Страница:
— Но ведь вам тоже необходимо пристанище, а ваше мы у вас украли.
— Пустяки! У меня остается еще три таких же! Королева рассмеялась.
Глава 7. АЛЬКОВ КОРОЛЕВЫ
Глава 8. МАЛЫЙ УТРЕННИЙ ВЫХОД КОРОЛЕВЫ
Глава 9. ПРУД ШВЕЙЦАРЦЕВ
— Пустяки! У меня остается еще три таких же! Королева рассмеялась.
Глава 7. АЛЬКОВ КОРОЛЕВЫ
На следующий день или, вернее, в то же утро, ибо наша последняя глава, должно быть, закончилась в два часа ночи; итак, в то же утро, повторяем мы, король Людовик XVI в простом фиолетовом утреннем платье, без орденов и без пудры, словом, в том, в чем он встал с постели, постучал в двери передней королевы.
Служанка приоткрыла дверь и узнала короля.
— Государь!.. — произнесла она.
— Королева? — отрывисто спросил Людовик XVI.
— Ее величество почивает, государь. Король прошел прямо к двери и быстро, с шумом, со скрежетом повернул круглую золоченую ручку. Быстрым шагом король подошел к кровати.
— Ах, это вы, государь! — приподнимаясь, воскликнула Мария-Антуанетта.
— Доброе утро, сударыня! — кисло-сладким тоном промолвил король.
— Какой попутный ветер занес вас ко мне, государь? — спросила королева. — Госпожа де Мизери! Госпожа де Мизери! Откройте же окна!
— Вы прекрасно спите, сударыня, — усаживаясь подле кровати и обводя спальню пытливым взглядом, сказал король.
— Да, государь, я зачиталась допоздна, и если бы вы, ерше величество, не разбудили меня, я спала бы еще.
— Чем объяснить, что вы его не приняли, сударыня?
— Кого не приняла? Вашего брата, графа Прованского? — спросила королева, рассеивая своим присутствием духа подозрения короля.
— Совершенно справедливо, моего брата; он хотел поздороваться с вами, но его оставили за дверью…
— И что же?
— ..и сказали, что вас нет дома.
— Ему так сказали? — небрежно переспросила королева. — Госпожа де Мизери! Госпожа де Мизери!
В дверях показалась первая горничная с письмами, адресованными королеве и лежавшими на золотом подносе.
— Ваше величество, вы звали меня? — спросила г-жа де Мизери.
— Да. Разве вчера графу Прованскому сказали, что меня нет во дворце? Ответьте королю, госпожа де Мизери, — так же небрежно продолжала Мария-Антуанетта, — скажите его величеству то, что ответили вчера графу Прованскому, когда он появился у моих дверей. Я этого уже не помню.
— Государь! — заговорила г-жа де Мизери в то время, как королева распечатывала одно из писем. — Его высочество граф Прованский явился вчера засвидетельствовать свое почтение ее величеству, а я ему ответила, что ее величество не принимает.
— По чьему приказанию?
— По приказанию королевы.
— А-а! — произнес король.
В это время королева распечатала письмо и прочитала следующие строки:
«Вчера Вы вернулись из Парижа и вошли во дворец в восемь вечера. Лоран Вас видел».
Затем, с таким же беспечным видом, королева распечатала еще несколько записок, писем и прошений, в беспорядке разбросанных по пуховику.
— Так что же? — молвила она, поднимая глаза на короля.
— Спасибо, сударыня, — обратился тот к первой горничной.
Госпожа де Мизери удалилась.
— Простите, государь, — заговорила королева, — просветите меня: разве я больше не вольна видеть или не видеть графа Прованского?
— О, разумеется, вольны, сударыня, но…
— Что — но?
— Но я думал, что вчера вы были в Париже.
— Да, я ездила в Париж. Но разве из Парижа не возвращаются?
— Вне всякого сомнения. Все зависит от того, в котором часу.
— Госпожа де Мизери! — позвала королева. Горничная появилась снова.
— Госпожа де Мизери! В котором часу я вчера вернулась из Парижа? — спросила королева.
— Около восьми, ваше величество.
— Не думаю, — сказал король, — вы, должно быть, ошибаетесь, госпожа де Мизери, спросите кого-нибудь.
Горничная, прямая и бесстрастная, повернулась к двери.
— Госпожа Дюваль, в котором часу ее величество вернулись вчера вечером из Парижа? — спросила она.
— Должно быть, в восемь, сударыня, — отвечала вторая горничная.
— Вы, верно, ошибаетесь, госпожа Дюваль, — сказала г-жа де Мизери.
Госпожа Дюваль наклонилась к окну прихожей и крикнула:
— Лоран!
— Кто это? — спросил король.
— Это привратник у дверей, в которые вчера проходили ее величество, — отвечала г-жа де Мизери.
— Лоран! — закричала г-жа Дюваль. — В котором часу вернулась вчера ее величество королева?
— В восемь! — отвечал с нижней галереи привратник. Король опустил голову.
Госпожа де Мизери отпустила г-жу Дюваль, г-жа Дюваль отпустила привратника. Супруги остались одни.
— Простите, сударыня, я и сам не знаю, что это взбрело мне в голову. Видите, как я рад? Моя радость так же велика, как и мое раскаяние. Вы на меня не сердитесь, ведь правда? Не дуйтесь: даю слово дворянина, я был бы в отчаянии!
Королева высвободила руку из руки короля.
— Государь, — заговорила Мария-Антуанетта, — королева Французская не лжет!
— Что это значит? — спросил удивленный король.
— Я хочу сказать, — столь же хладнокровно продолжала королева, — что я вернулась только сегодня в шесть утра.
— Сударыня!
— Без его высочества графа д'Артуа, предоставившего мне убежище и из жалости приютившего меня в одном из своих домов, я осталась бы за дверью, как нищенка.
— Ах, так вы не вернулись! — с мрачным видом сказал король. — Значит, я был прав?
— Для того, чтобы убедиться, рано или поздно я вернулась, у вас нет необходимости ни запирать двери, ни отдавать приказы; достаточно прийти ко мне и спросить:
«В котором часу вы вернулись?»
— О-о! — произнес король.
— Я могла бы и дальше наслаждаться своей победой. Но я полагаю, что ваш образ действий постыден для короля, непристоен для дворянина, и я не хочу лишить себя удовольствия сказать вам об этом.
Король отряхнул жабо с видом человека, который обдумывает ответ.
— О, вы проявили великое искусство! — качая головой, произнесла королева. — Вам не придется извиняться за свое обращение со мной.
— Вы знаете, что я человек искренний, — изменившимся голосом заговорил король, — и что я всегда признаю свои ошибки. Соблаговолите же доказать мне, сударыня, что вы были правы, когда уехали из Версаля на санях со своими дворянами? С сумасшедшей оравой, которая компрометирует вас в тяжких обстоятельствах, в которых мы живем! Разве так должна поступать супруга, королева, мать?
— Могу ответить вам в двух словах. Я уехала из Версаля на санях, чтобы поскорее доехать до Парижа; я вышла из дому с мадмуазель де Таверне, чья репутация, слава Богу, одна из самых чистых репутаций при дворе, и поехала в Париж, чтобы лично удостовериться, что король Французский, отец огромной семьи, предоставляет умирать с голоду, прозябать в забвении, беззащитному перед всеми искушениями порока и нищеты, одному из членов своей семьи, такому же королю, то есть потомку одного из королей, царствовавших во Франции.
— Я? — с удивлением спросил король.
— Я поднялась, — продолжала королева, — на какой-то чердак и увидела без огня, без света, без денег внучку великого государя и дала сто луидоров этой жертве забывчивости, жертве королевской небрежности.
— Примите в рассуждение, — сказал король, — что я не подозревал вас ни в чем хоть сколько-нибудь несправедливом или бесчестном; мне только не понравился образ действий, рискованное поведение королевы; вы, как всегда, делали добро, но, делая добро другим, вы избрали способ, который делает зло вам самой. Вот в чем я вас упрекаю! А теперь я должен исправить чью-то забывчивость, я должен позаботиться о судьбе некоей королевской семьи.
Я готов. Сообщите мне, кто эти несчастные, и мои благодеяния не заставят себя ждать.
— Полагаю, что имя Валуа достаточно прославлено, государь, чтобы сохраниться в вашей памяти.
— А-а, теперь я знаю, о ком вы заботитесь! — с громким смехом вскричал Людовик XVI. — Это маленькая Валуа? Графиня де… Постойте…
— Де ла Мотт.
— Совершенно верно, де ла Мотт. Ее муж — жандарм? — Да, государь.
— А жена — интриганка? О, не сердитесь: она переворачивает небо и землю, она изводит министров, она не дает житья моим теткам, она и мне докучает своими ходатайствами, прошениями, генеалогическими изысканиями!
— Но она Валуа или нет?
— Я уверен, что да!
— В таком случае — пенсион! Приличный пенсион ей, полк — ее мужу, словом, положение, приличествующее потомкам королей.
— Постойте, постойте! Черт побери! Как вы спешите! Малютка Валуа всегда вырывает у меня достаточно перьев и без вашей помощи. У малютки Валуа крепкий клювик, помилуйте!
— Но, государь, не могут же Валуа умирать с голоду!
— Вы сами сказали мне, что дали ей сто луидоров!
— Щедрое подаяние!
— Королевское.
— Тогда дайте ей столько же.
— Я от этого воздержусь. Того, что вы дали, вполне достаточно для нас обоих.
— Тогда дайте небольшой пенсион.
— Ни в коем случае! Ничего постоянного! Эти люди немало выклянчат у вас сами — они из семейства грызунов. По правде говоря, я не могу рассказать вам все, что мне известно о малютке Валуа. Ваше доброе сердце попало в западню, дорогая Антуанетта. Прошу прощения у вашего доброго сердца!
Людовик протянул руку королеве — королева, уступая первому побуждению, поднесла ее к губам.
Внезапно она оттолкнула его руку.
— У вас нет доброго чувства ко мне, — сказала она. — Я на вас сердита!
— Это вы сердиты на меня? — сказал король. — Вот так так! Я... я…
— О да, скажите, что вы на меня не сердитесь, — вы, закрывший передо мной двери Версаля, вы, пришедший в половине седьмого утра в мою прихожую, открывший — мою дверь силой и вошедший ко мне, зло сверкая глазами!
Король засмеялся.
— Я на вас не сержусь, — сказал он.
— Ах, вы на меня не сердитесь? Что ж, отлично!
— Что вы дадите мне, если я докажу вам, что не сердился на вас, даже когда шел сюда?
— Сначала посмотрим, что это за доказательство, о котором вы говорите.
— О, это легче легкого, — отвечал король, — это доказательство у меня в кармане.
Улыбаясь доброй улыбкой, король порылся в кармане с той медлительностью, которая удваивает вожделение. В конце концов он все же вытащил из кармана красную, художественно гофрированную сафьяновую коробочку с позолотой, оттенявшей ее яркость.
— Футляр! — вскричала королева. — Ах, посмотрим, посмотрим!
Король положил футляр на кровать.
Королева взяла его и поднесла поближе к глазам.
Она открыла коробочку и в восторге проговорила:
— Как красиво! Господи, как красиво! Король почувствовал, что его сердце затрепетало от радости.
— Вы находите? — спросил он. Королева не могла ответить: она задыхалась. Она вынула из футляра ожерелье из таких крупных, таких чистых, таких ярко сверкавших и так искусно подобранных брильянтов, что ей показалось, будто она видит, как в ее красивых руках струится, фосфоресцируя, река огня.
— Так вы довольны? — спросил король.
— Я в восхищении, государь. Вы меня осчастливили!
— Правда?
— Ювелир, подобравший эти брильянты и сделавший это ожерелье, — истинный художник!
— Их двое.
— Тогда я держу пари, что это Бемер и Босанж.
— Вы угадали!
— В самом деле, только они могут позволить себе такую затею. Как красиво, государь, как красиво!
Вдруг ее сияющее лицо омрачилось.
Это выражение ее лица так быстро появилось и так быстро исчезло, что король ничего не успел заметить.
— Доставьте мне удовольствие! — сказал он.
— Какое?
— Позвольте, я надену ожерелье вам на шею. Королева остановила его.
— Ведь это очень дорого, правда? — с грустью спросила она.
— Откровенно говоря, да, — со смехом отвечал король, — но я уже сказал: вы заплатили за него больше, чем оно стоит, и только на своем месте — у вас на шее — оно обретет свою настоящую цену.
— Нет, нет, не надо ребячиться, — сказала королева. — Положите ожерелье в футляр, государь.
— Но… — удивленно начал король.
— Ни вы и никто другой, государь, на увидят у меня на шее ожерелье, которое так дорого стоит.
— Вы его не наденете?
— Я отказываюсь носить на шее полтора миллиона, когда сундуки короля пусты, когда король вынужден умерить свою помощь бедным и сказать им: «У меня больше нет денег, да поможет вам Бог!»
— Как? Вы говорите это серьезно?
— Позвольте, государь, господин де Сартин сказал мне однажды, что на полтора миллиона ливров можно купить линейный корабль, а по правде говоря, французскому королю линейный корабль нужнее, чем французской королеве — ожерелье.
— О-о! — вне себя от радости вскричал король с влажными от слез глазами. — Ваш поступок велик! Спасибо, спасибо, спасибо!.. Антуанетта, вы чудная женщина.
— Государь! Я не хочу ожерелья, я хочу кое-чего другого.
— О чем же вы просите?
— О том, чтобы вы позволили мне съездить в Париж еще раз.
— Ну, это легко, а главное — недорого.
— Подождите, подождите!
— А, черт!
— В Париж, на Вандомскую площадь.
— Черт! Черт!
— К господину Месмеру. Король почесал ухо.
— Вот что, — сказал он, — вы отказались от прихоти ценой в миллион шестьсот тысяч ливров — я могу позволить вам эту прихоть. Поезжайте к господину Месмеру, но и я поставлю вам условие.
— Какое?
— Сопровождать вас будет принцесса крови. Королева задумалась.
— Угодно вам, чтобы это была госпожа де Ламбаль? — спросила она.
— Пусть будет госпожа де Ламбаль.
— Спасибо.
— А я, — прибавил король, — немедленно прикажу построить линейный корабль и окрестить его «Ожерелье королевы». Вы будете его крестной матерью, а потом я отправлю его Лаперузу.
Король поцеловал жене руку и, весь сияющий, вышел из ее покоев.
Служанка приоткрыла дверь и узнала короля.
— Государь!.. — произнесла она.
— Королева? — отрывисто спросил Людовик XVI.
— Ее величество почивает, государь. Король прошел прямо к двери и быстро, с шумом, со скрежетом повернул круглую золоченую ручку. Быстрым шагом король подошел к кровати.
— Ах, это вы, государь! — приподнимаясь, воскликнула Мария-Антуанетта.
— Доброе утро, сударыня! — кисло-сладким тоном промолвил король.
— Какой попутный ветер занес вас ко мне, государь? — спросила королева. — Госпожа де Мизери! Госпожа де Мизери! Откройте же окна!
— Вы прекрасно спите, сударыня, — усаживаясь подле кровати и обводя спальню пытливым взглядом, сказал король.
— Да, государь, я зачиталась допоздна, и если бы вы, ерше величество, не разбудили меня, я спала бы еще.
— Чем объяснить, что вы его не приняли, сударыня?
— Кого не приняла? Вашего брата, графа Прованского? — спросила королева, рассеивая своим присутствием духа подозрения короля.
— Совершенно справедливо, моего брата; он хотел поздороваться с вами, но его оставили за дверью…
— И что же?
— ..и сказали, что вас нет дома.
— Ему так сказали? — небрежно переспросила королева. — Госпожа де Мизери! Госпожа де Мизери!
В дверях показалась первая горничная с письмами, адресованными королеве и лежавшими на золотом подносе.
— Ваше величество, вы звали меня? — спросила г-жа де Мизери.
— Да. Разве вчера графу Прованскому сказали, что меня нет во дворце? Ответьте королю, госпожа де Мизери, — так же небрежно продолжала Мария-Антуанетта, — скажите его величеству то, что ответили вчера графу Прованскому, когда он появился у моих дверей. Я этого уже не помню.
— Государь! — заговорила г-жа де Мизери в то время, как королева распечатывала одно из писем. — Его высочество граф Прованский явился вчера засвидетельствовать свое почтение ее величеству, а я ему ответила, что ее величество не принимает.
— По чьему приказанию?
— По приказанию королевы.
— А-а! — произнес король.
В это время королева распечатала письмо и прочитала следующие строки:
«Вчера Вы вернулись из Парижа и вошли во дворец в восемь вечера. Лоран Вас видел».
Затем, с таким же беспечным видом, королева распечатала еще несколько записок, писем и прошений, в беспорядке разбросанных по пуховику.
— Так что же? — молвила она, поднимая глаза на короля.
— Спасибо, сударыня, — обратился тот к первой горничной.
Госпожа де Мизери удалилась.
— Простите, государь, — заговорила королева, — просветите меня: разве я больше не вольна видеть или не видеть графа Прованского?
— О, разумеется, вольны, сударыня, но…
— Что — но?
— Но я думал, что вчера вы были в Париже.
— Да, я ездила в Париж. Но разве из Парижа не возвращаются?
— Вне всякого сомнения. Все зависит от того, в котором часу.
— Госпожа де Мизери! — позвала королева. Горничная появилась снова.
— Госпожа де Мизери! В котором часу я вчера вернулась из Парижа? — спросила королева.
— Около восьми, ваше величество.
— Не думаю, — сказал король, — вы, должно быть, ошибаетесь, госпожа де Мизери, спросите кого-нибудь.
Горничная, прямая и бесстрастная, повернулась к двери.
— Госпожа Дюваль, в котором часу ее величество вернулись вчера вечером из Парижа? — спросила она.
— Должно быть, в восемь, сударыня, — отвечала вторая горничная.
— Вы, верно, ошибаетесь, госпожа Дюваль, — сказала г-жа де Мизери.
Госпожа Дюваль наклонилась к окну прихожей и крикнула:
— Лоран!
— Кто это? — спросил король.
— Это привратник у дверей, в которые вчера проходили ее величество, — отвечала г-жа де Мизери.
— Лоран! — закричала г-жа Дюваль. — В котором часу вернулась вчера ее величество королева?
— В восемь! — отвечал с нижней галереи привратник. Король опустил голову.
Госпожа де Мизери отпустила г-жу Дюваль, г-жа Дюваль отпустила привратника. Супруги остались одни.
— Простите, сударыня, я и сам не знаю, что это взбрело мне в голову. Видите, как я рад? Моя радость так же велика, как и мое раскаяние. Вы на меня не сердитесь, ведь правда? Не дуйтесь: даю слово дворянина, я был бы в отчаянии!
Королева высвободила руку из руки короля.
— Государь, — заговорила Мария-Антуанетта, — королева Французская не лжет!
— Что это значит? — спросил удивленный король.
— Я хочу сказать, — столь же хладнокровно продолжала королева, — что я вернулась только сегодня в шесть утра.
— Сударыня!
— Без его высочества графа д'Артуа, предоставившего мне убежище и из жалости приютившего меня в одном из своих домов, я осталась бы за дверью, как нищенка.
— Ах, так вы не вернулись! — с мрачным видом сказал король. — Значит, я был прав?
— Для того, чтобы убедиться, рано или поздно я вернулась, у вас нет необходимости ни запирать двери, ни отдавать приказы; достаточно прийти ко мне и спросить:
«В котором часу вы вернулись?»
— О-о! — произнес король.
— Я могла бы и дальше наслаждаться своей победой. Но я полагаю, что ваш образ действий постыден для короля, непристоен для дворянина, и я не хочу лишить себя удовольствия сказать вам об этом.
Король отряхнул жабо с видом человека, который обдумывает ответ.
— О, вы проявили великое искусство! — качая головой, произнесла королева. — Вам не придется извиняться за свое обращение со мной.
— Вы знаете, что я человек искренний, — изменившимся голосом заговорил король, — и что я всегда признаю свои ошибки. Соблаговолите же доказать мне, сударыня, что вы были правы, когда уехали из Версаля на санях со своими дворянами? С сумасшедшей оравой, которая компрометирует вас в тяжких обстоятельствах, в которых мы живем! Разве так должна поступать супруга, королева, мать?
— Могу ответить вам в двух словах. Я уехала из Версаля на санях, чтобы поскорее доехать до Парижа; я вышла из дому с мадмуазель де Таверне, чья репутация, слава Богу, одна из самых чистых репутаций при дворе, и поехала в Париж, чтобы лично удостовериться, что король Французский, отец огромной семьи, предоставляет умирать с голоду, прозябать в забвении, беззащитному перед всеми искушениями порока и нищеты, одному из членов своей семьи, такому же королю, то есть потомку одного из королей, царствовавших во Франции.
— Я? — с удивлением спросил король.
— Я поднялась, — продолжала королева, — на какой-то чердак и увидела без огня, без света, без денег внучку великого государя и дала сто луидоров этой жертве забывчивости, жертве королевской небрежности.
— Примите в рассуждение, — сказал король, — что я не подозревал вас ни в чем хоть сколько-нибудь несправедливом или бесчестном; мне только не понравился образ действий, рискованное поведение королевы; вы, как всегда, делали добро, но, делая добро другим, вы избрали способ, который делает зло вам самой. Вот в чем я вас упрекаю! А теперь я должен исправить чью-то забывчивость, я должен позаботиться о судьбе некоей королевской семьи.
Я готов. Сообщите мне, кто эти несчастные, и мои благодеяния не заставят себя ждать.
— Полагаю, что имя Валуа достаточно прославлено, государь, чтобы сохраниться в вашей памяти.
— А-а, теперь я знаю, о ком вы заботитесь! — с громким смехом вскричал Людовик XVI. — Это маленькая Валуа? Графиня де… Постойте…
— Де ла Мотт.
— Совершенно верно, де ла Мотт. Ее муж — жандарм? — Да, государь.
— А жена — интриганка? О, не сердитесь: она переворачивает небо и землю, она изводит министров, она не дает житья моим теткам, она и мне докучает своими ходатайствами, прошениями, генеалогическими изысканиями!
— Но она Валуа или нет?
— Я уверен, что да!
— В таком случае — пенсион! Приличный пенсион ей, полк — ее мужу, словом, положение, приличествующее потомкам королей.
— Постойте, постойте! Черт побери! Как вы спешите! Малютка Валуа всегда вырывает у меня достаточно перьев и без вашей помощи. У малютки Валуа крепкий клювик, помилуйте!
— Но, государь, не могут же Валуа умирать с голоду!
— Вы сами сказали мне, что дали ей сто луидоров!
— Щедрое подаяние!
— Королевское.
— Тогда дайте ей столько же.
— Я от этого воздержусь. Того, что вы дали, вполне достаточно для нас обоих.
— Тогда дайте небольшой пенсион.
— Ни в коем случае! Ничего постоянного! Эти люди немало выклянчат у вас сами — они из семейства грызунов. По правде говоря, я не могу рассказать вам все, что мне известно о малютке Валуа. Ваше доброе сердце попало в западню, дорогая Антуанетта. Прошу прощения у вашего доброго сердца!
Людовик протянул руку королеве — королева, уступая первому побуждению, поднесла ее к губам.
Внезапно она оттолкнула его руку.
— У вас нет доброго чувства ко мне, — сказала она. — Я на вас сердита!
— Это вы сердиты на меня? — сказал король. — Вот так так! Я... я…
— О да, скажите, что вы на меня не сердитесь, — вы, закрывший передо мной двери Версаля, вы, пришедший в половине седьмого утра в мою прихожую, открывший — мою дверь силой и вошедший ко мне, зло сверкая глазами!
Король засмеялся.
— Я на вас не сержусь, — сказал он.
— Ах, вы на меня не сердитесь? Что ж, отлично!
— Что вы дадите мне, если я докажу вам, что не сердился на вас, даже когда шел сюда?
— Сначала посмотрим, что это за доказательство, о котором вы говорите.
— О, это легче легкого, — отвечал король, — это доказательство у меня в кармане.
Улыбаясь доброй улыбкой, король порылся в кармане с той медлительностью, которая удваивает вожделение. В конце концов он все же вытащил из кармана красную, художественно гофрированную сафьяновую коробочку с позолотой, оттенявшей ее яркость.
— Футляр! — вскричала королева. — Ах, посмотрим, посмотрим!
Король положил футляр на кровать.
Королева взяла его и поднесла поближе к глазам.
Она открыла коробочку и в восторге проговорила:
— Как красиво! Господи, как красиво! Король почувствовал, что его сердце затрепетало от радости.
— Вы находите? — спросил он. Королева не могла ответить: она задыхалась. Она вынула из футляра ожерелье из таких крупных, таких чистых, таких ярко сверкавших и так искусно подобранных брильянтов, что ей показалось, будто она видит, как в ее красивых руках струится, фосфоресцируя, река огня.
— Так вы довольны? — спросил король.
— Я в восхищении, государь. Вы меня осчастливили!
— Правда?
— Ювелир, подобравший эти брильянты и сделавший это ожерелье, — истинный художник!
— Их двое.
— Тогда я держу пари, что это Бемер и Босанж.
— Вы угадали!
— В самом деле, только они могут позволить себе такую затею. Как красиво, государь, как красиво!
Вдруг ее сияющее лицо омрачилось.
Это выражение ее лица так быстро появилось и так быстро исчезло, что король ничего не успел заметить.
— Доставьте мне удовольствие! — сказал он.
— Какое?
— Позвольте, я надену ожерелье вам на шею. Королева остановила его.
— Ведь это очень дорого, правда? — с грустью спросила она.
— Откровенно говоря, да, — со смехом отвечал король, — но я уже сказал: вы заплатили за него больше, чем оно стоит, и только на своем месте — у вас на шее — оно обретет свою настоящую цену.
— Нет, нет, не надо ребячиться, — сказала королева. — Положите ожерелье в футляр, государь.
— Но… — удивленно начал король.
— Ни вы и никто другой, государь, на увидят у меня на шее ожерелье, которое так дорого стоит.
— Вы его не наденете?
— Я отказываюсь носить на шее полтора миллиона, когда сундуки короля пусты, когда король вынужден умерить свою помощь бедным и сказать им: «У меня больше нет денег, да поможет вам Бог!»
— Как? Вы говорите это серьезно?
— Позвольте, государь, господин де Сартин сказал мне однажды, что на полтора миллиона ливров можно купить линейный корабль, а по правде говоря, французскому королю линейный корабль нужнее, чем французской королеве — ожерелье.
— О-о! — вне себя от радости вскричал король с влажными от слез глазами. — Ваш поступок велик! Спасибо, спасибо, спасибо!.. Антуанетта, вы чудная женщина.
— Государь! Я не хочу ожерелья, я хочу кое-чего другого.
— О чем же вы просите?
— О том, чтобы вы позволили мне съездить в Париж еще раз.
— Ну, это легко, а главное — недорого.
— Подождите, подождите!
— А, черт!
— В Париж, на Вандомскую площадь.
— Черт! Черт!
— К господину Месмеру. Король почесал ухо.
— Вот что, — сказал он, — вы отказались от прихоти ценой в миллион шестьсот тысяч ливров — я могу позволить вам эту прихоть. Поезжайте к господину Месмеру, но и я поставлю вам условие.
— Какое?
— Сопровождать вас будет принцесса крови. Королева задумалась.
— Угодно вам, чтобы это была госпожа де Ламбаль? — спросила она.
— Пусть будет госпожа де Ламбаль.
— Спасибо.
— А я, — прибавил король, — немедленно прикажу построить линейный корабль и окрестить его «Ожерелье королевы». Вы будете его крестной матерью, а потом я отправлю его Лаперузу.
Король поцеловал жене руку и, весь сияющий, вышел из ее покоев.
Глава 8. МАЛЫЙ УТРЕННИЙ ВЫХОД КОРОЛЕВЫ
Не успел король выйти, как королева встала и подошла к окну подышать свежим, морозным утренним воздухом.
— Если мы хотим насладиться льдом, — воскликнула королева, проверяя теплоту воздуха, — то я думаю, что нужно спешить!
— В котором же часу будет туалет вашего величества?
— Сей же час. Я слегка перекушу и выйду.
— Королева больше ничего не прикажет?
— Пусть узнают, встала ли мадмуазель де Таверне, я скажут ей, что я желаю ее видеть.
— Мадмуазель де Таверне уже в будуаре вашего величества, — отвечала горничная.
— Впустите ее.
Андре вошла к королеве в то мгновение, когда на часах Мраморного двора раздался первый удар — било девять.
Проследив глазами за г-жой де Мизери и увидев, что портьера за ней задвинулась, королева обратилась к Андре.
— Все улажено, — сказала она, — король был очарователен, он смеялся, он был обезоружен.
— Но он узнал?.. — спросила Андре.
— Вы понимаете, Андре, что нельзя лгать, если за тобой нет вины и если ты французская королева.
— Это верно, ваше величество, — покраснев, ответила Андре.
— И, однако, дорогая Андре, одна вина за нами как будто есть.
— Одна, ваше величество? — переспросила Андре. — Ну уж, конечно, не одна!
— Может быть, и так, но вот вам первая: мы пожалели госпожу де ла Мотт. Король ее не любит. А между тем, должна признаться, что мне она понравилась.
— Ваше величество! Вы слишком добрый судья, чтобы люди не склонились перед вашими приговорами.
— Да, но вас-то не бранили, — сказала королева, — вы горды и свободны, вас все побаиваются, ибо, подобно божественной Минерве, вы слишком мудрая.
Андре покраснела и грустно улыбнулась.
— Я дала обет, — сказала она.
— Да, кстати! — воскликнула королева. — Я вспомнила…
— Что вы вспомнили, ваше величество?
— Хотя вы и не замужем, у вас, тем не менее, со вчерашнего дня появился один господин.
— Господин, ваше величество?
— Да, ваш любимый брат. Как его зовут? Кажется, Филипп?
— Да, Филипп.
— Он приехал?
— Вчера, и вы, ваше величество, сделали мне честь сказать об этом.
— Каков он?
— Как всегда, красив и добр.
— А сколько лет ему теперь?
— Тридцать два года.
— Могу я увидеть его сейчас же?
— Через четверть часа он будет у ног вашего величества, если ваше величество позволит.
— Хорошо, хорошо, позволю и даже хочу. Не успела королева договорить, как кто-то живой, быстрый, шумный скользнул или, вернее, прыгнул на ковер туалетной комнаты, и его смеющееся, лукавое лицо отразилось в том же зеркале, в котором Мария-Антуанетта улыбалась своему.
— Ах, мой брат д'Артуа! — сказала королева. — По правде говоря, вы меня напугали!
— Добрый день, ваше величество! — сказал молодой принц. — Как вы, ваше величество, провели ночь?
— Благодарю вас, очень плохо.
— А утро?
— Очень хорошо.
— Это самое главное.
Дверь отворилась.
Вошла Андре, держа за руку красивого дворянина со смуглым лицом, с черными глазами, в которых отражалось благородство души и меланхолия, могучего воина с умным лбом, с суровой выправкой, похожего на один из тех фамильных портретов, какие создали Койпель или Гейнсборо.
— Ваше величество, — с почтительным поклоном заговорила Андре, — это мой брат.
Филипп поклонился медленно и серьезно.
— Сколько лет, сколько времени прошло с тех пор, как мы виделись, — сказала королева, — и увы, это лучшее время жизни!
— Для меня — да, для вашего величества — нет, ибо для вас все дни — лучшие.
— Вам, должно быть, очень понравился Новый Свет, господин де Таверне, коль скоро вы там оставались в то время, как все уже вернулись?
— Ваше величество! — отвечал Филипп. — Когда господин де Лафайет покидал Америку, ему нужен был офицер, которому бы он доверял и которому он мог бы частично поручить командование вспомогательными войсками. Господин де Лафайет рекомендовал меня генералу Вашингтону, и тот пожелал принять меня на службу.
— Мне кажется, — заметила королева, — что из этого самого Нового Света, о котором вы мне рассказываете, к нам возвращается множество героев.
— Ваше величество, вы это говорите не обо мне, — с улыбкой заметил Филипп.
— Почему же не о вас? — спросила королева и повернулась к графу д'Артуа.
— Посмотрите, какое прекрасное лицо и какой воинственный вид у господина де Таверне!
Филипп, понимая, что его таким образом представляют графу д'Артуа, с которым он был не знаком, сделал шаг к нему, прося у принца позволения приветствовать его.
Граф сделал знак рукой; Филипп поклонился.
— А знаете ли вы, — продолжала королева, — что нас связывают весьма тесные узы?
— Весьма тесные узы? Вас, сестра? Расскажите, прошу вас!
— Да, господин Филипп де Таверне был первым французом, который представился моему взору, когда я приехала во Францию, а я дала себе твердое обещание, что составлю счастье первого француза, которого встречу.
Филипп почувствовал, что краска бросилась ему в лицо. Чтобы сохранить хладнокровие, он закусил губу.
Андре посмотрела на него и опустила голову.
— Великолепная погода! — воскликнула королева, сопровождая свои слова радостным движением. — Госпожа де Мизери! Завтра лед растает, так что сани мне нужны сей же час.
— Вашему величеству угодно покататься на коньках? — спросил Филипп.
— Вы будете смеяться над нами, господин американец! — воскликнула королева. — Ведь вы ходили по огромным озерам, по которым пробегают больше миль, чем здесь мы делаем шагов!
— Здесь для вашего величества мороз и дорога — развлечение, а там от них умирают, — Заметил Филипп.
— Вот видите, господин де Таверне: я все та же, и, как в былые времена, этикет приводит меня в ужас. Помните былые времена, господин Филипп?.. Ну, а вы-то переменились?
Эти слова проникли в самое сердце молодого человека! жалость женщины часто бывает подобна удару кинжала.
— Нет, ваше величество, — отрывисто сказал он, — нет, я не переменился — по крайней мере, сердцем.
— Господин де Таверне! Я не хочу с вами расставаться, — сказала королева, — я заявляю свое право на конфискацию американца. Возьмите меня под правую руку, господин де Таверне.
Таверне исполнил приказание. Андре подошла к королеве с левой стороны.
Когда королева спускалась по лестнице, когда на площадях били барабаны, когда трубы телохранителей и бряцание оружия, подхваченные ветром в вестибюле, поднялись во дворец, — вся эта королевская пышность, это всеобщее почтение, это поклонение, которое задевало чувствительные струны королевы и встречало Таверне, вся эта торжественность вскружила и без того затуманившуюся голову молодого человека.
Лихорадочный пот выступил у него на лбу, он шагал нетвердо.
Если бы не холодный ветер, ударивший ему в лицо, он потерял бы сознание.
Для молодого человека, который так много дней уныло прозябал в горе, в изгнании, это было чересчур внезапное возвращение к великим радостям гордыни и любви.
— Если мы хотим насладиться льдом, — воскликнула королева, проверяя теплоту воздуха, — то я думаю, что нужно спешить!
— В котором же часу будет туалет вашего величества?
— Сей же час. Я слегка перекушу и выйду.
— Королева больше ничего не прикажет?
— Пусть узнают, встала ли мадмуазель де Таверне, я скажут ей, что я желаю ее видеть.
— Мадмуазель де Таверне уже в будуаре вашего величества, — отвечала горничная.
— Впустите ее.
Андре вошла к королеве в то мгновение, когда на часах Мраморного двора раздался первый удар — било девять.
Проследив глазами за г-жой де Мизери и увидев, что портьера за ней задвинулась, королева обратилась к Андре.
— Все улажено, — сказала она, — король был очарователен, он смеялся, он был обезоружен.
— Но он узнал?.. — спросила Андре.
— Вы понимаете, Андре, что нельзя лгать, если за тобой нет вины и если ты французская королева.
— Это верно, ваше величество, — покраснев, ответила Андре.
— И, однако, дорогая Андре, одна вина за нами как будто есть.
— Одна, ваше величество? — переспросила Андре. — Ну уж, конечно, не одна!
— Может быть, и так, но вот вам первая: мы пожалели госпожу де ла Мотт. Король ее не любит. А между тем, должна признаться, что мне она понравилась.
— Ваше величество! Вы слишком добрый судья, чтобы люди не склонились перед вашими приговорами.
— Да, но вас-то не бранили, — сказала королева, — вы горды и свободны, вас все побаиваются, ибо, подобно божественной Минерве, вы слишком мудрая.
Андре покраснела и грустно улыбнулась.
— Я дала обет, — сказала она.
— Да, кстати! — воскликнула королева. — Я вспомнила…
— Что вы вспомнили, ваше величество?
— Хотя вы и не замужем, у вас, тем не менее, со вчерашнего дня появился один господин.
— Господин, ваше величество?
— Да, ваш любимый брат. Как его зовут? Кажется, Филипп?
— Да, Филипп.
— Он приехал?
— Вчера, и вы, ваше величество, сделали мне честь сказать об этом.
— Каков он?
— Как всегда, красив и добр.
— А сколько лет ему теперь?
— Тридцать два года.
— Могу я увидеть его сейчас же?
— Через четверть часа он будет у ног вашего величества, если ваше величество позволит.
— Хорошо, хорошо, позволю и даже хочу. Не успела королева договорить, как кто-то живой, быстрый, шумный скользнул или, вернее, прыгнул на ковер туалетной комнаты, и его смеющееся, лукавое лицо отразилось в том же зеркале, в котором Мария-Антуанетта улыбалась своему.
— Ах, мой брат д'Артуа! — сказала королева. — По правде говоря, вы меня напугали!
— Добрый день, ваше величество! — сказал молодой принц. — Как вы, ваше величество, провели ночь?
— Благодарю вас, очень плохо.
— А утро?
— Очень хорошо.
— Это самое главное.
Дверь отворилась.
Вошла Андре, держа за руку красивого дворянина со смуглым лицом, с черными глазами, в которых отражалось благородство души и меланхолия, могучего воина с умным лбом, с суровой выправкой, похожего на один из тех фамильных портретов, какие создали Койпель или Гейнсборо.
— Ваше величество, — с почтительным поклоном заговорила Андре, — это мой брат.
Филипп поклонился медленно и серьезно.
— Сколько лет, сколько времени прошло с тех пор, как мы виделись, — сказала королева, — и увы, это лучшее время жизни!
— Для меня — да, для вашего величества — нет, ибо для вас все дни — лучшие.
— Вам, должно быть, очень понравился Новый Свет, господин де Таверне, коль скоро вы там оставались в то время, как все уже вернулись?
— Ваше величество! — отвечал Филипп. — Когда господин де Лафайет покидал Америку, ему нужен был офицер, которому бы он доверял и которому он мог бы частично поручить командование вспомогательными войсками. Господин де Лафайет рекомендовал меня генералу Вашингтону, и тот пожелал принять меня на службу.
— Мне кажется, — заметила королева, — что из этого самого Нового Света, о котором вы мне рассказываете, к нам возвращается множество героев.
— Ваше величество, вы это говорите не обо мне, — с улыбкой заметил Филипп.
— Почему же не о вас? — спросила королева и повернулась к графу д'Артуа.
— Посмотрите, какое прекрасное лицо и какой воинственный вид у господина де Таверне!
Филипп, понимая, что его таким образом представляют графу д'Артуа, с которым он был не знаком, сделал шаг к нему, прося у принца позволения приветствовать его.
Граф сделал знак рукой; Филипп поклонился.
— А знаете ли вы, — продолжала королева, — что нас связывают весьма тесные узы?
— Весьма тесные узы? Вас, сестра? Расскажите, прошу вас!
— Да, господин Филипп де Таверне был первым французом, который представился моему взору, когда я приехала во Францию, а я дала себе твердое обещание, что составлю счастье первого француза, которого встречу.
Филипп почувствовал, что краска бросилась ему в лицо. Чтобы сохранить хладнокровие, он закусил губу.
Андре посмотрела на него и опустила голову.
— Великолепная погода! — воскликнула королева, сопровождая свои слова радостным движением. — Госпожа де Мизери! Завтра лед растает, так что сани мне нужны сей же час.
— Вашему величеству угодно покататься на коньках? — спросил Филипп.
— Вы будете смеяться над нами, господин американец! — воскликнула королева. — Ведь вы ходили по огромным озерам, по которым пробегают больше миль, чем здесь мы делаем шагов!
— Здесь для вашего величества мороз и дорога — развлечение, а там от них умирают, — Заметил Филипп.
— Вот видите, господин де Таверне: я все та же, и, как в былые времена, этикет приводит меня в ужас. Помните былые времена, господин Филипп?.. Ну, а вы-то переменились?
Эти слова проникли в самое сердце молодого человека! жалость женщины часто бывает подобна удару кинжала.
— Нет, ваше величество, — отрывисто сказал он, — нет, я не переменился — по крайней мере, сердцем.
— Господин де Таверне! Я не хочу с вами расставаться, — сказала королева, — я заявляю свое право на конфискацию американца. Возьмите меня под правую руку, господин де Таверне.
Таверне исполнил приказание. Андре подошла к королеве с левой стороны.
Когда королева спускалась по лестнице, когда на площадях били барабаны, когда трубы телохранителей и бряцание оружия, подхваченные ветром в вестибюле, поднялись во дворец, — вся эта королевская пышность, это всеобщее почтение, это поклонение, которое задевало чувствительные струны королевы и встречало Таверне, вся эта торжественность вскружила и без того затуманившуюся голову молодого человека.
Лихорадочный пот выступил у него на лбу, он шагал нетвердо.
Если бы не холодный ветер, ударивший ему в лицо, он потерял бы сознание.
Для молодого человека, который так много дней уныло прозябал в горе, в изгнании, это было чересчур внезапное возвращение к великим радостям гордыни и любви.
Глава 9. ПРУД ШВЕЙЦАРЦЕВ
Все знают этот длинный четырехугольник, аквамариновый, переливчатый в прекрасное время года, белый и бугорчатый зимой, четырехугольник, который и поныне называется Прудом швейцарцев.
Порой крик восхищения вырывается у собравшихся. Это Сен-Жорж, смелый конькобежец, только что описал такой совершенный круг, что даже геометр, измерив его, не нашел бы в нем ни одной существенной погрешности.
Несколько саней с умеренной скоростью искали уединения. Какая-то дама в маске — несомненно, по случаю холодов — поднимается в сани, в то время как прекрасный конькобежец в широком плаще с золотыми петлицами наклоняется к спинке, чтобы толчок увеличил скорость саней, которые он подталкивает и которыми одновременно управляет.
Внезапно среди всех этих сильфов, которые скорее скользят, нежели ходят, возникает великое волнение и поднимается невообразимая суматоха.
Королева появилась на краю, чтобы ее узнали и посторонились, хотя она делает знак рукой, чтобы всякий оставался на своем месте.
Раздался крик: «Да здравствует королева!»; затем, несмотря на разрешение не уступать ей место, летающие конькобежцы и толкаемые сани, словно под действием электричества, образуют широкий круг с центром в том месте, где остановилась августейшая посетительница.
Все внимание обращено на нее.
Граф д'Артуа, который был замечен в числе самых элегантных и самых проворных конькобежцев, был не последним из тех, кто преодолел пространство, отделявшее его от невестки, подлетел к ней и, целуя руку, спросил:
— Вы заметили, что граф Прованский вас избегает? С этими словами он указал пальцем на графа — тот широко шагал по заснеженному перелеску, делая крюк в поисках своей кареты.
— Но почему же?
— Сейчас объясню. Он узнал, что господин де Сюфрен, наш прославленный победитель, должен приехать сегодня вечером, а так как это важная новость, то он хочет, чтобы вы о ней не узнали.
Королева увидела, что ее окружает толпа любопытных, которых почтительность не заставила отойти настолько, чтобы уши их не могли услышать того, что говорил ей деверь.
— Господин де Таверне, — сказала она. — Будьте добры, займитесь, пожалуйста, моими санями, и, если ваш батюшка здесь, я отпускаю вас на четверть часа.
Молодой человек поклонился и, чтобы исполнить приказание королевы, пробился сквозь толпу.
Толпа тоже все поняла: порой она проявляет удивительный инстинкт; она расширила круг, и королева с графом д'Артуа почувствовали себя свободнее.
— Брат! — сказала королева. — Объясните, пожалуйста, что выиграет наш брат, не уведомив меня о прибытии господина де Сюфрена?
— Ох, сестра! Может ли быть, чтобы вы, женщина, королева и враг, тотчас же не уловили цель этой хитрой политики? Господин де Сюфрен приезжает, а при дворе об этом никто и не слыхал. Господин де Сюфрен — герой морских сражений в Индии, а король, сам того не зная, Пренебрегает им, следовательно, сами того не желая, пренебрегаете им и вы, сестра. И наоборот: в это самое время граф Прованский, который знает о приезде господина де Сюфрена, принимает моряка, улыбается ему, ласкает его, посвящает ему четверостишие и, увиваясь вокруг индийского героя, становится героем французским. Это очень просто: заметив, что граф Прованский старается узнать все, что делаю я, я плачу людям, которые рассказывают мне обо всем, что делает он. Это может быть полезно мне, да и вам тоже.
— Спасибо за союз. Ну, а король?
— А королю уже сообщили… Сестра, вы замерзли, — прибавил принц, — у вас посинели щеки, предупреждаю вас!
— Вот возвращается с моими санями господин де Таверне.
— До встречи, милая сестра!
— Когда?
— Сегодня вечером.
— А что происходит сегодня вечером?
— Не происходит, но произойдет!
— Хорошо. Что же произойдет?
— Произойдет то, что весь большой свет соберется на игру у короля.
— Почему?
— Потому что сегодня вечером министр приведет господина де Сюфрена.
— Превосходно. Значит, до вечера!
Тут юный принц поклонился сестре со столь свойственной ему пленительной учтивостью и скрылся в толпе.
Таверне-отец следил глазами за сыном, когда тот уходил от королевы, чтобы заняться ее санями. Однако вскоре его бдительный взгляд снова обратился к королеве. Оживленный разговор Марии-Антуанетты с деверем внушил ему опасения.
Порой крик восхищения вырывается у собравшихся. Это Сен-Жорж, смелый конькобежец, только что описал такой совершенный круг, что даже геометр, измерив его, не нашел бы в нем ни одной существенной погрешности.
Несколько саней с умеренной скоростью искали уединения. Какая-то дама в маске — несомненно, по случаю холодов — поднимается в сани, в то время как прекрасный конькобежец в широком плаще с золотыми петлицами наклоняется к спинке, чтобы толчок увеличил скорость саней, которые он подталкивает и которыми одновременно управляет.
Внезапно среди всех этих сильфов, которые скорее скользят, нежели ходят, возникает великое волнение и поднимается невообразимая суматоха.
Королева появилась на краю, чтобы ее узнали и посторонились, хотя она делает знак рукой, чтобы всякий оставался на своем месте.
Раздался крик: «Да здравствует королева!»; затем, несмотря на разрешение не уступать ей место, летающие конькобежцы и толкаемые сани, словно под действием электричества, образуют широкий круг с центром в том месте, где остановилась августейшая посетительница.
Все внимание обращено на нее.
Граф д'Артуа, который был замечен в числе самых элегантных и самых проворных конькобежцев, был не последним из тех, кто преодолел пространство, отделявшее его от невестки, подлетел к ней и, целуя руку, спросил:
— Вы заметили, что граф Прованский вас избегает? С этими словами он указал пальцем на графа — тот широко шагал по заснеженному перелеску, делая крюк в поисках своей кареты.
— Но почему же?
— Сейчас объясню. Он узнал, что господин де Сюфрен, наш прославленный победитель, должен приехать сегодня вечером, а так как это важная новость, то он хочет, чтобы вы о ней не узнали.
Королева увидела, что ее окружает толпа любопытных, которых почтительность не заставила отойти настолько, чтобы уши их не могли услышать того, что говорил ей деверь.
— Господин де Таверне, — сказала она. — Будьте добры, займитесь, пожалуйста, моими санями, и, если ваш батюшка здесь, я отпускаю вас на четверть часа.
Молодой человек поклонился и, чтобы исполнить приказание королевы, пробился сквозь толпу.
Толпа тоже все поняла: порой она проявляет удивительный инстинкт; она расширила круг, и королева с графом д'Артуа почувствовали себя свободнее.
— Брат! — сказала королева. — Объясните, пожалуйста, что выиграет наш брат, не уведомив меня о прибытии господина де Сюфрена?
— Ох, сестра! Может ли быть, чтобы вы, женщина, королева и враг, тотчас же не уловили цель этой хитрой политики? Господин де Сюфрен приезжает, а при дворе об этом никто и не слыхал. Господин де Сюфрен — герой морских сражений в Индии, а король, сам того не зная, Пренебрегает им, следовательно, сами того не желая, пренебрегаете им и вы, сестра. И наоборот: в это самое время граф Прованский, который знает о приезде господина де Сюфрена, принимает моряка, улыбается ему, ласкает его, посвящает ему четверостишие и, увиваясь вокруг индийского героя, становится героем французским. Это очень просто: заметив, что граф Прованский старается узнать все, что делаю я, я плачу людям, которые рассказывают мне обо всем, что делает он. Это может быть полезно мне, да и вам тоже.
— Спасибо за союз. Ну, а король?
— А королю уже сообщили… Сестра, вы замерзли, — прибавил принц, — у вас посинели щеки, предупреждаю вас!
— Вот возвращается с моими санями господин де Таверне.
— До встречи, милая сестра!
— Когда?
— Сегодня вечером.
— А что происходит сегодня вечером?
— Не происходит, но произойдет!
— Хорошо. Что же произойдет?
— Произойдет то, что весь большой свет соберется на игру у короля.
— Почему?
— Потому что сегодня вечером министр приведет господина де Сюфрена.
— Превосходно. Значит, до вечера!
Тут юный принц поклонился сестре со столь свойственной ему пленительной учтивостью и скрылся в толпе.
Таверне-отец следил глазами за сыном, когда тот уходил от королевы, чтобы заняться ее санями. Однако вскоре его бдительный взгляд снова обратился к королеве. Оживленный разговор Марии-Антуанетты с деверем внушил ему опасения.