Страница:
Перед ними были еще навалены большие, толстые деревья, острые сучья которых должны были играть роль рогаток.
С остальных сторон позиция была защищена реками и фортом Карильоном, так что неприятель непременно должен был начать со штурма описанных нами укреплений.
Монкальм, Леви и Бурламак имели в своем распоряжении 3058 человек, включая четыреста канадцев под начальством графа де Меренвиля. Монкальм предчувствовал, что неприятель не заставит себя долго ждать, и поэтому не двигался из форта Карильон.
Теперь скажем несколько слов о том, в каком положении находилась тогда колония; материалом послужат нам выдержки из официальных донесений на имя военного министерства.
«Голод усиливается, — читаем мы в письме г-на Дореля от 26 февраля, — народ гибнет от нищеты.
Канадские беглецы скоро четыре месяца не видят ничего, кроме конины и сухой трески. Из них уже умерло более трехсот…»
«На каждого из жителей полагается четверть фунта хлеба в сутки… фунт конины стоит тридцать сантимов; употребление ее обязательно… Солдат получает на сутки полфунта хлеба; на неделю ему выдается: три фунта конины, два фунта трески. С первого апреля, вследствие возрастающего недостатка в съестных припасах, жители получают не более двух унций хлеба в сутки».
«На все страшная дороговизна; фунт пороха стоит четыре ливра. С мая месяца уже почти вовсе нет ни хлеба, ни мяса; фунт говядины стоит двадцать пять сантимов, фунт муки — столько же; тем не менее, — говорит г-н Дорель в письме от 26 февраля, — жители терпеливо переносят все бедствия».
В это время у интенданта Биго праздновали масленицу до самой середины великого поста и вели безумную игру.
Интендант проигрывал по двести тысяч ливров в trente et quarante.
Играли не только в Квебеке у интенданта Биго, играли также в Монреале у Водрейля.
Азартные игры были запрещены королевским указом, но это распоряжение нарушалось, несмотря на увещевания маркиза де Монкальма, который сильно возмущался этими скандалами и не без основания боялся, что все денежные средства его офицеров уйдут на картежную игру, принявшую такие опасные размеры.
По счастью, в это время прибыли в Квебек несколько судов, нагруженных мукой и съестными припасами; им удалось избежать преследования бесчисленных английских каперов.
Благодаря этому счастливому событию, жители стали несколько меньше страдать от голода.
Вот каково было внутреннее состояние колонии.
Теперь мы дадим отчет о положении обеих воюющих сторон, причем будем опять давать извлечения из официальных документов военного архива; весьма полезно, чтобы публика наконец ознакомилась со всеми этими фактами, о которых она, к сожалению, слишком долго не имела понятия.
«При открытии кампании французская армия в Канаде состояла из 5780 человек.
Чтобы раздавить эту горсть солдат, Питт дал сэру Аберкромби, новому генералу, отправляемому в Америку, 22 тысячи регулярного войска и 28 тысяч милиции и, кроме того, приказал организовать резервный милиционный тридцатитысячный корпус.
При таком количестве войска победа казалась обеспеченной за Англией».
Поэтому лорд Уэстерфилд писал своему сыну 8 февраля:
«Нет сомнения, что мы достаточно сильны в Америке, чтобы проглотить живыми всех французов, как в Квебеке, так и в Луисбурге; надо только распоряжаться этими силами с умением и энергией…»
Несмотря на голод, на недостаток в боевых запасах и непропорциональность сил, Канада еще не отчаивалась в благоприятном исходе борьбы.
«Мы будем биться, — писал Монкальм, — мы погребем себя под развалинами колонии».
Англия готовилась напасть на Канаду с трех пунктов: 16 тысяч должны были действовать против Луисбурга; 20 тысяч атаковать форт Карильон; 9 тысяч — форт Дюкенс.
Все вместе составляло 45 тысяч человек, которым предстояло раздавить не более шести тысяч неприятельского войска; Карильон, против которого высылалось 20 тысяч войска, располагал для своей защиты только 3058 регулярного войска.
Прибавим, что английская армия была в изобилии снабжена всем необходимым, между тем как французы во всем терпели недостаток.
«Военные действия должны были начаться осадой Луисбурга, который считался ключом Канады; как скоро неприятелю удалось бы взять Луисбург, наше сообщение с Францией было бы прервано, неприятель мог закрыть нам все внешние пути сообщения.
Ясно, как важно было для нас сохранить этот пункт».
Таково было политическое и военное положение воюющих сторон при открытии кампании.
Однажды утром Мрачный Взгляд, который, как большинство лесных охотников, предпочитал проводить ночи на воздухе, вместо того чтобы ночевать в форте, разводил огонь, собираясь заняться приготовлением своего скромного завтрака, как вдруг услыхал лошадиный топот.
Охотник подвинул к себе ружье и после этой предосторожности стал продолжать приготовление завтрака.
Лошадиный топот быстро приближался; вскоре всадник на довольно хорошей, дорогой лошади въехал на лужайку, которая служила охотнику бивуаком; она была расположена на берегу реки, прозрачные, чистые воды которой, весело журча, бежали по каменистому дну.
— Доброе утро, охотник! — сказал новоприбывший, останавливая лошадь.
Охотник вздрогнул: голос показался ему знакомым; он быстро обернулся.
— Ивон! — вскричал он с удивлением.
— Г-н де Вилен! — вскричал в свою очередь всадник.
— Ей-богу, — сказал, смеясь, охотник, — вот странная встреча! Где тебя носил черт?
— Видите, граф, я не пропал.
— Зови меня Мрачный Взгляд, ты этим мне доставишь удовольствие — мы в пустыне.
— Как вам угодно, граф.
— Как?
— Извините, опять забыл.
— Что ты хотел сказать?
Но в эту минуту, как Жак Дусе, которого читатель, конечно, узнал, собирался отвечать, поблизости раздались выстрелы в разных направлениях; кусты без шума раздвинулись, и в двух шагах от всадника показался раскрашенный и вооруженный индеец.
— О! — воскликнул Жак Дусе, испугавшись, хотя Ивон, как мы уже говорили, не был трусом.
— Не обращай внимания, — сказал Мрачный Взгляд, — это не враг, а друг.
— Тем лучше, — возразил Жак.
— Добро пожаловать, — обратился охотник к индейцу, — садитесь к огню, и ты также; надеюсь, ты не торопишься?
— Нет, — отвечал всадник.
С этими словами он слез с коня, спутал ему ноги, разнуздал и задал корму; в ту же минуту с двух сторон в лощине показались два лесных охотника; это были Сурикэ и Бесследный, первый нес на плече убитую лань, второй — застреленного дикого гуся.
Они сбросили сваю добычу на землю у ног Мрачного Взгляда и дружески пожали ему руку, потом сели к огню рядом с индейцем.
— О! Мы отлично позавтракаем, — сказал, смеясь, Мрачный Взгляд, — у самого главнокомандующего не будет такого завтрака.
— Очень может быть, — сказал Сурикэ.
— Однако помогите же мне, лентяи, — продолжал со смехом Мрачный Взгляд, — иначе мы никогда не кончим, у меня есть отличный картофель, бутылка коньяку и немного «пеммикану», это говядина в порошке.
Здесь следует упомянуть, что картофель, тогда еще не известный во Франции, уже давно вошел в употребление в Америке и пользовался особенным предпочтением у лесных охотников.
— А у меня, — сказал Жак Дусе, которого Мрачный Взгляд представил под именем Ивона, — у меня есть морские сухари, отличный кофе, английский сыр и мех с вином.
— Так это уже не завтрак, а настоящий Валтасаров пир, — воскликнул Мрачный Взгляд, смеясь.
— Настоящий пир, — подтвердил Сурикэ, улыбаясь. Не прошло и часа, как приготовления были окончены и все сели за стол, т.е. каждый сел на траву, взял тарелку в одну руку, вилку в другую, и таким образом стол оказался накрытым.
Все ели с тем прекрасным аппетитом, который приобретается в пустыне; мех переходил из рук в руки, всякий считал долгом к нему приложиться, за исключением Тареа, который никогда не брал в рот спиртных напитков.
Когда голод был утолен, пирующие зажгли трубки и принялись за кофе.
Еще задолго до Людовика XV охотники Нового Света привыкли прибавлять коньяк к кофе, с той только разницей, что они его не зажигали и не называли «глория».
Когда густое облако табачного дыма окутало охотников, разговор сделался живее.
— Что нового? — спросил Мрачный Взгляд.
— Ничего не знаю, — сказал Сурикэ.
— Я ничего не видал, — сказал Бесследный.
— Где же Белюмер? — спросил Сурикэ.
— Старик пожелал остаться в Эдуарде, — сказал индейский вождь.
— У него на это есть свои причины, — возразил Сурикэ, — не будем ему мешать.
— Итак, все спокойно?
— Слишком спокойно, прислушайся, все молчит, — сказал Тареа.
— Вождь прав, это та тишина, которая предшествует буре.
— И я так думаю, — заметил Сурикэ.
— Так и должно быть, — прибавил Бесследный.
— Гм! — пробормотал Мрачный Взгляд, обращаясь к Жаку Дусе. — Кстати, товарищ, вы еще мне не рассказали, почему я вас встречаю так далеко от Квебека.
Бретонец медлил с ответом и оглядывался кругом.
— Вы не только можете ответить на этот вопрос, но и сообщить мне величайшие тайны в присутствии моих друзей, у нас нет тайн друг от друга, они мне преданы, я им отвечаю тем же; ни одно слово из того, что вы скажете, не выйдет отсюда без вашего позволения.
— Это другое дело.
— Что же нового в Квебеке?
— Есть и кое-что новое.
— Гм! А почему вы так удалились от места вашей деятельности?
— Я все бросил, чтобы исполнить то, что считаю своей обязанностью.
— Это еще мне не объясняет…
— Зачем я здесь?
— Именно.
— Я разыскиваю вас.
— Ну, вы ведь меня нашли.
— Теперь нашел, но не далее как два часа тому назад, я ехал в форт Карильон, чтобы узнать, где вас можно найти.
— Судьба поступила весьма умно, натолкнув вас на меня.
— Судьба всегда умнее, чем о ней думают.
— Вы, вероятно, имеете сообщить мне нечто весьма важное, если решились предпринять такое путешествие.
— Да, нечто важное, очень важное.
— Говорите же, мы вас слушаем.
Шпион, не заставляя себя более просить, рассказал подробно все, что произошло в его доме между Биго и графом де Витре.
— Как! — воскликнул Мрачный Взгляд, услыхав имя графа. — Этот проклятый граф жив еще?
— Уверяю вас, что он пользуется превосходным здоровьем.
— Хорошо, оставим это; продолжай, Ивон.
Шпион продолжал свой рассказ; когда он стал описывать удивление, которое испытал, убедившись, что понимает и может говорить по-английски, тогда как прежде, если в его присутствии говорили на этом языке, он не понимал ни слова, Мрачный Взгляд расхохотался.
— Отлично! — вскричал он. — Славную сыграл ты с ними шутку; их погубил излишек предосторожностей; теперь вижу, есть еще Бог, который хранит честных людей.
— Все это прекрасно, — сказал Ивон, — но чем вы объясните то, что я вдруг стал понимать и говорить по-английски, между тем как до сих пор не знал этого языка.
— Очень просто, мой друг.
— Интересно узнать, как.
— Дело в том, что не ты начал понимать по-английски, а они говорили по-бретонски.
— Как так?
— В Англии есть провинция, называемая Валлис, в которой говорят на чистом гельском наречии, которым говорим и мы на нашей родине, в Бретани. Понял теперь?
— Отлично понял, — сказал Ивон, смеясь. — Они захотели всех перехитрить, да и попались.
— Совершенно верно. Но теперь, когда разъяснилось, продолжай.
Шпион вернулся к своему повествованию, которого больше никто не прерывал. Кончив, он прибавил:
— Я счел своей обязанностью бросить все дела и разыскать вас, чтобы спросить, что я должен делать.
Охотники пришли в страшное негодование; это низкое предательство возбуждало в их душах сильнейший гнев, стыд, презрение к дворянам, аристократам, которые решались так постыдно продать свое отечество неприятелю.
— Что я должен делать? — еще раз спросил Ивон.
— Не теряя ни минуты, мы отведем тебя к главнокомандующему, и ты слово в слово повторишь в его присутствии все, что нам сейчас рассказал.
— О! Будьте покойны, я ничего не забуду.
— Руку, Ивон, я вижу, что ты способен еще на хорошие чувства, твой теперешний поступок искупает многое, ты ведь понимаешь, что я хочу сказать?
— Да, — отвечал Жак с сильным волнением, почтительно дотрагиваясь до руки, которую ему протягивал Мрачный Взгляд, — ваши слова возвращают мне уважение к самому себе; с этого момента я становлюсь другим человеком, и никогда больше, клянусь, вам не придется упрекнуть меня в чем бы то ни было.
— Хорошо, я верю тебе, Ивон, а теперь в путь; мы и так уже слишком запоздали.
Бивуак был брошен, все охотники отправились в форт Карильон, от которого их отделяло небольшое расстояние.
Главнокомандующий был занят, он по ландкартам усердно изучал топографию местности, желая в случае атаки воспользоваться всеми выгодами, которые предоставляло ее физическое строение.
Дверь комнаты, где сидел Монкальм, отворилась; на пороге показался сержант Ларутин.
— Что тебе надо? — спросил главнокомандующий.
— Ваше превосходительство, Сурикэ желает вас видеть.
— Разве ты не знаешь, что он может входить без доклада?
— Знаю, ваше превосходительство, но с ним два неизвестных человека, один из которых одет не по-военному.
— Ничего, впусти Сурикэ и его спутников обоих: и штатского, и военного.
В комнату вошли трое.
— Я отыскал письмо вашего отца, любезный Шарль, вы видите, мой друг, что оно не затерялось.
И он передал ему довольно полновесный пакет.
— Благодарю вас, генерал, — отвечал охотник, пряча письмо в карман.
— Что вам угодно?
— Переговорить с вами об одном весьма важном деле. Но прежде позвольте воспользоваться случаем представить вам моего друга, о котором я уже вам говорил. Я надеюсь, что вы не лишите его вашего расположения; он — француз; мы зовем его Мрачный Взгляд, но он носит другую фамилию и может сообщить ее вам только с глазу на глаз.
— Пока с меня довольно вашего прозвища, — сказал генерал, протягивая ему руку, — прошу вас считать меня в числе ваших друзей.
— Вы слишком добры, генерал, — отвечал Мрачный Взгляд с чувством, пожимая руку главнокомандующему.
— Нисколько: друзья Шарля Лебо — мои друзья, я его высоко ценю; друзья его должны быть на него похожи.
— Благодарю вас, генерал, — сказал Шарль Лебо, — вы благородно держите ваше слово; кстати, Мрачный Взгляд пришел к вам не с пустыми руками; послушайте, что он вам расскажет.
— Вы принесли хорошее известие? — с живостью спросил главнокомандующий.
— Увы! Нет, генерал, — возразил Мрачный Взгляд, — но важно, чтобы вы его узнали как можно скорее; говори, Ивон, расскажи все генералу.
Экс-шпион повторил свой рассказ; генерал слушал, бледнея и хмурясь.
— Это ужасно! — воскликнул он, когда Ивон кончил. — Дворяне, офицеры! — И прибавил голосом, прерывающимся от волнения: — Бедная Франция!
Все молчали; генерал отер со лба холодный пот, потом закрыл лицо руками: он плакал.
Эта благородная, великая печаль обожаемого начальника произвела на присутствующих тяжелое впечатление.
Наконец генералу удалось справиться со своим горем.
— Господа, — сказал он голосом, еще дрожащим от волнения, — ни слова никому об этой ужасной измене; я постараюсь принять меры как можно скорее. Ваше известие разбило мне сердце; тем не менее благодарю вас за то, что вы не остановились перед этой тяжелой обязанностью, благодарю вас, господа, вы можете рассчитывать на меня везде и всегда. — И он сделал жест, которым как будто хотел показать, что желает остаться один; в это
время отворилась дверь, и на пороге появился Мишель Белюмер, измученный, запыхавшийся, с головы до ног покрытый пылью.
— Откуда вы в таком виде? — спросил главнокомандующий. — Вы совсем измучены.
— Да, я сделал немалый путь, немудрено устать, я из форта Эдуарда.
— А! — воскликнул главнокомандующий, и глаза его засверкали. — Какие известия о неприятеле?
— Отличные, генерал.
— Бой?
— Да, генерал, и бой будет жестокий.
— Тем лучше — тем больше славы победителю. Имеете вы сведения?
— Да, генерал, и достоверные, ручаюсь вам.
— Я знаю вас, Белюмер, и знаю вам цену, говорите.
— Генерал… — начал Сурикэ.
— Нет, останьтесь, господа, вы мои дорогие друзья; я желаю, чтоб вы остались.
Охотники и Жак Дусе ответили почтительным поклоном.
— Мы ждем вас, Белюмер.
— Сейчас, генерал; мой рассказ будет короток; у англичан двадцать тысяч великолепного войска; при них — громадный обоз, масса пороху, пушек, всевозможного оружия; никогда не видал я войска, которое могло бы внушить такой страх; у них есть один полк, отличающийся тем, что у солдат панталоны заменены юбками; в этом полку все солдаты наперечет — гиганты. Англичане покрыли страну точно саранча; настроение у них самое веселое; они говорят, что без труда могут разом проглотить всех здешних французов.
— Это еще посмотрим, — сказал генерал, улыбаясь, — знаете ли фамилию их главнокомандующего?
— Знаю, генерал, его прислали из Англии специально для того, чтобы всех нас побросать в море; его фамилия, сию минуту, генерал, у него такая чертовская фамилия, а, вспомнил! Его фамилия — Аберкромби, лорд Аберкромби; он друг английского министра-президента; солдаты говорят, что он отличный полководец, что он ненавидит французов, поэтому выбор и пал на него.
— Что касается меня, я ни к кому не чувствую ненависти; люблю мое отечество, моего короля, и этого довольно для того, чтобы я исполнял мой долг; когда же появится эта страшная армия? — прибавил он тоном, в котором слышалась тонкая ирония.
— Они идут, генерал, и будут здесь завтра с восходом солнца, вот почему я так устал; я должен был торопиться.
— Отлично! Какой дорогой идет неприятель?
— На судах, по реке, генерал; им невозможно было бы двигаться сухим путем с их громадным обозом.
— Верно; вы кончили, Белюмер?
— Да, генерал; надеюсь, что сказанного с вас достаточно.
— Совершенно, друг мой; и я постараюсь воспользоваться вашими сообщениями. Благодарю вас, Белюмер, вы не из тех людей, которых можно вознаградить деньгами, обнимите меня, я могу сказать, что еще никогда более честное сердце не билось в груди гражданина.
И он обнял и прижал к груди охотника. Белюмер плакал от радости.
— Я буду негодяем, если завтра не дам себя убить, — сказал охотник, смеясь и плача в одно и то же время.
— Запрещаю вам это! — воскликнул генерал, улыбаясь. — Теперь, господа, ступайте отдохните; завтра будет жаркое дело. Лебо, приходите ко мне обедать; вы будете моим секретарем на военном совете, который я созову сегодня вечером.
— К вашим услугам, генерал.
— Я в этом уверен, — сказал генерал, смеясь. — Мое почтение, господа; завтра мы увидимся в пороховом дыму.
Генерал остался один; он написал письмо, потом велел позвать полковника Бугенвиля. Полковник сейчас же явился.
— Полковник, — сказал генерал, — завтра мы должны ждать неприятеля.
— Тем лучше, — сказал полковник, потирая руки.
— Я не хочу лишать вас возможности присутствовать в сражении, это было бы для вас большим огорчением.
— От всего сердца благодарю вас, генерал! — воскликнул полковник Бугенвиль.
— Это письмо вы передадите Дорелю; затем дайте мне слово, что по окончании сражения вы немедленно отправитесь в Квебек.
— Клянусь, что исполню ваше приказание, генерал.
— Хорошо, будьте как можно бдительнее и постарайтесь разузнать, что там делается.
— Будьте покойны, генерал; я знаю, насколько важно, чтобы вы имели все необходимые сведения.
— В том-то и дело. До свидания, увидимся сегодня вечером на военном совете.
— Солдаты и офицеры уже знают, что неприятель близко, и все в восторге.
— Тем лучше, я не боюсь за них, я знаю, что каждый исполнит свой долг.
— Они боятся только одного: как бы неприятель не изменил своего намерения и не повернул назад.
— Этого нечего опасаться, англичане слишком уверены в своих силах и не отступят.
— Дай Бог.
— До вечера, полковник.
Генерал и полковник протянули друг другу руки и разошлись.
На другой день, согласно предсказанию Белюмера, с восходом солнца появился неприятель, и его действительно можно было сравнить с тучей саранчи.
Река Шют буквально покрылась всевозможными судами, которые в общем представляли зрелище живописное, но вместе с тем и грозное.
Неприятелю была приготовлена жаркая встреча.
Англичане не имели ни малейшего понятия о местности, на которой готовились оперировать, пренебрегли самыми обыкновенными предосторожностями, настолько была велика у них уверенность в победе.
Весь маленький гарнизон Карильона собрался за ретраншементами, защищенными с фронта глубокими болотами.
Воюющие стороны посвятили все утро окончанию военных приготовлений.
Около полудня Аберкромби наконец двинулся к французским ретраншементам с быстротою, достойной великой армии.
Английское войско было разделено на четыре колонны, между которыми помещались легковооруженные отряды.
Французы без выстрела подпустили неприятеля на расстояние сорока пяти шагов и тогда открыли сильнейший и губительный огонь.
Отряд, состоящий из сотни лесных охотников и краснокожих под начальством Шарля Лебо, нанес англичанам громадные потерпи; появляясь беспрестанно там, где их не ожидали, охотники исчезали, осыпая неприятеля градом пуль.
В продолжение шести часов английские колонны с ожесточением нападали на ретраншементы; они сделали шесть последовательных атак; их упорство разбилось о стойкость французов.
Англичане, которых множество было убито, в десяти-двенадцати шагах от ретраншемента не могли его взять.
Наконец королевский шотландский полк, став во главе колонны, двинулся на приступ; колонна шла решительно и хладнокровно, сохраняя порядок, как на смотру.
Французы, воодушевленные геройской храбростью Монкальма, бились радостно и весело при криках: «Да здравствует король и наш главнокомандующий!»
Французский огонь производил в рядах англичан страшные опустошения; шевалье Леви произвел мастерскую атаку на левый неприятельский фланг; пушки с высоты форта отогнали и рассеяли английскую эскадру на реке Шют.
Когда королевский шотландский полк выстроился, главнокомандующий, смеясь, сказал:
— Дети, неприятель делает последнее усилие; сражение выиграно; примем же этих добрых людей, как они того стоят.
— Да здравствует король и наш главнокомандующий! — было ему ответом.
— Не будем торопиться; не стреляйте без моего приказания.
Королевский полк приближался спокойно, гордо, решительно.
Когда они были в двадцать пяти шагах от ретраншемента, полковник их крикнул, маша саблей:
— Вперед! На приступ! На приступ! Редут замер.
Солдаты молча стояли с взведенными курками.
— Стреляй! — крикнул Монкальм твердым и звучным голосом.
Раздался страшный залп.
Шотландцы на минуту попятились, потом бросились вперед.
Четыре раза пробовали они взобраться на редут; четыре раза были отбиты.
Менее чем в десять минут полк храбрецов и красавцев потерял до 950 человек.
Это равнялось поражению.
Наконец Аберкромби признал себя побежденным и отступил.
Описанная битва была одной из самых ожесточенных и упорных. Неприятель потерял 6 тысяч человек, более четверти своей наличности; почти все офицеры были перебиты или ранены; генерал Гой погиб одним из первых.
Французы со своей стороны потеряли 377 солдат убитыми и ранеными и 37 офицеров. Шевалье Леви, командовавший правым флангом, не получил ни одной раны, хотя его плащ и мундир были во многих местах пробиты пулями. Бугенвиль, менее счастливый, получил рану в голову.
Аберкромби воспользовался темнотой ночи, чтобы прикрыть свое более чем поспешное отступление.
Он посадил войско на суда на озере Сан-Сакраменто и вернулся беспрепятственно в форт Эдуард.
Французский главнокомандующий не располагал достаточными силами, и войско его было слишком утомлено, чтобы преследовать неприятеля.
Закончим описание этого сражения извлечением из письма Монкальма на имя маршала де Бель-Исль, тогдашнего военного министра; письмо было написано через два дня после описанной нами блестящей победы.
«…Для себя я попрошу вас исходатайствовать мне у короля позволение вернуться во Францию; здоровье мое слабеет; кошелек истощается; к концу года мой долг казначею колонии дойдет до 10 000 экю; прибавьте к этому постоянные неприятности и противоречия, невозможность приносить пользу и помешать злоупотреблениям — все это вместе заставляет меня горячо умолять его величество оказать мне эту милость, единственную, которой я домогаюсь.
Остаюсь и пр.»
ГЛАВА X. О том, как в доброе старое время умели веселиться дворяне, когда были в хорошем расположении духа
С остальных сторон позиция была защищена реками и фортом Карильоном, так что неприятель непременно должен был начать со штурма описанных нами укреплений.
Монкальм, Леви и Бурламак имели в своем распоряжении 3058 человек, включая четыреста канадцев под начальством графа де Меренвиля. Монкальм предчувствовал, что неприятель не заставит себя долго ждать, и поэтому не двигался из форта Карильон.
Теперь скажем несколько слов о том, в каком положении находилась тогда колония; материалом послужат нам выдержки из официальных донесений на имя военного министерства.
«Голод усиливается, — читаем мы в письме г-на Дореля от 26 февраля, — народ гибнет от нищеты.
Канадские беглецы скоро четыре месяца не видят ничего, кроме конины и сухой трески. Из них уже умерло более трехсот…»
«На каждого из жителей полагается четверть фунта хлеба в сутки… фунт конины стоит тридцать сантимов; употребление ее обязательно… Солдат получает на сутки полфунта хлеба; на неделю ему выдается: три фунта конины, два фунта трески. С первого апреля, вследствие возрастающего недостатка в съестных припасах, жители получают не более двух унций хлеба в сутки».
«На все страшная дороговизна; фунт пороха стоит четыре ливра. С мая месяца уже почти вовсе нет ни хлеба, ни мяса; фунт говядины стоит двадцать пять сантимов, фунт муки — столько же; тем не менее, — говорит г-н Дорель в письме от 26 февраля, — жители терпеливо переносят все бедствия».
В это время у интенданта Биго праздновали масленицу до самой середины великого поста и вели безумную игру.
Интендант проигрывал по двести тысяч ливров в trente et quarante.
Играли не только в Квебеке у интенданта Биго, играли также в Монреале у Водрейля.
Азартные игры были запрещены королевским указом, но это распоряжение нарушалось, несмотря на увещевания маркиза де Монкальма, который сильно возмущался этими скандалами и не без основания боялся, что все денежные средства его офицеров уйдут на картежную игру, принявшую такие опасные размеры.
По счастью, в это время прибыли в Квебек несколько судов, нагруженных мукой и съестными припасами; им удалось избежать преследования бесчисленных английских каперов.
Благодаря этому счастливому событию, жители стали несколько меньше страдать от голода.
Вот каково было внутреннее состояние колонии.
Теперь мы дадим отчет о положении обеих воюющих сторон, причем будем опять давать извлечения из официальных документов военного архива; весьма полезно, чтобы публика наконец ознакомилась со всеми этими фактами, о которых она, к сожалению, слишком долго не имела понятия.
«При открытии кампании французская армия в Канаде состояла из 5780 человек.
Чтобы раздавить эту горсть солдат, Питт дал сэру Аберкромби, новому генералу, отправляемому в Америку, 22 тысячи регулярного войска и 28 тысяч милиции и, кроме того, приказал организовать резервный милиционный тридцатитысячный корпус.
При таком количестве войска победа казалась обеспеченной за Англией».
Поэтому лорд Уэстерфилд писал своему сыну 8 февраля:
«Нет сомнения, что мы достаточно сильны в Америке, чтобы проглотить живыми всех французов, как в Квебеке, так и в Луисбурге; надо только распоряжаться этими силами с умением и энергией…»
Несмотря на голод, на недостаток в боевых запасах и непропорциональность сил, Канада еще не отчаивалась в благоприятном исходе борьбы.
«Мы будем биться, — писал Монкальм, — мы погребем себя под развалинами колонии».
Англия готовилась напасть на Канаду с трех пунктов: 16 тысяч должны были действовать против Луисбурга; 20 тысяч атаковать форт Карильон; 9 тысяч — форт Дюкенс.
Все вместе составляло 45 тысяч человек, которым предстояло раздавить не более шести тысяч неприятельского войска; Карильон, против которого высылалось 20 тысяч войска, располагал для своей защиты только 3058 регулярного войска.
Прибавим, что английская армия была в изобилии снабжена всем необходимым, между тем как французы во всем терпели недостаток.
«Военные действия должны были начаться осадой Луисбурга, который считался ключом Канады; как скоро неприятелю удалось бы взять Луисбург, наше сообщение с Францией было бы прервано, неприятель мог закрыть нам все внешние пути сообщения.
Ясно, как важно было для нас сохранить этот пункт».
Таково было политическое и военное положение воюющих сторон при открытии кампании.
Однажды утром Мрачный Взгляд, который, как большинство лесных охотников, предпочитал проводить ночи на воздухе, вместо того чтобы ночевать в форте, разводил огонь, собираясь заняться приготовлением своего скромного завтрака, как вдруг услыхал лошадиный топот.
Охотник подвинул к себе ружье и после этой предосторожности стал продолжать приготовление завтрака.
Лошадиный топот быстро приближался; вскоре всадник на довольно хорошей, дорогой лошади въехал на лужайку, которая служила охотнику бивуаком; она была расположена на берегу реки, прозрачные, чистые воды которой, весело журча, бежали по каменистому дну.
— Доброе утро, охотник! — сказал новоприбывший, останавливая лошадь.
Охотник вздрогнул: голос показался ему знакомым; он быстро обернулся.
— Ивон! — вскричал он с удивлением.
— Г-н де Вилен! — вскричал в свою очередь всадник.
— Ей-богу, — сказал, смеясь, охотник, — вот странная встреча! Где тебя носил черт?
— Видите, граф, я не пропал.
— Зови меня Мрачный Взгляд, ты этим мне доставишь удовольствие — мы в пустыне.
— Как вам угодно, граф.
— Как?
— Извините, опять забыл.
— Что ты хотел сказать?
Но в эту минуту, как Жак Дусе, которого читатель, конечно, узнал, собирался отвечать, поблизости раздались выстрелы в разных направлениях; кусты без шума раздвинулись, и в двух шагах от всадника показался раскрашенный и вооруженный индеец.
— О! — воскликнул Жак Дусе, испугавшись, хотя Ивон, как мы уже говорили, не был трусом.
— Не обращай внимания, — сказал Мрачный Взгляд, — это не враг, а друг.
— Тем лучше, — возразил Жак.
— Добро пожаловать, — обратился охотник к индейцу, — садитесь к огню, и ты также; надеюсь, ты не торопишься?
— Нет, — отвечал всадник.
С этими словами он слез с коня, спутал ему ноги, разнуздал и задал корму; в ту же минуту с двух сторон в лощине показались два лесных охотника; это были Сурикэ и Бесследный, первый нес на плече убитую лань, второй — застреленного дикого гуся.
Они сбросили сваю добычу на землю у ног Мрачного Взгляда и дружески пожали ему руку, потом сели к огню рядом с индейцем.
— О! Мы отлично позавтракаем, — сказал, смеясь, Мрачный Взгляд, — у самого главнокомандующего не будет такого завтрака.
— Очень может быть, — сказал Сурикэ.
— Однако помогите же мне, лентяи, — продолжал со смехом Мрачный Взгляд, — иначе мы никогда не кончим, у меня есть отличный картофель, бутылка коньяку и немного «пеммикану», это говядина в порошке.
Здесь следует упомянуть, что картофель, тогда еще не известный во Франции, уже давно вошел в употребление в Америке и пользовался особенным предпочтением у лесных охотников.
— А у меня, — сказал Жак Дусе, которого Мрачный Взгляд представил под именем Ивона, — у меня есть морские сухари, отличный кофе, английский сыр и мех с вином.
— Так это уже не завтрак, а настоящий Валтасаров пир, — воскликнул Мрачный Взгляд, смеясь.
— Настоящий пир, — подтвердил Сурикэ, улыбаясь. Не прошло и часа, как приготовления были окончены и все сели за стол, т.е. каждый сел на траву, взял тарелку в одну руку, вилку в другую, и таким образом стол оказался накрытым.
Все ели с тем прекрасным аппетитом, который приобретается в пустыне; мех переходил из рук в руки, всякий считал долгом к нему приложиться, за исключением Тареа, который никогда не брал в рот спиртных напитков.
Когда голод был утолен, пирующие зажгли трубки и принялись за кофе.
Еще задолго до Людовика XV охотники Нового Света привыкли прибавлять коньяк к кофе, с той только разницей, что они его не зажигали и не называли «глория».
Когда густое облако табачного дыма окутало охотников, разговор сделался живее.
— Что нового? — спросил Мрачный Взгляд.
— Ничего не знаю, — сказал Сурикэ.
— Я ничего не видал, — сказал Бесследный.
— Где же Белюмер? — спросил Сурикэ.
— Старик пожелал остаться в Эдуарде, — сказал индейский вождь.
— У него на это есть свои причины, — возразил Сурикэ, — не будем ему мешать.
— Итак, все спокойно?
— Слишком спокойно, прислушайся, все молчит, — сказал Тареа.
— Вождь прав, это та тишина, которая предшествует буре.
— И я так думаю, — заметил Сурикэ.
— Так и должно быть, — прибавил Бесследный.
— Гм! — пробормотал Мрачный Взгляд, обращаясь к Жаку Дусе. — Кстати, товарищ, вы еще мне не рассказали, почему я вас встречаю так далеко от Квебека.
Бретонец медлил с ответом и оглядывался кругом.
— Вы не только можете ответить на этот вопрос, но и сообщить мне величайшие тайны в присутствии моих друзей, у нас нет тайн друг от друга, они мне преданы, я им отвечаю тем же; ни одно слово из того, что вы скажете, не выйдет отсюда без вашего позволения.
— Это другое дело.
— Что же нового в Квебеке?
— Есть и кое-что новое.
— Гм! А почему вы так удалились от места вашей деятельности?
— Я все бросил, чтобы исполнить то, что считаю своей обязанностью.
— Это еще мне не объясняет…
— Зачем я здесь?
— Именно.
— Я разыскиваю вас.
— Ну, вы ведь меня нашли.
— Теперь нашел, но не далее как два часа тому назад, я ехал в форт Карильон, чтобы узнать, где вас можно найти.
— Судьба поступила весьма умно, натолкнув вас на меня.
— Судьба всегда умнее, чем о ней думают.
— Вы, вероятно, имеете сообщить мне нечто весьма важное, если решились предпринять такое путешествие.
— Да, нечто важное, очень важное.
— Говорите же, мы вас слушаем.
Шпион, не заставляя себя более просить, рассказал подробно все, что произошло в его доме между Биго и графом де Витре.
— Как! — воскликнул Мрачный Взгляд, услыхав имя графа. — Этот проклятый граф жив еще?
— Уверяю вас, что он пользуется превосходным здоровьем.
— Хорошо, оставим это; продолжай, Ивон.
Шпион продолжал свой рассказ; когда он стал описывать удивление, которое испытал, убедившись, что понимает и может говорить по-английски, тогда как прежде, если в его присутствии говорили на этом языке, он не понимал ни слова, Мрачный Взгляд расхохотался.
— Отлично! — вскричал он. — Славную сыграл ты с ними шутку; их погубил излишек предосторожностей; теперь вижу, есть еще Бог, который хранит честных людей.
— Все это прекрасно, — сказал Ивон, — но чем вы объясните то, что я вдруг стал понимать и говорить по-английски, между тем как до сих пор не знал этого языка.
— Очень просто, мой друг.
— Интересно узнать, как.
— Дело в том, что не ты начал понимать по-английски, а они говорили по-бретонски.
— Как так?
— В Англии есть провинция, называемая Валлис, в которой говорят на чистом гельском наречии, которым говорим и мы на нашей родине, в Бретани. Понял теперь?
— Отлично понял, — сказал Ивон, смеясь. — Они захотели всех перехитрить, да и попались.
— Совершенно верно. Но теперь, когда разъяснилось, продолжай.
Шпион вернулся к своему повествованию, которого больше никто не прерывал. Кончив, он прибавил:
— Я счел своей обязанностью бросить все дела и разыскать вас, чтобы спросить, что я должен делать.
Охотники пришли в страшное негодование; это низкое предательство возбуждало в их душах сильнейший гнев, стыд, презрение к дворянам, аристократам, которые решались так постыдно продать свое отечество неприятелю.
— Что я должен делать? — еще раз спросил Ивон.
— Не теряя ни минуты, мы отведем тебя к главнокомандующему, и ты слово в слово повторишь в его присутствии все, что нам сейчас рассказал.
— О! Будьте покойны, я ничего не забуду.
— Руку, Ивон, я вижу, что ты способен еще на хорошие чувства, твой теперешний поступок искупает многое, ты ведь понимаешь, что я хочу сказать?
— Да, — отвечал Жак с сильным волнением, почтительно дотрагиваясь до руки, которую ему протягивал Мрачный Взгляд, — ваши слова возвращают мне уважение к самому себе; с этого момента я становлюсь другим человеком, и никогда больше, клянусь, вам не придется упрекнуть меня в чем бы то ни было.
— Хорошо, я верю тебе, Ивон, а теперь в путь; мы и так уже слишком запоздали.
Бивуак был брошен, все охотники отправились в форт Карильон, от которого их отделяло небольшое расстояние.
Главнокомандующий был занят, он по ландкартам усердно изучал топографию местности, желая в случае атаки воспользоваться всеми выгодами, которые предоставляло ее физическое строение.
Дверь комнаты, где сидел Монкальм, отворилась; на пороге показался сержант Ларутин.
— Что тебе надо? — спросил главнокомандующий.
— Ваше превосходительство, Сурикэ желает вас видеть.
— Разве ты не знаешь, что он может входить без доклада?
— Знаю, ваше превосходительство, но с ним два неизвестных человека, один из которых одет не по-военному.
— Ничего, впусти Сурикэ и его спутников обоих: и штатского, и военного.
В комнату вошли трое.
— Я отыскал письмо вашего отца, любезный Шарль, вы видите, мой друг, что оно не затерялось.
И он передал ему довольно полновесный пакет.
— Благодарю вас, генерал, — отвечал охотник, пряча письмо в карман.
— Что вам угодно?
— Переговорить с вами об одном весьма важном деле. Но прежде позвольте воспользоваться случаем представить вам моего друга, о котором я уже вам говорил. Я надеюсь, что вы не лишите его вашего расположения; он — француз; мы зовем его Мрачный Взгляд, но он носит другую фамилию и может сообщить ее вам только с глазу на глаз.
— Пока с меня довольно вашего прозвища, — сказал генерал, протягивая ему руку, — прошу вас считать меня в числе ваших друзей.
— Вы слишком добры, генерал, — отвечал Мрачный Взгляд с чувством, пожимая руку главнокомандующему.
— Нисколько: друзья Шарля Лебо — мои друзья, я его высоко ценю; друзья его должны быть на него похожи.
— Благодарю вас, генерал, — сказал Шарль Лебо, — вы благородно держите ваше слово; кстати, Мрачный Взгляд пришел к вам не с пустыми руками; послушайте, что он вам расскажет.
— Вы принесли хорошее известие? — с живостью спросил главнокомандующий.
— Увы! Нет, генерал, — возразил Мрачный Взгляд, — но важно, чтобы вы его узнали как можно скорее; говори, Ивон, расскажи все генералу.
Экс-шпион повторил свой рассказ; генерал слушал, бледнея и хмурясь.
— Это ужасно! — воскликнул он, когда Ивон кончил. — Дворяне, офицеры! — И прибавил голосом, прерывающимся от волнения: — Бедная Франция!
Все молчали; генерал отер со лба холодный пот, потом закрыл лицо руками: он плакал.
Эта благородная, великая печаль обожаемого начальника произвела на присутствующих тяжелое впечатление.
Наконец генералу удалось справиться со своим горем.
— Господа, — сказал он голосом, еще дрожащим от волнения, — ни слова никому об этой ужасной измене; я постараюсь принять меры как можно скорее. Ваше известие разбило мне сердце; тем не менее благодарю вас за то, что вы не остановились перед этой тяжелой обязанностью, благодарю вас, господа, вы можете рассчитывать на меня везде и всегда. — И он сделал жест, которым как будто хотел показать, что желает остаться один; в это
время отворилась дверь, и на пороге появился Мишель Белюмер, измученный, запыхавшийся, с головы до ног покрытый пылью.
— Откуда вы в таком виде? — спросил главнокомандующий. — Вы совсем измучены.
— Да, я сделал немалый путь, немудрено устать, я из форта Эдуарда.
— А! — воскликнул главнокомандующий, и глаза его засверкали. — Какие известия о неприятеле?
— Отличные, генерал.
— Бой?
— Да, генерал, и бой будет жестокий.
— Тем лучше — тем больше славы победителю. Имеете вы сведения?
— Да, генерал, и достоверные, ручаюсь вам.
— Я знаю вас, Белюмер, и знаю вам цену, говорите.
— Генерал… — начал Сурикэ.
— Нет, останьтесь, господа, вы мои дорогие друзья; я желаю, чтоб вы остались.
Охотники и Жак Дусе ответили почтительным поклоном.
— Мы ждем вас, Белюмер.
— Сейчас, генерал; мой рассказ будет короток; у англичан двадцать тысяч великолепного войска; при них — громадный обоз, масса пороху, пушек, всевозможного оружия; никогда не видал я войска, которое могло бы внушить такой страх; у них есть один полк, отличающийся тем, что у солдат панталоны заменены юбками; в этом полку все солдаты наперечет — гиганты. Англичане покрыли страну точно саранча; настроение у них самое веселое; они говорят, что без труда могут разом проглотить всех здешних французов.
— Это еще посмотрим, — сказал генерал, улыбаясь, — знаете ли фамилию их главнокомандующего?
— Знаю, генерал, его прислали из Англии специально для того, чтобы всех нас побросать в море; его фамилия, сию минуту, генерал, у него такая чертовская фамилия, а, вспомнил! Его фамилия — Аберкромби, лорд Аберкромби; он друг английского министра-президента; солдаты говорят, что он отличный полководец, что он ненавидит французов, поэтому выбор и пал на него.
— Что касается меня, я ни к кому не чувствую ненависти; люблю мое отечество, моего короля, и этого довольно для того, чтобы я исполнял мой долг; когда же появится эта страшная армия? — прибавил он тоном, в котором слышалась тонкая ирония.
— Они идут, генерал, и будут здесь завтра с восходом солнца, вот почему я так устал; я должен был торопиться.
— Отлично! Какой дорогой идет неприятель?
— На судах, по реке, генерал; им невозможно было бы двигаться сухим путем с их громадным обозом.
— Верно; вы кончили, Белюмер?
— Да, генерал; надеюсь, что сказанного с вас достаточно.
— Совершенно, друг мой; и я постараюсь воспользоваться вашими сообщениями. Благодарю вас, Белюмер, вы не из тех людей, которых можно вознаградить деньгами, обнимите меня, я могу сказать, что еще никогда более честное сердце не билось в груди гражданина.
И он обнял и прижал к груди охотника. Белюмер плакал от радости.
— Я буду негодяем, если завтра не дам себя убить, — сказал охотник, смеясь и плача в одно и то же время.
— Запрещаю вам это! — воскликнул генерал, улыбаясь. — Теперь, господа, ступайте отдохните; завтра будет жаркое дело. Лебо, приходите ко мне обедать; вы будете моим секретарем на военном совете, который я созову сегодня вечером.
— К вашим услугам, генерал.
— Я в этом уверен, — сказал генерал, смеясь. — Мое почтение, господа; завтра мы увидимся в пороховом дыму.
Генерал остался один; он написал письмо, потом велел позвать полковника Бугенвиля. Полковник сейчас же явился.
— Полковник, — сказал генерал, — завтра мы должны ждать неприятеля.
— Тем лучше, — сказал полковник, потирая руки.
— Я не хочу лишать вас возможности присутствовать в сражении, это было бы для вас большим огорчением.
— От всего сердца благодарю вас, генерал! — воскликнул полковник Бугенвиль.
— Это письмо вы передадите Дорелю; затем дайте мне слово, что по окончании сражения вы немедленно отправитесь в Квебек.
— Клянусь, что исполню ваше приказание, генерал.
— Хорошо, будьте как можно бдительнее и постарайтесь разузнать, что там делается.
— Будьте покойны, генерал; я знаю, насколько важно, чтобы вы имели все необходимые сведения.
— В том-то и дело. До свидания, увидимся сегодня вечером на военном совете.
— Солдаты и офицеры уже знают, что неприятель близко, и все в восторге.
— Тем лучше, я не боюсь за них, я знаю, что каждый исполнит свой долг.
— Они боятся только одного: как бы неприятель не изменил своего намерения и не повернул назад.
— Этого нечего опасаться, англичане слишком уверены в своих силах и не отступят.
— Дай Бог.
— До вечера, полковник.
Генерал и полковник протянули друг другу руки и разошлись.
На другой день, согласно предсказанию Белюмера, с восходом солнца появился неприятель, и его действительно можно было сравнить с тучей саранчи.
Река Шют буквально покрылась всевозможными судами, которые в общем представляли зрелище живописное, но вместе с тем и грозное.
Неприятелю была приготовлена жаркая встреча.
Англичане не имели ни малейшего понятия о местности, на которой готовились оперировать, пренебрегли самыми обыкновенными предосторожностями, настолько была велика у них уверенность в победе.
Весь маленький гарнизон Карильона собрался за ретраншементами, защищенными с фронта глубокими болотами.
Воюющие стороны посвятили все утро окончанию военных приготовлений.
Около полудня Аберкромби наконец двинулся к французским ретраншементам с быстротою, достойной великой армии.
Английское войско было разделено на четыре колонны, между которыми помещались легковооруженные отряды.
Французы без выстрела подпустили неприятеля на расстояние сорока пяти шагов и тогда открыли сильнейший и губительный огонь.
Отряд, состоящий из сотни лесных охотников и краснокожих под начальством Шарля Лебо, нанес англичанам громадные потерпи; появляясь беспрестанно там, где их не ожидали, охотники исчезали, осыпая неприятеля градом пуль.
В продолжение шести часов английские колонны с ожесточением нападали на ретраншементы; они сделали шесть последовательных атак; их упорство разбилось о стойкость французов.
Англичане, которых множество было убито, в десяти-двенадцати шагах от ретраншемента не могли его взять.
Наконец королевский шотландский полк, став во главе колонны, двинулся на приступ; колонна шла решительно и хладнокровно, сохраняя порядок, как на смотру.
Французы, воодушевленные геройской храбростью Монкальма, бились радостно и весело при криках: «Да здравствует король и наш главнокомандующий!»
Французский огонь производил в рядах англичан страшные опустошения; шевалье Леви произвел мастерскую атаку на левый неприятельский фланг; пушки с высоты форта отогнали и рассеяли английскую эскадру на реке Шют.
Когда королевский шотландский полк выстроился, главнокомандующий, смеясь, сказал:
— Дети, неприятель делает последнее усилие; сражение выиграно; примем же этих добрых людей, как они того стоят.
— Да здравствует король и наш главнокомандующий! — было ему ответом.
— Не будем торопиться; не стреляйте без моего приказания.
Королевский полк приближался спокойно, гордо, решительно.
Когда они были в двадцать пяти шагах от ретраншемента, полковник их крикнул, маша саблей:
— Вперед! На приступ! На приступ! Редут замер.
Солдаты молча стояли с взведенными курками.
— Стреляй! — крикнул Монкальм твердым и звучным голосом.
Раздался страшный залп.
Шотландцы на минуту попятились, потом бросились вперед.
Четыре раза пробовали они взобраться на редут; четыре раза были отбиты.
Менее чем в десять минут полк храбрецов и красавцев потерял до 950 человек.
Это равнялось поражению.
Наконец Аберкромби признал себя побежденным и отступил.
Описанная битва была одной из самых ожесточенных и упорных. Неприятель потерял 6 тысяч человек, более четверти своей наличности; почти все офицеры были перебиты или ранены; генерал Гой погиб одним из первых.
Французы со своей стороны потеряли 377 солдат убитыми и ранеными и 37 офицеров. Шевалье Леви, командовавший правым флангом, не получил ни одной раны, хотя его плащ и мундир были во многих местах пробиты пулями. Бугенвиль, менее счастливый, получил рану в голову.
Аберкромби воспользовался темнотой ночи, чтобы прикрыть свое более чем поспешное отступление.
Он посадил войско на суда на озере Сан-Сакраменто и вернулся беспрепятственно в форт Эдуард.
Французский главнокомандующий не располагал достаточными силами, и войско его было слишком утомлено, чтобы преследовать неприятеля.
Закончим описание этого сражения извлечением из письма Монкальма на имя маршала де Бель-Исль, тогдашнего военного министра; письмо было написано через два дня после описанной нами блестящей победы.
«…Для себя я попрошу вас исходатайствовать мне у короля позволение вернуться во Францию; здоровье мое слабеет; кошелек истощается; к концу года мой долг казначею колонии дойдет до 10 000 экю; прибавьте к этому постоянные неприятности и противоречия, невозможность приносить пользу и помешать злоупотреблениям — все это вместе заставляет меня горячо умолять его величество оказать мне эту милость, единственную, которой я домогаюсь.
Остаюсь и пр.»
ГЛАВА X. О том, как в доброе старое время умели веселиться дворяне, когда были в хорошем расположении духа
По приказанию Монкальма в форте Карильон были устроены импровизированные госпитали для раненых. К несчастью, оказался полный недостаток в медиках, хирургах и медикаментах.
Некоторые хирурги получили от солдат название мясников и действительно не заслуживали другого имени; что касается медикаментов, то они были в весьма небольшом количестве и крайне дурного качества.
Некоторые хирурги получили от солдат название мясников и действительно не заслуживали другого имени; что касается медикаментов, то они были в весьма небольшом количестве и крайне дурного качества.