Страница:
Карета покатилась так, словно ее увлекала восьмерка лошадей.
Глава 6. В ПОСОЛЬСТВЕ
Глава 7. СДЕЛКА
Глава 8. В ДОМЕ ГАЗЕТЧИКА
Глава 9. О ТОМ, КАК ДВА ДРУГА СДЕЛАЛИСЬ ВРАГАМИ
Глава 10. ДОМ НА УЛИЦЕ НЕВ-СЕН-ЖИЛЬ
Глава 6. В ПОСОЛЬСТВЕ
Вернувшись в посольский особняк, эти господа увидели, что Дюкорно спокойно обедает у себя в кабинете.
Босир попросил его подняться к послу и обратился к нему с такими словами:
— Отдадим господину послу отчет о положении иностранных дел. Где находится касса?
— Наверху, сударь, в апартаментах господина посла.
— Не угодно ли вам проверить ее вместе со мной? — спросил Босир. — Я хочу поскорее взяться за дело.
— Сию минуту, сударь, сию минуту, — произнес Дюкорно Проверка обнаружила круглых ею тысяч ливров — наполовину в золотых, наполовину в серебряных монетах.
Дюкорно вручил Босиру свой ключ: Босир некоторое время рассматривал его, восхищаясь замысловатыми узорами и сложными трилистниками Он искусно сделал восковой слепок.
После этого он возвратил ключ хранителю печати и сказал ему:
— Господин Дюкорно! Он лучше себя чувствует в ваших руках, нежели в моих. Пройдемте к послу.
Они застали дона Мануэла наедине с шоколадом национального производства. Казалось, он был очень занят бумагой, испещренной цифрами При виде своего хранителя печати он сказал:
— Садитесь, господин Дюкорно. Вы дадите мне одно разъяснение. Дело серьезное, и мне необходимы ваши сведения Знаете ли вы в Париже каких-нибудь мало-мальски порядочных ювелиров?
— У наг есть Бемер и Босанж, ювелиры короны, — отвечал хранитель печати.
— Это как раз те, с кем я не желаю иметь дело, — заявил дон Мануэл, — я расстался с ними для того, чтобы никогда больше не встречаться.
— Они имели несчастье вызвать неудовольствие вашего превосходительства?
— Ее всевернейшее величество королева поручила мне вести переговоры о покупке брильянтового ожерелья.
— Да, да, это знаменитое ожерелье, заказанное покойным королем для госпожи Дю Барри, знаю, знаю.
— Вы драгоценный человек: вы знаете все. Так вот, я должен был купить это ожерелье, но раз дело приняло такой оборот, я его не куплю.
— Может быть, я предприму демарш?
— Господин Дюкорно!
— Дипломатический, ваша светлость, в высшей степени дипломатический,
— Это было бы хорошо, если только вы знаете этих людей.
— Милейший Босанж — мой четвероюродный брат.
Дон Мануэл и Босир переглянулись.
Неожиданно один из слуг отворил дверь и доложил:
— Господа Бемер и Босанж! Дон Мануэл вскочил.
— Выпроводите этих людей! — с раздражением в голосе воскликнул он.
— Ради Бога, — умоляюще заговорил Дюкорно, — позвольте мне выполнить приказание вашей светлости, и я смягчу его.
— Смягчайте, если хотите, — небрежно сказал дон Мануэл.
Завидев Дюкорно, Босанж испустил крик радостного изумления.
— Вы здесь! — воскликнул он и бросился обнимать Дюкорно.
— Ах, вы очень любезны! — заметил Дюкорно. — Здесь-то вы узнаете меня, мой богатый родственник! Это потому, что я в посольстве?
— По правде говоря, да, — отвечал Босанж. — Если мы немножко отдалились друг от друга, простите меня и окажите мне одну услугу. Ведь вы атташе посольства?
— Я хранитель печати.
— Чудесно!.. Мы хотим поговорить с послом.
— Это бесполезно! — неожиданно раздался голос Босира. Босир, гордый и равнодушный, появился на пороге. — Господин Дюкорно! Его превосходительство приказал вам отпустить этих господ. Отпустите их.
Он пошел дальше.
Хранитель печати взял своего родственника за правое плечо, его компаньона за левое и тихонько подтолкнул к выходу.
Он закрывал за ними двери, когда Босанж спохватился:
— Помогите нам, — сказал он, — и вы получите…
— Мы здесь люди неподкупные, — заметил Дюкорно и закрыл двери.
В тот же вечер посол получил следующее письмо:
«Ваша светлость!
Человек, который ждет Ваших распоряжений и который жаждет принести Вам почтительнейшие извинения Ваших покорных слуг, находится у дверей Вашего особняка; по одному знаку Вашего превосходительства он отдаст в руки одного из Ваших людей ожерелье, которое имело счастье привлечь Ваше внимание.
Соблаговолите, Ваша светлость, принять уверения в нашем глубочайшем уважении и проч., и проч.
Бемер и Босанж».
— Итак, — прочитав это послание, сказал дон Мануэл, — ожерелье наше!
Вышеупомянутого человека впустили: это был Бемер собственной персоной, Бемер, который рассыпался в самых утонченных любезностях и в самых смиренных извинениях.
После этого он отдал свои брильянты и сделал вид, что оставляет их здесь, дабы их рассмотрели.
Дон Мануэл остановил его.
— Довольно испытаний, — заявил Босир, — вы недоверчивый купец; вы должны быть честным человеком. Садитесь же, и мы побеседуем — господин посол вас прощает.
Босир попросил его подняться к послу и обратился к нему с такими словами:
— Отдадим господину послу отчет о положении иностранных дел. Где находится касса?
— Наверху, сударь, в апартаментах господина посла.
— Не угодно ли вам проверить ее вместе со мной? — спросил Босир. — Я хочу поскорее взяться за дело.
— Сию минуту, сударь, сию минуту, — произнес Дюкорно Проверка обнаружила круглых ею тысяч ливров — наполовину в золотых, наполовину в серебряных монетах.
Дюкорно вручил Босиру свой ключ: Босир некоторое время рассматривал его, восхищаясь замысловатыми узорами и сложными трилистниками Он искусно сделал восковой слепок.
После этого он возвратил ключ хранителю печати и сказал ему:
— Господин Дюкорно! Он лучше себя чувствует в ваших руках, нежели в моих. Пройдемте к послу.
Они застали дона Мануэла наедине с шоколадом национального производства. Казалось, он был очень занят бумагой, испещренной цифрами При виде своего хранителя печати он сказал:
— Садитесь, господин Дюкорно. Вы дадите мне одно разъяснение. Дело серьезное, и мне необходимы ваши сведения Знаете ли вы в Париже каких-нибудь мало-мальски порядочных ювелиров?
— У наг есть Бемер и Босанж, ювелиры короны, — отвечал хранитель печати.
— Это как раз те, с кем я не желаю иметь дело, — заявил дон Мануэл, — я расстался с ними для того, чтобы никогда больше не встречаться.
— Они имели несчастье вызвать неудовольствие вашего превосходительства?
— Ее всевернейшее величество королева поручила мне вести переговоры о покупке брильянтового ожерелья.
— Да, да, это знаменитое ожерелье, заказанное покойным королем для госпожи Дю Барри, знаю, знаю.
— Вы драгоценный человек: вы знаете все. Так вот, я должен был купить это ожерелье, но раз дело приняло такой оборот, я его не куплю.
— Может быть, я предприму демарш?
— Господин Дюкорно!
— Дипломатический, ваша светлость, в высшей степени дипломатический,
— Это было бы хорошо, если только вы знаете этих людей.
— Милейший Босанж — мой четвероюродный брат.
Дон Мануэл и Босир переглянулись.
Неожиданно один из слуг отворил дверь и доложил:
— Господа Бемер и Босанж! Дон Мануэл вскочил.
— Выпроводите этих людей! — с раздражением в голосе воскликнул он.
— Ради Бога, — умоляюще заговорил Дюкорно, — позвольте мне выполнить приказание вашей светлости, и я смягчу его.
— Смягчайте, если хотите, — небрежно сказал дон Мануэл.
Завидев Дюкорно, Босанж испустил крик радостного изумления.
— Вы здесь! — воскликнул он и бросился обнимать Дюкорно.
— Ах, вы очень любезны! — заметил Дюкорно. — Здесь-то вы узнаете меня, мой богатый родственник! Это потому, что я в посольстве?
— По правде говоря, да, — отвечал Босанж. — Если мы немножко отдалились друг от друга, простите меня и окажите мне одну услугу. Ведь вы атташе посольства?
— Я хранитель печати.
— Чудесно!.. Мы хотим поговорить с послом.
— Это бесполезно! — неожиданно раздался голос Босира. Босир, гордый и равнодушный, появился на пороге. — Господин Дюкорно! Его превосходительство приказал вам отпустить этих господ. Отпустите их.
Он пошел дальше.
Хранитель печати взял своего родственника за правое плечо, его компаньона за левое и тихонько подтолкнул к выходу.
Он закрывал за ними двери, когда Босанж спохватился:
— Помогите нам, — сказал он, — и вы получите…
— Мы здесь люди неподкупные, — заметил Дюкорно и закрыл двери.
В тот же вечер посол получил следующее письмо:
«Ваша светлость!
Человек, который ждет Ваших распоряжений и который жаждет принести Вам почтительнейшие извинения Ваших покорных слуг, находится у дверей Вашего особняка; по одному знаку Вашего превосходительства он отдаст в руки одного из Ваших людей ожерелье, которое имело счастье привлечь Ваше внимание.
Соблаговолите, Ваша светлость, принять уверения в нашем глубочайшем уважении и проч., и проч.
Бемер и Босанж».
— Итак, — прочитав это послание, сказал дон Мануэл, — ожерелье наше!
Вышеупомянутого человека впустили: это был Бемер собственной персоной, Бемер, который рассыпался в самых утонченных любезностях и в самых смиренных извинениях.
После этого он отдал свои брильянты и сделал вид, что оставляет их здесь, дабы их рассмотрели.
Дон Мануэл остановил его.
— Довольно испытаний, — заявил Босир, — вы недоверчивый купец; вы должны быть честным человеком. Садитесь же, и мы побеседуем — господин посол вас прощает.
Глава 7. СДЕЛКА
Тут посол изъявил согласие рассмотреть ожерелье. Бемер показывал каждую часть ожерелья и подчеркивал все его красоты.
— Что касается ансамбля этих камней, — заговорил Босир, с которым дон Мануэл только что перемолвился по-португальски, — то господину послу возразить нечего: ансамбль удовлетворителен.
— Итак, вот в чем дело, господин Бемер, — продолжал он, — ее величество королева Португальская услышала об этом ожерелье; она поручила его превосходительству осмотреть брильянты и уговориться об их покупке. Брильянты подходят его превосходительству. За какую сумму хотите вы продать это ожерелье?
— За миллион шестьсот тысяч ливров, — отвечал Босир.
Босир перевел цифру послу.
— На сто тысяч ливров больше — это много, — произнес дон Мануэл.
Бемер, казалось, слегка поддался. Ничто так не успокаивает недоверчивых купцов, как покупатель, который торгуется.
— Я не могу, — после минутного колебания заговорил он, — подписать ставку, которая составляет разницу в барыше или, если угодно, потерю моего компаньона и мою. Дон Мануэл выслушал перевод Босира и встал. Босир закрыл футляр и протянул его Бемеру.
— Ваша светлость! Если мой компаньон согласится на ставку, то я заранее согласен.
— Хорошо! Остается только уговориться о способе уплаты.
— На этот счет не будет ни малейших затруднений, — вмешался Босир. — Как вы предпочитаете получить деньги?
— Если можно, наличными, — со смехом сказал Бемер.
— Вы получите их в три срока, господин Бемер, по пятисот тысяч ливров, и сверх того в интересах вашего дела вы совершите интересное путешествие.
— Путешествие в Лиссабон?
— А почему бы и Нет?.. Разве не стоит потрудиться ради получения полутора миллионов за три месяца?
Бемер, казалось, был в восторге; на лице его не было заметно ни облачка; г поклонился, как бы желая и поблагодарить, и откланяться.
Неожиданно некая мысль возвратила его.
— Вот в чем дело. Ожерелье было предложено ее величеству королеве Французской…
— Которая от него отказалась. Дальше!
— Мы не можем навсегда выпустить из Франции это ожерелье, не предупредив об этом королеву. Почтительность, даже лояльность требуют, чтобы мы еще раз отдали предпочтение ее величеству королеве.
— Это справедливо, — с достоинством произнес дон Мануэл. — Хотел бы я, чтобы португальские купцы так рассуждали, как господин Бемер.
— Я весьма счастлив и весьма горд, что вы, ваше превосходительство, удостоили меня одобрения. Итак, вот два предусмотренных нами обстоятельства: первое — согласие Босанжа на ваши условия, второе и решающее — отказ ее величества королевы Французской. Прошу у вас три дня сроку.
— Наши условия, — заявил Босир:
— сто тысяч ливров наличными, три переводных векселя по пятисот тысяч ливров, врученных вам лично. Ларец с брильянтами отдается хранителю печати посольства или же мне — я намереваюсь сопровождать вас в Лиссабон, в фирму «Господа Нуниш Балбоа, братья». Полная выплата в течение трех месяцев.
— Да, ваше превосходительство, да, — с реверансом отвечал Бемер.
Дон Мануэл отпустил ювелира жестом вельможи. Компаньоны остались одни.
— Не угодно ли вам объяснить мне, — с некоторым возбуждением сказал дон Мануэл Босиру, — что за дьявольская мысль пришла вам в голову — не оставить брильянты здесь? Путешествие в Португалию? Вы что, с ума сошли?
— Уверяю вас, что Бемер никогда не согласился бы отдать брильянты в обмен на бумаги.
— На бумаги, подписанные Соузой?
— Говорят вам, что он воображает себя Соузой! — хлопая в ладоши, воскликнул Босир.
— Лучше бы вы сказали, что дело проиграно, — возразил дон Мануэл.
— Ни в малой степени!.. Подите сюда, господин командор, — обратился Босир к камердинеру, который появился на пороге. — Вы ведь знаете, о чем идет речь, не так ли?
— Да.
— Расскажите, что вы намерены делать, — довольно сухо сказал дон Мануэл.
— В пятидесяти милях от Парижа, — заговорил Босир, — этот умный парень в маске покажет один-два пистолета нашему форейтору; он отнимет у нас наши векселя и наши брильянты, славно отколотит господина Бемера, и дело будет сделано.
— Отлично.
— Что касается ансамбля этих камней, — заговорил Босир, с которым дон Мануэл только что перемолвился по-португальски, — то господину послу возразить нечего: ансамбль удовлетворителен.
— Итак, вот в чем дело, господин Бемер, — продолжал он, — ее величество королева Португальская услышала об этом ожерелье; она поручила его превосходительству осмотреть брильянты и уговориться об их покупке. Брильянты подходят его превосходительству. За какую сумму хотите вы продать это ожерелье?
— За миллион шестьсот тысяч ливров, — отвечал Босир.
Босир перевел цифру послу.
— На сто тысяч ливров больше — это много, — произнес дон Мануэл.
Бемер, казалось, слегка поддался. Ничто так не успокаивает недоверчивых купцов, как покупатель, который торгуется.
— Я не могу, — после минутного колебания заговорил он, — подписать ставку, которая составляет разницу в барыше или, если угодно, потерю моего компаньона и мою. Дон Мануэл выслушал перевод Босира и встал. Босир закрыл футляр и протянул его Бемеру.
— Ваша светлость! Если мой компаньон согласится на ставку, то я заранее согласен.
— Хорошо! Остается только уговориться о способе уплаты.
— На этот счет не будет ни малейших затруднений, — вмешался Босир. — Как вы предпочитаете получить деньги?
— Если можно, наличными, — со смехом сказал Бемер.
— Вы получите их в три срока, господин Бемер, по пятисот тысяч ливров, и сверх того в интересах вашего дела вы совершите интересное путешествие.
— Путешествие в Лиссабон?
— А почему бы и Нет?.. Разве не стоит потрудиться ради получения полутора миллионов за три месяца?
Бемер, казалось, был в восторге; на лице его не было заметно ни облачка; г поклонился, как бы желая и поблагодарить, и откланяться.
Неожиданно некая мысль возвратила его.
— Вот в чем дело. Ожерелье было предложено ее величеству королеве Французской…
— Которая от него отказалась. Дальше!
— Мы не можем навсегда выпустить из Франции это ожерелье, не предупредив об этом королеву. Почтительность, даже лояльность требуют, чтобы мы еще раз отдали предпочтение ее величеству королеве.
— Это справедливо, — с достоинством произнес дон Мануэл. — Хотел бы я, чтобы португальские купцы так рассуждали, как господин Бемер.
— Я весьма счастлив и весьма горд, что вы, ваше превосходительство, удостоили меня одобрения. Итак, вот два предусмотренных нами обстоятельства: первое — согласие Босанжа на ваши условия, второе и решающее — отказ ее величества королевы Французской. Прошу у вас три дня сроку.
— Наши условия, — заявил Босир:
— сто тысяч ливров наличными, три переводных векселя по пятисот тысяч ливров, врученных вам лично. Ларец с брильянтами отдается хранителю печати посольства или же мне — я намереваюсь сопровождать вас в Лиссабон, в фирму «Господа Нуниш Балбоа, братья». Полная выплата в течение трех месяцев.
— Да, ваше превосходительство, да, — с реверансом отвечал Бемер.
Дон Мануэл отпустил ювелира жестом вельможи. Компаньоны остались одни.
— Не угодно ли вам объяснить мне, — с некоторым возбуждением сказал дон Мануэл Босиру, — что за дьявольская мысль пришла вам в голову — не оставить брильянты здесь? Путешествие в Португалию? Вы что, с ума сошли?
— Уверяю вас, что Бемер никогда не согласился бы отдать брильянты в обмен на бумаги.
— На бумаги, подписанные Соузой?
— Говорят вам, что он воображает себя Соузой! — хлопая в ладоши, воскликнул Босир.
— Лучше бы вы сказали, что дело проиграно, — возразил дон Мануэл.
— Ни в малой степени!.. Подите сюда, господин командор, — обратился Босир к камердинеру, который появился на пороге. — Вы ведь знаете, о чем идет речь, не так ли?
— Да.
— Расскажите, что вы намерены делать, — довольно сухо сказал дон Мануэл.
— В пятидесяти милях от Парижа, — заговорил Босир, — этот умный парень в маске покажет один-два пистолета нашему форейтору; он отнимет у нас наши векселя и наши брильянты, славно отколотит господина Бемера, и дело будет сделано.
— Отлично.
Глава 8. В ДОМЕ ГАЗЕТЧИКА
Это произошло на следующий день после того, как наши португальцы уладили дело с Бемером, и три дня спустя после бала в Опере, на котором мы увидели кое-кого из главных действующих лиц этой истории.
На улице Монторгейль, в глубине зарешеченного двора стоял маленький домик, длинный и узкий, защищенный от уличного шума ставнями, напоминавшими о жизни в провинции.
Это был дом довольно известного журналиста или газетчика, как говорили в те времена.
Рето вышел из дому утром и совершил свой обычный обход по набережным, площадям и бульварам. Он находил там смешное, находил порочное, набрасывал картинки с натуры, комментировал их и, богато украсив портретами, помещал в свой ближайший номер. Газета его выходила еженедельно.
Листок появился в тот самый день, о котором мы говорим, через семьдесят часов после бала в Опере, на котором мадмуазель Олива получила столько удовольствия, прохаживаясь под руку с голубым домино.
Поднявшись с постели в восемь часов, Рето получил от своей старой служанки еще сырой сегодняшний номер.
Он схватил этот номер и читал его с таким вниманием, с каким нежный отец производит смотр достоинств или же недостатков любимого сына.
— Альдегонда! — обратился он к старухе, закончив чтение. — Это отличный номер. Ты прочла его?
— По правде сказать, нет, сударь.
— Вместо того чтобы напасть на человека, я нападаю на сословие; вместо того чтобы напасть на военного, я нападаю на королеву!
— На королеву? Слава Богу, — пробормотала старуха, — в таком случае вам бояться нечего: раз вы нападаете на королеву, вам воздадут высшие почести, мы продадим все номера, и я получу пару пряжек.
— Звонят! — сказал Рето, снова укладываясь в постель.
Старуха побежала в магазинчик принимать покупателя.
Минуту спустя она явилась опять, разрумянившаяся и торжествующая.
— Тысяча экземпляров, — объявила она, — тысяча экземпляров сразу! Вот это заказ!
Рассыльный сообщил, что отнесет эти номера на улицу Нев-Сен-Жиль, в Маре, графу Калиостро.
Газетчик так подскочил от радости, что едва не продавил кушетку. Он встал и отправился самолично ускорить выдачу номеров, которая была поручена заботам одного-единственного изголодавшегося приказчика, от которого осталась лишь тень, более прозрачная, нежели газетные листы. Тысячи экземпляров были прищеплены к крючкам, нагружены на овернца, и тот, сгибаясь под их тяжестью, исчез за решеткой.
В то время как Рето поздравлял себя с тем, что завязал столь счастливое знакомство, во дворе раздался еще один звонок.
Альдегонда отворила калитку просто одетому человеку — он осведомился, у себя ли редактор газеты.
— Я пришел, — пояснил он, — заплатить за тысячу экземпляров сегодняшней «Газеты», которую у вас забрали по поручению его сиятельства графа Калиостро.
— Ах, если так, войдите!
Человек вошел в калитку. Он не успел закрыть ее, как у него за спиной ее придержал другой посетитель прекрасной наружности, высокий и молодой.
— Простите, сударь, — сказал он.
Не спрашивая разрешения иным образом, он проскользнул вслед за плательщиком, которого прислал граф Калиостро.
Альдегонда, всецело погруженная в мысли о барышах, очарованная звоном монет, явилась к хозяину.
Плательщик графа Калиостро представился, вытащил мешочек с деньгами и отсчитал сто ливров, разложив их на двенадцать кучек.
Рето получил свое, выдал расписку и с приветливой улыбкой распрощался с плательщиком, у которого он хитро выспросил сведения о графе Калиостро.
— Передайте его сиятельству, что я жду его пожеланий, — прибавил он.
— Это лишнее, — отвечал плательщик, — его сиятельство граф Калиостро независим; он не верит в магнетизм, он хочет, чтобы люди посмеялись над господином Месмером, и распространяет известия о приключении с чаном ради небольшого удовольствия.
— Это превосходно, — раздался голос на пороге комнаты, — а мы постараемся сделать так, чтобы люди посмеялись над его сиятельством графом Калиостро.
Рето увидел у себя в комнате еще одного человека, который показался ему гораздо более зловещим, нежели первый.
Это был, как мы уже сказали, сильный молодой человек, только вот Рето ни в коей мере не разделял мнения, которое мы высказали о красоте его лица.
Он нашел, что у посетителя угрожающий взгляд и угрожающий вид.
В самом деле: левая рука его лежала на эфесе шпаги, правая лежала на набалдашнике трости.
— Чем могу служить? — спросил Рето с какой-то дрожью, которая охватывала его во всяком затруднительном положении.
— Вы — господин Рето? — спросил незнакомец.
— Да, это я.
— Тот самый, который называет себя де Билетом?
— Это я, сударь.
— Газетчик?
— Это опять-таки я.
— Автор вот этой статьи? — холодно произнес незнакомец, вынимая из кармана еще свежий номер сегодняшней газеты.
— На самом деле я не автор, — отвечал Рето, — я издатель.
— Превосходно, это одно и то же. Если бы я выразил свою мысль, я сказал бы так: «Тот, кто написал эту статью, — подлец! Тот, кто ее напечатал, — презренный негодяй!»
— Сударь! — сильно побледнев, произнес Рето.
— Да! Да, это подло! — продолжал молодой человек, все больше и больше возбуждаясь по мере того, как он говорил. — Только что вы получили деньги, ну, а теперь вы получите палочные удары!
— О! — воскликнул Рето. — Это мы еще посмотрим!
— Да что тут смотреть, — отрывисто, совершенно по-военному отрезал молодой человек и бросился на противника.
Но у противника это был уже не первый случай, и он хорошо знал все обходные пути в своем доме; ему оставалось только повернуться, подбежать к порогу, выскочить из комнаты, толкнуть створку двери и, прикрывшись ею, как щитом, влететь в смежную комнату, в конце которой была знаменитая дверь в коридор, выходивший на улицу Вье-Огюстен.
Очутившись здесь, он был в безопасности: тут была еще одна, маленькая, решетка, которую он одним поворотом ключа, — а ключ всегда был наготове, — открывал, когда, спасаясь, бежал со всех ног.
Но этот день был для несчастного газетчика злополучным днем, ибо в ту самую минуту, когда он взялся за ключ, он заметил сквозь прутья решетки другого человека, который, увеличившись в его глазах, несомненно, из-за волнения крови, показался ему самим Гераклом и который как будто поджидал его, неподвижный и грозный, подобно тому, как в стародавние времена дракон Гесперид поджидал любителей золотых яблок.
Рето оказался между двух огней или, вернее, между двух тростей в каком-то затерянном темном дворике, глухом, расположенном между задними комнатами жилища и благословенной решеткой, открывавшей путь на улицу Вье-Огюстен, другими словами (если бы проход был свободен), путь к спасению и свободе.
— Сударь! — крикнул молодой человек, преследовавший Рето. — Сударь, задержите этого негодяя!
— Не беспокойтесь, господин де Шарни, он не пройдет, — отвечал молодой человек за решеткой.
— Господин де Таверне! Это вы! — воскликнул Шарни, ибо не кто иной, как Шарни, первым появился у Рето вслед за плательщиком.
Когда они утром читали газету, у обоих возникла одна и та же мысль, ибо в их сердцах царило одно и то же чувство, и, хотя им и в голову не приходило поделиться Друг с другом этой мыслью, они все-таки поделились ею.
Мысль эта заключалась в том, чтобы прийти к газетчику, потребовать у него удовлетворения и отколотить его палкой, если он такового не даст.
Однако каждый из них, увидев другого, ощутил, что в нем зашевелилось недоброе чувство: каждый из них угадывал соперника в человеке, испытывавшем то же чувство, что и он.
— Вы позволите мне по-своему разделаться с этим человеком, господин де Таверне? — спросил Шарни.
— Разумеется, — отвечал Филипп, — вы получили преимущество, явившись сюда первым.
— В таком случае, прижмитесь к стене и не двигайтесь, — сказал Шарни, жестом поблагодарив Таверне. — Итак, вы написали и напечатали о королеве забавную сказку — так вы ее сами называете, — которая сегодня утром появилась в вашей газете?
— Это не о королеве.
— «Аттенаутна» — это «Антуанетта» наоборот… О, не лгите! Это было бы так пошло и так гнусно, что я не стал бы ни бить вас, ни даже убивать, а содрал бы с вас кожу живьем! Отвечайте решительно. Я спрашиваю вас: вы — единственный автор этого памфлета?
— Я не предатель, — выпрямившись, отвечал Рето.
— Превосходно! Это значит, что у вас есть соучастник. И, разумеется, это тот человек, который купил у вас тысячу экземпляров этой диатрибы note 36. Это граф Калиостро, как вы сейчас сказали, — вот кто! Что ж, граф расплатится за себя, а вы расплатитесь за себя. Но, — продолжал Шарни, — так как вы первым очутились у меня в руках, вы и расплатитесь первым.
И он поднял трость.
Не успел он закончить свою речь, как крик, который испустил Рето, показал, что Шарни от слов перешел к делу.
Наконец, устав бить, Шарни остановился, а Рето, устав от взбучки, распростерся на полу.
— Итак, — заговорил Филипп, — вы кончили?
— Да, — отвечал Шарни.
— В таком случае, откройте мне дверь.
— Проходите, господин де Таверне… Этот мерзавец отведет нас к своему печатному станку.
— Но мой станок не здесь, — сказал Рето.
— Ложь! — угрожающе вскричал Шарни.
— Нет, нет! — воскликнул Филипп, — вы же видите: он говорит правду, буквы в наборной кассе, остался Только тираж. А вот тираж должен быть в целости, не считая тысячи экземпляров, проданных графу Калиостро.
— В таком случае он изорвет тираж в нашем присутствии.
— Он сожжет его — так будет вернее. Филипп, принимая именно этот способ удовлетворения, подтолкнул Рето по направлению к лавке.
На улице Монторгейль, в глубине зарешеченного двора стоял маленький домик, длинный и узкий, защищенный от уличного шума ставнями, напоминавшими о жизни в провинции.
Это был дом довольно известного журналиста или газетчика, как говорили в те времена.
Рето вышел из дому утром и совершил свой обычный обход по набережным, площадям и бульварам. Он находил там смешное, находил порочное, набрасывал картинки с натуры, комментировал их и, богато украсив портретами, помещал в свой ближайший номер. Газета его выходила еженедельно.
Листок появился в тот самый день, о котором мы говорим, через семьдесят часов после бала в Опере, на котором мадмуазель Олива получила столько удовольствия, прохаживаясь под руку с голубым домино.
Поднявшись с постели в восемь часов, Рето получил от своей старой служанки еще сырой сегодняшний номер.
Он схватил этот номер и читал его с таким вниманием, с каким нежный отец производит смотр достоинств или же недостатков любимого сына.
— Альдегонда! — обратился он к старухе, закончив чтение. — Это отличный номер. Ты прочла его?
— По правде сказать, нет, сударь.
— Вместо того чтобы напасть на человека, я нападаю на сословие; вместо того чтобы напасть на военного, я нападаю на королеву!
— На королеву? Слава Богу, — пробормотала старуха, — в таком случае вам бояться нечего: раз вы нападаете на королеву, вам воздадут высшие почести, мы продадим все номера, и я получу пару пряжек.
— Звонят! — сказал Рето, снова укладываясь в постель.
Старуха побежала в магазинчик принимать покупателя.
Минуту спустя она явилась опять, разрумянившаяся и торжествующая.
— Тысяча экземпляров, — объявила она, — тысяча экземпляров сразу! Вот это заказ!
Рассыльный сообщил, что отнесет эти номера на улицу Нев-Сен-Жиль, в Маре, графу Калиостро.
Газетчик так подскочил от радости, что едва не продавил кушетку. Он встал и отправился самолично ускорить выдачу номеров, которая была поручена заботам одного-единственного изголодавшегося приказчика, от которого осталась лишь тень, более прозрачная, нежели газетные листы. Тысячи экземпляров были прищеплены к крючкам, нагружены на овернца, и тот, сгибаясь под их тяжестью, исчез за решеткой.
В то время как Рето поздравлял себя с тем, что завязал столь счастливое знакомство, во дворе раздался еще один звонок.
Альдегонда отворила калитку просто одетому человеку — он осведомился, у себя ли редактор газеты.
— Я пришел, — пояснил он, — заплатить за тысячу экземпляров сегодняшней «Газеты», которую у вас забрали по поручению его сиятельства графа Калиостро.
— Ах, если так, войдите!
Человек вошел в калитку. Он не успел закрыть ее, как у него за спиной ее придержал другой посетитель прекрасной наружности, высокий и молодой.
— Простите, сударь, — сказал он.
Не спрашивая разрешения иным образом, он проскользнул вслед за плательщиком, которого прислал граф Калиостро.
Альдегонда, всецело погруженная в мысли о барышах, очарованная звоном монет, явилась к хозяину.
Плательщик графа Калиостро представился, вытащил мешочек с деньгами и отсчитал сто ливров, разложив их на двенадцать кучек.
Рето получил свое, выдал расписку и с приветливой улыбкой распрощался с плательщиком, у которого он хитро выспросил сведения о графе Калиостро.
— Передайте его сиятельству, что я жду его пожеланий, — прибавил он.
— Это лишнее, — отвечал плательщик, — его сиятельство граф Калиостро независим; он не верит в магнетизм, он хочет, чтобы люди посмеялись над господином Месмером, и распространяет известия о приключении с чаном ради небольшого удовольствия.
— Это превосходно, — раздался голос на пороге комнаты, — а мы постараемся сделать так, чтобы люди посмеялись над его сиятельством графом Калиостро.
Рето увидел у себя в комнате еще одного человека, который показался ему гораздо более зловещим, нежели первый.
Это был, как мы уже сказали, сильный молодой человек, только вот Рето ни в коей мере не разделял мнения, которое мы высказали о красоте его лица.
Он нашел, что у посетителя угрожающий взгляд и угрожающий вид.
В самом деле: левая рука его лежала на эфесе шпаги, правая лежала на набалдашнике трости.
— Чем могу служить? — спросил Рето с какой-то дрожью, которая охватывала его во всяком затруднительном положении.
— Вы — господин Рето? — спросил незнакомец.
— Да, это я.
— Тот самый, который называет себя де Билетом?
— Это я, сударь.
— Газетчик?
— Это опять-таки я.
— Автор вот этой статьи? — холодно произнес незнакомец, вынимая из кармана еще свежий номер сегодняшней газеты.
— На самом деле я не автор, — отвечал Рето, — я издатель.
— Превосходно, это одно и то же. Если бы я выразил свою мысль, я сказал бы так: «Тот, кто написал эту статью, — подлец! Тот, кто ее напечатал, — презренный негодяй!»
— Сударь! — сильно побледнев, произнес Рето.
— Да! Да, это подло! — продолжал молодой человек, все больше и больше возбуждаясь по мере того, как он говорил. — Только что вы получили деньги, ну, а теперь вы получите палочные удары!
— О! — воскликнул Рето. — Это мы еще посмотрим!
— Да что тут смотреть, — отрывисто, совершенно по-военному отрезал молодой человек и бросился на противника.
Но у противника это был уже не первый случай, и он хорошо знал все обходные пути в своем доме; ему оставалось только повернуться, подбежать к порогу, выскочить из комнаты, толкнуть створку двери и, прикрывшись ею, как щитом, влететь в смежную комнату, в конце которой была знаменитая дверь в коридор, выходивший на улицу Вье-Огюстен.
Очутившись здесь, он был в безопасности: тут была еще одна, маленькая, решетка, которую он одним поворотом ключа, — а ключ всегда был наготове, — открывал, когда, спасаясь, бежал со всех ног.
Но этот день был для несчастного газетчика злополучным днем, ибо в ту самую минуту, когда он взялся за ключ, он заметил сквозь прутья решетки другого человека, который, увеличившись в его глазах, несомненно, из-за волнения крови, показался ему самим Гераклом и который как будто поджидал его, неподвижный и грозный, подобно тому, как в стародавние времена дракон Гесперид поджидал любителей золотых яблок.
Рето оказался между двух огней или, вернее, между двух тростей в каком-то затерянном темном дворике, глухом, расположенном между задними комнатами жилища и благословенной решеткой, открывавшей путь на улицу Вье-Огюстен, другими словами (если бы проход был свободен), путь к спасению и свободе.
— Сударь! — крикнул молодой человек, преследовавший Рето. — Сударь, задержите этого негодяя!
— Не беспокойтесь, господин де Шарни, он не пройдет, — отвечал молодой человек за решеткой.
— Господин де Таверне! Это вы! — воскликнул Шарни, ибо не кто иной, как Шарни, первым появился у Рето вслед за плательщиком.
Когда они утром читали газету, у обоих возникла одна и та же мысль, ибо в их сердцах царило одно и то же чувство, и, хотя им и в голову не приходило поделиться Друг с другом этой мыслью, они все-таки поделились ею.
Мысль эта заключалась в том, чтобы прийти к газетчику, потребовать у него удовлетворения и отколотить его палкой, если он такового не даст.
Однако каждый из них, увидев другого, ощутил, что в нем зашевелилось недоброе чувство: каждый из них угадывал соперника в человеке, испытывавшем то же чувство, что и он.
— Вы позволите мне по-своему разделаться с этим человеком, господин де Таверне? — спросил Шарни.
— Разумеется, — отвечал Филипп, — вы получили преимущество, явившись сюда первым.
— В таком случае, прижмитесь к стене и не двигайтесь, — сказал Шарни, жестом поблагодарив Таверне. — Итак, вы написали и напечатали о королеве забавную сказку — так вы ее сами называете, — которая сегодня утром появилась в вашей газете?
— Это не о королеве.
— «Аттенаутна» — это «Антуанетта» наоборот… О, не лгите! Это было бы так пошло и так гнусно, что я не стал бы ни бить вас, ни даже убивать, а содрал бы с вас кожу живьем! Отвечайте решительно. Я спрашиваю вас: вы — единственный автор этого памфлета?
— Я не предатель, — выпрямившись, отвечал Рето.
— Превосходно! Это значит, что у вас есть соучастник. И, разумеется, это тот человек, который купил у вас тысячу экземпляров этой диатрибы note 36. Это граф Калиостро, как вы сейчас сказали, — вот кто! Что ж, граф расплатится за себя, а вы расплатитесь за себя. Но, — продолжал Шарни, — так как вы первым очутились у меня в руках, вы и расплатитесь первым.
И он поднял трость.
Не успел он закончить свою речь, как крик, который испустил Рето, показал, что Шарни от слов перешел к делу.
Наконец, устав бить, Шарни остановился, а Рето, устав от взбучки, распростерся на полу.
— Итак, — заговорил Филипп, — вы кончили?
— Да, — отвечал Шарни.
— В таком случае, откройте мне дверь.
— Проходите, господин де Таверне… Этот мерзавец отведет нас к своему печатному станку.
— Но мой станок не здесь, — сказал Рето.
— Ложь! — угрожающе вскричал Шарни.
— Нет, нет! — воскликнул Филипп, — вы же видите: он говорит правду, буквы в наборной кассе, остался Только тираж. А вот тираж должен быть в целости, не считая тысячи экземпляров, проданных графу Калиостро.
— В таком случае он изорвет тираж в нашем присутствии.
— Он сожжет его — так будет вернее. Филипп, принимая именно этот способ удовлетворения, подтолкнул Рето по направлению к лавке.
Глава 9. О ТОМ, КАК ДВА ДРУГА СДЕЛАЛИСЬ ВРАГАМИ
Альдегонда, однако, услышав вопли своего хозяина и обнаружив, что дверь заперта, побежала за жандармами.
Но до тех пор, пока она не вернулась, у Филиппа и Шарни было время, чтобы зажечь яркий огонь первыми экземплярами газеты, а затем побросать туда, разрывая один за другим, остальные листки, сгоравшие по мере того, как их касался язык пламени.
Первые винтовочные приклады застучали по плитам вестибюля, когда загорелся последний экземпляр газеты.
К счастью, Филипп и Шарни знали дорогу, которую неосмотрительно показал им Рето.
Когда Таверне и Шарни очутились на улице Вье-Огюстен, Шарни обратился к Филиппу.
— Теперь, когда наша экзекуция совершилась, — заговорил он, — буду ли я столь счастлив, что смогу надеяться на вашу снисходительность?
— Тысяча благодарностей. Я хотел задать вам тот же вопрос.
— Спасибо. Дело в том, что я приехал в Париж по личным делам, которые, вероятно, задержат меня здесь на несколько часов.
— Меня также.
— Разрешите мне распрощаться с вами, я же поздравляю себя с честью и счастьем, которые обрел при встрече с вами.
— Разрешите мне вернуть вам ваш комплимент и присовокупить к нему мои самые сердечные пожелания, чтобы дело, по которому вы приехали, закончилось так, как вы того хотите.
И молодые люди раскланялись учтиво, с улыбкой, но под этой учтивостью нетрудно было разглядеть, что во всех фразах, которыми они обменялись, принимали участие только губы.
Расставшись, оба повернулись друг к другу спиной.
Но оба молодых человека снова встретились, выходя на улицу Нев-Сен-Жиль.
Оба остановились я посмотрели друг на друга, но на сей раз нимало не давали себе груда скрыть свою мысль.
На сей раз обоих посетила одна и та же мысль: потребовать объяснений у графа Калиостро — Господин де Шарни! — заговорил Филипп. — Я уступил вам в одном, а вы могли бы уступить мне в другом. Я предоставил вам удары тростью — предоставьте мне удары шпагой.
— Полагаю, — отвечал Шарни, — что вы оказали мне эту любезность, потому что я пришел первым, а не по какой-либо иной причине.
Филипп сделал шаг вперед.
Шарни остановил его.
— Одно слово! — сказал он. — Я думаю, что мы с вами поймем Друг друга.
Филипп мгновенно остановился. В голосе Шарни зазвучала угроза, и это ему понравилось.
— Что ж, я слушаю, — сказал он.
— Если мы с вами, отправляясь требовать удовлетворения у господина Калиостро, пройдем через Булонский лес, то это займет больше времени, я это прекрасно понимаю, но полагаю, что таким образом наш спор будет окончен.
Молодые люди, которые с первого взгляда почувствовали, что они соперники, и которые при первом же подходящем случае сделались врагами, прибавили шагу, чтобы поскорее добраться до Королевской площади. На углу улицы Па-де-ла-Мюль они увидели карету Шарни.
Шарни, не утруждая себя больше ходьбою, сделал знак своему выездному лакею. Карета подъехала к ним. Шарни пригласил Филиппа занять в ней место, и карета покатила по направлению к Елисейским полям.
У де Шарни были великолепные лошади; меньше, чем через четверть часа, они были в Булонском лесу.
Когда кучер нашел в лесу удобное место, Шарни остановил его.
Мало-помалу Филипп и Шарни все углублялись и углублялись в лес.
— Если вы ничего не имеете против, господин де Шарни, — заговорил Филипп, — то вот, по-моему, прекрасное местечко.
Граф поклонился и обнажил шпагу.
— Полагаю, — сказал он, — что мы с вами не должны касаться истинной причины ссоры, Филипп не ответил.
— Что ж, назову вам истинную причину: вы искали ссоры со мной — ведь начали ссору вы, а искали вы ссору из ревности.
Филипп помолчал.
— Граф! — сказал он. — По правде говоря, я опасаюсь, что вы сошли с ума.
— Вы хотели убить господина Калиостро, чтобы понравиться королеве, не так ли? А чтобы понравиться королеве наверняка, вы хотите убить и меня, но убить насмешкой?
— Ах, это вы напрасно! — нахмурив брови, воскликнул Филипп. — Это слово доказывает мне, что сердце у вас не такое благородное, как я думал!
— Что ж, пронзите это сердце! — отвечал Шарни, распахнувшись в ту самую минуту, когда Филипп выставил ногу вперед и сделал быстрый выпад.
Шпага скользнула вдоль ребер и проложила кровавую бороздку под тонкой полотняной рубашкой.
— Наконец-то я ранен! — весело сказал Шарни. Он зашатался, и Филипп не успел подхватить его. Он поднял его на руки так, как поднял бы ребенка, и донес до кареты; Шарни был в полуобморочном состоянии.
Его уложили в карету; он поблагодарил Филиппа кивком головы. — Поезжай шагом, кучер, — сказал Филипп.
— А вы? — пролепетал раненый.
— О, за меня не беспокойтесь!
Оглянувшись в последний раз и увидев, что карета вместо того, чтобы, как и он, вернуться в Париж, свернула в сторону Версаля и затерялась среди, деревьев, он произнес три слова, вырвавшихся из глубины его сердца после глубокого размышления:
— Она его пожалеет!
Но до тех пор, пока она не вернулась, у Филиппа и Шарни было время, чтобы зажечь яркий огонь первыми экземплярами газеты, а затем побросать туда, разрывая один за другим, остальные листки, сгоравшие по мере того, как их касался язык пламени.
Первые винтовочные приклады застучали по плитам вестибюля, когда загорелся последний экземпляр газеты.
К счастью, Филипп и Шарни знали дорогу, которую неосмотрительно показал им Рето.
Когда Таверне и Шарни очутились на улице Вье-Огюстен, Шарни обратился к Филиппу.
— Теперь, когда наша экзекуция совершилась, — заговорил он, — буду ли я столь счастлив, что смогу надеяться на вашу снисходительность?
— Тысяча благодарностей. Я хотел задать вам тот же вопрос.
— Спасибо. Дело в том, что я приехал в Париж по личным делам, которые, вероятно, задержат меня здесь на несколько часов.
— Меня также.
— Разрешите мне распрощаться с вами, я же поздравляю себя с честью и счастьем, которые обрел при встрече с вами.
— Разрешите мне вернуть вам ваш комплимент и присовокупить к нему мои самые сердечные пожелания, чтобы дело, по которому вы приехали, закончилось так, как вы того хотите.
И молодые люди раскланялись учтиво, с улыбкой, но под этой учтивостью нетрудно было разглядеть, что во всех фразах, которыми они обменялись, принимали участие только губы.
Расставшись, оба повернулись друг к другу спиной.
Но оба молодых человека снова встретились, выходя на улицу Нев-Сен-Жиль.
Оба остановились я посмотрели друг на друга, но на сей раз нимало не давали себе груда скрыть свою мысль.
На сей раз обоих посетила одна и та же мысль: потребовать объяснений у графа Калиостро — Господин де Шарни! — заговорил Филипп. — Я уступил вам в одном, а вы могли бы уступить мне в другом. Я предоставил вам удары тростью — предоставьте мне удары шпагой.
— Полагаю, — отвечал Шарни, — что вы оказали мне эту любезность, потому что я пришел первым, а не по какой-либо иной причине.
Филипп сделал шаг вперед.
Шарни остановил его.
— Одно слово! — сказал он. — Я думаю, что мы с вами поймем Друг друга.
Филипп мгновенно остановился. В голосе Шарни зазвучала угроза, и это ему понравилось.
— Что ж, я слушаю, — сказал он.
— Если мы с вами, отправляясь требовать удовлетворения у господина Калиостро, пройдем через Булонский лес, то это займет больше времени, я это прекрасно понимаю, но полагаю, что таким образом наш спор будет окончен.
Молодые люди, которые с первого взгляда почувствовали, что они соперники, и которые при первом же подходящем случае сделались врагами, прибавили шагу, чтобы поскорее добраться до Королевской площади. На углу улицы Па-де-ла-Мюль они увидели карету Шарни.
Шарни, не утруждая себя больше ходьбою, сделал знак своему выездному лакею. Карета подъехала к ним. Шарни пригласил Филиппа занять в ней место, и карета покатила по направлению к Елисейским полям.
У де Шарни были великолепные лошади; меньше, чем через четверть часа, они были в Булонском лесу.
Когда кучер нашел в лесу удобное место, Шарни остановил его.
Мало-помалу Филипп и Шарни все углублялись и углублялись в лес.
— Если вы ничего не имеете против, господин де Шарни, — заговорил Филипп, — то вот, по-моему, прекрасное местечко.
Граф поклонился и обнажил шпагу.
— Полагаю, — сказал он, — что мы с вами не должны касаться истинной причины ссоры, Филипп не ответил.
— Что ж, назову вам истинную причину: вы искали ссоры со мной — ведь начали ссору вы, а искали вы ссору из ревности.
Филипп помолчал.
— Граф! — сказал он. — По правде говоря, я опасаюсь, что вы сошли с ума.
— Вы хотели убить господина Калиостро, чтобы понравиться королеве, не так ли? А чтобы понравиться королеве наверняка, вы хотите убить и меня, но убить насмешкой?
— Ах, это вы напрасно! — нахмурив брови, воскликнул Филипп. — Это слово доказывает мне, что сердце у вас не такое благородное, как я думал!
— Что ж, пронзите это сердце! — отвечал Шарни, распахнувшись в ту самую минуту, когда Филипп выставил ногу вперед и сделал быстрый выпад.
Шпага скользнула вдоль ребер и проложила кровавую бороздку под тонкой полотняной рубашкой.
— Наконец-то я ранен! — весело сказал Шарни. Он зашатался, и Филипп не успел подхватить его. Он поднял его на руки так, как поднял бы ребенка, и донес до кареты; Шарни был в полуобморочном состоянии.
Его уложили в карету; он поблагодарил Филиппа кивком головы. — Поезжай шагом, кучер, — сказал Филипп.
— А вы? — пролепетал раненый.
— О, за меня не беспокойтесь!
Оглянувшись в последний раз и увидев, что карета вместо того, чтобы, как и он, вернуться в Париж, свернула в сторону Версаля и затерялась среди, деревьев, он произнес три слова, вырвавшихся из глубины его сердца после глубокого размышления:
— Она его пожалеет!
Глава 10. ДОМ НА УЛИЦЕ НЕВ-СЕН-ЖИЛЬ
У дома лесника Филипп увидел наемную карету и вскочил в нее.
— На улицу Нев-Сен-Жиль, да побыстрее! — приказал он кучеру.
Автомедон note 37 за двадцать четыре су доставил трепещущего Филиппа на улицу Сен-Жиль, к особняку Калиостро.
Особняк, отличавшийся необыкновенной величественностью, в то же время был необыкновенно прост.
Филипп спрыгнул на землю, бросился на крыльцо и обратился к двум слугам одновременно.
— Его сиятельство граф Калиостро у себя? — спросил он.
— Его сиятельство сейчас уходит, — отвечал один из слуг.
— В таком случае это лишний повод, чтобы я поторопился, — сказал Филипп, — мне необходимо поговорить с ним прежде, чем он уйдет. Доложите: шевалье Филипп де Таверне.
Филипп вошел в дом, и им овладело волнение, которое вызвал у него спокойный голос, повторивший его имя вслед за слугой.
— Извините, — сказал шевалье, поклонившись мужчине высокого роста и недюжинной силы, мужчине, который был не кем иным, как тем самым человеком, которого мы уже видели сначала за столом маршала де Ришелье, затем у чана Месмера, затем в комнате мадмуазель Оливы и, наконец, на балу в Опере.
— Я ждал вас.
Филипп нахмурил брови.
— Как — ждали?
— Ну да, я жду вас уже два часа. Ведь не то час, не то два — не так ли? — прошло с тех пор, когда вы решили прийти сюда, но некое происшествие, от вашей воли не зависевшее, заставило вас отложить осуществление этого намерения?
— На улицу Нев-Сен-Жиль, да побыстрее! — приказал он кучеру.
Автомедон note 37 за двадцать четыре су доставил трепещущего Филиппа на улицу Сен-Жиль, к особняку Калиостро.
Особняк, отличавшийся необыкновенной величественностью, в то же время был необыкновенно прост.
Филипп спрыгнул на землю, бросился на крыльцо и обратился к двум слугам одновременно.
— Его сиятельство граф Калиостро у себя? — спросил он.
— Его сиятельство сейчас уходит, — отвечал один из слуг.
— В таком случае это лишний повод, чтобы я поторопился, — сказал Филипп, — мне необходимо поговорить с ним прежде, чем он уйдет. Доложите: шевалье Филипп де Таверне.
Филипп вошел в дом, и им овладело волнение, которое вызвал у него спокойный голос, повторивший его имя вслед за слугой.
— Извините, — сказал шевалье, поклонившись мужчине высокого роста и недюжинной силы, мужчине, который был не кем иным, как тем самым человеком, которого мы уже видели сначала за столом маршала де Ришелье, затем у чана Месмера, затем в комнате мадмуазель Оливы и, наконец, на балу в Опере.
— Я ждал вас.
Филипп нахмурил брови.
— Как — ждали?
— Ну да, я жду вас уже два часа. Ведь не то час, не то два — не так ли? — прошло с тех пор, когда вы решили прийти сюда, но некое происшествие, от вашей воли не зависевшее, заставило вас отложить осуществление этого намерения?