Эмар Густав. Сурикэ

   Так как ему больше нечего было делать, он позвал Каймана, чтобы свести с ним счеты.
   Достойный трактирщик не замедлил явиться на звонок.
   — Ваш счет?
   Кайман подал его, сняв шапку.
   Граф едва взглянул на итог, который был между тем громаден и дал вдвое больше, чем спросил трактирщик.
   — Довольны ли вы? — спросил граф, улыбаясь.
   — Одно могу сказать, сударь, вы заплатили по-барски, нижайше благодарю вас, сударь.
   — Мне хочется, чтобы вы сохранили обо мне хорошее воспоминание, — прибавил граф с улыбкой.
   — Для меня будет великое счастье, сударь, когда вы вздумаете почтить мой бедный дом своим присутствием.
   — Совсем не такой бедный, судя по тому, что мне пришлось видеть, — сказал граф, смеясь. — Может статься, что мы встретимся, Кайман, и может быть, раньше, чем вы думаете.
   — Я всегда буду к вашим услугам, сударь.
   Граф взял свое оружие, завернулся в плащ, надел шляпу и вышел за Кайманом, который отворил ему дверь прямо на улицу.
   В условленный час Картагю был на посту; шхуна стояла на якоре в углублении небольшой бухты вне рейда; через десять минут судно было под парусом.
   Патрон ничего не преувеличивал — все было так, как он говорил: «Дороде» была в отличном состоянии и имела превосходный ход.
   Каюта графа была невелика, но удобна и чиста, без роскоши, но со всем необходимым.
   Переезд был прекрасный и быстрый; «Дороде» скрылась в глубине залива почти неизвестного, где ей нечего было бояться.
   Граф спустился в лодку вместе с патроном.
   — В котором часу мы можем ехать сегодня вечером?
   — Если вас не стеснит, мы отправимся в тот же час из Луисбурга; у меня есть ценный товар, который я желал бы сбыть, это скоро сделается; дамы Бостона очень кокетливы, часа в два все будет разобрано.
   — Хорошо, — сказал граф, улыбаясь, — справляйте свои дела, пока я займусь своими; в половине двенадцатого мы сойдемся на люке.
   — Так, сударь, я буду аккуратен. Они расстались.
   Граф отправился прямо к «Сулливан и сын»; контора банкира была против бостонской ратуши, которая двадцать лет спустя приобрела известность как колыбель американской революции; в этом именно здании началась она; но это громадное событие крылось еще в тумане будущего.
   Как только граф явился, его отвели тотчас же к банкиру; это был человек лет сорока восьми, с рыжей головой.
   — Уже приходили получить по векселю, — сказал он, увидав графа и встав ему навстречу, чтобы пожать ему руку.
   — Когда?
   — Вчера в половине четвертого.
   — Вы заплатили?
   — Да, фунтами стерлингов, он так просил.
   — Это составило порядочный груз?
   — Разумеется, но с ним был здоровенный носильщик, впрочем, в последнюю минуту он переменил намерение.
   — А!
   — Да, он попросил четыреста тысяч ливров билетами английского банка, а остальные фунтами стерлингов, которые носильщик подхватил как фунт перьев.
   — Видели вы этого человека?
   — Конечно, я всегда сам выдаю значительные суммы, для того чтобы избежать ошибки.
   — Похвальная предусмотрительность, — сказал граф с горечью, — хорошо ли рассмотрели вы этого человека?
   — Отлично, это человек лет пятидесяти по крайней мере, маленький, толстенький, с красивым лицом, вид у него довольно жалкий и носит он огромные синие очки с зеленым шелковым козырьком над глазами… Он ли это?
   — Точь-в-точь, благодарю вас. В скором времени я вам представлю некоторые вклады, чтобы уплатить кое-какие долги.
   — Когда вам будет угодно, милостивый государь, я сочту себя польщенным вашим доверием.
   Граф простился и вышел, сопровождаемый до дверей банкиром, который не всем оказывал такую вежливость.
   — Негодяй не потерял ни минуты, — ворчал граф, направляясь к дому Грослостен близ пристани. — Этот Сулливан — идиот, удивительно, как цифры затемняют ум, я счел за лучшее ничего ему не говорить, он посмеялся бы надо мною и был бы прав; посмотрим, был ли другой поумнее?
   В этих размышлениях граф дошел почти до самого дома. Сам того не замечая, граф вошел и назвал себя; как и в первый раз, его отвели в кабинет банкира, которого он застал над цифрами.
   — А, это вы, граф, — сказал банкир, вставая, — милости просим; знаете, эта барыня приходила вчера в 12 часов получить по векселю; прелестная особа, могу сказать!
   — Дама, — сказал граф, озадаченный, — дама приходила получать?
   — Ну да, хорошенькая брюнетка, лет двадцати пяти, не больше, вы ее не знаете?
   — Какой я забывчивый! — вскричал граф, ударяя себя по лбу. — Господин, которому я поручил получить по векселю, женат, я совсем позабыл, тем более что видел эту даму только один раз и то минут на пять; сделанный вами портрет похож и наводит меня на мысль, что муж ее поручил ей получить деньги.
   — Очень вероятно, — сказал банкир, — мне не пришлось сделать ей никаких замечаний, так как вексель был у нее в руках; оставалось заплатить, что я и сделал.
   — И прекрасно!
   — Очень рад.
   — Что, эта дама с мужем живет еще в Бостоне? Когда я знал их, они жили в Нью-Йорке.
   — Именно, как она мне говорила, они долго жили в Бостоне.
   — А теперь они там не живут?
   — Нет, они вчера, в четыре часа вечера, уехали на «Быстром», который отправляется в Лондон; они выбрали это судно за его ход; кажется, дела крайней важности заставляют их как можно скорее прибыть в Англию, где они и поселятся; поэтому-то госпожа просила меня рассчитать всю сумму билетами английского банка, как самыми удобными для размена во время путешествия.
   — И хорошо сделала, нет ничего более затруднительного, как фунты стерлингов в пути; со мной в эту минуту около трех миллионов банковскими билетами, это нисколько меня не стесняет, если бы у меня были фунты стерлингов, нужно было бы взять экипаж.
   — И хорошую лошадь, — прибавил банкир, смеясь. Граф также засмеялся, попрощался и вышел.
   — Черт возьми! — вскричал граф, когда очутился на улице. — Надо сознаться, что все ловко сыграно! Большое удовольствие потягаться с такими противниками, это волнует кровь и заставляет работать воображение; но дело еще не кончено, он напрасно торжествует; я готовлю ему под конец превосходный удар; он должен быть очень ловок, чтобы его отпарировать. Нужно самому себе признаться, хотя никто другой не узнает об этом, что никогда еще не издевались — не побоюсь этого слова — надо мною так, как этот молодец; он ничего не упустил из виду, не забыл ни одной предосторожности, впрочем, нет — эта бумажка, оставленная в моем бумажнике и которую он не подумал уничтожить заодно с другими, более важными, украденными у меня.
   Он подумал несколько минут, потом продолжал с беспокойством:
   — А если он не забыл эту бумажку? Если он оставил ее нарочно, чтобы сыграть со мною еще шутку своего рода? Нет, это невозможно; я с ума схожу, я не знаю, что говорю и что делаю; к черту этого негодяя! Уж если мне удастся его поймать!..
   Он сделал угрожающий жест, который не обещал ничего хорошего для его врага.
   — Э, да что с вами? — раздался голос над его ухом. — Что вы жестикулируете среди улицы?
   Граф поднял голову и как будто очнулся:
   — А! Это вы, Картапо, что вы говорите?
   — Я спрашиваю вас, не больны ли вы?
   — Я? Ничуть, напротив, я чувствую себя очень хорошо, я отлично устроил все дела, а вы?
   — И я также; я продал весь свой товар, было бы его втрое больше — все мог бы сбыть.
   — Так вы довольны?
   — Еще бы.
   — И я доволен, есть у вас какое-нибудь дело?
   — Решительно никакого; я собираюсь идти обедать на шхуне; хотите ли сделать мне удовольствие пообедать со мною?
   — С радостью, но с условием.
   — Я заранее принимаю его.
   — Вот это дело! Мы оба веселы — вы, потому что продали свои материалы и кружева, я, потому что кончил свои дела, пообедаем вместе, но здесь, на берегу; во-первых, нам будет свободнее, во-вторых, обед будет вкуснее — не в обиду вам будь сказано; согласны вы?
   — Согласен, сударь.
   — Ну, так как вы часто бываете в этих странах, вам лучше, чем другому, должны быть известны здешние места.
   — Действительно известны, сударь, но вы не замечаете, что у меня дорожный костюм.
   — Что за дело? У кого есть деньги, тот не должен заботиться о своем туалете, пойдемте обедать.
   — Пойдемте, если вы так хотите, недурно для здоровья слегка выпить время от времени.
   — И даже посильнее выпить, патрон, поверьте мне, я опытен в этих вещах.
   И он расхохотался в лицо проходившему буржуа, который серьезно разобиделся на такое неприличие.
   Четверть часа спустя оба знакомца сидели, уткнувшись подбородками, за столом какого-то убежища, очень похожего на трактир достойного Каймана.
   Обед был изысканный, вина превосходные; граф казался счастливым или представлялся таким. Сквозь зубы он бормотал:
   — Я постараюсь напиться и подпоить Картагю; это будет занятно.
   Граф хотел забыть способ, каким Матье его одурачил, способ, который беспокоил его больше, чем он хотел в том сознаться даже самому себе.
   Что касается Картагю, он был не прочь хорошо пообедать за счет своего пассажира; но он не хотел переступать известные границы, он оберегал себя, как все настоящие моряки, понимающие значение обязанностей своей профессии и ответственности, которая лежит на капитане судна на море и на суше.
   Напрасно граф подтрунивал над ним и приглашал пить, патрон стоял на своем.
   Что до графа, то он пил раз за разом.
   Патрон наблюдал за ним исподтишка и думал про себя:
   «Пассажир мне солгал, дела его нехороши, он хочет меня надуть; под всем этим кроется нечто, что он хочет забыть, он уже и теперь пьян; что же будет дальше?»
   Картагю ошибался; он не знал, с кем имеет дело.
   Граф принадлежал к той категории пьяниц, которые напиваются только вполовину. Дошедши до известной степени опьянения, они останавливаются и дальше не идут; все, что они пьют, служит только к тому, чтобы довести их до скотского состояния, пусть простят нам это выражение; они засыпают, уткнув нос в тарелку, через час просыпаются и, за исключением сильной тяжести в голове, обладают полным хладнокровием и готовы начать снова.
   Не дотянув до конца обеда, граф упал на спинку своего кресла, закрыл глаза и не шевелился.
   Он спал.
   Патрон Картапо не мешал ему спать.
   — Я разбужу его, когда надо будет ехать, — сказал он. И он продолжал есть и пить, соблюдая еще более умеренность.
   Капитан «Дороде» также любил выпить, но нужно было большое число бутылок, чтобы свалить его.
   Но он не полагался сам на себя и только изредка напивался; когда он был пьян, то делался свиреп, не узнавал никого и пускал в ход нож. На этот раз он обещал себе быть умеренным и сдержал свое слово. Картагю снисходительно смотрел на спящего графа; видно было, что он завидовал про себя блаженству, которым наслаждался напившийся, тем более что он не мог последовать его примеру.
   Патрон кончил обед и позвонил, чтобы потребовать кофе.
   — Так! — сказал, ухмыляясь, прислуживавший негр. — А этот господин, который спит, также будет пить кофе?
   В эту минуту граф открыл глаза, потянулся несколько раз, зевнул и спросил коснеющим языком:
   — Отчего же мне не пить кофе? Напротив, я хочу выпить большой стакан без сахару, это меня подкрепит; слышите, гарсон, подайте стакан покрепче и без сахару!
   — Слушаю, сударь, — сказал негр, приняв снова свои сладкие манеры, как только увидел, что граф проснулся.
   — Я долго спал? — спросил граф у патрона, когда они остались одни.
   — Порядочно, сударь, вы проспали больше двух часов.
   — Так долго?
   — Право, не меньше.
   — Тем лучше; все время выиграно, — прибавил он сквозь зубы.
   — Лучше ли вам теперь?
   — Да, я чувствую себя довольно хорошо, и когда выпью черного кофе, я совершенно оправлюсь, и ничего нельзя будет заметить.
   — Вы очень счастливы, что обладаете такой способностью.
   — Не правда ли? А потому я вполне доволен.
   Негр вошел с огромным стаканом кофе, поставил его перед графом, потом подал чашку патрону.
   Граф не ошибся.
   Когда он допил свой стакан кофе, его физиономия изменилась, взгляд просветлел. Это был уже не тот человек; всякий признак опьянения исчез.
   Де Витре и патрон вышли из трактира, где обедали, и, подышав свежим ночным воздухом на моле, вернулись на шхуну; через час они были на пути в Квебек, куда граф торопился прибыть.

ГЛАВА XII. Граф де Витре получает луч надежды

   Несмотря на то что было только восемь часов утра, г-н Биго, интендант Канады, давно уже сидел в своем кабинете.
   Так бывало каждый день; был час аудиенций, просители стекались в дом интендантства, приемные бывали наполнены людьми, пришедшими по большей части с требованием денег.
   Интендант, стоя перед камином, где горел яркий огонь, со стереотипной улыбкой на губах отвечал просителю несколькими словами и переходил к другому.
   Целый ряд просителей тянулся иногда часа два или три.
   В этот день случайно приемные были почти пусты; едва ли было человек тридцать пять — сорок; их отпустили очень быстро. Г-н Биго был человек лет около пятидесяти, хорошо сложенный, высокого роста, с прекрасными чертами лица, с кроткой и симпатичной физиономией и весьма любимый дамами, которым он платил тем же: втихомолку его обвиняли в том, что он разорил многих из них, чтобы составить собственное состояние. Маркиза Помпадур весьма уважала его; в ней он имел преданного и неизменного друга.
   Голос интенданта отличался мягкостью; манеры грациозностью и утонченной вежливостью; те, которым, по несчастью, приходилось иметь дело с интендантом, а число их было велико, поговорив с ним минут десять, были буквально обворожены его магической и непобедимой привлекательностью.
   Этот человек под прекрасной наружностью скрывал глубокие пороки — эгоист, себялюбивый, он ценил только деньги; это была бездна всепожирающая и ничего не дающая. Его требования были громадны, но пороки и кутежи все поглощали; деньги, бывшие его кумиром, составляли только средство для удовлетворения его самых эксцентрических вкусов, как выразились бы в настоящее время.
   Человек умный, одаренный значительными способностями, хороший работник, если бы он был честен, он сделался бы одним из выдающихся финансистов, но все эти действительные качества исчезали под его безграничной безнравственностью.
   Таков был интендант Канады, человек без души, без сердца, без патриотизма, приготовлявший погибель Канады с целью воздвигнуть на ее развалинах постыдное благосостояние.
   Приемы кончились. Биго сел за стол, заваленный бумагами, и собирался приняться за работу, как неожиданно один из секретарей интенданта вошел в кабинет.
   — А! Это вы, Варен, — сказал интендант поднимая голову.
   — Да, — отвечал чиновник, почтительно кланяясь начальнику.
   — Были ли вы у губернатора?
   — Точно так.
   — Видели маркиза де Водрейля?
   — Видел.
   — Ну что же?
   — Ничего; почты не было.
   — Вот странно; в народе ничего не говорят?
   — Прошу извинения; напротив, говорят очень много.
   — А! Что же говорят?
   — Да многое.
   — Например?
   — Предполагают если не поражение главнокомандующего, то по крайней мере неудачу.
   — Ого! Это важно.
   — Да, если это правда, но ничто не подтверждает этого слуха.
   — Добрались ли вы до источника этих слухов?
   — Пробовал.
   — Ну?
   — Ничего серьезного не нашел, это сплетни праздных людей, которые желают показаться сведущими, но в действительности не знают ничего.
   — Я хочу иметь положительные известия; я не могу оставаться в сомнении; делайте как знаете, но я хочу получить сведения сегодня же.
   — Однако, граф…
   — Это ваше дело. Я сказал вам то, что хотел, ступайте.
   Субделегат Варен, с которым так бесцеремонно обошелся Биго, был влиятельным лицом в Канаде. Он вышел, не возражая.
   Вошел швейцар и подал карточку г-ну Биго.
   — Ого! Вот визит, которого я вовсе не ожидал, — проговорил сквозь зубы интендант, — проведите этого джентльмена и, пока он будет со мной, не впускайте никого. Понимаете?
   — Да, никто не войдет.
   Минуту спустя вошел посетитель. Имени его не доложил швейцар, который, опустив портьеру, тщательно притворил дверь и в ту же минуту удалился.
   — Ей-богу! Любезный друг, — проговорил радушно Биго, — я совсем вас не ждал; будьте желанным гостем; когда вы приехали?
   — Я еще негласно здесь; я приехал инкогнито.
   — Отлично! Но с вашим прекрасным фрегатом «Слава», что с ним вы сделали? Ведь его нелегко скрыть, он слишком заметен для этого, — продолжал Биго, смеясь.
   — Я его оставил в Сен-Пьере. Он меня настигнет здесь не раньше четырех или пяти дней.
   — Великолепно, милый друг, но для чего же эта таинственность?
   — По многим причинам.
   — Из которых одни интереснее других, я в этом не сомневаюсь, — проговорил, смеясь, Биго.
   — Вы сразу угадали. Прежде всего, я хотел доставить вам как можно скорее письма из Франции, и в особенности письмо от маркизы Помпадур.
   — Вот так внимание, за которое я вам весьма признателен. Эта милая маркиза все так же прекрасна?
   — Как никогда, и все более и более ваш друг. Последние меха, которые вы ей прислали, натворили чудес в Версале.
   — Очень приятно слышать.
   Мы остановимся здесь на несколько минут. Граф де Витре, которого читатель, без сомнения, узнал, приехал в Квебек ночью. Свой первый визит он хотел сделать интенданту, своему другу и давнишнему союзнику. Граф прямо и отправился в интендантство. Почта, которую он привез из Франции, была слишком объемиста, чтобы поместиться в его портфеле. Остановившись в небольшом домике Каймана, граф просто-напросто положил ее в комод и запер ящик на ключ.
   Эта неумышленная предосторожность спасла пакет с депешами, так как ясно, что если бы Матье знал об их существовании, то он не посовестился бы воспользоваться ими. Но так как Матье искал только портфель графа и, найдя его, прекратил свои поиски, он не мог и подозревать, что таким образом из его рук ускользнули, быть может, самые важные бумаги.
   Естественно граф был очень обрадован, найдя пакет нетронутым там, где его положил.
   На этот раз случай ему помог и оказал важную услугу.
   — Итак, — продолжал граф, — вы довольны?
   — Как нельзя быть больше.
   — Следовательно, все отлично.
   — Вы говорите, что никому не известно о вашем приезде?
   — Никому, кроме вас.
   — Тогда вы можете быть спокойны.
   — Я это знаю хорошо!
   — Но имеете ли вы мне что сказать?
   — Должны ли вы сомневаться в этом?
   — Я?.. Меньше всего на свете.
   — Однако же я вам писал, желая предупредить вас о моем приезде.
   — Вы мне писали?
   — Ну да.
   — Когда же это?
   — Шесть месяцев тому назад. Письмо отправилось на пароходе «Слон».
   — Я ничего не получал.
   — Вы шутите, мой друг.
   — Я никогда не шучу в делах серьезных.
   — Так это серьезно?
   — Даже очень.
   — Вы не получили моего письма?
   — Даю вам честное слово.
   — Тогда я здесь ничего не понимаю.
   — Как же это?
   — Да ведь вы же мне отвечали!
   — Что?.. Что вы говорите?
   — Я говорю, мой друг, что вы мне отвечали.
   — Ого! Это уже слишком!
   — В свою очередь я опять подтверждаю, что вы мне отвечали.
   — Мне очень любопытно видеть этот ответ.
   — Это легко.
   — Он при вас?
   — Вот.
   И граф подал его Биго.
   — Вы знаете, что мне знаком ваш почерк, — прибавил граф.
   — Да, и с давних пор.
   — Итак, читайте.
   Биго развернул письмо и долго, старательно рассматривал его.
   — Ну что же? — спросил граф.
   — Это какое-то чудо, — отвечал Биго.
   — Что — вы забыли?..
   — Нет!
   — Так что же?
   — Я удивляюсь способности так подделать.
   — Что вы говорите?
   — Я говорю, что я никогда не писал этого письма и, однако же, мой почерк так хорошо подделан, что я, черт побери, сам мог бы попасться.
   — Итак — письмо подложно?
   — Подложно.
   — Что-то странно!
   — Ив самом деле, очень странно.
   — Это нечто фантастическое.
   — Но, всматриваясь в это письмо или, лучше сказать, разбирая каждую букву в отдельности, замечаются некоторые погрешности. Например, это «е» — оно слишком закончено, смотрите; другая, более крупная ошибка, это число — я его всегда ставлю вверху, здесь оно внизу. Но что всего серьезнее, так это, как вам известно, когда я желаю, чтобы моя рекомендация была солиднее…
   — Вы не ставите точки на «и» в вашей фамилии, я это знаю.
   — Смотрите на «и» — точка над ним есть, видите?
   — Это верно, — отвечал граф.
   — Подделыватель должен был игнорировать эту мелочь, известную только вам и мне.
   — Это так. Но подложный или нет этот ответ, он доказывает, что мое письмо достигло вас.
   — Уверяю…
   — Виноват, я плохо выразился, я хотел сказать, что мое письмо попало не к вам, но в интендантство.
   — А! Это важно.
   — Очень важно, ибо очевидно, что у вас есть изменники или, по меньшей мере, изменники в вашей канцелярии.
   — Я это заключение вывел давно и сейчас вам докажу. Вы читали письмо, так хорошо подделанное?
   — Конечно. Оно доставлено мне от вашего имени.
   — От меня?
   — Ну да.
   — И вы все рассказали подателю?
   — Рекомендованному вами мог ли я не доверять?
   — Конечно, нет.
   — Ну, я и отнесся к нему с полнейшей доверенностью.
   — Ай! ай! ай!
   — Это еще не конец. Рассказав все, я заплатил ему. Незаметно для меня он дал мне чего-то сонного и, воспользовавшись моим сном, выкрал все бумаги, которыми был наполнен мой портфель. Благодаря только какому-то чуду, письмо из Франции ускользнуло от его рук. Потом этот человек, все еще пользуясь моим сном, уехал, и по настоящее время мне не удалось его отыскать.
   — Что за побудительная причина могла заставить его так действовать?
   — Не могу знать, но, по моему мнению, эта измена — дело наших врагов.
   Интендант презрительно пожал плечами.
   — У меня немало врагов, я это знаю, но я их всех держу в своих руках, никто из них не посмеет и шевельнуться.
   — Вы ошибаетесь, мой друг. Ваши враги стараются немало и сильно нападают на вас в Версале.
   — Да, но маркиза там, чтобы защитить меня.
   — Не полагайтесь так на нее, поверьте мне, если жалобы, которые сыплются на вас в Версале, дошли бы до слуха короля, маркиза не нашла бы возможности защитить вас, и вы погибли бы.
   — Разве близко к тому? — спросил интендант, дрожа.
   — Почти, мой друг; все зло происходит из вашей канцелярии. Ваши враги успевают там пронизывать все насквозь и, быть может, те, которым вы более доверяете, изменяют вам с большим ожесточением.
   — Но что делать? Где средство?
   — Не могу сказать, но оно должно быть, и ваше дело найти его. Несомненно, против вас существует заговор.
   — Все, что вы мне говорите, весьма логично и справедливо; но как открыть виновных?
   — Вы один можете открыть их. Они подделались под вашу руку в деле, в котором я просил вас об услуге; предположите же хоть на минуту, что эти презренные вздумали бы повторить свою проделку и письмо, переполненное наглою ложью, попало бы в руки одного из ваших версальских врагов. Что сталось бы тогда с вами?
   — Одна эта мысль приводит меня в ужас.
   — Это, однако же, случится непременно, если вы не примете предосторожностей; на вашем месте…
   — Посмотрим, что вы сделали бы на моем месте.
   — Я разогнал бы всех, мой друг, и вы, наверно, открыли бы таким образом заговор, тайно составленный против вас.
   — Но так я остался бы один.
   — Самое большее — на несколько дней. В бумагах, которые эти господа, захваченные врасплох, не успели бы скрыть, вы легко добыли бы доказательства этого заговора.
   — Этот план недурен, — отвечал Биго, — я посмотрю… обдумаю…
   — Это ваше дело, но чем раньше вы начнете действовать, тем раньше избавитесь от ваших врагов; время летит, и если вы будете медлить, то зло усилится.
   — Я не буду спать, будьте покойны. На этот раз битва решительная. Они попытаются поколебать мое положение, но я не позволю низвергнуть себя как глупца.
   — И отлично сделаете. Теперь расскажите мне здешние новости, я ровно ничего не знаю, что здесь творится.
   — По совести, я знаю немногим больше вас.
   — Однако же, у вас главнокомандующим новый генерал.
   — Это правда, но до сих пор о нем мало говорят.
   — В Версале он слывет за достойного и храброго офицера. Генерал пользовался известной репутацией в немецкой армии.
   — Он, вероятно, потерял ее дорогой, — насмешливо отвечал Биго. — Генерал оставил Квебек почти месяц тому назад и двинулся навстречу англичанам.
   — А! а! Ну…
   — Ну и наобещал золотые горы, но ничего не исполнил; даже начинают поговаривать, что он разбит.
   — Это могло бы быть самым полезным для нас.
   — Да, но еще ничего не известно положительного, это только слухи.
   Дверь кабинета отворилась, и показалась голова швейцара.
   — Не вам ли я приказал не впускать никого? — проговорил Биго высокомерно. — Почему вы ослушались меня?
   — Маркиз де Водрейль, генерал-губернатор Канады, желает вас видеть и сообщить вам нечто важное.
   — Подождите, — отвечал Биго и, оборотившись к графу, спросил его: — Желаете ли вы видеть губернатора?
   — Я предпочел бы не видеть его. Он для меня невыносим.
   — Войдите в эту комнату и оставьте дверь отворенной. Вы услышите все, что мы будем говорить.
   — Отлично, убегаю.
   Граф встал и отправился в указанную ему интендантом комнату.