Дюма Александр. Ожерелье королевы

   Он расположился в этой конуре, спрятал кредитки под плитку пола, поставил на нее ножку кровати и улегся, обливаясь потом и ругаясь, перемежая богохульства с изъявлениями благодарности Меркурию, испытывая отчаянную тошноту от сладкого вина, настоенного на корице, — напитка, весьма пригодного для того, чтобы вызвать выделение пота на коже и уверенность в душе.
   Он был уверен, что полиция не найдет его. Он был уверен, что никто не отберет у него деньги.

Глава 22. ГЛАВА, В КОТОРОЙ МАДМУАЗЕЛЬ ОЛИВА НАЧИНАЕТ СПРАШИВАТЬ СЕБЯ О ТОМ, ЧТО ЖЕ ХОТЯТ С НЕЙ СДЕЛАТЬ

   Босир действительно увидел в карете не кого иного, как мадмуазель Оливу, сидящую рядом с человеком, которого он не узнал, так как видел только однажды, но которого узнал бы, если бы увидел дважды; Олива, как обычно, была на прогулке в Люксембургском саду.
   В ту минуту, когда она расплачивалась за свой стул ^{note 39}, намереваясь вернуться домой, и улыбалась хозяину садового ресторанчика, постоянной посетительницей которого она была, на одной из аллей появился Калиостро; он подбежал к ней и взял ее за руку.
   Она тихонько вскрикнула.
   — Куда вы направляетесь? — спросил он.
   — На улицу Дофины, к себе домой!
   — Это будет на руку людям, которые вас там ждут, — проговорил господин. — Там вас арестуют, моя дорогая!
   — Арестуют? Меня?
   — Несомненно. Двенадцать человек, которые вас поджидают, — это стрелки де Крона.
   Олива вздрогнула: некоторые люди всегда пугаются неожиданных вещей.
   Тем не менее, несколько глубже погрузившись в свою совесть, она собралась с силами.
   — Я ничего не сделала, — заявила она. — За что же меня арестуют?
   Олива остановилась, бледная и взволнованная.
   — Вы играете со мной, как кошка с несчастной мышью, — продолжала она.
   — Послушайте: если вы что-то знаете, скажите мне! Ведь они имеют зуб на Босира?
   Она остановила на Калиостро умоляющий взгляд.
   — Невелика хитрость узнать об этом!.. Я продолжаю. Я отношусь к вам с участием и желаю вам добра, а уж остальное вас не касается. Идемте на улицу Анфер! Быстро! Там вас ждет моя карета.
   С этими словами он довел Оливу до ограды, отделявшей сад от улицы Анфер. Подъехавшая карета взяла эту пару и довезла Калиостро и Оливу на улицу Дофины, к тому месту, где их обоих заметил Босир.
   Олива разглядела полицейских, увидела свой дом, подвергшийся вторжению, и в то же мгновение бросилась в объятия своего покровителя с таким отчаянием, которое могло бы растрогать любого, только не этого железного человека.
   Он ограничился тем, что сжал руку молодой женщины и, опустив шторку, скрыл ее самое.
   — Спасите меня! Спасите меня! — повторяла тем временем несчастная девушка.
   — Обещаю, — произнес он.
   — Я вверяю себя вам, делайте со мной, что хотите, — с ужасом отвечала она.
   Он отвез ее на улицу Нев-Сен-Жиль, в тот самый дом, где, как мы видели, он принимал Филиппа де Таверне.
   Устроив ее в небольшом помещении на третьем этаже, подальше от прислуги и от всякого надзора, он сказал:
   — Нужно устроить так, чтобы вы стали счастливее, чем будете здесь.
   Он поцеловал ей руку и направился к выходу.
   — Ах! — воскликнула она. — Главное, принесите мне известия о Босире!
   — Это прежде всего, — отвечал граф и запер ее в комнате.
   — Если поселить ее, — спускаясь с лестницы, задумчиво говорил он себе, — в доме на улице Сен-Клод, то это будет осквернением дома. Но необходимо, чтобы ее не видел никто, а в этом доме ее никто не увидит. Если же, напротив, понадобится, чтобы некая особа ее заприметила, то эта особа заприметит ее в доме на улице Сен-Клод. Что ж, принесем еще и эту жертву! Погасим последнюю искру факела, горевшего в былое время!

Глава 23. ПУСТОЙ ДОМ

   Калиостро в одиночестве очутился у старого дома на улице Сен-Клод, который наши читатели, должно быть, еще не совсем забыли. Когда он остановился у дверей, уже спустилась ночь. Можно было видеть лишь редких прохожих на проезжей части бульвара.
   Когда калитка открылась, глазам Калиостро представился пустой двор, поросший мхом, словно кладбище.
   Он запер за собой калитку, и ноги его увязли в густом, непокорном бурьяне, который завоевал даже мощеную площадь.
   Он поднялся на крыльцо, которое тряслось у него под ногами, и с помощью запасного ключа проник в громадную переднюю.
   Дыхание смерти яростно сопротивлялось жизни; тьма убивала свет.
   Граф продолжал свой путь.
   В этом восхождении его повсюду сопровождало некое воспоминание или, лучше сказать, некая тень, и когда свет вычерчивал на стенах движущийся силуэт, граф вздрагивал, думая, что его тень — это чужая тень, воскресшая, чтобы тоже посетить таинственное место.
   Так шествуя, так грезя, он дошел до плиты камина, который служил проходом из оружейной палаты Бальзамо в благоухающее убежище Лоренцы Феличани.
   Стены были голые, комнаты пусты. В зияющем очаге лежала огромная груда золы, в которой там и сям еще сверкали брусочки золота и серебра.
   Каждый, кому была неизвестна печальная история Бальзамо и Лоренцы, не мог бы не сожалеть об этом разрушении. Все в этом доме дышало униженным величием, угасшим блеском, утраченным счастьем.
   Калиостро проникся этими думами. Человек спустился с высот своей философии, чтобы отразиться в малом мире нежности и человечности, который зовется душевным движением и который не принадлежит рассудку.
   «Да, этот дом будет осквернен. Что я говорю? Он уже осквернен! Я снова отворил двери, я осветил стены, я видел внутренность могилы, я разрыл золу смерти.
   Пусть так! Но все это осквернение совершится с некоей целью, с целью послужить моему делу! И если от этого проиграет Бог, Сатана от этого только выиграет».
   И он поспешно написал на своих табличках следующие строки:
   «Господину Ленуару, моему архитектору.
   Вычистить двор и вестибюли; реставрировать каретные сараи и стойла; снести внутренний павильон; уменьшить дом до двух этажей; срок — неделя»
   — А теперь, — сказал он, — посмотрим, хорошо ли видно отсюда окно маленькой графини.
   Он подошел к окну третьего этажа.
   Отсюда его взгляд охватывал поверх ворот весь фасад дома на противоположной стороне улицы Сен-Клод.
   Напротив, самое большее в шестидесяти футах, видно было помещение, занимаемое Жанной де ла Мотт.
   — Обе женщины увидят Друг друга, это неизбежно, — сказал Калиостро. — Отлично!
   Он взял фонарь и спустился по лестнице.
   Через час он вернулся к себе домой и отправил архитектору смету.
   Через неделю дом был реставрирован, как приказывал Калиостро.

Глава 24. ЖАННА-ПОКРОВИТЕЛЬНИЦА

   Через два дня после своего визита к Бемеру де Роан получил записочку:
   «Его высокопреосвященство, господин кардинал де Роан, без сомнения, знает, где он отужинает сегодня вечером».
   — Это от маленькой графини, — понюхав бумажку, сказал он. — Я пойду.
   Вот с какой целью графиня де ла Мотт просила кардинала о свидании.
   Из пятерых лакеев, состоявших на службе у его высокопреосвященства, она выделила одного, черноволосого, кареглазого, со свежим сангвиническим цветом лица, к каковому цвету подмешивалась изрядная доля цвета желчи, Для наблюдательницы это были все признаки натуры деятельной, толковой и упрямой.
   Она послала за этим человеком, и в течение четверти часа получила от его податливости и его проницательности все, что хотела.
   Этот человек проследил за кардиналом и доложил Жанне, что видел, как его высокопреосвященство дважды на протяжении двух дней отправлялся к Бемеру и Босанжу.
   Ожерелье будет продано Бемером.
   И куплено де Роаном! И он ни словом не обмолвился об этом своей наперснице, своей любовнице!
   Симптом был серьезен. Жанна наморщила лоб, закусила свои тонкие губы и написала кардиналу записку, которую мы только что прочитали.
   Вечером явился де Роан.
   — Сначала и прежде всего, ваше высокопреосвященство, — начала Жанна,
   — меня разбирает охота поссориться с вами.
   — Ссорьтесь, графиня!
   — Вы не питаете ко мне доверия, другими словами — уважения.
   — Я? Но докажите. Бога ради!
   — Вот вам доказательства: это то, что произошло в Версале; желание некоей дамы — это желание королевы; исполнение желания королевы — это совершенная вами вчера у Бемера и Босанжа покупка их знаменитого ожерелья.
   — Графиня! — пролепетал задрожавший и побледневший кардинал.
   Жанна устремила на него свой ясный взгляд.
   — Послушайте, — заговорила она, — почему вы на меня так смотрите? Почему у вас такой донельзя испуганный вид? Разве вы вчера не заключили сделку с ювелирами, проживающими на набережной д'Эколь?
   — Вы очень любезная женщина, графиня, и говорить с вами о делах — сплошное удовольствие. Я же сказал, что вы угадали!.. Вам известно, что я питаю кое к кому почтительнейшую привязанность?
   — Я видела это на балу в Опере, принц!
   — Эта привязанность никогда не будет разделена. Но Боже меня сохрани поверить в это!
   — Так вот, ваше высокопреосвященство: королева не любит вас.
   — В таком случае, я погиб! Никакое ожерелье тут не поможет!
   — А вот тут вы можете и ошибиться, принц.
   — Ожерелье куплено!
   — По крайней мере, королева увидит, что если она вас не любит, то ее любите вы.
   — И что же дальше, графиня?
   — А дальше все очень просто.
   — Что я должен делать?
   — Ничего. Подождите меня.
   — А куда вы едете?
   — В Версаль.
   — Когда?
   — Завтра.
   — И я получу ответ?
   — Тотчас же.
   — Ну что ж, моя покровительница, полагаюсь на вас!
   — Предоставьте мне поле действий.

Глава 25. ЖАННА, ПОЛЬЗУЮЩАЯСЯ ПОКРОВИТЕЛЬСТВОМ

   Обладательница такой тайны, обогащенная таким будущим, имеющая столь мощную поддержку с обеих сторон, Жанна ощущала в себе достаточно силы, чтобы победить весь мир.
   Она дала себе двухнедельную отсрочку, прежде чем всеми зубами впиться в сочную кисть, которую судьба повесила у нее над головой.
   Настал день, когда Жанна одним прыжком очутилась в Версале. У нее не было уведомления о соизволении на аудиенцию, но ее вера в свое счастье стала такой крепкой, что она уже не сомневалась, что этикет склонится перед ее желанием.
   Она оказалась права.
   Скоро она очутилась перед государыней.
   Мария-Антуанетта была серьезна и, по-видимому, в неважном расположении духа, быть может, именно потому, что она уж слишком покровительствует графине этим неожиданным приемом.
   — Ваше величество! — заговорила Жанна, — я в большом затруднении.
   — Как так?
   — Ваше величество! Вы знаете, — по-моему, я говорила вам об этом, — сколь велико благорасположение ко мне господина кардинала, которому я стольким обязана?
   Королева нахмурила брови.
   — Нет, не знаю, — ответила она.
   — Так вот, позавчера его высокопреосвященство оказал мне честь своим посещением.
   — Ах, вот как!
   — Я сказала ему, что несколько дней назад вы, ваше величество, дали мне крупную сумму денег; что королеве случалось поступать таким образом, по крайней мере, тысячу раз в течение двух лет и что если бы королева была не столь мягкосердечна и не столь щедра, в ее кассе было бы два миллиона, благодаря которым никакие соображения не помешали бы ей взять себе это великолепное брильянтовое ожерелье, от которого она так благородно, так мужественно, так несправедливо отказалась.
   Королева покраснела и устремила взгляд на Жанну.
   — Да, — сказала она, — ожерелье великолепно; я хочу сказать: оно было великолепным, и мне очень приятно, что женщина со вкусом похвалила меня за то, что я от него отказалась.
   — Я увидела, что, узнав, как героически вы пожертвовали ожерельем, господин де Роан побледнел.
   — Побледнел?
   — На мгновение глаза его наполнились слезами. Я не знаю, такой ли уж красавец-мужчина господин де Роан, такой ли он истинный вельможа, как это утверждают многие, но я знаю, что в то мгновение лицо его, освещенное сиянием его души и залитое слезами, исторгнутыми у него вашим великодушным бескорыстием... да что я говорю! вашим возвышенным самоотречением, это лицо никогда не изгладится из моей памяти.
   Королева на минуту остановилась, чтобы вылить воду из клюва золоченого лебедя, погрузившегося в ее мраморную ванну.
   — Продолжите, — произнесла она.
   — Ваше величество! Вы приводите меня в оцепенение; ваша скромность, которая побуждает вас отвергать даже хвалу…
   — Хвалу кардинала? О да!
   — Но почему же?
   — Потому, что она мне подозрительна, графиня.
   — Мне не подобает, — с глубоким уважением заговорила Жанна, — защищать того, кто был так несчастен, что впал в немилость у вашего величества. Не усомнимся в том ни на минуту — он виновен, ибо он неприятен королеве.
   — Господин де Роан мне не неприятен — он оскорбил меня. Но я королева и христианка и, следовательно, вдвойне склонна забывать оскорбления, Королева произнесла эти слова с такой величественной добротой, которая была присуща только ей.
   Жанна промолчала.
   — Вы больше ничего не скажете?
   — Я буду находиться под подозрением у вашего величества, я навлеку на себя вашу немилость, я заслужу порицание вашего величества, если выскажу мнение, которое вас заденет.
   — Вы горячо любите господина де Роана, графиня; я больше не стану нападать на него в вашем присутствии. Королева рассмеялась.
   — Я предпочитаю ваш гнев вашим насмешкам, — отозвалась Жанна. — Господин кардинал питает к вам чувство столь почтительное, что, я уверена, если бы он увидел, что королева смеется над ним, он бы умер!
   — Ого! Значит, он сильно изменился.
   — Знаете, ваше величество, — начала свою выразительную, полную огня и увлечения речь Жанна, — то, что сделал господин де Роан, изумительно, это поступок великодушный, поступок, совершенный от всего сердца, это прекрасный поступок; душа, подобная душе вашего величества, не может удержаться от сочувствия всему, что прекрасно и что исполнено глубокого чувства. Признаюсь, узнав от меня о временном безденежье вашего величества, господин де Роан сейчас же воскликнул: «Как! Французская королева отказывается от того, от чего не осмелилась бы отказаться жена откупщика?» Господин де Роан еще не знал, что португальский посол торгуется о цене на эти брильянты. Я рассказала ему и об этом. Его негодование усилилось. «Это уже вопрос не о том, чтобы доставить удовольствие королеве, — заметил он, — это вопрос королевского достоинства». И внезапно покинул меня. Час спустя я узнала, что он купил эти брильянты.
   — За полтора миллиона?
   — За миллион шестьсот тысяч.
   — Ас какой же целью он их купил?
   — Чтобы эти брильянты, коль скоро они не могут принадлежать вашему величеству, по крайней мере, не достались другой женщине.
   Мария-Антуанетта задумалась, и ее благородное лицо позволяло видеть без единого облачка все, что происходило у нее в душе.
   — Господин де Роан вел себя великодушно, — сказала она, — это благородный поступок и деликатная самоотверженность.
   Графиня де ла Мотт жадно впитывала в себя ее слова.
   — Поблагодарите же господина де Роана, — продолжала королева.
   — Непременно, сударыня!
   — Вы прибавите, что господин де Роан доказал мне свою дружбу, что от дружбы я принимаю все и что долг платежом красен. Таким образом, я принимаю не дар господина де Роана…
   — Но что же в таком случае?
   — Его аванс… Господин де Роан пожелал выдать деньги авансом или в кредит, чтобы доставить мне удовольствие. Я возвращу ему долг. Бемер, я думаю, просил заплатить наличными?
   — Двести пятьдесят тысяч ливров.
   — Это деньги за три месяца из того пенсиона, который назначил мне король. Сегодня утром мне прислали их авансом, я знаю, но, так или иначе, прислали. Откройте, пожалуйста, вон тот ящик. Видите там бумажник?
   — Вот он, ваше величество.
   — В нем двести пятьдесят тысяч ливров. Пересчитайте! Жанна пересчитала.
   — Отдайте их кардиналу. Поблагодарите его. Скажите ему, что я устрою так, чтобы ежемесячно выплачивать ему таким же способом. Проценты будут установлены. Таким образом я получу ожерелье, которое мне так понравилось, и если мне придется ограничить свои расходы, я, по крайней мере, не ограничу расходы короля.
   Минуту она собиралась с мыслями.
   — И тем самым я выигрываю, — продолжала она, — узнав, что у меня есть деликатный друг, который оказал мне услугу…
   Она снова остановилась.
   — и... подруга, которая меня разгадала, — закончила она, протягивая Жанне руку, к которой та устремилась.
   Так как она хотела выйти, королева, снова поколебавшись, сказала совсем тихо, словно боялась произнести эти слова:
   — Графиня! Уведомите господина де Роана, что он будет в Версале желанным гостем и что я хочу поблагодарить его.
   Жанна выскочила из покоев королевы даже не хмельная, а безумная от радости и удовлетворенной гордости.
   Она сжимала купюры так, как сжимает ястреб похищенную добычу.

Глава 26. БУМАЖНИК КОРОЛЕВЫ

   Кардинал еще не вышел из дому, когда графиня де ла Мотт появилась в самом центре его особняка и его окружения.
   Она объявила о своем прибытии более церемонно, чем сделала это у королевы.
   — Вы из Версаля? — спросил он.
   — Да, ваше высокопреосвященство.
   — Ах, графиня, вы говорите это с таким видом…
   — Вы хотели, чтобы я увидела королеву?
   — Да.
   — Я ее видела. Вы хотели, чтобы она позволила мне заговорить о вас, она, которая неоднократно обнаруживала свою к вам неприязнь и неудовольствие при одном вашем имени?
   — Вернее, вы были так добры, что заговорили с ней обо мне?
   — Это требует объяснений.
   — Не говорите мне больше ни слова, графиня, — я вижу какое отвращение питает ко мне ее величество…
   — Да нет, не такое уж отвращение!!! Я осмелилась заговорить об ожерелье.
   — Вы сказали ей, что я преподнесу ей эти брильянты?
   — Она отказалась наотрез…
   — Я погиб!
   — Отказалась принять их в подарок — это да, но ссуду…
   — Ссуду… Вы так тонко повернули это предложение?
   — Так тонко, что она его приняла.
   — Я, я предоставляю ссуду королеве!.. Графиня, может ли это быть?
   — Это больше, чем если бы вы их просто подарили.
   — В тысячу раз!
   — Я так и думала. Тем не менее ее величество это принимает.
   Кардинал поднялся, потом снова сел. Потом опять встал, подошел к Жанне и взял ее за руку.
   — Не обманывайте меня, — сказал он. — Подумайте, что одно ваше слово может сделать меня последним из людей.
   — Страстями не играют, ваше высокопреосвященство; подавно не играют с тем, что может стать смешным; люди же вашего ранга и ваших достоинств не могут стать смешными.
   — Это верно! Но тогда то, что вы мне сказали..
   — ..абсолютная истина.
   — И у меня с королевой общая тайна?
   — Да, тайна... пагубная тайна.
   Кардинал снова подбежал к Жанне и нежно сжал ей руку.
   — Королева приказала мне передать вам, что она будет рада видеть вас в Версале.
   Неосторожная Жанна едва успела выговорить эту фразу, как кардинал побледнел, словно юноша при первом поцелуе.
   Неуверенной, как у пьяного, походкой он добрел до кресла, стоявшего поблизости от него.
   «Ах вот оно что! — подумала Жанна. — Да это куда серьезнее, чем я думала! Я мечтала о герцогстве, о пэрстве, о ста тысячах ливров ренты, а получу княжество и полмиллиона ренты, ибо де Роан томим не честолюбием и не алчностью — он томим любовью!»
   Де Роан скоро оправился. Радость — не из тех болезней, которые протекают долго, а так как это был человек сильный духом, он счел приличным заговорить с Жанной о делах, чтобы заставить ее забыть, что сейчас он говорил о любви.
   Она ему не мешала.
   — Друг мой, — сказал он, сжимая графиню в объятиях, — как же хочет поступить королева с этой ссудой, которую вы ей предложили?
   — Она хочет заплатить вам так же, как заплатила бы Бемеру, с той лишь разницей, что, если бы она купила брильянты у Бемера, об этом узнал бы весь Париж, а после знаменитой фразы о корабле это невозможно, и что если бы она сделала кислую мину королю, сделала бы гримасу вся Франция. Итак, королева хочет приобрести брильянты в рассрочку и в рассрочку же уплатить долг. Вы представите ей эту возможность; вы будете ее молчаливым, ее платежеспособным кассиром в том случае, если она Окажется в затруднительном положении, вот и все; она счастлива, она платит — не требуйте большего.
   — Она платит… Каким же образом? Жанна спокойно порылась в кармане и вытащила оттуда бумажник ее величества.
   — Что это? — спросил де Роан.
   — Бумажник, в котором двести пятьдесят тысяч ливров кредитными билетами.
   Из пачки с двумястами пятьюдесятью тысячами ливров, которые дала королева, двадцать пять тысяч ливров, он сунул в руку Жанне.
   — Отлично, ваше высокопреосвященство: даром ничто не дается. Мне приятно, что вы подумали обо мне.
   — Так будет всегда, — целуя ей руку, заверил кардинал.
   — Я отвечу вам тем же, — сказала Жанна. — До скорой встречи в Версале, ваше высокопреосвященство!
   И она удалилась, предварительно вручив кардиналу перечень сроков платежа, назначенных королевой; в первый срок, который должен был наступить через месяц, платеж составлял сумму в пятьсот тысяч ливров.

Глава 27. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЧИТАТЕЛЬ ЗНАКОМИТСЯ С ДОКТОРОМ ЛУИ

   Быть может, наши читатели, памятуя, в каком затруднительном положении мы оставили де Шарни, будут нам признательны, если мы проведем их в ту переднюю малых версальских апартаментов, куда храбрый моряк, который никогда не боялся ни людей, ни стихий, бежал из страха потерять сознание в присутствии трех женщин: королевы, Андре и графини де ла Мотт.
   Дойдя до середины передней, молодой офицер упал в обморок, а через несколько минут пришел в себя, не подозревая о том, что королева это видела.
   Король, который из своих апартаментов направлялся к галерее, вошел в переднюю; король остановился: он увидел человека, повалившегося на подоконник, да так, что это встревожило трех караульных, которые оказывали ему помощь и которые не привыкли к тому, чтобы у них на глазах офицеры теряли сознание без всякой причины.
   — Ox! — воскликнул король, внезапно узнавший молодого офицера. — Да ведь это господин де Шарни!
   Эти слова произвели чудодейственный эффект. В одно мгновение Шарни был залит туалетной водой, словно его окружал добрый десяток женщин. Был вызван врач; он поспешно осмотрел молодого человека.
   Первым долгом врач расстегнул на больном куртку и рубашку, чтобы воздух получил доступ к его груди, но, когда он это проделал, он обнаружил то, чего отнюдь не искал.
   — Рана! — с глубоким состраданием сказал король и подошел поближе, чтобы увидеть ее своими глазами.
   — Да, да, — пролепетал Шарни, пытаясь приподняться и обводя комнату потускневшими глазами, — открылась старая рана. Это пустяки... пустяки…
   Король был человеком порядочным; он догадался, что Шарни что-то скрывает. Тайна была для короля священной. Другой на его месте подхватил бы эту тайну, готовую слететь с уст у врача, который услужливо предлагал ее, но Людовик XVI предпочел оставить ее в распоряжении обладателя.
   — Я не хочу, чтобы господин де Шарни подвергался малейшему риску, возвращаясь домой, — сказал он. — О господине де Шарни позаботятся в Версале; сюда немедленно вызовут его дядю, господина де Сюфрена, и, как только он отблагодарит за заботы этого господина, — он указал на угодливого врача, — к господину де Шарни приведут моего домашнего хирурга, доктора Луи. Я думаю, что он где-то здесь.
   Один из офицеров побежал выполнять приказания короля. Двое других подняли Шарни и отнесли в конец галереи, в комнату начальника караула.
   Оливье был счастлив очутиться в постели, был счастлив, видя, что он на попечении человека, исполненного доброты и ума; он притворился, что, спит.
   Доктор приказал всем выйти из комнаты.
   Когда Оливье в жару лихорадочного возбуждения подробно перебрал в уме сцену с Филиппом, сцену с королевой и сцену с королем, — у него начался бред.
   Три часа спустя этот бред был все еще слышен на галерее, и, заметив это, доктор позвал своего лакея и приказал ему взять Шарни на руки.
   Шарни, бредящий, кричащий, рычащий, размахивающий руками, был на глазах у караульных поднят, как перышко, дюжим овернцем.
   — Я отправляю его к себе, ибо я лентяй, — объявил доктор. — Как вам известно, у меня здесь две комнаты; в одной из них я уложу его, а послезавтра, если никто не вмешается, расскажу вам, как идут дела.
   Доктор все еще говорил, когда Шарни уже невозможно было слышать.
   — Пойду предупрежу королеву! она даст мне совет.
   Славный доктор наложил цепочки на ставни, запер дверь комнаты двойным поворотом ключа и, положив ключ в карман, отправился к королеве после того, как, послушав под дверью, удостоверился, что ни единого вопля Шарни нельзя ни услышать, ни понять.
   У этой самой двери он увидел г-жу де Мизери, которую королева послала справиться о здоровье раненого. И он прекрасно сделал, заставив фрейлину Марии-Антуанетты бежать бегом, чтобы явиться вместе с ним.