Фаллада Ханс. Волк среди волков

   - Как она выглядит? Старая? Молодая? Толстая? Тонкая? Белокурая? Брюнетка?
   - Ах, Берлин не пошел ей на пользу! Нет, лучше не надо! Еще разговоры пойдут, и в Нейлоэ будет потом при встрече с ней неловко. В конце концов она всего-навсего дочь моего приказчика! Всегда держитесь правила, Пагель: подальше от служащих, никаких фамильярностей, не сближаться с ними! Поняли?
   - Так точно, господин ротмистр!
   - Слава богу, поехали. Ну, усаживайтесь поудобнее. Давайте закурим как чудесно все-таки выехать из этого поганого города прямо в лето, правда, Штудман? Правда, Пагель?
   - Великолепно! - соглашается Штудман и спрашивает осторожно: - Праквиц, мне пришло в голову; этот человек знает твою фамилию?
   - Какой человек?
   - Да посредник!
   - Ну конечно, а как же?
   - Тогда он, вероятно, еще напишет тебе и предъявит требования - или...
   - Ах черт! Ах дьявол! Об этом я и не подумал! Вся комедия ни к чему! Но я не приму письма, я откажусь от него, никто не заставит меня принять письмо!
   Ротмистр скрипит зубами от ярости.
   - Мне очень жаль, Праквиц, но это едва ли поможет...
   - Да, теперь тебе жаль, Штудман! Надо было сказать мне это еще на вокзале - или совсем не говорить! А не теперь, когда уже поздно! Вся поездка испорчена! А такая чудесная погода!
   В ярости смотрит ротмистр из вагона на чудесную погоду.
   Не успевает Штудман ответить (и еще вопрос, хочется ли ему ответить), как открывается дверь в коридор. Но вместо кондуктора входит очень элегантная молодая девица. Улыбаясь, прикладывает руку к шляпке:
   - Приказ выполнен, господин ротмистр.
   Ротмистр вскакивает сияя:
   - Это же замечательно, Зофи, что ты все-таки не опоздала на поезд. Я уж ругал себя. Господа, это Зофи Ковалевская, я говорил вам... Господин фон Штудман, господин Пагель. Эти господа - хм... - мои гости. Так, а теперь садись сюда, Зофи, и расскажи-ка нам, как ты живешь? Сигарету? Нет, конечно нет. Очень разумно, молодым девушкам вообще не следовало бы курить, я это постоянно твержу дочери. Фройляйн фон Кукгоф, как всегда, права: женщинам женственность - мужчинам мужественность, ты тоже так считаешь, Зофи?
   - Конечно, господин ротмистр, а потом курить так вредно! - И бросив взгляд на обоих слушателей: - Господа едут только на воскресенье или погостят в Нейлоэ подольше?
   ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СТРАНА В ОГНЕ
   ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. МИР ПОЛЕЙ
   1. ШТУДМАН УЧИТ ФРАУ ГАРТИГ МЫТЬ ОКНА
   Да, контора была уже не та!
   Все те же были неказистые серовато-желтые сосновые полки; все тот же был некогда черный письменный стол с зеленым закапанным чернилами сукном; все на том же месте стоял громоздкий несгораемый шкаф с пожелтелыми золотыми арабесками - и все-таки контора была уже не та!
   Оконные стекла сияли, на окнах висели чистые светлые занавески; протертая суконкой мебель мягко блестела; выщербленный, щелястый пол был выструган, навощен и натерт, а над несгораемым шкафом потрудился со своим горшочком красок усадебный каретник: теперь стальной панцирь шкафа отливал сероватым серебром, украшения на нем стали темно-серыми - да, контора была уже не та!
   Ротмистр фон Праквиц беспокоился, что его другу, обер-лейтенанту фон Штудману, придется сидеть за платежными ведомостями и счетами в такой запакощенной конторе. Ротмистр беспокоился зря: господин фон Штудман не сел в испакощенную контору. Пакость он ликвидировал мягко, но беспощадно!
   В один из первых же дней, когда Штудману понадобилось взять в конторе ключ, фрау Гартиг стояла на подоконнике и протирала стекла.
   Штудман остановился и стал смотреть.
   - Чистоту наводите? - мягко спросил он.
   - А то как же! - ответила Гартигша весьма запальчиво, ибо, во-первых, ее обманула мягкость приезжего господина, а потом она была на него зла за то, что уволили Мейера. Хоть она и отреклась торжественно от всех своих прав на бывшего управляющего, но его увольнения она все же не могла простить этому господину, даже если и правда то, о чем люди толкуют, будто он сыщик!
   Предполагаемый сыщик сперва ничего не ответил и неизвестно зачем понюхал воду, которой она мыла стекла. Затем взял замшу для окон, собственно говоря, не замшу, а простую тряпку - хорошую оконную замшу Армгард не позволяла брать из виллы для дрянной конторы. Потом он подвигал на солнце вымытой рамой взад и вперед. Гартигша просто лопалась от злости: теперь этот шпик еще и в ее работу свой нос совать вздумал.
   Штудман окончил осмотр и поднял глаза на уборщицу, казалось, он даже не замечает, что она злится.
   - Как вас зовут? - спросил он.
   - Я жена кучера, - буркнула Гартигша и принялась так яростно протирать стекло, что оно завизжало.
   - Значит, вы жена кучера, - миролюбиво сказал Штудман. - А как зовут кучера?
   Тут Гартигша стала выкладывать очень возбужденно, очень быстро все подряд, одно за другим, между прочим, и то, что она свою работу знает, что незачем приезжать из Берлина и "указывать" ей, как работать, что она четыре года проработала в "замке" у "старой барыни", пока не вышла замуж за Гартига, и что "старая барыня" всегда была ею довольна, а уж на нее никто не угодит...
   - Значит, вас зовут фрау Гартиг, - сказал фон Штудман, не теряя терпения, ибо он достаточно долго прослужил в гостинице. - Послушайте, фрау Гартиг, такое мытье окон никуда не годится. Окна не моют на солнце, поглядите, ведь стекла все в полосах...
   Он подвигал оконную раму взад и вперед, но фрау Гартиг даже не посмотрела. Ей было противно, - она и сама знает, что стекла в полосах, но до сих пор она всем угождала своей работой, и это она ему тоже высказала!
   Штудман ответил невозмутимо:
   - А в воду для ополаскивания прибавляют чуточку спирта, тогда стекла лучше блестят. Но все равно, без приличной оконной замши ничего не сделаешь, вы же видите, от суконки остаются ворсинки, все стекла в ворсинках.
   Сперва Гартигша онемела от возмущения, затем она весьма насмешливо спросила господина фон Штудмана, откуда он прикажет ей взять спирта, а? Родить ей его, что ли? И замши у Армгард тоже не допросишься...
   - И спирт и оконную замшу вам дадут, - сказал Штудман. - А когда нет замши, берется старая газета, - глядите, вот так... - Он выхватил из пачки старую газету и принялся тереть. - Глядите, вот так, теперь блестит?
   - Да ведь это "Областные ведомости", - насмешливо крикнула Гартигша, их собирают и отдают в переплет! Упаси бог, если газета затеряется!
   - Вот оно что! - сказал Штудман в смущении. В эти первые дни он, как и Пагель, по неведению часто попадал впросак. Он расправил почерневший сырой комок бумаги. - Номер еще можно прочитать, я выпишу новый экземпляр. - Он записал себе номер.
   Однако эта маленькая оплошность все же возымела действие, долготерпению его пришел конец, он сказал более резко:
   - А теперь ступайте домой. Убираться, так уж как следует. Приходите сегодня вечером к шести часам, я покажу вам, какой уборки я требую в конторе и в комнатах.
   И он ушел, взяв нужный ему ключ. А Гартиг не придала значения болтовне этого берлинского франта, - все равно сбежит в ближайшие же дни. Она убрала по-своему и даже не подумала прийти, как было приказано, в шесть часов для уборки.
   Когда же, подстрекаемая любопытством, она все же сунулась около семи в контору, то, к своему возмущению, увидала, что там орудует Минна-монашка, эта паскуда и притворщица, а когда она потихоньку вошла и словно невзначай взялась за ведро и за тряпку, сыщик обернулся и сказал все тем же противным мягким тоном:
   - Вы, фрау Гартиг, уволены. Вам здесь больше убирать не придется.
   И не успела она ответить, как он уже отвернулся, каретник со своим учеником взялись за рубанки, и - шрап, шрап, шрап! - рубанки заработали. Словно изгнанная Агарь в пустыне, стояла Гартигша. Ни слезы в замке у старой барыни, ни рыдания на вилле у молодой барыни, ни мольбы в кабинете у господина ротмистра - ничто не помогло, все вдруг изменилось, повеял новый ветер...
   "Если ты не подошла господину фон Штудману, значит, ты плохо работала, Фрида... Тут мы заступаться не станем, тут мы тебе ничем помочь не можем..." Даже сообщение о разорванной газете, даже рассказ о том, что Аманда после полуночи провела целый час в конторе с господином фон Штудманом, все, что прежде выслушивалось так охотно, не помогло. "Нет, ступай домой, Фрида! Не сплетничай - стыдно сплетничать. Отучись от этого, Гартиг".
   Ей пришлось уйти домой, к ворчащему и крайне недовольному мужу. Не оправдалось и ее предсказание, что в субботу, после выплаты жалованья стольким рабочим, контора опять превратится в конюшню. В конторе и после выплаты жалованья царили чистота и порядок, потому что по приказанию этого берлинского чучела из конторы на улицу вынесли стол и два стула - там он и выплачивал жалованье, и людям, вообще падким на все новое, это даже очень понравилось.
   - Ну, а если дождь пойдет, что он будет делать? Ну а зимой как? надрывалась Гартигша.
   - Молчи лучше, Фрида, - советовали ей кругом. - Тебя просто зависть берет, он тебя в десять раз хитрей. Мейера выгнал - будешь зря кричать, и тебя выгонит!
   - А чего он птичницу среди ночи к себе в контору приводил? - не унималась она.
   - Тебе, видно, самой хотелось бы на ее место, как тогда при Мейере, смеялись кругом. - Эх, Гартиг, дура ты дура - он настоящий барин, не хуже нашего ротмистра. Плевать ему и на тебя и на Аманду. Уж лучше молчи!
   2. ШТУДМАН ССОРИТСЯ С ТАЙНЫМ СОВЕТНИКОМ
   И вот наступило воскресенье, после первой трудовой недели - воскресный послеобеденный отдых; фон Штудман и Вольфганг Пагель сидели в прибранной, сияющей чистотой конторе и курили. Штудман курил прекрасную тонкую гавану, обернутую в табачный лист с острова Суматры - гавану из ротмистрова воскресного ящика, ибо их обоих пригласили к обеду в господский дом. Пагель уже опять курил свои собственные сигареты.
   Да, оба они, что было отмечено всеми в поместье Нейлоэ, обедали сегодня на вилле, а до того уже два раза там ужинали. Со здешними служащими такого еще не бывало, и это дало новую пищу слухам о необычайной миссии обоих берлинцев. А старший из обоих приезжих, тот, у которого голова яйцом и глаза карие, тот даже жил на вилле вплоть до ночного исчезновения Мейера! Потом он, правда, сейчас же перебрался во флигель для служащих, однако против воли ротмистра, который, как стало известно через кухарку Армгард, форменным образом умолял его остаться. Но не тут-то было, он сказал: "Прости, Праквиц, где я работаю, там я и жить буду. Мы же можем видеться, когда тебе вздумается". (Они были на "ты"!) И теперь молодой, господин Пагель, живет в комнате управляющего, а тот, что постарше, - в мезонине; а что у них здесь за работа, тоже скоро узнается, в сельском хозяйстве они ничего не смыслят, это-то ясно!
   Итак, фон Штудман сидит, покуривая, за письменным столом и перелистывает ведомости выдачи жалованья натурой. Но вникать в них он не вникает: во-первых, слишком жарко, а потом, он плотно пообедал. Здесь целыми днями бываешь на воздухе и потому ешь слишком много.
   Штудман решительно захлопывает конторскую книгу и говорит Пагелю, который сидит у окна и, полузакрыв глаза, щурится на залитый солнцем парк тайного советника:
   - Ну, что будем делать? Не завалиться ли нам спать? Господи, как меня разморило.
   Пагеля, верно, тоже разморило, он даже не открывает рта. Он просто указывает на потолок, с которого свешивается липучка, а вокруг нее звенят и жужжат мухи.
   Штудман последовал взглядом за указующим перстом, минутку он задумчиво смотрит на веселый летний хоровод мучительниц рода человеческого, а затем изрекает:
   - Вы правы, чертовы мухи ни минуты не дадут нам соснуть. Ну, так что же мы тогда предпримем?
   - Я еще не побывал по-настоящему в лесу, - сказал Пагель. - А что, если нам его посмотреть? Говорят, там есть пруды, холодные как лед, в них водятся раки. Можно взять с собой трусы и полотенца.
   - Замечательно! - согласился Штудман, и пять минут спустя они, захватив купальные принадлежности, выходят из флигеля.
   Первый, кто попался им навстречу, был тайный советник Хорст-Гейнц фон Тешов, владелец Нейлоэ. Одетый в зеленый грубошерстный костюм, он идет, опираясь на дубовую палку, и когда оба берлинца, представленные ему только мимоходом, хотят пройти, отделавшись легким поклоном, старый хитрец обращается к ним:
   - Да ведь это же замечательно, господа, что я вас встретил! Я раздумываю, я соображаю, я ломаю голову - неужто так скоро уехали? Неужто так скоро надоела деревня и сельское хозяйство? Ведь я вас уже несколько дней не вижу!
   Как и подобает, оба улыбаются превосходительным шуткам, Штудман весьма сдержанно, а Пагель от всей души: этот сельский бородач, красный, как только что покрашенный деревянный щелкунчик, кажется ему очень забавным.
   - Должно быть, собрались ради воскресного дня пойти пошататься для прохлаждения? Деревенских красоток, молодой человек, тут видимо-невидимо... Обращать на них ваше внимание, господин фон Дудман, я не решаюсь...
   - Штудман, - поправил бывший обер-лейтенант.
   - Ах да, да, прошу извинения, сударь, да, я знаю. Просто обмолвился, ведь здесь все вас так зовут. Вчера еще один из кучеров, которого вы, верно, пробрали за плохую езду, сказал: "Дуди себе на здоровье, Дудман! Не ты первый, не ты последний здесь дудишь"!
   - Вчера? - переспросил Штудман.
   - Ну да, вчера! А может быть, не вчера? Да нет, конечно же вчера - у меня котелок еще варит, господин фон Штудман.
   - Я просто потому спрашиваю, что вы, господин тайный советник, уже несколько дней ломаете голову, не уехали ли мы, - сказал Штудман, улыбкой несколько смягчая колкость своих слов.
   Пагель так и прыснул.
   Старик смущен, но через минуту уже тоже смеется. Смеясь, хлопает он Пагеля по плечу, а хлопать он умеет крепко. У Пагеля чешутся руки дать сдачи, но он еще недостаточно знает веселого старика, лучше воздержаться.
   - Замечательно! - хохочет тайный советник. - Тут-то он меня и поддел! Хитер господин фон Штудман, это вам не ночной сторож со своей трещоткой!
   И вот он уже опять серьезен, и по этой внезапной серьезности Штудман понимает, что все предыдущее только комедия, разыгранная для них обоих из каких-то еще не понятных ему соображений. "Я тебя еще не раз поддену", подумал воинственно настроенный Штудман.
   - Может быть, у вас, господа, найдется минутка времени? - спросил старик. - У меня готово письмо для моего зятя, уже сколько дней лежит, никак не соберусь переслать, последнее время столько было всего... Не занесете ли вы его мимоходом на виллу?..
   - Охотно... - открыл было рот Пагель, на которого господин фон Тешов смотрел особенно пристально.
   Но Штудман не дает Пагелю договорить:
   - Ну, разумеется, господин тайный советник. Мы скажем лакею, чтобы он зашел за ним.
   - Отлично! Превосходно! - воскликнул владелец Нейлоэ, но теперь в его тоне нельзя уловить ни капли благодушия. - Впрочем, мне думается, старику Элиасу не вредно поразмять ноги. Я пошлю его...
   Он кивает обоим и, тяжело ступая, направляется к замку прямо через кусты.
   - Черт возьми, Штудман, - заметил озадаченный Пагель. - Вы рассорились с ним навсегда. Почему вы так нелюбезны с этим веселым стариком?
   - Я вам как-нибудь дам почитать договор об аренде, который этот веселый старик заставил подписать своего зятя, - сказал господин Штудман и провел рукой по потному лбу. - Только несведущий в делах младенец вроде ротмистра мог поставить под ним свою подпись. Стыд и срам, а не договор! По рукам и ногам связал!
   - А ведь на вид такой простодушный, веселый старик!
   - Не верьте ему! Не рассказывайте ему ничего и никогда! Не выполняйте ни одной его просьбы! Мы служим у ротмистра - до старика нам дела нет.
   - Ах, Штудман, да вы пессимист! Я убежден, старик веселый щелкунчик.
   - А я убежден, что даже с письмом, которое мы должны были передать, дело нечисто. Ну, да там видно будет. А теперь - идем!
   И они идут.
   Между тем старик стоял в замке у себя в кабинете и крутил ручку телефона, словно это была ручка кофейной мельницы. Он вызывал добавочный "лесничество". Наконец он услышал писклявый голос лесничего, взявшего трубку.
   - Что, вам уши заложило, что ли, Книбуш? Только и знаете, что дрыхнуть. Будьте покойны, уж я позабочусь, чтобы вы могли отдохнуть, только денег на отдых от меня не ждите!.. Да вы вообще-то слышите, Книбуш?
   - Так точно, господин тайный советник!
   - Слава те господи, значит, еще слышите. Ну так слушайте же! Я сейчас видел обоих свежеимпортированных моим зятьком берлинских мошенников, они слонялись по имению с полотенцами под мышкой. Ясно, они собрались к нам в лес, купаться в рачьих прудах. Сейчас же берите ноги в руки и тихонечко подкрадитесь, а когда оба молодчика будут в воде, только смотрите, не раньше, растолкуйте им, что эти пруды - мои и им там делать нечего! Можете забрать их одежду, вот смеху-то будет; а за вас, Книбуш, я заступлюсь, вы не пострадаете...
   - Но, господин тайный советник, не могу же я... Один в чине обер-лейтенанта и на "ты" с господином ротмистром...
   - Ну и что с того, Книбуш, что с того? Какое это имеет отношение к тому, что он купается в моих рачьих прудах? Я вам говорю, обделайте это аккуратно и словно от себя... Боже вас упаси сказать, что я вас подослал! Не то увидите... нет, не то ничего больше не увидите...
   - Так точно, господин тайный советник...
   - Вот еще что, Книбуш! Послушайте, любезный, куда вы так спешите? Когда с вами говорит хозяин, надо обождать, пока вас отпустят, вы, я вижу, никак не дождетесь, чтобы вас совсем отпустили. Книбуш, слышите, что я говорю?
   - Так точно, господин тайный советник...
   - Так вот вчера звонил следователь из Франкфурта - у Беймера температура выше сорока, он все еще без сознания. Говорят, это вы его так обработали...
   - Но не мог же я, господин тайный советник...
   - Разумеется, могли, любезный! Вам бы кинуться со всех ног, сделать перевязку, позвать врача, сестру милосердия, по мне хоть повивальную бабку Мюллер - эх он бедняга, да ведь он же просто добренький браконьер, если он в вас стреляет, так только потому, что вы, злодей этакий, не даете ему полакомиться жарким из косули, ведь так? Не может же следователь поставить ему это в вину, а? Ведь он тоже человек, а?
   - Ах, господин тайный советник, что же мне теперь делать?..
   - Ровно ничего не делать. Но я постою за вас, Книбуш, я уже товарищу следователя свое мнение выложил. Только и вы мне эту штуку аккуратно обделайте. Мяу, Книбуш, и цап-царап... купаться воспрещено, отбирается одежа.
   Тайный советник повесил трубку и усмехнулся. Он достал сигару и налил себе рюмочку коньяку.
   После трудов праведных неплохо вздремнуть в вольтеровском кресле.
   "Почему бы это староста Гаазе дал суду такой неблагоприятный отзыв о Книбуше? - вдруг мелькнуло у него в голове. - Это мне не с руки. Он у меня еще напляшется. Пусть так показывает, как мне того хочется. Нет, тут что-то нечисто, а что нечисто, до этого я еще докопаюсь, целого дня на это не пожалею!"
   3. ВОТ, ИДУТ!..
   - Вот, идут, - сказали в деревне и поглядели вслед "берлинским шпикам". - За дураков нас считают, так мы и поверили, что они занимаются сельским хозяйством... Видал, Фаддер, руки у молодого-то? Ни разу в руках вилы не держал! - А вчера при уборке не отставал от других! - Э, все это только для отвода глаз! Мейера уже убрали, говорят, он прямо в Мейенбург угодил! - Так чего же они еще тут торчат? - Ты ведь не знаешь, за кем теперь очередь! - За кем очередь? За ротмистром! - За ротмистром? Да ты спятил! Теперь очередь за лесничим Книбушем! - А я говорю за ротмистром - опять ведь путча ждут, а если где закопано оружие, так это у нас! - Да ведь тот, у которого голова яйцом, с ротмистром на "ты"! - Все хитрости, старый тайный советник все это придумал, нас они надувают сельским хозяйством, а ротмистра этим "ты"!
   - Вот, идут! - сказала Аманда Бакс и поглядела вслед обоим. Но они ее не видали. - Что ты о них думаешь, Минна?
   - Пока еще не знаю, Аманда, - осторожно сказала Минна-монашка. - Но уж по части уборки комнат большой собаку съел! Как он постель стелет, так бы, кажется, в ней и повалялась...
   - А молодой?
   - Ты, Аманда, конечно, только молодого и видишь, - съязвила Минна-монашка, скромно закатив глаза. - Позабыла уже своего Мейера? Ты ведь даже за вечерней молитвой не постеснялась встать на его защиту и указать на меня пальцем! А этот его выгнал!
   - Слава богу, выгнал! - сказала Аманда. Но прозвучало это очень грустно. - Что ты сегодня днем делаешь?
   - Что делаю? - вдруг рассердилась Минна-монашка. - К моим неслухам идти надо. Вот что делаю! Чего доброго еще подпалят крышу у меня над головой, с этой уборкой в конторе и комнатах меня полдня дома нет!
   - Радуйся, что у тебя хоть твои неслухи есть, - сказала Аманда Бакс. Мне порой думается, и для меня было бы лучше, будь у меня от него ребенок.
   - Фу, чего ты только не скажешь, Аманда, - возмутилась Минна, - ведь ты же девка! И уже на второго глаза пялишь! Грешить - греши, без этого нельзя, только надо, Аманда, в своих грехах каяться!
   - Брось слюни-то распускать! - сердито сказала Аманда и пошла прочь, тоже по дороге в лес, что с глубоким удовлетворением отметила Минна-монашка.
   - Вот, идут! - сказала и Ютта фон Кукгоф своей подруге Белинде фон Тешов. - Господин фон Тешов ругает их, а я все же нахожу, что они очень комильфо, особенно старший. Что это за дворянство Штудманы - новое или старое? Ты, Белинда, не знаешь?
   Фрау фон Тешов с интересом наблюдала из окна за двумя удалявшимися фигурами.
   - У них под мышкой свертки - верно, купальные костюмы. Сегодня утром не нашлось времени обедню прослушать, а на купанье время находится. А ты говоришь комильфо, Ютта!
   - Ты права, Белинда. Должно быть, еще совсем молодое дворянство, наши предки заведомо никогда не купались. Я как-то видела у Кицовых в замке Фризак старый таз - теперь такой канарейке в клетку ставят.
   - Хорст-Гейнц говорит, что может сейчас же расторгнуть договор, в именье не осталось ни одного человека, знающего сельское хозяйство!
   - Ему, видно, Мейера вернуть хочется? У Аманды синяки под глазами все увеличиваются.
   - Вот идет и она, той же дорогой!
   - Кто?
   - Аманда! Ну, если она опять что затевает - хоть она и на все руки, придется ее рассчитать!
   - А с фройляйн Зофи в чем тут дело? - мечтательно спросила фройляйн фон Кукгоф. - Где падаль, там и мухи!
   - Говорят, они ехали в одном купе, - поспешила ответить фрау Белинда. И хотя потом она и сидела на козлах с кучером, они, говорят, болтали с ней по-приятельски! А за день до того старики Ковалевские еще ничего не знали о приезде дочери - вдруг пришла телеграмма, и, знаешь, Ютта, когда телеграмма отправлялась, мой зять был уже в городе!
   - Она, говорят, одета как кокотка! Бюстгальтер весь в кружевах...
   - Бюстгальтер!.. Не произноси этого неприличного слова, Ютта! Когда я была молода, девушки носили корсеты из тика, а планшетки чередовались одна из китового уса, другая из стали... Настоящий панцирь, Ютта. Панцирь - нравственно, а кружева - безнравственно...
   - Вот, идут! - сказал и ротмистр, сидевший с женой и дочерью на веранде за чашкой кофе. - Отлично выглядят, не то что этот недоросток Мейер.
   - Пошли купаться, - сказала фрау фон Праквиц.
   - К выдаче корма не опоздают, - успокоил себя ротмистр, ибо, кроме него, никто не питал никаких опасений. - Штудман - сама пунктуальность и точность.
   - Ах, мама!.. - начала было Вайо и осеклась.
   - Ну? - спросила фрау фон Праквиц весьма прохладно. - Что тебе нужно, Виолета?
   - Я только подумала... - Вайо совсем присмирела, - что тоже очень охотно выкупалась бы...
   - Ты, Виолета, знаешь, что будешь под домашним арестом, пока не расскажешь нам с папой, кто был тот незнакомый господин, с которым ты проходила по двору ночью.
   - Но, мама! - чуть не плача, воскликнула Вайо. - Сто раз тебе говорила, что никакого незнакомого господина не было. Это был Книбуш! И Редер тебе то же сказал.
   - Ты лжешь, и Редер тоже лжет! Ты не выйдешь из дому, пока не скажешь мне правды, а твой честный Губерт пусть знает, что ему без долгих разговоров откажут от места, если он и дальше будет лгать! Как вам обоим не стыдно меня обманывать!
   Фрау фон Праквиц была очень взволнована, чуть полная грудь дышала порывисто, глаза метали колючие гневные взгляды.
   - Мама, а если это по правде был лесничий - по правде, по совести! Мама, не могу же я тебе солгать, что это был кто-то другой, да и кому быть-то?
   - Как тебе не стыдно! - воскликнула фрау фон Праквиц, задыхаясь и дрожа всем телом от гнева. Но она быстро овладела собой. - Ступай к себе в комнату, Виолета, изволь десять раз переписать то, что мы вчера читали по-французски, и чтоб ни одной ошибки!
   - Хоть и сто раз перепишу, а все-таки это был лесничий, - сказала, уже стоя в дверях, Вайо, тоже бледная от гнева.
   Дверь хлопнула. Вайо ушла.
   Ротмистр молча слушал ссору, он только тем давал понять, как она ему тягостна, что закрывал глаза и морщился. Присутствовать при чужих ссорах всегда было ему тягостно. Но он по опыту знал, что в минуты гнева (впрочем, очень редкие) жена не терпит возражений.
   - Не слишком ли ты крута с Вайо, - ограничился он робким вопросом. Ведь это и вправду мог быть лесничий? Гартиг - известная сплетница...
   - Это был не лесничий! Теперь Книбуш уверяет, что это был он, но он не может объяснить, почему они вместо леса пошли во флигель к управляющему.
   - Губерт говорит, что они пошли посмотреть, нет ли там патронов для Вайо...