Дюма Александр. Ожерелье королевы

Глава 28. ЛИХОРАДОЧНЫЙ БРЕД

   Королева ждала рассказа г-жи де Мизери; доктора она не ждала.
   Он вошел с присущей ему непринужденностью.
   — Ваше величество, — громко сказал он. — Больной, в котором принимают участие король и ваше величество, чувствует себя настолько хорошо, насколько это возможно при лихорадке.
   — Бедный мальчик! А лихорадка сильная?
   — Страшная.
   — Знаете, дорогой Луи, вы меня пугаете. Вы всегда так хорошо умеете успокоить, и я просто не знаю, что с вами сегодня!
   — Я жду ваших вопросов. Рассказываю я неважно, но когда мне задают вопросы, я отвечаю как по книге.
   — Хорошо! Я спрашиваю вас, как протекает лихорадка у господина де Шарни.
   — Как только начинается приступ, у господина де Шарни начинается бред.
   — Ох! — воскликнула королева, сжимая руки.
   — А когда он бредит — несчастный молодой человек! — подходя к королеве, продолжал Луи, — он говорит об уйме разных вещей, чересчур деликатных, чтобы их услышали королевские стражники или еще кто-нибудь.
   — Быть может, у него болезненное возбуждение мысли?
   — Вот именно, возбуждение.
   Королева придала лицу соответствующее выражение и обрела то изумительное хладнокровие, которое сопровождает все действия государей, привыкших к уважению Других и к почитанию самих себя, — свойство, необходимое великим мира сего, чтобы управлять и не выдавать себя.
   — Господин де Шарни был мне рекомендован, — сказала она. — Скажите мне правду: я должна и хочу знать правду.
   — Но я не могу сказать вам правду, — отвечал Луи, — и если вы, ваше величество, так стремитесь узнать ее, я не вижу другого способа, как только послушать его вам самой, ваше величество.
   — Вручаю себя моему дорогому доктору, — ответила королева.
   Взяв Луи под руку, она выскользнула из апартаментов, вся трепеща от любопытства.
   Доктор запер первую дверь, подошел ко второй и приложил к ней ухо — Подождите, сейчас я открою эту дверь.
   — Но я не хочу входить к нему! — отшатнувшись, воскликнула королева.
   — Я вам этого и не предлагаю, — возразил доктор. — Я говорю, чтобы вы вошли только в первую комнату и оттуда, не опасаясь ни того, что он вас увидит, ни того, что вы его увидите, вы услышите все, что будет сказано в комнате больного.
   И он один подошел к Шарни.
   Шарни рассказывал самому себе о своем путешествии в фиакре в Версаль вместе с дамой-немкой, которую он повстречал в Париже.
   — Немка! Немка! — то и дело повторял он.
   — Да, немка, версальская дорога, — сказал доктор, — это мы уже знаем.
   — Французская королева! — внезапно вскричал Шарни.
   — Эге! — произнес Луи, глядя в ту комнату, где была королева. — Этого еще недоставало! Что вы на это скажете, ваше величество?
   — Это ужасно, — бормотал Шарни, — ужасно полюбить ангела, полюбить женщину, полюбить безумно, отдать за нее жизнь — и, подойдя поближе, увидеть перед собой только королеву в золоте и бархате, увидеть металл и ткань, а не сердце!
   — Ого! — с принужденным смехом произнес доктор.
   — А дети? — с мучительной болью внезапно вскричал Шарни. — Не бросит же она детей!
   И он испустил страшный крик.
   Луи оставил больного и подошел к королеве.
   Он увидел, что она стоит, холодная и дрожащая; он взял ее за руку.
   Шарни приподнялся и стиснул руки; он устремил свои большие, изумленные глаза в смутную, химерическую бесконечность, — Мария, — трепещущим, нежным голосом произнес он, — Мария, я чувствую, что вы меня любите!
   — С меня довольно! — прошептала королева.

Глава 29. ГЛАВА, КОТОРАЯ СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ, ЧТО ВСКРЫТЬ СЕРДЦЕ ГОРАЗДО ТРУДНЕЕ, ЧЕМ ВСКРЫТЬ ВЕНУ

   Доктор некоторое время стоял в раздумье, глядя вслед удалявшейся королеве.
   Потом он покачал головой.
   — В этом дворце, — пробормотал он, — существуют тайные болезни, которые находятся вне компетенции науки. Против одних тайн я вооружаюсь ланцетом и вскрываю вену, дабы исцелить тело; против других я вооружаюсь укором. Сумею ли я исцелить сердце?
   Внезапно он вздрогнул и, встав вполоборота, насторожил одновременно и слух, и зрение.
   — Посмотрим, кто там еще? — пробормотал он.
   — Я, доктор, Андре де Таверне.
   — Ах, Господи! Что случилось? — воскликнул доктор. — Ей стало плохо?
   — «Ей»? — воскликнула Андре. — «Ей»? Кому это — «ей»? Доктор почувствовал, что совершил оплошность.
   — Простите, но я только что видел, как прошла какая-то женщина. Может, это вы и были?
   — Ах да, — сказала Андре, — сюда еще до меня приходила одна женщина.
   — Госпожа де Мизери?
   — Так она и впрямь приходила сюда?
   — Какого черта? Я же сказал вам, что это была Другая… Но поговорим о том, зачем пришли вы. Скорее, скорее, дитя мое: вы же знаете, что меня ждет королева!
   — Что ж, доктор, — со вздохом сказала Андре, — по-моему, мы как раз об этом и говорим.
   — Как? О господине де Шарни?
   — Речь идет именно о нем, доктор, и я пришла узнать, как он себя чувствует. Мне кажется, вы можете простить мне этот поступок — господин де Шарни страдает от раны, полученной на дуэли, а рану эту нанес ему мой брат.
   — Ваш брат? — воскликнул доктор Луи. — Так это господин Филипп де Таверне ранил господина де Шарни?.. Так вот: если завтра, приблизительно в это же время, не произойдет благодетельного перелома, если лихорадка, недавно появившаяся и пожирающая его, не прекратится, завтра, приблизительно в это же время господин де Шарни умрет.
   Андре почувствовала, что сию минуту закричит; она сдавила себе горло и вонзила в него ногти, чтобы физическая боль заглушила тоску, разрывающую ей сердце, — и Луи не смог разглядеть на ее лице страшную гримасу, возникшую в этой борьбе.
   — Мадмуазель! Вы теперь знаете то, что хотели узнать. Заставить или не заставить господина де Таверне бежать — это дело ваше. Прощайте.
   И тут Луи деликатно, но решительно закрыл за собой дверь.
   — Боже мой! — прошептала Андре. — Ты немилосерден. Ты наказал меня: я люблю его!.. О да, я люблю его! Довольно, не правда ли? И теперь Ты его у меня отнимаешь?

Глава 30. БРЕД

   Бог, несомненно, услышал молитву Андре. Де Шарни не погиб во время приступа лихорадки.
   Но через неделю, к концу которой Андре совершенно успокоилась, Луи, которого огорчило проявление чувств больного во время припадка, рассудил за благо переселить Шарни в какое-нибудь отдаленное место. Он хотел выселить бред из дворца.
   Но при первых попытках, которые были сделаны, Шарни взбунтовался. Он поднял на доктора сверкающие гневом глаза и сказал, что находится в доме у короля и что никто не имеет права выгнать человека, которому его величество король предоставил убежище.
   Доктор, который не был терпелив с несговорчивыми выздоравливающими, без дальних разговоров позвал четверых лакеев и велел им унести больного.
   Шарни, одной рукой ухватившись за кровать, другой сильно ударил одного из них, угрожая остальным, подобно Карлу XII в Бендерах ^{note 40}.
   Доктор Луи попытался воздействовать убеждениями. Сперва Шарни рассуждал довольно логично, но, так как лакеи настаивали, он сделал такое усилие, что рана его снова открылась, и вместе с кровью покинул его и рассудок. У него снова начался бред, еще более сильный, нежели первый.
   Очутившись в высшей степени в затруднительном положении, Луи, который не мог опереться на авторитет короля, ибо на этот же авторитет опирался и больной, решил пойти к королеве и рассказать ей обо всем; чтобы сделать это, он воспользовался временем, когда Шарни, который утомился, рассказывая о своих грезах и призывая свое видение, заснул.
   Он застал Марию-Антуанетту в глубокой задумчивости, но и в глубокой радости, ибо она предположила, что доктор принес ей добрые вести о больном.
   Она была очень удивлена: на первый же ее вопрос Луи сурово ответил, что больной болен серьезно.
   — Вам достаточно знать, что болезнь графа де Шарни — болезнь исключительно душевная. Рана имеет только побочное значение в его страданиях, это только повод для бреда.
   — Душевная болезнь? У господина де Шарни?
   — Я хочу сказать, что граф влюблен, — вот, что я хочу сказать. Ваше величество требует объяснений — что ж, я объясню.
   — Понимаю; вы говорили чистосердечно, доктор… Необходимо, чтобы женщина, из-за которой господин де Шарни потерял рассудок, вернула ему рассудок волей или неволей.
   — Превосходно! Это именно то, что нужно.
   — Нужно, чтобы она нашла в себе мужество пойти к нему и вырвала у него эти мечты, эту грызущую его змею, которая, свернувшись клубком, живет в самой глубине его души.
   — Да, ваше величество.
   — Но печальнее всего то, — совсем тихо произнесла королева, — что сами вы не верите, что можно таким образом оживить или умертвить человека.
   — Это именно то, что я делаю всякий раз, когда сталкиваюсь с неизвестной болезнью. Чем я пользуюсь в борьбе с ней? Средством, которое убьет недуг, или средством, которое убьет человека.
   — Но ведь вы уверены, что это убьет больного? — вздрогнув, спросила королева.
   — Ах, — с мрачным видом произнес доктор, — а если бы даже и умер человек ради чести королевы? Сколько людей умирает ежедневно ради каприза короля? Идемте, идемте, ваше величество!
   Андре де Таверне ждала их у дверей комнаты Шарни. Но, промчавшись через первую комнату с неимоверной быстротой, королева одна вошла в комнату больного, доктор же остался за дверью вместе с Андре.
   Едва Андре увидела, что королева быстро исчезла, она подняла к небу глаза, полные гнева и муки; в них читалось страшное проклятие.
   Добрый доктор взял ее под руку и вместе с нею вышел в коридор.
   — Вы верите, что ей это удастся? — спросил он.
   — Удастся? Боже мой! Что удастся? — спросила Андре.
   — Устроить так, чтобы увезли в другое место несчастного безумца, который здесь умрет, сколь бы недолгой ни была его лихорадка.
   — Так в другом месте он поправится? — воскликнула Андре.
   Удивленный и встревоженный доктор посмотрел на нее.
   — Думаю, что да, — отвечал он.
   — О, в таком случае пусть это ей удастся! — сказала несчастная девушка.

Глава 31. ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ

   Между тем королева направилась прямо к постели Шарни.
   Шарни поднял голову на звук шагов.
   — Королева! — прошептал он, пытаясь подняться.
   — Да, сударь, королева, — торопливо заговорила Мария-Антуанетта, — королева, которой известно, как вы усердствуете, чтобы потерять и свой рассудок, и свою жизнь, королева, которую вы оскорбляете, королева, которая печется о своей чести и о вашей безопасности! Вот почему она пришла к вам, сударь, и не так вы должны были бы ее встретить!
   Шарни, который уже встал с постели, трепещущий, потерявший голову, при последних словах королевы рухнул На колени, до такой степени раздавленный болью физической и болью душевной, что, склонившись, как виновный, он не хотел и не мог подняться.
   — Возможно ли, — продолжала королева, растроганная и его почтительностью, и его молчанием, — чтобы дворянин, в свое время стяжавший славу одного из самых преданных дворян, как враг, неотступно преследовал доброе имя женщины? Заметьте, господин де Шарни, что в первую же нашу встречу вы видели не королеву, и я вела себя с вами не как королева — я была женщиной, и вы должны были бы никогда не забывать об этом!
   Шарни, воодушевленный этими словами, шедшими из глубины души, попытался было произнести слово в свою защиту; Мария-Антуанетта не дала ему времени.
   — Как же будут поступать мои враги, — продолжала она, — если вы подаете им пример предательства?
   — Предательства… — пролепетал Шарни.
   — Когда вы прекратите устраивать доброму доктору непристойное зрелище вашего безумия, которое его тревожит? Когда вы уедете из дворца?
   — Ваше величество гонит меня… — пролепетал Шарни. — Я уеду... уеду…
   Желая выйти, он сделал такое резкое движение, что, потеряв равновесие, пошатнулся и упал на руки королевы, загораживавшей ему проход.
   Едва он ощутил прикосновение пылающей груди, едва он почувствовал невольно обнявшую, подхватившую его руку, как рассудок совершенно покинул его, и губы раскрылись, испуская горячее дыхание, которое не стало словом и которое не дерзнуло стать поцелуем.
   — О, тем лучше! — прошептал он. — Тем лучше! Я умираю, убитый вами!
   Королева забыла обо всем на свете. Она охватила Шарни руками, приподняла его, прижала его мертвую голову к своей груди и положила ледяную руку на сердце молодого человека.
   Любовь сотворила чудо: Шарни воскрес. Он открыл глаза, и видение исчезло. Женщина ужаснулась, что оставила воспоминание тому, кому хотела только сказать последнее «прости».
   Она так быстро сделала три шага к дверям, что Шарни едва успел схватить край ее платья.
   — Ваше величество, — воскликнул он. — Во имя моего величайшего преклонения перед Богом, которое все же не так велико, как мое преклонение перед вами…
   — Прощайте! Прощайте! — сказала королева.
   — Ваше величество, простите меня!
   — Прощаю, господин де Шарни.
   — Ваше величество! Последний взгляд!..
   — Господин де Шарни, — трепеща от гнева и от волнения произнесла королева, — если вы не худший из людей, завтра, сегодня же вечером вы умрете или покинете дворец!
   Когда королева приказывает в таких выражениях, это значит, что она просит. Шарни, стиснув руки, на коленях подполз к ногам Марии-Антуанетты.
   Мария-Антуанетта уже открыла дверь, чтобы как можно скорее спастись от опасности бегством.
   Андре, которая пожирала глазами эту дверь с самого начала разговора, увидела распростершегося на полу молодого человека и изнемогающую королеву; она увидела его глаза, сиявшие надеждой, и ее глаза, угасшие и потупленные.
   Пораженная в самое сердце, пришедшая в отчаяние, распираемая ненавистью и презрением, она не склонила головы. Когда она увидела возвращающуюся королеву, ей показалось, что Бог дал этой женщине слишком много, дав ей трон и красоту, которые не нужны ей, коль скоро теперь Он дал ей эти полчаса, проведенные с де Шарни.
   Луи увидел, что молодой человек обрел спокойствие и рассудительность своих счастливых дней. Шарни и впрямь оказался настолько благоразумен, что счел себя обязанным объяснить врачу внезапную перемену своего решения.
   — Королева пристыдила меня и, таким образом, вылечила искуснее, чем ваша наука своими самыми лучшими средствами, дорогой доктор, — объявил он. — Видите ли, подействовав на мое самолюбие, меня можно укротить так же, как укрощают лошадь с помощью удил.
   — Отлично, отлично, — пробормотал доктор.
   — Спасибо вам, дорогой доктор!
   — Стало быть, для начала вы уезжаете?
   — Когда вам будет угодно… Хоть сию минуту!
   — Подождем до вечера. Не будем спешить.
   — Подождем до вечера, доктор!
   — И далеко вы уезжаете?
   — На край света, если понадобится.
   — Для первого раза это слишком далеко, — все так же флегматично заметил доктор. — Может, для первого раза удовольствуетесь Версалем, а?
   — Раз вы того хотите — что ж, пусть будет Версаль.
   — Это как раз то, что нужно, и вас увезут вечером.
   — Вы не так поняли меня, доктор: я хотел съездить в мое имение!
   — Ах, вот оно что! Но ведь ваше имение не на краю света, черт побери!
   — Оно на границе с Пикардией, милях в пятнадцати или восемнадцати отсюда.
   — Ну, вот видите!
   Вечером те же четыре лакея, которых при их первой попытке Шарни столь сурово выпроводил, донесли молодого человека до его кареты.
   Он вернулся домой здрав и невредим. Вечером его навестил доктор и нашел Шарни в таком хорошем состоянии, что поспешил объявить, что это его последний визит.
   Через неделю Шарни уже мог ездить на лошади с умеренной скоростью; силы его возвращались. Так как дом его был еще не так заброшен, он упросил врача своего дяди попросить у доктора Луи разрешения уехать к себе в имение.
   Луи уверенно ответил, что движение — это последняя ступень, ведущая к окончательному излечению, что у господина де Шарни прекрасная карета, что пикардийская дорога стала гладкой, как зеркало, и что оставаться в Версале, когда можно совершить столь приятное и столь счастливое путешествие, было бы безумием.
   Шарни приказал нагрузить разной кладью большой фургон, простился с королем, который излил на него потоки своей доброты, и попросил де Сюфрена засвидетельствовать его почтение королеве, которая в тот вечер была больна и не принимала. После этого он сел в карету у тех же дверей королевского дворца и отправился в городок Вилле-Котре, откуда должен был направиться к Бурбонскому дворцу.

Глава 32. ДВА КРОВОТОЧАЩИХ СЕРДЦА

   На следующий день, после того, как королеву, убегавшую от стоявшего перед ней на коленях Шарни, застигла врасплох Андре, мадмуазель де Таверне вошла, как обычно, в королевские покои во время малого туалета, перед мессой.
   Королева все еще не принимала гостей. Она только прочитала записку от графини де ла Мотт и пришла в прекрасное настроение.
   Просто и, если можно так выразиться, строго одетая, Андре походила на вестницу несчастья.
   Королева была, как это с ней иногда случалось, рассеянна и потому-то не остереглась медленной и торжественной поступи Андре, ее покрасневших глаз, матовой бледности ее щек.
   Она повернула голову ровно на столько, на сколько требовалось, чтобы мадмуазель де Таверне услышала ее дружеское приветствие.
   — Добрый день, моя милая!
   Андре ждала, когда королева даст ей возможность заговорить. Она ждала, будучи совершенно уверена, что ее молчание, ее неподвижность в конце концов привлекут к себе взгляд Марии-Антуанетты.
   Так оно и случилось.
   — Боже мой? Что случилось, Андре? — воскликнула королева, повернувшись к мадмуазель де Таверне. — У вас какое-то несчастье?
   — Ваше величество, я решила покинуть двор: мне необходимо снова вернуться в уединение, не говорите мне, что я нарушаю свой долг перед вами.
   — Вы свободны, — с горечью отвечала королева, — но я была с вами достаточно откровенна для того, чтобы и вы были откровенны со мной. Храните ваши тайны, мадмуазель, и будьте счастливы вдали отсюда, как были счастливы здесь. Запомните одно: моя дружба не покидает людей, несмотря на их капризы, и вы не перестанете быть для меня другом. А теперь идите, Андре, вы свободны.
   Андре сделала придворный реверанс и направилась к выходу. Когда она была уже у дверей, королева окликнула ее.
   — Куда же вы едете, Андре?
   — В аббатство Сен-Дени, — отвечала мадмуазель де Таверне.
   — В монастырь! О, это прекрасно, мадмуазель!
   Андре воспользовалась разрешением королевы и исчезла.
   Она и в самом деле приехала в дом своего отца, где, как и ожидала, нашла Филиппа.
   Андре объявила ему, что она оставила службу у королевы, что ее отставка принята и что она поступит в монастырь.
   Филипп всплеснул руками, как человек, получивший неожиданный удар.
   — Скажите: в чем же вы упрекаете королеву?
   — Королеву ни в чем не упрекают, Филипп, — холодно ответила молодая женщина.
   — Это не объясняет мне, сестра, — принужденно ответил молодой человек, — из-за чего у вас произошло столкновение с королевой.
   — Клянусь вам, что никаких столкновений не было. Наверно, это у вас были с ней столкновения, Филипп, коль скоро вы ее покинули? О, как же неблагодарна эта женщина!
   — Нужно простить ей, Андре. Лесть испортила ее, но, в сущности, она добра.
   — Интересно знать, что дала служба у великих мира сего вам, который их так любит! Филипп опустил голову.
   — Пощадите меня, — сказал он. — Великие мира сего были для меня лишь существами, мне подобными, и я любил их: Бог велел нам любить друг друга.
   — Филипп! — произнесла она. — На земле никогда не бывает так, чтобы любящее сердце ответило именно тому, которое любит его; те, кого мы выбираем, выбирают других!
   Филипп поднял свое бледное лицо и с изумлением поглядел на сестру.
   — Почему вы говорите мне это? К чему вы клоните? — спросил он.
   — Ни к чему, ни к чему, — великодушно отвечала Андре, которая отступила перед мыслью о том, чтобы пуститься в излияния и откровенности. — Я получила удар, брат. Думаю, что мой рассудок пострадал; не обращайте на мои слова никакого внимания.
   — Однако…
   Андре подошла к Филиппу и взяла его за руку.
   — Довольно об этом, мой горячо любимый брат! Я пришла попросить вас отвезти меня в монастырь: я выбрала Сен-Дени; я не хочу приносить обетов, не волнуйтесь. Это случится позже, если понадобится.
   Филипп знал по опыту, что большим душам довольно их самих, и он не стал тревожить душу Андре в убежище, которое она для себя выбрала.
   — Когда и в котором часу вы хотите уехать? — спросил он.
   — Завтра... или даже сегодня, если еще есть время.
   — Я буду готов, когда вы меня уведомите, — произнес он.

Глава 33. МИНИСТР ФИНАНСОВ

   Мы видели, что, прежде чем принять Андре, королева читала записку графини де ла Мотт и что она улыбалась.
   Эта записка, вместе со всевозможными изъявлениями уважения, заключала в себе только следующие слова:
   «…и Вы, Ваше величество, можете быть уверены, что ему будет предоставлен кредит и что товар будет доставлен непременно».
   Итак, королева улыбнулась и сожгла записочку Жанны. Когда она немного помрачнела, побывав в обществе мадмуазель де Таверне, появилась г-жа де Мизери и доложила, что господин де Калон ожидает чести быть принятым ею.
   Он был красив, высок и отличался благородными манерами; он заставлял смеяться королев и плакать — своих Любовниц. Вполне уверенный, что Мария-Антуанетта вызвала его к себе по срочному делу, он вошел, улыбаясь.
   Сначала королева поговорила с ним о сущих пустяках.
   — А есть ли у нас деньги, мой дорогой господин де Калон? — наконец спросила она.
   — Деньги? — воскликнул де Калон. — Ну, конечно, есть, они всегда у нас есть!
   — Великолепно! — отозвалась королева. — Я никогда не видела человека, который отвечал бы на вопрос о деньгах так, как отвечаете вы. Вы несравненный финансист!
   — Какая сумма нужна вашему величеству? — спросил Калон.
   — Пятьсот тысяч ливров, — отвечала она.
   — Ах, ваше величество, как вы меня испугали! — воскликнул он. — Я думал, что речь идет о настоящей сумме!
   — Так, значит, вы можете…
   — Конечно!
   — И так, чтобы король не…
   — Ах, нет, это совершенно невозможно: все счета я ежемесячно представляю королю, но не было случая, чтобы король просмотрел их, чем я весьма горжусь!
   — Когда я смогу рассчитывать на эту сумму?
   — А когда она понадобится вашему величеству?
   — Только пятого числа следующего месяца.
   — Предписание о выдаче денег по счетам будет сделано второго. Деньги вы получите третьего.
   — Спасибо, господин де Калон!
   — Для меня самое большое счастье — это угодить вашему величеству. И я умоляю ваше величество никогда не церемониться с моей кассой. Это доставит чисто эгоистическое удовольствие вашему генеральному инспектору финансов!

Глава 34. ОБРЕТЕННЫЕ ИЛЛЮЗИИ. УТРАЧЕННАЯ ТАЙНА

   Не успел де Калон пройти галерею, чтобы вернуться к себе, как чья-то торопливая рука поскреблась в дверь будуара королевы.
   Появилась Жанна.
   — Он здесь, — объявила она.
   — Кардинал?.. — спросила королева, несколько удивленная словом «он», которое, будучи произнесено женщиной, означает многое.
   Она не договорила. Жанна уже ввела к ней де Роана и удалилась, украдкой пожав руку своему покровительствуемому покровителю.
   Оставшись один, в трех шагах от королевы, он весьма почтительно приветствовал ее так, как того требовал этикет.
   Королева, видя эту исполненную такта сдержанность, была тронута; она протянула руку кардиналу, который до сих пор еще не поднял на нее глаз.
   — Мне доложили об одном вашем поступке, который совершенно загладил вашу вину, — сказала она.
   — Позвольте мне, — сказал принц, дрожа от непритворного волнения, — заверить вас, что вина, о которой говорит ваше величество, могла бы обрести смягчающие обстоятельства, если бы между вами и мною было произнесено хотя бы одно слово объяснения.
   — Вы поручились за меня, — быстро перебила его королева, — и я вам благодарна, но у меня есть деньги, чтобы я могла честно выполнит. — « свои обязательства. Не обременяйте же себя впредь этими делами, которые, начиная с первого взноса, будут касаться только меня.
   — Чтобы покончить с этим делом, — с поклоном ответил кардинал, — мне остается только вручить ожерелье вашему величеству.
   Он вытащил из кармана футляр и протянул его королеве.
   Она даже не взглянула на футляр, что как раз обличало в ней величайшее желание рассмотреть его, и, трепеща от радости, положила его на шифоньерку, не отнимая руки.
   Кардинал из учтивости заводил разговор то на одну тему, то на другую, и это было принято очень мило; потом вернулся к тому, что сказала королева по поводу их примирения.
   Но так как она дала себе слово не рассматривать брильянты в его присутствии и так как она сгорала от желания их увидеть, то слушала его рассеянно.