Страница:
чтобы посмотреть на Панамский канал. Поскольку судно еще стояло в заливе в
ожидании своей очереди входить в канал, они решили для начала выпить по
стаканчику. Когда они снова посмотрели в окно, То опять увидели океан.
Выяснилось, что канал давно прошли. Уже на обратном пути судно зашло в
Лас-Пальмас, где случилось описанное выше "питейное происшествие", и в
шведский порт Гетеборг. Здесь, в порту, у причала стоит старинный памятник
погибшим морякам -- бронзовая позеленевшая от времени фигура женщины. Подняв
фонарь в правой руке, она мучительно и безнадежно всматривается в морскую
даль.
Огромное, незабываемое впечатление осталось от коралловых островов в
Океании и Полинезии. В те годы добыча кораллов на безлюдных коралловых
островах Тихого океана еще не была запрещена, поэтому каждое такое посещение
превращалось в настоящую охоту за кораллами и раковинами. После захода на
коралловые атоллы на судне долго нечем было дышать -- во всех лабораториях
даже каютах стояла нестерпимая вонь гниющих кораллов, упорно обороняемых их
владельцами. Неслучайно возникла судовая пословица "свой коралл не пахнет".
Дело однако даже не в кораллах. Когда плывешь, медленно перебирая ластами и
опустив лицо в маске в прозрачную воду над коралловыми рифами, тебя
охватывает "лущение непередаваемого счастья от созерцания солнечного и
многокрасочного мира, медленно скользящего под тобой, как земля под летящим
ангелом. Красными, зелеными, голубыми цветами мерцают коралловые рощи, между
которыми порхают серебряные стайки рыб. Ярко малиновыми, лиловыми и синими
бархатными красками вспыхивают распахнутые тридактны. Лучи ослепительного
солнца, преломляясь в бирюзе прозрачной воды, вдруг выхватывают из мягких
сумерек то ползущего бочком краба в розовом панцире, то лунно-молочную
устричную раковину, то белоснежный коралловый песок. При добыче кораллов
плавать приходилось в кедах, тренировочном костюме и перчатках, потому что
от коралловых царапин остаются долго не заживающие ранки. На руке висит сит
на веревке фомка для отламывания кораллов. При этом постоянно надо следить,
нет ли поблизости акул. Помню, как на атолле Хермит в Южно-Гвинейском море,
подплыв к борту кораллового рифа, я сдуру сунул фомку в какое-то отверстие.
Оттуда немедленно высунулась отвратительная змеиная морда с кривыми зубами и
горящими зелеными глазами. Мурена! От страха я так растерялся, что пару
секунд тупо и неподвижно смотрел на нее, как кролик на удава. Потом,
опомнившись, рванул прочь со скоростью атакующего торпедного катера. К
счастью, мурена меня не преследовала.
Что касается акул, то они доставляли нам больше всего неприятностей.
Дело в том, что измерения магнитного поля в океане, которым я обычно
занимался в экспедициях, производятся прибором, датчик которого буксируется
на немагнитном кабеле за судном, на расстоянии не меньше трехсот метров
(чтобы избежать влияния железного судового корпуса). Герметичная гондола с
датчиком, которую первоначально красили в яркие белые или красные цвета,
напоминает большую рыбу. Акулы поэтому часто их атакуют и откусывают. Если
учесть, что каждый прибор стоит очень дорого и чаще всего изготовляется в
институте ценой большого труда, в количестве двух-трех экспериментальных
макетов, легко понять наше расстройство при каждом таком случае. Не раз и не
два я предъявлял "аварийной комиссии" обрывки немагнитного буксировочного
кабеля с обломками акульих зубов, чтобы списать дорогой откушенный ею
магнитометр. Наконец в каких-то японских статьях я прочел, что акула в воде
не видит черных и темно-зеленых предметов. Помню, как потешались надо мной
мои коллеги, когда я, сидя на кормовой палубе, упорно перекрашивал наши
красивые бело-красные гондолы в грязно-зеленый цвет. Как ни странно, это
помогло. Атаки акул на нашу аппаратуру прекратились. Команда надо мной
подшучивала. В судовой стенгазете была даже помещена карикатура, на которой
я был изображен с обрывком кабеля в руках. Ниже красовалась такая подпись:
Спасу нет от произвола
Посреди нейтральных вод:
Съел магнитную гондолу
Немагнитный кашалот.
Забавная история произошла в 23 рейсе "Дмитрия Менделеева" во время
нашего захода в Сан-Франциско, где заранее по радио на борт была приглашена
группа ведущих американских ученых из геологической службы США. Не успели мы
пришвартоваться к причалу, как на борт явился встревоженный консул и объявил
нам, что резко возросла напряженность между СССР и США, что мы "накануне
второго кубинского кризиса", и что лучше всего нам как можно скорее убраться
отсюда подобру-поздорову, пока нас не интернировали. Попытки нашего
начальника Ю. П. Непрочнова сказать, что мы планируем прием для американских
ученых, вызвали только раздражение: "Какие там ученые! Никто к вам не
приедет. Смотрите, чтобы вас бомбами не закидали!" Непрочнов загрустил,
однако к приему мы на всякий случай приготовились, хотя и не очень
надеялись. Тем не менее, ровно в восемь вечера перед самым бортом
затормозило более десятка машин, и вся американская группа прибыла к нам в
полном составе. Глава геологической службы, высокий и стройный седой
геофизик с мировым именем, провозгласив первый официальный тост за гостей,
заявил, поднявшись над столом, на чистом русском языке: "Этот слюнтяй Картер
и его убогая администрация пытались нам запретить общаться с вами из-за
каких-то своих очередных политических махинаций. В связи с этим считаю своим
долгом заявить вам, что мы -- прежде всего люди науки. Поэтому мы срать
хотели (я правильно сказал по-русски?) на наше правительство. Надеюсь, вы
точно так же относитесь к своему", -- закончил он, обращаясь к Непрочнову.
Тот, скромно промолчав, вежливо улыбнулся, и все дружно выпили...
В июне 1982 года я защитил докторскую диссертацию на тему Строение
океанской литосферы и формирование подводных гор". В основу ее легли
палеомагнитные реконструкции океанов и континентов геологического прошлого
Земли от 600 млн. лет до нашего времени, впервые рассчитанная карта мощности
твердой оболочки пашей планеты -- литосферы в океанских областях и
результаты изучения вулканических подводных гор в океане. Экспериментальную
основу работы составили материалы по геофизике и геологии, собранные в
шестнадцати океанских рейсах за годы плаваний. В 1985 году в издательстве
"Наука" в Москве вышла монография того же названия.
В ноябре 1983 года, снова вместе с Ю. П. Непрочновым, я попал в новый
рейс "Дмитрия Менделеева", следовавшего через три океана, из Калининграда во
Владивосток, по маршруту -- Копенгаген, Монтевидео, остров Маврикий,
Коломбо, Сингапур, Владивосток. Новый, восемьдесят четвертый год, мы
встречали в Уругвае. Помню, как в десятом классе и на первом курсе Горного
института мы охотно распевали весьма популярную в то время песенку про
сказочный Уругвай:
Я иду по Уругваю.
Ночь хоть выколи глаза.
Слышны крики попугаев
И мартышек голоса.
Когда судно выходило из порта Монтевидео по мутным водам залива
Ла-Платы, я обратил внимание на большой черный крест, торчащий прямо из
воды. Штурман объяснил мне, что это не крест, а верхушка мачты печально
знаменитого в годы Второй мировой войны немецкого "карманного линкора"
"Адмирал граф Шпее", наводившего когда-то ужас на дорогах Атлантики, нападая
на безза щитные гражданские суда. Линкор был потоплен здесь в сорок
четвертом году после долгого и кровопролитного морского боя. Мне снова
вспомнились послевоенный голодный Ленинград, холодные утренние стены нашего
нетопленного класса и лихая мальчишеская песенка про недоступный и
таинственный Уругвай. Так появилась, как продолжение этой, песня "Я иду по
Уругваю"...
Обогнув Мыс Доброй Надежды, по пути, проложенному когда-то Баурджедом и
Васка-да-Гамой мы вышли в непривычно ласковый и сказочно-голубой Индийский
океан, так непохожий на суровую штормовую Атлантику и неспокойный Тихий
океан. Потом, конечно, начались такие же шторма, как и в других океанах. Но
именно под влиянием этого первого впечатления в одну из тихих лунных ночей
сама собой написалась песенка "Индийский океан".
На Цейлоне в мою каюту вселился шумный и жизнерадостный кинорежиссер
Савва Кулиш, грузноватый неистребимый весельчак с запорожскими усами. Его
появление на борту (он собирал материал для нового фильма) сразу же внесло
заметное разнообразие в наш унылый и скупой быт, не только для женщин,
наперебой старавшихся обратить на себя его внимание, но и для мужчин.
Большой любитель разного рода розыгрышей, это он пустил по судну слух, что
"дубленки", накупленные всеми без исключения участниками экспедиции еще в
Монтевидео, обязательно надо проветривать и сушить на солнце, иначе они
сгниют. Надо было видеть, как все население "Дмитрия Менделеева" наперебой
начало вывешивать свои шубы на всех палубах, в результате чего судно стало
напоминать плавучий комиссионный магазин. Именно он организовал и поставил
грандиозное шоу в связи с праздником 8 Марта. Помню, уже поздно ночью мы
вышли с ним на крыло капитанского мостика подышать. В черной тропической
влажной ночи с левого борта ярко вспыхивали береговые огни наплывавшего на
нас Сингапура. "Саня, ночь-то какая! -- мечтательно вздохнул Савва. -- Были
бы крылья -- полетели бы сейчас под этими звездами на таинственный берег!"
"Тройками?" -- скептически спросил я. Савва махнул рукой и пошел в каюту.
Осенью того же восемьдесят четвертого года вышла, наконец, третья
книжка моих стихов "Берег" в издательстве "Советский писатель", рукопись
которой пролежала там около 12 лет. Выходу ее в немалой степени помог
сменивший Исаева на посту главного редактора Игорь Михайлович Бузылев,
спустя несколько лет безвременно ушедший из жизни от неожиданного рака. Мы
успели с ним подружиться, но дружба эта была, к сожалению, недолгой.
Возвращаясь мысленно назад, думаю, что долгие годы, которые рукопись
лежала в издательстве, пошли ей на пользу, дав возможность убрать многие
слабые стихи и заменить их более поздними. Пока я был молод, мне казалось,
что у меня хватит стихов на десяток книг. Гораздо позднее я осознал, что с
трудом могу набрать стихи в лучшем случае на одну очень небольшую книжку.
СКОЛЬКО МИЛЬ ДО АТЛАНТИДЫ
"Никто не знает флага той страны." А.Кушнер
"Самое главное -- отпихнуть ногой берег", -- говорит наш старший
механик. И он прав -- стоит судну оторваться от причала, и все земные
заботы, еще совсем недавно казавшиеся самыми главными, растворяются за
кормой вместе с исчезающей в тумане полоской суши. Начинается новая жизнь...
Поздним июльским вечером, борясь с сильным "прижимным" ветром,
разогнавшим крутую волну, наше судно покинуло Цемесскую бухту и взяло курс
на Варну. За завесой внезапно налетевшего дождя исчезли во мраке мигающие
огни Новороссийска. Начался очередной рейс нового "Витязя".
Последние дни перед выходом, как всегда, заполнены бесконечной
предотходной суматохой -- погрузка оборудования, тягомотное оформление
выездных документов, медицинских книжек и паспортов, получение топлива,
которое каждый раз вырастает в настоящую эпопею, и множество других
неотложньис дел. Только сейчас, когда палуба привычно подрагивает от
слаженной работы машин, в левый борт ударяет волна, оставляя соленые брызги
на стекле, и неспешно поскрипывают переборки, можно перевести дух и
оглядеться.
Должность заместителя начальника экспедиции, пожалуй, самая неприятная.
Приходится отвечать сразу за все, а возможность принимать самостоятельные
решения -- довольно ограниченная. Кроме того, все время уходит не на науку,
а на бесконечное планирование круглосуточной работы судна и постоянные
проблемы сочетания многочисленных видов научных измерений, ведущихся десятью
научными отрядами в скупом пайке вечно дефицитного судового времени.
Гораздо проще было заниматься своим родным магнитным полем...
Если выйти из моей каюты, расположенной напротив капитанской и
спускаться по главному трапу, ведущему во внутренние помещения судна, то
сразу увидишь на переборке три яркие акварели с изображениями старинных
судов. Корабли эти, такие разные с виду, носят одно и то же имя -- "Витязь".
Так издавна по традиции называли в России научно-исследовательские суда. Вот
трехмачтовый корвет, как бы возникший из рассказов Станюковича. Построенный
в семидесятые годы прошлого века, он был когда-то новинкой техники. Именно
на нем достиг Миклухо-Маклай островов Океании. Неподалеку -- второй
"Витязь", тоже парусно-паровой, но уже более совершенный, спущенный на воду
в 1886 году. Он изображен, как видно, в одном из портов юго-восточных морей,
рядом -- китайская джонка с ярко-красными косыми парусами. Долгая и славная
жизнь прожита этим судном. Им когда-то командовал знаменитый русский
флотоводец и ученый-океанолог адмирал Макаров, совершивший на нем
кругосветное путешествие. А вот и портрет Макарова -- раздвоенная седая
борода, безукоризненный флотский воротничок, черные адмиральские орлы на
погонах. Немало открытий сделано на втором "Витязе". Неслучайно это имя
выгравировано на доске музея океанологии в Монако в списке самых знаменитых
в истории научных судов.
А вот и третий "Витязь" -- уже из наших дней. Он изображен в открытом
океане. Тяжелые штормовые волны обрушиваются на его палубу, над гребнем
пенной волны с криком несется альбатрос. Небо в тучах. Зарываясь носом в
кипящую темную воду, он упорно идет своим курсом. Более тридцати лет
проплавало это судно после Второй мировой войны, совершив 65 океанских
рейсов под вымпелом Академии наук СССР. Немало важнейших открытий сделали на
нем ученые. На морских картах -- подводная гора имени "Витязя", разлом имени
"Витязя", самая глубокая впадина в океане, в Мариинском желобе, глубиной
свыше одиннадцати тысяч метров, где впервые были обнаружены признаки жизни.
Именно на этом "Витязе" учеными-биологами был открыт на океанском дне
неизвестный ранее тип морских существ -- погононофор. Третий "Витязь" был
настоящим плавучим институтом. Он бросал якорь в бухтах островов Океании и
Антарктиды, у берегов Южной Америки и в таинственном "Бермудском
треугольнике". До сих пор помню то чувство ученической робости, с которым в
1966 году во Владивостоке я впервые ступил на палубу всемирно известного
судна. Каким современным и недоступно-роскошным (красное дерево, зеркала)
показался он мне, плававшему в те годы на ржавом стареньком прокопченном
угольном паровичке "Охотск"!
Но корабли, особенно построенные в двадцатом веке, быстро старятся. Их
расшатывают удары волн, разъедает беспощадная коррозия. Гниет и сгорает без
огня дерево. Устает металл. Корабли уходят на пенсию. И знаменитый когда-то
"Витязь" встал на вечный прикол в Калининградском порту. Первоначально
решено было создать на его базе мемориальный музей советской океанологии и
даже перетащить его для этого в московские Химки. Об этом даже писали в
газетах. Но потом как-то забыли. Прошло уже несколько лет. Заслуженное судно
так и ржавеет, всеми позабытое, у пустынного причала, заваленного железным
хламом. Видеть его здесь грустно и обидно. Выведенное славянской вязью имя
еле просматривается на некрашеном и проржавевшем борту.
Наш "Витязь", четвертый по счету, изображен на последней акварели.
Построен он на Гданьской верфи в Польше в 1981 году. Когда смотришь со
стороны, его облик кажется странным: нет обтекаемых, наклоненных назад
контуров рубки и мачт, как на "Академике Курчатове" или "Дмитрии
Менделееве", поджарой и грациозной кормы. Судно похоже скорее на утюг:
короткий нос, скошенная корма со "слипом", как у рыболовных траулеров,
раздвоенная труба. "Современный дизайн" -- как мне объяснили. Зато
мореходные качества у него оказались отличными -- он устойчив в любую
штормовую погоду, снабжен дополнительными винтами, позволяющими перемещаться
вбок (так называемый "активный руль"). Новый "Витязь" может проводить
океанографические работы в зимнем штормовом океане, там где другие
современные суда работать не могут. Поэтому ему и достаются самые трудные
рейсы. На его борту более тридцати лабораторий, современная
электронно-счетная машина, спутниковая навигация, самое совершенное
оборудование, включая лебедки с гидравлическим приводом. Но главное--не в
этом: четвертый "Витязь" -- судно нового поколения, первый в советском
научном флоте корабль, специально оборудованный для ведения не только
надводных, но и подводньхх исследований, своего рода орбитальная станция на
орбите гидрокосмоса. Вся кормовая часть судна занята уникальным
оборудованием, позволяющим человеку опуститься на морское дно. Здесь, в
специальном эллинге, помещается обитаемый подводный аппарат "Аргус", --
маленькая подводная лодка, рассчитанная на трех человек. Здесь же размещен
водолазный гипербарический комплекс, в состав которого входят барокамера и
своеобразный подводный лифт--водолазный колокол. Об этом стоит рассказать
подробнее.
Человек живет на планете Земля и наивно полагает себя ее хозяином,
однако более двух третей земной поверхности покрыты водой и для нас почти
недоступны. Можно, конечно, исследовать океанское дно с поверхности воды,
опуская туда различного рода приборы и тралы, что мы и делаем много лет, но
возможности таких исследований крайне ограничены. Действительно, представьте
себе на минуту, что геолог вместо того, чтобы ходить с молотком и компасом
по земле, где он хорошо видит обнажения горных пород и может всегда отобрать
в нужном месте образцы, должен лететь над поверхностью Земли на высоте около
5 километров (это примерная глубина океанского ложа), да еще вся Земля будет
скрыта под облаками (мы ведь с поверхности воды океанского дна не видим!). И
вот в такой обстановке он должен изучить геологическое строение, например.
Кавказского хребта, и прежде всего отобрать образцы горных пород. Для этого
он использует нехитрое оборудование, которое морские геологи называют
драгой. Драга -- это большое стальное ведро без дна. Верхние края у него
зазубрены, а к нижним приделана стальная сетка, так называемая "юбка", для
сбора образцов. Ведро это на мощном стальном тросе с помощью лебедки
опускают на дно и волокут, пока оно не зацепится за какой-нибудь скальный
выступ. А дальше -- как в известной сказке про репку. "Тянут -- потянут --
вытянуть не могут". Чаще всего после мучительных дерганий трос лопается и
драга остается на дне или срывается со скалы и приходит наверх пустая.
Только в редких случаях этим методом "забрось на авось" удается вытянуть на
поверхность какие-нибудь образцы. А определить, оторваны они от коренных
пород или упали откуда-нибудь сверху, например, с растаявшего айсберга, и
подавно нельзя. Даже если мы и поднимем вслепую несколько образцов с
отдельных гор подводного хребта, разве этого достаточно, чтобы получить
исчерпывающие сведения о его геологическом строении?
У биологов дело обстоит еще хуже. Вспомним, как рыбачил старик в
пушкинской "Сказке о золотой рыбке":
В первый раз он закинул невод --
Пришел невод с травой морскою.
Второй раз он закинул невод --
Пришел невод с одною тиной...
А золотая рыбка ему попалась только на третий раз. И то можно считать,
что старику крупно повезло. Ведь морские биологи именно так уже долгие годы
работают в океане, только вот невод им и на третий, и на пятнадцатый раз
может принести одну тину или морскую траву, а ведь вместо старухи результаты
их находок принимает Ученый Совет.
Что же касается археологов, то им приходится совсем плохо: с
поверхности моря ничего не увидишь и ничего путного не найдешь. Разве только
то, что совсем недавно упало. Дно морей и океанов непрерывно засыпается
морскими илисто-глинистыми осадками -- от нескольких миллиметров до
двух-трех сантиметров в год. За десятки и сотни лет они бесследно хоронят
под собой как отдельные предметы -- древние амфоры или обломки боевых
трирем, так и целые города. Когда не так давно искали и поднимали английский
крейсер "Хук", затонувший в Баренцевом море во время Второй мировой войны с
грузом золота на борту, то он оказался почти целиком захороненным
илисто-глинистыми осадками, которые доставили много хлопот водолазам даже на
сравнительно небольшой глубине. Как же обнаружить то, что затонуло не 40, а
несколько тысяч лет назад?
Для того, чтобы изучить геологию океанского дна, найти залежи полезных
ископаемых, обнаружить неведомых дотоле обитателей подводных глубин,
совершенно недостаточно исследовать океан, только плавая на его поверхности
-- надо самим опуститься в неизведанную пучину.
Сделать это, однако, не так уж просто. В нашем институте, в отделе
подводных исследований, создана целая серия буксируемых подводных аппаратов,
которые позволяют вести телевизионное наблюдение и измерения самых разных
параметров вблизи от океанского дна. Хватило бы только кабеля, но ведь и это
не заменяет погружения на дно самого человека -- как лунный трактор не
заменил астронавтов на Луне.
Помню, несколько лет назад профессор Ястребов, выступая на банкете по
поводу моего пятидесятилетия, сказал: "Сейчас во всем мире можно насчитать
не более ста человек, побывавших на дне океана". И сидевший с ним рядом
писатель Фазиль Искандер мрачно добавил: "Не считая утопленников."
Действительно, дно океана, вроде бы такое близкое от нас, оказалось менее
доступным, чем космос. И это не преувеличение. Сегодня доставить человека на
поверхность Луны легче, чем на дно океана на пятикилометровую глубину. А
выйти в открытый космос реальнее, чем в открытую воду на большой глубине.
Научную лабораторию легче создать на орбите, чем в океане на глубине в
несколько тысяч метров.
Первыми такими лабораториями стали подводные обитаемые аппараты,
маленькие подводные лодки с прочным корпусом, способные опускаться на
глубину в сотни и даже тысячи километров. Аппараты эти могут со скоростью до
нескольких узлов двигаться в толще воды, ложиться на грунт или неподвижно
зависать в толще воды в режиме полной тишины. Находящиеся в них люди могут в
самой непосредственной близости наблюдать интересующие их объекты, отбирать
образцы и пробы, проводить фото- и киносъемку.
Такой подводный обитаемый аппарат есть и на борту "Витязя". Построен он
в Южном отделении нашего института, в Геленджике, назвали его "Аргусом", в
честь мифического стоглазого существа. У нашего "Аргуса" тоже много глаз --
это три иллюминатора в обитаемом отсеке, откуда можно вести наблюдение и
вверх и вниз, а также объективы фотокамер. Экипаж Аргуса состоит из трех
человек: первый и второй пилот сидят наверху в креслах и перед ними --
верхний иллюминатор, а пилот-наблюдатель лежит внизу, удобно устроившись на
тюфяке, и ведет наблюдение через нижние иллюминаторы. Мне неоднократно
доводилось принимать участие в погружениях и могу сказать, что под водой
вести геологические наблюдения гораздо приятнее, чем на суше. Не надо
карабкаться, рискуя сорваться, по горным кручам--тебя доставят со всеми
удобствами на любую, даже самую отвесную скалу, -- ведь "Аргус" может
зависнуть в любой точке, приобретя нейтральную плавучесть (у пилотов это
называется "в нуле"). Не нужно, примостившись где-нибудь на камне да еще под
дождем или отмахиваясь от комаров, торопливо записывать в пикетажку
результаты наблюдений. Здесь лежишь себе на мягком тюфяке, и глядя в
иллюминатор, "наговариваешь" результаты наблюдений на магнитофон, а под
рукой -- тумблеры прожекторов и спусковой крючок фотокамеры. Кроме глаз у
"Аргуса" есть и механическая рука -- стальной манипулятор, которым можно
взять с морского дна образцы растений и фауны или камни. В обитаемом отсеке
поддерживается нормальное "комнатное" давление. Запас кислорода дает
возможность экипажу находиться под водой до 48 часов, а подводные
движители-винты позволяют аппарату перемещаться под водой со скоростью около
двух узлов (две мили в час).
В нашем рейсе обслуживает "Аргус" его постоянный экипаж. Командир
Виталий Булыга, инженеры Леонид Воронов и Сергей Холмов. Это молодые ребята,
спокойные и немногословные, фанатично влюбленные в свой "Аргус" и в далеко
небезопасные погружения. Круглые сутки возятся они в эллинге, где стоит
аппарат, отлаживая его сложные механизмы и системы жизнеобеспечения. У них,
как и у саперов, нет вариантов для ошибок. Характеры у ребят разные:
Виталий--человек решительный, увлекающийся, иногда резковатый, Леонид --
более мягкий, улыбчивый и спокойный, Сережа Холмов -- задумчивый,
немногословный и скромный, пишет стихи и песни, хотя показывать их по
застенчивости не любит. Нервы у ребят -- стальные. Я никогда не слышал,
чтобы они раздражались и ссорились даже в самой критической ситуации.
Вспоминается драматический случай, когда несколько лет назад, во время
одного из погружений неподалеку от Геленджика, "Аргус" ухитрился "влезть"
под проложенный по дну толстый кабель. Кабель этот ни на каких картах
отмечен не был, а "Аргус" системой подводного маяка, которая позволила бы
его найти под водой, не снабжен. Все попытки освободиться от кабеля
оказались безуспешными -- он так "ловко" вклинился между рубкой и сигнальным
ожидании своей очереди входить в канал, они решили для начала выпить по
стаканчику. Когда они снова посмотрели в окно, То опять увидели океан.
Выяснилось, что канал давно прошли. Уже на обратном пути судно зашло в
Лас-Пальмас, где случилось описанное выше "питейное происшествие", и в
шведский порт Гетеборг. Здесь, в порту, у причала стоит старинный памятник
погибшим морякам -- бронзовая позеленевшая от времени фигура женщины. Подняв
фонарь в правой руке, она мучительно и безнадежно всматривается в морскую
даль.
Огромное, незабываемое впечатление осталось от коралловых островов в
Океании и Полинезии. В те годы добыча кораллов на безлюдных коралловых
островах Тихого океана еще не была запрещена, поэтому каждое такое посещение
превращалось в настоящую охоту за кораллами и раковинами. После захода на
коралловые атоллы на судне долго нечем было дышать -- во всех лабораториях
даже каютах стояла нестерпимая вонь гниющих кораллов, упорно обороняемых их
владельцами. Неслучайно возникла судовая пословица "свой коралл не пахнет".
Дело однако даже не в кораллах. Когда плывешь, медленно перебирая ластами и
опустив лицо в маске в прозрачную воду над коралловыми рифами, тебя
охватывает "лущение непередаваемого счастья от созерцания солнечного и
многокрасочного мира, медленно скользящего под тобой, как земля под летящим
ангелом. Красными, зелеными, голубыми цветами мерцают коралловые рощи, между
которыми порхают серебряные стайки рыб. Ярко малиновыми, лиловыми и синими
бархатными красками вспыхивают распахнутые тридактны. Лучи ослепительного
солнца, преломляясь в бирюзе прозрачной воды, вдруг выхватывают из мягких
сумерек то ползущего бочком краба в розовом панцире, то лунно-молочную
устричную раковину, то белоснежный коралловый песок. При добыче кораллов
плавать приходилось в кедах, тренировочном костюме и перчатках, потому что
от коралловых царапин остаются долго не заживающие ранки. На руке висит сит
на веревке фомка для отламывания кораллов. При этом постоянно надо следить,
нет ли поблизости акул. Помню, как на атолле Хермит в Южно-Гвинейском море,
подплыв к борту кораллового рифа, я сдуру сунул фомку в какое-то отверстие.
Оттуда немедленно высунулась отвратительная змеиная морда с кривыми зубами и
горящими зелеными глазами. Мурена! От страха я так растерялся, что пару
секунд тупо и неподвижно смотрел на нее, как кролик на удава. Потом,
опомнившись, рванул прочь со скоростью атакующего торпедного катера. К
счастью, мурена меня не преследовала.
Что касается акул, то они доставляли нам больше всего неприятностей.
Дело в том, что измерения магнитного поля в океане, которым я обычно
занимался в экспедициях, производятся прибором, датчик которого буксируется
на немагнитном кабеле за судном, на расстоянии не меньше трехсот метров
(чтобы избежать влияния железного судового корпуса). Герметичная гондола с
датчиком, которую первоначально красили в яркие белые или красные цвета,
напоминает большую рыбу. Акулы поэтому часто их атакуют и откусывают. Если
учесть, что каждый прибор стоит очень дорого и чаще всего изготовляется в
институте ценой большого труда, в количестве двух-трех экспериментальных
макетов, легко понять наше расстройство при каждом таком случае. Не раз и не
два я предъявлял "аварийной комиссии" обрывки немагнитного буксировочного
кабеля с обломками акульих зубов, чтобы списать дорогой откушенный ею
магнитометр. Наконец в каких-то японских статьях я прочел, что акула в воде
не видит черных и темно-зеленых предметов. Помню, как потешались надо мной
мои коллеги, когда я, сидя на кормовой палубе, упорно перекрашивал наши
красивые бело-красные гондолы в грязно-зеленый цвет. Как ни странно, это
помогло. Атаки акул на нашу аппаратуру прекратились. Команда надо мной
подшучивала. В судовой стенгазете была даже помещена карикатура, на которой
я был изображен с обрывком кабеля в руках. Ниже красовалась такая подпись:
Спасу нет от произвола
Посреди нейтральных вод:
Съел магнитную гондолу
Немагнитный кашалот.
Забавная история произошла в 23 рейсе "Дмитрия Менделеева" во время
нашего захода в Сан-Франциско, где заранее по радио на борт была приглашена
группа ведущих американских ученых из геологической службы США. Не успели мы
пришвартоваться к причалу, как на борт явился встревоженный консул и объявил
нам, что резко возросла напряженность между СССР и США, что мы "накануне
второго кубинского кризиса", и что лучше всего нам как можно скорее убраться
отсюда подобру-поздорову, пока нас не интернировали. Попытки нашего
начальника Ю. П. Непрочнова сказать, что мы планируем прием для американских
ученых, вызвали только раздражение: "Какие там ученые! Никто к вам не
приедет. Смотрите, чтобы вас бомбами не закидали!" Непрочнов загрустил,
однако к приему мы на всякий случай приготовились, хотя и не очень
надеялись. Тем не менее, ровно в восемь вечера перед самым бортом
затормозило более десятка машин, и вся американская группа прибыла к нам в
полном составе. Глава геологической службы, высокий и стройный седой
геофизик с мировым именем, провозгласив первый официальный тост за гостей,
заявил, поднявшись над столом, на чистом русском языке: "Этот слюнтяй Картер
и его убогая администрация пытались нам запретить общаться с вами из-за
каких-то своих очередных политических махинаций. В связи с этим считаю своим
долгом заявить вам, что мы -- прежде всего люди науки. Поэтому мы срать
хотели (я правильно сказал по-русски?) на наше правительство. Надеюсь, вы
точно так же относитесь к своему", -- закончил он, обращаясь к Непрочнову.
Тот, скромно промолчав, вежливо улыбнулся, и все дружно выпили...
В июне 1982 года я защитил докторскую диссертацию на тему Строение
океанской литосферы и формирование подводных гор". В основу ее легли
палеомагнитные реконструкции океанов и континентов геологического прошлого
Земли от 600 млн. лет до нашего времени, впервые рассчитанная карта мощности
твердой оболочки пашей планеты -- литосферы в океанских областях и
результаты изучения вулканических подводных гор в океане. Экспериментальную
основу работы составили материалы по геофизике и геологии, собранные в
шестнадцати океанских рейсах за годы плаваний. В 1985 году в издательстве
"Наука" в Москве вышла монография того же названия.
В ноябре 1983 года, снова вместе с Ю. П. Непрочновым, я попал в новый
рейс "Дмитрия Менделеева", следовавшего через три океана, из Калининграда во
Владивосток, по маршруту -- Копенгаген, Монтевидео, остров Маврикий,
Коломбо, Сингапур, Владивосток. Новый, восемьдесят четвертый год, мы
встречали в Уругвае. Помню, как в десятом классе и на первом курсе Горного
института мы охотно распевали весьма популярную в то время песенку про
сказочный Уругвай:
Я иду по Уругваю.
Ночь хоть выколи глаза.
Слышны крики попугаев
И мартышек голоса.
Когда судно выходило из порта Монтевидео по мутным водам залива
Ла-Платы, я обратил внимание на большой черный крест, торчащий прямо из
воды. Штурман объяснил мне, что это не крест, а верхушка мачты печально
знаменитого в годы Второй мировой войны немецкого "карманного линкора"
"Адмирал граф Шпее", наводившего когда-то ужас на дорогах Атлантики, нападая
на безза щитные гражданские суда. Линкор был потоплен здесь в сорок
четвертом году после долгого и кровопролитного морского боя. Мне снова
вспомнились послевоенный голодный Ленинград, холодные утренние стены нашего
нетопленного класса и лихая мальчишеская песенка про недоступный и
таинственный Уругвай. Так появилась, как продолжение этой, песня "Я иду по
Уругваю"...
Обогнув Мыс Доброй Надежды, по пути, проложенному когда-то Баурджедом и
Васка-да-Гамой мы вышли в непривычно ласковый и сказочно-голубой Индийский
океан, так непохожий на суровую штормовую Атлантику и неспокойный Тихий
океан. Потом, конечно, начались такие же шторма, как и в других океанах. Но
именно под влиянием этого первого впечатления в одну из тихих лунных ночей
сама собой написалась песенка "Индийский океан".
На Цейлоне в мою каюту вселился шумный и жизнерадостный кинорежиссер
Савва Кулиш, грузноватый неистребимый весельчак с запорожскими усами. Его
появление на борту (он собирал материал для нового фильма) сразу же внесло
заметное разнообразие в наш унылый и скупой быт, не только для женщин,
наперебой старавшихся обратить на себя его внимание, но и для мужчин.
Большой любитель разного рода розыгрышей, это он пустил по судну слух, что
"дубленки", накупленные всеми без исключения участниками экспедиции еще в
Монтевидео, обязательно надо проветривать и сушить на солнце, иначе они
сгниют. Надо было видеть, как все население "Дмитрия Менделеева" наперебой
начало вывешивать свои шубы на всех палубах, в результате чего судно стало
напоминать плавучий комиссионный магазин. Именно он организовал и поставил
грандиозное шоу в связи с праздником 8 Марта. Помню, уже поздно ночью мы
вышли с ним на крыло капитанского мостика подышать. В черной тропической
влажной ночи с левого борта ярко вспыхивали береговые огни наплывавшего на
нас Сингапура. "Саня, ночь-то какая! -- мечтательно вздохнул Савва. -- Были
бы крылья -- полетели бы сейчас под этими звездами на таинственный берег!"
"Тройками?" -- скептически спросил я. Савва махнул рукой и пошел в каюту.
Осенью того же восемьдесят четвертого года вышла, наконец, третья
книжка моих стихов "Берег" в издательстве "Советский писатель", рукопись
которой пролежала там около 12 лет. Выходу ее в немалой степени помог
сменивший Исаева на посту главного редактора Игорь Михайлович Бузылев,
спустя несколько лет безвременно ушедший из жизни от неожиданного рака. Мы
успели с ним подружиться, но дружба эта была, к сожалению, недолгой.
Возвращаясь мысленно назад, думаю, что долгие годы, которые рукопись
лежала в издательстве, пошли ей на пользу, дав возможность убрать многие
слабые стихи и заменить их более поздними. Пока я был молод, мне казалось,
что у меня хватит стихов на десяток книг. Гораздо позднее я осознал, что с
трудом могу набрать стихи в лучшем случае на одну очень небольшую книжку.
СКОЛЬКО МИЛЬ ДО АТЛАНТИДЫ
"Никто не знает флага той страны." А.Кушнер
"Самое главное -- отпихнуть ногой берег", -- говорит наш старший
механик. И он прав -- стоит судну оторваться от причала, и все земные
заботы, еще совсем недавно казавшиеся самыми главными, растворяются за
кормой вместе с исчезающей в тумане полоской суши. Начинается новая жизнь...
Поздним июльским вечером, борясь с сильным "прижимным" ветром,
разогнавшим крутую волну, наше судно покинуло Цемесскую бухту и взяло курс
на Варну. За завесой внезапно налетевшего дождя исчезли во мраке мигающие
огни Новороссийска. Начался очередной рейс нового "Витязя".
Последние дни перед выходом, как всегда, заполнены бесконечной
предотходной суматохой -- погрузка оборудования, тягомотное оформление
выездных документов, медицинских книжек и паспортов, получение топлива,
которое каждый раз вырастает в настоящую эпопею, и множество других
неотложньис дел. Только сейчас, когда палуба привычно подрагивает от
слаженной работы машин, в левый борт ударяет волна, оставляя соленые брызги
на стекле, и неспешно поскрипывают переборки, можно перевести дух и
оглядеться.
Должность заместителя начальника экспедиции, пожалуй, самая неприятная.
Приходится отвечать сразу за все, а возможность принимать самостоятельные
решения -- довольно ограниченная. Кроме того, все время уходит не на науку,
а на бесконечное планирование круглосуточной работы судна и постоянные
проблемы сочетания многочисленных видов научных измерений, ведущихся десятью
научными отрядами в скупом пайке вечно дефицитного судового времени.
Гораздо проще было заниматься своим родным магнитным полем...
Если выйти из моей каюты, расположенной напротив капитанской и
спускаться по главному трапу, ведущему во внутренние помещения судна, то
сразу увидишь на переборке три яркие акварели с изображениями старинных
судов. Корабли эти, такие разные с виду, носят одно и то же имя -- "Витязь".
Так издавна по традиции называли в России научно-исследовательские суда. Вот
трехмачтовый корвет, как бы возникший из рассказов Станюковича. Построенный
в семидесятые годы прошлого века, он был когда-то новинкой техники. Именно
на нем достиг Миклухо-Маклай островов Океании. Неподалеку -- второй
"Витязь", тоже парусно-паровой, но уже более совершенный, спущенный на воду
в 1886 году. Он изображен, как видно, в одном из портов юго-восточных морей,
рядом -- китайская джонка с ярко-красными косыми парусами. Долгая и славная
жизнь прожита этим судном. Им когда-то командовал знаменитый русский
флотоводец и ученый-океанолог адмирал Макаров, совершивший на нем
кругосветное путешествие. А вот и портрет Макарова -- раздвоенная седая
борода, безукоризненный флотский воротничок, черные адмиральские орлы на
погонах. Немало открытий сделано на втором "Витязе". Неслучайно это имя
выгравировано на доске музея океанологии в Монако в списке самых знаменитых
в истории научных судов.
А вот и третий "Витязь" -- уже из наших дней. Он изображен в открытом
океане. Тяжелые штормовые волны обрушиваются на его палубу, над гребнем
пенной волны с криком несется альбатрос. Небо в тучах. Зарываясь носом в
кипящую темную воду, он упорно идет своим курсом. Более тридцати лет
проплавало это судно после Второй мировой войны, совершив 65 океанских
рейсов под вымпелом Академии наук СССР. Немало важнейших открытий сделали на
нем ученые. На морских картах -- подводная гора имени "Витязя", разлом имени
"Витязя", самая глубокая впадина в океане, в Мариинском желобе, глубиной
свыше одиннадцати тысяч метров, где впервые были обнаружены признаки жизни.
Именно на этом "Витязе" учеными-биологами был открыт на океанском дне
неизвестный ранее тип морских существ -- погононофор. Третий "Витязь" был
настоящим плавучим институтом. Он бросал якорь в бухтах островов Океании и
Антарктиды, у берегов Южной Америки и в таинственном "Бермудском
треугольнике". До сих пор помню то чувство ученической робости, с которым в
1966 году во Владивостоке я впервые ступил на палубу всемирно известного
судна. Каким современным и недоступно-роскошным (красное дерево, зеркала)
показался он мне, плававшему в те годы на ржавом стареньком прокопченном
угольном паровичке "Охотск"!
Но корабли, особенно построенные в двадцатом веке, быстро старятся. Их
расшатывают удары волн, разъедает беспощадная коррозия. Гниет и сгорает без
огня дерево. Устает металл. Корабли уходят на пенсию. И знаменитый когда-то
"Витязь" встал на вечный прикол в Калининградском порту. Первоначально
решено было создать на его базе мемориальный музей советской океанологии и
даже перетащить его для этого в московские Химки. Об этом даже писали в
газетах. Но потом как-то забыли. Прошло уже несколько лет. Заслуженное судно
так и ржавеет, всеми позабытое, у пустынного причала, заваленного железным
хламом. Видеть его здесь грустно и обидно. Выведенное славянской вязью имя
еле просматривается на некрашеном и проржавевшем борту.
Наш "Витязь", четвертый по счету, изображен на последней акварели.
Построен он на Гданьской верфи в Польше в 1981 году. Когда смотришь со
стороны, его облик кажется странным: нет обтекаемых, наклоненных назад
контуров рубки и мачт, как на "Академике Курчатове" или "Дмитрии
Менделееве", поджарой и грациозной кормы. Судно похоже скорее на утюг:
короткий нос, скошенная корма со "слипом", как у рыболовных траулеров,
раздвоенная труба. "Современный дизайн" -- как мне объяснили. Зато
мореходные качества у него оказались отличными -- он устойчив в любую
штормовую погоду, снабжен дополнительными винтами, позволяющими перемещаться
вбок (так называемый "активный руль"). Новый "Витязь" может проводить
океанографические работы в зимнем штормовом океане, там где другие
современные суда работать не могут. Поэтому ему и достаются самые трудные
рейсы. На его борту более тридцати лабораторий, современная
электронно-счетная машина, спутниковая навигация, самое совершенное
оборудование, включая лебедки с гидравлическим приводом. Но главное--не в
этом: четвертый "Витязь" -- судно нового поколения, первый в советском
научном флоте корабль, специально оборудованный для ведения не только
надводных, но и подводньхх исследований, своего рода орбитальная станция на
орбите гидрокосмоса. Вся кормовая часть судна занята уникальным
оборудованием, позволяющим человеку опуститься на морское дно. Здесь, в
специальном эллинге, помещается обитаемый подводный аппарат "Аргус", --
маленькая подводная лодка, рассчитанная на трех человек. Здесь же размещен
водолазный гипербарический комплекс, в состав которого входят барокамера и
своеобразный подводный лифт--водолазный колокол. Об этом стоит рассказать
подробнее.
Человек живет на планете Земля и наивно полагает себя ее хозяином,
однако более двух третей земной поверхности покрыты водой и для нас почти
недоступны. Можно, конечно, исследовать океанское дно с поверхности воды,
опуская туда различного рода приборы и тралы, что мы и делаем много лет, но
возможности таких исследований крайне ограничены. Действительно, представьте
себе на минуту, что геолог вместо того, чтобы ходить с молотком и компасом
по земле, где он хорошо видит обнажения горных пород и может всегда отобрать
в нужном месте образцы, должен лететь над поверхностью Земли на высоте около
5 километров (это примерная глубина океанского ложа), да еще вся Земля будет
скрыта под облаками (мы ведь с поверхности воды океанского дна не видим!). И
вот в такой обстановке он должен изучить геологическое строение, например.
Кавказского хребта, и прежде всего отобрать образцы горных пород. Для этого
он использует нехитрое оборудование, которое морские геологи называют
драгой. Драга -- это большое стальное ведро без дна. Верхние края у него
зазубрены, а к нижним приделана стальная сетка, так называемая "юбка", для
сбора образцов. Ведро это на мощном стальном тросе с помощью лебедки
опускают на дно и волокут, пока оно не зацепится за какой-нибудь скальный
выступ. А дальше -- как в известной сказке про репку. "Тянут -- потянут --
вытянуть не могут". Чаще всего после мучительных дерганий трос лопается и
драга остается на дне или срывается со скалы и приходит наверх пустая.
Только в редких случаях этим методом "забрось на авось" удается вытянуть на
поверхность какие-нибудь образцы. А определить, оторваны они от коренных
пород или упали откуда-нибудь сверху, например, с растаявшего айсберга, и
подавно нельзя. Даже если мы и поднимем вслепую несколько образцов с
отдельных гор подводного хребта, разве этого достаточно, чтобы получить
исчерпывающие сведения о его геологическом строении?
У биологов дело обстоит еще хуже. Вспомним, как рыбачил старик в
пушкинской "Сказке о золотой рыбке":
В первый раз он закинул невод --
Пришел невод с травой морскою.
Второй раз он закинул невод --
Пришел невод с одною тиной...
А золотая рыбка ему попалась только на третий раз. И то можно считать,
что старику крупно повезло. Ведь морские биологи именно так уже долгие годы
работают в океане, только вот невод им и на третий, и на пятнадцатый раз
может принести одну тину или морскую траву, а ведь вместо старухи результаты
их находок принимает Ученый Совет.
Что же касается археологов, то им приходится совсем плохо: с
поверхности моря ничего не увидишь и ничего путного не найдешь. Разве только
то, что совсем недавно упало. Дно морей и океанов непрерывно засыпается
морскими илисто-глинистыми осадками -- от нескольких миллиметров до
двух-трех сантиметров в год. За десятки и сотни лет они бесследно хоронят
под собой как отдельные предметы -- древние амфоры или обломки боевых
трирем, так и целые города. Когда не так давно искали и поднимали английский
крейсер "Хук", затонувший в Баренцевом море во время Второй мировой войны с
грузом золота на борту, то он оказался почти целиком захороненным
илисто-глинистыми осадками, которые доставили много хлопот водолазам даже на
сравнительно небольшой глубине. Как же обнаружить то, что затонуло не 40, а
несколько тысяч лет назад?
Для того, чтобы изучить геологию океанского дна, найти залежи полезных
ископаемых, обнаружить неведомых дотоле обитателей подводных глубин,
совершенно недостаточно исследовать океан, только плавая на его поверхности
-- надо самим опуститься в неизведанную пучину.
Сделать это, однако, не так уж просто. В нашем институте, в отделе
подводных исследований, создана целая серия буксируемых подводных аппаратов,
которые позволяют вести телевизионное наблюдение и измерения самых разных
параметров вблизи от океанского дна. Хватило бы только кабеля, но ведь и это
не заменяет погружения на дно самого человека -- как лунный трактор не
заменил астронавтов на Луне.
Помню, несколько лет назад профессор Ястребов, выступая на банкете по
поводу моего пятидесятилетия, сказал: "Сейчас во всем мире можно насчитать
не более ста человек, побывавших на дне океана". И сидевший с ним рядом
писатель Фазиль Искандер мрачно добавил: "Не считая утопленников."
Действительно, дно океана, вроде бы такое близкое от нас, оказалось менее
доступным, чем космос. И это не преувеличение. Сегодня доставить человека на
поверхность Луны легче, чем на дно океана на пятикилометровую глубину. А
выйти в открытый космос реальнее, чем в открытую воду на большой глубине.
Научную лабораторию легче создать на орбите, чем в океане на глубине в
несколько тысяч метров.
Первыми такими лабораториями стали подводные обитаемые аппараты,
маленькие подводные лодки с прочным корпусом, способные опускаться на
глубину в сотни и даже тысячи километров. Аппараты эти могут со скоростью до
нескольких узлов двигаться в толще воды, ложиться на грунт или неподвижно
зависать в толще воды в режиме полной тишины. Находящиеся в них люди могут в
самой непосредственной близости наблюдать интересующие их объекты, отбирать
образцы и пробы, проводить фото- и киносъемку.
Такой подводный обитаемый аппарат есть и на борту "Витязя". Построен он
в Южном отделении нашего института, в Геленджике, назвали его "Аргусом", в
честь мифического стоглазого существа. У нашего "Аргуса" тоже много глаз --
это три иллюминатора в обитаемом отсеке, откуда можно вести наблюдение и
вверх и вниз, а также объективы фотокамер. Экипаж Аргуса состоит из трех
человек: первый и второй пилот сидят наверху в креслах и перед ними --
верхний иллюминатор, а пилот-наблюдатель лежит внизу, удобно устроившись на
тюфяке, и ведет наблюдение через нижние иллюминаторы. Мне неоднократно
доводилось принимать участие в погружениях и могу сказать, что под водой
вести геологические наблюдения гораздо приятнее, чем на суше. Не надо
карабкаться, рискуя сорваться, по горным кручам--тебя доставят со всеми
удобствами на любую, даже самую отвесную скалу, -- ведь "Аргус" может
зависнуть в любой точке, приобретя нейтральную плавучесть (у пилотов это
называется "в нуле"). Не нужно, примостившись где-нибудь на камне да еще под
дождем или отмахиваясь от комаров, торопливо записывать в пикетажку
результаты наблюдений. Здесь лежишь себе на мягком тюфяке, и глядя в
иллюминатор, "наговариваешь" результаты наблюдений на магнитофон, а под
рукой -- тумблеры прожекторов и спусковой крючок фотокамеры. Кроме глаз у
"Аргуса" есть и механическая рука -- стальной манипулятор, которым можно
взять с морского дна образцы растений и фауны или камни. В обитаемом отсеке
поддерживается нормальное "комнатное" давление. Запас кислорода дает
возможность экипажу находиться под водой до 48 часов, а подводные
движители-винты позволяют аппарату перемещаться под водой со скоростью около
двух узлов (две мили в час).
В нашем рейсе обслуживает "Аргус" его постоянный экипаж. Командир
Виталий Булыга, инженеры Леонид Воронов и Сергей Холмов. Это молодые ребята,
спокойные и немногословные, фанатично влюбленные в свой "Аргус" и в далеко
небезопасные погружения. Круглые сутки возятся они в эллинге, где стоит
аппарат, отлаживая его сложные механизмы и системы жизнеобеспечения. У них,
как и у саперов, нет вариантов для ошибок. Характеры у ребят разные:
Виталий--человек решительный, увлекающийся, иногда резковатый, Леонид --
более мягкий, улыбчивый и спокойный, Сережа Холмов -- задумчивый,
немногословный и скромный, пишет стихи и песни, хотя показывать их по
застенчивости не любит. Нервы у ребят -- стальные. Я никогда не слышал,
чтобы они раздражались и ссорились даже в самой критической ситуации.
Вспоминается драматический случай, когда несколько лет назад, во время
одного из погружений неподалеку от Геленджика, "Аргус" ухитрился "влезть"
под проложенный по дну толстый кабель. Кабель этот ни на каких картах
отмечен не был, а "Аргус" системой подводного маяка, которая позволила бы
его найти под водой, не снабжен. Все попытки освободиться от кабеля
оказались безуспешными -- он так "ловко" вклинился между рубкой и сигнальным