Эмар Густав. Сурикэ

   План этот состоял в следующем.
   Мрачный Взгляд, никому не показываясь, пойдет стороной со своими канадцами, а более ловкие пионеры отправятся по следам ирокезов и будут наблюдать за каждым их движением, стараясь оставаться сами незамеченными.
   В течение нескольких дней спокойное однообразие путешествия ничем не нарушалось, несмотря на то что выполнение его в эту эпоху постоянных всеобщих волнений представляло большие опасности.
   Четыре дня уже пироги плыли по Миссури, еще несколько дней, и они выйдут в Мешакобе, известную под именем Миссисипи, данным французами.
   Однажды утром Шарль Лебо, Тареа, Бесследный, Мишель Белюмер и Мрачный Взгляд составили тайный совет.
   Рассуждения были очень продолжительны и оживленны, но, как и всегда бывает в подобных случаях, мнение Сурикэ имело больше всех значения и было всеми принято.
   По окончании совета Сурикэ велел втащить пирогу на землю, а сам отправился к дамам, для которых была устроена палатка в несколько отделений.
   Когда путешественники выехали из реки Прекрасной, им грозило меньше опасностей, им нечего было уже бояться, если только не считать опасного соседства Нигамона, намерения которого было невозможно угадать. Находясь в неприятельской стране, краснокожие не решились бы на открытое нападение, они сами боялись всего, что только могло открыть их присутствие, между тем как французы на границе Луизианы были дома.
   Тем не менее таинственное путешествие Нигамона сильно беспокоило Сурикэ и вынудило его предупредить своего врага, помешав ему выполнить, по-видимому, давно уже задуманный план.
   Что Нигамон скоро сбросит свою маску, в этом не было никакого сомнения.
   Охотникам хотелось застичь врасплох этого ловкого обманщика, нанести ему удар раньше, чем он будет способен отразить его.
   А беспечная самоуверенность Нигамона, подмеченная французами, давала им большую надежду на успех.
   Нужно было только спешить, быстрее действовать, что и было решено на тайном совете.
   Войдя в палатку, Шарль Лебо попросил позволения у графини переговорить об одном очень серьезном, не допускающем отлагательства деле.
   Дамы были очень удивлены этой просьбой молодого человека, потому что он имел свободный доступ в их общество и, бывая у них, нисколько не стесняясь, болтал и смеялся; хотя и на этот раз, как всегда, он улыбался и был, по-видимому, беззаботно весел, но опытный глаз графини Меренвиль и Марты де Прэль, знавшей его лучше других, подметил, что он был далеко не так покоен, как казался. Они поняли сразу, что он хочет сообщить им что-то важное, и поэтому, приняв его крайне любезно, попросили сесть, приготовясь слушать, что он будет говорить.
   Но Шарль отказался садиться, он молча поклонился, поставил ружье на пол и, облокотившись на него скрещенными руками, стал говорить.
   Хотя он и был адвокатом, но не всегда отличался красноречием; в противоположность своим собратьям в парижском парламенте, он, вместо того чтобы запутывать предлагаемый вопрос, старался разъяснить его насколько возможно; он всегда прямо шел к цели.
   Как видите, это был очень странный адвокат, которого бы парламентские адвокаты забраковали окончательно.
   В ту эпоху адвокаты парижского парламента пользовались громкой репутацией самых красноречивых в целой Европе.
   Я не знаю, каковы они теперь, но во всяком случае я не позволю себе резко выразиться по этому поводу, боясь ошибиться.
   — Графиня, — сказал Сурикэ, еще раз почтительно кланяясь дамам, — мой долг предупредить вас о том, что значительная партия ирокезов едет почти вместе с нами чуть не от самой крепости Дюкен.
   — Что вы говорите? — воскликнула графиня с ужасом.
   — Это верно, но успокойтесь, если мы знаем об их близком присутствии, зато они и не подозревают о нашем; они едут на расстоянии нескольких выстрелов впереди нас.
   — Но если это так, то нам и бояться нечего?
   — Может быть, но эти краснокожие беспокоят меня, и я не понимаю их действий; я не могу догадаться, что они хотят, какова у них цель; они могут совершенно неожиданно повернуть назад, и тогда нам придется защищаться.
   — Ну что ж, мы будем защищаться, вы этого боитесь?
   — Конечно, потому что наша роль в борьбе будет худшая.
   — Каким образом?
   — По военной тактике, которая всегда строго соблюдается…
   — Что вы говорите?..
   — Я говорю, что роль защищающегося всегда хуже роли атакующего.
   — Это возможно, даже больше, это верно, если только вы так думаете, но мне кажется, что эти индейцы такие же путешественники, как мы, что они совсем ничего не знают о нас и, следовательно, не имеют ничего против нас, не забывайте, что с вами женщины, что вы клялись защищать их и, по возможности, избегать всяких стычек с краснокожими, которые будут попадаться на дороге до тех пор, пока вас не вынудят к этому, не правда ли?
   — Совершенно верно.
   — Итак, — сказала графиня, улыбаясь, — что вы теперь скажете?
   — Я скажу, — отвечал охотник, опуская голову, — что теперь, графиня, после сделанной вами чести отклонить меня от задуманного решения, я более прежнего считаю своим долгом немедленно атаковать ирокезов и уничтожить их всех, если только буду в силах.
   — Я не понимаю вас, дорогой друг.
   — Это так просто, графиня; если бы я имел дело с каким-нибудь другим племенем, я вступил бы с ним в переговоры и, может быть, избежал бы кровопролития.
   — Почему же теперь не попробовать сделать того же?
   — Я сделал бы, если бы и племя, и вождь были не те, что плывут впереди нас.
   — Значит, он ужасен, если так пугает вас? — спросила графиня с легкой иронической улыбкой.
   Но Сурикэ твердо выдержал этот меткий удар.
   — Этот вождь меня не пугает, графиня, — ответил он спокойно, — но это тот самый вождь — как ни тяжело мне это говорить, но вы сами вынуждаете, — который вторгся в Бельвю и убил ваших слуг, похитил м-ль де Прэль и ограбил ваш дом; это тот самый Нигамон, который был ранен и бежал, бросив все награбленное не только у вас, но и на других разоренных и сожженных им плантациях. Он наш смертельный враг, краснокожие не прощают никогда.
   Дамы побледнели от страха, Марта де Прэль тряслась, как лист во время бури. Наступило молчание. Сурикэ первый заговорил.
   — Но это еще не все, графиня, у этого человека есть какой-то тайный план, которого я не могу отгадать, с ним есть белый, как видно по следам.
   — Простите меня, если я оскорбила вас своими словами, вы так чистосердечны, преданны; я никогда не прощу себе, что позволила говорить так, если вы сами не простите меня, — добавила она с очаровательной улыбкой.
   — Мне не за что вас прощать, графиня, потому что все это говорилось в минуту увлечения, минута прошла, и вы сами пожалели о сказанном.
   — Это верно, и я очень счастлива, что вы поняли меня, итак, ваше намерение?..
   — Как только можно скорее атаковать Нигамона, графиня. Вы знаете, как жалко мне проливать кровь. Но в данном случае, я обязан оборонять ваше спокойствие и всех дам; если бы этот человек только подозревал, что вы так близко, он давно бы напал на нас и жестоко отомстил бы нам.
   — Это правда, мой друг, все попытки миролюбивых переговоров с этим человеком для нас — потерянное время, которым он воспользуется, чтобы нам же повредить.
   — Поэтому-то я спешу застичь его неожиданно.
   — Да, — вскричала нервно Марта, — убейте этого злодея, убейте его, Шарль!
   — Постараюсь, — отвечал он, смеясь, — если ему удастся бежать, это будет уже не моя вина.
   — Благодарю вас, теперь я спокойна.
   — Глупый ребенок, — сказала, улыбаясь, графиня и, обращаясь к Шарлю Лебо, добавила: — Какова же будет наша роль в этой кровавой трагедии, Шарль?
   — Позвольте мне еще одно слово сказать, графиня.
   — Говорите, дорогой друг.
   — Я хотел бы знать, сознаете ли вы теперь необходимость нападения?
   — Да, совершенно, и вполне разделяю ваше мнение, что нельзя терять времени.
   — Я могу теперь же действовать?
   — Когда угодно.
   — Это решено!
   — Но вы мне не ответили на вопрос, Шарль.
   — Я отвечу, что вам не придется принимать участия.
   — Это нетрудно.
   — Прежде всего вас нужно укрыть от всевозможных оскорблений.
   — Но как?
   — Есть два способа.
   — Первый?
   — Отвезти вас на тот остров, который вы видите.
   — Одних?
   — Избави Боже! Пятнадцать воинов из племени гуронов, под предводительством Эмервие и моего друга Мишеля Белюмера, будут при вас безотлучно.
   — Другой способ?
   — Он прост, графиня.
   — Я слушаю.
   — Остаться здесь.
   — Я предпочитаю второй, — сказала графиня.
   — И мы также, — повторили в один голос остальные дамы.
   — Хорошо, мадам, оставайтесь, если вы этого желаете.
   — Да, очень желаем…
   — Между тем остров…
   — Не говорите о нем, я ни за что на свете не соглашусь.
   — Почему?
   — Есть много причин.
   — Сделайте честь сказать мне хоть одну, графиня.
   — Вы непременно хотите?
   — Очень, графиня.
   — Прежде всего меня удивляет, что такой осторожный человек мог хоть на минуту допустить мысль о том, чтобы увезти нас на остров.
   — Но, мне кажется…
   — Вы ошиблись, вот и все.
   — Каким образом, графиня?
   — Очень просто.
   — Вы не говорите?
   — Нет, скажу.
   — Я слушаю.
   — Извольте; отправляя нас на остров, вы не подумали того, что неприятель может заметить нашу высадку туда, каким же образом вы хотите, чтобы пятнадцать человек, как бы смелы они не были, могли защитить нас, не имея возможности самим укрыться от выстрелов врага, особенно, если нападение будет с нескольких сторон разом; мало того, мы лишены будем помощи: вам неизвестно будет — атакованы мы или нет, наконец…
   — Достаточно, графиня, я вижу, что я неверно рассчитал…
   — Вы согласны?
   — Почему же нет? Совершенно! Вы предпочитаете наш лагерь?
   — Во сто раз!
   — Потому что?
   — Потому что здесь мы всегда будем иметь известие о вас через людей, которые останутся с нами и которым будет много легче защищаться… Им достаточно скрыться за деревьями, чтобы выдержать продолжительную атаку в ожидании помощи.
   — Вы тысячу раз правы, и я не могу возражать против ваших логических доказательств; я побежден.
   — В добрый час, ваша откровенность.
   — Каждый должен уметь сознавать свою ошибку.
   — Да, но очень немногие умеют это делать, подобно вам.
   — Тем хуже для них, графиня.
   — Когда же вы думаете атаковать ирокезов?
   — Сегодня же.
   — Так скоро?
   — Не забудьте, что 27 дней мы плывем борт о борт, я удивляюсь, как они до сих пор не догадались о нашем близком присутствии.
   — Как знать, быть может, они и знают!
   — Нам было бы известно это.
   — Действительно, это чудо! Итак, вы делаете нападение?
   — Непременно.
   — Сегодня ночью?
   — Да, графиня, мы выждем, когда месяц скроется, и отправимся в путь.
   — Да благословит вас Бог, добрый друг, мы будем молиться, чтобы не случилось с вами ничего дурного.
   — Да, мы будем молиться за вас, Шарль, — сказала Марта.
   — Благодарю вас, мадам, но будьте уверены, что мы победим.
   — Дай Бог, — сказала графиня, поднимая глаза к небу.
   Марта вышла в другую комнату проводить охотника, опустив при этом — нечаянно или умышленно, трудно сказать — занавеску дверей в ту комнату, где были остальные дамы, и осталась таким образом наедине с ним.
   — Итак, — сказала она, заметно взволнованная, — сегодня ночью, которая уже так близка, вы будете рисковать жизнью за нас.
   — Это мой долг, — ответил он коротко и просто.
   — Но если вас убьют?
   — Я умру на своем посту и буду жалеть только…
   — О чем?
   — Что не в состоянии буду больше защищать вас, Марта.
   — В самом деле, — спросила она под влиянием той эгоистической любви, которая думает о себе, — вам больше не о чем жалеть?
   — Не о чем; кроме вас, кому я нужен?
   — У вас много друзей, которых вы совсем не знаете, — с жаром добавила она.
   — Я догадываюсь, — сказал он, страстно смотря на нее.
   — Хотите вы мне доставить удовольствие?
   — Это было бы счастьем для меня, если бы только я мог это сделать.
   — Это нетрудно!
   — Обещайте мне исполнить мою просьбу.
   — Клянусь, потому что уверен, что вы не попросите ничего такого, чего я не должен делать.
   — В этом отношении вам нечего бояться.
   — Говорите, я даю слово все исполнить.
   — У меня есть только одна драгоценная вещь, которая, как уверяют, по наследству перешла от бабки к моей матери и от нее ко мне.
   — А, — сказал он, краснея, — какая же это вещь?
   — Она дорога только мне, для других — никакой цены не имеет.
   — Понятно, если она принадлежала вашей матери.
   — Это крест, который, как говорят, еще во время Крестовых походов был принесен из Палестины одним из моих предков.
   — А!
   — Да, частица настоящего креста врезана в середину его.
   И она подала ему античную золотую вещь в виде византийского креста. Шарль взял ее, с любопытством рассматривая.
   — Это дивная вещь, работа прелестная, — добавил он, возвращая ее девушке.
   Но она отодвинула его руку.
   — Возьмите эту святыню, она спасет вас.
   — Я не могу ее взять, это единственное воспоминание о вашей матери, которой вы даже не знали.
   — Да, и поэтому я так прошу вас взять ее и надеть на шею.
   — Но я не знаю…
   — Вы дали мне слово.
   — Да, но я не мог предвидеть.
   — Вы клялись.
   — Да.
   — Сдержите же вашу клятву.
   Шарль Лебо задумался, вдруг лицо его озарилось улыбкой.
   — Я слушаю вас, беру эту вещь, которая меня осчастливит, но с условием.
   — С условием? — с удивлением спросила она. — А если я откажусь?
   — Нет, вы не откажетесь, я в этом уверен.
   — Допустим; ваше условие?
   — Вот оно: моя бедная, обожавшая меня мать, умирая, дала мне обручальное кольцо; с этим кольцом я ни на минуту не расставался с тяжелого для меня дня смерти ее; возьмите его, умоляю вас, вы сделаете меня счастливейшим в мире.
   Молодая девушка радостно улыбнулась.
   — Я — не вы, — сказала она шаловливо, — я смело, без всякого ложного стыда, беру предлагаемое вами, оно заменит мне крест, который я имела честь предложить вам.
   Молодая девушка взяла кольцо и повесила его на шею, то же самое сделал Шарль Лебо с крестом.
   — Теперь, — весело заговорила она, — я покойна, с вами не случится ничего дурного во время экспедиции.
   Она грациозно поклонилась смущенному молодому человеку и, прыгнув, как выпущенная на волю лань, скрылась за дверью.
   Он остался совершенно ошеломленный, ничего не понимая.
   Затем, покачав головой, он задумчиво вышел.
   Все обаяние сцены, бывшей между молодыми людьми, состояло в том, что наивный и неисправимо застенчивый Шарль Лебо положительно ничего не понимал и не догадывался о настоящих чувствах Марты де Прэль.
   Ему и в голову не приходила мысль о том, что сделанный ими обмен дорогих вещей связывал их, делал женихом и невестой, он воображал в наивной простоте своей, что Марта де Прэль, давая ему дорогой как память матери крест, хотела выразить свою благодарность за оказанные им много раз услуги; что она, пользуясь предстоящими в эту ночь опасностями, хотела показать ему свое внимание и сочувствие. Он же, не желая оставаться в долгу у молодой девушки, предложил ей совершенно искренне и недолго думая обручальное кольцо матери, вещь, которая была для него дороже всего в мире.
   Что касается Марты де Прэль, мы уверены, что она отлично понимала все происходившее; она превосходно знала любимого ею человека и сознавала, как нужно было с ним действовать.
   Самые наивные и самые неопытные молодые девушки бывают так хитры в любви, что превосходят самых искусных кокеток.
   — Да, — бормотал сквозь зубы Шарль Лебо, идя к своим товарищам, — я положительно ошибся насчет Марты де Прэль; вижу теперь, что она вместо равнодушия чувствует ко мне большую симпатию; что за божественная девушка! О, если бы она могла полюбить меня! Но увы, напрасно я стараюсь ей понравиться!.. Она смотрит на меня, может быть, как на друга, не больше, — закончил он, глубоко вздыхая.
   Вот каков был наш герой; он не только не понимал женщин, но боялся их, что почти всегда бывает с людьми, жившими только в мужском обществе. Как бы умны и сильны они не были, они в присутствии женщины совершенно теряются, становятся тупыми и трусливыми.
   Женщины не ошибаются, предпочитая подобных людей всем остальным более смелым и твердым; женщины, прежде всего, хотят повелевать и протежировать; в этом и заключается тайна их предпочтения подобных людей, тайна, которой сильно удивляются все, не понимающие ее.
   Когда все еще озадаченный Шарль Лебо подошел к товарищам, было уже совершенно темно, обед был готов, но все ели крайне плохо, исключая самого Шарля Лебо, который ел с большим аппетитом, может быть, для подкрепления сил ввиду предстоящего столкновения с неприятелем, а может быть, и вследствие продолжительного разговора с Мартой де Прэль.
   Продолжая есть совершенно машинально, Шарль внимательно выслушивал донесения пионеров, разъезжавших по его приказанию по всем возможным направлениям.
   Донесения их были приятны; ирокезы по-прежнему не подозревали близости опасного присутствия канадцев и гуронов, не говоря уже об ужасных пионерах.
   Тем не менее ирокезы были крайне осторожны, боясь, чтобы не напал неожиданно неприятель в этой враждебной им стране; но они знали также, что война была объявлена и что большая часть населения мужского пола была на границе Луизианы, чтобы не допустить разбойничьих отрядов до грабежа пограничных плантаций.
   Ирокезы, вполне уверенные, что нападения с тыла быть не может, сосредоточили все свое внимание на том, чтобы следить за безопасностью лежащего перед ними пути.
   Сведения, сообщенные об ирокезах, были утешительны.
   Тотчас же после обеда дамы скромно удалились в палатку, чтобы не мешать приготовлению вождей к экспедиции.
   Сурикэ созвал всех вождей, объяснил им еще раз свои намерения, назначил каждому пост и посоветовал им лечь отдохнуть; до отъезда оставалось еще несколько часов.
   Краснокожие не заставили повторять последнего совета; через пять минут все крепко спали, до отъезда их оставалось еще три часа.
   Мысль о предстоящем сражении не нарушает спокойного сна дикарей, они всегда одинаково едят, спят и курят.
   Говоря откровенно, их мирная жизнь мало отличается от жизни в военное время, они только больше спят, предоставляя женам исполнять все домашние работы, которые они считают унизительными для себя, их дело заниматься охотой да воинственными подвигами.
   Убив дичь, индеец приносит ее жене, которая обязана подать ее уже приготовленной своему главе.
   Сурикэ сидел со своими друзьями у ночного огня, молча куря свой калюмэ и поджидая с нетерпением, искусно скрытым под индейской беспечностью, когда скроется луна и можно будет, наконец, отправиться.

ГЛАВА III. Нигамон думает, что ему удалось устроить выгодное предприятие

   Наконец луна исчезла за горизонтом.
   Небо было покрыто черными, тяжелыми тучами, предвещавшими близкую грозу.
   Было так темно, что нельзя было ничего рассмотреть в двух шагах перед собой.
   Это была та непроглядная темнота, про которую говорят: ни зги не видно.
   И нужно быть краснокожим или пионером, чтобы рискнуть идти в эту ночь по непроходимым девственным лесам.
   Им не нужен свет, чтобы найти себе дорогу куда угодно среди самой густой темноты.
   У этих людей, сроднившихся с жизнью в лугах и на высоких саваннах, пальцы заменяют глаза; чуть коснувшись ногой земли, они уже знают точно, где они и какова дорога; а там, где бессильна нога, оказывает ту же помощь рука.
   И кроме того, отправляясь на войну, они идут гуськом, один за другим, индейскими рядами: все затруднения пути падают на плечи первого, остальные идут смело по его следам. Еще до захода луны поднявшийся легкий ветер, усиливаясь с каждой минутой, превратился в сильный ураган, крупные капли дождя, падая на раскаленную за день солнцем землю, быстро высыхали.
   Ночь грозила быть ужасной.
   Все шансы в предстоящей экскурсии были на стороне индейцев; их численность, темнота, налетавший уже ураган, слепая уверенность ирокезов в их безопасности и полнейшее незнание готовящегося им так искусно обдуманного нападения значительно облегчали выполнение плана Шарля Лебо.
   Он разделил свое войско на шесть отрядов.
   Первый, состоящий из 15 избранных воинов под предводительством Мишеля Белюмера, должен был наблюдать за неприятелем и оберегать дом.
   Четыре следующих, содержащих каждый по 15 человек, должны были атаковать краснокожих разом с двух флангов.
   Мрачный же Взгляд должен был остаться в резерве и быть готовым явиться всюду, где только будут нуждаться в его помощи.
   Передовая эскадра была выслана навстречу врагу с целью обмануть его, сосредоточить на себе все его внимание для того, чтобы остальное войско, пользуясь этим, могло напасть на него с противоположной, ничем не защищенной стороны.
   Начальники отрядов, прибыв на место назначения, должны были дать Сурикэ условный сигнал; никто не имел права нападать раньше приказания главного вождя — приступ должен был начаться разом со всех сторон.
   Шарль Лебо особенно настоятельно требовал послушания в этом отношении, потому что от него зависел успех экспедиции.
   Все поклялись ему в беспрекословном повиновении.
   Охотник знал их и вполне верил их клятве.
   Условным сигналом был назначен крик лося.
   Когда все было решено и приготовлено, отряды один за другим стали отправляться к месту своего назначения.
   Проводив всех, кроме последнего отряда Мишеля Белюмера, Шарль Лебо еще раз дал строгое приказание своему другу быть настороже и, пожав горячо на прощанье его руку, поехал вслед за отплывшими воинами.
   Прежде чем продолжать, мы должны объяснить положение ирокезов и средства защиты, которыми они располагали в случае нападения.
   Нигамон, вождь ирокезов, с которым мы познакомились на первых страницах романа, был не только заклятый враг французов, доказывая это при каждом удобном случае, но дерзкий разбойник, больше — закоренелый бандит, не щадящий ни врага, ни друга и признающий одно только право — сильного. Одинаково ненавидя французов и англичан, он грабил и обирал их безжалостно, как только предоставлялась к тому возможность.
   Различие национальности для него не существовало: довольно быть белым, чтобы сделаться его злейшим врагом, которому он вечно будет мстить за смерть и скальпы своих братьев краснокожих.
   В то время как завязалась ожесточенная война французов с англичанами, унося тысячи жертв, Нигамон с удивительной для дикого ловкостью воспользовался отсутствием правительственных войск, чтобы нападать на колонистов, уничтожать их плантации, расхищать и поджигать их дома, захватывать мужчин, женщин и детей и, притащив за собой как триумф победы в свой лагерь, мучить их, терзать, скальпировать и даже жечь живыми, лишь бы только уничтожать как-нибудь это ненавистное ему племя, причинившее так много зла красной расе.
   Он набрал под свое покровительство пятьдесят таких же смелых, зверски жестоких, беспощадных разбойников, каким был сам.
   Собрав их на великий совет, он объявил им план действий.
   Ирокезы были в восторге от него и клялись идти за ним всюду.
   Переговорив с воинами и приготовившись к походу, Нигамон направился прежде всего к Виргинии как ближе лежащей на его пути.
   Эта колония была выбрана его друзьями.
   Нужно отдать справедливость удивительной ловкости Нигамона в выполнении задуманного плана.
   Он предварительно отправил несколько человек из своего отряда к колонистам, чтобы научиться их языку и подготовить путь вторжения.
   К несчастью, сведения, собранные шпионами, были печальны.
   Хотя регулярные войска и шли, но колонисты-земледельцы были настороже, они сформировали из себя правильные отряды взамен ушедших на поле битвы и, вооруженные с ног до головы, могли отразить всевозможное нападение, с какой бы стороны оно ни было.
   Расчет оказался верен, и ловко составленные комбинации вождя потерпели фиаско.
   Нигамон был взбешен тем, что так далеко проехал напрасно.
   Неужели и на этот раз с ним случится то же, что раньше бывало? Неужели, несмотря на все свои хитрости и уловки, он должен будет вернуться домой, ничего не сделав и не принеся с собою ни одного скальпа?
   Он не знал, какого демона призвать себе на помощь, как совершенно неожиданно, в ту минуту, когда он меньше всего на это рассчитывал, помог случай.
   Однажды утром, когда он собирался дать сигнал к отъезду обратно в Канаду, два пионера, по-видимому канадцы, пробрались в числе его воинов в лагерь и попросили позволения переговорить с вождем.
   Их отвели к Нигамону.
   Он подозрительно осмотрел их.
   Это были люди высокого роста, крепкого телосложения, с безобразными лицами, имеющие что-то ужасное и мрачное во всей своей наружности, одетые в костюмы охотников за бизонами и вооруженные с головы до пят: длинноствольные ружья, топоры, пистолеты — все было при них.
   — Кто вы и что вам нужно? — резко спросил их Нигамон.
   — Охотники за бизонами, — ответил старший. Одному из них едва исполнилось 22 года, тогда как старшему, отвечавшему за себя и за товарища, было уже около сорока.