпением, — отвечала Жанна. — То, что я делала в Версале, вдали от вас, куда полезнее, чем то, что делали здесь вы, поджидая меня.
   — Но в конце-то концов... любит она меня хоть немного?
   — Дело обстоит куда проще, ваше высокопреосвященство, — отвечала Жанна, указывая кардиналу на стол и на все, необходимое для писания. — Садитесь сюда и спросите ее сами.
   Он в самом деле написал; он написал письмо такое пылкое, безумное, полное упреков и компрометирующих уверений, что, когда он кончил письмо, Жанна, следившая за его мыслью до самого конца, до его подписи, сказала себе:
   «Сейчас он написал то, что я не осмелилась бы продиктовать ему».
   Она взяла запечатанную записку, позволила его высокопреосвященству поцеловать себя в глаза и к вечеру вернулась домой.
   Дома, раздевшись и освежившись, она погрузилась в раздумье.
   Еще два шага, и она достигнет цели.
   Письмо кардинала отняло у него всякую возможность обвинить графиню де ла Мотт в тот день, когда она вынудит его уплатить за ожерелье.
   А если допустить, что кардинал и королева увидятся, чтобы поговорить об этом друг с другом, то разве осмелились бы они погубить графиню де ла Мотт — обладательницу столь скандальной тайны?
   Королева не стала бы поднимать шум и поверила бы в ненависть кардинала; кардинал поверил бы в кокетство королевы; если бы и состоялся спор при закрытых дверях, то графиня де ла Мотт, которая оказалась бы под подозрением, но не более, воспользовалась бы этим предлогом, чтобы покинуть родину, с кругленькой суммой в полтора миллиона.
   Но одного письма было недостаточно, чтобы организовать всю эту систему защиты. У кардинала превосходный слог. И он напишет, вероятно, еще семь или восемь раз.
   Ну, а королева? Кто знает — уж не кует ли она вместе с де Шарни оружие против Жанны де ла Мотт?
   Такое великое множество опасностей и уловок вели, в худшем случае, к побегу, и Жанна заранее строила лестницу.
   Во-первых, срок платежа и разоблачение, к которому прибегнут ювелиры. Королева обратится прямо к де Роану.
   Каким же образом?
   Через посредство Жанны, это неизбежно. Жанна предупредит кардинала и предложит ему заплатить. В случае отказа — угроза опубликования писем; он заплатит.
   Деньги заплачены — опасность миновала. Что же касается огласки, то тут остается решить вопрос всей интриги. Об этом беспокоиться нечего. Полтора миллиона — слишком низкая цена чести королевы и князя Церкви. Жанна рассчитывала, что, вне всякого сомнения, получит три миллиона, если захочет.
   А почему Жанна была так уверена в решении вопроса всей, интриги?
   Дело в том, что кардинал был убежден, что три ночи подряд виделся с королевой в версальских боскетах, и никакие силы в мире не могли бы доказать ему, что он заблуждался. Дело в том, что существовало единственное доказательство этой мошеннической проделки, доказательство живое, неопровержимое, и вот это-то доказательство Жанне необходимо было заставить исчезнуть с поля боя.
   Дойдя в своих размышлениях до этого пункта, она подошла к окну и увидела, что на балконе стоит Олива, снедаемая тревогой и любопытством.
   «Мы обе…», — подумала Жанна, приветствуя свою сообщницу.
   Графиня сделала Оливе условный знак, чтобы вечером та спустилась.
   Наступил вечер, и Олива спустилась. Жанна поджидала ее у дверей.
   Они поднялись по улице Сен-Клод до пустынного бульвара и сели в экипаж.
   Олива начала с того, что осыпала Жанну поцелуями, — та возвратила их ей с лихвой.
   — Ох, как я скучала! — воскликнула Олива. — Я вас искала, я вас призывала!
   — Я никак не могла прийти к вам, дружок: я подверглась бы сама и подвергла бы вас слишком большой опасности.
   — Как так? — спросила удивленная Николь.
   — Вы же знаете: я ведь говорила вам о том офицере — у него не все дома, но он очень мил; он влюблен в королеву, на которую вы немного похожи.
   — Да, я знаю.
   — Я имела слабость предложить вам невинное развлечение: позабавиться и подурачить бедного малого, заставив его поверить в каприз королевы.
   — Увы! — вздохнула Олива.
   — Я не стану напоминать вам о двух наших первых ночных прогулках в Версальском парке в обществе этого бедного малого.
   Олива снова вздохнула.
   — Подождите: это еще не беда… Вы дали ему розу, вы допустили, чтобы к вам обращались: «Ваше величество», вы дали ему целовать руки — это ведь только шалости. Но… Милая Олива! Это как будто еще не все.
   — Как?.. — покраснев, пролепетала Олива. — В каком смысле... не все?
   — Состоялось третье свидание, — отвечала Жанна.
   — Да, — нерешительно произнесла Олива, — вы это знаете: ведь вы там были.
   — Казалось, что он опьянен, ошеломлен, что он потерял голову, он хвастался, что получил от королевы неопровержимое доказательство взаимной любви… Решительно, этот несчастный малый сошел с ума!
   — Боже мой! Боже мой! — прошептала Олива.
   — Мы имели дело с сумасшедшим, другими словами — с человеком, который ничего не боится и ничего не щадит. Пока речь шла о подаренной розе и о поцелуе руки… что ж, на это возразить нечего: у королевы есть розы в ее парке и есть руки, которые в распоряжении всех подданных, но если правда то, что было во время третьего свидания… Ах, дорогое дитя мое, я перестала смеяться с тех пор, как мне пришла в голову эта мысль! Олива от страха стиснула зубы.
   — Что же теперь будет, мой добрый друг? — спросила она.
   — Прежде всего будет то, что вы не королева, насколько мне известно, по крайней мере.
   — Да.
   — И что, узурпировав сан ее величества, чтобы совершить... легкомысленный поступок…
   — Так что же?
   — Да то, что это называется оскорблением величества. А виновных в этом увозят очень далеко. Олива спрятала лицо в ладонях.
   — Ну а потом, — продолжала Жанна, — так как вы не совершили того, чем он хвастается, вы сможете это доказать. За два первых легкомысленных поступка двоих приговорят к четырем годам тюрьмы и к изгнанию.
   — Тюрьма! Изгнание! — вскричала перепуганная Олива.
   — Это неизбежно. Но я, как всегда, приму все меры предосторожности и укроюсь в убежище.
   — Вы не можете спасти меня, — с отчаянием сказала Олива, — ведь вы тоже погибли.
   — В глуши Пикардии у меня есть клочок земли, ферма, — сообщила Жанна.
   — Если бы мы могли добраться до этого укрытия никем не замеченными, то, быть может, мы получили бы шанс на спасение!
   — Я уеду, когда вам будет угодно, — сказала Олива.
   — Подождите, пока я подготовлю все для успеха дела. Спрячьтесь и не показывайтесь даже мне.
   — Да, да, даю вам слово, дорогой друг!
   — А для начала давайте вернемся к себе — мы уже обо всем переговорили.
   — Давайте вернемся… А сколько времени понадобится вам на приготовления?
   — Не знаю. Но обратите внимание на одну вещь: отныне до дня вашего отъезда я не буду показываться в окне. А если вы меня увидите, знайте, что в тот же день состоится отъезд и будьте готовы.
   — Хорошо. Спасибо, мой добрый друг!

Глава 15. БЕГСТВО

   Олива исполнила то, что обещала. Жанна сделала то, что обещала.
   На следующий день после свидания с Оливой она часа в два показалась в окне, чтобы дать знать мнимой королеве, что время настало и что вечером она должна быть готова к бегству.
   На церкви Апостола Павла пробило одиннадцать часов. Порывы заунывного ветра с реки время от времени долетали до улицы Сен-Клод, когда Жанна приехала на улицу Святого Людовика в почтовой карете, запряженной тройкой сильных лошадей.
   На козлах помещался закутанный в плащ человек, который указывал путь форейтору.
   Человек хотел было что-то сказать хозяйке. — Пусть карета подождет здесь, дорогой господин Ре-то, — сказала Жанна, — получаса хватит на все. Я приведу сюда кое-кого, кое-кто сядет в карету, и вы, платя двойные прогоны, доставите эту особу в маленький домик в Амьене.
   Рето сел в карету на место Жанны, а Жанна легким шагом дошла до улицы Сен-Клод и поднялась к себе.
   Все спало в этом невинном квартале, Жанна зажгла свечу — свеча на балконе должна была послужить Оливе сигналом, чтобы та спустилась.
   «Это девица осторожная», — сказала себе графиня, увидев, что в окне света нет.
   Жанна встала и трижды подняла и опустила свечу. Безуспешно. Но ей показалось, будто она услышала вздох или еле слышно произнесенное слово «да», под балконом.
   «Она спустится без света, — сказала себе Жанна, — это недурно».
   Никто не появлялся. Жанна спустилась к двери, находившейся напротив темного окна.
   «Должно быть, эта распутница заболела и не может двигаться, — сказала себе Жанна, в ярости комкая манжеты. — Неважно! Живая или мертвая, вечером она уедет!»
   Она побежала вниз по лестнице со стремительностью преследуемой львицы. В руке она держала ключ, который столько раз доставлял Оливе ночную свободу.
   Вставив ключ в замочную скважину двери особняка, она остановилась.
   «А если там, наверху, кто-то сидит подле нее? — подумала графиня. — Но без опасностей не совершается ни одно великое дело! А смелому никакая опасность не страшна!»
   Она повернула ключ в тяжелом замке, и дверь отворилась.
   Ни звука, ни света, никого.
   Она поднялась на площадку апартаментов Николь. Жанна тихенько поцарапалась в дверь.
   — Откройте! Откройте! — прошептала она. Дверь отворилась, и поток света залил Жанну, очутившуюся лицом к лицу с мужчиной, державшим трехсвечный канделябр. Она дико закричала и спрятала лицо в ладонях.
   — Графиня де ла Мотт! — вскричал мужчина с восхитительным в своей естественности удивлением.
   — Господин Калиостро! — прошептала Жанна. Она шаталась и была близка к обмороку.
   — Чему я обязан честью вашего посещения, сударыня? — твердым голосом спросил он.
   — Сударь… — пролепетала интриганка; она не могла отвести взора от глаз графа. — Я пришла... я пришла... к…
   Тут Калиостро устремил на еле стоявшую Жанну взгляд, в котором сверкали молнии.
   — Сударыня, — заговорил он, — я читаю во мраке, но чтобы читать хорошо, мне необходима помощь. Соблаговолите ответить на следующие вопросы. Почему вы пришли ко мне сюда? Я здесь не живу. Вы не отвечаете?
   — спросил он дрожавшую графиню. — Что ж, я приду на помощь вашему разуму. Вы вошли сюда с помощью ключа, который я нащупываю у вас в кармане, — вот он. Вы пришли сюда к молодой женщине, которую я спрятал у себя из жалости.
   Жанна пошатнулась, как вырванное с корнем дерево.
   — Ах, может быть, вы не знаете, что она уехала? — спросил Калиостро.
   — А ведь вы помогали ее похитить.
   — Помогала похитить?.. Я? Я? — в отчаянии вскричала Жанна. — Кто-то ее похитил, а вы обвиняете в этом меня?
   — Больше того: я вас в этом убеждаю, — произнес Калиостро.
   — Докажите! — с наглым видом сказала графиня. Калиостро взял со стола бумагу и протянул ей:
   «Сударь! Мой великодушный покровитель! — гласило письмо, адресованное Калиостро. — Простите меня за то, что я вас покидаю, но прежде всего я люблю Босира. Он пришел за мной, он меня увозит, я следую за ним. Прощайте! Примите уверения в моей признательности».
   — Босир!.. — произнесла ошеломленная Жанна. — Босир… Но ведь он не знал адреса Оливы!
   — Ну еще бы, сударыня! — молвил Калиостро, протягивая ей другую бумагу, которую он вытащил из кармана. — Возьмите. Я поднял эту бумагу здесь, когда пришел с визитом, как я это делал ежедневно. Должно быть, она выпала из кармана Босира.
   Трепещущая графиня прочитала:
   «Господин де Босир найдет мадмуазель Оливу на улице Сен-Клод, на углу бульвара; он найдет ее и увезет немедленно. Пора! Этот совет дает самая искренняя подруга».
   — О-о! — скомкав бумагу, простонала графиня.
   — И он увез ее, — холодно сказал Калиостро.
   — Но кто же написал эту записку? — спросила Жанна.
   — По-видимому, вы, ведь это вы — искренняя подруга Оливы.
   — Но как он вошел сюда? — воскликнула Жанна, с бешенством глядя на своего бесстрастного собеседника.
   — А разве нельзя войти с помощью ключа? — спросил Жанну Калиостро.
   — Но раз ключ у меня, значит, его не было у господина де Босира!
   — Если существует один ключ, значит, можно получить и второй, — глядя ей прямо в лицо, сказал Калиостро.
   — У вас есть убедительные доказательства, — медленно произнесла графиня, — у меня же нет ничего, кроме подозрений.
   — О, у меня они тоже есть! — подхватил Калиостро. — И они вполне стоят ваших, сударыня.
   С этими словами он отпустил ее.
   Она начала спускаться, но вдоль этой лестницы, которая была пустой и темной, когда она поднималась, теперь она обнаружила двадцать свечей и двадцать стоявших через некоторые промежутки лакеев, в присутствии которых Калиостро громко назвал ее десять раз:
   — Ее сиятельство графиня де ла Мотт!

Глава 16. ПИСЬМО И РАСПИСКА

   На следующий день был последний срок платежа, который сама королева назначила ювелирам Бемеру и Босанжу.
   Так как письмо ее величества рекомендовало им соблюдать осторожность, то они покорно ждали прибытия этих пятисот тысяч ливров.
   Рассвет следующего дня заставил Бемера и Босанжа покончить с этой химерой. Босанж принял решение и отправился в Версаль в карете, в глубине которой его дожидался компаньон.
   Он попросил, чтобы его провели к королеве. Ему ответили, что если у него нет пропуска на аудиенцию, то его не пустят.
   Удивленный, взволнованный, он настаивал, и так как он знал свое общество и так как у него был талант всучить в этих передних то тому, то другому какой-нибудь бросовый камешек, ему оказали протекцию и обещали поставить на пути королевы, когда ее величество возвратится с прогулки в Трианон.
   В самом деле: заметив опечаленную и весьма почтительную физиономию Бемера, Мария-Антуанетта вернулась.
   Она одарила его улыбкой — он истолковал улыбку в самом благоприятном для себя смысле и осмелился попросить секундную аудиенцию, которую королева обещала дать ему в два часа.
   Пробило два часа, ювелир был на своем посту; его ввели в будуар ее величества.
   — Что еще, Бемер? — завидев его издали, заговорила королева. — Вы хотите поговорить со мной о драгоценностях? Но, знаете ли, вам не повезло!
   Ювелир приблизился к ней с вежливой улыбкой.
   — Я могу напомнить вам, ваше величество, что вчера королева о нас забыла, — произнес он, обнажая желтые, но не страшные зубы.
   — Забыла? То есть как? — спросила удивленная королева.
   — Да ведь вчера... был срок…
   — Срок?.. Какой срок?
   — Простите, ваше величество, если я позволил себе… Я прекрасно понимаю, что это нескромно. Быть может, королева не подготовилась… Это было бы большим несчастьем, но в конце концов…
   — Послушайте, Бемер! — воскликнула королева. — Я не понимаю ни одного слова из того, что вы тут наговорили! Объяснитесь, дорогой мой!
   — Вчера был первый срок платежа за ожерелье, — робко сказал Бемер.
   — Так вы продали ожерелье? — спросила королева.
   — Но… — ошеломленно глядя на нее, произнес Бемер, — по-моему, да!
   — И те, кому вы их продали, не заплатили вам, мой бедный Бемер. Скверно! Эти люди должны поступить так же, как поступила я: не имея возможности купить ожерелье, они должны вернуть его вам, оставив вам задаток!
   — Ваше величество! — воскликнул Бемер, с которого Градом катился пот.
   — Вы говорите, что вы вернули мне ожерелье?
   — К счастью, у меня есть средство освежить вашу память, ибо вы человек весьма забывчивый, чтобы не сказать хуже, господин Бемер.
   Королева направилась к шифоньерке, вынула оттуда бумагу, развернула ее и медленно протянула злосчастному Бемеру.
   — По-моему, слог ясен, — сказала она и села, чтобы ей было удобнее смотреть на ювелира, пока он будет читать.
   — Но, сударыня, — воскликнул Бемер, задыхаясь и от бешенства, и от страха, — эту расписку подписывал не я!
   Королева отшатнулась; ее сверкающие глаза метали молнии.
   — Вы отказываетесь от своей подписи! — сказала она.
   — Решительно отказываюсь… Хотя бы мне пришлось оставить здесь свободу и жизнь, я никогда не получал этого ожерелья. И если бы вот тут стояла плаха, а вот здесь — палач, я повторил бы еще раз: «Нет, ваше величество, это расписка не моя!»
   — В таком случае, сударь, — слегка побледнев, сказала королева, — это значит, что я вас ограбила. Значит, ваше ожерелье у меня?
   Бемер порылся в своем бумажнике, вытащил письмо и протянул королеве…
   — Я думаю, ваше величество, — произнес он голосом почтительным, но прерывающимся от волнения, — что если бы вы хотели вернуть мне ожерелье, то не написали бы вот эту расписку.
   — Да что это за бумажонка? — вскричала королева. — Я никогда этого не писала! Да разве это мой почерк?
   — Но письмо подписано, — возразил уничтоженный Бемер.
   — «Мария-Антуанетта Французская»!.. Да вы с ума сошли! Да разве я «Французская»? Разве я не эрцгерцогиня Австрийская? Разве не абсурд, что это написано мною?
   Полно, господин Бемер! Это очень грубая работа — передайте вашим подделывателям!
   — Моим подделывателям… — едва не потеряв сознание, пролепетал ювелир. — Ваше величество! Вы подозреваете меня, Бемера?
   — Вы подозреваете меня, Марию-Антуанетту? — высокомерно произнесла королева.
   Бемер вынужден был опереться на кресло; пол под ним заколебался. Бемер вдыхал воздух большими глотками, и багровый апоплексический румянец сменил мертвенную, обморочную бледность.
   — Верните мне мою расписку, — сказала королева, — я считаю верной ее, и заберите ваше письмо, подписанное «Антуанеттой Французской» — любой прокурор объяснит вам, чего она стоит.
   Вырвав у него из рук расписку, она швырнула ему письмо, повернулась к нему спиной и вышла в соседнюю комнату, оставив несчастного, ничего не понимавшего Бемера наедине с самим собой. Вопреки всякому этикету, он рухнул в кресло.
   Придя в себя, он, совершенно оглушенный, выскочил из апартаментов королевы и столкнулся с Босанжем.
   С самым плачевным видом они направились к выходу, но им загородил дорогу один из офицеров королевы — она требовала к себе либо одного, либо другого. Пусть читатель вообразит себе их радость и их готовность повиноваться приказу.
   Их провели к королеве без всяких задержек.

Глава 17. БЫТЬ КОРОЛЕМ НЕ МОГУ, БЫТЬ ПРИНЦЕМ НЕ УДОСТАИВАЮ; Я — РОАН

   Королева, казалось, поджидала их с нетерпением.
   — Господа! — увидев ювелиров, начала королева. — Я уже успокоилась. Мне пришла в голову мысль, которая меняет мое отношение к вам. Нет ни малейшего сомнения, что в этом деле мы с вами — и вы, и я — стали жертвами обмана... который для меня уже не тайна.
   — Значит, вы, ваше величество, кого-то подозреваете?
   — Отвечайте на мои вопросы. Вы говорите, что брильянтов у вас уже нет?
   — Уже нет, — ответили оба ювелира.
   — Вам нет необходимости знать, кому я отдала их с тем, чтобы передать вам, — это мое дело… Но разве вы не видели... графиню де ла Мотт?
   — Простите, ваше величество, мы ее видели…
   — И она ничего не передавала вам... от моего имени?
   — Нет, ваше величество. Ее сиятельство сказала нам только: «Ждите».
   — Ну, а это письмо от меня... кто вам его вручил?
   — Это письмо? — переспросил Бемер. — Письмо, которое вы, ваше величество, держите в руках? Его принес нам ночью какой-то неизвестный курьер.
   — Пусть пошлют за графиней де ла Мотт, — спокойно сказала королева. — И вы никого не видели? — с той же невозмутимостью продолжала она. — Вы не видели господина де Роана?
   — Господина де Роана мы, конечно, видели, он заезжал, чтобы нанести нам ответный визит и узнать…
   — Прекрасно! — произнесла королева. — Остановимся на этом. Коль скоро господин кардинал де Роан все еще участвует в этом деле, вы напрасно пришли бы в отчаяние. Я догадываюсь: графиня де ла Мотт, сказав вам: «Ждите», должно быть, хотела… Вы только разыщите господина кардинала и повторите ему то, что сейчас сказали мне. Не теряйте времени и присовокупите, что мне все известно.
   — Вы разрешаете нам сообщить вашему величеству его ответ?
   — Я узнаю обо всем раньше вас, — сказала королева, — и я же выведу вас из затруднительного положения. Идите!
   Она отпустила их. Ею овладела тревога, и она посылала курьера за курьером к графине де ла Мотт.
   Мы не станем принимать участие в ее исследованиях и подозрениях. Напротив: мы покинем ее, чтобы получить полную возможность бежать вместе с ювелирами навстречу желанной истине. Кардинал был у себя и с неописуемой яростью читал записочку, которую графиня де ла Мотт прислала ему, как сообщала она, из Версаля. Письмо было суровое: оно отнимало у кардинала всякую надежду. Графиня настаивала на том, чтобы он больше ни о чем не помышлял, запрещала ему появляться в Версале запросто, взывала к его порядочности, требовала, чтобы он не возобновлял связь, «сделавшуюся невозможной».
   Перечитав эти слова, кардинал подскочил; он читал их по буквам; казалось, он требовал от бумаги отчета за суровость, с какой ее исписала жестокая рука.
   — Она кокетлива, капризна, вероломна! — в отчаянии восклицал он. — О, я отомщу ей!
   В эту самую минуту в его особняк вошли ювелиры. «Что это значит?» — подумал кардинал.
   — Впустите их, — приказал он.
   — Прежде всего, — увидев их, крикнул кардинал, — что означает эта наглая выходка, господа ювелиры, и что вам здесь надо?
   — Ваше высокопреосвященство! Мы не сошли с ума — мы ограблены!
   — А я-то тут при чем? — спросил де Роан. — Я же не лейтенант полиции!
   — Но ожерелье было у вас в руках, ваше высокопреосвященство, — рыдая, сказал Бемер, — вы вручите его Правосудию, ваше высокопреосвященство, вы…
   — У меня было ожерелье?.. — переспросил принц. — То самое ожерелье, которое украли?
   — Да, ваше высокопреосвященство.
   — Хорошо, а что говорит королева? — заинтересовавшись, спросил кардинал.
   — Королева направила нас к вам, ваше высокопреосвященство.
   — Это весьма любезно со стороны ее величества. Но что же я могу тут поделать, бедные вы мои?
   — Вы можете все, ваше высокопреосвященство: вы можете сказать, что с ним сделали.
   — Дорогой господин Бемер! Вы могли бы так со мной говорить, если бы я принадлежал к шайке грабителей, которые похитили ожерелье у королевы.
   — Ожерелье похитили не у королевы.
   — А у кого же? О Господи!
   — Королева отрицает, что оно было у нее.
   — Как отрицает? — в замешательстве переспросил кардинал. — Ведь у вас же есть ее расписка!
   — Королева говорит, что расписка подделана.
   — Полно, полно! — воскликнул кардинал. — Вы теряете голову, господа!
   — Королева не только все отрицает, не только утверждает, что ее расписка подделана, — она показала нам нашу расписку, доказывая, что ожерелье у нас.
   — Вашу расписку, — повторил кардинал. — А что же эта расписка?..
   — Такая же подделка, как и первая, ваше высокопреосвященство, вам это хорошо известно.
   — Подделка… Две подделки… И вы говорите, что мне это хорошо известно?
   — Конечно! Ведь вы приехали к нам и подтвердили то, что нам сказала графиня де ла Мотт, и вы, именно вы, прекрасно знаете, что мы действительно продали ожерелье и что оно было в руках у королевы.
   — Послушайте, — проводя рукой по лбу, заговорил кардинал, — мне кажется, что все это весьма серьезно. Попытаемся понять друг друга.