Дюма Александр. Ожерелье королевы

   Непреоборимый в своей антипатии, Людовик XVI, повернувшись к дверям спиной, поставил локти на письменный стол и взялся за голову: вошедшие могли его принять за постороннего.
   — Сударыня, — обратилась королева к Жанне, подведя ее к королю, — прошу вас, соблаговолите ответить, что вы делали в тот день, когда я посетила господина Месмера; извольте рассказать нам со всеми подробностями.
   Какая роль для Жанны! Для нее, чья проницательность угадала, что ее государыня нуждается в ней, для нее, чувствовавшей, что Мария-Антуанетта заподозрена напрасно и что можно оправдать ее, не уклоняясь от истины!
   Всякая другая женщина, убедившись в этом, уступила бы удовольствию объявить королеву невиновной, преувеличивая доказательства.
   Но Жанна была натурой столь бойкой, столь лукавой и столь сильной, что сосредоточилась на чистом впечатлении от этого происшествия.
   — Государь! — заговорила она, — Я побывала у господина Месмера из любопытства — так же, как бывает у него весь Париж. Зрелище показалось мне немного грубым. Я уже возвращалась, когда неожиданно, на пороге входной двери, увидела ее величество королеву, которую я имела честь видеть, не зная ее, за два дня до этого, ее величество королеву, чья щедрость обнаружила передо мной ее сан. Мне показалось, что появление ее величества королевы, пожалуй, неуместно в этом доме, где множество смехотворных болезней и исцелений выставляются напоказ. Я смиренно прошу прощения у ее величества королевы за то, что осмелилась столь вольно подумать о ее поведении, но это было озарение, женский инстинкт.
   Здесь она остановилась, изображая волнение, опустив голову и с неслыханным искусством приходя в такое состояние, которое предшествует слезам.
   Королева поблагодарила Жанну взглядом — именно этого взгляда последняя просила или, вернее, исподтишка подстерегала его.
   — Так что же? — спросила королева, — Вы слышали, государь?
   Король не шевельнулся.
   — Я не нуждаюсь в свидетельстве этой дамы, — заявил он.
   — Мне приказали говорить, — застенчиво заметила Жанна, — и я должна была повиноваться.
   — Довольно! — резко произнес Людовик XVI. — Когда королева что-либо утверждает, она не нуждается в свидетелях, чтобы проверить ее утверждение. Когда королева находится под моим покровительством, ей незачем искать поблизости еще кого-то, а она находится под моим покровительством С этими словами, уничтожившими графа Прованского, он поднялся с места.
   Королева не упустила случая присовокупить к словам короля пренебрежительную улыбку.
   Король повернулся к брату спиной и подошел поцеловать руку Марии-Антуанетты и принцессы де Ламбаль.
   Госпожа де Ламбаль вышла из кабинета первой, за ней последовала г-жа де ла Мотт, которую королева пропустила, и наконец удалилась сама королева, обменявшаяся с королем последним, почти ласковым взглядом.

Глава 14. У КОРОЛЕВЫ

   Выйдя из кабинета Людовика XVI, королева измерила всю глубину опасности, которой она подвергалась.
   Она оценила ту деликатность и сдержанность, какие вложила Жанна в свои импровизированные свидетельские показания, равно как и поистине замечательный такт, с которым после своего успеха она осталась в тени.
   И потому королева вместо того, чтобы принять предложение Жанны — засвидетельствовать ей свое почтение и удалиться, удержала ее любезной улыбкой.
   — Поистине это счастье, графиня, что вы помешали мне вместе с принцессой де Ламбаль войти к Месмеру, — заговорила она. — Вы только подумайте, какая гнусность: меня видели то ли у дверей, то ли в прихожей, и этим воспользовались как предлогом, чтобы раззвонить, что я была в том месте, которое называют залом припадков!
   — Однако, — заметила принцесса де Ламбаль, — как могло получиться, что агенты господина де Крона ошиблись, если присутствующие знали, что королева здесь? По-моему, тут какая-то тайна: ведь агенты лейтенанта полиции действительно утверждают, что королева была в зале припадков.
   — Это верно, — задумчиво произнесла королева. — Для господина де Крона тут нет никакой выгоды; он человек порядочный и он меня любит, но вот агенты могли быть подкуплены, дорогая Ламбаль. Вы же видите: у меня есть враги! Этот слух должен иметь какие-то основания. Расскажите нам все подробности, графиня.
   Жанна покраснела. Секрет был у нее в руках — секрет, одно слово о котором могло разрушить ее влияние на судьбу королевы.
   Открыв секрет, Жанна теряла возможность быть полезной и необходимой ее величеству. Это разрушило бы ее будущее, и она, как и в первый раз, решила быть сдержанной. Я — Ваше величество, — проговорила она, — там действительно находилась какая-то очень возбужденная женщина, у которой были судороги и бред. Но мне кажется вошла г-жа де Мизери.
   — Угодно ли вашему величеству принять мадмуазель де Таверне? — спросила горничная.
   — Ее? Ну конечно! Ах, какая церемонная! Никогда не нарушит этикет!.. Андре! Андре! Идите же к нам!
   — Ваше величество! Вы слишком добры ко мне, — с благодарностью отвечала Андре.
   Тут она заметила Жанну, которая, узнав вторую даму-немку из благотворительного учреждения, с притворной скромностью покраснела.
   Принцесса Ламбаль воспользовалась подкреплением, подоспевшим к королеве, чтобы вернуться в Со.
   Андре заняла место рядом с Марией-Антуанеттой, и ее спокойный, испытующий взгляд остановился на г-же де ла Мотт.
   — Так вот, Андре, — заговорила королева, — вот эта дама, к которой мы ездили в последний день заморозков.
   — Я узнала эту даму, — с поклоном отвечала Андре.
   — А знаете ли, — сказала ей королева, — что рассказали обо мне королю?
   — О да, я знаю, — отвечала Андре, — только что об этом рассказал его высочество граф Прованский.
   — Это прекрасный способ, — с гневом заявила королева, — распространять ложь, предварительно воздав должное правде… Но оставим это. Я вместе с графиней присутствовала при том, как излагались эти обстоятельства… Кто вам покровительствует, графиня?
   — Сначала мне покровительствовала славная женщина — госпожа де Буланвилье, — отвечала Жанна, — потом у меня был развращенный покровитель господин де Буланвилье.. Но с тех пор, как я вышла замуж, — никого! Никого! — произнесла она, весьма искусно подчеркнув последнее слово. — Ох, простите, я забыла благородного человека, великодушного принца…
   — Принца, графиня? Кто же он?
   — Господин кардинал де Роан.
   Королева сделала резкое движение в сторону Жанны.
   — Мой враг! — с улыбкой сказала она.
   — Но, сударыня, кардинал преклоняется перед вашим величеством, — по крайней мере, я так думаю, — и, если я не ошибаюсь, его уважение к августейшей супруге короля не уступает его преданности.
   — О, я верю вам, графиня! — возвращаясь к своей обычной веселости, подхватила Мария-Антуанетта. — Верю отчасти. Да, да, тому, что кардинал преклоняется.
   — Имею честь заверить ваше величество, что господин де Роан… — начала Жанна с серьезным видом и с проникающей в душу интонацией.
   — Отлично, отлично, — перебила ее королева. — Раз вы такая пылкая его защитница... раз вы его друг…
   — О сударыня! — произнесла Жанна с прелестным выражением почтения и целомудрия.
   — ..то вы знаете и я знаю, что кардинал меня обожает. Решено. Передайте ему, что я на него не сержусь.
   Эти слова, содержавшие в себе горькую иронию, глубоко проникли в испорченную душу Жанны де ла Мотт.
   Жанна, натура вульгарная и развращенная, увидела в проявлении гнева королевы досаду на поведение кардинала де Ровна.
   «Ее величество досадует, — сказала она себе. — А коль скоро есть досада, значит есть и еще кое-что».
   Рассудив, что противодействие прольет свет, она принялась защищать г-на де Роана со всей изобретательностью и со всем любопытством, коими природа, как добрая мать, столь щедро ее наделила.
   Королева слушала.
   «Она слушает», — сказала себе Жанна.
   Но вдруг в соседнем кабинете раздался чей-то молодой, громкий, жизнерадостный голос.
   — Это граф д'Артуа! — сказала королева. Андре тотчас же встала. Жанна намеревалась уехать, но принц так внезапно вошел в комнату, где находилась королева, что уйти было почти невозможно. Однако графиня де ла Мотт сделала то, что в театре называется «делает вид, что уходит».
   Заметив хорошенькую женщину, принц остановился и поздоровался с ней.
   — Графиня де ла Мотт, — представляя Жанну принцу, сказала королева. — Итак, вы вернулись с охоты на волков, — прибавила она, протягивая брату руку на английский манер, этот обычай снова вошел в моду.
   — Да, сестра, я славно поохотился: я убил их целых семь. Это поразительно! — отвечал принц. — Кстати, вам известно, что я заработал семьсот ливров?
   — Каким образом?
   — Имейте в виду, что за голову волка платят по сто ливров. Это дорого, но я охотно отдал бы двести за голову газетчика. А вы, сестра?
   — Ах, вы уже знаете эту историю? — спросила королева.
   — Мне рассказал ее граф Прованский. Ах, дорогая сестра, вот уж действительно вам повезло!
   — Вы называете это везением? Слышите, Андре?
   — Так вот: вы несправедливо обвиняете судьбу, — граф сделал пируэт, чтобы упасть на софу рядом с королевой, и продолжал, — ведь, в конце-то концов, вы спаслись после знаменитой истории с кабриолетом…
   — Раз! — считая на пальцах, произнесла королева.
   — Спаслись от чана…
   — Пусть так; я считаю. Два! Дальше?
   — И спаслись от истории на балу, — шепнул он ей на ухо.
   — На каком балу?
   — На балу в Опере.
   — Я вас не понимаю.
   Он расхохотался.
   — Какого же дурака я разыграл, заговорив с вами о секрете!
   Слова: «бал», «Опера» поразили слух Жанны. Она удвоила внимание.
   — Вовсе нет! Давайте объяснимся, — быстро возразила королева. — Вы говорите о какой-то истории в Опере. Что это значит?
   — Вы не были на последнем балу в Опере?
   — Я? — воскликнула королева. — На балу в Опере?
   — Разумеется, вы. Вы там были!
   — Быть может, вы меня там видели? — произнесла она с иронией, но все еще шутя.
   — Я вас там видел.
   — Почему же вы не скажете, что вы со мной разговаривали? Это было бы еще забавнее.
   — Клянусь честью, я уже собирался с вами заговорить, когда нас разлучила волна масок.
   — Вы с ума сошли!
   — Я был уверен, что вы мне это скажете. Я не должен был подавать виду, что мне все известно; это моя ошибка.
   Королева встала и в волнении сделала несколько шагов по комнате.
   Граф смотрел на нее с удивленным видом.
   — Друг мой, — обратилась она к юному принцу, — не будем шутить; у меня такой скверный характер, что, как видите, я уже теряю терпение; признайтесь сразу же, что вы хотели посмеяться надо мной, и я буду очень счастлива.
   — Так вот, сестра, — отвечал принц, — я сказал правду; почему вы не предупредили меня заранее?
   — Сударыни, — сказала она, — его высочество граф д'Артуа утверждает, что видел меня в Опере!
   — Вот как было дело, — произнес принц. — Я был там с маршалом де Ришелье, с господином де Калоном, с... да, честное слово, со всем светом! Ваша маска упала.
   — Моя маска?
   — Я собирался вам сказать; «Это более чем рискованно, сестра», но вы исчезли, увлекаемая кавалером, державшим вас под руку.
   — Кавалером? Боже мой! Вы сведете меня с ума! Королева провела рукой по лбу.
   — Когда это было? — спросила она.
   — В субботу, накануне моего отъезда на охоту. Утром, когда я уезжал, вы еще спали, а иначе я тогда сказал бы вам то, что сказал сейчас.
   — Боже мой! Боже мой! В котором же часу вы меня там видели?
   — Должно быть, часа в два — в три.
   — Положительно, либо я сошла с ума, либо вы.
   — Да не расстраивайтесь вы так!.. Никто ничего не узнал… Я было подумал, что вы с королем, но этот человек заговорил по-немецки, а король знает только английский.
   — Немец… Какой-то немец… О, у меня есть доказательство, брат! В субботу я легла в одиннадцать!
   Граф поклонился с улыбкой, как человек недоверчивый.
   — Я поверил бы вам, если бы вы, по крайней мере, разгневались, но что же делать? Если я и скажу вам «да», другие придут и скажут «нет».
   — Другие? Какие другие?
   — Черт возьми! Те, кто видел вас так же, как видел я!
   — Что же! Покажите мне их!
   — Сей же час!.. Филипп де Таверне здесь?
   — Брат! — вскричала Андре.
   — Он тоже был там, — ответил принц, — хотите расспросить его, сестра?
   — Да, да, хочу!
   Королева позвала слуг; за Филиппом пошли, побежали к его отцу, с которым он только что расстался после той сцены, которую мы уже описали.
   Филипп, оставшийся победителем на поле битвы после дуэли с Шарни, Филипп, который только что оказал услугу королеве, весело шагал к Версальскому дворцу.
   Его встретили по дороге. Ему передали приказ королевы. Он прибежал.
   Мария-Антуанетта бросилась к нему навстречу.
   — Вот что, — заговорила она, становясь напротив него, — способны ли вы сказать правду?
   — Да, сударыня, и неспособен солгать, — отвечал он.
   — В таком случае скажите... скажите откровенно... вы... вы видели меня в некоем общественном заведении неделю тому назад?
   — Да, видел, — отвечал Филипп.
   — Где же вы меня видели? — с ужасом спросила королева.
   Филипп промолчал.
   — О, не щадите меня! Мой брат утверждает, что видел меня на балу в Опере, а где видели меня вы?
   — Как и его высочество граф д'Артуа, на балу в Опере.
   Королева, словно пораженная молнией, упала на софу.
   — Вы заставили меня вспомнить, — заговорил граф д'Артуа, — что в то мгновение, когда я вас увидел и понял, что голубое домино — не король, я подумал, что это племянник господина де Сюфрена. Как зовут этого храброго офицера, который совершил подвиг с флагом? Вы так хорошо приняли его на днях, что я решил, будто это ваш почетный кавалер.
   Королева покраснела, Андре побледнела, как смерть. Обе переглянулись и, заметив это, вздрогнули.
   Филипп стал мертвенно бледен.
   — Господин де Шарни, — прошептал он.
   — Но, — продолжал граф д'Артуа, — я очень скоро понял, что ошибся, так как де Шарни вскоре представился моему взору. Он был там, рядом с Ришелье, и оказался напротив вас, сестра, как раз в то мгновение, когда ваша маска упала.
   — И он меня видел? — теряя всякую осторожность, воскликнула королева
   — Если только он не слепой, — отвечал принц. Королева с жестом отчаяния снова тряхнула колокольчиком.
   — Что вы делаете? — спросил принц.
   — Хочу расспросить также и господина де Шарни и испить чашу до дна.
   Филипп, сердце которого разрывалось, подошел к Андре, внимательно смотревшей в окно, выходившее на цветочные клумбы.
   — В чем дело? — бросаясь к ней, спросила королева.
   — Говорят, что господин де Шарни болен, но я его вижу.
   Королева, забыв обо всем на свете, распахнула створки и окликнула его:
   — Господин де Шарни!
   Он поднял голову, взглянул на окно и, растерявшись от удивления, направился ко дворцу.

Глава 15. АЛИБИ

   Вошел де Шарни, немного бледный, но державшийся прямо и, по-видимому, не страдающий.
   — Вы не бережете своего здоровья, — совсем тихо промолвил Филипп противнику. — Выйти раненым! Вы просто хотите умереть!
   — Оцарапавшись о куст в Булонском лесу, не умирают, — отвечал Шарни, в восторге от того, что наносит врагу моральный укол, более чувствительный, нежели рана, нанесенная шпагой.
   Королева подошла к ним и положила конец этой беседе, которая представляла собой скорее двойное «a parte» ^{note 38}, нежели диалог.
   — Господин де Шарни! — заговорила она. — Эти господа говорят, что вы были на балу в Опере?
   — Да, ваше величество, — с поклоном отвечал Шарни.
   — Отлично. Вы меня видели?
   — Да, ваше величество, в то самое мгновение, когда маска, к несчастью, упала.
   Мария-Антуанетта нервно комкала в руках кружево косынки.
   — Посмотрите на меня хорошенько; вы вполне уверены в этом? — произнесла она голосом, в котором более тонкий наблюдатель уловил бы готовые разразиться рыдания.
   — Черты лица вашего величества запечатлены в сердцах всех ваших подданных. Увидеть ваше величество однажды значит запечатлеть вас в памяти навсегда.
   Филипп посмотрел на Андре; Андре взглянула в глаза Филиппу. Эти две ревности, два горя, составили некий печальный союз — В это верят! В это верят! — воскликнула королева от гнева потерявшая голову; упав духом, она рухнула в кресло, украдкой вытирая кончиком пальца след слезы, которую гордость зажгла у края ее глаза. Внезапно она поднялась с места.
   — Сударыня, король! — сказал Филипп своим грустным голосом.
   — Король! — сказал лакей в передней.
   — Король? Тем лучше! О, король — это мой единственный друг, король не признал бы меня виновной, даже если бы и поверил, что меня видели на месте преступления; король здесь — желанный гость.
   Вошел король. Его спокойный взгляд составлял контраст со смятением и волнением людей, окружавших королеву.
   — Государь! — воскликнула она. — Вы пришли кстати! Государь! Еще одна клевета, еще одно оскорбление, с которым нужно сразиться!
   — В чем дело? — пройдя вперед, спросил Людовик XVI.
   — Новый слух, отвратительный слух. Он будет распространяться! Помогите, помогите мне — на сей раз меня обвиняют не враги, а друзья.
   — Друзья?
   — Вот эти господа! Мой брат... простите: граф д'Артуа, господин де Таверне, господин де Шарни уверяют, уверяют меня, что они видели меня на балу в Опере!
   — На балу в Опере! — нахмурив брови, воскликнул король.
   Страшная тишина проплыла над этим собранием.
   Госпожа де ла Мотт видела мрачную тревогу короля. Она видела смертельную бледность королевы. Одним словом она могла прекратить эти страдания; одним словом она могла уничтожить все обвинения в прошлом и спасти королеву в будущем.
   Но ее сердце не подсказало ей этого; выгода удержала ее. Она сказала себе, что еще не время, что она уже солгала по поводу чана, что, отрекшись от сказанного, обнаружив, что один раз уже солгала, показав королеве, что бросила ее при первом обвинении, новая фаворитка погубит себя с первого раза: она срежет зеленые ростки всех выгод своего будущего фавора; она промолчала.
   Король повторил с глубоко встревоженным видом:
   — На балу в Опере? Кто это сказал? Граф Прованский знает об этом?
   — Но это неправда! — вскричала королева с интонацией отчаявшейся невинности. — Это неправда! Все поклонились.
   — Послушайте! — вскричала королева. — Пусть приведут моих людей, весь свет, пусть их спросят! Бал состоялся в субботу?
   — Да.
   — Что же я делала в субботу? Пусть мне это скажут. Честное слово, я схожу с ума, и если так будет продолжаться, я сама поверю в то, что поехала на этот мерзкий бал в Опере, но если бы я и поехала туда, господа, я призналась бы в этом.
   Внезапно король с расширившимися глазами, со смеющимся лицом, с протянутыми руками подошел поближе.
   — В субботу? — спросил он. — В субботу, господа?
   — Да, государь.
   — Так вот, — все спокойнее и спокойнее, все веселее и веселее продолжал король, — об этом надо спросить не кого иного, как вашу горничную Мари. Быть может, она вспомнит, в котором часу я пришел к вам в тот вечер. По-моему, это было часов в одиннадцать.
   — Ах, да! — охмелев от радости, воскликнула королева. — Верно, государь!
   — Вот так так! — ошалев от удивления и от радости одновременно, произнес граф д'Артуа. — Я куплю себе очки, но, клянусь Богом, я не отдал бы этой сцены и за миллион. Ведь правда, господа?
   Филипп, бледный как смерть, прислонился к панели. Шарни, холодный и бесстрастный, вытирал лоб, покрытый потом.
   — Карл! Я иду с вами, — в последний раз поцеловав королеву, обратился король к графу д'Артуа. Филипп не шевельнулся.
   — Господин де Таверне! — строго заметила королева, — разве вы не сопровождаете его высочество графа д'Артуа?
   Филипп внезапно выпрямился. Кровь прилила к его вискам. Он чуть не потерял сознание. У него едва хватило сил поклониться, посмотреть на Андре, бросить ужасный взгляд на Шарни и подавить выражение безумного горя.
   Он вышел.
   Королева удержала подле себя Андре и де Шарни.
   Мы не сумели бы вкратце описать положение Андре, очутившейся между братом и королевой, между дружбой и ревностью, если бы не замедлили ход той драматической сцены, счастливой развязкой которой оказалось появление короля.
   И, однако, ничто не заслуживает нашего внимания в большей степени, нежели страдания молодой девушки.
   Когда морозным вечером она повстречалась с Шарни, когда она увидела, что взгляд молодого человека с интересом останавливается на ней и мало-помалу обволакивает ее симпатией, она уже не могла проявлять ту сдержанность, с которой она относилась ко всем своим поклонникам. Для этого мужчины она была женщиной. Он пробудил в ней молодость и гальванизировал мертвую.
   И потому-то мадмуазель де Таверне внезапно горячо привязалась к этому воскресителю, который снова заставил ее ощутить свою жизнеспособность. И потому-то она была счастлива, когда смотрела на этого молодого человека. И потому-то она была несчастна, когда думала о том, что другая женщина может подрезать крылья ее лазурной мечте, отобрать у нее эту грезу, с трудом проникшую в золотую дверь.
   Мадмуазель де Таверне, не желавшая, чтобы королева оставалась наедине с Шарни, больше не помышляла о том, чтобы принять участие в разговоре после того, как отослали ее брата.
   Несколько минут королева молчала. Она не знала, как завязать новый разговор после столь щекотливого объяснения, которое только что произошло.
   Шарни, казалось, страдал, и это не было неприятно королеве.
   Наконец Мария-Антуанетта нарушила молчание, отвечая одновременно и на свою мысль, и на мысль присутствующих:
   — Все это говорит о том, — неожиданно начала она, — что у нас нет недостатка во врагах. Можно ли поверить, что при французском дворе происходят такие отвратительные истории?
   Андре с тревогой ожидала ответа молодого человека: она боялась, что он ответит сердечным утешением, о котором, казалось, просила королева.
   Но вместо этого Шарни вытер лоб платком, ища точку опоры в спинке кресла, и побледнел.
   Королева посмотрела на него.
   — Здесь слишком жарко, правда? — спросила она. Де ла Мотт отворила окно своей маленькой ручкой, которая дернула оконную задвижку так, как это сделала бы сильная мужская рука. Шарни с наслаждением вдыхал свежий воздух.
   — Господин де Шарни привык к морскому ветру, он задохнется в версальских будуарах.
   — Не в этом дело, сударыня, — отвечал Шарни, — но в два часа я должен быть на службе, если, конечно, ваше величество не прикажет мне остаться…
   — Нет, нет, — сказала королева, — мы знаем, что значит приказ. Не правда ли, Андре?
   С этими словами она повернулась к Шарни.
   — Вы свободны, — слегка уязвленным тоном произнесла она и жестом отпустила молодого офицера.
   Шарни поклонился как человек, который торопится, и исчез за стенным ковром.
   Через несколько секунд в прихожей послышалось что-то вроде стона и шум, который возникает, когда столпится несколько человек Королева находилась подле двери — то ли случайно, то ли потому, что хотела проследить глазами за Шарни, поспешное отступление которого показалось ей странным. Она подняла стенной ковер, слабо вскрикнула и, казалось, готова была выбежать.
   Но Андре, которая не спускала с нее глаз, очутилась между нею и дверью.
   Госпожа де да Мотт вытянула шею.
   Между королевой и Андре оставалось небольшое пространство, и в нем де ла Мотт смогла увидеть лежащего без сознания де Шарни, которому слуги и караульные оказывали помощь.
   Нахмурив брови, Мария-Антуанетта в раздумье отошла от двери и снова уселась в кресло. Ее снедала мрачная тревога, которая следует за каждым сильным волнением. Можно было подумать, что она от всего отрешилась и никого не видит.
   Хотя Андре по-прежнему стояла, прислонившись к стене, она казалась не менее рассеянной, нежели королева.
   На минуту воцарилось молчание.
   — Вот что представляется мне странным, — произнесла королева так громко и так внезапно, что ее слова заставили вздрогнуть обеих ее удивленных собеседниц — до того неожиданно прозвучали эти слова:
   — Господин де Шарни, казалось мне, все еще подозревает… Тут она гневно всплеснула руками.
   — Но в конце-то концов, — вскричала она, — если он видел, почему бы ему и не поверить? Видел и граф д'Артуа, видел и господин Филипп — по крайней мере, так он сказал, — видели все, и понадобилось слово короля, чтобы люди поверили или, вернее, сделали вид, что поверили! О, за всем этим что-то кроется, и это что-то должна выяснить я, раз никто об этом не думает! Не правда ли, Андре, я должна поискать и найти причину всего этого? Ведь в конце-то концов, — продолжала королева, — они говорили, что видели меня и у Месмера!
   — Но вы, ваше величество, были там! — улыбаясь, поспешила заметить графиня де ла Мотт.
   — Верно, — отвечала королева, — но я не делала ничего такого, о чем говорится в этом памфлете. И потом меня видели в Опере, где духу моего не было!
   Она задумалась.
   — О! — внезапно воскликнула она с живостью, — истина у меня в руках!
   — Истина? — пролепетала графиня.
   — Тем лучше, — произнесла Андре.