Эмар Густав. Сурикэ

   — Я спрашиваю, что вам нужно от меня? — все так же грубо повторил вождь ирокезов.
   — Оказать вам услугу, — коротко и ясно ответил охотник.
   — Вы?! — презрительно усмехнулся Нигамон.
   — Почему бы и нет? — спросил охотник, пожимая плечами.
   — Какую же услугу вы можете мне оказать?
   — Очень серьезную при вашем затрудненном положении.
   — Что это значит! — вскричал он, берясь за топор.
   — Бесполезно браться за топор: при малейшем насилии я раздроблю вам череп, как собаке, — сказал, дико улыбаясь, охотник.
   — Вы можете в этом быть уверены, — добавил второй, ни слова еще не сказавший.
   Нигамон задумался.
   — Извините меня, — заговорил он, помолчав, с самым любезным видом, — меня так беспокоят некоторые неприятности.
   — Я понимаю вас, ваше положение неприятное, — отвечал охотник.
   Вождь вздрогнул, но тотчас же оправился.
   — Друзья мои выкурят трубку мира в лагере Нигамона?
   Нигамон указал жестом на черепа буйволов, заменяющие кресла, и все трое уселись, храня глубокое молчание, среди которого медленно из рук в руки переходил калюмэ.
   Когда трубка потухла, вождь набил ее священным табаком и сам зажег углем, взятым специально для этого приготовленной палочкой.
   Охотники, подражая вождю, стали тоже зажигать табак и, когда он загорелся, принялись курить с самым беспечным видом.
   Но молчание царило по-прежнему.
   Наконец оно стало тяготить их, и вождь ирокезов первый заговорил, предварительно сильно затянувшись.
   — Мой друг, Великий Дуб, предлагает мне свои услуги?
   — Разве я так сказал? — отозвался охотник, которого вождь называл Великим Дубом. — Я хотел предложить вождю принять участие в одном деле.
   — Брат мой говорил про услугу, но все равно, — отвечал Нигамон, — я предпочитаю услуге принять участие в деле.
   — Конечно, это избавляет от благодарности, — сказал охотник с иронической улыбкой.
   — Да, — продолжал вождь, — пусть уста брата моего произносят слова, уши вождя для них открыты.
   — Через три дня после вашего отъезда я приехал в вашу деревню.
   — Брат мой приехал из этой деревни?
   — Совершенно верно; когда я сказал Великому Калюмэ, что хочу вас видеть, он сказал мне, что вы уехали.
   — Великий Калюмэ очень умный вождь, как мог он сказать, куда уехал Нигамон?
   — Потому что я друг Великого Калюмэ и ирокезов племени Большой Черепахи.
   — Друг Великого Калюмэ всегда будет дорогим гостем у меня.
   И, повернувшись ко второму, продолжавшему молчать, он добавил очень любезно:
   — Мой брат — друг Великого Дуба?
   — Нет, — отвечал первый охотник, — я не знаю этого товарища, он за два дня до меня пришел в деревню; я проводил его сюда, я не знаю ни его, ни его имени, не знаю, что ему нужно от вождя.
   — Это правда, — подтвердил второй гость.
   — Что же хочет охотник от своего друга? — спросил вождь.
   — Это ожерелье скажет вам, вождь, — отвечал молодой человек, вынимая сверток из своей охотничьей сумки.
   Поданный пакет состоял из тоненьких разноцветных шнурков, покрытых узлами и заменяющих безграмотным индейцам нашу письменность.
   Благодаря этим шнурочкам, краснокожие сохраняют воспоминание о самых отдаленных событиях, совершавшихся в глубокой древности.
   Посланные в форме письма, эти шнурки называются ожерельем.
   Именно такое ожерелье привез охотник Нигамону.
   Вождь быстро схватил его и с невероятной скоростью стал перебирать пальцами узелки.
   Затем повесил шнурки на пояс и, повернувшись к незнакомцу, сказал:
   — Будь дорогим гостем, Нигамон брат Плакучей Ивы. Тот, к которому относились эти слова, молча поклонился.
   — По какому делу хочет мой отец, великий вождь, говорить со мной? — спросил Нигамон.
   — Это его дела, — коротко ответил охотник.
   — Если мое присутствие стесняет вас, — сказал второй гость по-французски, — я могу удалиться, я не хочу делать вам неприятное, вы для меня были дорогим спутником и оказали большую услугу.
   — Вы этим сделаете мне большое удовольствие.
   — Я пойду на улицу курить мой калюмэ; когда вы кончите — я вернусь.
   — Хорошо.
   Оставшись наедине с вождем, охотник за бизонами сказал, что ему хорошо известно положение Нигамона; но у него есть 20 подобных ему охотников, знающих все проходы и все богатые плантации на границе Луизианы,
   и он предлагает Нигамону принять его в свой лагерь с правом получать третью часть добытого, но чтобы эта треть выдавалась аккуратно после каждого грабежа.
   Дело было серьезное, положение Нигамона было самое плачевное, он ни разу еще не мог перейти границу Луизианы; в первый раз в жизни зашел он так далеко, и возвращаться, ничего не сделав, ему было стыдно, и вдруг ему предлагает помощь человек, знающий французский язык и всю сторону; неужели ему отказаться, когда он может сделать очень выгодное дело; тем более что его союзник не особенно требовательный; а сам Нигамон всегда может вовремя остановиться и разойтись со своим помощником.
   Новые союзники выкурили священный калюмэ, и союз их был заключен окончательно.
   — Где ваши товарищи? — спросил вождь.
   — Десять из них в миле отсюда.
   — Остальные?
   — Идут в четырех или пяти лье сзади, чтобы не возбудить подозрения.
   — Мой брат осторожен, — улыбнулся вождь.
   — В таком серьезном деле, как это, — нравоучительным тоном ответил гость, — еще мало быть осторожным.
   — Мой брат говорит умно, — прервал Нигамон. — Итак, Великий Дуб знает отлично эту большую французскую страну.
   — Луизиану? Да, я рожден в ней.
   — Вероятно, очень далеко.
   — Не особенно, на Миссисипи.
   — А знаешь, Великий Дуб, Мать вод?
   — Эта страна как нельзя больше мне знакома, здесь прошло мое детство.
   — Есть плантации на берегах большой реки?
   — Много, и самые богатые.
   — Отлично, а знает Великий Дуб их названия?
   — Да, очень многих, вождь.
   — Знает ли мой брат плантацию, называемую Красная Палка?
   — Как?! — воскликнул охотник, сверкнув глазами, но тотчас оправился и принял спокойный вид.
   — Я спрашиваю моего брата, — возразил вождь, — знает ли он на берегу Матери вод плантацию по имени Красная Палка?
   — Странно! — ответил охотник.
   — Что странно? — спросил вождь.
   — Что вы спрашиваете о названии этой плантации раньше всех остальных.
   — Значит, вы знаете ее?
   — Я думаю, что знаю, я там вырос.
   — Вы?
   — Да, моя мать служила у хозяина этой плантации.
   — Как зовут этого владельца?
   — Право, вы хотите от меня слишком много, вождь, я никогда не знал его имени.
   — Его зовут Меренвиль.
   — Может быть, для меня это безразлично.
   — Знает брат мой дорогу?
   — Какую?
   — В эту плантацию.
   — Черт возьми, я с завязанными глазами найду ее, потому что, повторяю вам, я там вырос.
   — Далеко это?
   — Не особенно, но путь тяжел.
   — Ого!
   — Не беспокойтесь, эти препятствия для нас очень полезны, зная их, никто не подумает искать нас с этой стороны.
   — Великий Дуб приведет своего друга?
   — Конечно, если мы союзники — это мой прямой интерес.
   — Мой брат не обманет?
   — Клянусь, что нет, я презираю лжецов.
   — Нигамон также! — сказал вождь.
   «Да, — проговорил охотник сам себе, — будем верить, достойный ирокез считает меня положительно дураком; тем лучше, придет время, и я докажу ему, что он ошибся, и вволю посмеюсь».
   — О чем думает мой брат? — спросил вождь.
   — Я удивлен вашими познаниями, вождь.
   — Великий вождь должен все знать, — отвечал гордо Нигамон.
   — Это верно, но я не понимаю, как вы узнали название плантации, хотя она и из самых богатых в этой стране.
   — Великий Калюмэ сам сообщил это название в присланном с Плакучей Ивой пакете.
   — А, тем лучше; значит, Великий Калюмэ знает это название?
   — Нет, по словам Плакучей Ивы, речь идет о коммерческом деле.
   — Я не любопытствую, не имею привычки мешаться в чужие дела, — это лучшее средство быть со всеми в хороших отношениях, — добавил он, смеясь.
   — Мой брат очень умный воин.
   — К чему мешаться в чужие дела, когда своих много.
   — Брат мой сказал, что хорошо знает страну?
   — Как свои пять пальцев, вождь.
   — Отлично. Великий Дуб проведет моих неопытных воинов?
   — Да, вождь, их проведут самым лучшим образом.
   — Можем мы сегодня отправиться?
   — Очень легко, только я должен сперва взять тех десять воинов, которые в миле отсюда, и предупредить остальных, чтобы они шли следом за нами.
   — Отлично, пусть берет мой брат воинов, мы будем рады им.
   — Приготовьтесь же к отъезду, через два часа я вернусь.
   — Превосходно, мои воины будут готовы. Охотник вышел и уехал из лагеря.
   Вождь позвал тогда другого охотника, которого он называл Плакучая Ива, очень долго говорил с ним и, по-видимому, остался доволен этим разговором.
   Но в разговоре своем Нигамон не намекнул даже о плантации Красная Палка, потому что все необходимые сведения о ней он получил не от Великого Дуба, а от Великого Калюмэ.
   В назначенный час Великий Дуб вернулся в лагерь Нигамона в сопровождении десяти воинов или, вернее, охотников за бизонами, такого же страшного вида, как он, и также с головы до ног вооруженных.
   Был дан сигнал к отправлению, и толпа двинулась.
   Великий Дуб сказал правду, что он великолепно знает дорогу и всю страну; все скалы, леса, пещеры, тропинки — все он указывал с поразительной верностью; Нигамон был в восторге от такой дорогой находки, не переставая в то же время быть готовым на все и собирать разные сведения о новом помощнике.
   Великий Дуб и Плакучая Ива почти не говорили между собой; ничего дружественного не проглядывало в их отношениях; характеры их были совершенно противоположны: насколько Великий Дуб был весел, приветлив и общителен, как малый ребенок, настолько же Плакучая Ива был мрачен, суров, сдержан и молчалив.
   Никто не любил его, канадцы и краснокожие одинаково сторонились его, держась на приличной дистанции.
   Однажды вечером, выбрав удобное место в лесу, войска расположились лагерем, предполагая остаться тут дня два; Великий Дуб, пользуясь таким продолжительным отдыхом, предложил Нигамону осмотреть на некотором расстоянии лес, чтобы удостовериться, нет ли чьих-нибудь следов, а главное, узнать, что случилось с оставленными в арьергарде десятью воинами.
   Нигамон, сам думавший об этом, очень обрадовался предложению охотника.
   Тотчас же были собраны канадцы, и Великий Дуб уехал из лагеря.
   Через час после его отъезда Плакучая Ива точно так же выехал из лагеря, но не для разведок и исследований, а просто ради моциона, думая объехать стоянку. Но с ним случилось то, что всегда бывает, когда идешь совершенно один, углубляясь в свои мысли, не замечая расстояния, а вспоминаешь о возвращении слишком поздно, потеряв дорогу обратно.
   Плакучая Ива заблудился и, чем больше старался он попасть на свой след, тем хуже путался; хотя он и носил костюм охотников за бизонами, умеющих всегда и везде найти себе дорогу, но, по-видимому, совсем был неопытен; он до того растерялся, что не мог даже определить, где он был и что ему делать; вдруг, к его величайшей радости, мелькнули между деревьями высокие, крепкие фигуры охотников за бизонами.
   Он радостно вздохнул.
   — А, — вскричал, заметивши его, охотник, — что вы делаете так далеко от лагеря?
   — Я заблудился и, если бы не встретил вас, я не знаю, что со мной было.
   — Гм, — сказал охотник, — нам нужно наедине поговорить.
   — Нам?
   — Да, мы должны объясниться!
   — Я вас не понимаю, милостивый государь!
   — Но я понимаю; друзья, — сказал он, обращаясь к канадцам, — окружите нас — меня и этого господина.
   Канадцы моментально образовали тесный кружок.
   — Наш разговор будет короток.
   — Что вам угодно, милостивый государь?
   — Сейчас увидите.
   — С удовольствием.
   — Не думаю. Скоро два месяца, как вам в Квебеке у одного золотых дел мастера Жака Дусе было назначено свидание графом Рене де Витре, капитаном кораблей ее величества и командующим фрегатом «Слава», не правда ли?
   — Да, но…
   — Подождите. Правда ли, что вам предложили быть посредником в переговорах с известным вам племенем ирокезов за определенную сумму, часть которой была тут же вами получена?
   — Никогда…
   — Отлично, перейдем дальше, речь шла о том, чтобы, сговорившись с ирокезами, привести их в Луизиану…
   — Милостивый государь…
   — Извините, я не договорил, — добавил охотник насмешливо.
   — Но это, конечно…
   — Позвольте, вы еще успеете оправдаться, если сумеете.
   — Напасть на плантацию Красная Палка и убить всех женщин, находящихся там.
   — Это низкая ложь, никогда такой ужасной мысли…
   — Возьмите этого негодяя и обыщите его! — хладнокровно приказал охотник.
   — Нет, нет, — вскричал с ужасом осужденный, — я все расскажу сам, меня бесполезно обыскивать, ничего не найдете при мне, бедность меня вынудила на это. Простите, простите, умоляю вас!
   — Обыщите его, — повторил охотник.
   Приказание было моментально исполнено.
   Карманы негодяя оказались набитыми золотом, а в одном, на самом низу, в бумажнике, лежала вчетверо свернутая бумажка, на которой собственной рукой графа Витре были написаны необходимые, но самые подробные инструкции; желая, чтобы дикие лучше поняли его требования, он подробно, до мелочи, объяснял, что он от них ожидает и что дает в награду за исполнение его предписаний.
   — Вот это хорошо, — сказал охотник ледяным тоном, свертывая и оставляя у себя бумажку, — а золото положите обратно этому негодяю; вы заслуживаете смерти, милостивый государь.
   — Не убивайте меня! — вскричал он с мольбой. — Я был сумасшедший, я сам не знал, что делал.
   — Вы заслуживаете смерти, — повторил охотник, — но я предоставляю вам возможность избежать ее, мы вас не тронем, никто не захочет марать руки, мы честные люди.
   — Но что же вы хотите со мной делать, скажите ради неба? — вскричал он дрожащим голосом.
   — Я хочу вас только наказать, как вы этого стоите: отберите у него весь порох, пули, оружие, оставьте только один заряженный пистолет, чтобы он мог сам положить конец своей нищете, если только он не побоится убить себя.
   — Вот это дело, — сказал один из канадцев.
   — Хорошо, теперь слушайте, мы вернемся в лагерь, вы же, если только найдете выход отсюда, — а я хотел бы, чтобы вы нашли его, — вы пойдете куда вам угодно, только не в Луизиану, понимаете?
   — Увы! Неужели вы так безжалостны!
   — Вы не отвечаете?
   — Боже мой, я сделаю все, что вы прикажете!
   — Теперь вы сядете у этого дерева спиной к нам.
   — Хорошо.
   — И не повернетесь, пока не услышите вой красного волка.
   — Хорошо.
   — Если вы повернетесь или даже пошевелитесь раньше, вам пустят пулю в лоб.
   — Я не шевельнусь! — испуганно вскричал он.
   — Может быть, ошибетесь.
   — Как, что вы хотите сказать?
   — То, что думал.
   — Что же еще?
   — Довольно и этого; до свидания, да спасет вас Бог! И по данному знаку охотника канадцы ушли.
   — Поверьте мне, лучше убейте себя, — сказал безжалостно охотник.
   — Я? Зачем, я еще молод.
   — Как угодно, до свидания! — И он ушел.
   Почти через месяц охотник, проезжая тем самым лесом, где был брошен молодой человек, наткнулся на его труп, местами еще покрытый уцелевшими клочками полотна и сукна; оставленный при нем пистолет валялся тут же, он был еще не разряжен.
   Какая ужасная драма разыгралась в этой пустыне, осталось никому неизвестным.
   Недаром говорят индейцы, что легче пробить каменную стену, чем стену девственного леса.
   И они правы.

ГЛАВА IV. Ужасные четверть часа для Нигамона и его войска

   Фанатические сектанты-пуритане, которые в царствование Карла I и Карла II ушли из Англии в американские пустыни, надеясь там на свободе исповедовать свою строгую религию, точно придерживались священного писания, принесли с собой ужасный древнеиудейский закон: око за око, зуб за зуб; они первые ввели его в этой новой стране, где ни закона, ни общества еще не существовало и каждый должен был сам себя защищать: этот закон как нельзя лучше привился на свежей девственной почве, где он царит и в настоящую минуту во всей своей силе под именем закона Линча, но не в пустынях уже и не среди диких, а в самых больших образованных городах республики, среди бела дня, на глазах всего общества, не встречая ни малейшего протеста.
   Это доказывает только, как слаба еще и несовершенна так называемая цивилизация, которой гордятся граждане великой республики: нас обмануть нелегко, мы слишком хорошо знаем цену обманчивой внешности.
   Совершив хладнокровно и с полным сознанием выполнения своей обязанности закон возмездия над несчастным, который за несколько золотых монет стал соучастником краснокожих в убийстве беззащитных женщин, охотник поехал обратно в лагерь ирокезов.
   Какая-то невидимая сила руководила только что совершившимся в лесу; охотник, давно уже знавший все низости Плакучей Ивы, нисколько не искал столкновения с ним, но он сам, точно сознавая, что его последний час настал, поехал за ним и радостно кинулся навстречу, завидев его между деревьями.
   Строго выполняя жестокий закон, охотник сумел в одно время быть справедливым и не обагрить своих рук такой грязной кровью; подлость этого негодяя была ему так отвратительна, что он, даже рискуя дать ему, хотя и слабую, возможность избежать заслуженного наказания, оставил его на волю Божию в лесу и был совершенно покоен, сознавая, что исполнил свой долг.
   Еще ночь не наступила, когда охотники вернулись в лагерь.
   Вождь ирокезов спросил охотника, не встречал ли он Плакучую Иву, который еще утром уехал и до сих пор не возвращался.
   Охотник коротко ответил, что никого не встречал, и тут же предложил в случае, если молодой человек ночью не вернется, поехать со своими друзьями на поиски.
   Вождь принял предложение и любезно поблагодарил, добавив:
   — Если он заблудился, тем хуже для него, для нас же невелика потеря, если он не вернется; Нигамону он больше не нужен; с него достаточно ожерелья Великого Калюмэ.
   На следующий день, как обещал, охотник отправился на поиски за невернувшимся молодым человеком.
   Понятно, что поиски эти были безуспешны, он вернулся один; прошло два-три дня, и никто уже не вспоминал больше об этом негодяе, бывшем совершенно чужим и никем не любимым среди деятельных людей лагеря ирокезов.
   Путешествие Нигамона совершалось очень быстро под руководством охотника, опытность и верный глаз которого приводили всех в восторг.
   Таким образом прошло две недели.
   Однажды утром охотник, или Великий Дуб, как называл его Нигамон, подойдя к нему во время завтрака, бесцеремонно сел с ним рядом.
   — Отлично, — сказал очень любезно вождь ирокезов, — Великий Дуб всегда дорогой гость для его брата, особенно, если он хочет разделить с ним его кашу.
   — Благодарю, вождь, я ел уже, — откровенно отвечал охотник, — я пришел поболтать с вождем и предложить ему несколько капель водки, чтобы вождь был весь день весел.
   И он подал тыквенную бутылку, висевшую у него через плечо, наполненную великолепным французским коньяком.
   — Водка хороша для краснокожих, — сказал нравоучительно вождь, — но они не упорны злоупотреблять ею потому, что эта огненная жидкость туманит их головы и делает их сумасшедшими.
   — Это верно, — возразил, смеясь, охотник, — но можно привыкнуть, как привык я; я пью ее, как ребенок молоко.
   — Бледнолицые пьют ее с колыбели, но краснокожие — почти никогда.
   — Вы правы, вождь, я удивляюсь вашей воздержанности, вы выпили несколько капель.
   — Вождь должен быть во всем примером для подчиненных, — заметил Нигамон, возвращая наполовину опорожненную бутылку.
   Охотник слегка улыбнулся.
   — Брат мой говорит, — начал вождь, — что мы скоро придем на место.
   — Я пришел об этом поговорить.
   — Мои уши открыты, брат может говорить.
   — Теперь уже второй день последней четверти месяца, к новолунию мы будем на месте.
   — Отлично.
   — Сегодня вечером, до заката солнца, мы вступим на берега Матери вод; нужно удвоить осторожность, французы не такие враги, чтобы презирать их, особенно в их же владениях.
   — Отлично. Мы их заставим выйти из нор.
   — Я надеюсь, и чем скорее это будет, тем больше буду я рад.
   — Мой брат канадец и не любит французов? — удивился вождь.
   — Потому-то я их и не люблю, что я сам из Канады, разве любят рабы своих владельцев.
   — Мой брат хорошо говорит, слова его справедливы, пусть же он продолжает, его друг слушает.
   — Сегодня вечером мы придем в очень удобное место, где можно будет устроить крепость, не возбуждая подозрения, и где мы можем отлично спрятаться сами и сложить свою добычу. Расположившись там лагерем, мы будем оттуда ходить куда вздумается и будем видеть и знать все, что происходит в тех пунктах, которые нас интересуют, о месте же нашей стоянки никто никогда и не догадается, так трудно туда пробраться не знающему в совершенстве этой местности.
   — Мой брат — великий вождь, его ум велик, как у бледнолицего, я буду всегда следовать его советам.
   — И отлично сделаете, вождь, вы скоро вполне убедитесь, что я вам только добра желаю, — сказал охотник, загадочно улыбаясь.
   — Я и теперь знаю, — отвечал заметно опьяневший Нигамон, — у моего брата язык правдив; он будет делать со мной все, что ему вздумается.
   — Я не прошу так много, — смеясь, заметил охотник, — я хочу только быть вам полезным; если вы мне поверите, мы укрепим свой лагерь по образцу бледнолицых.
   — Охотно, только не знаю как.
   — Я беру это на себя, вождь, и в два дня все будет готово.
   — И мы устроим крепость подобно белым? -Да.
   — Благодарю, брат мой, великий вождь Нигамон — его друг.
   — Благодарю, вождь, сегодня вечером мы поговорим об этом, осматривая выбранную мною местность. Теперь же самое лучшее — идти, путь наш долог.
   — Отлично, раньше чем через десять минут, выступим.
   Предстоящий переход был длинен, дорога отвратительная.
   — Мы на пограничной земле, — говорил охотник вождю, когда тот начинал жаловаться на всевозможные неудобства и неприятности, встречавшиеся на каждом шагу.
   Наконец, около семи часов вечера, войско остановилось. Это была не временная остановка. Ирокезы предполагали тут сложить всю предстоящую им добычу.
   Дикое место как нельзя более соответствовало предполагавшемуся назначению.
   Представьте себе среди равнины, окруженной лесом, довольно высокий холм в виде усеченного конуса, на площадке которого можно легко устроить неприступную крепость. Внутри этого страшного холма была громадная пещера, разделенная самой природой на несколько больших, высоких отделений, походивших на комнаты и коридоры, кончавшиеся тремя выходами с разных сторон горы.
   Как ни хитер был Нигамон, но охотник, на которого он смотрел свысока, считая себя выше, обманул его, как глупого ребенка.
   Подобную хорошо защищенную крепость одна только измена могла победить.
   Спешившее, утомленное длинным переходом, войско старалось только прикрыть холм нарубленным хворостом и сухими ветвями на ночь; этого было вполне достаточно для их безопасности, утром же они предполагали встать с восходом солнца, чтобы приняться за постройку настоящей крепости.
   Но на завтра им предстояла более спешная работа, продолжавшаяся несколько дней.
   Да они и сами не спешили приниматься за укрепление, находя, что вполне достаточно нескольких часов для того, чтобы приготовиться и отразить неприятеля, как бы ни был он многочислен и силен.
   Охотник, очень довольный этим мнением, старался поддержать его, доказывая удобства места, многочисленность и смелость войска. Крайне ленивые краснокожие, не переносившие утомительного труда и не понимавшие, каким образом могут бледнолицые работать из-за жалованья, когда можно ничего не делать, великолепно спать на солнце, спрятав одну голову в тень, были рады избавиться от работы.
   Стремление и способность к труду служит мерилом умственного развития.
   Однажды утром Нигамон подошел к охотнику.
   — Моя молодежь отдохнула.
   — Они хотят за границу? Да?
   — Да, они знают, что французы богаты.
   — Отлично, когда же вождю угодно отправиться? Завтра?
   — Завтра? Не скоро ли это?
   — Почему? Я всегда готов, от меня задержки не может быть.
   — Мой брат знает и понимает все.
   — Так завтра?
   — Да.
   — Великолепно! Я пойду предупредить моих охотников, оставленных в лесу, они нам будут нужны в экспедиции.
   — Брат мой вернется поздно?
   — Очень может быть, я не знаю сам, где они теперь находятся, мне, по всей вероятности, придется искать их, а на это нужно время; во всяком случае, я постараюсь вернуться как можно скорее.
   — Отлично, брат мой приведет своих друзей, я буду им так же рад, как и первым, которые пришли с ним раньше.
   — Благодарю, вождь, я сейчас же отправлюсь и оставлю вам своих друзей, мне никого не нужно, я пойду один, только попрошу, вождь, оказать мне небольшую услугу.
   — Что желает охотник?
   — Мои друзья честные и смелые охотники, но они любят сильно водку.
   — Водка — великое лекарство! — воскликнул вождь, глаза которого при слове «водка» заблестели.
   — Может быть, вождь, но я боюсь, что мои друзья злоупотребляют ею.