Гамильтон Лорел. Всесожжение

   – Ты вернешься со мной во Францию. Ты будешь служить мне, даже если теперь ты мастер. Если кто и может принести такую жертву, то это ты, Уоррик.
   – Нет, – ответил он. – Если бы я действительно был тверд и достоин Божьей благодати, то вернулся бы с тобой. Но я не так силен.
   Она обвила гниющие руки вокруг его талии и улыбнулась ему. Ее тело разрушалось, истекало темной вязкой жидкостью прямо на белое совершенное платье. Густые белые волосы высохли прямо у нас на глазах, превратившись в блеклую солому.
   – Тогда поцелуй меня, Уоррик. Всего один последний раз. Я должна найти тебе замену еще до рассвета.
   Он обхватил ее руками, закрыв длинными белыми полами балахона, и прижал к себе.
   – Нет, Иветт, нет.
   Он смотрел на нее сверху вниз, и на его лице появилось что-то, очень похожее на нежность.
   – Прости меня, – сказал он очень тихо.
   И он вытянул руки перед собой.
   Из ладоней вырвался огонь, странного бледного цвета, светлее, чем языки горящего газа.
   Иветт оглянулась и обратила свое почти разложившееся лицо к огню.
   – О, ты не посмеешь, – сказала она.
   Уоррик приблизил к ней руки. Первым загорелось ее платье. Она закричала.
   – Не будь идиотом, Уоррик! Отпусти меня!
   Но он не слышал ее, и когда огонь коснулся ее плоти, она вспыхнула, будто была пропитана бензином.
   Она загорелась ярким голубым огнем. Дико закричав, она начала биться, но он крепко прижал ее к своей груди. Она не могла сбить языки пламени даже с рук Огонь окутал Уоррика синим нимбом, но он не горел. Он стоял, как желто-белое изваяние посреди синего огня, и действительно был чертовски похож на святого. На что-то святое, чудесное и ужасное одновременно. Он стоял, сияя, а Иветт начала чернеть и рассыпаться у него в руках. Он улыбнулся нам.
   – Господь меня не покинул. Только страх все эти годы держал меня в ее рабстве.
   Иветт извернулась у него в руках, все еще пытаясь вырваться, но он был непреклонен. Он упал на колени, наклонив голову, пока она вырывалась. Она горела, кожа отпадала от костей черными лепестками, но она все еще кричала. Комнату наполнил смрад от горящих волос и плоти, но дыма почти не было, только растущий жар. Все в комнате отступили от них. Наконец, Иветт перестала двигаться, перестала кричать.
   Думаю, все это время, пока она визжала, корчилась и горела, Уоррик молился. Синие языки пламени взметнулись почти до потолка, и неожиданно изменили цвет. Они стали чистого желто-оранжевого цвета, цвета обычного огня.
   Я вспомнила рассказ МакКиннона, как из-за изменившегося цвета пламени сгорел сам "светляк".
   – Уоррик! – закричала я. – Уоррик! Брось ее! Ты сгоришь вместе с ней!
   И в последний раз послышался его голос.
   – Я не боюсь объятий Господа нашего. Он требует жертвы, но он милостив.
   И больше он не проронил и звука. Огонь начал пожирать его, но он не издал ни стона. И в этой тишине мы услышали другой голос. Очень высокий крик, тихий и бессловесный, безжалостный, безнадежный. Иветт все еще была жива.
   Кто-то, наконец, очнулся и поинтересовался, нет ли поблизости огнетушителя. Ответил Джейсон:
   – Не-а, здесь – нет.
   Я посмотрела на него через комнату, и он встретил мой взгляд. Мы смотрели друг на друга, и оба понимали, что он прекрасно знает, где здесь огнетушитель. И Жан-Клод, которого я держала за руку, тоже это знал. Черт, да я сама знала, где он. Но никто из нас никуда не побежал. Мы дали ей сгореть.
   Мы дали сгореть им обоим. Если бы могла, я бы спасла Уоррика, но Иветт… гори, детка, гори-гори ясно.

Глава 53

   Совет уехал. Двое его членов дали нам слово, что больше нас не побеспокоят. Я не была уверена, что поверила, но это лучшее, что они могли предложить. Мы с Ричардом регулярно собираемся у Жан-Клода, чтобы научиться держать метки под контролем. Я все еще не могу контролировать мунин, но старательно над этим работают, и Ричард так же старательно мне помогает. Мы стараемся быть друг с другом не такими противными. Он собирается уехать из штата до конца лета, чтобы закончить диссертацию по противоестественной биологии. На таком большом расстоянии работать с метками будет трудновато.
   Он посетил стаю из тех мест, чтобы подобрать возможных кандидатов на место лупы. Даже не знаю, что я думаю по этому поводу. Я даже не уверена, что буду скучать именно по Ричарду. Скорее – по стае, по лукои. Нового приятеля можно найти всегда, но новая семья, тем более такая особенная, это редкий дар.
   Все верлеопарды вступили теперь уже в мою компанию, даже Элизабет. Вот так сюрприз.
   Они зовут меня своей Нимир-Ра, королевой леопардов. Представьте себе – я и Тарзан.
   Фернандо и Лив я отдала Сильви. Кроме нескольких кусочков, которые Сильви оставила на сувениры, оба они пропали без вести.
   Натаниель захотел переехать ко мне. В результате я оплачиваю счета за его квартиру. Он просто не может существовать без того, кто бы распоряжался его жизнью. Благополучно исцелившийся от пулевых ранений Зейн говорит, что Натаниелю нужен мастер или госпожа, и что он – «пет», зверушка или любимец, как это называет садо-мазо народ. Определение это означает того, кто еще на ступень ниже раба, того, кто просто не может действовать самостоятельно. Мне не приходилось о таком слышать, но, похоже, что это правда, по крайней мере, в случае с Натаниелем. И нет, я не знаю, что собираюсь с ним делать дальше.
   Стивен и Вивиан стали встречаться. Честно говоря, я начинала подозревать, что Стивен предпочитает мальчиков. Это наглядно демонстрирует, как много я понимаю.
   Ашер остался в Сент-Луисе. Здесь, что удивительно, он среди друзей. Они с Жан-Клодом предаются воспоминаниям о событиях, про которые я читала только в исторических романах или видела в кино.
   Я предложила Ашеру сходить к пластическому хирургу. В ответ он поставил меня в известность, что не может исцеляться от ран, нанесенных святыми предметами. Я поинтересовалась – ему что, трудно узнать? Когда он пришел в себя после того, как узнал, что современная медицина вполне может сделать то, на что не способно его прекрасное тело, он узнал. Доктора выразили надежду.
   Мы с Жан-Клодом наконец освоили ванную в моем новом доме. Представьте: повсюду белые мерцающие свечи, отражающиеся на его влажной обнаженной груди огоньки, плавающие на поверхности воды лепестки дюжины алых роз. И все это я обнаружила, вернувшись домой в три ночи.
   Мы забавлялись до рассвета, пока я не уложила его к себе в постель. И оставалась с ним, пока его тело не покинуло тепло, а у меня не сжалось сердце.
   Ричард прав. Я не могу отдать Жан-Клоду всю себя. Я не могу позволить ему пить мою кровь. Я не могу по-настоящему делить с ним постель. По сути, он, какой бы ни был прекрасный, но ходячий мертвец. И я старательно отстраняюсь от всего, что может напомнить мне об этом, от кровопития и низкой температуры тела. У Жан-Клода определенно есть ключ к моему либидо, но к сердцу… Может ли быть ключ к моему сердцу у ходячего мертвеца? Нет. Да. Может быть. Откуда, черт возьми, мне знать?