Страница:
— Вы отказываетесь?
— Я никогда не отказываюсь, но желаю только ^указаний со всеми подробностями, чтобы избежать всякого недоразумения, которое может стоить жизни; к тому же жизнь некоторых лиц, смотря по их положению или знатности, стоит дороже жизни простых бедняков, вы понимаете это?
— Какие затруднения! — с досадой воскликнул Вольтижер.
— Вовсе нет; напротив, все окажется очень просто, когда вы мне прямо скажете, в чем дело; тогда я могу отвечать вам уверенно, вы увидите, что нам легко будет прийти к соглашению, если только вы не передумаете воспользоваться моими услугами, что, откровенно говоря, было бы мне весьма неприятно, так как несколько сот тысяч ливров пришлось бы мне весьма кстати.
— Пожалуй, слушайте.
— Не забудьте описать мне людей, с которыми я буду иметь дело; главное, назовите их имена и положение.
— А если вы откажетесь служить мне после того, как я скажу вам все?
— Это трудно предположить; но потрудитесь сказать мне, какую помощь я могу оказать вам, если не буду знать ничего и если вы не скажете мне имен.
Вольтижер, казалось, погрузился на несколько минут в размышления; затем он снова заговорил с легкой дрожью в голосе, происходившей, вероятно, от сильного волнения, которое он старался подавить.
— Действительно, вам необходимо знать имена лиц, с которыми я вас познакомлю, — сказал он. — Но берегитесь; когда я произнесу эти имена, вы будете волей-неволей связаны со мной.
— Я не разделяю вашего мнения; произнесение этих имен вызвано только необходимостью знать ваши условия: не называя имен, нельзя сообщать и подробностей.
— Вы точно прокурор.
— Я только логичен; вот все; этому вы не можете помешать, если вам не угодно, не говорите ничего, я вам откланяюсь, и делу конец.
— Нет, — сказал Вольтижер поспешно, — я вам сделал слишком много намеков для того, чтобы остановиться, лучше кончить.
— Как вам будет угодно; мне все равно.
— Выслушайте меня, это не долго.
— Пожалуй.
— Вы знаете Канаду?
— Я живу здесь более двадцати лет и знаю вдоль и поперек не только Канаду, но и Луизиану.
— Прекрасно; вы, вероятно, слыхали о некоем Шарле Лебо?..
— Парижском адвокате, довольно долгое время бывшем секретарем г-на Дореля.
— Да, о нем; что он делает теперь?
— Не знаю, я уже давно потерял его из виду.
— Как это?
— Вследствие дуэли с одним флотским офицером, имя которого я забыл, губернатор колонии приказал его арестовать; он бежал и с тех пор не появлялся более; известно только, что он бежал в саванны.
— Он, может быть, умер?
— Не думаю; я встречался с ним несколько раз на земле краснокожих, но очень может быть, что он уже убит в какой-нибудь схватке с индейцами.
— Разве нет возможности узнать что-нибудь о нем?
— Напротив, это очень легко, понадобится месяц, чтобы узнать, жив он или нет. А если он жив?..
— То его надо убить.
— Очень хорошо, перейдем к другим.
— В окрестностях Трех Рек, в двух выстрелах оттуда, есть дача, называемая Бельвю.
— Прелестный дом, принадлежащий Меренвилю, одному из самых богатых плантаторов Канады и Луизианы.
— Это возможно; мне нет дела до его состояния; но в руках господ Меренвиль находится ужасная тайна, которую мне необходимо отнять во что бы то ни стало…
— Без сомнения, это возможно, убив их, — глухим голосом сказал Матье.
В несколько минут этот человек вдруг совершенно изменился; крупные капли холодного пота выступили у него на висках, им овладело ужасное волнение; но он с неимоверным усилием подавлял его и старался сохранить беззаботный вид, который имел в минуту своего прихода.
Вольтижер был взволнован не менее своего гостя; он почти ужасался того, что должен был открыть этому невозмутимому человеку в маске, казавшемуся дьяволом, вышедшим из ада; он не замечал волнения Матье и говорил отрывистым, глухим голосом, вследствие чего его было весьма трудно понять.
— Да, они оба должны умереть.
— Это все? — холодно спросил Матье.
— Нет, есть еще женщина и девушка.
— Кто эта женщина?
— Вы бывали у индейцев?
— У гуронов или ирокезов? Я знаю их всех; я несколько месяцев провел с племенем одних индейцев, у которых жила белая женщина, француженка.
— А! — воскликнул Вольтижер, задыхаясь.
— Эта женщина скрывалась, и я никогда не мог узнать ее настоящего имени; у индейцев она известна только под прозвищем, которое они сами дали ей; ее звали…
— Свет Лесов, — проговорил Вольтижер сдавленным голосом.
— Да, именно Свет Лесов; вы, стало быть, знаете ее?
— Да, — отвечал Вольтижер так тихо, что Матье с трудом расслышал его.
— И эта женщина должна умереть?
— Непременно.
— Эта молодая женщина по временам, кажется, бывает не совсем в своем уме: жаль несчастную.
— Тем лучше; окажем ей услугу, избавив ее от жизни, которая ей, должно быть, уже давно в тягость.
— Как хотите. Это все?
— А вы забыли молодую девушку?
— В самом деле, — сказал Матье, выпивая залпом стакан воды. — Гм… если не ошибаюсь, вы осуждаете на смерть пять человек: двух мужчин и трех женщин; из них молодой девушке лет шестнадцать или семнадцать?
— Восемнадцать.
— А зовут ее?..
— Марта де Прэль.
— Но, говорят, она найденыш, принята из милости Меренвилем.
— Все равно она должна умереть.
— Хорошую бойню вы собираетесь произвести! Впрочем, это касается вас; мне нечего задумываться — это ваше дело.
— Вы отказываетесь? — с угрозой в голосе спросил Вольтижер. — Уж не вздумаете ли вы отступить после того, как я выдал вам свою тайну?
— Вовсе нет.
— Знайте, что я заставлю вас раскаяться, если вы обманете мое доверие; я не кто-нибудь, я слишком могуществен, чтобы бояться вас.
— Да что вы? Вы сражаетесь с ветряными мельницами. Ваша тайна останется известной только мне одному даже в том случае, если бы я отказался служить орудием вашей мести. Ведь это месть, не так ли?
— Одна из самых знатных французских фамилий заинтересована в том, чтобы эта ужасная тайна сошла в могилу вместе с теми людьми, которые ею обладают. Могу я рассчитывать на вас?
— Более чем когда-нибудь; только это будет вам стоить дорого.
— Все равно, лишь бы уничтожить ненавистную тайну! Это дамоклов меч, непрестанно висящий у меня над головой! Подобное существование убивает меня; пора положить конец! Если бы мне пришлось заплатить миллион, я отдал бы его с радостью, чтобы освободиться наконец от всех своих опасений.
— Если так, то по рукам! Я намеревался взять по 200 тысяч ливров за труп, вы назначаете мне именно всю сумму, которую я собирался потребовать; вы предлагаете ее мне, я принимаю; через два месяца все будет кончено, и кончено прекрасно, клянусь вам.
— Вы согласны?
— Да.
— Я готов отсчитать вам требуемую сумму.
— Хорошо, но я не возьму ассигновок на Биго: он загребает деньги со всех сторон, но не платит никогда.
— Это не послужит препятствием, у меня есть текущий счет в Виргинии.
— Это, по-моему, лучше. Кто ваш банкир в Нью-Йорке?
— Мои банкиры не в Нью-Йорке, а в Бостоне.
— Еще лучше, это ближе. Кто же банкиры?
— Грослостен и Компания.
— Солидная фирма. Почему вы отдали свои деньги массачусетскому банкиру?
— Я предвидел, что вы откажетесь иметь дело с Биго.
— Я думаю. Кто же другой банкир?
— Сулливан и сын.
— Знаю; также прекрасная фирма.
— В таком случае, вы принимаете чек в 500 000 ливров на каждого из этих банкиров?
— Без возражений.
Вольтижер вынул из-под платья довольно большой и туго набитый бумажник, открыл его, взял два чека и передал Матье. Последний внимательно рассмотрел их, сложил и спрятал с видимым удовольствием.
— Теперь, когда мы условились, — сказал Вольтижер, — я надеюсь, мы можем снять маски; нам нужно знать друг друга в лицо.
— Или узнать друг друга, — сказал, смеясь, Матье.
— Что вы хотите сказать?
— Ничего; я разделяю ваше мнение, но берегитесь, у вас из бумажника выпала какая-то бумажка.
— Вы думаете?
— Посмотрите-ка.
— В самом деле?
Вольтижер быстро нагнулся. Матье воспользовался этой минутой; он влил киршу в стакан Вольтижера, до половины наполненный мальвазией.
Вольтижер, искавший несуществующую бумажку, не заметил движения своего гостя.
— Я ничего не вижу, — сказал он.
— Вероятно, я ошибся, — отвечал Матье, — выпьем за успех нашего дела, вы должны желать его.
— Еще бы! Выпьем до дна.
— Отлично! — воскликнул Матье, смеясь. Они залпом осушили свои стаканы.
— А теперь долой маски, — сказал Вольтижер хриплым голосом.
Обе маски упали в одно время.
— Я не ошибся! — воскликнул Матье. — Я узнал вас по голосу; но что с вами, граф Витре, вам, кажется, дурно.
— Да я не знаю… у меня голова вся в огне…
— Вы узнали меня?
— Кажется, но… Боже, как я страдаю!
— Я помогу вашей памяти: я тот дворянин, у которого вы украли миллион в игорном доме улицы Сен-Оноре, но это было уже так давно, что вы, должно быть, забыли; теперь вы мне отдали ваш долг; благодарю вас; это дело между нами кончено; вы не должны мне ничего, но нам останется свести другие счеты; будьте покойны, со временем все выяснится.
В эту минуту граф выпрямился во весь рост, лицо его посинело, глаза дико вращались.
— Подлец!.. — проговорил он невнятным голосом. — Ты хотел убить меня! О, если я не умру… я отомщу тебе!
Витре пошатнулся, попытался было машинально удержаться за кресло, но упал навзничь и не шевельнулся больше: он спал.
— Он проспит по крайней мере двое суток, а проснувшись, не будет помнить ничего. На здоровье; я мог бы убить его, но этот негодяй должен умереть другою смертью.
Матье поднял графа, раздел его и положил на постель; повесив платье его на спинку кресла, он зажег свечу и поставил ее на ночной столик. После этого Матье взял бумажник графа; в бумажнике было денежных бумаг на сумму вдвое большую, чем выплаченная четверть часа тому назад; Матье бережно уложил деньги в бумажник, но вынул все бумаги, находившиеся в секретных отделениях; сделав это, он спрятал бумажник графу под подушку, а на столик положил открытую книгу. Надев свое ружье и маску, он тщательно завернулся в плащ, надвинул шляпу с широкими полями, задул свечу, притворил наполовину дверь спальни и прошел в столовую; здесь он выпил стакан мальвазии, щелкнул языком и наконец вышел из домика.
Было около четырех часов утра; обычные посетители, напившись подмешанного вина, по большей части спали, одни — лежа где попало на столах, другие — просто на полу; кабатчик курил трубку перед дверью.
— Покойной ночи, Кайман, — сказал незнакомец, давая ему несколько золотых, — ваше прекрасное вино подействовало на Вольтижера; он просил меня сказать вам, что хочет спать, и приказал не входить к нему, пока не позвонит.
— Он уже приказывал мне то же самое; пусть себе спит хоть две недели, я не подумаю беспокоить его; пожалуйста сюда, сударь.
Он провел посетителя другой дверью, минуя кабак.
Матье направился прямо к гавани; у моста его ожидала индейская пирога с четырьмя гребцами-канадцами. Они узнали хозяина, и он вошел в лодку.
— Дружно, ребята! — сказал он, садясь на корме. — Надо спешить.
Десять минут спустя пирога скрылась между островами Св. Лаврентия.
— Приятные сны, должно быть, снятся графу де Витре, — проговорил Матье с усмешкой, — если он еще может видеть во сне и помнить что-нибудь. Только, вероятно, этого не будет. Бумаги его должны быть интересны, я их тщательно рассмотрю.
ГЛАВА VII. Французская армия отправляется разыскивать английские силы
— Я никогда не отказываюсь, но желаю только ^указаний со всеми подробностями, чтобы избежать всякого недоразумения, которое может стоить жизни; к тому же жизнь некоторых лиц, смотря по их положению или знатности, стоит дороже жизни простых бедняков, вы понимаете это?
— Какие затруднения! — с досадой воскликнул Вольтижер.
— Вовсе нет; напротив, все окажется очень просто, когда вы мне прямо скажете, в чем дело; тогда я могу отвечать вам уверенно, вы увидите, что нам легко будет прийти к соглашению, если только вы не передумаете воспользоваться моими услугами, что, откровенно говоря, было бы мне весьма неприятно, так как несколько сот тысяч ливров пришлось бы мне весьма кстати.
— Пожалуй, слушайте.
— Не забудьте описать мне людей, с которыми я буду иметь дело; главное, назовите их имена и положение.
— А если вы откажетесь служить мне после того, как я скажу вам все?
— Это трудно предположить; но потрудитесь сказать мне, какую помощь я могу оказать вам, если не буду знать ничего и если вы не скажете мне имен.
Вольтижер, казалось, погрузился на несколько минут в размышления; затем он снова заговорил с легкой дрожью в голосе, происходившей, вероятно, от сильного волнения, которое он старался подавить.
— Действительно, вам необходимо знать имена лиц, с которыми я вас познакомлю, — сказал он. — Но берегитесь; когда я произнесу эти имена, вы будете волей-неволей связаны со мной.
— Я не разделяю вашего мнения; произнесение этих имен вызвано только необходимостью знать ваши условия: не называя имен, нельзя сообщать и подробностей.
— Вы точно прокурор.
— Я только логичен; вот все; этому вы не можете помешать, если вам не угодно, не говорите ничего, я вам откланяюсь, и делу конец.
— Нет, — сказал Вольтижер поспешно, — я вам сделал слишком много намеков для того, чтобы остановиться, лучше кончить.
— Как вам будет угодно; мне все равно.
— Выслушайте меня, это не долго.
— Пожалуй.
— Вы знаете Канаду?
— Я живу здесь более двадцати лет и знаю вдоль и поперек не только Канаду, но и Луизиану.
— Прекрасно; вы, вероятно, слыхали о некоем Шарле Лебо?..
— Парижском адвокате, довольно долгое время бывшем секретарем г-на Дореля.
— Да, о нем; что он делает теперь?
— Не знаю, я уже давно потерял его из виду.
— Как это?
— Вследствие дуэли с одним флотским офицером, имя которого я забыл, губернатор колонии приказал его арестовать; он бежал и с тех пор не появлялся более; известно только, что он бежал в саванны.
— Он, может быть, умер?
— Не думаю; я встречался с ним несколько раз на земле краснокожих, но очень может быть, что он уже убит в какой-нибудь схватке с индейцами.
— Разве нет возможности узнать что-нибудь о нем?
— Напротив, это очень легко, понадобится месяц, чтобы узнать, жив он или нет. А если он жив?..
— То его надо убить.
— Очень хорошо, перейдем к другим.
— В окрестностях Трех Рек, в двух выстрелах оттуда, есть дача, называемая Бельвю.
— Прелестный дом, принадлежащий Меренвилю, одному из самых богатых плантаторов Канады и Луизианы.
— Это возможно; мне нет дела до его состояния; но в руках господ Меренвиль находится ужасная тайна, которую мне необходимо отнять во что бы то ни стало…
— Без сомнения, это возможно, убив их, — глухим голосом сказал Матье.
В несколько минут этот человек вдруг совершенно изменился; крупные капли холодного пота выступили у него на висках, им овладело ужасное волнение; но он с неимоверным усилием подавлял его и старался сохранить беззаботный вид, который имел в минуту своего прихода.
Вольтижер был взволнован не менее своего гостя; он почти ужасался того, что должен был открыть этому невозмутимому человеку в маске, казавшемуся дьяволом, вышедшим из ада; он не замечал волнения Матье и говорил отрывистым, глухим голосом, вследствие чего его было весьма трудно понять.
— Да, они оба должны умереть.
— Это все? — холодно спросил Матье.
— Нет, есть еще женщина и девушка.
— Кто эта женщина?
— Вы бывали у индейцев?
— У гуронов или ирокезов? Я знаю их всех; я несколько месяцев провел с племенем одних индейцев, у которых жила белая женщина, француженка.
— А! — воскликнул Вольтижер, задыхаясь.
— Эта женщина скрывалась, и я никогда не мог узнать ее настоящего имени; у индейцев она известна только под прозвищем, которое они сами дали ей; ее звали…
— Свет Лесов, — проговорил Вольтижер сдавленным голосом.
— Да, именно Свет Лесов; вы, стало быть, знаете ее?
— Да, — отвечал Вольтижер так тихо, что Матье с трудом расслышал его.
— И эта женщина должна умереть?
— Непременно.
— Эта молодая женщина по временам, кажется, бывает не совсем в своем уме: жаль несчастную.
— Тем лучше; окажем ей услугу, избавив ее от жизни, которая ей, должно быть, уже давно в тягость.
— Как хотите. Это все?
— А вы забыли молодую девушку?
— В самом деле, — сказал Матье, выпивая залпом стакан воды. — Гм… если не ошибаюсь, вы осуждаете на смерть пять человек: двух мужчин и трех женщин; из них молодой девушке лет шестнадцать или семнадцать?
— Восемнадцать.
— А зовут ее?..
— Марта де Прэль.
— Но, говорят, она найденыш, принята из милости Меренвилем.
— Все равно она должна умереть.
— Хорошую бойню вы собираетесь произвести! Впрочем, это касается вас; мне нечего задумываться — это ваше дело.
— Вы отказываетесь? — с угрозой в голосе спросил Вольтижер. — Уж не вздумаете ли вы отступить после того, как я выдал вам свою тайну?
— Вовсе нет.
— Знайте, что я заставлю вас раскаяться, если вы обманете мое доверие; я не кто-нибудь, я слишком могуществен, чтобы бояться вас.
— Да что вы? Вы сражаетесь с ветряными мельницами. Ваша тайна останется известной только мне одному даже в том случае, если бы я отказался служить орудием вашей мести. Ведь это месть, не так ли?
— Одна из самых знатных французских фамилий заинтересована в том, чтобы эта ужасная тайна сошла в могилу вместе с теми людьми, которые ею обладают. Могу я рассчитывать на вас?
— Более чем когда-нибудь; только это будет вам стоить дорого.
— Все равно, лишь бы уничтожить ненавистную тайну! Это дамоклов меч, непрестанно висящий у меня над головой! Подобное существование убивает меня; пора положить конец! Если бы мне пришлось заплатить миллион, я отдал бы его с радостью, чтобы освободиться наконец от всех своих опасений.
— Если так, то по рукам! Я намеревался взять по 200 тысяч ливров за труп, вы назначаете мне именно всю сумму, которую я собирался потребовать; вы предлагаете ее мне, я принимаю; через два месяца все будет кончено, и кончено прекрасно, клянусь вам.
— Вы согласны?
— Да.
— Я готов отсчитать вам требуемую сумму.
— Хорошо, но я не возьму ассигновок на Биго: он загребает деньги со всех сторон, но не платит никогда.
— Это не послужит препятствием, у меня есть текущий счет в Виргинии.
— Это, по-моему, лучше. Кто ваш банкир в Нью-Йорке?
— Мои банкиры не в Нью-Йорке, а в Бостоне.
— Еще лучше, это ближе. Кто же банкиры?
— Грослостен и Компания.
— Солидная фирма. Почему вы отдали свои деньги массачусетскому банкиру?
— Я предвидел, что вы откажетесь иметь дело с Биго.
— Я думаю. Кто же другой банкир?
— Сулливан и сын.
— Знаю; также прекрасная фирма.
— В таком случае, вы принимаете чек в 500 000 ливров на каждого из этих банкиров?
— Без возражений.
Вольтижер вынул из-под платья довольно большой и туго набитый бумажник, открыл его, взял два чека и передал Матье. Последний внимательно рассмотрел их, сложил и спрятал с видимым удовольствием.
— Теперь, когда мы условились, — сказал Вольтижер, — я надеюсь, мы можем снять маски; нам нужно знать друг друга в лицо.
— Или узнать друг друга, — сказал, смеясь, Матье.
— Что вы хотите сказать?
— Ничего; я разделяю ваше мнение, но берегитесь, у вас из бумажника выпала какая-то бумажка.
— Вы думаете?
— Посмотрите-ка.
— В самом деле?
Вольтижер быстро нагнулся. Матье воспользовался этой минутой; он влил киршу в стакан Вольтижера, до половины наполненный мальвазией.
Вольтижер, искавший несуществующую бумажку, не заметил движения своего гостя.
— Я ничего не вижу, — сказал он.
— Вероятно, я ошибся, — отвечал Матье, — выпьем за успех нашего дела, вы должны желать его.
— Еще бы! Выпьем до дна.
— Отлично! — воскликнул Матье, смеясь. Они залпом осушили свои стаканы.
— А теперь долой маски, — сказал Вольтижер хриплым голосом.
Обе маски упали в одно время.
— Я не ошибся! — воскликнул Матье. — Я узнал вас по голосу; но что с вами, граф Витре, вам, кажется, дурно.
— Да я не знаю… у меня голова вся в огне…
— Вы узнали меня?
— Кажется, но… Боже, как я страдаю!
— Я помогу вашей памяти: я тот дворянин, у которого вы украли миллион в игорном доме улицы Сен-Оноре, но это было уже так давно, что вы, должно быть, забыли; теперь вы мне отдали ваш долг; благодарю вас; это дело между нами кончено; вы не должны мне ничего, но нам останется свести другие счеты; будьте покойны, со временем все выяснится.
В эту минуту граф выпрямился во весь рост, лицо его посинело, глаза дико вращались.
— Подлец!.. — проговорил он невнятным голосом. — Ты хотел убить меня! О, если я не умру… я отомщу тебе!
Витре пошатнулся, попытался было машинально удержаться за кресло, но упал навзничь и не шевельнулся больше: он спал.
— Он проспит по крайней мере двое суток, а проснувшись, не будет помнить ничего. На здоровье; я мог бы убить его, но этот негодяй должен умереть другою смертью.
Матье поднял графа, раздел его и положил на постель; повесив платье его на спинку кресла, он зажег свечу и поставил ее на ночной столик. После этого Матье взял бумажник графа; в бумажнике было денежных бумаг на сумму вдвое большую, чем выплаченная четверть часа тому назад; Матье бережно уложил деньги в бумажник, но вынул все бумаги, находившиеся в секретных отделениях; сделав это, он спрятал бумажник графу под подушку, а на столик положил открытую книгу. Надев свое ружье и маску, он тщательно завернулся в плащ, надвинул шляпу с широкими полями, задул свечу, притворил наполовину дверь спальни и прошел в столовую; здесь он выпил стакан мальвазии, щелкнул языком и наконец вышел из домика.
Было около четырех часов утра; обычные посетители, напившись подмешанного вина, по большей части спали, одни — лежа где попало на столах, другие — просто на полу; кабатчик курил трубку перед дверью.
— Покойной ночи, Кайман, — сказал незнакомец, давая ему несколько золотых, — ваше прекрасное вино подействовало на Вольтижера; он просил меня сказать вам, что хочет спать, и приказал не входить к нему, пока не позвонит.
— Он уже приказывал мне то же самое; пусть себе спит хоть две недели, я не подумаю беспокоить его; пожалуйста сюда, сударь.
Он провел посетителя другой дверью, минуя кабак.
Матье направился прямо к гавани; у моста его ожидала индейская пирога с четырьмя гребцами-канадцами. Они узнали хозяина, и он вошел в лодку.
— Дружно, ребята! — сказал он, садясь на корме. — Надо спешить.
Десять минут спустя пирога скрылась между островами Св. Лаврентия.
— Приятные сны, должно быть, снятся графу де Витре, — проговорил Матье с усмешкой, — если он еще может видеть во сне и помнить что-нибудь. Только, вероятно, этого не будет. Бумаги его должны быть интересны, я их тщательно рассмотрю.
ГЛАВА VII. Французская армия отправляется разыскивать английские силы
Бельвю — это прелестное поместье, так дорогое графу Меренвилю, создавшему его, принял свой обычный, веселый и мирный вид; не оставалось и следа убийств и грабежа, чуть было не имевших последствием страшных несчастий.
В этот день необычное движение и волнение господствовали в доме, особенно в его окрестностях на целую полумилю в окружности; но поспешим прибавить, что в этом необычном движении и волнении не было ничего тревожного для жителей Бельвю.
Слуги под надзором мадам Сален, проворной и ловкой, как двадцатилетняя девушка, накрывали в столовой огромный стол, вокруг которого могли бы уместиться по крайней мере сорок человек; дело было, по-видимому, спешное, и экономка очень боялась, чтобы гости ее господина не застали ее врасплох; она кричала на слуг и торопила их, укоряя за медлительность; они в свою очередь выходили из себя.
На дворе было совершенно иное; здесь представлялось оживленное и живописное зрелище; на всем пространстве, которое мог охватывать глаз, река Св. Лаврентия была покрыта пирогами, полными солдат всех возможных родов оружия с их багажом: здесь были и пехотинцы, и моряки, и милиционеры и т.д.; по обоим берегам форсированным маршем двигались с песнями солдаты; по мере того как отряды приходили в окрестности Бельвю — который был, вероятно, назначен местом отдыха, — квартирмейстеры, во избежание беспорядка и тесноты, указывали войскам места, назначенные для их стоянки; они становились бивуаком. Все горели воинственным пылом, и на них было весело смотреть…
Правее, несколько поодаль, расположился сильный отряд краснокожих, союзников французов, татуированных по-военному.
С восхода солнца пришло уже много отрядов, другие, такие же оживленные и веселые, как первые, подходили беспрестанно.
В нескольких шагах от дома стояли две кучки людей, часто сходившиеся и обменивавшиеся мимолетными замечаниями.
Первая группа состояла из Меренвиля, его семейства и Марты де Прэль, вполне поправившейся и еще более похорошевшей и посвежевшей. На графе был мундир канадского милиционера. Меренвиль держал подзорную трубу, в которую часто оглядывал отдаленные точки горизонта.
Во второй группе стояли Бесследный, сержант Ларутин, Тареа и Мишель Белюмер, преданный друг Шарля Лебо; последнего же не было.
— Сколько ни смотрю, я ничего не вижу, — сказал граф, — я никак не могу понять причины такого замедления. — Он взглянул на часы и продолжал: — Главнокомандующий должен был прибыть ровно в 11 часов, теперь без десяти минут одиннадцать, а его еще нет.
— У главнокомандующего, вероятно, чрезвычайно много дела, — сказала Марта своим мягким голосом, — не удивительно, если он опоздает немного.
— Да, вероятно, его что-нибудь задержало в последнюю минуту; я не знаю человека аккуратнее генерала.
— Должно быть, ему что-нибудь помешало, он не нарочно заставляет ждать себя, — сказала, улыбаясь, девушка.
— Где стеклянным глазам сравняться с глазами воина, — проговорил наставительно Тареа.
— Что ты хочешь сказать этим, вождь? — живо спросил граф. — Разве ты видишь главнокомандующего?
— Тареа видит Ононтио уже десять, двадцать, пять минут.
— Ты видишь его? — воскликнул граф, не обращая внимания на странную систему счета индейца. — Ты уверен, что это он?
— Вполне уверен; Тареа видит его; он близехонько.
— Где же?
— Там! — невозмутимо отвечал краснокожий, показывая рукой на реку.
— И я его вижу уже давно, — сказал Бесследный.
— И ни ты, ни вождь не предупредили меня?
— Воин никогда не должен говорить, что у него в груди, не посоветовавшись с главным вождем, — отвечал Тареа за себя и за друга.
— Тареа говорит правду, — прибавил Бесследный, Граф пожал слегка плечами и направил свою трубу в сторону, указанную индейцем; он увидел несколько пирог с офицерами различных рангов и между ними Монкальма в полной парадной форме.
— Это правда, — проговорил граф, — у этих индейцев зрение орлиное: ничто не ускользнет от них; генерал сейчас высадится на берег, пойдемте встретим его при входе в наши владения.
Обе группы слились и двинулись навстречу генералу, уже подъезжавшему к пристани, выстроенной владельцем против дома для собственного удобства, так как иначе дамам было слишком неудобно, даже опасно садиться в лодку.
Главнокомандующий казался озабоченным; когда он ступил на землю, солдаты с неимоверным восторгом наперебой приветствовали его; главнокомандующий улыбнулся, снял шляпу и несколько раз поклонился.
Затем генерал направился к дому; но, говоря с дамами о пустяках, он в то же время постоянно оглядывался, как будто отыскивал кого-то; его тревога стала наконец так очевидна, что граф не мог не спросить, кого он ищет с таким беспокойством.
Этот вопрос, казалось, не понравился генералу, но, несмотря на это, он тотчас же ответил:
— Вы не видели Сурикэ? Я назначил ему свидание здесь, но не вижу его.
— Он не появлялся, но его друг Мишель Белюмер пришел в Бельвю с час тому назад; может быть, он сообщит вам что-нибудь. У Шарля Лебо нет тайн от своего друга, — сказал Меренвиль.
— В самом деле? Благодарю вас, граф; вы не знаете, где этот человек? Мне надо бы поговорить с ним как можно скорее.
— Я пошлю за ним.
— Сделайте одолжение, отыщите его, если можно.
— Меня не надо искать, я сам здесь, генерал, — раздался чей-то голос.
И Белюмер, вежливо протиснувшись между офицерами, в толпу которых он вмешался, остановился против главнокомандующего.
— А! — сказал генерал. — Ты здесь?
— Что прикажете, генерал?
Монкальм жестом удалил офицеров и, отойдя несколько в сторону, продолжал разговор:
— Почему твоего друга нет здесь?
— Какого друга? — спросил охотник, как настоящий нормандец.
— Да Сурикэ, черт возьми! Разве у тебя так много друзей? Во всяком случае, ты очень счастлив, особенно, если это друзья истинные.
— У меня только один друг, генерал.
— Скажи же, почему он не пришел на свидание, которое я назначил ему?
— Это было невозможно.
— По какой причине?
— Не знаю, генерал, но, должно быть, причина была важная, так что он решился послать к вам меня.
— Гм! Зачем?
— Чтобы сказать вам слов двадцать.
— Говори, да поскорей!
— То же самое мне сказал Сурикэ, когда я заметил ему…
— Да скажешь ли ты наконец в чем дело?! — закричал генерал, топая ногой и хмуря брови.
— Сейчас, генерал, не извольте так сердиться…
— Дурак! Скажешь ты наконец?! — гневно крикнул генерал.
— Вот сию минуту. Зачем же сердиться?
Генерал сделал угрожающее движение. Белюмер тотчас продолжал:
— Вот что он приказал передать вам: ты скажешь генералу, чтобы он пробыл в Бельвю никак не больше двух часов, а если можно, то менее; войска должны идти прямо, не останавливаясь; времени терять нельзя; надо занять дорогу; посоветуй генералу от меня пустить краснокожих вперед, чтобы служили разведчиками; я присоединюсь к генералу часа в два или трипополудни; пусть он только спешит и, что бы ни случилось, не отклоняется от пути, по которому должен идти. Уф! Вот все, генерал.
— Все?
— Все, генерал.
— И ты не знаешь ничего?
— Ничего; Сурикэ не показывался целых три дня; я не знаю ни где он был, ни что делал; сегодня ночью он вернулся, велел передать вам то, что я сказал, и опять ушел, не прибавив ничего. Я же поспешил сюда.
— Прекрасно, возьми это! — И Монкальм протянул ему горсть золотых.
— Вы знаете, генерал, я воюю не за золото, а ради удовольствия.
— Правда, знаю, но я желаю, чтобы ты взял деньги.
— Это другое дело; я обязан повиноваться вам.
И Белюмер без дальнейших рассуждений положил золотые в карман.
— Что прикажете мне делать теперь? — спросил он.
— Ты приятель краснокожих?
— Закадычный друг.
— Так ступай вперед с дикарями, а когда придет Сурикэ, приведи его ко мне. Так? Понял?
— Не беспокойтесь, генерал; направо кругом, марш, — все будет исполнено.
— Да, смотри, молчи.
— Не бойтесь, я не из болтливых.
— Ступай.
Белюмер поклонился и ушел, весьма довольный своим разговором с главнокомандующим; он не был жаден, но, как все нормандцы, любил деньги, заработанные честным путем; впрочем, каждый раз, как ему давали деньги, он для успокоения совести отказывался принять их.
Монкальм снова присоединился к своему генеральному штабу, состоявшему из офицеров армии, милиции и даже чиновников местной администрации; поэтому его сопровождал также Дорель и некоторые другие.
Когда вошли в столовую, главнокомандующий, перед тем как садиться за стол, обратился присутствующим:
— Милостивые государи, важные известия, полученные мною сейчас, принуждают меня поторопиться с завтраком; у нас всего один час времени. Капитан де Меренвиль…
— Что прикажете? — отвечал прелестный молодой человек, старший сын графа, состоявший адъютантом при главнокомандующем.
— Распорядитесь, пожалуйста, чтобы солдат накормили супом и чтобы они были готовы к выступлению через час.
— Слушаю, — отвечал молодой офицер, кланяясь, и тотчас вышел.
— Прошу извинений у дам, что мы так скоро изменим им; но долг принуждает нас отказаться, к нашему сожалению, от их приятного общества.
— При вашем возвращении мы будем приветствовать вас, как следует приветствовать победителя, а вы наверняка вернетесь победителями, — сказала графиня, председательствовавшая за столом.
— Благодарю вас, графиня, надеюсь, вы принесете нам счастье: такой прелестный ротик не может ошибиться.
Сели за стол, и все спешили есть поскорее; знали, что главнокомандующий не изменит раз данного приказания и поэтому не теряли времени; несмотря на то, что несколько торопились, завтрак прошел очень весело; все молодые люди знали, что идут на врага, и шли с искренней радостью; смех и шутки не мешали офицерам отдавать должную дань кушаньям и вину.
Пока наливали кофе, генерал подозвал сержанта Ларутина, стоявшего у дверей в ожидании приказаний.
Сержант тотчас подошел и затем вышел из столовой; через пять минут он снова вернулся в сопровождении Тареа, вождя гуронов.
Генерал тотчас встал, отвел вождя в сторону и приказал ему двинуться вперед и служить проводником армии; объяснив ему в кратких словах, что он должен делать, главнокомандующий пожал ему руку и отпустил его.
Монкальм давно уже знал молодого вождя, он знал, что может рассчитывать на него и что его приказания будут исполнены умно и точно.
— Господин Леви, — сказал генерал, — будьте любезны, прикажите войскам выступать, пока я откланяюсь дамам.
— Слушаю, генерал, — сказал Леви и, тотчас встав, вышел из столовой.
Приказание, отданное генералом, заставило подняться
всех офицеров, которые, поклонившись дамам, поспешили встать во главе своих частей.
Вне дома все было в движении: барабанщики били сбор, а солдаты поспешно строились в роты.
Гуроны и их союзники уже скрылись в лесу.
Видимый беспорядок, неизбежный при выступлении, скоро улегся, и войска весело двинулись в путь.
Монкальм тепло простился с дамами и обещал им, смеясь, что Меренвиль, сопровождавший армию в качестве полковника милиции, вернется здрав и невредим.
— Генерал, — обратилась Марта несколько взволнованным голосом к главнокомандующему, — разве г-н Лебо не участвует в вашей экспедиции?
— Извините его, что он не явился в Бельвю, — отвечал генерал, — он послан мною вперед с весьма важным поручением.
— Мне казалось, — продолжала девушка, — но я ошиблась… Вы знаете, какую услугу он оказал мне?..
— И вы благодарны ему… — перебил генерал, улыбаясь. — Это весьма похвально.
— Он мне очень нравится, — сказала она, краснея.
— Это весьма естественно; Шарль Лебо — человек необыкновенный; я очень люблю его, вполне доверяю ему; он сделал мне подарок, за который я буду ему всегда благодарен.
— О! Все любят его, — сказала Марта с обворожительной улыбкой.
— Он заслуживает еще большего; мы так обязаны молодому человеку, что никогда не будем в состоянии отплатить ему.
— Меня радует, что вы говорите это.
— Рассчитывайте на меня во всем, что может способствовать его счастью, — сказал генерал с ударением.
— Как вы добры, генерал, благодарю вас.
— Да, клянусь вам, он будет счастлив, если только не станет пытаться мешать мне.
— Почему ему мешать вам? — спросила девушка с особенным выражением. — Но я не хочу вас больше задерживать, извините, что я так остановила вас, ведь у вас так много серьезных дел; болтовня глупой девушки не должна отвлекать вас от важного дела.
— Поверьте, я не забуду ничего из сказанного вами. Шарль узнает, что вы не неблагодарная.
— Генерал!.. — воскликнула она, вся вспыхнув.
— Я с грустью отрываюсь от приятного разговора; когда я вернусь, мы будем продолжать его, — прибавил он с доброй улыбкой.
Смущенная девушка поклонилась и ушла, не находя слов для ответа.
Монкальм был не только искусный генерал, но он был также светский человек; он часто бывал в обществе женщин и имел большую опытность в сердечных делах; короткого, отрывочного разговора с Мартой было достаточно, чтобы он мог читать на ее сердце лучше, чем она сама.
Его расположение к Шарлю Лебо было искреннее и глубокое; Монкальму хотелось доказать Шарлю Лебо благодарность за оказанное им одолжение.
— Надо бы заняться этим, — проговорил он, следя глазами за девушкой, — если он любит, то переверну небо и землю, чтобы устроить свадьбу и счастье этих детей; какая из нее выйдет прелестная жена! Но любит ли он ее? Вот это трудно узнать, от моего друга Шарля нелегко добиться исповеди; посмотрим, я добьюсь правды, хотя бы мне и пришлось, ради его блага, поссориться с ним.
В этот день необычное движение и волнение господствовали в доме, особенно в его окрестностях на целую полумилю в окружности; но поспешим прибавить, что в этом необычном движении и волнении не было ничего тревожного для жителей Бельвю.
Слуги под надзором мадам Сален, проворной и ловкой, как двадцатилетняя девушка, накрывали в столовой огромный стол, вокруг которого могли бы уместиться по крайней мере сорок человек; дело было, по-видимому, спешное, и экономка очень боялась, чтобы гости ее господина не застали ее врасплох; она кричала на слуг и торопила их, укоряя за медлительность; они в свою очередь выходили из себя.
На дворе было совершенно иное; здесь представлялось оживленное и живописное зрелище; на всем пространстве, которое мог охватывать глаз, река Св. Лаврентия была покрыта пирогами, полными солдат всех возможных родов оружия с их багажом: здесь были и пехотинцы, и моряки, и милиционеры и т.д.; по обоим берегам форсированным маршем двигались с песнями солдаты; по мере того как отряды приходили в окрестности Бельвю — который был, вероятно, назначен местом отдыха, — квартирмейстеры, во избежание беспорядка и тесноты, указывали войскам места, назначенные для их стоянки; они становились бивуаком. Все горели воинственным пылом, и на них было весело смотреть…
Правее, несколько поодаль, расположился сильный отряд краснокожих, союзников французов, татуированных по-военному.
С восхода солнца пришло уже много отрядов, другие, такие же оживленные и веселые, как первые, подходили беспрестанно.
В нескольких шагах от дома стояли две кучки людей, часто сходившиеся и обменивавшиеся мимолетными замечаниями.
Первая группа состояла из Меренвиля, его семейства и Марты де Прэль, вполне поправившейся и еще более похорошевшей и посвежевшей. На графе был мундир канадского милиционера. Меренвиль держал подзорную трубу, в которую часто оглядывал отдаленные точки горизонта.
Во второй группе стояли Бесследный, сержант Ларутин, Тареа и Мишель Белюмер, преданный друг Шарля Лебо; последнего же не было.
— Сколько ни смотрю, я ничего не вижу, — сказал граф, — я никак не могу понять причины такого замедления. — Он взглянул на часы и продолжал: — Главнокомандующий должен был прибыть ровно в 11 часов, теперь без десяти минут одиннадцать, а его еще нет.
— У главнокомандующего, вероятно, чрезвычайно много дела, — сказала Марта своим мягким голосом, — не удивительно, если он опоздает немного.
— Да, вероятно, его что-нибудь задержало в последнюю минуту; я не знаю человека аккуратнее генерала.
— Должно быть, ему что-нибудь помешало, он не нарочно заставляет ждать себя, — сказала, улыбаясь, девушка.
— Где стеклянным глазам сравняться с глазами воина, — проговорил наставительно Тареа.
— Что ты хочешь сказать этим, вождь? — живо спросил граф. — Разве ты видишь главнокомандующего?
— Тареа видит Ононтио уже десять, двадцать, пять минут.
— Ты видишь его? — воскликнул граф, не обращая внимания на странную систему счета индейца. — Ты уверен, что это он?
— Вполне уверен; Тареа видит его; он близехонько.
— Где же?
— Там! — невозмутимо отвечал краснокожий, показывая рукой на реку.
— И я его вижу уже давно, — сказал Бесследный.
— И ни ты, ни вождь не предупредили меня?
— Воин никогда не должен говорить, что у него в груди, не посоветовавшись с главным вождем, — отвечал Тареа за себя и за друга.
— Тареа говорит правду, — прибавил Бесследный, Граф пожал слегка плечами и направил свою трубу в сторону, указанную индейцем; он увидел несколько пирог с офицерами различных рангов и между ними Монкальма в полной парадной форме.
— Это правда, — проговорил граф, — у этих индейцев зрение орлиное: ничто не ускользнет от них; генерал сейчас высадится на берег, пойдемте встретим его при входе в наши владения.
Обе группы слились и двинулись навстречу генералу, уже подъезжавшему к пристани, выстроенной владельцем против дома для собственного удобства, так как иначе дамам было слишком неудобно, даже опасно садиться в лодку.
Главнокомандующий казался озабоченным; когда он ступил на землю, солдаты с неимоверным восторгом наперебой приветствовали его; главнокомандующий улыбнулся, снял шляпу и несколько раз поклонился.
Затем генерал направился к дому; но, говоря с дамами о пустяках, он в то же время постоянно оглядывался, как будто отыскивал кого-то; его тревога стала наконец так очевидна, что граф не мог не спросить, кого он ищет с таким беспокойством.
Этот вопрос, казалось, не понравился генералу, но, несмотря на это, он тотчас же ответил:
— Вы не видели Сурикэ? Я назначил ему свидание здесь, но не вижу его.
— Он не появлялся, но его друг Мишель Белюмер пришел в Бельвю с час тому назад; может быть, он сообщит вам что-нибудь. У Шарля Лебо нет тайн от своего друга, — сказал Меренвиль.
— В самом деле? Благодарю вас, граф; вы не знаете, где этот человек? Мне надо бы поговорить с ним как можно скорее.
— Я пошлю за ним.
— Сделайте одолжение, отыщите его, если можно.
— Меня не надо искать, я сам здесь, генерал, — раздался чей-то голос.
И Белюмер, вежливо протиснувшись между офицерами, в толпу которых он вмешался, остановился против главнокомандующего.
— А! — сказал генерал. — Ты здесь?
— Что прикажете, генерал?
Монкальм жестом удалил офицеров и, отойдя несколько в сторону, продолжал разговор:
— Почему твоего друга нет здесь?
— Какого друга? — спросил охотник, как настоящий нормандец.
— Да Сурикэ, черт возьми! Разве у тебя так много друзей? Во всяком случае, ты очень счастлив, особенно, если это друзья истинные.
— У меня только один друг, генерал.
— Скажи же, почему он не пришел на свидание, которое я назначил ему?
— Это было невозможно.
— По какой причине?
— Не знаю, генерал, но, должно быть, причина была важная, так что он решился послать к вам меня.
— Гм! Зачем?
— Чтобы сказать вам слов двадцать.
— Говори, да поскорей!
— То же самое мне сказал Сурикэ, когда я заметил ему…
— Да скажешь ли ты наконец в чем дело?! — закричал генерал, топая ногой и хмуря брови.
— Сейчас, генерал, не извольте так сердиться…
— Дурак! Скажешь ты наконец?! — гневно крикнул генерал.
— Вот сию минуту. Зачем же сердиться?
Генерал сделал угрожающее движение. Белюмер тотчас продолжал:
— Вот что он приказал передать вам: ты скажешь генералу, чтобы он пробыл в Бельвю никак не больше двух часов, а если можно, то менее; войска должны идти прямо, не останавливаясь; времени терять нельзя; надо занять дорогу; посоветуй генералу от меня пустить краснокожих вперед, чтобы служили разведчиками; я присоединюсь к генералу часа в два или трипополудни; пусть он только спешит и, что бы ни случилось, не отклоняется от пути, по которому должен идти. Уф! Вот все, генерал.
— Все?
— Все, генерал.
— И ты не знаешь ничего?
— Ничего; Сурикэ не показывался целых три дня; я не знаю ни где он был, ни что делал; сегодня ночью он вернулся, велел передать вам то, что я сказал, и опять ушел, не прибавив ничего. Я же поспешил сюда.
— Прекрасно, возьми это! — И Монкальм протянул ему горсть золотых.
— Вы знаете, генерал, я воюю не за золото, а ради удовольствия.
— Правда, знаю, но я желаю, чтобы ты взял деньги.
— Это другое дело; я обязан повиноваться вам.
И Белюмер без дальнейших рассуждений положил золотые в карман.
— Что прикажете мне делать теперь? — спросил он.
— Ты приятель краснокожих?
— Закадычный друг.
— Так ступай вперед с дикарями, а когда придет Сурикэ, приведи его ко мне. Так? Понял?
— Не беспокойтесь, генерал; направо кругом, марш, — все будет исполнено.
— Да, смотри, молчи.
— Не бойтесь, я не из болтливых.
— Ступай.
Белюмер поклонился и ушел, весьма довольный своим разговором с главнокомандующим; он не был жаден, но, как все нормандцы, любил деньги, заработанные честным путем; впрочем, каждый раз, как ему давали деньги, он для успокоения совести отказывался принять их.
Монкальм снова присоединился к своему генеральному штабу, состоявшему из офицеров армии, милиции и даже чиновников местной администрации; поэтому его сопровождал также Дорель и некоторые другие.
Когда вошли в столовую, главнокомандующий, перед тем как садиться за стол, обратился присутствующим:
— Милостивые государи, важные известия, полученные мною сейчас, принуждают меня поторопиться с завтраком; у нас всего один час времени. Капитан де Меренвиль…
— Что прикажете? — отвечал прелестный молодой человек, старший сын графа, состоявший адъютантом при главнокомандующем.
— Распорядитесь, пожалуйста, чтобы солдат накормили супом и чтобы они были готовы к выступлению через час.
— Слушаю, — отвечал молодой офицер, кланяясь, и тотчас вышел.
— Прошу извинений у дам, что мы так скоро изменим им; но долг принуждает нас отказаться, к нашему сожалению, от их приятного общества.
— При вашем возвращении мы будем приветствовать вас, как следует приветствовать победителя, а вы наверняка вернетесь победителями, — сказала графиня, председательствовавшая за столом.
— Благодарю вас, графиня, надеюсь, вы принесете нам счастье: такой прелестный ротик не может ошибиться.
Сели за стол, и все спешили есть поскорее; знали, что главнокомандующий не изменит раз данного приказания и поэтому не теряли времени; несмотря на то, что несколько торопились, завтрак прошел очень весело; все молодые люди знали, что идут на врага, и шли с искренней радостью; смех и шутки не мешали офицерам отдавать должную дань кушаньям и вину.
Пока наливали кофе, генерал подозвал сержанта Ларутина, стоявшего у дверей в ожидании приказаний.
Сержант тотчас подошел и затем вышел из столовой; через пять минут он снова вернулся в сопровождении Тареа, вождя гуронов.
Генерал тотчас встал, отвел вождя в сторону и приказал ему двинуться вперед и служить проводником армии; объяснив ему в кратких словах, что он должен делать, главнокомандующий пожал ему руку и отпустил его.
Монкальм давно уже знал молодого вождя, он знал, что может рассчитывать на него и что его приказания будут исполнены умно и точно.
— Господин Леви, — сказал генерал, — будьте любезны, прикажите войскам выступать, пока я откланяюсь дамам.
— Слушаю, генерал, — сказал Леви и, тотчас встав, вышел из столовой.
Приказание, отданное генералом, заставило подняться
всех офицеров, которые, поклонившись дамам, поспешили встать во главе своих частей.
Вне дома все было в движении: барабанщики били сбор, а солдаты поспешно строились в роты.
Гуроны и их союзники уже скрылись в лесу.
Видимый беспорядок, неизбежный при выступлении, скоро улегся, и войска весело двинулись в путь.
Монкальм тепло простился с дамами и обещал им, смеясь, что Меренвиль, сопровождавший армию в качестве полковника милиции, вернется здрав и невредим.
— Генерал, — обратилась Марта несколько взволнованным голосом к главнокомандующему, — разве г-н Лебо не участвует в вашей экспедиции?
— Извините его, что он не явился в Бельвю, — отвечал генерал, — он послан мною вперед с весьма важным поручением.
— Мне казалось, — продолжала девушка, — но я ошиблась… Вы знаете, какую услугу он оказал мне?..
— И вы благодарны ему… — перебил генерал, улыбаясь. — Это весьма похвально.
— Он мне очень нравится, — сказала она, краснея.
— Это весьма естественно; Шарль Лебо — человек необыкновенный; я очень люблю его, вполне доверяю ему; он сделал мне подарок, за который я буду ему всегда благодарен.
— О! Все любят его, — сказала Марта с обворожительной улыбкой.
— Он заслуживает еще большего; мы так обязаны молодому человеку, что никогда не будем в состоянии отплатить ему.
— Меня радует, что вы говорите это.
— Рассчитывайте на меня во всем, что может способствовать его счастью, — сказал генерал с ударением.
— Как вы добры, генерал, благодарю вас.
— Да, клянусь вам, он будет счастлив, если только не станет пытаться мешать мне.
— Почему ему мешать вам? — спросила девушка с особенным выражением. — Но я не хочу вас больше задерживать, извините, что я так остановила вас, ведь у вас так много серьезных дел; болтовня глупой девушки не должна отвлекать вас от важного дела.
— Поверьте, я не забуду ничего из сказанного вами. Шарль узнает, что вы не неблагодарная.
— Генерал!.. — воскликнула она, вся вспыхнув.
— Я с грустью отрываюсь от приятного разговора; когда я вернусь, мы будем продолжать его, — прибавил он с доброй улыбкой.
Смущенная девушка поклонилась и ушла, не находя слов для ответа.
Монкальм был не только искусный генерал, но он был также светский человек; он часто бывал в обществе женщин и имел большую опытность в сердечных делах; короткого, отрывочного разговора с Мартой было достаточно, чтобы он мог читать на ее сердце лучше, чем она сама.
Его расположение к Шарлю Лебо было искреннее и глубокое; Монкальму хотелось доказать Шарлю Лебо благодарность за оказанное им одолжение.
— Надо бы заняться этим, — проговорил он, следя глазами за девушкой, — если он любит, то переверну небо и землю, чтобы устроить свадьбу и счастье этих детей; какая из нее выйдет прелестная жена! Но любит ли он ее? Вот это трудно узнать, от моего друга Шарля нелегко добиться исповеди; посмотрим, я добьюсь правды, хотя бы мне и пришлось, ради его блага, поссориться с ним.