Страница:
Когда этот человек увидел, что Шарль выезжает верхом из ворот постоялого двора, то вышел из своего угла и, потирая руки, сказал с дьявольским смехом:
— Отличная развязка! Мы развязались с ним, и надеюсь, что навсегда. Оттуда возврата нет.
Этот человек был господин Лефериль, интимный друг капитана Лебо.
Между тем молодой человек весело продолжал свой путь, не подозревая, какую штуку с ним сыграли.
У него был туго набитый кошелек, он сидел верхом на хорошей лошади, перед ним простиралась дорога, он был сам себе господин — что же было ему нужно?
Он был счастлив, прошлые страдания были позади; он строил прекрасные планы на будущее, не переставая восхищаться видами, мимо которых проезжал. Все, что он видел, казалось ему превосходным; молодой человек был настоящий парижанин: так как он никогда не выезжал из города, то все для него было ново и интересно.
Во время путешествия с ним не случилось ничего необыкновенного, ехал он потихоньку, не спеша, словно прогуливаясь; он полагал, что и без того рано приедет в Ла-Рошель, где его никто не ждал.
Несколько миль не доезжая до Орлеана, он встретил десятка два молодых парижан, по-видимому, из хороших семейств. Эти молодые люди были прикованы друг к другу цепями, кто за ноги, кто за шею, и с трудом брели под многочисленным конвоем объездчиков.
Шарль Лебо остановился на том же постоялом дворе, где и эти несчастные, роздал им денег и заказал для них хорошую закуску, потому что они, казалось, умирали от голода.
Молодой человек осведомился у конвойных, куда ведут этих людей, какое преступление они совершили и к какому наказанию присуждены.
Конвойные насилу решились ответить на вопросы Шарля; ему удалось выведать от них только то, что у них есть приказ довести партию до Ла-Рошели, откуда она будет отправлена прямо в Канаду.
Бедные молодые люди возбудили в Шарле сострадание, но он не мог для них сделать больше того, что сделал; дав им еще немного денег, он поспешно проехал вперед, чтобы не иметь перед глазами такого грустного зрелища. Он думал, что больше никогда не увидит несчастных юношей — и сильно ошибался: ему скоро предстояло увидеть их в условиях, для него весьма неприятных.
Десять дней спустя, в пятницу, после полудня, он приехал в Ла-Рошель, остановился в гостинице и продал свою лошадь с седлом барышнику за 280 пистолей, так как она больше не была ему нужна. Устроив эту продажу, он пустился фланировать по городу и побывал на пристани, где увидал огромное количество кораблей, возбудивших его любопытство.
На другой день, отдохнув немного с дороги, Шарль осведомился у хозяина гостиницы, где живет господин Окар, на что трактирщик отвечал, что господина Окара в настоящее время, наверное, можно найти на корабле «Слон», отправляющемся в Канаду, потому что г-н Окар заведует снабжением этого корабля припасами.
Молодой человек еще никогда не бывал на корабле; ему очень хотелось там побывать; случай казался весьма удобным, и он поспешил им воспользоваться; он отправился в гавань, нанял лодку и явился на борт «Слона».
Какой-то офицер с трубкой во рту прохаживался по шканцам; увидев Шарля, он подошел к нему и спросил, что ему угодно.
— Я приехал из Парижа с рекомендательным письмом к г-ну Окару, — отвечал молодой человек, — я должен передать письмо ему лично.
— Очень хорошо, мой юный друг, — отвечал офицер, — только г-на Окара в настоящее время здесь нет.
— Тогда я приду после.
— Как угодно, — отвечал офицер, внимательно вглядываясь в молодого человека.
Шарль поклонился и хотел уйти.
— Извините, — сказал офицер, удерживая его, — но скажите, пожалуйста, вы не г-н Шарль Лебо?
— Да, это мое имя, действительно, — отвечал Шарль с удивлением, — только я не понимаю…
— О, Боже мой, в этом нет ничего необыкновенного; г-н Окар был предуведомлен о вашем приезде, он торопился вас увидеть; вы даже запоздали немного, вас ждали раньше.
— Это правда, сударь, но я не торопился; я ехал полегоньку.
— Вам бы лучше и совсем не приезжать, — сказал офицер насмешливо.
— Что вы хотите сказать, сударь?
— Ничего, это просто мое соображение.
— Так г-на Окара нет?
— Нет, но он скоро будет; вы бы лучше подождали.
— Что ж, пожалуй, если это не очень долго.
— Он явится дня через три, к снятию с якоря.
— Господи помилуй! Нет, уж я лучше сойду на землю.
— К несчастью, бедный мой мальчик, этого сделать нельзя, насчет вас нам даны самые точные инструкции; вы не сойдете на землю ранее, чем прибудете в Канаду; страна прелестная, там вы будете очень счастливы, если сумеете.
— О, пожалуйста, перестаньте шутить! — вскричал молодой человек в отчаянии. — Это — ужасная шутка.
— В том-то и дело, что это вовсе не шутка; повторяю вам, у нас есть приказ вас задержать, так зачем же вы так глупо попались в капкан?
— Какое ужасное предательство! — вскричал молодой человек, заливаясь слезами и опускаясь на кучу веревок, и зарыдал, закрывши лицо руками.
— Шутка в самом деле скверная, — сказал офицер. — Бедняга парижанин!
И он продолжал свою прогулку, пожав плечами. Вскоре молодой человек успокоился, отер слезы и подошел к офицеру.
— Можно вам сказать одно слово, сударь? — спросил его Шарль.
— Говорите, — отвечал офицер, останавливаясь и смотря на него почти с состраданием. — Вы меня интересуете, право.
— Я хочу вас попросить об одной вещи.
— Говорите; я сделаю по-вашему, если то, о чем вы попросите, зависит от меня.
— Благодарю вас, — отвечал с волнением молодой человек, — вы очень добры; мне нужно запастись одеждой и разными другими вещами, необходимыми для такого длинного путешествия.
— На ваше имя присланы два тяжелых чемодана дня три тому назад; они спрятаны в трюме, и вы их получите по приезде в Канаду.
— Два чемодана? У меня был только один при выезде из Парижа.
— Ваши родители сочли, должно быть, нужным прибавить к нему другой; но вы можете располагать их содержимым не ранее, как по приезде в Квебек, потому что они, как я уже сказал, запрятаны в трюме.
— Это ничего не значит, у меня есть деньги; если вы согласитесь, то мне будет очень легко запастись всем необходимым.
— Это как?
— Когда уходит корабль?
— Да дня через три и уж самое позднее — через четыре.
— Я остановился в Сент-Элуа; позвольте мне сойти на берег, даю вам слово, что я буду в вашем распоряжении и явлюсь на корабль в плен по первому вашему слову.
— Гм! — сказал офицер, бросая на него взгляд, который, казалось, хотел проникнуть в самую глубину его сердца. — А если я вас отпущу, кто же мне за вас поручится?
— Мое слово, которому я еще никогда не изменял, — гордо отвечал молодой человек.
Офицер с минуту внимательно поглядел на него, отвернулся, прошелся раза два по палубе, потом опять остановился перед Шарлем.
— Все это непонятно, — сказал он. — Очевидно, вы — жертва какой-то гнусной махинации, вы кажетесь мне человеком светским и порядочным. Люди, которых мне обыкновенно присылают, совершенно не похожи на вас. Слушайте. Я — помощник капитана этого корабля и, следовательно, имею право дозволять вам то, о чем вы просите, но, сделав это, я рискую попасть под разжалование, если вы не исполните своего слова. Я — младший в семье и не имею ничего, кроме жалования, присвоенного мне по должности и по чину. Могу ли я вам верить?
— Клянусь честью, сударь.
— Так и быть, возвращайтесь на берег. Я вам дам знать, когда нужно будет приезжать обратно на корабль. Я — шевалье Гастон де Гандель; не забудьте моего имени.
— Я свято буду его помнить, как имя человека, доброта которого спасла меня от отчаяния.
— Хорошо, хорошо! Ступайте и помните свое обещание.
Потом, обращаясь к боцману, офицер крикнул:
— Пропустите этого господина.
И, знаком простившись с молодым человеком, помощник капитана спустился в междудечное пространство.
Шарль поспешил воспользоваться полученным позволением; его лодка еще не отъезжала, он уселся в нее и поплыл к набережной.
Он решился.
Он принимал то положение, в которое его поставила ненависть отца; но он написал ему и его слащавому другу г-ну Леферилю.
Он не хотел, чтобы они воображали, будто им удалось его провести; эти письма должны были сильно подействовать на них обоих: описывая свое путешествие от Парижа до Ла-Рошели, Шарль прибавлял, что он, возвратясь назад, сам расскажет им конец своих приключений, и выражал надежду, что его возвращение наступит, может быть, скорее, чем они думают.
Отправив письма, Шарль занялся покупкой необходимых для дороги вещей; относительно покупки он посоветовался с хозяином гостиницы и очень хорошо сделал. Последний до тонкости знал все, касающееся кораблей, совершающих рейсы между Францией и Канадой, и действовал соответственно. Впоследствии Шарль был очень рад, что дал ему свободу действовать по своему усмотрению: покупок было сделано на большую сумму — на 396 пистолей, но трактирщик утверждал, что все необходимое было куплено, и это была правда.
Освободившись от забот и несколько выросши в собственных глазах, благодаря доверию, которое оказал ему шевалье де Гандель, молодой человек употребил остальное время на осмотр города и на выбор книг, которые хотел взять с собой на дорогу.
Так прошло пять дней; на шестой день, когда Шарль только что проснулся, в комнату к нему вошел матрос и подал письмо; оно было от Ганделя; офицер писал, что «Слон» в 12 часов дня снимается с якоря и что Шарлю Лебо необходимо явиться как можно скорее на борт.
Молодой человек рассчитался с хозяином гостиницы, велел вынести свои чемоданы и объявил матросу, что он готов за ним следовать.
Покуда багаж нагружался в лодку, трактирщик, рассыпаясь в пожеланиях благополучного пути, сунул Шарлю в руку бумажку и сказал с грубоватым смехом:
— Когда придете на корабль, отдайте это корабельному повару, вы не пожалеете об этом.
Шарль поблагодарил и вошел в лодку, где очутился только вдвоем с лодочником; матрос исчез: вероятно, у него были еще другие поручения.
Взойдя на борт, молодой человек поспешил к шевалье де Ганделю, который прохаживался по палубе с каким-то другим офицером.
— Благодарю вас, сударь, за доброту, — сказал Шарль, кланяясь, — я явился и отдаюсь в ваше распоряжение.
Шевалье де Гандель улыбнулся и сказал, обращаясь к другому офицеру:
— Что я вам говорил, капитан? Разве я был не прав?
— Молодой человек поступил честно, и я его поздравляю, — отвечал капитан самым учтивым тоном, — я ему припомню этот честный поступок; да, сударь, я о вас позабочусь. Милый шевалье, — прибавил он, — у вас рука счастливая, не все наши пассажиры походят на этого господина.
Молодой человек поклонился и скромно отошел в сторону.
Капитан «Слона» был человек лет сорока, довольно красивый, с мягким характером и приятным обращением; он был младшим братом генерал-губернатора Новой Франции, его имя было барон де Водрейль.
«Слон» составлял часть транспорта, состоявшего из 15 судов с войсками и припасами для Канады, под начальством адмирала Биенкура. Вскоре после полудня на адмиральском корабле был дан сигнал к отплытию, и весь транспорт тронулся, распустив паруса.
Опершись на борт, Шарль Лебо печально глядел на берег Франции, которую он покинул, быть может, навеки; очертания берега становились все туманнее и наконец слились с облаками, исчезли на горизонте; тогда молодой человек вздохнул, уронил голову на грудь и заплакал.
Свершилось: непроходимое пространство отделило его от всего, что он любил; он остался один-одинешенек, без цели в будущем, осужденный на ужасное изгнание, на жизнь среди людей, принадлежащих к другой расе, людей диких и свирепых.
В эту минуту позвали «Letters de cachet»; так назывались несчастные, силою отторгнутые от домашнего очага, от семьи и против их желания перевозимые в Канаду на плачевное прозябание и на жалкую смерть.
В числе несчастных, судьбу которых он разделял, Шарль узнал молодых людей, которых он встретил около Орлеана и которым так великодушно помог; они приняли его самым радушным образом и заявили ему живейшую признательность.
Господин де Водрейль обратился к ним с увещеванием, убеждая их вести себя хорошо, и обещал смотреть за ними и хорошо с ними обращаться.
Большинство их было в самом жалком положении, у них не было решительно ничего, некоторые даже не имели сколько-нибудь приличного платья.
Барон де Водрейль обратился к Шарлю отдельно и сказал, что желает иметь его своим секретарем на время переезда через океан, что для молодого человека было большой милостью, потому что этим он освобождался от тяжелых работ на борту корабля и мог почти совершенно свободно располагать своим временем.
Положение Шарля на борту «Слона» сделалось, таким образом, очень приятным; у него была маленькая отдельная каютка, он не бывал в карауле и, благодаря письму трактирщика, получал от повара за умеренную плату в 120 ливров за весь переезд офицерский стол, а не ту пищу, которой кормили матросов и «Lettres de cachet». В то время переезд из Ла-Рошели в Канаду вообще продолжался около двух с половиной месяцев, а «Слону» пришлось быть в пути почти четыре месяца по причине дурной погоды, противных ветров и — главное — очень медленного хода всего транспорта, в котором почти все корабли были плохие ходоки.
Длинный переезд, бесивший и экипаж, и пассажиров транспорта, доставил Шарлю большое удовольствие. Он прилежно изучал всю премудрость морской службы и мог бы теперь быть отличным матросом, а по нужде так даже и весьма сносным офицером. Все удивлялись, как скоро досталась Шарлю эта мудрость, а сам Шарль дивился больше всех; он считал морское дело таким трудным…
5 мая 1748 года Шарль Лебо причалил в первый раз к берегам Новой Франции и высадился в Квебеке.
Немедленно после высадки «Lettres de cachet» были выведены отрядом солдат на показ генерал-губернатору. Шарль был избавлен от этой унизительной меры, он отправился представляться вместе с командиром и офицерами корабля.
Губернатор ждал их, имея при себе епископа Квебекского и главнейших офицеров колонии.
Когда он увидел этих несчастных людей, худых, тощих, еле держащихся на ногах, то почувствовал к ним сильную жалость и не мог удержаться, чтобы не сказать одному из своих адъютантов, г-ну Доскэ:
— Родители этих несчастных совершенно потеряли здравый смысл, ну как можно было посылать их в таком виде в такую страну!
Потом губернатор обратился к «Lettres de cachet» и спросил у одного из них, чем он думает заняться; спрошенным оказался шевалье де Курбюиссон; он ответил губернатору за всех и ответил очень остроумно. Он даже в шутку стал оправдывать родителей, говоря, что они были очень добры, отправивши их к такому любезному начальнику; губернатора и всех, кто тут был, это очень насмешило.
Тогда всех «Lettres de cachet» распустили на все четыре стороны; двое из них записались в армию, другие предпочли рассеяться по городам и селам в качестве народных учителей, что им было позволено; что касается Шарля Лебо, то его взял к себе в секретари г-н Дорель, кригс-комиссар в Канаде, с жалованьем в 200 ливров наградных.
Шарль тут же нанял себе приличное помещение в нескольких шагах от канцелярии г-на Дореля; он велел перенести на новую квартиру свой багаж и устроился очень комфортабельно, как говорят нынче.
Первым делом его было открыть чемоданы; их было четыре: два он сам купил в Ла-Рошели, они содержали в себе всевозможную одежду, приспособленную к климатическим и иным условиям страны, в которой ему предстояло жить. Он очень этому обрадовался, тем более что в одном из чемоданов, присланных из Парижа, было очень хорошее платье, но совершенно негодное для Канады, где зимой страшно свирепствует холод.
Он мысленно поблагодарил ла-рошельского трактирщика за добросовестный выбор платья. В чемодане было более 450 луидоров, несколько книг и много белья, чему Шарль очень обрадовался. Тогда он перешел к четвертому чемодану: он особенно возбуждал его любопытство, потому что был очень тяжел. Шарль никак не мог придумать, что бы такое в нем было. Он открыл крышку и был ужасно удивлен, увидавши на зеленом люстрине, которым было прикрыто содержимое чемодана, открытый лист бумаги, исписанный весь почерком отца.
Вот что прочел он с радостью и удивлением, которые даже и не пробовал побороть:
«Милый мой сын, прощаю тебя за дурное поведение и надеюсь, что суровое наказание, которому я тебя подверг, тебя образумит и исправит; в стране, где ты будешь жить, человек значит что-нибудь только сам по себе; говорят, что там законом служит сила; сила у тебя есть, ты храбр, смел, предприимчив, ловок и искусен во всем; это — качества, необходимые для тебя в том положении, в которое ты поставлен, с ними ты можешь достичь всего, и я от души тебе этого желаю.
В Канаде, как мне говорили люди бывалые, хорошее оружие очень дорого, и его почти невозможно достать. Так как тебе необходимо — ты впоследствии узнаешь почему, — иметь на всякий случай хорошее оружие, то я сам выбрал тебе его в Париже у лучших фабрикантов и сам попробовал; посылаю его тебе, ручаюсь за превосходное качество; я не сомневаюсь, что ты, при своем искусстве, употребишь его с пользой. Только советую употреблять его лишь при серьезных обстоятельствах и в случае законной обороны.
Остаюсь любящий тебя отец, и любящий больше, чем ты предполагаешь: скоро ты получишь доказательствоэтому.
Арман-ЛуиЛебо, капитан швейцарской сотни Е. К. В.».
Молодой человек два раза перечитал это странное письмо, почтительно поцеловал его и спрятал на груди, вытирая глаза, омоченные слезами.
Он был сильно заинтригован подчеркнутыми в две черты местами письма, но это было для него загадкой, которую могло разрешить только время.
— Подождем, — сказал он, слегка хмуря брови.
И он приступил к осмотру чемодана — быть может, для перемены занятия.
Он приподнял люстриновую покрышку и увидел настоящий арсенал; от удивления он забыл про все.
Тут было, прежде всего, длинное ружье, потом швейцарский карабин; за ним следовали две пары пистолетов,
одна карманная, другая седельная; потом две шпаги, превосходные, с широким лезвием, потом два охотничьих ножа, две отточенные рапиры и, наконец, два пистолета для стрельбы в цель, положенные в эбеновый ящик, после того были еще коробки для пуль, штык для карабина, нагрудник, две каски, перчатки, сандалии, наконец, все инструменты и приборы для чистки и чинки оружия и сафьяновые для него же чехлы.
Шарль был в восторге: подарок отца имел для него огромную ценность.
Мы не очень удивим читателя, если скажем, что молодой человек со свойственным молодому возрасту ребячеством сейчас сделал из всего своего оружия великолепный трофей.
Потом он пересчитал свои деньги; их было для него очень много, если взять в расчет положение, в котором он находился накануне отъезда из Парижа.
Прежде всего — 450 луидоров, спрятанных в чемодан после визита г-на Лефериля, потом — 100 луидоров, которые заставил взять его господин де Водрейль за то, что Шарль был у него секретарем во время плавания, и, наконец, 140 луидоров, бывших в его в кармане, — остаток от пятидесяти, взятых прежде из подаренных ему отцом 500, и от денег, вырученных за лошадь.
Все вместе составляло 690 луидоров, то есть 16 560 ливров, не считая места при г-не Дореле. Это было бы очень хорошо в какой угодно стране, а в Канаде, стране новой и бедной, где материальная жизнь почти ничего не стоила, это было почти богатством, тем более что содержание обходилось Шарлю самое большое 900 ливров в год.
ГЛАВА IV. Авантюрист поневоле
— Отличная развязка! Мы развязались с ним, и надеюсь, что навсегда. Оттуда возврата нет.
Этот человек был господин Лефериль, интимный друг капитана Лебо.
Между тем молодой человек весело продолжал свой путь, не подозревая, какую штуку с ним сыграли.
У него был туго набитый кошелек, он сидел верхом на хорошей лошади, перед ним простиралась дорога, он был сам себе господин — что же было ему нужно?
Он был счастлив, прошлые страдания были позади; он строил прекрасные планы на будущее, не переставая восхищаться видами, мимо которых проезжал. Все, что он видел, казалось ему превосходным; молодой человек был настоящий парижанин: так как он никогда не выезжал из города, то все для него было ново и интересно.
Во время путешествия с ним не случилось ничего необыкновенного, ехал он потихоньку, не спеша, словно прогуливаясь; он полагал, что и без того рано приедет в Ла-Рошель, где его никто не ждал.
Несколько миль не доезжая до Орлеана, он встретил десятка два молодых парижан, по-видимому, из хороших семейств. Эти молодые люди были прикованы друг к другу цепями, кто за ноги, кто за шею, и с трудом брели под многочисленным конвоем объездчиков.
Шарль Лебо остановился на том же постоялом дворе, где и эти несчастные, роздал им денег и заказал для них хорошую закуску, потому что они, казалось, умирали от голода.
Молодой человек осведомился у конвойных, куда ведут этих людей, какое преступление они совершили и к какому наказанию присуждены.
Конвойные насилу решились ответить на вопросы Шарля; ему удалось выведать от них только то, что у них есть приказ довести партию до Ла-Рошели, откуда она будет отправлена прямо в Канаду.
Бедные молодые люди возбудили в Шарле сострадание, но он не мог для них сделать больше того, что сделал; дав им еще немного денег, он поспешно проехал вперед, чтобы не иметь перед глазами такого грустного зрелища. Он думал, что больше никогда не увидит несчастных юношей — и сильно ошибался: ему скоро предстояло увидеть их в условиях, для него весьма неприятных.
Десять дней спустя, в пятницу, после полудня, он приехал в Ла-Рошель, остановился в гостинице и продал свою лошадь с седлом барышнику за 280 пистолей, так как она больше не была ему нужна. Устроив эту продажу, он пустился фланировать по городу и побывал на пристани, где увидал огромное количество кораблей, возбудивших его любопытство.
На другой день, отдохнув немного с дороги, Шарль осведомился у хозяина гостиницы, где живет господин Окар, на что трактирщик отвечал, что господина Окара в настоящее время, наверное, можно найти на корабле «Слон», отправляющемся в Канаду, потому что г-н Окар заведует снабжением этого корабля припасами.
Молодой человек еще никогда не бывал на корабле; ему очень хотелось там побывать; случай казался весьма удобным, и он поспешил им воспользоваться; он отправился в гавань, нанял лодку и явился на борт «Слона».
Какой-то офицер с трубкой во рту прохаживался по шканцам; увидев Шарля, он подошел к нему и спросил, что ему угодно.
— Я приехал из Парижа с рекомендательным письмом к г-ну Окару, — отвечал молодой человек, — я должен передать письмо ему лично.
— Очень хорошо, мой юный друг, — отвечал офицер, — только г-на Окара в настоящее время здесь нет.
— Тогда я приду после.
— Как угодно, — отвечал офицер, внимательно вглядываясь в молодого человека.
Шарль поклонился и хотел уйти.
— Извините, — сказал офицер, удерживая его, — но скажите, пожалуйста, вы не г-н Шарль Лебо?
— Да, это мое имя, действительно, — отвечал Шарль с удивлением, — только я не понимаю…
— О, Боже мой, в этом нет ничего необыкновенного; г-н Окар был предуведомлен о вашем приезде, он торопился вас увидеть; вы даже запоздали немного, вас ждали раньше.
— Это правда, сударь, но я не торопился; я ехал полегоньку.
— Вам бы лучше и совсем не приезжать, — сказал офицер насмешливо.
— Что вы хотите сказать, сударь?
— Ничего, это просто мое соображение.
— Так г-на Окара нет?
— Нет, но он скоро будет; вы бы лучше подождали.
— Что ж, пожалуй, если это не очень долго.
— Он явится дня через три, к снятию с якоря.
— Господи помилуй! Нет, уж я лучше сойду на землю.
— К несчастью, бедный мой мальчик, этого сделать нельзя, насчет вас нам даны самые точные инструкции; вы не сойдете на землю ранее, чем прибудете в Канаду; страна прелестная, там вы будете очень счастливы, если сумеете.
— О, пожалуйста, перестаньте шутить! — вскричал молодой человек в отчаянии. — Это — ужасная шутка.
— В том-то и дело, что это вовсе не шутка; повторяю вам, у нас есть приказ вас задержать, так зачем же вы так глупо попались в капкан?
— Какое ужасное предательство! — вскричал молодой человек, заливаясь слезами и опускаясь на кучу веревок, и зарыдал, закрывши лицо руками.
— Шутка в самом деле скверная, — сказал офицер. — Бедняга парижанин!
И он продолжал свою прогулку, пожав плечами. Вскоре молодой человек успокоился, отер слезы и подошел к офицеру.
— Можно вам сказать одно слово, сударь? — спросил его Шарль.
— Говорите, — отвечал офицер, останавливаясь и смотря на него почти с состраданием. — Вы меня интересуете, право.
— Я хочу вас попросить об одной вещи.
— Говорите; я сделаю по-вашему, если то, о чем вы попросите, зависит от меня.
— Благодарю вас, — отвечал с волнением молодой человек, — вы очень добры; мне нужно запастись одеждой и разными другими вещами, необходимыми для такого длинного путешествия.
— На ваше имя присланы два тяжелых чемодана дня три тому назад; они спрятаны в трюме, и вы их получите по приезде в Канаду.
— Два чемодана? У меня был только один при выезде из Парижа.
— Ваши родители сочли, должно быть, нужным прибавить к нему другой; но вы можете располагать их содержимым не ранее, как по приезде в Квебек, потому что они, как я уже сказал, запрятаны в трюме.
— Это ничего не значит, у меня есть деньги; если вы согласитесь, то мне будет очень легко запастись всем необходимым.
— Это как?
— Когда уходит корабль?
— Да дня через три и уж самое позднее — через четыре.
— Я остановился в Сент-Элуа; позвольте мне сойти на берег, даю вам слово, что я буду в вашем распоряжении и явлюсь на корабль в плен по первому вашему слову.
— Гм! — сказал офицер, бросая на него взгляд, который, казалось, хотел проникнуть в самую глубину его сердца. — А если я вас отпущу, кто же мне за вас поручится?
— Мое слово, которому я еще никогда не изменял, — гордо отвечал молодой человек.
Офицер с минуту внимательно поглядел на него, отвернулся, прошелся раза два по палубе, потом опять остановился перед Шарлем.
— Все это непонятно, — сказал он. — Очевидно, вы — жертва какой-то гнусной махинации, вы кажетесь мне человеком светским и порядочным. Люди, которых мне обыкновенно присылают, совершенно не похожи на вас. Слушайте. Я — помощник капитана этого корабля и, следовательно, имею право дозволять вам то, о чем вы просите, но, сделав это, я рискую попасть под разжалование, если вы не исполните своего слова. Я — младший в семье и не имею ничего, кроме жалования, присвоенного мне по должности и по чину. Могу ли я вам верить?
— Клянусь честью, сударь.
— Так и быть, возвращайтесь на берег. Я вам дам знать, когда нужно будет приезжать обратно на корабль. Я — шевалье Гастон де Гандель; не забудьте моего имени.
— Я свято буду его помнить, как имя человека, доброта которого спасла меня от отчаяния.
— Хорошо, хорошо! Ступайте и помните свое обещание.
Потом, обращаясь к боцману, офицер крикнул:
— Пропустите этого господина.
И, знаком простившись с молодым человеком, помощник капитана спустился в междудечное пространство.
Шарль поспешил воспользоваться полученным позволением; его лодка еще не отъезжала, он уселся в нее и поплыл к набережной.
Он решился.
Он принимал то положение, в которое его поставила ненависть отца; но он написал ему и его слащавому другу г-ну Леферилю.
Он не хотел, чтобы они воображали, будто им удалось его провести; эти письма должны были сильно подействовать на них обоих: описывая свое путешествие от Парижа до Ла-Рошели, Шарль прибавлял, что он, возвратясь назад, сам расскажет им конец своих приключений, и выражал надежду, что его возвращение наступит, может быть, скорее, чем они думают.
Отправив письма, Шарль занялся покупкой необходимых для дороги вещей; относительно покупки он посоветовался с хозяином гостиницы и очень хорошо сделал. Последний до тонкости знал все, касающееся кораблей, совершающих рейсы между Францией и Канадой, и действовал соответственно. Впоследствии Шарль был очень рад, что дал ему свободу действовать по своему усмотрению: покупок было сделано на большую сумму — на 396 пистолей, но трактирщик утверждал, что все необходимое было куплено, и это была правда.
Освободившись от забот и несколько выросши в собственных глазах, благодаря доверию, которое оказал ему шевалье де Гандель, молодой человек употребил остальное время на осмотр города и на выбор книг, которые хотел взять с собой на дорогу.
Так прошло пять дней; на шестой день, когда Шарль только что проснулся, в комнату к нему вошел матрос и подал письмо; оно было от Ганделя; офицер писал, что «Слон» в 12 часов дня снимается с якоря и что Шарлю Лебо необходимо явиться как можно скорее на борт.
Молодой человек рассчитался с хозяином гостиницы, велел вынести свои чемоданы и объявил матросу, что он готов за ним следовать.
Покуда багаж нагружался в лодку, трактирщик, рассыпаясь в пожеланиях благополучного пути, сунул Шарлю в руку бумажку и сказал с грубоватым смехом:
— Когда придете на корабль, отдайте это корабельному повару, вы не пожалеете об этом.
Шарль поблагодарил и вошел в лодку, где очутился только вдвоем с лодочником; матрос исчез: вероятно, у него были еще другие поручения.
Взойдя на борт, молодой человек поспешил к шевалье де Ганделю, который прохаживался по палубе с каким-то другим офицером.
— Благодарю вас, сударь, за доброту, — сказал Шарль, кланяясь, — я явился и отдаюсь в ваше распоряжение.
Шевалье де Гандель улыбнулся и сказал, обращаясь к другому офицеру:
— Что я вам говорил, капитан? Разве я был не прав?
— Молодой человек поступил честно, и я его поздравляю, — отвечал капитан самым учтивым тоном, — я ему припомню этот честный поступок; да, сударь, я о вас позабочусь. Милый шевалье, — прибавил он, — у вас рука счастливая, не все наши пассажиры походят на этого господина.
Молодой человек поклонился и скромно отошел в сторону.
Капитан «Слона» был человек лет сорока, довольно красивый, с мягким характером и приятным обращением; он был младшим братом генерал-губернатора Новой Франции, его имя было барон де Водрейль.
«Слон» составлял часть транспорта, состоявшего из 15 судов с войсками и припасами для Канады, под начальством адмирала Биенкура. Вскоре после полудня на адмиральском корабле был дан сигнал к отплытию, и весь транспорт тронулся, распустив паруса.
Опершись на борт, Шарль Лебо печально глядел на берег Франции, которую он покинул, быть может, навеки; очертания берега становились все туманнее и наконец слились с облаками, исчезли на горизонте; тогда молодой человек вздохнул, уронил голову на грудь и заплакал.
Свершилось: непроходимое пространство отделило его от всего, что он любил; он остался один-одинешенек, без цели в будущем, осужденный на ужасное изгнание, на жизнь среди людей, принадлежащих к другой расе, людей диких и свирепых.
В эту минуту позвали «Letters de cachet»; так назывались несчастные, силою отторгнутые от домашнего очага, от семьи и против их желания перевозимые в Канаду на плачевное прозябание и на жалкую смерть.
В числе несчастных, судьбу которых он разделял, Шарль узнал молодых людей, которых он встретил около Орлеана и которым так великодушно помог; они приняли его самым радушным образом и заявили ему живейшую признательность.
Господин де Водрейль обратился к ним с увещеванием, убеждая их вести себя хорошо, и обещал смотреть за ними и хорошо с ними обращаться.
Большинство их было в самом жалком положении, у них не было решительно ничего, некоторые даже не имели сколько-нибудь приличного платья.
Барон де Водрейль обратился к Шарлю отдельно и сказал, что желает иметь его своим секретарем на время переезда через океан, что для молодого человека было большой милостью, потому что этим он освобождался от тяжелых работ на борту корабля и мог почти совершенно свободно располагать своим временем.
Положение Шарля на борту «Слона» сделалось, таким образом, очень приятным; у него была маленькая отдельная каютка, он не бывал в карауле и, благодаря письму трактирщика, получал от повара за умеренную плату в 120 ливров за весь переезд офицерский стол, а не ту пищу, которой кормили матросов и «Lettres de cachet». В то время переезд из Ла-Рошели в Канаду вообще продолжался около двух с половиной месяцев, а «Слону» пришлось быть в пути почти четыре месяца по причине дурной погоды, противных ветров и — главное — очень медленного хода всего транспорта, в котором почти все корабли были плохие ходоки.
Длинный переезд, бесивший и экипаж, и пассажиров транспорта, доставил Шарлю большое удовольствие. Он прилежно изучал всю премудрость морской службы и мог бы теперь быть отличным матросом, а по нужде так даже и весьма сносным офицером. Все удивлялись, как скоро досталась Шарлю эта мудрость, а сам Шарль дивился больше всех; он считал морское дело таким трудным…
5 мая 1748 года Шарль Лебо причалил в первый раз к берегам Новой Франции и высадился в Квебеке.
Немедленно после высадки «Lettres de cachet» были выведены отрядом солдат на показ генерал-губернатору. Шарль был избавлен от этой унизительной меры, он отправился представляться вместе с командиром и офицерами корабля.
Губернатор ждал их, имея при себе епископа Квебекского и главнейших офицеров колонии.
Когда он увидел этих несчастных людей, худых, тощих, еле держащихся на ногах, то почувствовал к ним сильную жалость и не мог удержаться, чтобы не сказать одному из своих адъютантов, г-ну Доскэ:
— Родители этих несчастных совершенно потеряли здравый смысл, ну как можно было посылать их в таком виде в такую страну!
Потом губернатор обратился к «Lettres de cachet» и спросил у одного из них, чем он думает заняться; спрошенным оказался шевалье де Курбюиссон; он ответил губернатору за всех и ответил очень остроумно. Он даже в шутку стал оправдывать родителей, говоря, что они были очень добры, отправивши их к такому любезному начальнику; губернатора и всех, кто тут был, это очень насмешило.
Тогда всех «Lettres de cachet» распустили на все четыре стороны; двое из них записались в армию, другие предпочли рассеяться по городам и селам в качестве народных учителей, что им было позволено; что касается Шарля Лебо, то его взял к себе в секретари г-н Дорель, кригс-комиссар в Канаде, с жалованьем в 200 ливров наградных.
Шарль тут же нанял себе приличное помещение в нескольких шагах от канцелярии г-на Дореля; он велел перенести на новую квартиру свой багаж и устроился очень комфортабельно, как говорят нынче.
Первым делом его было открыть чемоданы; их было четыре: два он сам купил в Ла-Рошели, они содержали в себе всевозможную одежду, приспособленную к климатическим и иным условиям страны, в которой ему предстояло жить. Он очень этому обрадовался, тем более что в одном из чемоданов, присланных из Парижа, было очень хорошее платье, но совершенно негодное для Канады, где зимой страшно свирепствует холод.
Он мысленно поблагодарил ла-рошельского трактирщика за добросовестный выбор платья. В чемодане было более 450 луидоров, несколько книг и много белья, чему Шарль очень обрадовался. Тогда он перешел к четвертому чемодану: он особенно возбуждал его любопытство, потому что был очень тяжел. Шарль никак не мог придумать, что бы такое в нем было. Он открыл крышку и был ужасно удивлен, увидавши на зеленом люстрине, которым было прикрыто содержимое чемодана, открытый лист бумаги, исписанный весь почерком отца.
Вот что прочел он с радостью и удивлением, которые даже и не пробовал побороть:
«Милый мой сын, прощаю тебя за дурное поведение и надеюсь, что суровое наказание, которому я тебя подверг, тебя образумит и исправит; в стране, где ты будешь жить, человек значит что-нибудь только сам по себе; говорят, что там законом служит сила; сила у тебя есть, ты храбр, смел, предприимчив, ловок и искусен во всем; это — качества, необходимые для тебя в том положении, в которое ты поставлен, с ними ты можешь достичь всего, и я от души тебе этого желаю.
В Канаде, как мне говорили люди бывалые, хорошее оружие очень дорого, и его почти невозможно достать. Так как тебе необходимо — ты впоследствии узнаешь почему, — иметь на всякий случай хорошее оружие, то я сам выбрал тебе его в Париже у лучших фабрикантов и сам попробовал; посылаю его тебе, ручаюсь за превосходное качество; я не сомневаюсь, что ты, при своем искусстве, употребишь его с пользой. Только советую употреблять его лишь при серьезных обстоятельствах и в случае законной обороны.
Остаюсь любящий тебя отец, и любящий больше, чем ты предполагаешь: скоро ты получишь доказательствоэтому.
Арман-ЛуиЛебо, капитан швейцарской сотни Е. К. В.».
Молодой человек два раза перечитал это странное письмо, почтительно поцеловал его и спрятал на груди, вытирая глаза, омоченные слезами.
Он был сильно заинтригован подчеркнутыми в две черты местами письма, но это было для него загадкой, которую могло разрешить только время.
— Подождем, — сказал он, слегка хмуря брови.
И он приступил к осмотру чемодана — быть может, для перемены занятия.
Он приподнял люстриновую покрышку и увидел настоящий арсенал; от удивления он забыл про все.
Тут было, прежде всего, длинное ружье, потом швейцарский карабин; за ним следовали две пары пистолетов,
одна карманная, другая седельная; потом две шпаги, превосходные, с широким лезвием, потом два охотничьих ножа, две отточенные рапиры и, наконец, два пистолета для стрельбы в цель, положенные в эбеновый ящик, после того были еще коробки для пуль, штык для карабина, нагрудник, две каски, перчатки, сандалии, наконец, все инструменты и приборы для чистки и чинки оружия и сафьяновые для него же чехлы.
Шарль был в восторге: подарок отца имел для него огромную ценность.
Мы не очень удивим читателя, если скажем, что молодой человек со свойственным молодому возрасту ребячеством сейчас сделал из всего своего оружия великолепный трофей.
Потом он пересчитал свои деньги; их было для него очень много, если взять в расчет положение, в котором он находился накануне отъезда из Парижа.
Прежде всего — 450 луидоров, спрятанных в чемодан после визита г-на Лефериля, потом — 100 луидоров, которые заставил взять его господин де Водрейль за то, что Шарль был у него секретарем во время плавания, и, наконец, 140 луидоров, бывших в его в кармане, — остаток от пятидесяти, взятых прежде из подаренных ему отцом 500, и от денег, вырученных за лошадь.
Все вместе составляло 690 луидоров, то есть 16 560 ливров, не считая места при г-не Дореле. Это было бы очень хорошо в какой угодно стране, а в Канаде, стране новой и бедной, где материальная жизнь почти ничего не стоила, это было почти богатством, тем более что содержание обходилось Шарлю самое большое 900 ливров в год.
ГЛАВА IV. Авантюрист поневоле
Уже год и два месяца Шарль Лебо был секретарем у господина Дореля; кригс-комиссар был им очень доволен; он оказывал молодому человеку большое уважение во всех обстоятельствах.
Чопорное общество Квебека приняло молодого человека в свою среду; все его хвалили, для него были открыты двери лучших домов; если бы он не был так робок и — сказать по правде — наивен, то он легко бы мог, как сделали бы многие другие на его месте, изобразить из себя важную фигуру в колонии, тем более что никто не знал о способе его прибытия в Канаду. Известно было, что ему сильно протежирует барон де Водрейль, брат генерал-губернатора, а сам он был так скромен, умен и образован, поведение его было так безупречно, что везде его принимали с большим удовольствием.
Но Шарль Лебо был чистокровный парижанин; он обладал в высокой степени всеми достоинствами и недостатками уроженца большого города. В то время, к которому относится наш рассказ, парижанин был совсем особенное существо, странный фантастический характер которого представлял смесь всевозможных контрастов: легковерия, хвастовства, гордости, тщеславия, презрения и неведения всего, что не относится к городу, наивности, граничившей с глупостью, и к довершению всего крайней насмешливостью или, скорее, балагурством.
Все, что было в Париже или из Парижа, было хорошо и прекрасно, остальное все было вздор; вне Парижа не было спасения, весь мир вращался около этого величайшего солнца, грелся его лучами; парижанин никогда не решался выехать далее Сен-Клу, да вдобавок еще, предпринимая этот дальний вояж, принимал такие предосторожности, словно ехал в Америку. Он не имел никакого понятия о дереве, о зелени; как только он выезжал за заставу, все казалось ему странным и нелогичным; словом, парижанин того времени был настоящим типом беотийца; его можно было уверить в какой угодно нелепости, причем он, несмотря на природную хитрость, и не подозревал, что над ним смеются. В настоящее время характер парижан изменился, но сущность осталась прежняя.
Повторяем, Шарль Лебо был чистокровный парижанин. Со времени своей высадки в Квебеке он пребывал в постоянном удивлении, не понимая ничего, что вокруг него делалось, считая туземцев, которые ему встречались на улицах города, существами, лишенными всех благ и наслаждений в жизни, принадлежащими к низшей расе, умственные способности которой были только инстинктом, более или менее развитым; он считал их несчастными и глубоко жалел их.
Но когда молодой человек попадал в привычную для него среду, то снова делался человеком избранным, предназначенным по своему уму и образованию занять высокое место в свете, как только с него спадет парижский налет, налет густой и упорный, иногда скрывавший его лучшие качества и низводивший его до уровня самых безнадежных простаков.
Положение нашего героя становилось все приятнее и приятнее, когда несчастный случай еще раз выбил его из колеи и разрушил все его надежды.
Однажды в губернаторском доме был большой бал в честь дня рождения его величества короля Людовика XV. Самые знатные семейства не только Квебека, но также Триречья и Монреаля были приглашены на этот бал. Аристократия колонии, морские и сухопутные офицеры толкались в блистательно освещенных залах, наполненных хорошенькими женщинами — уроженки Канады очень красивы; франты — офицеры и чиновники всех отраслей гражданского и военного управления — так и летали от одной группы к другой.
Разумеется, граф де Меренвиль-Шалюс, графиня и ее прелестные дочери, а также и Марта де Прэль присутствовали на балу.
Шарль Лебо был немного знаком с графом, которому его представил господин Дорель; он несколько раз встречался с ним, и граф всегда относился к нему приветливо.
Бал был в самом разгаре, танцевали почти во всех залах; Шарль направился в ту, где находилась Марта де Прэль вместе с графиней и ее дочерьми, как вдруг услыхал, что она говорит какому-то офицеру, пригласившему ее на танец:
— Извините, сударь, я приглашена, и вот мой кавалер.
Морской офицер выпрямился, кусая губы, презрительно взглянул на молодого человека и сказал сквозь зубы, уходя и даже не кланяясь:
— Ну, конечно, рыбак рыбака видит издалека; маленькая бастардка непременно должна была предпочесть этого прощелыгу человеку с именем и гербом.
Как ни тихо было сказано это кровное и незаслуженное оскорбление, однако м-ль де Прэль услыхала и была поражена в самое сердце; она побледнела, глухо вскрикнула от стыда и гнева и без чувств упала на руки графини де Меренвиль.
К счастью, никто не догадался о причине обморока; его приписали жаре и духоте, царившей в залах; молодую девушку отнесли в комнату г-на де Водрейля, и бал продолжался.
Шарль Лебо тоже слышал слова, сказанные морским офицером, и, кроме того, заметил кинутый им на него презрительный взгляд. Убедившись, что Меренвили ушли и увели девицу де Прэль, он твердым шагом направился к офицеру, смеявшемуся и шутившему в группе молодых флотских и пехотных офицеров, и слегка дотронулся до его плеча.
— Это что еще значит? — спросил высокомерно офицер, оборачиваясь назад.
— Это значит, сударь, — отвечал Шарль, — что я не прощелыга, а вы нечестный человек.
— Что этот дурак говорит? — сказал офицер. — Хочет он, что ли, чтобы я велел его наказать своим лакеям?
— Не кричите так громко, сударь, — холодно и резко возразил молодой человек, — меня нельзя велеть наказать слугам, а вот я так накажу вас сам, если вы не извинитесь за свой поступок; вы сейчас поступили, как негодяй, вы меня понимаете, конечно?
Офицер побледнел от злости и поднял было руку, но молодой человек схватил ее и сжал, как в тисках.
— Считаю пощечину полученною, — сказал он глухим, угрожающим голосом, — теперь я к вашим услугам.
Чопорное общество Квебека приняло молодого человека в свою среду; все его хвалили, для него были открыты двери лучших домов; если бы он не был так робок и — сказать по правде — наивен, то он легко бы мог, как сделали бы многие другие на его месте, изобразить из себя важную фигуру в колонии, тем более что никто не знал о способе его прибытия в Канаду. Известно было, что ему сильно протежирует барон де Водрейль, брат генерал-губернатора, а сам он был так скромен, умен и образован, поведение его было так безупречно, что везде его принимали с большим удовольствием.
Но Шарль Лебо был чистокровный парижанин; он обладал в высокой степени всеми достоинствами и недостатками уроженца большого города. В то время, к которому относится наш рассказ, парижанин был совсем особенное существо, странный фантастический характер которого представлял смесь всевозможных контрастов: легковерия, хвастовства, гордости, тщеславия, презрения и неведения всего, что не относится к городу, наивности, граничившей с глупостью, и к довершению всего крайней насмешливостью или, скорее, балагурством.
Все, что было в Париже или из Парижа, было хорошо и прекрасно, остальное все было вздор; вне Парижа не было спасения, весь мир вращался около этого величайшего солнца, грелся его лучами; парижанин никогда не решался выехать далее Сен-Клу, да вдобавок еще, предпринимая этот дальний вояж, принимал такие предосторожности, словно ехал в Америку. Он не имел никакого понятия о дереве, о зелени; как только он выезжал за заставу, все казалось ему странным и нелогичным; словом, парижанин того времени был настоящим типом беотийца; его можно было уверить в какой угодно нелепости, причем он, несмотря на природную хитрость, и не подозревал, что над ним смеются. В настоящее время характер парижан изменился, но сущность осталась прежняя.
Повторяем, Шарль Лебо был чистокровный парижанин. Со времени своей высадки в Квебеке он пребывал в постоянном удивлении, не понимая ничего, что вокруг него делалось, считая туземцев, которые ему встречались на улицах города, существами, лишенными всех благ и наслаждений в жизни, принадлежащими к низшей расе, умственные способности которой были только инстинктом, более или менее развитым; он считал их несчастными и глубоко жалел их.
Но когда молодой человек попадал в привычную для него среду, то снова делался человеком избранным, предназначенным по своему уму и образованию занять высокое место в свете, как только с него спадет парижский налет, налет густой и упорный, иногда скрывавший его лучшие качества и низводивший его до уровня самых безнадежных простаков.
Положение нашего героя становилось все приятнее и приятнее, когда несчастный случай еще раз выбил его из колеи и разрушил все его надежды.
Однажды в губернаторском доме был большой бал в честь дня рождения его величества короля Людовика XV. Самые знатные семейства не только Квебека, но также Триречья и Монреаля были приглашены на этот бал. Аристократия колонии, морские и сухопутные офицеры толкались в блистательно освещенных залах, наполненных хорошенькими женщинами — уроженки Канады очень красивы; франты — офицеры и чиновники всех отраслей гражданского и военного управления — так и летали от одной группы к другой.
Разумеется, граф де Меренвиль-Шалюс, графиня и ее прелестные дочери, а также и Марта де Прэль присутствовали на балу.
Шарль Лебо был немного знаком с графом, которому его представил господин Дорель; он несколько раз встречался с ним, и граф всегда относился к нему приветливо.
Бал был в самом разгаре, танцевали почти во всех залах; Шарль направился в ту, где находилась Марта де Прэль вместе с графиней и ее дочерьми, как вдруг услыхал, что она говорит какому-то офицеру, пригласившему ее на танец:
— Извините, сударь, я приглашена, и вот мой кавалер.
Морской офицер выпрямился, кусая губы, презрительно взглянул на молодого человека и сказал сквозь зубы, уходя и даже не кланяясь:
— Ну, конечно, рыбак рыбака видит издалека; маленькая бастардка непременно должна была предпочесть этого прощелыгу человеку с именем и гербом.
Как ни тихо было сказано это кровное и незаслуженное оскорбление, однако м-ль де Прэль услыхала и была поражена в самое сердце; она побледнела, глухо вскрикнула от стыда и гнева и без чувств упала на руки графини де Меренвиль.
К счастью, никто не догадался о причине обморока; его приписали жаре и духоте, царившей в залах; молодую девушку отнесли в комнату г-на де Водрейля, и бал продолжался.
Шарль Лебо тоже слышал слова, сказанные морским офицером, и, кроме того, заметил кинутый им на него презрительный взгляд. Убедившись, что Меренвили ушли и увели девицу де Прэль, он твердым шагом направился к офицеру, смеявшемуся и шутившему в группе молодых флотских и пехотных офицеров, и слегка дотронулся до его плеча.
— Это что еще значит? — спросил высокомерно офицер, оборачиваясь назад.
— Это значит, сударь, — отвечал Шарль, — что я не прощелыга, а вы нечестный человек.
— Что этот дурак говорит? — сказал офицер. — Хочет он, что ли, чтобы я велел его наказать своим лакеям?
— Не кричите так громко, сударь, — холодно и резко возразил молодой человек, — меня нельзя велеть наказать слугам, а вот я так накажу вас сам, если вы не извинитесь за свой поступок; вы сейчас поступили, как негодяй, вы меня понимаете, конечно?
Офицер побледнел от злости и поднял было руку, но молодой человек схватил ее и сжал, как в тисках.
— Считаю пощечину полученною, — сказал он глухим, угрожающим голосом, — теперь я к вашим услугам.