Эмар Густав. Сурикэ

   — Мой брат имеет водку?
   — Да, у меня есть маленький бочонок коньяку, бутылок в 50, который я очень берегу, потому что не знаю, когда успеется возобновить запас.
   — Что же хочет брат мой? — полюбопытствовал вождь.
   — Я хочу просить вас спрятать у себя этот бочонок до моего возвращения, я боюсь его оставлять друзьям — они выпьют; отдав его вам, я совершенно спокоен.
   Глаза вождя сверкнули молнией.
   — Вождь сбережет, — сказал он.
   — Вы обещаете, вождь?
   — Нигамон обещает.
   — В таком случае я принесу бочонок.
   — Отлично, что брат мой принесет водку.
   Через несколько минут бочонок был в руках Нигамона.
   — Теперь я уезжаю и вернусь, как только будет возможно.
   — О, я не тороплю брата, он может не спешить.
   — Благодарю, до свидания, вождь!
   — До свидания, мой брат пусть не спешит. Охотник вышел и уехал из лагеря.
   Уезжая, он смеялся про себя над простотой Нигамона.
   — Ручаюсь головой, что через час все эти плуты перепьются; моя водка окажет большую услугу в задуманном нами.
   Не было никакого сомнения, что тотчас же после отъезда охотника вверенная Нигамону водка вся будет выпита ирокезами, которые, напившись вместе с вождем, не замедлят поссориться, а затем и подраться.
   Охотник, в котором читатель, конечно, узнал Мрачный Взгляд, именно на это рассчитывал, хорошо зная страсть индейцев к вину.
   Он не ошибся. Краснокожие все поголовно были пьяны в ту минуту, когда Сурикэ отдал приказ двинуться на неприятеля.
   Несмотря на то что все шло как нельзя лучше, Шарль Лебо против обыкновения был непокоен; его мучила мысль об опасном положении оставленных дам.
   Ему казалось, что какое-то несчастье грозит дорогой ему девушке Марте де Прэль, хотя бы даже его люди, которым было строго приказано беречь дам, не открыли ни малейшего подозрительного следа.
   Продолжая продвигаться вперед со своими товарищами, он не переставал думать о том, что был не прав, оставляя дам, которых он клялся ни на минуту не оставлять.
   Эта неотступная мысль так его мучила, что наконец он не выдержал и разом остановился.
   — Пора покончить, — проговорил он сквозь зубы. Он дал условный сигнал.
   Моментально вожди остановили ход своих пирог и собрались около него.
   — Господа, — сказал он, — нам предстоит не битва, а резня, потому что перепившиеся ирокезы не в состоянии сопротивляться, они будут спокойнее баранов на бойне.
   — Более чем вероятно, — заметил Бесследный.
   — Конечно, — подтвердил Мрачный Взгляд.
   — Тем лучше, нам дешевле обойдется, — заключил Тареа.
   — Я должен сознаться, что меня крайне беспокоит мысль о том, что я оставил дам, которых клялся не покидать и защищать, на руках нескольких человек, в совершенно открытом лагере, не защищенном от неожиданного нападения. Хотя я и уверен, что нам не грозит никакой опасности, но вы сами должны сознаться, что при настоящих условиях лишняя предосторожность не повредит.
   — К тому же, — сказал Мрачный Взгляд, — нас больше, чем нужно для того, чтобы справиться с пьяными, бессильными ирокезами.
   — Водка их усмирила; и 15 человек больше или меньше с нашей стороны — ровно ничего не составляет.
   — Я тоже так думаю, — возразил Сурикэ, — поэтому, отобрав себе и канадцев, и гуронов человек пятнадцать, я поспешу туда, откуда не должен был ни на минуту уходить. Вы же с Мрачным Взглядом отправляйтесь дальше.
   — Осторожность не испортит дела, — сказал Бесследный.
   — Если там случилось несчастье, которого, благодаря Бога, кажется, нельзя было ожидать, я никогда не прощу себе своей ошибки, — продолжал Сурикэ.
   — Я понимаю вас, — сказал, улыбаясь, Мрачный Взгляд, — вам противна эта атака, потому что вместо битвы там будет резня, вас возмущает даже мысль о необходимости кровопролития.
   — Вы поняли меня, друзья мои, это настоящая причина, заставляющая меня возвратиться в лагерь, вместо того чтобы сопровождать вас.
   — Вы правы, — поддержал Бесследный, — неизвестно еще, что может случиться. Сурикэ ловкий и осторожный воин, ему необходимо вернуться туда.
   Мрачный Взгляд тотчас же выбрал 8 человек из числа своих канадцев, к которым Тареа добавил еще семь самых лучших воинов, и Сурикэ отправился обратно с этой маленькой армией.
   — Как только кончите, тотчас же возвращайтесь, — сказал молодой человек своим друзьям.
   — Будьте покойны, ни минуты не промедлим, — отвечали вожди.
   Они расстались.
   Одни пошли вперед к ирокезам, другие, число которых было так незначительно, возвращались к лагерю, где, как известно, оставалось только 15 человек под начальством Мишеля Белюмера.
   Отъезд Сурикэ нисколько не нарушил порядка отправившейся экспедиции и не поколебал уверенности вождей в успехе.
   Благодаря Мрачному Взгляду, который привел с собой двадцать канадцев, число смелых и ловких воинов доходило до внушительной цифры 70, а этого было даже много, чтобы победить 50 ирокезов:
   Если бы ирокезы даже не были пьяны, их сопротивление было бы бесполезно.
   Подходя ближе к лагерю ирокезов, французы стали еще осторожнее, боясь, чтобы их не заметили.
   Но в лагере царила мертвая тишина; ни малейшего огонька не было видно в темноте.
   — Они спят, — сказал Мрачный Взгляд, — займем свои места и проберемся незаметно в лагерь. Помните, что мы нападаем неожиданно и воинственных криков не должно быть.
   — Всех убивать? — спросил Бесследный.
   — Всех без разбора, — глухим голосом отвечал Мрачный Взгляд, — не забывайте, что мы имеем дело с разбойниками и нашими злейшими врагами.
   — Они все должны погибнуть, — коротко заметил Тареа.
   — Вперед, — скомандовал Мрачный Взгляд. — Усыпим их непробудным сном.
   И все войско ползком, как куча змей, без малейшего шума добралось до хвороста, которым ирокезы обвалили свой холм в ожидании будущего укрепления.
   Мрачный Взгляд пробрался в один из подземных коридоров, о которых мы говорили раньше.
   После его отъезда из лагеря произошло то, что он предполагал. Ирокезы сперва выпили дюжину бутылок водки, оставленной охотником на хранение вождю вместе с бочонком.
   Но, не довольствуясь этим, Нигамон просверлил самый бочонок, и началась отвратительная попойка с ее ужасной развязкой.
   Сначала все шло прилично, дикие пили, как пьют животные, чтобы только пить.
   Но вино делало свое, головы их разгорячились, дикая, ничем не сдерживаемая натура проявлялась во всей своей наготе.
   Чем больше пили, тем больше хотели пить.
   Выпивши немного, они уже начали спорить, браниться, стараясь найти предлог для открытой ссоры и драки.
   Предлог было найти нетрудно, и ножи, топоры пошли в дело; завязалась общая свалка.
   Драка эта, без всякой причины, была самая ужасная, они не разбирали ни друзей, ни врагов, ни вождей, как бешеные звери, кидались друг на друга.
   Они дрались ради только того, чтобы драться, убивать без причины и без цели.
   Восемь или десять были убиты, но множество тяжело ранено.
   Они дрались и в то же время пили до тех пор, пока не опорожнили совершенно бочонок.
   Нигамон давно уже лежал неподвижно, пьяный.
   Глубокая тишина стояла над лагерем, в котором не было ни одного человека, чтобы даже предупредить об угрожавшей опасности.
   Французы пробрались в лагерь, не встретив ни малейшего сопротивления.
   Заняв ранее назначенные посты, они оцепили таким образом ирокезов, которые, если бы и были в состоянии защищаться, не могли бы прорвать окружавшее их железное кольцо.
   По приказанию Мрачного Взгляда хворост, заменявший ирокезам стены крепости, был подожжен кругом, охватившее его пламя ярко разлилось по холму, озарив ужасную, возмутительную картину.
   — Смерть собакам, разбойникам! — вскричали канадцы.
   — Смерть! — повторили гуроны.
   Несмотря на сделанное предостережение, гуроны не выдержали, завидев неприятеля, дико закричали и, потрясая оружием, бросились дружно вперед.
   На их крик приподнялись несколько отяжелевших голов с полузакрытыми, сонными глазами и тотчас же опустились на прежнее место.
   Началась ужасная, зверская резня; несчастных, неподвижно лежавших ирокезов били, как быков на бойне.
   Мрачный Взгляд и канадцы стояли, загородив выход, ни один из них не принимал участия в возмущавшем их кровопролитии.
   Зато гуроны, которым дали полную свободу, вполне отдались своим кровожадным инстинктам.
   Ирокезы все до одного были оскальпированы, убиты; для полного ощущения победы гуроны оскальпировали даже раньше убитых ирокезов.
   Тареа выбрал себе Нигамона и других пятерых вождей, чтобы, насладившись их пытками, сжечь живыми.
   Между тем Нигамон и вожди, напившиеся раньше других, начали отрезвляться.
   Хотя картина, представшая перед их глазами в минуту
   пробуждения, могла их опьянить больше вина, но они не могли не осознать своей ошибки; они вполне понимали весь ужас своего положения, но это сомнение было поздно; сожаление о сделанном — напрасно.
   Они видели, что им готовится.
   И, приготовившись смело встретить все, что бы ни изобрел их беспощадный враг, они были готовы к смерти.
   Вожди могли сказать наперед, что их ожидает, они сами не раз поступали точно так же со своими врагами.
   Для них все это было самая обыкновенная вещь.
   Они играли, проиграли и были готовы расплатиться.
   По приказанию Тареа среди лагеря было крепко вбито шесть столбов; к каждому из них привязали по вождю и обложили ветвями и хворостом.
   Нигамон, вместе со своими сотоварищами, запел песнь войны.
   Но едва раздался голос Нигамона, остальные вожди смолкли, слушая его.
   Эта предсмертная песнь — прославление умирающего воина и его громких подвигов.
   Нигамон пел исключительно о своих храбрых воинах, которых собаки гуроны из страха опоили перед битвой и перебили их всех, пользуясь сном.
   — Но племя ирокезов, — продолжал вождь, — могущественно, оно отомстит за своих так подло убитых воинов, отомстит жестоко, убивая за каждого ирокеза по десяти гуронов, этих французских собак, которые подло и трусливо лижут бьющую их руку.
   Цель песни Нигамона была оскорбить гуронов.
   Но Тареа и его воины были крайне сдержанны.
   Ни одного проклятья, ни одного дурного слова не произнесли они в ответ на оскорбления побежденных; они слушали их, не прерывали поток обидных слов, дав полную свободу высказаться.
   Наконец разложили огонь.
   В этот момент Тареа, как тигр, перепрыгнул через пламя с ножом в руке и моментально оскальпировал привязанных вождей, безжалостно стегая их по лицу их же волосами. Окончив эту возмутительную операцию, он перескочил обратно, потрясая кровавыми трофеями и напевая песнь войны, которой дружно, с увлечением вторили гуроны.
   Но, несмотря на ужасные пытки, вожди ирокезов продолжали свою предсмертную песнь, которой они не прерывали даже в минуту самого ужасного в мире для них оскорбления, когда Тареа их скальпировал.
   Пламя поднималось все выше; вожди едва были видны среди огня и дыма.
   В это время прибежал Бесследный, уходивший на разведку местности. Лицо его было расстроено, сам он был сильно взволнован.
   — Что с вами? — спросил Мрачный Взгляд. — Вам, как и мне, отвратительна эта резня?
   — Нет, — отвечал нервно Бесследный, — не то, я так много видел подобных сцен мести, что совершенно спокойно могу смотреть на них.
   — Что же случилось?
   — Я спешил видеть вас.
   — Говорите, если так спешно.
   — Да, спешно, если не ошибся.
   — Говорите же скорее.
   — Выйдя посмотреть, все ли кругом безопасно, я, как мне показалось, слышал выстрел со стороны нашего лагеря.
   — Уверены ли в этом?! — вскричал, вздрогнув, Мрачный Взгляд.
   — Я не могу уверять, — возразил Бесследный, — вы сами хорошо знаете, что ночью звуки обманчивы — их трудно определить.
   — Это так, но залп… то есть несколько выстрелов сразу…
   — Понимаю, но мы ведь почти на две мили от лагеря.
   — Да, но вы были ближе, когда слышали выстрел?
   — Действительно, на полмили ближе.
   — Гм! Это много значит.
   — Может быть, но, повторяю, я сомневаюсь.
   — Скажите мне, вы человек неглупый, при настоящих условиях, когда все против нас, когда враги точно из земли вырастают, чтобы подшутить над нами…
   — Ну?
   — Что бы вы сделали, сомневаясь так, как я в настоящую минуту?
   — При данных условиях я пошел бы на выстрел, будь он действительный или призрачный, и я ничего бы этим не потерял.
   — Тем более что здесь нечего больше делать; предупредите, пожалуйста, Тареа, что мы уходим, а я пока пошлю на разведку следопытов.
   — Великолепно!
   Тареа в эту минуту, облокотившись на дуло ружья, слушал вместе с гуронами песнь вождей, которая все еще не прекращалась.
   Бесследный подошел к нему.
   — Мы уходим, — сказал он.
   — Уже? — спросил вождь.
   — Неожиданное открытие заставляет нас отправиться немедленно.
   — Что за открытие?
   — Ничего определенного пока.
   — Тареа пойдет с друзьями, — сказал вождь, завязывая свой пояс.
   — Разве вы не убьете этих негодяев?
   — Порох дорог, зачем же я буду тратить шесть выстрелов. Эти паршивые собаки и без меня умрут отлично; не стоит труда о них думать, — безжалостно закончил Тареа, который, несмотря на видимую невозмутимость и равнодушие во время продолжительной песни вождей, был страшно рассержен их проклятиями и оскорблениями.
   Через пять минут гуроны и охотники быстро возвращались в свой лагерь, освещенные зловещим пламенем громадных костров, разведенных у столбов вождей на холме.
   Вожди, старавшиеся скрыть свое беспокойство, шли впереди всех.
   Вдруг все разом остановились.
   Звук, возбудивший подозрение Бесследного, повторился.
   — Господи, — вскричал Мрачный Взгляд, — теперь уже нельзя сомневаться, это выстрелы! Вперед, вперед, друзья, и дадим знать, что мы идем на помощь.
   Вся толпа, громко и дико вскрикнув, сделала залп, чтобы друзья не сомневались, что помощь близка, и двинулись вперед гигантскими индейскими шагами.

ГЛАВА V. Как граф Рене де Витре встретил Сурикэ и что из этого произошло

   Мишель Белюмер был старый, опытный охотник, который в свое время пользовался громкой репутацией, вполне заслуженной им. Удалившись давно уже в Квебек на отдых, он приехал только ради Шарля Лебо, звавшего на помощь.
   Вернувшись в пустыню, он был крайне удивлен, что его имя до сих пор еще не забыто и по-прежнему наводит панический страх на ирокезов.
   Белюмер был крайне польщен постом, который предложил ему друг; зная хорошо, какое горячее участие принимает Шарль Лебо в дамах Меренвиль, особенно в Марте, он решил оправдать оказанное ему доверие, призвав всю ловкость и опытность своего военного искусства.
   А знание и тактика его в этом отношении были необходимы. Сурикэ оставил ему слишком мало помощников, хотя в случае опасности он и мог рассчитывать на скорую помощь и был уверен, что на десять лье вокруг лагеря не было ни малейшего постороннего следа.
   Но Белюмер был слишком опытен и слишком хорошо знал пустыню, чтобы довериться обманчивой тишине и безопасности.
   Опытность научила его в самое покойное, по-видимому, время и при самом безопасном положении зорко следить за всем происходящим вокруг и быть готовым ко всевозможным случайностям.
   — Не доверяйся никогда, — говорил он обыкновенно сквозь зубы — окружающей тишине; это затишье — предвестник бури.
   И более всего было странно то, что он ни разу не ошибался в этом отношении.
   Не желая беспокоить дам, он никогда не высказывал им своего мнения об их опасном положении; между тем отобрав более ловких двенадцать человек, отправил их караулить, обходя и осматривая окрестности лагеря, а трех оставил при себе, чтобы иметь возможность немедленно появиться там, где будет грозить опасность.
   Ночь была совершенно темная; охотник велел потушить все огни, чтобы не привлечь чье-нибудь внимание.
   Все было тихо и спокойно; так прошло более половины ночи; вдруг чуткий слух Белюмера был неприятно поражен резким криком голубой совы.
   Это был условный знак его товарищей, извещавший о неожиданном открытии.
   Этот ловко придуманный сигнал был понятен только им, оставаясь совершенно незамеченным другими, потому что голубая сова — одна из тех, которые кричат всю ночь, особенно перед рассветом.
   Белюмер готовился идти на зов.
   Для опытных следопытов ночи не существует, они так же хорошо видят среди самого глубокого мрака, как днем; благодаря этой драгоценной способности они никогда не ошибутся дорогой и найдут друг друга где бы то ни было.
   Раздался второй крик, много ближе прежнего.
   Белюмер дал знак товарищам, и все четверо, растянувшись как змеи, поползли без малейшего шума, очень быстро в ту сторону, откуда был сигнал.
   Добравшись до чащи столетних гигантов красного дерева, они поднялись и засели, спрятавшись.
   Едва они сели с палкой в руках, потому что до последней крайности они не хотели прибегать к огнестрельному оружию, как увидали трех человек, идущих по-индейски, гуськом, на очень близком расстоянии один от другого и озираясь во все стороны.
   Не успели еще шпионы поравняться с сидящими в засаде, как три удара, быстрее молнии и сильнее тяжелого молота, разбили им головы.
   Они свалились не крикнув; охотники подняли трупы, взвалили на плечи и, отойдя немного в сторону, бросили их в чащу леса; шпионы были ирокезы, по крайней мере, судя по костюму; осмотрев трупы, охотники вернулись к тому месту, откуда вышли шпионы, и заняли его, став также один за другим. Но почти одновременно с ними из-за деревьев явилась высокая фигура индейца, став перед самым лицом Белюмера.
   — Что это за шум был сейчас? — спросил он на наречии ирокезов.
   Белюмер, зная этот язык, как родной, отвечал, не шевелясь:
   — Я запнулся за лиану, упал, вот и все.
   Они говорили шепотом, и ошибиться в голосе было легко.
   — Отлично, брат мой, будь внимательнее, чтобы не падать больше.
   — Постараюсь, — коротко ответил охотник.
   Ирокез повернулся, чтобы идти обратно, но моментально все четверо бросились на него, схватили за горло, повалили и, связав, закутали в одеяло.
   Это нападение было так неожиданно, так быстро, что ирокез, он же и вождь, ничего не понимавший, не успел опомниться, как ему заткнули рот, не дав произнести ни слова.
   Расправившись с четверыми, охотники успокоились, думая, что им уже больше не придется иметь дела с ирокезами; неприятеля было не видно и не слышно, по всей вероятности, четверо были шпионы, посланные подсмотреть, что делается в лагере и хорошо ли он защищен.
   Но Белюмер, зная хорошо нравы и привычки краснокожих, нисколько не радовался неожиданно удачной расправе с ирокезами; он чувствовал, что ему предстоит еще много работы и не больше как через час он встретится с неприятелем; он предвидел, что неприятель, не дождавшись возвращения шпионов, которые должны доставить необходимые сведения, не рискнет идти прямо на лагерь, а если и пойдет, то выждет известное время.
   Приказав отвести пленника в шалаш, служивший ему квартирой, Белюмер пошел вслед за ним; он сам освободил его, развязал его, вынул платок изо рта и пригласил сесть рядом с собой.
   — Ну, — спросил охотник, зло смеясь, — кто это к нам попался? Если не ошибаюсь, мы, кажется, немного знакомы.
   Индеец стоял неподвижно, как будто ничего не слыхал.
   — Отлично! Вы все тот же, господин вождь, — продолжал «^иронической улыбкой охотник, — вы, как девушки вашей страны, говорите только по приказанию, я знаю вас давно и хорошо, господин вождь, я сумею заставить вас говорить лучше всякой старухи; пока выпейте этот рог водки, она приведет вас в чувство.
   И он подал ему рог буйвола, до половины наполненный водкой.
   Глаза воина ирокеза незаметно сверкнули, он взял рог и разом опорожнил его.
   — Как вы находите ее, друг Серый Медведь?
   — Отлично, — отвечал индеец, которому водка развязала язык, — что хочет Белюмер от своего брата?
   — Поболтать несколько минут о делах.
   — Серый Медведь — вождь, — сказал важно индеец.
   — Так и быть должно, Серый Медведь — великий вождь и любит водку.
   — Водка — молоко индейцев, — ответил пленник.
   — Да, если бы вам дать волю, вы пили бы его и днем, и ночью, — сказал, смеясь, охотник, — но если вы так любите ее, пейте еще, это вас оживит.
   И он подал снова рог, на этот раз уже полный. Индеец не заставил себя просить, он взял его и, как в первый раз, не отнимая от губ, выпил до дна.
   — Ловко пьет, должно быть, у этого черта горло луженое, — тихо говорил охотник.
   — Скажите, — продолжал он, обращаясь к ирокезу, — зачем вы пришли сюда и каким образом? Если скажете, получите еще рог водки.
   Серый Медведь уже и так опьянел от выпитого, мысли его начали путаться, в голове шумело, он не сознавал, что с ним делается, и не мог вспомнить, откуда и зачем он пришел.
   — Это не трудно сказать, — начал вождь, уже заплетая языком, — если вы желаете знать, я вам скажу, но с условием, если вы мне еще дадите водки.
   — Обещаю, вы знаете, что данное слово я всегда держу.
   — Отлично, я знаю; я не заставлю вас дожидаться, это недолго, я не думаю, чтобы это интересовало вас.
   — Говорите, это мое дело.
   — Верно, это не мое дело, но я вождь, мой язык не лжет.
   — Знаю, говорите, мои уши открыты.
   — Отлично, слушайте: месяц тому назад один великий бледнолицый вождь, француз, приехал к нашему вождю с богатыми подарками; за несколько дней до приезда этого вождя приезжал другой француз, предупредив о приезде второго, первый уехал с Нигамоном для грабежа на французской границе по берегам Матери вод; а великий белый вождь, отправляясь в колонию, купленную янки у голландцев, хотел взять мое племя к себе в конвой для охраны.
   — Вы говорите про Новую Англию или Нью-Йорк?
   — Да мне все равно; мне кажется, что этот великий вождь хочет превратиться в янки и не любит свою нацию.
   — Дальше, — сухо заметил Белюмер.
   — Проходя один девственный лес, лежащий на расстоянии трех дней ходьбы отсюда, мы нашли труп первого француза. Великий вождь был страшно рассержен, топал ногами и что-то громко кричал на своем языке, которого мы не понимаем; у мертвого во всех карманах было золото; вождь взял его и роздал нам, говоря, что он не хочет уже идти к янки, а вернется к французам, чтобы догнать Нигамона, и он свернул в эту сторону, где, как он сообщил нам, хотел поговорить со своими охотниками, ехавшими с ним в одном направлении.
   — И вы послушались его?
   — Он был щедр и давал водку.
   — Вот убедительный аргумент; за водку они продадут черту душу, если только она не принадлежит уже ему со дня рождения. Когда же вы отыскали лагерь, — спросил он Серого Медведя.
   — Только сегодня, при закате солнца.
   — Отлично, это все?
   — Да, я все сказал; а водки?
   — Еще вопрос — вас много?
   — Да, достаточно.
   — Сколько же?
   — Двадцать пять.
   — Отлично, а великий белый вождь?
   — С ним трое очень послушных людей; они отлично вооружены и с топорами за поясом.
   — Отлично, это матросы, у графа Витре есть фрегат; 25 и 4 будет 29, 5 отбросить, останется 24, это еще много больше пятнадцати, но мы посмотрим, черт не всегда им покровительствует.
   — Что говорит мой брат Серому Медведю?
   — Ничего интересного для вас, вождь.
   — А водки?
   — Вот это другое дело, — сказал канадец.
   Белюмер встал, выбрал самый большой рог и, наполнив его до краев, подал вождю ирокезов, который пил по-прежнему без передышки.
   Дотянув до дна, он вместе с рогом растянулся и тотчас же заснул, как мертвый.
   — Он проспит по крайней мере сутки, — сказал охотник, — нужно только его получше спрятать, он пригодится еще; а мы тем временем примем предосторожности: вы, Маленький Жан, отправляйтесь тотчас же, не медля ни минуты, к Сурикэ и предупредите его о том, что случилось и что нам нужна немедленная помощь.
   — Я скоро вернусь, не беспокойтесь.
   — Ступайте, желаю успеха.
   Маленький Жан тотчас же выехал из лагеря, а Белюмер с остальными товарищами перенесли Серого Медведя в глубокую яму, откуда он не мог выбраться сам и где его невозможно было найти незнающему.
   Оставив его в яме, Белюмер тотчас же рассказал товарищам обо всем, что узнал, и просил их удвоить бдительность.
   Он хотел также предупредить дам об угрожавшем нападении, но, обдумав, решил оставить их в полном неведении, не желая прежде времени беспокоить, тем более, что это нападение могло не состояться; его люди были настороже, помощь не замедлит, может быть, даже предупредить нападение, если только ирокезы действительно думают нападать.
   В силу этих, а может быть, многих других причин, которые не желал высказывать старый охотник, он не хотел пугать напрасно дам, которых должен был защищать.
   В то время как Белюмер приготовился храбро отразить грозившее нападение ирокезов, Сурикэ, уже расставшись с товарищами, задумчиво возвращался в лагерь.
   Шарль Лебо был настоящий сын XVIII века, но вместе с тем он был слишком развит и умен, чтобы разделять мысли и верования той эпохи. Я не хочу совсем этим сказать, что мы, сыны гигантов, победивших целый мир, были бы избавлены от этих глупых сказок нянек и идиотских суеверий, нет, нисколько.
   Как бы там ни было, Шарль Лебо в первый раз еще был очень скучен, его томило какое-то мрачное, неопределенное предчувствие.
   — О! — говорил молодой человек, спеша к лагерю. — Как это глупо! Мое сердце болит, мне скучно, как изнеженной даме, страдающей нервными припадками. Со мной никогда еще ничего подобного не бывало!.. Но это состояние ненормально — должна же быть какая-нибудь причина? Я не знаю ее, но все-таки беспокоюсь…