Страница:
Две недели прошло после нападения ирокезов, так дурно для них кончившегося.
М-ль де Прэль почти совершенно оправилась от ужасного потрясения; доктор объявил, что молодая девушка выздоравливает, что никакой опасности нет, что у нее осталась только слабость, которая скоро пройдет благодаря предписанному ей укрепляющему режиму.
Доктор Жильбер, простившись с больною и со всем семейством Меренвиль, возвратился в Квебек, объявив, что ему незачем больше ездить в Бельвю.
Во время болезни молодой девушки Сурикэ, во избежание нового нападения, окружил дом бдительной стражей; двери и окна были приведены в такое состояние, что могли бы устоять против топора и даже огня; для окончательного успокоения дам Сурикэ поместил постоянный караул из охотников и милиционеров в небольшом домике, находящемся на расстоянии пистолетного выстрела от жилища. Охотники наблюдали за окрестностями, между тем как милиционеры делали ночью беспрестанные обходы; кроме того, с дюжину преданных и храбрых слуг спали с оружием в головах и были готовы стрелять при первом поданном знаке. Но ирокезы потерпели такое сильное поражение, что, казалось, забыли даже дорогу в Бельвю: не было обнаружено никакого подозрительного следа.
Сурикэ, вполне успокоенный, простился с г-ном Меренвилем и отправился к главнокомандующему, призывавшему его в Квебек. Напомнив своим друзьям, охотникам и милиционерам о необходимости крайней бдительности, молодой человек сел в свою пирогу и пустил ее по течению.
Было несколько позже полудня, когда охотник прибыл в отель главнокомандующего; доверенный слуга Монкальма, знавший молодого человека, встретил его как друга дома и попросил подождать минуту, так как г-н маркиз был занят важным разговором с г-ном Водрейлем, генерал-губернатором колонии.
Охотник отвечал, что подождет, и просил не заботиться о нем; он сел, поставил ружье между ног и зажег свою трубочку.
Слуга попросил извинения, что не останется с ним — он был очень занят, — и, поклонившись, ушел.
Оставшись наедине, молодой человек предался своим мыслям; но вдруг он вздрогнул и быстро поднял голову; вероятно, дверь отворилась, и сквозь портьеру донесся разговор из соседней комнаты.
Это был голос Монкальма, который говорил громко и, по-видимому, сильно сердился.
— Согласитесь сами, милостивый государь, — говорил генерал, — что это непростительная небрежность.
— Я не спорю с вами, и мне это так же прискорбно, как вам, — отвечал не так громко Водрейль, голос которого Шарль узнал, — никто не хочет повиноваться: г-н Биго, интендант Канады, всемогущий. Варен, его помощник Брекар, флотский контролер, и все смотрители магазинов — мошенники.
— Что делать? Англичане грозят нам серьезной войной, у нас нет ничего — ни провианта, ни запасов, ни снарядов.
— К несчастью, это правда, крадут и тащат среди белого дня, так все уверены в безнаказанности.
— Но все же, мне кажется…
— Я испытал все средства; я посылал рапорт за рапортом и высказывал в них всю правду.
— Ну и что же?
— Мне ответили, что мои жалобы смешны, что там известно гораздо лучше, чем мне, в каком положении дела; мне сказали, что все обстоит благополучно, и я враг г-на Биго и его чиновников.
— Это вам написал военный министр?
— Да, и его письмо сопровождалось грозным посланием от маркизы Помпадур.
— Ох, уж эти королевские фаворитки! Ну, так как помочь здесь нельзя, оставим это; посмотрим, что можно сделать в другом отношении.
— Трудно будет сделать что-нибудь.
— Между тем это необходимо; я, как вам известно, недавно приехал из Франции, и страна мне совершенно неизвестна; военный министр сказал мне, что вы доставите мне все необходимые карты, без которых я не могу обойтись
— Подобных карт никогда не существовало.
— Как?.. Министр?..
— Был обманут и в этом, как во всем остальном; он приказал, г-н Биго отвечал, что не имеет денег на бесполезные расходы и королевские войска не нуждаются в картах в стране почти пустынной.
— Негодяй! Как же нам защищаться без карт?
— Еще раз повторяю вам, генерал, все идет так в этой несчастной стране.
Шарль услыхал шаги.
— Вы уходите? — спросил генерал.
— Что же мне остается делать здесь? Может быть, я буду вам более полезен издали, чем вблизи. Какая польза горевать; это нас не подвинет ни на шаг вперед.
Портьера приподнялась, и в дверях показался г-н Водрейль.
— Вы правы, мы попусту теряем время, — отвечал г-н Монкальм, не выходя из комнаты.
— А! — воскликнул с удивлением губернатор. — В нашем составе нас было трое.
— Что там еще такое? — спросил генерал, появляясь.
— Взгляните сюда, — сказал г-н Водрейль, указывая рукой на охотника.
— А! Это Шарль Лебо, — сказал генерал, улыбаясь. — Здравствуйте, друг мой, вы слышали?..
— Только конец вашего разговора, генерал.
— Черт возьми! — вскричал Водрейль. — И этого достаточно.
Шарль улыбнулся:
— Если вам угодно будет вспомнить, что я больше года был секретарем г-на Дореля, честнейшего из людей, которых я знаю, если вы припомните также, что мне уже давно известно все сказанное сейчас в соседней комнате и что я никогда ни единым словом не проговорился об этом…
— Это правда, — заметил губернатор, — г-н Дорель вполне доверял вам, и часто мы с ним говорили совершенно откровенно в вашем присутствии.
— Часто даже говорилось гораздо больше, чем было сказано сегодня.
— В таком случае, я обладаю особенной способностью забывать тотчас все слышанное, если оно не касается меня.
— В таком случае, вы человек умный и, кроме того, преданный и надежный.
— Предоставляю судить об этом г-ну Дорелю.
— Извините меня, г-н Лебо; я виноват и охотно признаюсь в этом, не сердитесь на меня, прошу вас; наше положение так затруднительно, что мы теряем веру в людей, а по временам и в самих себя, — прибавил он со смехом.
Пожав руку молодому человеку и простясь с генералом, губернатор ушел.
— Итак, вы слышали? — сказал генерал, переходя в гостиную и тщательно запирая дверь.
— Почти все, — отвечал Шарль.
— Что вы скажете на это?
— Печально…
— Счастье, что нас не слыхал никто, кроме вас.
— Конечно.
— Что меня печалит в данном случае, это не недостаток денег, оружия и солдат — в крайности, можно бы достать все это, — но меня приводит в отчаяние…
— Что же такое, генерал? — живо перебил его молодой человек.
— Недостаток карт, друг мой; я здесь чужой, страна неизвестна мне, как же я буду вести войну без этих проклятых карт? Меня уверяли, что я найду их здесь, а вы слышали, что сказал г-н Водрейль; он, без сомнения, личность, но его слабость губит нас. К несчастью, его неспособность повлечет за собой ужасную катастрофу; он не такой человек, какой нам нужен в настоящих обстоятельствах; я бы предпочел умного плута; с ним была бы возможность столковаться, но де Водрейль!.. Это дурак, который всего боится, которого громко сказанное слово приводит в дрожь, который хочет всем угодить и наживает себе только врагов! Дурак, имеющий лучшие намерения… О, если бы мне только достать карты! — воскликнул он, ударяя кулаком по столу. — Мы были бы в состоянии защищаться, а в случае неудачи могли бы, по крайней мере, наглядно представить наше положение.
— О, генерал! Неужели и вы отчаиваетесь? Наступило краткое молчание, голова генерала склонилась на грудь.
— Вы посылали за мной? — заговорил молодой человек.
— Да, это правда, друг мой, я думал… предполагал, что за недостатком этих несчастных карт…
— Я мог бы дать вам указания.
— Именно так.
— Но как бы точны ни были указания…
— Они не могут заменить карт, не так ли?
— Да, на безрыбье и рак рыба, — с грустной улыбкой отвечал генерал.
— Не печальтесь более, генерал, покушаем и рыбки.
— Как это? — воскликнул, вздрогнув, генерал.
— Да, — смеясь, отвечал Шарль.
— Вы не стали бы обманывать меня, это было бы слишком тяжело.
— О, генерал, как вы могли подумать!
— Извините меня, друг мой, но у меня голова идет кругом в эту минуту. Скажите откровенно, у вас есть карты?
— Да, генерал, у меня есть карты…
— Восемь или, может быть, десять? Но нечего делать, надо довольствоваться тем, что есть. У вас их, вероятно, столько…
— Нет, генерал.
— Меньше того?
— У меня больше двухсот.
— Вы не обманываете меня! — воскликнул Монкальм в восторге. — Во всяком случае, я спасен!
— Надеюсь, генерал. Я пришел к вам, чтобы предложить свои карты. Вероятно, у меня было предчувствие.
— Где вы их достали?
— Достать их было не трудно, мне стоило только сделать их.
— Как? Двести карт!
— Еще больше…
— Расскажите же мне, как вы их сделали, это должно быть любопытно.
— Напротив, совершенно просто.
— Все равно расскажите.
— Як вашим услугам.
— Говорите, я слушаю.
— Когда я уехал из Квебека после своей дуэли с г-ном де Витре…
— С негодяем, не стоит о нем вспоминать.
— Сначала мне трудно было свыкнуться с жизнью в пустыне; я не знал, куда девать время, и подумал, что, может быть, будет полезно заняться топографией и гидрографией страны. Я приобрел все необходимое для составления планов; мой товарищ Белюмер смеялся, глядя на мою работу; он думал, что я сошел с ума, так как он сам не понимал ничего в этом деле.
— Весьма естественно, — перебил генерал, улыбаясь.
— Впоследствии, сделавшись охотником, я продолжил начатый труд, находя его полезным.
— Конечно, и доказательство вам налицо!
— Таким образом, я снял всю Луизиану, всю Канаду, почти всю колонию Нью-Йорк; я обозначил все реки и речки, пруды и озера — большие и малые; меня не останавливали ни трудности, ни даже насмешки моего прекрасного друга Белюмера, который считал меня жертвой помешательства, и действительно, у меня был один пункт помешательства — желание оказать услугу своей родине. Вы видите, что я не терял времени в изгнании; без сомнения, позднее будут карты гораздо лучше моих, но чтобы они могли быть точнее, э этом я сомневаюсь.
— Ваш поступок достоин похвалы, друг мой, вы оказали большую услугу нашему отечеству, вы отомстили за незаслуженное изгнание, одарив Францию добросовестным и неоспоримо полезным трудом.
— Благодарю вас, генерал, эти слова, сказанные вами, вознаграждают меня за все мои труды.
— Когда вы доставите мне карты?
— Когда вам будет угодно.
— В таком случае я желал бы получить их сейчас.
— Извольте, я схожу за ними, — сказал Шарль, вставая.
— Куда же вы?
— К себе, я живу в десяти шагах отсюда, у моего друга Белюмера.
— Хорошо! И я пойду с вами.
— Как вам будет угодно.
— Пока они не в моих руках, я не спокоен.
— Чего же вы боитесь? — смеясь, спросил Шарль.
— Право, не знаю; боюсь, чтобы они каким-нибудь волшебством не превратились в сухие листья.
Молодой человек засмеялся.
— Вы, вероятно, считаете это ребячеством с моей стороны? Но всю свою жизнь я был таков, еще ребенком я требовал немедленно ту вещь, которую желал получить.
— Если так, то я не стану противоречить вам, пойдем те вместе, отсюда всего несколько шагов.
— Тем скорее достигнем цели, — отвечал генерал, взяв шляпу и надев плащ.
Они вышли, к великому удивлению генеральского камердинера, не верившего собственным глазам.
До квартиры Белюмера было всего минут пять ходьбы, как и сказал Шарль. Старый охотник удивился еще более, чем слуга генерала, увидав Монкальма, входившего в его скромное жилище.
Генерал поздоровался с ним, улыбаясь, и прошел за Шарлем в его комнату, прилично меблированную и содержащуюся в полном порядке, благодаря заботам старого охотника, вернувшегося с некоторого времени к семейному очагу. Сурикэ, не нуждаясь в нем, отпустил его, но было условлено, что по первому призыву своего друга Белюмер вернется к нему.
Шарль поставил стол и кресло у камина; усадив генерала, он открыл стенной шкаф, вынул оттуда большую папку и положил ее на стол, говоря:
— Взгляните, генерал.
Монкальм, не дожидаясь приглашения, уже принялся за дело.
Старый охотник не понимал ничего из происходившего, он часто смеялся над ни на что не похожими рисунками друга, и вдруг теперь генерал рассматривал эти рисунки с самым сосредоточенным вниманием.
Иногда даже у Монкальма вырывались выражения вроде:
— Отлично, превосходно… ничто не упущено из виду; это совершенство, можно найти дорогу, закрыв глаза… снимок Верхнего озера очень искусно сделан и т.п.
Это продолжалось почти весь день; было не двести, но двести пятьдесят две карты, и все, с первой до последней, сделаны одинаково тщательно; это был истинно гигантский труд, великолепное произведение, работа, выполненная не только терпеливо, но добросовестно и изящно.
Белюмер совершенно растерялся; наконец он понял, как ошибался; он видел, что работа, которую он считал пунктом помешательства, оказалась вещью полезной, даже необходимой генералу, который несколько раз высказывал это и благодарил Шарля Лебо за великолепный подарок.
Старый охотник, спотыкаясь на ступенях лестницы, спустился вниз к своей хозяйке не только для того, чтобы сообщить ей о визите генерала к своему жильцу, но главным образом, чтобы передать, как гость восхищался рисунками, которые он считал такими безобразными.
Оставшись наедине с молодым человеком, генерал поднял голову и, отодвинув немного кресло, сказал:
— Потолкуем теперь, мой друг.
— Это большая честь для меня, вы, вероятно, желаете, чтобы я объяснил вам некоторые планы, которые кажутся вам недостаточно ясными; я вполне к вашим услугам и готов исполнить всякое ваше желание.
Монкальм улыбнулся.
— Вы умный молодой человек, дорогой г-н Лебо, разговор с вами — удовольствие, вы схватываете мысль на полуслове.
— Хотя мне и очень приятно слышать от вас подобную любезность, генерал, но, право, я вовсе не понимаю, на что вы намекаете.
— Ну вот! Вы делаете мне подарок, достойный королевской особы, и не назначаете за него никакой цены. Конечно, я недостаточно богат, чтобы заплатить вам как следует, но вы поймете меня: оставаясь вам обязанным, я не хочу оставаться вашим должником и желаю всегда быть вашим искреннейшим другом.
— О, генерал, зачем вы говорите о деньгах? Разве я купец в ваших глазах? Вы глубоко огорчаете меня, а я так радовался, что эти несколько листов бумаги, полезные для вас — но имеющие мало цены для меня, — помогут мне вывести вас из затруднения!
— Я не намеревался платить вам деньги! Если я оскорбил вас, то сожалею об этом; это случилось не преднамеренно. Но вы ужасный человек, — прибавил он, улыбаясь, — когда говоришь с вами, надо выражаться прямо и не допускать никаких намеков из боязни не быть понятым.
Молодой человек тонко улыбнулся.
— А! Значит, я прав.
— Может быть.
— Так слушайте меня.
— Слушаю, генерал.
— Я самое влиятельное лицо в колонии, я принужден сказать вам это сам, но вы желали этого.
— Вы сказали только совершенную истину, генерал.
— Положим; при подобных обстоятельствах я могу сделать все или почти все.
— Это правда.
— Конечно, это касается всего хорошего.
— О, генерал.
— Это относилось не к вам, вы сами знаете; я говорю о некоторых людях, известных и мне, и вам: им, если Бог продлит дни мои, придется за многое ответить, вспомните мое слово…
— Поступив так, вы спасете колонию…
— Я знаю это. Но теперь дело не в этих людях, оставим их пока в стороне и вернемся к нашему разговору. При всей вашей рассеянности, забывчивости и беспечности, вы — человек, и, в глубине вашего сердца, быть может, неведомо для вас, скрывается уязвленное место вашего панциря, не так ли?
— Я такой же человек, как и другие, ведь у каждого из нас есть слабая сторона, коснувшись которой можно забрать нас в руки и управлять нами.
— Вот отлично! Так говорят откровенные и мужественные люди! Мы, кажется, скоро столкуемся.
— Думаю, что да. Вы угадываете или, скорее, понимаете все.
— Потому, что я много страдал, а опытность приобретается не легко.
— Да, и я уже отчасти испытал это, — сказал молодой человек, подавляя вздох.
— Просите у меня чего хотите в известном вам деле, и, даю вам честное слово дворянина и главнокомандующего, что по окончании войны я сделаю все, что вы у меня попросите, как бы трудно это ни было и каковы бы ни были последствия.
— Мне нечего просить у вас, генерал…
— Как, после всего вы отказываетесь от моих услуг! — воскликнул генерал, хмурясь. — Я не ожидал от вас подобного ответа.
— Вы ошибаетесь, клянусь вам. Вы, по своей обычной живости, прервали меня на полуслове.
— То есть как?
— То есть я хотел вам сказать следующее: мне нечего просить у вас в настоящую минуту, но я предвижу время, и, может быть, оно ближе, чем я предполагаю, когда мне нужен будет могущественный друг, на которого я мог бы вполне положиться. Вот что я хотел сказать вам, когда вы перебили меня.
— В таком случае дело совершенно меняется. Когда настанет время, о котором вы говорите, приходите прямо ко мне: помните, что я дал вам слово.
— Я сохраню это дорогое воспоминание.
— Вы увидите, как я сумею сдержать свое обещание.
— Я нисколько не сомневаюсь в этом, будьте уверены.
— Благодарю вас. Теперь эти карты моя собственность?
— Полная и неотъемлемая, — улыбаясь, отвечал молодой человек.
— Мне хотелось бы поскорее доставить их в отель; если бы прошел мимо какой-нибудь солдат, я бы взвалил ему на плечи папку; но, как нарочно, когда нужны эти дураки, их и не видать!
— О, об этом не беспокойтесь, я отнесу карты за вами.
— Нет, это было бы неловко.
— Не забывайте, что я простой охотник.
— Правда, но, вместе с тем, парижский адвокат.
— Неужели вы думаете, что там еще помнят меня?
— Кто знает, друг мой? Что касается меня, то, слушая вас, я совершенно забываю, что вы охотник; ваша одежда дикаря кажется мне маскарадным костюмом; я никак не могу серьезно увериться; вы для меня будете всегда светским человеком, несколько озлобленным, может быть, но простым охотником — никогда!
В эту минуту вошел Белюмер.
— Вот, генерал, если бы вы видели Сурикэ в пустыне, то вы признали бы его искусство в охоте, — сказал канадец.
— Ну, хорошо, верю, старый ворчун, — смеясь, отвечал генерал.
— Да нечего верить, генерал, вы походите, поспросите у ирокезов и англичан, которых он убил, увидите, что скажут о нем.
Оба слушателя захохотали при этой оригинальной выходке старого охотника.
— Согласен с тобой, старина, — сказал генерал, все еще не переставая смеяться, — а теперь возьми-ка этот-портфель и снеси его ко мне.
— Я нарочно взошел наверх, генерал. В самом деле эти картины так хороши? Вот смех! А я все думал, что они годны только на подтопку.
— Не удивляюсь. Ну, ты готов?
— Сию минуту.
— Пойдем, — сказал Монкальм.
Они вышли из дома и через несколько минут были в квартире главнокомандующего. Старый охотник поклонился и направился к двери.
— Постой, — сказал генерал, — вот тебе. — И он положил в руку старика десяток золотых.
— Гм! — сказал охотник. — Но мне было бы лучше, если бы вы мне пожали руку.
— Ты прав, таких людей, как ты, нельзя благодарить деньгами. Ну, я пожму тебе руку, а золото оставь себе.
— Благодарю вас, генерал, — отвечал старик, тронутый. — Если вам понадобится человек, который был бы готов за вас в огонь и в воду, вспомните обо мне!
Он вышел счастливый: выиграв главный выигрыш в лотерее, он не мог бы быть довольнее, чем теперь.
— Ивон, — сказал генерал слуге, — меня нет дома ни для кого, кроме г-на Леви; г-н Лебо будет обедать у меня; поставь прибор для него.
— Слушаю.
— И еще заметь себе: я принимаю всех бродяг, охотников, праздоношатающихся, когда бы они ни приходили, днем или ночью, сплю ли я, занят ли с кем, все равно — я всегда готов видеться с ними. Так слышишь же?
— Ваше сиятельство уже раз приказывали мне это, и я не забуду; ваше сиятельство изволите знать, как я стараюсь угодить вам.
— Я знаю, что ты верно служишь мне много лет, и вполне доверяю; но забыть может всякий, при теперешних обстоятельствах рассеянность или ошибка могут иметь важные последствия.
— Вашему сиятельству не придется сердиться на меня.
— Надеюсь. Теперь ступай. Слуга поклонился и вышел.
— Мне необходимо было отдать это приказание, — сказал генерал, оставшись наедине с Шарлем Лебо. — Главнокомандующий все должен видеть сам, особенно когда он такой новичок в стране, как я, и когда ему надо столько узнать.
— Я вполне разделяю ваше мнение, особенно в таком случае, когда не на кого положиться.
— Прибавьте еще: когда все окружающие относятся враждебно; но к черту все это, не стоит горевать! — прибавил он, смеясь. — Я вам скажу теперь, почему я так настаивал, чтобы вы остались при мне.
— Вы знаете, генерал, что я вполне предан вам.
— Ах, Боже мой! Число моих друзей не так велико, чтобы я мог ошибиться или забыть одного из них, следовательно…
В эту минуту дверь отворилась, и камердинер доложил:
— Шевалье Леви.
Монкальм быстро встал и ласково протянул руку вошедшему офицеру.
— Вы отобедаете со мной, не правда ли? — спросил он.
— Конечно, генерал, нам надо серьезно поговорить.
— Отлично; я только что собирался сам сказать вам это.
— Да, как нельзя больше.
— Ивон, подавай кушать.
— Следовательно, по редкой случайности, мой приход кстати…
— Пожалуйте в столовую, ваше сиятельство, кушанье подано, — отвечал Ивон, кланяясь.
Когда у генерала бывали деловые обеды, как он называл их, то даже его адъютанты обедали отдельно; все слуги удалялись из столовой, и прислуживал только Ивон, от которого у генерала не было секретов; это не мешало обеду быть превосходным и утонченным; генерал был известный гастроном.
Обед начался; у всех троих собеседников был прекрасный аппетит, и несколько минут прошло в совершенном молчании, так как все проголодались.
Мы воспользуемся этим временем, чтобы познакомиться с шевалье Леви, который играет некоторую роль в этом рассказе.
Франсуа Гастон, шевалье Леви, впоследствии французский маршал и граф Леви, родился в Аяке, в Норбонском округе, 20 августа 1719 г.; в 1735 году, шестнадцати лет от роду, он вступил прапорщиком во флот, в 1737 был произведен в полковники, а в 1756 — в бригадиры. При его отправлении в Канаду, куда его просил прислать Монкальм, весьма желавший иметь его близ себя, главнокомандующий писал про него в депеше к военному министру: «Шевалье Леви выдающийся офицер; он много знает, он решителен, неутомим, храбр и опытен».
Потомство оценило эту заслуженную похвалу.
В это время шевалье Леви было сорок лет, но на вид он казался гораздо моложе; он был роста выше среднего и прекрасно сложен; во всех его движениях сказывалось необыкновенное изящество; черты лица его были мужественны, тонки, но определенны; глаза горели, и во всей фигуре виделась воинственность безо всякой аффектации.
Это был вполне солдат, в таком смысле, как это слово понималось в среде современного дворянства: т.е. человек, на которого даже убийственная гарнизонная жизнь не имела влияния; такие люди всегда оставались людьми лучшего общества; чванство и самохвальство были чужды им; мундир не довлел на них, в салоне они не переставали быть на своем месте.
Ореол славы, окружавший Монкальма, ослепил нас вначале, и мы забыли напомнить в кратких словах его биографию; постараемся исправить эту ошибку, за которую читатель не мог бы извинить нас.
Луи Жозеф де Монкальм Гозон, маркиз Сент-Веран, барон де Габрик, родился в 1712 году, в замке Кандик, близ Нима; он принадлежал к одному из знатнейших семейств Руэрга.
Он получил блестящее воспитание и приобрел серьезные знания в науках и языках: он был одарен необыкновенной памятью и сохранил любовь к наукам и в военном звании.
Тринадцати лет Монкальм вступил в полк Эно, в котором отец его был подполковником. Его военная карьера
была блестящей; он получил несколько ран и при отъезде в Канаду был произведен в генералы. В 1758 году, получив этот чин, он вскоре стал кавалером ордена св. Людовика.
По прошествии нескольких минут, прежде чем разговор завязался окончательно, гости начали обмениваться незначащими фразами; шевалье Леви познакомился с Шарлем Лебо вскоре после своего приезда в Новую Францию; он искренне уважал молодого человека и поэтому не остерегался его; генерал Леви находил вполне естественным присутствие молодого охотника за столом главнокомандующего; он знал привычку Монкальма приглашать к обеду искателей приключений, которых он уважал; таким образом эти люди переставали стесняться, в большинстве случаев ему удавалось заставить их разговориться, и он получал от них сведения, которых они не сообщили бы ему при более натянутой обстановке. На этот раз цель главнокомандующего была совершенно иная.
— Мне говорили, генерал, — сказал Леви, протягивая свой стакан Ивону, — что г-н Водрейль, наш губернатор, долго пробыл у вас сегодня.
— Вас не обманули, он пробыл у меня больше двух часов.
— Что вы думаете об этом визите?
Монкальм тонко улыбнулся и отвечал, барабаня вилкой марш на своей тарелке:
— То же самое, что и вы.
— Это весьма вероятно, — сказал бригадир, улыбаясь, — но я был бы весьма рад, если бы вы высказались с вашей обычной прямотою и откровенно признались, какое впечатление вы вынесли из этого продолжительного разговора.
М-ль де Прэль почти совершенно оправилась от ужасного потрясения; доктор объявил, что молодая девушка выздоравливает, что никакой опасности нет, что у нее осталась только слабость, которая скоро пройдет благодаря предписанному ей укрепляющему режиму.
Доктор Жильбер, простившись с больною и со всем семейством Меренвиль, возвратился в Квебек, объявив, что ему незачем больше ездить в Бельвю.
Во время болезни молодой девушки Сурикэ, во избежание нового нападения, окружил дом бдительной стражей; двери и окна были приведены в такое состояние, что могли бы устоять против топора и даже огня; для окончательного успокоения дам Сурикэ поместил постоянный караул из охотников и милиционеров в небольшом домике, находящемся на расстоянии пистолетного выстрела от жилища. Охотники наблюдали за окрестностями, между тем как милиционеры делали ночью беспрестанные обходы; кроме того, с дюжину преданных и храбрых слуг спали с оружием в головах и были готовы стрелять при первом поданном знаке. Но ирокезы потерпели такое сильное поражение, что, казалось, забыли даже дорогу в Бельвю: не было обнаружено никакого подозрительного следа.
Сурикэ, вполне успокоенный, простился с г-ном Меренвилем и отправился к главнокомандующему, призывавшему его в Квебек. Напомнив своим друзьям, охотникам и милиционерам о необходимости крайней бдительности, молодой человек сел в свою пирогу и пустил ее по течению.
Было несколько позже полудня, когда охотник прибыл в отель главнокомандующего; доверенный слуга Монкальма, знавший молодого человека, встретил его как друга дома и попросил подождать минуту, так как г-н маркиз был занят важным разговором с г-ном Водрейлем, генерал-губернатором колонии.
Охотник отвечал, что подождет, и просил не заботиться о нем; он сел, поставил ружье между ног и зажег свою трубочку.
Слуга попросил извинения, что не останется с ним — он был очень занят, — и, поклонившись, ушел.
Оставшись наедине, молодой человек предался своим мыслям; но вдруг он вздрогнул и быстро поднял голову; вероятно, дверь отворилась, и сквозь портьеру донесся разговор из соседней комнаты.
Это был голос Монкальма, который говорил громко и, по-видимому, сильно сердился.
— Согласитесь сами, милостивый государь, — говорил генерал, — что это непростительная небрежность.
— Я не спорю с вами, и мне это так же прискорбно, как вам, — отвечал не так громко Водрейль, голос которого Шарль узнал, — никто не хочет повиноваться: г-н Биго, интендант Канады, всемогущий. Варен, его помощник Брекар, флотский контролер, и все смотрители магазинов — мошенники.
— Что делать? Англичане грозят нам серьезной войной, у нас нет ничего — ни провианта, ни запасов, ни снарядов.
— К несчастью, это правда, крадут и тащат среди белого дня, так все уверены в безнаказанности.
— Но все же, мне кажется…
— Я испытал все средства; я посылал рапорт за рапортом и высказывал в них всю правду.
— Ну и что же?
— Мне ответили, что мои жалобы смешны, что там известно гораздо лучше, чем мне, в каком положении дела; мне сказали, что все обстоит благополучно, и я враг г-на Биго и его чиновников.
— Это вам написал военный министр?
— Да, и его письмо сопровождалось грозным посланием от маркизы Помпадур.
— Ох, уж эти королевские фаворитки! Ну, так как помочь здесь нельзя, оставим это; посмотрим, что можно сделать в другом отношении.
— Трудно будет сделать что-нибудь.
— Между тем это необходимо; я, как вам известно, недавно приехал из Франции, и страна мне совершенно неизвестна; военный министр сказал мне, что вы доставите мне все необходимые карты, без которых я не могу обойтись
— Подобных карт никогда не существовало.
— Как?.. Министр?..
— Был обманут и в этом, как во всем остальном; он приказал, г-н Биго отвечал, что не имеет денег на бесполезные расходы и королевские войска не нуждаются в картах в стране почти пустынной.
— Негодяй! Как же нам защищаться без карт?
— Еще раз повторяю вам, генерал, все идет так в этой несчастной стране.
Шарль услыхал шаги.
— Вы уходите? — спросил генерал.
— Что же мне остается делать здесь? Может быть, я буду вам более полезен издали, чем вблизи. Какая польза горевать; это нас не подвинет ни на шаг вперед.
Портьера приподнялась, и в дверях показался г-н Водрейль.
— Вы правы, мы попусту теряем время, — отвечал г-н Монкальм, не выходя из комнаты.
— А! — воскликнул с удивлением губернатор. — В нашем составе нас было трое.
— Что там еще такое? — спросил генерал, появляясь.
— Взгляните сюда, — сказал г-н Водрейль, указывая рукой на охотника.
— А! Это Шарль Лебо, — сказал генерал, улыбаясь. — Здравствуйте, друг мой, вы слышали?..
— Только конец вашего разговора, генерал.
— Черт возьми! — вскричал Водрейль. — И этого достаточно.
Шарль улыбнулся:
— Если вам угодно будет вспомнить, что я больше года был секретарем г-на Дореля, честнейшего из людей, которых я знаю, если вы припомните также, что мне уже давно известно все сказанное сейчас в соседней комнате и что я никогда ни единым словом не проговорился об этом…
— Это правда, — заметил губернатор, — г-н Дорель вполне доверял вам, и часто мы с ним говорили совершенно откровенно в вашем присутствии.
— Часто даже говорилось гораздо больше, чем было сказано сегодня.
— В таком случае, я обладаю особенной способностью забывать тотчас все слышанное, если оно не касается меня.
— В таком случае, вы человек умный и, кроме того, преданный и надежный.
— Предоставляю судить об этом г-ну Дорелю.
— Извините меня, г-н Лебо; я виноват и охотно признаюсь в этом, не сердитесь на меня, прошу вас; наше положение так затруднительно, что мы теряем веру в людей, а по временам и в самих себя, — прибавил он со смехом.
Пожав руку молодому человеку и простясь с генералом, губернатор ушел.
— Итак, вы слышали? — сказал генерал, переходя в гостиную и тщательно запирая дверь.
— Почти все, — отвечал Шарль.
— Что вы скажете на это?
— Печально…
— Счастье, что нас не слыхал никто, кроме вас.
— Конечно.
— Что меня печалит в данном случае, это не недостаток денег, оружия и солдат — в крайности, можно бы достать все это, — но меня приводит в отчаяние…
— Что же такое, генерал? — живо перебил его молодой человек.
— Недостаток карт, друг мой; я здесь чужой, страна неизвестна мне, как же я буду вести войну без этих проклятых карт? Меня уверяли, что я найду их здесь, а вы слышали, что сказал г-н Водрейль; он, без сомнения, личность, но его слабость губит нас. К несчастью, его неспособность повлечет за собой ужасную катастрофу; он не такой человек, какой нам нужен в настоящих обстоятельствах; я бы предпочел умного плута; с ним была бы возможность столковаться, но де Водрейль!.. Это дурак, который всего боится, которого громко сказанное слово приводит в дрожь, который хочет всем угодить и наживает себе только врагов! Дурак, имеющий лучшие намерения… О, если бы мне только достать карты! — воскликнул он, ударяя кулаком по столу. — Мы были бы в состоянии защищаться, а в случае неудачи могли бы, по крайней мере, наглядно представить наше положение.
— О, генерал! Неужели и вы отчаиваетесь? Наступило краткое молчание, голова генерала склонилась на грудь.
— Вы посылали за мной? — заговорил молодой человек.
— Да, это правда, друг мой, я думал… предполагал, что за недостатком этих несчастных карт…
— Я мог бы дать вам указания.
— Именно так.
— Но как бы точны ни были указания…
— Они не могут заменить карт, не так ли?
— Да, на безрыбье и рак рыба, — с грустной улыбкой отвечал генерал.
— Не печальтесь более, генерал, покушаем и рыбки.
— Как это? — воскликнул, вздрогнув, генерал.
— Да, — смеясь, отвечал Шарль.
— Вы не стали бы обманывать меня, это было бы слишком тяжело.
— О, генерал, как вы могли подумать!
— Извините меня, друг мой, но у меня голова идет кругом в эту минуту. Скажите откровенно, у вас есть карты?
— Да, генерал, у меня есть карты…
— Восемь или, может быть, десять? Но нечего делать, надо довольствоваться тем, что есть. У вас их, вероятно, столько…
— Нет, генерал.
— Меньше того?
— У меня больше двухсот.
— Вы не обманываете меня! — воскликнул Монкальм в восторге. — Во всяком случае, я спасен!
— Надеюсь, генерал. Я пришел к вам, чтобы предложить свои карты. Вероятно, у меня было предчувствие.
— Где вы их достали?
— Достать их было не трудно, мне стоило только сделать их.
— Как? Двести карт!
— Еще больше…
— Расскажите же мне, как вы их сделали, это должно быть любопытно.
— Напротив, совершенно просто.
— Все равно расскажите.
— Як вашим услугам.
— Говорите, я слушаю.
— Когда я уехал из Квебека после своей дуэли с г-ном де Витре…
— С негодяем, не стоит о нем вспоминать.
— Сначала мне трудно было свыкнуться с жизнью в пустыне; я не знал, куда девать время, и подумал, что, может быть, будет полезно заняться топографией и гидрографией страны. Я приобрел все необходимое для составления планов; мой товарищ Белюмер смеялся, глядя на мою работу; он думал, что я сошел с ума, так как он сам не понимал ничего в этом деле.
— Весьма естественно, — перебил генерал, улыбаясь.
— Впоследствии, сделавшись охотником, я продолжил начатый труд, находя его полезным.
— Конечно, и доказательство вам налицо!
— Таким образом, я снял всю Луизиану, всю Канаду, почти всю колонию Нью-Йорк; я обозначил все реки и речки, пруды и озера — большие и малые; меня не останавливали ни трудности, ни даже насмешки моего прекрасного друга Белюмера, который считал меня жертвой помешательства, и действительно, у меня был один пункт помешательства — желание оказать услугу своей родине. Вы видите, что я не терял времени в изгнании; без сомнения, позднее будут карты гораздо лучше моих, но чтобы они могли быть точнее, э этом я сомневаюсь.
— Ваш поступок достоин похвалы, друг мой, вы оказали большую услугу нашему отечеству, вы отомстили за незаслуженное изгнание, одарив Францию добросовестным и неоспоримо полезным трудом.
— Благодарю вас, генерал, эти слова, сказанные вами, вознаграждают меня за все мои труды.
— Когда вы доставите мне карты?
— Когда вам будет угодно.
— В таком случае я желал бы получить их сейчас.
— Извольте, я схожу за ними, — сказал Шарль, вставая.
— Куда же вы?
— К себе, я живу в десяти шагах отсюда, у моего друга Белюмера.
— Хорошо! И я пойду с вами.
— Как вам будет угодно.
— Пока они не в моих руках, я не спокоен.
— Чего же вы боитесь? — смеясь, спросил Шарль.
— Право, не знаю; боюсь, чтобы они каким-нибудь волшебством не превратились в сухие листья.
Молодой человек засмеялся.
— Вы, вероятно, считаете это ребячеством с моей стороны? Но всю свою жизнь я был таков, еще ребенком я требовал немедленно ту вещь, которую желал получить.
— Если так, то я не стану противоречить вам, пойдем те вместе, отсюда всего несколько шагов.
— Тем скорее достигнем цели, — отвечал генерал, взяв шляпу и надев плащ.
Они вышли, к великому удивлению генеральского камердинера, не верившего собственным глазам.
До квартиры Белюмера было всего минут пять ходьбы, как и сказал Шарль. Старый охотник удивился еще более, чем слуга генерала, увидав Монкальма, входившего в его скромное жилище.
Генерал поздоровался с ним, улыбаясь, и прошел за Шарлем в его комнату, прилично меблированную и содержащуюся в полном порядке, благодаря заботам старого охотника, вернувшегося с некоторого времени к семейному очагу. Сурикэ, не нуждаясь в нем, отпустил его, но было условлено, что по первому призыву своего друга Белюмер вернется к нему.
Шарль поставил стол и кресло у камина; усадив генерала, он открыл стенной шкаф, вынул оттуда большую папку и положил ее на стол, говоря:
— Взгляните, генерал.
Монкальм, не дожидаясь приглашения, уже принялся за дело.
Старый охотник не понимал ничего из происходившего, он часто смеялся над ни на что не похожими рисунками друга, и вдруг теперь генерал рассматривал эти рисунки с самым сосредоточенным вниманием.
Иногда даже у Монкальма вырывались выражения вроде:
— Отлично, превосходно… ничто не упущено из виду; это совершенство, можно найти дорогу, закрыв глаза… снимок Верхнего озера очень искусно сделан и т.п.
Это продолжалось почти весь день; было не двести, но двести пятьдесят две карты, и все, с первой до последней, сделаны одинаково тщательно; это был истинно гигантский труд, великолепное произведение, работа, выполненная не только терпеливо, но добросовестно и изящно.
Белюмер совершенно растерялся; наконец он понял, как ошибался; он видел, что работа, которую он считал пунктом помешательства, оказалась вещью полезной, даже необходимой генералу, который несколько раз высказывал это и благодарил Шарля Лебо за великолепный подарок.
Старый охотник, спотыкаясь на ступенях лестницы, спустился вниз к своей хозяйке не только для того, чтобы сообщить ей о визите генерала к своему жильцу, но главным образом, чтобы передать, как гость восхищался рисунками, которые он считал такими безобразными.
Оставшись наедине с молодым человеком, генерал поднял голову и, отодвинув немного кресло, сказал:
— Потолкуем теперь, мой друг.
— Это большая честь для меня, вы, вероятно, желаете, чтобы я объяснил вам некоторые планы, которые кажутся вам недостаточно ясными; я вполне к вашим услугам и готов исполнить всякое ваше желание.
Монкальм улыбнулся.
— Вы умный молодой человек, дорогой г-н Лебо, разговор с вами — удовольствие, вы схватываете мысль на полуслове.
— Хотя мне и очень приятно слышать от вас подобную любезность, генерал, но, право, я вовсе не понимаю, на что вы намекаете.
— Ну вот! Вы делаете мне подарок, достойный королевской особы, и не назначаете за него никакой цены. Конечно, я недостаточно богат, чтобы заплатить вам как следует, но вы поймете меня: оставаясь вам обязанным, я не хочу оставаться вашим должником и желаю всегда быть вашим искреннейшим другом.
— О, генерал, зачем вы говорите о деньгах? Разве я купец в ваших глазах? Вы глубоко огорчаете меня, а я так радовался, что эти несколько листов бумаги, полезные для вас — но имеющие мало цены для меня, — помогут мне вывести вас из затруднения!
— Я не намеревался платить вам деньги! Если я оскорбил вас, то сожалею об этом; это случилось не преднамеренно. Но вы ужасный человек, — прибавил он, улыбаясь, — когда говоришь с вами, надо выражаться прямо и не допускать никаких намеков из боязни не быть понятым.
Молодой человек тонко улыбнулся.
— А! Значит, я прав.
— Может быть.
— Так слушайте меня.
— Слушаю, генерал.
— Я самое влиятельное лицо в колонии, я принужден сказать вам это сам, но вы желали этого.
— Вы сказали только совершенную истину, генерал.
— Положим; при подобных обстоятельствах я могу сделать все или почти все.
— Это правда.
— Конечно, это касается всего хорошего.
— О, генерал.
— Это относилось не к вам, вы сами знаете; я говорю о некоторых людях, известных и мне, и вам: им, если Бог продлит дни мои, придется за многое ответить, вспомните мое слово…
— Поступив так, вы спасете колонию…
— Я знаю это. Но теперь дело не в этих людях, оставим их пока в стороне и вернемся к нашему разговору. При всей вашей рассеянности, забывчивости и беспечности, вы — человек, и, в глубине вашего сердца, быть может, неведомо для вас, скрывается уязвленное место вашего панциря, не так ли?
— Я такой же человек, как и другие, ведь у каждого из нас есть слабая сторона, коснувшись которой можно забрать нас в руки и управлять нами.
— Вот отлично! Так говорят откровенные и мужественные люди! Мы, кажется, скоро столкуемся.
— Думаю, что да. Вы угадываете или, скорее, понимаете все.
— Потому, что я много страдал, а опытность приобретается не легко.
— Да, и я уже отчасти испытал это, — сказал молодой человек, подавляя вздох.
— Просите у меня чего хотите в известном вам деле, и, даю вам честное слово дворянина и главнокомандующего, что по окончании войны я сделаю все, что вы у меня попросите, как бы трудно это ни было и каковы бы ни были последствия.
— Мне нечего просить у вас, генерал…
— Как, после всего вы отказываетесь от моих услуг! — воскликнул генерал, хмурясь. — Я не ожидал от вас подобного ответа.
— Вы ошибаетесь, клянусь вам. Вы, по своей обычной живости, прервали меня на полуслове.
— То есть как?
— То есть я хотел вам сказать следующее: мне нечего просить у вас в настоящую минуту, но я предвижу время, и, может быть, оно ближе, чем я предполагаю, когда мне нужен будет могущественный друг, на которого я мог бы вполне положиться. Вот что я хотел сказать вам, когда вы перебили меня.
— В таком случае дело совершенно меняется. Когда настанет время, о котором вы говорите, приходите прямо ко мне: помните, что я дал вам слово.
— Я сохраню это дорогое воспоминание.
— Вы увидите, как я сумею сдержать свое обещание.
— Я нисколько не сомневаюсь в этом, будьте уверены.
— Благодарю вас. Теперь эти карты моя собственность?
— Полная и неотъемлемая, — улыбаясь, отвечал молодой человек.
— Мне хотелось бы поскорее доставить их в отель; если бы прошел мимо какой-нибудь солдат, я бы взвалил ему на плечи папку; но, как нарочно, когда нужны эти дураки, их и не видать!
— О, об этом не беспокойтесь, я отнесу карты за вами.
— Нет, это было бы неловко.
— Не забывайте, что я простой охотник.
— Правда, но, вместе с тем, парижский адвокат.
— Неужели вы думаете, что там еще помнят меня?
— Кто знает, друг мой? Что касается меня, то, слушая вас, я совершенно забываю, что вы охотник; ваша одежда дикаря кажется мне маскарадным костюмом; я никак не могу серьезно увериться; вы для меня будете всегда светским человеком, несколько озлобленным, может быть, но простым охотником — никогда!
В эту минуту вошел Белюмер.
— Вот, генерал, если бы вы видели Сурикэ в пустыне, то вы признали бы его искусство в охоте, — сказал канадец.
— Ну, хорошо, верю, старый ворчун, — смеясь, отвечал генерал.
— Да нечего верить, генерал, вы походите, поспросите у ирокезов и англичан, которых он убил, увидите, что скажут о нем.
Оба слушателя захохотали при этой оригинальной выходке старого охотника.
— Согласен с тобой, старина, — сказал генерал, все еще не переставая смеяться, — а теперь возьми-ка этот-портфель и снеси его ко мне.
— Я нарочно взошел наверх, генерал. В самом деле эти картины так хороши? Вот смех! А я все думал, что они годны только на подтопку.
— Не удивляюсь. Ну, ты готов?
— Сию минуту.
— Пойдем, — сказал Монкальм.
Они вышли из дома и через несколько минут были в квартире главнокомандующего. Старый охотник поклонился и направился к двери.
— Постой, — сказал генерал, — вот тебе. — И он положил в руку старика десяток золотых.
— Гм! — сказал охотник. — Но мне было бы лучше, если бы вы мне пожали руку.
— Ты прав, таких людей, как ты, нельзя благодарить деньгами. Ну, я пожму тебе руку, а золото оставь себе.
— Благодарю вас, генерал, — отвечал старик, тронутый. — Если вам понадобится человек, который был бы готов за вас в огонь и в воду, вспомните обо мне!
Он вышел счастливый: выиграв главный выигрыш в лотерее, он не мог бы быть довольнее, чем теперь.
— Ивон, — сказал генерал слуге, — меня нет дома ни для кого, кроме г-на Леви; г-н Лебо будет обедать у меня; поставь прибор для него.
— Слушаю.
— И еще заметь себе: я принимаю всех бродяг, охотников, праздоношатающихся, когда бы они ни приходили, днем или ночью, сплю ли я, занят ли с кем, все равно — я всегда готов видеться с ними. Так слышишь же?
— Ваше сиятельство уже раз приказывали мне это, и я не забуду; ваше сиятельство изволите знать, как я стараюсь угодить вам.
— Я знаю, что ты верно служишь мне много лет, и вполне доверяю; но забыть может всякий, при теперешних обстоятельствах рассеянность или ошибка могут иметь важные последствия.
— Вашему сиятельству не придется сердиться на меня.
— Надеюсь. Теперь ступай. Слуга поклонился и вышел.
— Мне необходимо было отдать это приказание, — сказал генерал, оставшись наедине с Шарлем Лебо. — Главнокомандующий все должен видеть сам, особенно когда он такой новичок в стране, как я, и когда ему надо столько узнать.
— Я вполне разделяю ваше мнение, особенно в таком случае, когда не на кого положиться.
— Прибавьте еще: когда все окружающие относятся враждебно; но к черту все это, не стоит горевать! — прибавил он, смеясь. — Я вам скажу теперь, почему я так настаивал, чтобы вы остались при мне.
— Вы знаете, генерал, что я вполне предан вам.
— Ах, Боже мой! Число моих друзей не так велико, чтобы я мог ошибиться или забыть одного из них, следовательно…
В эту минуту дверь отворилась, и камердинер доложил:
— Шевалье Леви.
Монкальм быстро встал и ласково протянул руку вошедшему офицеру.
— Вы отобедаете со мной, не правда ли? — спросил он.
— Конечно, генерал, нам надо серьезно поговорить.
— Отлично; я только что собирался сам сказать вам это.
— Да, как нельзя больше.
— Ивон, подавай кушать.
— Следовательно, по редкой случайности, мой приход кстати…
— Пожалуйте в столовую, ваше сиятельство, кушанье подано, — отвечал Ивон, кланяясь.
Когда у генерала бывали деловые обеды, как он называл их, то даже его адъютанты обедали отдельно; все слуги удалялись из столовой, и прислуживал только Ивон, от которого у генерала не было секретов; это не мешало обеду быть превосходным и утонченным; генерал был известный гастроном.
Обед начался; у всех троих собеседников был прекрасный аппетит, и несколько минут прошло в совершенном молчании, так как все проголодались.
Мы воспользуемся этим временем, чтобы познакомиться с шевалье Леви, который играет некоторую роль в этом рассказе.
Франсуа Гастон, шевалье Леви, впоследствии французский маршал и граф Леви, родился в Аяке, в Норбонском округе, 20 августа 1719 г.; в 1735 году, шестнадцати лет от роду, он вступил прапорщиком во флот, в 1737 был произведен в полковники, а в 1756 — в бригадиры. При его отправлении в Канаду, куда его просил прислать Монкальм, весьма желавший иметь его близ себя, главнокомандующий писал про него в депеше к военному министру: «Шевалье Леви выдающийся офицер; он много знает, он решителен, неутомим, храбр и опытен».
Потомство оценило эту заслуженную похвалу.
В это время шевалье Леви было сорок лет, но на вид он казался гораздо моложе; он был роста выше среднего и прекрасно сложен; во всех его движениях сказывалось необыкновенное изящество; черты лица его были мужественны, тонки, но определенны; глаза горели, и во всей фигуре виделась воинственность безо всякой аффектации.
Это был вполне солдат, в таком смысле, как это слово понималось в среде современного дворянства: т.е. человек, на которого даже убийственная гарнизонная жизнь не имела влияния; такие люди всегда оставались людьми лучшего общества; чванство и самохвальство были чужды им; мундир не довлел на них, в салоне они не переставали быть на своем месте.
Ореол славы, окружавший Монкальма, ослепил нас вначале, и мы забыли напомнить в кратких словах его биографию; постараемся исправить эту ошибку, за которую читатель не мог бы извинить нас.
Луи Жозеф де Монкальм Гозон, маркиз Сент-Веран, барон де Габрик, родился в 1712 году, в замке Кандик, близ Нима; он принадлежал к одному из знатнейших семейств Руэрга.
Он получил блестящее воспитание и приобрел серьезные знания в науках и языках: он был одарен необыкновенной памятью и сохранил любовь к наукам и в военном звании.
Тринадцати лет Монкальм вступил в полк Эно, в котором отец его был подполковником. Его военная карьера
была блестящей; он получил несколько ран и при отъезде в Канаду был произведен в генералы. В 1758 году, получив этот чин, он вскоре стал кавалером ордена св. Людовика.
По прошествии нескольких минут, прежде чем разговор завязался окончательно, гости начали обмениваться незначащими фразами; шевалье Леви познакомился с Шарлем Лебо вскоре после своего приезда в Новую Францию; он искренне уважал молодого человека и поэтому не остерегался его; генерал Леви находил вполне естественным присутствие молодого охотника за столом главнокомандующего; он знал привычку Монкальма приглашать к обеду искателей приключений, которых он уважал; таким образом эти люди переставали стесняться, в большинстве случаев ему удавалось заставить их разговориться, и он получал от них сведения, которых они не сообщили бы ему при более натянутой обстановке. На этот раз цель главнокомандующего была совершенно иная.
— Мне говорили, генерал, — сказал Леви, протягивая свой стакан Ивону, — что г-н Водрейль, наш губернатор, долго пробыл у вас сегодня.
— Вас не обманули, он пробыл у меня больше двух часов.
— Что вы думаете об этом визите?
Монкальм тонко улыбнулся и отвечал, барабаня вилкой марш на своей тарелке:
— То же самое, что и вы.
— Это весьма вероятно, — сказал бригадир, улыбаясь, — но я был бы весьма рад, если бы вы высказались с вашей обычной прямотою и откровенно признались, какое впечатление вы вынесли из этого продолжительного разговора.