Страница:
Тремя вышеозначенными фортами командовал заслуженный английский полковник Мерсер; под его начальством было тысяча восемьсот человек.
Французы переправились через Онтарио 10 августа 1756 года и высадились в полумиле от форта Онтарио.
Полковник Бурламак, которому было поручено ведение осады, не терял ни минуты и смело заложил траншею в восьмидесяти саженях от крепости.
Нападение было так неожиданно, что англичане продержались всего три дня и 13 августа принуждены были поспешно очистить форт Онтарио, который был немедленно занят французскими войсками под начальством Бурламака.
Кампания открылась прекрасно; солдаты горели воинственным жаром.
Но главное все еще оставалось впереди.
Главнокомандующий разговаривал с некоторыми из высших офицеров о перипетиях ожесточенной борьбы, которую в продолжении трех дней, не останавливаясь ни на минуту, с одинаковым упорством, но не одинаковым счастьем, вели между собой исконные враги — французы и англичане, когда в комнату вошел Шарль Лебо; он думал, что застанет главнокомандующего одного; остановившись на пороге, молодой человек сделал движение, как бы собираясь уйти.
— Что вы делаете, черт возьми! — закричал генерал. — Вы уходите в ту самую минуту, когда я собирался послать за вами; вы здесь, во всяком случае, не лишний; все эти господа знают вас и уважают.
— Конечно, вы свой между нами, — поспешно сказал Меренвиль.
— Слишком много чести для меня, граф.
— Не скромничайте, — сказал генерал, смеясь, — что вы собирались сообщить мне?
— Я пришел передать вам известие, которое, я уверен, огорчит вас.
— Что такое? Скажите скорей!
— Полковник Мерсер убит наповал при последнем приступе на Онтарио.
— Вы не могли принести более грустного известия, полковник Мерсер был храбрый, заслуженный офицер; о его смерти будут очень жалеть в Англии. Где он? Надеюсь, его тело не оставили на месте битвы?
— Нет, генерал, я стоял рядом с ним, когда его убили; я завернул его в английское знамя и велел четырем гренадерам перенести его в квартиру, которую он занимал в Онтарио, когда командовал фортом.
— Благодарю вас за ваше распоряжение; по окончании всего мы похороним полковника, как он того достоин; вы, говорят, дрались как дьявол.
— Я исполнял долг француза и солдата, генерал.
— Вот странный адвокат парижского суда; не скоро найдешь второго такого, как вы.
— Что делать, генерал, здесь понимают только язык ружья; я делаю так же, как другие.
— И часто лучше других, — ласково сказал генерал. — Кстати, я вспомнил: мне надо было о чем-то попросить вас.
— О чем же?
— Мне хотелось бы, чтобы вы удостоверились, проходим ли брод, о котором мы говорили.
— Я уже сделал это и именно по этому поводу пришел поговорить с вами…
— Говорите, но прежде всего выпейте глоток пунша; чокнитесь со мной и с этими господами.
— С величайшим удовольствием.
— Хорошо; теперь мы вас слушаем.
— Когда форт Онтарио был очищен от неприятеля, мне пришло в голову осмотреть брод; он слишком глубок, вода стоит высоко, но канадцы и гуроны — те и другие хорошие пловцы — совершат переход шутя, особенно если поведу я, вполне знающий дорогу.
— Я полковник милиции и, с разрешения главнокомандующего, пойду за вами, г-н Лебо, вместе с моими канадцами.
— Позвольте ему договорить до конца, кузен; я знаю его и думаю, что он сберег нам под конец какой-нибудь сюрприз, какой он один в состоянии придумать.
— Весьма возможно, генерал, — сказал Шарль с тонкой улыбкой.
— Продолжай же, мой друг.
— Благополучно перебравшись на другую сторону, я вздумал осмотреть окрестности фортов Освего и Св. Георгия; смеркалось, англичанам было не до того, я был слишком далеко, чтобы меня могли видеть; я заметил, что над обоими фортами господствуют высоты, которые при соблюдении некоторых предосторожностей легко было бы занять ночью; здесь можно было бы установить батарею и открыть из нее огонь в удобную минуту.
— Какого вы мнения об этом плане? — спросил главнокомандующий, обращаясь к Бурламаку.
— План г-на Лебо приводит меня в восторг, он истинный стратег; многим офицерам, состарившимся под ружьем, далеко до него; позвольте вашу руку, молодой человек, я буду счастлив пожать ее.
Полковник и охотник обменялись горячим рукопожатием.
— Но как переправить артиллерию? — спросил генерал. — Нам необходимо по крайней мере двенадцать орудий для успешной бомбардировки обоих фортов.
— Не беспокойтесь об этом, генерал; орудия можно перевезти на пирогах; предоставьте это мне; мы взберемся на высоту сзади, чтобы нас не видали.
— Отлично, вы все обдумали.
— Сколько канониров берете вы с собой?
— По четыре для каждого орудия; но не беспокойтесь, все они плавают, как тюлени.
— В таком случае все обойдется прекрасно; луна заходит в половине двенадцатого и, если вам угодно, генерал, мы выступаем в полночь, это даст нам возможность поставить орудия в лодки.
— Итак, вы решились попытать счастья? — спросил генерал, улыбаясь.
— Конечно; г-н Лебо предлагает вам быструю победу, возможность сразу уничтожить неприятеля.
— Я знаю это, — сказал главнокомандующий, пожимая руку молодого человека, — но наши счеты не сведены, и я надеюсь расплатиться с нашим другом к его удовольствию, — прибавил он с загадочной улыбкой, понятной одному только Лебо.
— Когда же мы выступим? — спросил Меренвиль.
— В четыре часа утра я буду готов к вашим услугам.
— Хорошо.
— Только с разрешения главнокомандующего я возьму с собой гуронов, они пойдут впереди, будут наблюдать за англичанами и помогут установить батарею.
— Все обдумано, я отвечаю за успех, — сказал полковник, потирая руки.
— Я буду иметь честь сопровождать вас, господа; вероятно, у моего друга найдется пирога для меня.
— Пирог достаточно, генерал; разве вы забыли, что комендант Фронтенало должен завтра утром прислать пироги, которые вы велели собрать несколько дней тому назад; да и здесь у нас пирог достаточно для переправы более полутора тысяч человек.
— Это верно, я не хочу задерживать вас долее, господа; каждому из вас предстоит еще много дела сегодня ночью; прощайте, желаю вам успеха; Лебо, останьтесь, мне надо сказать вам несколько слов.
— К вашим услугам, генерал. Офицеры простились и разошлись.
Оставшись наедине с охотником, главнокомандующий сказал ему самым ласковым тоном.
— Я, право, не знаю, как смотреть на вас; вы странный
человек; вы все знаете, все угадываете, умеете вести войну лучше нас всех; полковник Бурламак сказал совершенно справедливо, что честь победы будет принадлежать вам.
— Вы смеетесь надо мной, генерал; я не более как простой охотник.
— Рассказывайте… знаем мы вас! Я вас люблю с каждым днем больше; поцелуйте меня и всегда рассчитывайте на меня, как на самого преданного друга. Обещаю вам устроить ваше счастье.
— Вы слишком добры, генерал, вы меня балуете.
— Та-та-та! — нараспев произнес генерал. — Увидите, что мой план удастся; кстати, надо же наконец передать вам ваше письмо.
— Сохраните его у себя до нашего возвращения в Квебек; на что оно мне теперь, мне даже некогда будет прочесть его.
— Да, правда, у вас есть другие заботы, особенно теперь; однако покойной ночи, желаю вам удачи.
— Приложу все свое старание.
— В таком случае я спокоен. Итак, до завтра.
— До завтра, генерал.
Пожав друг другу руки, генерал и охотник расстались.
Шарль Лебо тотчас же отправился отыскивать Бесследного и Тареа, с которыми ему необходимо было переговорить для устранения всяких недоразумений, тем более, что надо было спешить.
Оставалось не более двух часов для того, чтобы сделать все распоряжения и установить орудия в пироги, а это было нелегким делом; к счастью, канониры привыкли к подобным переправам и умели взяться за дело.
Ровно в полночь Шарль Лебо был на своем посту вместе с полковником Бурламаком.
Все было в порядке, и люди готовы к выступлению.
— Вот и я, — сказал охотник полковнику, — мы выступим, когда вам будет угодно.
— Выступим сейчас, если вы ничего не имеете против этого.
— Ровно ничего; я попрошу у вас только позволения передать ваши приказания краснокожим и канадцам в лодках таким способом, который не мог бы возбудить подозрения англичан, хотя бы они и услыхали мой голос.
— Поступайте как заблагорассудится, — сказал полковник, спускаясь в одну из пирог, — теперь нас ничто не удерживает; канониры у своих орудий, я предпочел иметь их под рукой.
— Действительно, это лучше.
Несмотря на непроницаемый мрак, царствовавший в эту минуту, Шарль, казалось, видел так же хорошо, как днем; он бросил взгляд вокруг себя и, подражая в совершенстве крику шакала, бросился в воду; краснокожие, ожидавшие только этого сигнала, тотчас последовали примеру охотника.
Не слышно было ни малейшего шума; на реке царствовала полная тишина, только изредка нарушаемая пронзительным криком совы, песца или бурого медведя.
Сурикэ плыл впереди, показывая дорогу и препятствия, которые надо было избежать; все было отлично устроено, чтобы не возбудить опасений неприятеля; действительно, англичане ничего не подозревали, тем более что крики животных раздавались вокруг них каждую ночь и они привыкли к ним.
Переправа вплавь продолжалась пять часов; правда, пришлось сделать большой крюк, чтобы не быть замеченным из фортов.
Возвышенность была такова, какою описал ее Шарль Лебо; полковник Бурламак сиял и приказал тотчас же приступить к работам.
Видя всех за делом, охотник простился с полковником, пожавшим ему руку, и вернулся в форт Онтарио, оставив в Освего Бесследного и Тареа.
Граф Меренвиль и его милиционеры не заставили себя ждать.
На этот раз предстояло трудное и опасное дело; надо было переправиться через реку и силой прервать сообщение между фортами Освего и Св. Георгия; день занимался, пловцов нельзя было не заметить, но переправа была невелика, и решено было направиться прямо к фортам.
Граф Меренвиль дал знак, и солдаты храбро пошли в воду; единственною возможною предосторожностью было сохранение глубокого молчания.
Как и в первый раз, Сурикэ плыл впереди, но не удалялся от графа, за которым наблюдал неотступно, зная, что граф плохо плавает. Меренвиль мог бы сесть в пирогу, но он желал дать пример своим милиционерам. В продолжение двух третей пути все шло благополучно, но по-
том граф начал утомляться; охотник, не спускавший глаз с графа, быстро подплыл к нему и принудил его опереться о свое плечо, что значительно помогло Меренвилю, уже изнемогавшему от усталости.
— Оставьте меня, — сказал Меренвиль, — я утомляю вас и не в силах далее плыть, оставьте меня!
— Что вы! — энергично воскликнул Шарль. — Мы спасемся или умрем вместе. Мужайтесь!
— Мужества у меня довольно, но сил не хватает, — отвечал Меренвиль.
— Мужайтесь, — снова повторил молодой человек, — еще десять минут, и мы на берегу.
Но силы покидали графа, он дышал прерывисто, ничего не видел и не слышал. Еще несколько минут, и граф погиб бы.
— Нет, ей-богу! Я спасу его во что бы то ни стало! — вскричал молодой человек.
Он нырнул под графа и взвалил его к себе на плечи; совершенно машинально, инстинктивным движением граф, уже потерявший сознание, ухватился за длинные волосы охотника и держался за них с ужасающей энергией.
— Ну, слава Богу! — радостно сказал охотник. — Он спасен. Я доплыву с ним так до Луисбурга.
Случай помог молодому человеку: голова графа находилась вне воды, сознание мало-помалу вернулось к нему. Он начал понимать происходившее вокруг него. Таким образом Меренвиль достиг противоположного берега.
Завязавшаяся со всех сторон перестрелка возвратила ему всю энергию, он вскочил на ноги.
— Я вам обязан жизнью, — сказал он тронутым голосом охотнику, — я никогда не забуду этого, г-н Лебо, благодарю вас от имени моей жены и детей, без вас я утонул бы. — Он пожал руку молодому человеку.
Битва разгорелась; англичане делали гигантские усилия, чтобы восстановить сообщение между фортами, прерванное канадцами.
Вдруг канадцы и краснокожие испустили радостный крик и удвоили рвение.
Река была покрыта пирогами, наполненными солдатами.
Главнокомандующий подошел с 1200 свежего войска.
В ту же самую минуту полковник Бурламак из двухзамаскированных батарей открыл внезапно ужасный и меткий огонь по фортам Освего и Св. Георгия.
Англичане остолбенели.
Было десять часов утра.
Англичане сознавали, что погибли, но исполняли свой долг как храбрецы, хотя понимали, что спасение невозможно и полное поражение только вопрос времени.
ГЛАВА X. Сдача фортов Шуежена
Французы переправились через Онтарио 10 августа 1756 года и высадились в полумиле от форта Онтарио.
Полковник Бурламак, которому было поручено ведение осады, не терял ни минуты и смело заложил траншею в восьмидесяти саженях от крепости.
Нападение было так неожиданно, что англичане продержались всего три дня и 13 августа принуждены были поспешно очистить форт Онтарио, который был немедленно занят французскими войсками под начальством Бурламака.
Кампания открылась прекрасно; солдаты горели воинственным жаром.
Но главное все еще оставалось впереди.
Главнокомандующий разговаривал с некоторыми из высших офицеров о перипетиях ожесточенной борьбы, которую в продолжении трех дней, не останавливаясь ни на минуту, с одинаковым упорством, но не одинаковым счастьем, вели между собой исконные враги — французы и англичане, когда в комнату вошел Шарль Лебо; он думал, что застанет главнокомандующего одного; остановившись на пороге, молодой человек сделал движение, как бы собираясь уйти.
— Что вы делаете, черт возьми! — закричал генерал. — Вы уходите в ту самую минуту, когда я собирался послать за вами; вы здесь, во всяком случае, не лишний; все эти господа знают вас и уважают.
— Конечно, вы свой между нами, — поспешно сказал Меренвиль.
— Слишком много чести для меня, граф.
— Не скромничайте, — сказал генерал, смеясь, — что вы собирались сообщить мне?
— Я пришел передать вам известие, которое, я уверен, огорчит вас.
— Что такое? Скажите скорей!
— Полковник Мерсер убит наповал при последнем приступе на Онтарио.
— Вы не могли принести более грустного известия, полковник Мерсер был храбрый, заслуженный офицер; о его смерти будут очень жалеть в Англии. Где он? Надеюсь, его тело не оставили на месте битвы?
— Нет, генерал, я стоял рядом с ним, когда его убили; я завернул его в английское знамя и велел четырем гренадерам перенести его в квартиру, которую он занимал в Онтарио, когда командовал фортом.
— Благодарю вас за ваше распоряжение; по окончании всего мы похороним полковника, как он того достоин; вы, говорят, дрались как дьявол.
— Я исполнял долг француза и солдата, генерал.
— Вот странный адвокат парижского суда; не скоро найдешь второго такого, как вы.
— Что делать, генерал, здесь понимают только язык ружья; я делаю так же, как другие.
— И часто лучше других, — ласково сказал генерал. — Кстати, я вспомнил: мне надо было о чем-то попросить вас.
— О чем же?
— Мне хотелось бы, чтобы вы удостоверились, проходим ли брод, о котором мы говорили.
— Я уже сделал это и именно по этому поводу пришел поговорить с вами…
— Говорите, но прежде всего выпейте глоток пунша; чокнитесь со мной и с этими господами.
— С величайшим удовольствием.
— Хорошо; теперь мы вас слушаем.
— Когда форт Онтарио был очищен от неприятеля, мне пришло в голову осмотреть брод; он слишком глубок, вода стоит высоко, но канадцы и гуроны — те и другие хорошие пловцы — совершат переход шутя, особенно если поведу я, вполне знающий дорогу.
— Я полковник милиции и, с разрешения главнокомандующего, пойду за вами, г-н Лебо, вместе с моими канадцами.
— Позвольте ему договорить до конца, кузен; я знаю его и думаю, что он сберег нам под конец какой-нибудь сюрприз, какой он один в состоянии придумать.
— Весьма возможно, генерал, — сказал Шарль с тонкой улыбкой.
— Продолжай же, мой друг.
— Благополучно перебравшись на другую сторону, я вздумал осмотреть окрестности фортов Освего и Св. Георгия; смеркалось, англичанам было не до того, я был слишком далеко, чтобы меня могли видеть; я заметил, что над обоими фортами господствуют высоты, которые при соблюдении некоторых предосторожностей легко было бы занять ночью; здесь можно было бы установить батарею и открыть из нее огонь в удобную минуту.
— Какого вы мнения об этом плане? — спросил главнокомандующий, обращаясь к Бурламаку.
— План г-на Лебо приводит меня в восторг, он истинный стратег; многим офицерам, состарившимся под ружьем, далеко до него; позвольте вашу руку, молодой человек, я буду счастлив пожать ее.
Полковник и охотник обменялись горячим рукопожатием.
— Но как переправить артиллерию? — спросил генерал. — Нам необходимо по крайней мере двенадцать орудий для успешной бомбардировки обоих фортов.
— Не беспокойтесь об этом, генерал; орудия можно перевезти на пирогах; предоставьте это мне; мы взберемся на высоту сзади, чтобы нас не видали.
— Отлично, вы все обдумали.
— Сколько канониров берете вы с собой?
— По четыре для каждого орудия; но не беспокойтесь, все они плавают, как тюлени.
— В таком случае все обойдется прекрасно; луна заходит в половине двенадцатого и, если вам угодно, генерал, мы выступаем в полночь, это даст нам возможность поставить орудия в лодки.
— Итак, вы решились попытать счастья? — спросил генерал, улыбаясь.
— Конечно; г-н Лебо предлагает вам быструю победу, возможность сразу уничтожить неприятеля.
— Я знаю это, — сказал главнокомандующий, пожимая руку молодого человека, — но наши счеты не сведены, и я надеюсь расплатиться с нашим другом к его удовольствию, — прибавил он с загадочной улыбкой, понятной одному только Лебо.
— Когда же мы выступим? — спросил Меренвиль.
— В четыре часа утра я буду готов к вашим услугам.
— Хорошо.
— Только с разрешения главнокомандующего я возьму с собой гуронов, они пойдут впереди, будут наблюдать за англичанами и помогут установить батарею.
— Все обдумано, я отвечаю за успех, — сказал полковник, потирая руки.
— Я буду иметь честь сопровождать вас, господа; вероятно, у моего друга найдется пирога для меня.
— Пирог достаточно, генерал; разве вы забыли, что комендант Фронтенало должен завтра утром прислать пироги, которые вы велели собрать несколько дней тому назад; да и здесь у нас пирог достаточно для переправы более полутора тысяч человек.
— Это верно, я не хочу задерживать вас долее, господа; каждому из вас предстоит еще много дела сегодня ночью; прощайте, желаю вам успеха; Лебо, останьтесь, мне надо сказать вам несколько слов.
— К вашим услугам, генерал. Офицеры простились и разошлись.
Оставшись наедине с охотником, главнокомандующий сказал ему самым ласковым тоном.
— Я, право, не знаю, как смотреть на вас; вы странный
человек; вы все знаете, все угадываете, умеете вести войну лучше нас всех; полковник Бурламак сказал совершенно справедливо, что честь победы будет принадлежать вам.
— Вы смеетесь надо мной, генерал; я не более как простой охотник.
— Рассказывайте… знаем мы вас! Я вас люблю с каждым днем больше; поцелуйте меня и всегда рассчитывайте на меня, как на самого преданного друга. Обещаю вам устроить ваше счастье.
— Вы слишком добры, генерал, вы меня балуете.
— Та-та-та! — нараспев произнес генерал. — Увидите, что мой план удастся; кстати, надо же наконец передать вам ваше письмо.
— Сохраните его у себя до нашего возвращения в Квебек; на что оно мне теперь, мне даже некогда будет прочесть его.
— Да, правда, у вас есть другие заботы, особенно теперь; однако покойной ночи, желаю вам удачи.
— Приложу все свое старание.
— В таком случае я спокоен. Итак, до завтра.
— До завтра, генерал.
Пожав друг другу руки, генерал и охотник расстались.
Шарль Лебо тотчас же отправился отыскивать Бесследного и Тареа, с которыми ему необходимо было переговорить для устранения всяких недоразумений, тем более, что надо было спешить.
Оставалось не более двух часов для того, чтобы сделать все распоряжения и установить орудия в пироги, а это было нелегким делом; к счастью, канониры привыкли к подобным переправам и умели взяться за дело.
Ровно в полночь Шарль Лебо был на своем посту вместе с полковником Бурламаком.
Все было в порядке, и люди готовы к выступлению.
— Вот и я, — сказал охотник полковнику, — мы выступим, когда вам будет угодно.
— Выступим сейчас, если вы ничего не имеете против этого.
— Ровно ничего; я попрошу у вас только позволения передать ваши приказания краснокожим и канадцам в лодках таким способом, который не мог бы возбудить подозрения англичан, хотя бы они и услыхали мой голос.
— Поступайте как заблагорассудится, — сказал полковник, спускаясь в одну из пирог, — теперь нас ничто не удерживает; канониры у своих орудий, я предпочел иметь их под рукой.
— Действительно, это лучше.
Несмотря на непроницаемый мрак, царствовавший в эту минуту, Шарль, казалось, видел так же хорошо, как днем; он бросил взгляд вокруг себя и, подражая в совершенстве крику шакала, бросился в воду; краснокожие, ожидавшие только этого сигнала, тотчас последовали примеру охотника.
Не слышно было ни малейшего шума; на реке царствовала полная тишина, только изредка нарушаемая пронзительным криком совы, песца или бурого медведя.
Сурикэ плыл впереди, показывая дорогу и препятствия, которые надо было избежать; все было отлично устроено, чтобы не возбудить опасений неприятеля; действительно, англичане ничего не подозревали, тем более что крики животных раздавались вокруг них каждую ночь и они привыкли к ним.
Переправа вплавь продолжалась пять часов; правда, пришлось сделать большой крюк, чтобы не быть замеченным из фортов.
Возвышенность была такова, какою описал ее Шарль Лебо; полковник Бурламак сиял и приказал тотчас же приступить к работам.
Видя всех за делом, охотник простился с полковником, пожавшим ему руку, и вернулся в форт Онтарио, оставив в Освего Бесследного и Тареа.
Граф Меренвиль и его милиционеры не заставили себя ждать.
На этот раз предстояло трудное и опасное дело; надо было переправиться через реку и силой прервать сообщение между фортами Освего и Св. Георгия; день занимался, пловцов нельзя было не заметить, но переправа была невелика, и решено было направиться прямо к фортам.
Граф Меренвиль дал знак, и солдаты храбро пошли в воду; единственною возможною предосторожностью было сохранение глубокого молчания.
Как и в первый раз, Сурикэ плыл впереди, но не удалялся от графа, за которым наблюдал неотступно, зная, что граф плохо плавает. Меренвиль мог бы сесть в пирогу, но он желал дать пример своим милиционерам. В продолжение двух третей пути все шло благополучно, но по-
том граф начал утомляться; охотник, не спускавший глаз с графа, быстро подплыл к нему и принудил его опереться о свое плечо, что значительно помогло Меренвилю, уже изнемогавшему от усталости.
— Оставьте меня, — сказал Меренвиль, — я утомляю вас и не в силах далее плыть, оставьте меня!
— Что вы! — энергично воскликнул Шарль. — Мы спасемся или умрем вместе. Мужайтесь!
— Мужества у меня довольно, но сил не хватает, — отвечал Меренвиль.
— Мужайтесь, — снова повторил молодой человек, — еще десять минут, и мы на берегу.
Но силы покидали графа, он дышал прерывисто, ничего не видел и не слышал. Еще несколько минут, и граф погиб бы.
— Нет, ей-богу! Я спасу его во что бы то ни стало! — вскричал молодой человек.
Он нырнул под графа и взвалил его к себе на плечи; совершенно машинально, инстинктивным движением граф, уже потерявший сознание, ухватился за длинные волосы охотника и держался за них с ужасающей энергией.
— Ну, слава Богу! — радостно сказал охотник. — Он спасен. Я доплыву с ним так до Луисбурга.
Случай помог молодому человеку: голова графа находилась вне воды, сознание мало-помалу вернулось к нему. Он начал понимать происходившее вокруг него. Таким образом Меренвиль достиг противоположного берега.
Завязавшаяся со всех сторон перестрелка возвратила ему всю энергию, он вскочил на ноги.
— Я вам обязан жизнью, — сказал он тронутым голосом охотнику, — я никогда не забуду этого, г-н Лебо, благодарю вас от имени моей жены и детей, без вас я утонул бы. — Он пожал руку молодому человеку.
Битва разгорелась; англичане делали гигантские усилия, чтобы восстановить сообщение между фортами, прерванное канадцами.
Вдруг канадцы и краснокожие испустили радостный крик и удвоили рвение.
Река была покрыта пирогами, наполненными солдатами.
Главнокомандующий подошел с 1200 свежего войска.
В ту же самую минуту полковник Бурламак из двухзамаскированных батарей открыл внезапно ужасный и меткий огонь по фортам Освего и Св. Георгия.
Англичане остолбенели.
Было десять часов утра.
Англичане сознавали, что погибли, но исполняли свой долг как храбрецы, хотя понимали, что спасение невозможно и полное поражение только вопрос времени.
ГЛАВА X. Сдача фортов Шуежена
Англичане не могли понять, откуда взялась за одну ночь эта двойная батарея, выросшая внезапно, подобно вулкану, из недр земли. Они спрашивали себя, как удалось французам возвести эту батарею на высотах, господствовавших над Освего и Св. Георгием, и не возбудить притом ни малейшего подозрения.
Смелость и ловкость французов в этом деле смущали их.
Офицер, принявший начальство по смерти Мерсера, был храбр, он принадлежал к той все еще громадной английской колонии, которая прошла поле битвы при Фонтенуа и уступила только пушкам. Названный офицер, в то время еще молодой человек, отличился в этом памятном деле; но ему постоянно приходилось служить в Европе, и он недавно прибыл в Америку. Татуировка краснокожих, их способ ведения войны, их ужасные крики пугали его. Он считал их чуть ли не за демонов, и один вид их заставлял его содрогаться.
Действительно, эта американская война ни в чем не походила на европейскую, многие французские и английские офицеры никак не могли привыкнуть к жестокости и неистовствам краснокожих и предпочитали жертвовать своей карьерой, чем подвергать себя опасности быть скальпированными или вынести пытки индейцев.
Гарнизон английских фортов упал духом; к довершению несчастья, непрестанный огонь батарей полковника Бурламака производил ужасное опустошение, снаряды попадали во все места крепости, и солдаты нигде не находили себе прикрытия, что их окончательно деморализовало, тем более, что их сдерживали и не давали им возможности отвечать; это была уже не битва, а бойня.
Новый комендант совершенно потерял голову. Несмотря на свой протестантизм, он молился всем святым и наконец, придя в отчаяние, попросил перемирия.
Полковник Меренвиль по приказанию главнокомандующего согласился.
Огонь был тотчас же прекращен, и парламентерский флаг поднят над фортами англичан и в лагере французов.
Бомбардировка началась только накануне, а между тем опустошение, произведенное ею, было значительно, и потери со стороны англичан весьма чувствительны; англичане надеялись некоторое время, что граф Лондона, имевший под своим началом 8000 человек, вышлет им, согласно своему обещанию, две тысячи солдат на помощь, но Леви, со своим 3000-м корпусом, так беспокоил графа Лондона, что у него не было возможности сдержать данное слово. Единственное, что он мог сделать, так это отправить полковнику Мерсеру охотника с весьма коротенькой запиской, в которой сообщал, что не в силах помочь фортам, и просил полковника действовать, как он найдет лучшим. Комендант не получил этой записки. Курьер попался в руки Тареа, который оскальпировал его, а записку передал командующему.
Английский и французский офицеры, каждый в сопровождении десяти солдат и трубача, несшего парламентский флаг, вышли из рядов и остановились между двумя армиями.
Свидание было непродолжительно, как и следовало ожидать.
Англичанин очень хорошо знал, что ему не на что надеяться, и француз получил приказание настаивать на своих требованиях. После обмена первыми вежливостями полковник Меренвиль спросил у англичанина, каковы его желания. Англичанин, довольно свободно говоривший по-французски, сказал:
— Господин полковник! Батарея, поставленная вами на высотах, причинила нам серьезные потери.
— Я не мог предотвратить этого, милостивый государь. Оба офицера были в одинаковом чине.
— Для вас все возможно, милостивый государь. Вашим приказаниям тотчас повинуются.
— Позвольте сказать вам, что это замечание кажется мне необыкновенным. Итак, что было бы вам угодно?
— Я желал бы, чтобы вы прекратили огонь из этой дьявольской батареи, — сказал англичанин с невозмутимой флегмой.
Меренвиль не мог удержаться от улыбки.
— Извините меня, — сказал он, — за это видимое нарушение вежливости с моей стороны. Но ваше требование чересчур наивно. Устраивая эту батарею, имелось в виду, главным образом, нанести вам как можно больше вреда, и, судя по вашим словам, цель достигнута.
Английский офицер прикусил себе губы.
— Насколько мне кажется, милостивый государь…
— Ваше положение безнадежно; я могу прекратить огонь из батарей, но с условием, чтобы вы сдались со всем вашим гарнизоном.
— Не торопитесь, полковник, — отвечал англичанин, силясь улыбнуться иронически. — Дела наши, слава Богу, еще не так плохи.
— Нет, к несчастью, они очень плохи. Ваше положение безнадежно, я сказал вам это и повторяю еще раз.
— Вы забываете, что граф Лондона с восемью тысячами человек находится недалеко отсюда и может каждую минуту явиться нам на помощь.
Граф улыбнулся.
— Вы надеетесь на это? — спросил он.
— Граф Лондона дал мне слово, — отвечал англичанин, выпрямляясь.
— Он не сдержит своего слова.
— Господин полковник! — воскликнул парламентер, нахмурившись.
— Мне тяжело огорчать храброго офицера, но вы должны все знать, полковник.
— Что вы хотите сказать?
— Граф Лондона, ваш начальник, послал к вам охотника, который попался в руки к моим краснокожим и был убит ими; этот человек нес записку. — При этих словах Меренвиль вынул из кармана письмо английского главнокомандующего и подал его парламентеру, говоря: — Вот это письмо, оно было адресовано полковнику Мерсеру, о смерти которого графу Лондона ничего не было известно.
Английский офицер поспешно схватил письмо.
— Вам известны наши условия, — продолжал Меренвиль, — я их не изменю ни в каком случае; даю вам час » на размышление. Если по прошествии этого времени вы не дадите удовлетворительного ответа, огонь снова начнется по всей нашей линии. Дальнейшие разговоры между нами не привели бы ни к чему. Я удаляюсь, тем более что мои дикари начинают терять терпение; вы слышите их крики?
Действительно, уже несколько минут дикари страшно кричали.
Английский офицер содрогнулся; он поклонился графу, ответившему ему тем же, и оба офицера вернулись к своим войскам.
Меренвиль отправился поспешно в главный штаб главнокомандующего, который велел разбить свою палатку среди краснокожих и канадцев, чтобы иметь их под рукою, удерживать их от грабежа и скальпирования, что, впрочем, оказалось почти невозможным; индейцы глухи ко всяким доводам, нарушающим их военные привычки.
Часто бывало гораздо легче взять укрепленную позицию, чем принудить краснокожих строго соблюдать договор, заключенный с неприятелем; когда индейцы были с обеих сторон, то соблюдение каких бы то ни было правил оказывалось положительно немыслимым; краснокожие устремлялись друг на друга и вступали в ожесточенный бой ради удовлетворения ненависти к той или другой нации или своей племенной вражды.
На этот раз в войске англичан не было индейцев, но зато были женщины и дети.
Английские солдаты отправлялись на войну не иначе как в сопровождении своих семейств; многие из них были женаты и имели по несколько человек детей; краснокожие, не задумываясь, скальпировали женщин и детей, волосы которых служили им трофеями; по возвращении в лагерь им оказывали прием, смотря по количеству принесенных скальпов.
— Ну что, уладили дело? — спросил главнокомандующий.
— Да, кажется, генерал, письмо графа Лондона произвело магическое действие.
— Я так и думал; прочтите ваш рапорт, кузен.
— Я, собственно, за этим и пришел.
— Читайте, я слушаю.
— Я начинаю.
Граф Меренвиль с мельчайшими подробностями сообщил главнокомандующему обо всем происшедшем во время свидания с парламентером.
— Отлично, — сказал генерал, когда граф окончил свое сообщение, — я действительно думаю, что все кончено, если только эти люди не сумасшедшие, чего я не предполагаю.
— Мы скоро получим от них ответ.
— Да, я тоже так думаю, остается подождать всего несколько минут.
В это мгновение сержант Ларутин вошел в палатку.
— Чего тебе? — спросил генерал.
— С вашего позволения, генерал, там какой-то верзила офицер, длинный, словно жердь, желает говорить с главнокомандующим.
— Введи его, и впредь прошу без замечаний.
— А между тем, генерал, как вам угодно…
— Убирайся. Мне некогда слушать твою болтовню.
— Гм! — пробормотал Ларутин сквозь зубы. — Сегодня сердит.
Сержант пожал плечами и через несколько минут снова вернулся в палатку в сопровождении английского офицера, которого ожидал генерал. Этот офицер был капитан, он принес согласие на условия, предложенные главнокомандующим. Комендант поручил ему условиться насчет подробностей сдачи фортов.
Г-н Монкальм велел позвать одного из своих адъютантов — Оливье де Меренвиля, капитана в полку Шампаньи; Монкальм поручил ему как можно лучше обойтись с его английским коллегою и потом отпустил их.
Оба молодых капитана почтительно раскланялись и удалились вместе.
— Комендант крепости не дождался даже условленного часа, — сказал граф.
— И прекрасно сделал, — отвечал, улыбаясь, главнокомандующий. — Что он мог сделать в его положении? Несколько минут больше или меньше не имели бы никакого значения.
— Конечно.
— Он смирился как порядочный человек, и это было самое лучшее, что он мог сделать.
— Все равно это, вероятно, было ему тяжело.
— Не скажу, что нет; но, поверьте мне, письмо графа Лондона не слишком удивило его.
— Вы думаете, что он ожидал…
— Разумеется, кузен, он знал очень хорошо, что если граф Лондона должен был явиться, он не замедлил бы это сделать и не стал бы ожидать последней минуты, чтобы прийти на помощь крепостям.
— Шевалье Леви нам оказал большую услугу в этом случае.
— Он отлично исполнил свою обязанность.
— Надо отдать ему справедливость, он прекрасно маневрировал для того, чтобы удержать англичан.
— Кстати, кузен, правда ли, что мне о вас рассказывали?
— Что же такое, кузен?
— Меня уверяли, что вы едва не утонули.
— Лучше того, я совсем было утонул.
— Да полноте! Вы свежи, как роза.
— Рассказывайте… Только чудо спасло меня.
— И как называется это чудо?
— Вы будто не знаете?
— Не знаю, если спрашиваю.
— Ну так видите, меня спас Шарль Лебо; вы его не видали?
— Не видал, с моего приезда даже ничего не слыхал о нем.
— Увидите, когда будете нуждаться в нем.
— Очень вероятно; так на самом деле он вам спас жизнь?
— Судите сами, кузен; я устал до последней возможности и, хотя не совсем потерял сознание, был не в состоянии отдать себе отчет в том, что происходило вокруг меня; Лебо наблюдал за мной, он знал, что я не искусный пловец и подоспел в ту минуту, когда я положительно тонул; он нырнул под меня, вытащил на поверхность и взвалил меня себе на спину; машинально я ухватился за его длинные и густые волосы, и он тащил меня около двадцати минут; благодаря ему я был спасен; все, что я вам теперь рассказываю, мне самому передавали; я ничего не помню; как только г-н Лебо увидал, что я пришел в себя совершенно, он бросил меня и исчез.
— О да, это его манера, — сказал генерал, смеясь, — этот оригинал заставит меня обожать его, вот увидите!
— Что меня касается, мой друг, я сохраню признательность к нему до конца своей жизни. Что сталось бы с моей женой, с моими бедными детьми!
— Этот Лебо странный человек; все любят и уважают его, жители Канады его боготворят, краснокожие пошли бы за него в огонь и в воду; все ему чем-нибудь обязаны, только он ничем никому. Непонятный молодой человек — всегда один, печальный, молчаливый, говорит только по необходимости, готовый на всякие услуги всем страждущим, он через несколько минут забывает, что сделал, и пари держу, что он забыл уже, что спас вам жизнь.
— Я это очень хорошо знаю, кузен, я уверен, что, когда буду ему говорить об этом спасении, он станет доказывать, что я не подвергался никакой опасности и спасся бы сам.
— Неужели? Меня до сих пор пробирает нервная дрожь, как только я об этом вспомню!
— Как этот замечательный человек упорно держится своей странствующей жизни!
— Очень жаль, потому что он мог бы всего достичь и везде был бы на своем месте.
— Тут что-нибудь да кроется, что нам неизвестно.
— Если бы нам удалось уговорить его, чтобы он отказался от своей профессии охотника, — сказал граф.
— Давайте попробуем, — отвечал генерал, улыбаясь, — может быть, вдвоем нам это и удастся.
— Может быть… эта идея мне нравится, я присоединю свои усилия к вашим, кузен.
— Так решено; прежде всего, следует узнать, что у него на душе, но его не легко исповедать, уверяю вас.
— Нужно уметь только взяться!
Смелость и ловкость французов в этом деле смущали их.
Офицер, принявший начальство по смерти Мерсера, был храбр, он принадлежал к той все еще громадной английской колонии, которая прошла поле битвы при Фонтенуа и уступила только пушкам. Названный офицер, в то время еще молодой человек, отличился в этом памятном деле; но ему постоянно приходилось служить в Европе, и он недавно прибыл в Америку. Татуировка краснокожих, их способ ведения войны, их ужасные крики пугали его. Он считал их чуть ли не за демонов, и один вид их заставлял его содрогаться.
Действительно, эта американская война ни в чем не походила на европейскую, многие французские и английские офицеры никак не могли привыкнуть к жестокости и неистовствам краснокожих и предпочитали жертвовать своей карьерой, чем подвергать себя опасности быть скальпированными или вынести пытки индейцев.
Гарнизон английских фортов упал духом; к довершению несчастья, непрестанный огонь батарей полковника Бурламака производил ужасное опустошение, снаряды попадали во все места крепости, и солдаты нигде не находили себе прикрытия, что их окончательно деморализовало, тем более, что их сдерживали и не давали им возможности отвечать; это была уже не битва, а бойня.
Новый комендант совершенно потерял голову. Несмотря на свой протестантизм, он молился всем святым и наконец, придя в отчаяние, попросил перемирия.
Полковник Меренвиль по приказанию главнокомандующего согласился.
Огонь был тотчас же прекращен, и парламентерский флаг поднят над фортами англичан и в лагере французов.
Бомбардировка началась только накануне, а между тем опустошение, произведенное ею, было значительно, и потери со стороны англичан весьма чувствительны; англичане надеялись некоторое время, что граф Лондона, имевший под своим началом 8000 человек, вышлет им, согласно своему обещанию, две тысячи солдат на помощь, но Леви, со своим 3000-м корпусом, так беспокоил графа Лондона, что у него не было возможности сдержать данное слово. Единственное, что он мог сделать, так это отправить полковнику Мерсеру охотника с весьма коротенькой запиской, в которой сообщал, что не в силах помочь фортам, и просил полковника действовать, как он найдет лучшим. Комендант не получил этой записки. Курьер попался в руки Тареа, который оскальпировал его, а записку передал командующему.
Английский и французский офицеры, каждый в сопровождении десяти солдат и трубача, несшего парламентский флаг, вышли из рядов и остановились между двумя армиями.
Свидание было непродолжительно, как и следовало ожидать.
Англичанин очень хорошо знал, что ему не на что надеяться, и француз получил приказание настаивать на своих требованиях. После обмена первыми вежливостями полковник Меренвиль спросил у англичанина, каковы его желания. Англичанин, довольно свободно говоривший по-французски, сказал:
— Господин полковник! Батарея, поставленная вами на высотах, причинила нам серьезные потери.
— Я не мог предотвратить этого, милостивый государь. Оба офицера были в одинаковом чине.
— Для вас все возможно, милостивый государь. Вашим приказаниям тотчас повинуются.
— Позвольте сказать вам, что это замечание кажется мне необыкновенным. Итак, что было бы вам угодно?
— Я желал бы, чтобы вы прекратили огонь из этой дьявольской батареи, — сказал англичанин с невозмутимой флегмой.
Меренвиль не мог удержаться от улыбки.
— Извините меня, — сказал он, — за это видимое нарушение вежливости с моей стороны. Но ваше требование чересчур наивно. Устраивая эту батарею, имелось в виду, главным образом, нанести вам как можно больше вреда, и, судя по вашим словам, цель достигнута.
Английский офицер прикусил себе губы.
— Насколько мне кажется, милостивый государь…
— Ваше положение безнадежно; я могу прекратить огонь из батарей, но с условием, чтобы вы сдались со всем вашим гарнизоном.
— Не торопитесь, полковник, — отвечал англичанин, силясь улыбнуться иронически. — Дела наши, слава Богу, еще не так плохи.
— Нет, к несчастью, они очень плохи. Ваше положение безнадежно, я сказал вам это и повторяю еще раз.
— Вы забываете, что граф Лондона с восемью тысячами человек находится недалеко отсюда и может каждую минуту явиться нам на помощь.
Граф улыбнулся.
— Вы надеетесь на это? — спросил он.
— Граф Лондона дал мне слово, — отвечал англичанин, выпрямляясь.
— Он не сдержит своего слова.
— Господин полковник! — воскликнул парламентер, нахмурившись.
— Мне тяжело огорчать храброго офицера, но вы должны все знать, полковник.
— Что вы хотите сказать?
— Граф Лондона, ваш начальник, послал к вам охотника, который попался в руки к моим краснокожим и был убит ими; этот человек нес записку. — При этих словах Меренвиль вынул из кармана письмо английского главнокомандующего и подал его парламентеру, говоря: — Вот это письмо, оно было адресовано полковнику Мерсеру, о смерти которого графу Лондона ничего не было известно.
Английский офицер поспешно схватил письмо.
— Вам известны наши условия, — продолжал Меренвиль, — я их не изменю ни в каком случае; даю вам час » на размышление. Если по прошествии этого времени вы не дадите удовлетворительного ответа, огонь снова начнется по всей нашей линии. Дальнейшие разговоры между нами не привели бы ни к чему. Я удаляюсь, тем более что мои дикари начинают терять терпение; вы слышите их крики?
Действительно, уже несколько минут дикари страшно кричали.
Английский офицер содрогнулся; он поклонился графу, ответившему ему тем же, и оба офицера вернулись к своим войскам.
Меренвиль отправился поспешно в главный штаб главнокомандующего, который велел разбить свою палатку среди краснокожих и канадцев, чтобы иметь их под рукою, удерживать их от грабежа и скальпирования, что, впрочем, оказалось почти невозможным; индейцы глухи ко всяким доводам, нарушающим их военные привычки.
Часто бывало гораздо легче взять укрепленную позицию, чем принудить краснокожих строго соблюдать договор, заключенный с неприятелем; когда индейцы были с обеих сторон, то соблюдение каких бы то ни было правил оказывалось положительно немыслимым; краснокожие устремлялись друг на друга и вступали в ожесточенный бой ради удовлетворения ненависти к той или другой нации или своей племенной вражды.
На этот раз в войске англичан не было индейцев, но зато были женщины и дети.
Английские солдаты отправлялись на войну не иначе как в сопровождении своих семейств; многие из них были женаты и имели по несколько человек детей; краснокожие, не задумываясь, скальпировали женщин и детей, волосы которых служили им трофеями; по возвращении в лагерь им оказывали прием, смотря по количеству принесенных скальпов.
— Ну что, уладили дело? — спросил главнокомандующий.
— Да, кажется, генерал, письмо графа Лондона произвело магическое действие.
— Я так и думал; прочтите ваш рапорт, кузен.
— Я, собственно, за этим и пришел.
— Читайте, я слушаю.
— Я начинаю.
Граф Меренвиль с мельчайшими подробностями сообщил главнокомандующему обо всем происшедшем во время свидания с парламентером.
— Отлично, — сказал генерал, когда граф окончил свое сообщение, — я действительно думаю, что все кончено, если только эти люди не сумасшедшие, чего я не предполагаю.
— Мы скоро получим от них ответ.
— Да, я тоже так думаю, остается подождать всего несколько минут.
В это мгновение сержант Ларутин вошел в палатку.
— Чего тебе? — спросил генерал.
— С вашего позволения, генерал, там какой-то верзила офицер, длинный, словно жердь, желает говорить с главнокомандующим.
— Введи его, и впредь прошу без замечаний.
— А между тем, генерал, как вам угодно…
— Убирайся. Мне некогда слушать твою болтовню.
— Гм! — пробормотал Ларутин сквозь зубы. — Сегодня сердит.
Сержант пожал плечами и через несколько минут снова вернулся в палатку в сопровождении английского офицера, которого ожидал генерал. Этот офицер был капитан, он принес согласие на условия, предложенные главнокомандующим. Комендант поручил ему условиться насчет подробностей сдачи фортов.
Г-н Монкальм велел позвать одного из своих адъютантов — Оливье де Меренвиля, капитана в полку Шампаньи; Монкальм поручил ему как можно лучше обойтись с его английским коллегою и потом отпустил их.
Оба молодых капитана почтительно раскланялись и удалились вместе.
— Комендант крепости не дождался даже условленного часа, — сказал граф.
— И прекрасно сделал, — отвечал, улыбаясь, главнокомандующий. — Что он мог сделать в его положении? Несколько минут больше или меньше не имели бы никакого значения.
— Конечно.
— Он смирился как порядочный человек, и это было самое лучшее, что он мог сделать.
— Все равно это, вероятно, было ему тяжело.
— Не скажу, что нет; но, поверьте мне, письмо графа Лондона не слишком удивило его.
— Вы думаете, что он ожидал…
— Разумеется, кузен, он знал очень хорошо, что если граф Лондона должен был явиться, он не замедлил бы это сделать и не стал бы ожидать последней минуты, чтобы прийти на помощь крепостям.
— Шевалье Леви нам оказал большую услугу в этом случае.
— Он отлично исполнил свою обязанность.
— Надо отдать ему справедливость, он прекрасно маневрировал для того, чтобы удержать англичан.
— Кстати, кузен, правда ли, что мне о вас рассказывали?
— Что же такое, кузен?
— Меня уверяли, что вы едва не утонули.
— Лучше того, я совсем было утонул.
— Да полноте! Вы свежи, как роза.
— Рассказывайте… Только чудо спасло меня.
— И как называется это чудо?
— Вы будто не знаете?
— Не знаю, если спрашиваю.
— Ну так видите, меня спас Шарль Лебо; вы его не видали?
— Не видал, с моего приезда даже ничего не слыхал о нем.
— Увидите, когда будете нуждаться в нем.
— Очень вероятно; так на самом деле он вам спас жизнь?
— Судите сами, кузен; я устал до последней возможности и, хотя не совсем потерял сознание, был не в состоянии отдать себе отчет в том, что происходило вокруг меня; Лебо наблюдал за мной, он знал, что я не искусный пловец и подоспел в ту минуту, когда я положительно тонул; он нырнул под меня, вытащил на поверхность и взвалил меня себе на спину; машинально я ухватился за его длинные и густые волосы, и он тащил меня около двадцати минут; благодаря ему я был спасен; все, что я вам теперь рассказываю, мне самому передавали; я ничего не помню; как только г-н Лебо увидал, что я пришел в себя совершенно, он бросил меня и исчез.
— О да, это его манера, — сказал генерал, смеясь, — этот оригинал заставит меня обожать его, вот увидите!
— Что меня касается, мой друг, я сохраню признательность к нему до конца своей жизни. Что сталось бы с моей женой, с моими бедными детьми!
— Этот Лебо странный человек; все любят и уважают его, жители Канады его боготворят, краснокожие пошли бы за него в огонь и в воду; все ему чем-нибудь обязаны, только он ничем никому. Непонятный молодой человек — всегда один, печальный, молчаливый, говорит только по необходимости, готовый на всякие услуги всем страждущим, он через несколько минут забывает, что сделал, и пари держу, что он забыл уже, что спас вам жизнь.
— Я это очень хорошо знаю, кузен, я уверен, что, когда буду ему говорить об этом спасении, он станет доказывать, что я не подвергался никакой опасности и спасся бы сам.
— Неужели? Меня до сих пор пробирает нервная дрожь, как только я об этом вспомню!
— Как этот замечательный человек упорно держится своей странствующей жизни!
— Очень жаль, потому что он мог бы всего достичь и везде был бы на своем месте.
— Тут что-нибудь да кроется, что нам неизвестно.
— Если бы нам удалось уговорить его, чтобы он отказался от своей профессии охотника, — сказал граф.
— Давайте попробуем, — отвечал генерал, улыбаясь, — может быть, вдвоем нам это и удастся.
— Может быть… эта идея мне нравится, я присоединю свои усилия к вашим, кузен.
— Так решено; прежде всего, следует узнать, что у него на душе, но его не легко исповедать, уверяю вас.
— Нужно уметь только взяться!