Эмар Густав. Сурикэ

   — Я заблуждался слишком долго, но теперь стал умнее
   и покорился; я родился под роковой звездой; я всегда страдал, всегда был несчастлив и теперь притерпелся.
   — Это не причина, друг мой.
   — Что я могу вам сказать? Я сам себя не понимаю. Что я такое? Охотник, праздношатающийся, одним словом, Сурикэ. Неужели вы думаете, что, если бы я попросил у графа руки его воспитанницы, он отнесся бы серьезно к моему предложению? Он засмеялся бы мне в лицо, а может быть, просто приказал бы своим лакеям выгнать меня.
   — Вы ошибаетесь, друг мой; если бы граф, мой родственник, отказал вам в руке своей воспитанницы, — впрочем, предполагать это нет причины, так как вы не высказывались перед ним, — то он, во всяком случае, говорил бы с вами как человек лучшего общества с себе равным; я уверен, он не лишил бы вас своего расположения.
   — Вы так думаете?
   — Вполне уверен. Вы принадлежите к лучшему обществу, молоды, красивы, получили хорошее образование и умны от природы; что же желать еще? Ваша честность и добросовестность вошли в пословицу в колонии; какая семья не отдала бы вам с радостью своей дочери?
   — Благодарю вас, генерал, за слишком лестное мнение обо мне; но вы смотрите только со своей точки зрения, вы забываете во мне охотника и видите только адвоката; не все разделяют ваш взгляд; лучше мне успокоиться; несчастье и я, мы старые знакомые.
   — В ваших словах есть некоторая доля логики и правды, но я дал себе слово устроить ваше счастье; представляется случай услужить вам, я не премину им воспользоваться.
   — Генерал, прошу вас…
   — Дайте мне договорить; после вы можете высказать мне свои замечания, и мы обсудим их вместе.
   — Хорошо, извольте говорить.
   — Граф Меренвиль не только мой родственник, но вместе с тем друг.
   — Не спорю, но…
   — Вы уже прерываете меня? — сказал Монкальм, улыбаясь.
   — Правда, извините меня.
   — Не касаясь в разговоре ни вас, ни мадемуазель де Прэль, я постараюсь узнать образ мыслей моего двоюродного брата; граф человек вполне честный и весьма опытный; он самым деликатным образом выспросит свою воспитанницу; как бы она ни скрывала своих чувств, он угадает их; тогда, без сомнения, он поступит, как должен поступить честный человек; это нетрудно, не правда ли?
   — Конечно, нет.
   — Предоставьте мне устроить все.
   — Так, как вы сказали, генерал…
   — Конечно, главное, чтобы молодой девушке не было никаких неприятностей из-за всего этого.
   — Да, именно так.
   — В таком случае, вы принимаете?
   — Если так, то предоставьте мне действовать, а когда придет время, тогда благодарите.
   — Что бы ни случилось, генерал, я буду вам благодарен.
   — Хорошо, мы поговорим об этом, когда мой план удастся…
   — Да услышит вас Господь, генерал!
   — Он услышит вас; кстати, в числе писем, полученных мною сегодня, есть объемистое письмо на ваше имя, из Франции, из Парижа; я вам передам его сию минуту. Уже поздно, не собираетесь ли вы спать? Я очень устал, и мне недурно будет уснуть на несколько часов.
   — Действительно, отдых вам необходим после такого утомительного дня.
   — Вы не последуете моему примеру?
   — Нет еще, генерал, я не могу быть спокоен, не обойдя еще раз крепость; это старая охотничья привычка; от этого я только буду крепче спать.
   Генерал тонко улыбнулся: по его мнению, этот обход был только предлогом, выдуманным молодым человеком, чтобы несколько успокоиться.
   — Может быть, вы правы, — сказал он. — Мы уснем спокойнее, зная, что кругом все обстоит благополучно; ступайте же, вернувшись, вы найдете письмо у себя на столике.
   — Благодарю вас, спокойной ночи.
   — Я, вероятно, просплю без просыпу до утра, глаза у меня слипаются; лишь бы меня не подняли ночью.
   — Этого, кажется, не будет.
   — Дай Бог! Прощайте же, желаю вам приятной прогулки.
   — Спите хорошо, генерал.
   Они дружески пожали друг другу руки. Генерал пошел к себе в спальню, а Шарль Лебо, взяв оружие и осмотрев его, вышел из форта; через пять минут он уже достиг девственного леса.
   Уединение действует на душу человека, оно дает ему среди тишины таинственные советы.
   После испытанного потрясения Шарлю Лебо необходимо было освежиться и привести в порядок свои мысли, в которых царствовал полнейший хаос; генерал не ошибся, он понял, что молодой человек выдумал обход, чтобы двух— или трехчасовой прогулкой успокоить свои нервы после разговора, во время которого волнение чуть не кончилось разрывом сердца.
   Ночь была великолепная; сверкающие звезды усыпали темно-синее небо; синевато-белые лучи молодого месяца заливали пейзаж; вокруг молодого человека царствовала полная тишина; все спало.
   Шарль Лебо чувствовал, что спокойствие возвращается к нему и мало-помалу заступает место хаоса, наполнявшего его душу; самообладание возвращалось к нему, и вместе с тем возвращалось хладнокровие, оставлявшее его только в случаях исключительных, вроде происшедшего с ним в этот вечер.
   Теперь, когда рассудок занял место страсти, не допускавшей рассуждений, молодой человек совершенно иначе взглянул на свое положение. Теперь он сознавал, что Монкальмом руководят самые лучшие побуждения и что он говорил, как добрый человек и искренний друг; Шарль отдавал ему полную справедливость и признавал, что его намерения были самые похвальные и что он имел в виду его пользу.
   Все глубже и глубже погружаясь в свои мысли, охотник задумчиво шел по берегу реки. Он вспоминал и восстанавливал в памяти весь разговор, важность которого для его будущего счастья становилась ему все яснее. Он не обманывал себя надеждами, несбыточными в настоящую минуту, но дела могли принять другой оборот и тогда…
   Предаваясь таким образом своим мыслям, охотник в то же время оставался верен своим привычкам обитателя лесов; он действовал несколько машинально, но никогда еще, быть может, он не наблюдал так внимательно все окружающее; ничто не ускользало от него.
   Прошло более трех часов, как молодой человек вышел из крепости; энергия и обычное спокойствие вернулись к нему; он вышел, наконец, победителем из нравственной борьбы, принесшей ему столько страданий. Было около полуночи, и Шарль Лебо уже думал вернуться в Карильон, как внезапно послышавшийся шум заставил его вздрогнуть. Молодой человек поспешно спрятался за куст.
   Слышанный шум доносился с реки; Шарль тотчас же определил причину этого шума, нарушившего его мечты; то был стук весла, упавшего в пирогу. Охотник задавал себе вопрос, кто мог быть этот любитель ночных прогулок, когда увидал человека, высадившегося из лодки и направлявшегося к лесу.
   Незнакомец был высокого роста и атлетического сложения; он был одет в костюм ирокеза и татуирован, как воин.
   — Это краснокожий, — проговорил охотник, но почти тотчас же поправился: — Нет, я ошибся, этот мнимый краснокожий — белый, переодетый индейцем; индейцы не ходят так, у них совершенно другая походка, и они никогда не забывают принимать предосторожности, идя по вольной дороге; вероятно, английский шпион; это начинает занимать меня, какого черта ему надо здесь в такое время!
   Белый или краснокожий, кто бы он ни был, вероятно, заметил, что ему следует продвигаться вперед с большей осторожностью; он почти тотчас скрылся за густым кустарником.
   Между его появлением и исчезновением прошло не более пяти минут.
   Без сомнения, шпион — иначе кем же мог быть этот человек — заметил что-нибудь: он более не показывался.
   Положение становилось затруднительным, эта игра в прятки могла бы продолжаться долго без всяких результатов; охотник решился ускорить развязку.
   Шарль Лебо быстро принимал решения; он устремил взгляд на чащу, в которой скрылся индеец, и не сводил глаз.
   Таким образом прошло десять минут.
   Долгое ожидание начало утомлять молодого человека; он намеревался прибегнуть к какой-нибудь решительной мере, когда индеец, убедившись, вероятно, в неосновательности своих подозрений, вдруг снова появился, но на этот раз он шел чрезвычайно осторожно, прячась за каждым деревом, за каждой группой кустов.
   Незнакомец был на расстоянии ружейного выстрела от охотника; последнему ничего не стоило пустить ему пулю в голову, но Шарлю было противно убить человека из засады, не дав ему возможности защищаться, тем более что охотник был убежден, что имеет дело не с индейцем, но с таким же белым, как он сам; он решился предупредить его о своем присутствии; в таком случае, думал он, это уже не будет убийство, но поединок, может быть, и не по правилам, но, во всяком случае, вполне честный.
   — Кто здесь? — крикнул охотник угрожающим голосом.
   — Что? — отвечал незнакомец, застигнутый врасплох. «Это француз», — подумал охотник.
   Индеец одним прыжком скрылся в чаще.
   — Сдавайся! — закричал охотник. Незнакомец не отвечал и притаился.
   — Так вот как! — воскликнул Шарль, начиная сердиться. — Берегись, будешь сам виноват!
   Он прицелился и выстрелил наудачу. Незнакомец выскочил из чащи.
   — Сдавайся! — закричал охотник.
   — Вот мой ответ, — возразил незнакомец, стреляя, но его пуля засела в стволе дерева.
   — Сам будешь виноват, — сухо проговорил молодой человек.
   Он выстрелил из пистолета в своего противника в то самое время, когда тот, считая Шарля обезоруженным, спешил в чащу, чтобы снова зарядить ружье.
   Выстрел из пистолета уложил его.
   Шарль бросился на своего врага с поднятым прикладом.
   — Не стоит труда добивать меня, — с усмешкой проговорил незнакомец, — в меня попали две пули.
   — Голос мне знаком… — сказал охотник.
   — Да, да, — отвечал раненый все еще насмешливо, — подойдите поближе, вы меня тогда узнаете.
   Шарль, не подозревая никакого злого умысла, наклонился, но незнакомец, пользуясь последним случаем, схватил Шарля за блузу и, притянув его к себе, выхватил нож.
   — Умри, собака! — воскликнул он, стараясь воткнуть ему нож в грудь.
   Но охотник схватил его за руку, сжал ее как в тисках, отнял нож и бросил его в кусты.
   Раненый упал в изнеможении, хрипя в предсмертной агонии.
   — Почему вы так ненавидите меня, г-н Курбюиссон? Я не сделал вам ничего, кроме добра.
   — А! Вы узнали меня наконец, г-н Лебо?
   — Да, и тем более уверен, что между нами недоразумение.
   — Вы ошибаетесь, г-н Лебо, недоразумения нет никакого.
   — Вы меня искали здесь?
   — Именно вас.
   — Чтобы убить меня?
   — Да, чтобы убить.
   — Вы меня ненавидите?
   — Вовсе нет.
   — В таком случае, я вас не понимаю.
   — Весьма вероятно, — отвечал умирающий с мрачным смехом.
   Он, казалось, старался в продолжение нескольких минут вспомнить по порядку все происшедшее. Охотник грустно смотрел на него.
   — Выслушайте меня, г-н Лебо, — сказал Курбюиссон глухим голосом, — вы убили меня, через несколько минут я умру…
   — Вы молоды, — перебил его охотник, — в ваши годы природа…
   — Не пытайтесь утешить меня, я умру, еще раз повторяю вам, пули попали туда, куда назначались; не станем терять драгоценного времени, мне надо сообщить вам вещи, весьма важные для вас.
   — Если вы этого требуете, то говорите, я слушаю вас.
   — Я вовсе не ненавижу вас, напротив, я всегда сохранял искреннейшую благодарность за услуги, оказанные вами мне, но бедность — плохая советчица; за что я ни брался, ничто не удавалось мне, все мои усилия были тщетны, часто мне по два и по три дня не приходилось иметь куска во рту, один Бог знает, что я вытерпел; надеялись, что я буду гордостью своей семьи, я стал позором для нее. На днях я встретился с одним человеком, которого знал, когда был еще богат; этот дьявол-искуситель справился о моем положении, я признался ему во всем, что выстрадал и что терплю в настоящую минуту, этот человек предложил мне пятьсот луидоров — целое состояние для умирающего с голоду нищего — и ставил только одно условие.
   — Мою смерть, не так ли? — с горечью спросил охотник.
   — Да, — сдавленным голосом отвечал умирающий, — я долго противился, клянусь вам…
   — Я верю вам.
   — Он пересыпал золотые перед моими глазами, вид их опьянял меня, я сходил с ума; остальное вам известно!
   — Кто же этот человек?
   — Граф Рене де Витре.
   — Негодяй!
   — Действительно негодяй, но это еще не все; нагнитесь ко мне поближе, кровь душит меня, я говорю с трудом.
   Несчастный действительно весь посинел, холодный пот выступил у него на лбу, взор его блуждал, на губах выступила кровавая пена; с трудом можно было разобрать, что он говорил.
   Шарль Лебо нагнулся к нему. Курбюиссон продолжал прерывающимся голосом:
   — Он заплатил не за одну вашу смерть; кроме вас, мадам де… де…
   Он испустил раздирающий душу крик, дрожь пробежала по телу, он привскочил, упал лицом вниз и не двигался больше.
   Он умер.
   Охотник осмотрел тело, чтобы убедиться, что Курбюиссон уже не дышит; в этом не оставалось сомнения.
   — Бедняга! — философски заметил охотник. — Жизнь его была дурная, а конец еще хуже; но что он хотел сказать? Ему следовало бы прожить еще несколько минут… И вы, г-н де Витре, берегитесь!
   Шарль обыскал карманы у мертвого и нашел в них засаленный бумажник, набитый бумагами, и несколько золотых — остаток от пятисот.
   — Они помешают ему всплыть наверх, — сказал Шарль, опуская золото обратно в карман покойника.
   Он поднял тело и бросил его в реку. Так как было уже поздно, Шарль поспешил вернуться в крепость.
   — Что видели нового во время своей долгой прогулки? — спросил Ларутин.
   — Ничего, — лаконично ответил охотник.

ГЛАВА IX. Где вполне обрисовывается фигура Сурикэ

   На другое утро, часов около шести, Монкальм гулял по гласису крепости, укрепления которой, пользуясь досугом, он приводил в порядок и усиливал.
   Когда придет время, мы подробнее поговорим об этой крепости.
   За неимением лучшего собеседника, генерал расспрашивал сержанта Ларутина, к которому он всегда относился с известным уважением.
   Машинально оглядываясь по сторонам, генерал увидел Шарля Лебо, спокойно выходившего из кустарника.
   Охотник казался озабоченным, он шел медленно и опустив голову; по временам он останавливался, близко наклонялся к земле и несколько минут оставался в таком положении, несколько раз он возвращался по своим следам, потом — да извинит нас читатель за сравнение — как хорошо дрессированная собака старался чутьем найти следы дичи.
   — Я думал, что г-н Лебо еще спит, он, вероятно, не рано вернулся с обхода?
   — Очень поздно.
   — И теперь уже встал?
   — Да, уже давно; наш Сурикэ чуток, как мышь, он спит одним глазом…
   — А! — сказал генерал, внимание которого было обращено в другую сторону.
   — Когда надо делать дело, у него никому нет спуску…
   Способ выражения сержанта часто смешил Монкальма, но на этот раз главнокомандующий даже не улыбнулся.
   — Ну, что нового, друг Шарль? — спросил генерал, когда охотник подошел ближе.
   — Новостей довольно; имею честь кланяться, — отвечал Шарль Лебо. — Как вы спали?
   — Отлично, благодарю вас, — сказал генерал, протягивая охотнику руку, которую тот пожал. — Вы кажетесь озабоченным; что случилось сегодня утром?
   — Случилось не утром, а ночью; признаюсь вам, я окончательно сбит с толку, я открыл следы, для меня совершенно непонятные.
   — Как это? Объясните ваши опасения; может быть, нам удастся добраться до истины.
   — Сомневаюсь, генерал.
   — Все равно расскажите все по порядку.
   — Во-первых, меня чуть было не убили…
   — Как это чуть было не убили?
   — Да, чуть было не застрелил француз, переодетый ирокезом.
   — Это важно.
   Охотник со всеми подробностями рассказал о своей встрече с Курбюиссоном.
   — Это обстоятельство надо выяснить как можно скорее, — сказал генерал, нахмурясь, — вы говорите, что граф де Витре замешан в этом деле!
   — Это сказал не я, а Курбюиссон, умирая.
   — Да, помню; граф де Витре пользуется весьма плохой репутацией, говорят, он игрок, но от страсти к картам до приказания убить человека еще далеко, разве у вас были с ним какие-нибудь неприятности до отъезда из Франции?
   — Нет, не во Франции, но здесь, в колонии, у меня с ним была дуэль, и он спасся только чудом.
   — Я помню эту ссору; граф, кажется, оскорбил даму.
   — Да, мадемуазель де Прэль.
   — И граф из-за этого нанимает людей, чтобы убить вас!
   — По-видимому, так.
   — Вот отлично! Если нам удастся уличить его в замышленном убийстве, я его прогоню из форта; подобные поступки гнусны, де Витре дворянин, принадлежащий к одной из лучших фамилий Франции, я отнесусь к нему без всякого сожаления, клянусь вам.
   — Нет, генерал, прошу вас, предоставьте мне самому свести счеты с графом.
   — Что вы вздумали? У этого человека нет чести…
   — Прошу вас…
   — Увидим. Курбюиссон не сказал вам имени дамы?..
   — Смерть заставила его замолчать.
   — Вы говорите, с ним были бумаги?
   — Да, генерал.
   — Мы просмотрим их вместе.
   — Когда вам будет угодно.
   — Теперь скажите мне, что вас тревожило.
   — Может быть, это пустяки, генерал, но меня всегда озабочивает то, что не кажется мне вполне ясным.
   — И меня также, ничто не может быть неприятнее неразгаданной загадки.
   — Именно в таком положении я нахожусь теперь, разгадки нет; я готов лбом колотиться об стену.
   — Это плохой способ помочь делу, — заметил генерал, смеясь.
   — Правда, это не принесло бы пользы; вот в кратких словах причина моего беспокойства: я наткнулся на след гуронов, шедших с севера к Луизиане; индейцы были близко от крепости, казалось, они хотели было войти в город, но потом передумали и, продолжая свой путь, углубились в леса.
   — Что же такое! Вероятно, наш друг Тареа проходил мимо нас и вздумал было зайти к нам в гости.
   — Я сначала подумал то же самое, но вскоре убедился в неосновательности подобного предположения.
   — Почему? Объяснитесь…
   — Очень просто, генерал: во-первых, я не открыл следов Тареа, которые знаю уже давно; кроме того, вождь идет на войну, следовательно, с ним нет женщин.
   — Ас теми индейцами, о которых вы говорили, были женщины?
   — Да, была, по крайней мере одна женщина, я нашел ее следы; и что еще более удивительно, эту женщину можно принять за белую; хотя на ней такая же обувь, как на индеанках, эта женщина ходит совершенно иначе.
   — В самом деле, странно, вы не ошиблись?
   — Нет, ошибиться невозможно, генерал.
   — Вам лучше, знать. Вы думаете, эти индейцы — враги?
   — Нет, не думаю; они просто кочуют.
   — В таком случае нам нечего бояться их.
   — Вовсе нечего. Я, впрочем, буду настороже.
   — Теперь пойдемте завтракать.
   Они вернулись в крепость, где их ждал завтрак, и сели за стол.
   — Вы прочли свое письмо?
   — Я его не получал, генерал.
   — Ах, Боже мой! — воскликнул Монкальм, ударяя себя по лбу. — Я совершенно забыл о нем; я передам его вам сейчас же после завтрака.
   — Дело не спешное, — сказал Шарль, улыбаясь, — отец мой пишет мне редко, а когда пишет, то повторяет постоянно одно и то же; следовательно, я наперед знаю содержание его послания.
   — Это приятно; знаешь, по крайней мере, как поступать. Генерал и молодой человек окончили завтрак и принялись за десерт, когда в столовую вошел сержант Ларутин.
   — Что нового, Ларутин? — спросил генерал.
   — Комендант форта приказал мне сказать, доложить вам, что авангард виднеется вдали, среди облака серой пыли.
   — Очень хорошо, — сказал генерал, — войско еще настолько далеко, что мы успеем напиться кофе.
   — Совершенно справедливо.
   — Прикажи подать нам его, а сам ступай наблюдать за приближением колонны.
   — Буду стоять смирно, без сравнения, как версальские монументы на своих кривых ногах.
   — Хорошо, ступай.
   — Слушаю, — ответил сержант и вышел, убежденный в том, что говорит самым изысканным языком версальских щеголей.
   Через десять минут генерал встал и отправился вместе с Шарлем на крепостной вал.
   — Теперь нам уже нечего опасаться какой-нибудь неожиданности, — сказал Шарль.
   — Почему? — спросил генерал.
   — Теперь по всему лесу рассеяны наши дикари.
   — Вы их видите?
   — Нет, но угадываю их присутствие по запаху, — отвечал охотник, смеясь.
   — Их можно узнать издалека, — сказал генерал.
   — Да, они предпочитают медвежий жир мускусу.
   Авангард был уже не далее ружейного выстрела, барабанщики били дробь; тамбурины и флейты не отставали; в результате получался страшный шум.
   — Чего не сделаешь с этими молодцами, — сказал генерал. — Будь у меня их не несколько человек, а двадцать пять тысяч, я бы всех англичан побросал в море.
   — Да, молодцы ребята, — с убеждением подтвердил Шарль.
   Впереди авангарда выступали Бесследный и Мишель Белюмер, служившие армии проводниками.
   — Спустимся и пойдем навстречу друзьям.
   В нескольких шагах от гласиса авангард остановился.
   — Пароль! — крикнул генерал.
   — Франция! — отвечал Бугенвиль, в то время капитан сухопутного войска, а впоследствии один из знаменитейших моряков французского флота.
   — Какой полк? — продолжал генерал.
   — Армия Новой Франции на пути к славе, — отвечал Бугенвиль.
   — Милости просим, господа; вас ожидают с нетерпением.
   — Да здравствует генерал! — закричали в один голос солдаты.
   Войска были размещены в укрепленном лагере, приготовленном для них.
   Офицеры пришли к генералу, и шевалье де Леви, которому главнокомандующий поручил начальство над армией, прочел свой рапорт.
   Все обстояло благополучно, солдаты и милиционеры были полны ревности, гуроны отлично исполняли обязанности разведчиков, несколько английских шпионов было поймано и убито; подвигались вперед медленно, потому что солдаты должны были пролагать себе дорогу с топором в руках; быстрины и пороги задерживали марш, так как военные запасы и провиант приходилось постоянно разгружать и снова нагружать. Бесследный и Белюмер чрезвычайно искусно провели колонну по самому кратчайшему пути; оба вождя отлучились на некоторое время для исполнения поручения, данного им главнокомандующим.
   В этом месте рапорта генерал тонко улыбнулся.
   Вместо себя Бесследный оставил весьма искусного проводника, который отлично вел армию.
   Дикари, находившиеся под начальством Тареа, прекрасно выполняли свою обязанность разведчиков.
   — Итак, все идет хорошо! — сказал генерал.
   — Как нельзя лучше.
   — Вас ожидали с нетерпением, теперь можно открыть действия.
   — Когда вам будет угодно; мы готовы, я даже прибавлю, что чем скорее, тем лучше.
   — Я не заставлю вас терять времени, мой план готов, и с Божьей помощью мы выполним его, разобьем этих тщеславных островитян, воображающих, что мы испугаемся их многочисленности; сегодня вечером, любезнейший бригадир, вы созовете в девять часов военный совет, а завтра мы выступаем.
   — Вот и отлично, генерал; эта весть приведет войска в восторг.
   Ровно в девять часов члены военного совета были в сборе; генерал сообщил присутствующим составленный им план кампании и спросил их мнение; совет единогласно одобрил меры, принятые главнокомандующим.
   Выступление было назначено на четыре часа утра, идти было велено быстро и, главное, в полном молчании, чтобы застигнуть неприятеля врасплох.
   Вот меры, которые генерал принял, покидая Канаду.
   Общий план операций французской армии в войне 1756 года был очень прост: держаться в оборонительном положении, сделать несколько переходов и овладеть фортом Шуежен, называемым также Освего.
   В Карильоне был устроен лагерь, чтобы оттуда наблюдать за англичанами и сдерживать английскую армию, которая должна была выйти из форта Эдуарда и направиться к озеру Чамплен. Чтобы обмануть неприятеля, Монкальм, перед отправлением в форт Фронтенак, оставил в Карильоне Леви с тремя тысячами против восьми тысяч графа Лондона.
   Леви делал частые вылазки и, казалось, был постоянно готов перейти к серьезному наступлению; он не давал англичанам ни минуты отдыха; французы были в постоянном движении и часто рассыпались в разные стороны.
   Англичане не могли никуда двинуться, не чувствуя французов за собой.
   Англичане были так заняты этими маневрами, находились под таким неотступным надзором, что не имели возможности ни предпринять что-либо против Леви, ни послать подкрепление в форт Шуежен.
   Между тем как Леви дразнил таким образом англичан, Монкальм шел из Фронтенака в Шуежен.
   По приказанию главнокомандующего граф Меренвиль составил в Фронтенаке трехтысячный корпус из солдат, милиционеров и гуронов; главное назначение этого корпуса было застать врасплох Шуежен.
   Если бы удалось взять эту неровную позицию англичан, их таким образом отодвинули бы к бассейну Гудзона, что было бы чрезвычайно выгодно для Новой Франции.
   Укрепления Шуежен состояли из фортов Освего, Онтарио и Св. Георгия.
   Американские крепости вовсе не походили на европейские.
   Они были первоначально выстроены для защиты от краснокожих и для предупреждения их вторжений в плантации, города и селения колонии.
   Эти форты были по необходимости плохо выстроены и дурно расположены; окрестные высоты господствовали над ними; стены имели всего два фута толщины, не было ни рвов, ни закрытых ходов.
   Подобных укреплений было достаточно, когда приходилось иметь дело с краснокожими или с войсками без артиллерии, но в настоящее время значительные силы англичан и их артиллерия заставляли совершенно изменить систему, которой придерживались до тех пор, и повести иначе оборону границ.