Страница:
* * *
Следующий раз эта тема всплыла уже только в Москве, в сентябре, буквально за десять часов до открытия вернисажа.Лена, помогавшая ему, пробежала кончиком карандаша по списку экспозиции.
— Сто пятьдесят две. Еще осталось восемь.
— Да где ж я их возьму? Я выгреб все подчистую: в мастерской одни подрамники остались, даже рам нет.
— А у тебя еще есть, там же, в розовой папке.
— Там нету ничего.
— Да вот же! — Лена открыла папку, которую Белов хоть и таскал везде с собой, но только для представительности — никогда ей не пользовался. — И ровно восемь — точь-в-точь. Прямо как по заказу!
— Вот гад! Он все-таки подсунул!
— Кто?
— Да Борька же! Тренихина работа.
— Которая из них?
— Абсолютно все.
— А подписи — смотри вот — «Николай Белов»!
— Да Борька их и подписал. Я «Н. Белов» подписываюсь…А, ладно, вешай их! — решился вдруг Белов, махнув рукой.
— Как? Коля, ты что?
— Что — «что»? Ну не платить же неустойку восемь сотен баксов этим кровопийцам, в самом деле? Тем более что Борька именно для того-то их и подсунул.
— Но это же… — Лена не смогла подобрать слово.
— Подлог, я понимаю, подлость! — помог закончить ей Белов. — Но делать мне уже ничего не остается. Своим я объясню, искусствоведы хрен чего заметят, а неустойку я платить не буду — бери, Лен, и вешай! Повесь — и забудь!
* * *
В камеру к Белову вошли конвоиры — те же, что привезли его сюда ночью, двое, — сержант и лейтенант.— Пожалуйста, вас ждут. Готовы на допрос?
— Вот, я написал. — Белов вручил блокнот лейтенанту.
— Почитаем, — лейтенант явно чувствовал себя непосредственным участником раскрутки этого тонкого, интеллигентного дела, большой и хитроумной игры, в которую оказались вовлечены даже очень высокие лица — не считая, конечно, западных воротил…
— Проходите, пожалуйста!
Едва не поддерживая Белова под локти, они не спеша проследовали по коридору вдоль длинного ряда камер — слишком длинного для рядового отделения милиции — как показалось Белову, затем спустились вниз по лестнице, налево, направо, снова коридор, идущий, видно, под землей, и снова лестница, но уже вверх теперь, и, наконец, вот и дежурка. Дежурка рядового отделения милиции.
— Стоп! — лейтененат остановился вдруг как вкопанный. Подумав, он обратился к сержанту: — Ты не запомнил, куда мы сначала везем его — в прокуратуру к Власову или на Петровку — к Калачеву?
— Ну, вы же разговаривали, приказ-то получали? — удивился сержант. — И сами ж с меня спрашиваете?
— Да я как раз на вахте проверял журнал ночных дежурств, а тут звонок: «Давай быстрей!» — как обычно у нас. И помню только, что звонил один, а доставлять задержанного следует к другому. Потому что того, кто звонил, куда-то наверх вызывают срочно, и поэтому задержанного надо доставить к другому как раз…
«Вот это оно и есть, — подумал Белов. — Внутренние трения и подковерная грызня внутри самой следственной группы. Власов, паскуда, так вчера и не раскрылся перед Калачевым относительно своей засады в мастерской Тренихина. Что ж? Он хотел сыграть свою игру без Иван Петровича. И, соответственно, сожрать в одиночку урожай: пироги и пышки от командования».
— А кто звонил-то? — спросил сержант лейтенанта. — Если звонил Власов, то, значит, мы едем к Калачеву в МУР…
— А может, Калачев-то и звонил, — задумчиво пожевал губами лейтенант.
— А тогда что ж — едем к Власову тогда! — мгновенно сориентировался сержант.
— Да понимаешь, дело-то как раз в том и состоит, что я ни хрена не помню, кто мне звонил. Вот ситуация-то! Сами себе проблемы создаем… — лейтенант вновь напрягся, пытаясь вспомнить.
«Из этой ситуации, а также из вчерашних событий мне следует извлечь два урока, — подумал Белов. — Урок первый — это наличие трещины, скрытого раздора между Калачевым и Власовым. В эту брешь надо настойчиво вбивать клин, увеличивая противоречия и внося в их отношения как можно больше подозрительности и бардака. Урок второй — ничего не следует признавать с порога. От всего открещиваться, пока не припрут к стенке спиной. Выкручиваться до последнего. Не знаю. Не помню. Не видел. Не знал».
Белов вспомнил, как Власов вчера его ловко подловил с пистолетом — по поводу пяти убийств… «Черт побери, — мелькнуло в голове, — ведь вляпался как маленький. Ловушка-то была простецкая, на дурака. Но я поймался, расписался, дурак, в этой луже всеми копытами».
— А вы, товарищ лейтенант, вот что сделайте… — сообразил сержант. — Вы позвоните Калачеву, например — скажите, что машина неисправна — починимся и будем полдесятого. Ответит он «ну-ну» — так, значит, нам к нему. А если нет его на месте — мы молча едем к Власову, а? Верно?
— И что? Почему? А-а, понял!…А ты сержант, того — соображаешь!
— Слушаюсь!
Лейтенант сунул голову в окошко к дежурному:
— Дай в МУР я позвоню! — не оглядываясь, вполоборота он протянул блокнот, исписанный Беловым, сержанту в руки: — Подержи! — И снова повернувшись, через другое на сей раз плечо, к Белову, скомандовал: — Стойте на месте!
Белов и так стоял, без лейтенантского указания. Сесть было просто и негде. Единственная скамья в дежурке — за низкой деревянной решеткой — была занята, а точнее, забита четырьмя угрюмыми бомжами и одной бомжихой, задержанными, видать, уже несколько часов назад: они сидели молча, склонив головы, не вопрошая и не протестуя.
Внезапно крайний бомж поднял взгляд и что-то молча показал Белову.
Чего он хочет? А! Он предлагает поменяться с ним местами.
Чушь какая!
Однако, вместе с мыслью-отторжением, вдруг какая-то сумасшедшинка пронзила мозг Белова.
Время застыло.
Всем известно, что сложные, тщательно планируемые операции проваливаются часто именно из-за нелепейших накладок, грубой лажи — типа потери грабителем паспорта на месте преступления.
Вместе с тем, что тоже известно, бывают и чудеса, спасающие из безнадежных, бездонно глухих ситуаций. Бог, как известно, благоволит дуракам, пьяницам и наивным душам.
Микроб авантюризма ударил в мозги Белову.
Такое часто случалось с ним в молодости — в компании с Тренихиным — известным авантюристом.
По сути, он ведь, Белов, ничем и не рискует! Попытка к бегству, стремление уехать вопреки подписке, и так уже на нем висит. Еще одна неудавшаяся попытка ничего к имеющейся картине не добавляет.
А, будь что будет!
Не двигаясь, Белов скосил глаза в сторону дежурного и своего конвоя. Лейтенант, просунув руку едва ль не по плечо в окно дежурного, с мучением набирал на телефоне номер МУРа… Сержант, тоже стоя спиной к Белову, уже читал блокнот — ночную его исповедь. Читал старательно, временами округляя глаза и слюнявя указательный палец при перелистывании страниц… Дежурный, старший лейтенант, записывал что-то в журнал: усердно, кропотливо — от души стараясь, едва не высовывая язык от усердия…
Искра авантюризма вдруг превратилась в мозгу Белова в молнию решимости и вмиг затмила разум. Едва заметно он кивнул бомжу: давай! Бомж показал ему в ответ: тихо, плавно…
Оба одновременно стали двигаться, как в замедленной съемке, опасаясь привлечь внимание резким движением, заметным даже периферийным боковым зрением.
«Только бы не стукнуться, не зацепиться, не прозвучать!» — стучало в висках у Белова.
Опасный момент создался, когда они уже поменялись почти что с бомжом: до финишных позиций им оставалось не более полуметра — Белову — чтоб сесть и впериться в пол, бомжу-контрагенту — чтоб встать как ни в чем не бывало на место Белова. Сержант, читавший исповедь Белова, внезапно удивленно хмыкнул, и дежурный, оторвавшись от писанины, кинул на него недовольный взгляд. От провала их спас случай: внезапно раздавшийся зуммер вызова на табло. Дежурный резко повернулся к тревожно вспыхнувшему сбоку на панели красному огоньку и, щелкнув тумблером, раздраженно сказал в микрофон:
— Седьмой ПГМ, сигнализация, — не спать на ходу! Не видишь, что ли?
После чего вновь уткнулся в журнал.
Этого мига хватило.
В ту же секунду Белов уже сел на скамейку — в кепчонке бомжа и вонючем длиннющем драповом пальто — шестидесятого, поди, размера. Сев, Белов тут же склонился точно так же, как и остальной бомжатник — в поясном поклоне: глазами в пол. Бомж, совершивший с ним обмен, остался в свитере — грязном, но не грязнущем — в большом и длинном свитере — почти что до колен. Седые сивые пряди его волос, не сдерживаемые больше кепочкой, образовали гривищу до плеч: Тарзан Тарзаныч Кингконгов. Штормовку, взятую им у Белова — отличную штормовку — с меховой подстегиваемой подкладкой — бомж не спеша перекинул через руку, затем достал из своего кармана брюк комочек — сложенный полистироловый пакет цветастый, с ручками.
Аккуратно, спокойно, словно никаких мусоров перед ним и не было, а сам он находился не в ментовке, а на пляже Майами, бомж не спеша, без резких движений сложил штормовку Белова вчетверо и спрятал ее в пакет. После чего, повернувшись к дежурке спиной, стал изучать висящий на стене стенд «Их разыскивает милиция».
— В прокуратуру! — повернулся лейтенант к сержанту и в ту же секунду обалдел: там, где должен стоять был конвоируемый ими художник, стояло кинг-конгистое существо, с пакетом, сивой гривой, в дурацком длинном свитере…
Некоторое время лейтенант стоял неподвижно, как вкопанный, глядя на фотографию грудастой шлюхи на пакете в руках бомжа и тяжело, с трудом соображая.
— Где!? — врубившись наконец, лейтенант стремительно бросился к бомжу.
Бомж повернулся к нему и снисходительно, однако не без учтивости в голосе, ответил вопросом на вопрос:
— Кто?
— Да тут стоял!
— Никто здесь не стоял! — бомж даже отступил на полшага, смерив лейтенанта неприязненным, почти брезгливым взглядом.
— Стоял здесь, в куртке!
— А, в куртке! — вспомнил бомж. — Ты так бы и сказал. Так он же вышел. — Бомж указал на дверь, ведущую на улицу. — Там ждет тебя, наверно. — Бомж пожал плечами. — Я не знаю.
Почувствовав недоброе, лейтенант махнул сержанту:
— Быстро!
Сорвавшись, конвоиры бросились на улицу. Дежурный за стеклом встал и, окинув равнодушным взглядом всю дежурку, спросил бомжа:
— Вы что хотели?
— Я паспорт потерял, товарищ старший лейтенант. А может быть, его и украли у меня — дело темное. Пришел заявить вам об этой утрате.
— После десяти, в двадцать вторую комнату придите. К майору Садыкову.
— После десяти? — Бомж чуть задумался, прикидывая. — Ну, хорошо, спасибо.
И, поклонившись, вышел.
* * *
Яркое утреннее солнце ослепило вышедшего из милиции бомжа.Лейтенант и сержант уже успели вытащить из машины дремавшего после бессонной ночи дежурства водителя и, вернув его к жизни интенсивными пинками, теперь уже втроем лихорадочно обсуждали создавшуюся ситуацию.
Глянув на них снисходительно, бомж потянулся и произнес не без иронии в голосе:
— Что, — упустили голубя? — Бомж укоризненно качнул головой. — Теперь идите в ГУМ, встречайтесь у фонтана…
Бомж вынул из кармана брюк спичечный коробок, из коробка — окурок, спичку…
Прикурив и затянувшись с наслаждением, он заметил, не обращаясь ни к кому персонально, а как бы адресуясь в пространство:
— За пачку сигарет я мог бы дать наколку… Верняк, гарантия от Центробанка…
Три полупустые, мятые пачки сигарет немедленно протянулись к нему.
Переложив не спеша все сигареты в одну пачку, бомж пересчитал их:
— Шестнадцать штук всего. Не густо. Не обрадовали.
— Ну, ты! Резину не тяни!
— Добавь на пиво. А то «Пегас», блядь — кашляю я от него.
— У меня «Ява» была, — обиделся водило.
— Тоже говно еще то, — размял плечи бомж. — Ну что, начальники — мне некогда.
Лейтенант, как старший, принял наконец решение:
— На, подавись! Куда пошел он?
Бомж сощурился и, внимательно исследовав на просвет купюру, полученную от мента, на предмет наличия водяных знаков на оной, шумно шмыгнул носом, почесал себе за ухом и наконец разжал губы:
— Что думать-то, напрасно голову ломать — вон, на троллейбусе уехал он, удрал. — Бомж уверенно указал на остановку в двадцати шагах от отделения.
— Считаешь — на троллейбусе?! — азартно воскликнул водитель и распахнул дверь своих «жигулей».
— Конечно, на троллейбусе! — кивнул бомж, выпуская дым сквозь ряд гнилых зубов.
Рванув с места, «жигули» понеслись, будто бешеные, мигая проблесковым маяком и воя сиреной…
— А может, на автобусе… — предположил бомж, глядя вслед удаляющимся «жигулям». — Одно ясно, что не на трамвае: они здесь не ходят. Рельс даже нету… — Бомж покачнулся слегка: похмелье не сахар… Плюнув бычком на ступени милиции, он не спеша побрел к ближайшему коммерческому киоску и протянул в окошко ментовскую купюру:
— Пивка открой-ка!
Засосав в страждущее ротовое отверстие хороший объем пенного, бомж задумчиво глянул на тающие у горизонта милицейские «жигули».
— О-о-о! Мудаков найдет работа!
* * *
— А им вот всем впаяй пятнадцать суток! — скомандовал майор, указывая дежурному на бомжей, покорно ожидавших своей участи.— И будут две недели здесь вонять, — вполголоса ответил старший лейтенант.
— Отправь их к Прохорову тогда, на Стромынку. Он их обязан принимать.
— Он-то обязан. Да у нас бензина нет. Только на срочные вызовы, да и то! Исчерпали лимит.
— А куда ты предлагаешь? Когда привели, ты оформлял — о чем думал?
— Я вообще ни о чем не думал. Я заступил час назад. Пришел — они уже сидели.
— Ага, — майор подумал с минуту-другую. — Ну, «Отче наш» прочти им и — взашей!
* * *
Наконец— то конвойные на «жигулях» догнали троллейбус.Миг — и они ему срезали нос, прижали к бордюру.
Три двери «жигулей» распахнулись одновременно.
Лейтенант с сержантом натренированным рывком бросились к дверям троллейбуса. Водила, обежав троллейбус со стороны проезжей части и распугивая пролетавший мимо транспорт, забежал в тыл и, подпрыгнув, ловко ухватил веревки, оттягивая штанги троллейбуса от проводов. Обесточив троллейбус, он так и застыл в позе атлета, удерживающего за узду дикого скакуна.
— Стой! Стой, говорю!!
— Двери открой!
Ворвались с двух концов, сразу в обе двери.
— Всем оставаться на местах!
— О, боже мой! — шепнула одна из пассажирок своей соседке. — Сейчас всем проездные будут проверять: фальшивые или нет? Сестра моя вчера попалась точно так же. Ох, натерпелась — штраф, а потом оплевали в милиции, ограбили!
Мгновенно осмотрев троллейбус и убедившись, что Белов отсутствует, лейтенант вдруг бросился плашмя на грязный пол — в упор, лежа — как на стрельбище.
— Товарищ лейтенант! — вскрикнул в испуге сержант. — Что с вами?!
— Нет! Под сиденьями чисто! — Лейтенант вскочил на ноги еще быстрее, чем перед этим падал. — Вперед, за следующим!
Одна из пассажирок, мама, наклонилась к своей пятилетней дочери:
— Вот видишь, Ниночка, я же тебе говорила: милиция все время проверяет — кто в троллейбусе жвачки ест, а фантики прямо на пол бросает.
— Фу, пронесло! — вздохнула от души гражданку сзади, та, что с фальшивым проездным.
* * *
Дежурный старший лейтенант построил вдоль стены дежурки всех бомжей.— Р-р-равняйсь! Смирна-а! Ну, хорошо. Вольно, господа бомжи. Так… Начальник отделения велел мне вам для начала «Отче наш» зачесть. Смирно стоять! Не напрягаться! — Он чуть откашлялся смущенно и начал — не совсем уверенно: — Отче наш! Иже еси на небеси да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя… — он запнулся, видимо подзабыв.
— Хлеб наш насущный даруй нам днесь… — подсказала ему робко бомжиха и беззвучно заплакала.
— Точно! — обрадовался подсказке старлей и, торопясь, закруглил: — И отпусти нам грехи наши, яко и мы всем подряд их грехи отпускаем… — Он на секунду смутился таким довольно нелепым для милиционера признанием, но тут же поправился: — На носу себе зарубите, что не всегда я вам грехи и прочие художества намерен отпускать. И более того: еще раз, плесень вонючая, в моем районе заночуете — так отпущу вам, до бровей — мало не покажется! Аминь! Кыш все вонять на улицу отсюда!
* * *
Перед пролетевшими перекресток на красный милицейскими «жигулями» открылся вид вперед на километр: проспект прямой, как стрела, идущий в гору, в небо — как на взлет. Там, впереди, уже вползли на самую верхотуру два троллейбуса…— Жми!
Один троллейбус на горе свернул направо, второй, будто задумавшись, замер секунды на две. Затем свернул налево.
Лейтенант с каким-то глухим отчаянием, поднимавшимся из глубин его подсознания, ощутил внезапно необходимость принятия ответственного решения.
— Дай закурить! — Он повернулся к шоферу.
— Нет ни хера! Бомжу отдали.
— Ч-ч-черт! — Лейтенант в сердцах сунул ни в чем не виноватому водителю в ухо: — Давай в прокуратуру, идиот! Не видишь, что ли, — упустили его! Упустили!
* * *
Покинув отделение милиции и отойдя не больше ста шагов, Белов первым делом сорвал с себя пальто и кепку, направив их в ближайший мусорный бак.Так. Первым делом — деньги. В карманах ни гроша.
Ах да! Деньги остались в милиции, в сейфе. Лежат себе там, в конверте вместе с протоколом о временном изъятии. Вчера выгребли, перед тем как в камеру запихнуть.
А холодно чертовски, несмотря на солнце. Рубашка, даже байковая, не очень подходящая одежда для двадцать второго сентября. Свернув в проулок, он побежал трусцой, чтобы согреться и чтоб выглядеть естественней в одной рубашке. О, слава богу, на ногах кроссовки! И, слава богу, что кроссовки «на липучках» — а то шнурки бы отобрали тоже.
Бежать следовало по направлению к дому.
К дому?! Туда-то и приедут за ним — первым делом.
Вопрос в том лишь — когда?
Пока суд да дело, можно и успеть.
Там уже сориентируюсь. К соседям стукнусь. Или кого знакомых — из дома — на улице подловлю.
Словом, направление — к дому. Но — дворами, дворами. Они, хватившись, могут подключить подвижные патрули. Колесят по району. Так что вдоль проезжих улиц лучше не бежать. Пересекать — да. Но после предварительного осмотра: справа, слева. Бежать легко, не вызывая подозрений у дворовых старух, собачников. Соблюдать ритм, дыхание. Не думать о беге. Думать о чем угодно. Так легче бежать. Не концентрируясь. Свободно. Легко. Расслабить рожу. Создать впечатление безмятежности. Бутафорить. Создать образ. Борька это умел — напустить на себя. Скосить под любого. О-о, он даже без слов, простейшими звуками создал себе, помнится, образ Ильи Муромца. Журчанье, плеск камня — и все — и он былинный герой.
* * *
Это было в семидесятых. Их, первокурсников, послали на картошку. Куда? Можайск? Нет, в Ужопинск какой-то…Жили в доме колхозника, кормили их две поварихи: сочные бабы — под два метра ростом и килограммов по сто каждая. Борька сразу положил на них глаз. Это было смешно: Тренихин тогда после детдома и оформительского ПТУ был тощ, тщедушен и жалок — ну точно пионер из Освенцима. Может быть, именно это и сыграло решающую роль в его влечении — его невыразимая словами худоба и небывало рубенсовские формы поварих.
Поварихи, конечно, Бориса в упор не видели, смеялись в лицо. В ответ на его недвусмысленные поползновения только ржали как две слонихи: «апчхи» на тебя, малявка!
— А все равно я их трахну! — петушился в мужской компании Тренихин.
— Которую?
— Обеих!
Эта уверенность вызывала неизменный взрыв веселья — не приедающаяся дежурная шутка: слишком уж несоответствующей казалась поставленная Борькой цель имевшимся в его распоряжении дохлячьим средствам.
— Куда тебе поварих! — смеялись над Борькой все мужики и студенты. — Хезнет разок — ты на Луну улетишь.
И именно этой вульгарной шуткой общество подкинуло Борьке мысль, подарило ему то самое ленинское решающее звено, ухватившись за которое он разрешил коллизию в свою пользу.
В доме колхозника туалета внутри помещения не было — удобства располагались во дворе — двойной домик: «Ж» и «М».
Борис заприметил, что поварихи любят туда ходить вдвоем, не прерывая своей бесконечно длинной и увлекательнейшей беседы. Однажды, как только поварихи двинули в очередной раз на посиделки, Тренихин взял заготовленные им заранее ведро с водой и два кирпича. С этим реквизитом Борька быстро рванул в «М» — по соседству.
Женщины, разумеется, как только услышали, что рядом зашел кто-то, сейчас тары-бары долой, будто бы обе заснули или умерли.
Борька тихо положил кирпичи на пол, взял в обе руки ведро и начал лить воду в очко. Долго лил — с полминуты. Вылил полведра.
Поварихи за стеной, естественно — ша!
Тогда Борька взял первый кирпич, закряхтел, заквакал и, бесшумно размахнувшись, шмякнул кирпичом со всего маху в отверстие!
Буль!!!
За стеной в «Ж» обычная тишина превратилась в тишину гробовую.
Подождав и отдышавшись после броска, Борька шумно вздохнул, взялся опять за ведро и снова секунд сорок лил воду. Когда вода закончилась, он вдруг заухал филином, закричал ночной выпью и с силой жваркнул в очко второй кирпич.
После чего спокойно начал шуршать газетой.
Девочки, не вынеся этой «радиопостановки», выпорхнули из «Ж». Но далеко не отбежали, отошли к рукомойнику: руки помыть… Конечно, интересно — кто таков?
Секунд через двадцать из туалета вышел и Борис. Тоже пошел к рукомойнику — тоже руки ополоснуть…
Ведро он предусмотрительно оставил в нужнике.
Дальше все было уже совсем просто. Отношение поварих к Тренихину изменилось в корне, на сто восемьдесят градусов. Кормить они стали Бориса эксклюзивно — то есть отборнейшие порции — шесть котлет и одна картошка — на убой. И все остальное тоже, конечно, произошло: имидж есть имидж. В точности по известным пословицам: любовь мужчины начинается с желудка, а женщина любит ушами.
И более того — что касается ушей, то дамский телеграф сделал свое дело.
На картошке тогда первокурсников продержали больше месяца, до десятого октября. Ну, а Борька, «дохлятина из художественного», охотник бойкий, «объехал» за эти сорок суток буквально всех неваляшек — девиц ли, баб — всех в зоне прямой видимости.
Даже из ближайшего совхоза зверотехника Полину Алексеевну, женщину лет пятидесяти с большим прицепом, дважды бабушку — и ту достал.
* * *
Уверенность в себе, смекалка и мастерство, талант и настырность — все это есть, по сути, простой и известный всем секрет успеха, твоя счастливая звезда.Белов снизил темп; дыхалка резко засбоила.
Еще немного.
Нет на свете непреодолимых барьеров, нерешаемых задач.
Мимо Белова мелькали телефоны-автоматы.
Остановиться? Позвонить Лене?
Нет, не удастся: нет жетонов, мобильник — у ментов.
Вот впереди сверкающий стеклом какой-то Пром-бам-трам-банк. Акционерный, мать. Коммерческий.
Бодрым аллюром Белов вбежал в стеклянный вестибюль.
Вон телефон — стоит слева, на стойке. И рядом никого.
Но это ошибка — охрана скрыта легкой перегородкой — стражи от скуки смотрели вполглаза телевизор — пресную утреннюю жвачку.
Их было трое, перегородивших ему путь к телефону: двое в пятнистом, с кобурами, и один мент — в бронежилете, с АКСУ под мышкой.
* * *
— Ребята, позвонить от вас по телефону… Еле убежал!— Откуда убежал?
— Да был здесь в гостях неподалеку, муж вернулся, понимаешь, внезапно. Куртку там оставил. Бумажник в куртке.
— Ваши документы? — попросил милиционер.
— И документы в куртке! — объяснил Белов. — Там паспорт, служебный пропуск, права! А главное, вся получка осталась. Видал, в натуре — во анекдот-то!
— Так, — задумался милиционер. — Так вы без документов?
— Да что ты, Петь, к нему пристал? — вступились за Белова сразу оба пятнистые. — Он же не в банк рвется, ему ведь только позвонить. Чего ты сердитый такой? Иди, звони, земляк, не слушай ты его, не обижайся. Он милиционер…
Белов пододвинул к себе аппарат и набрал свой номер.
* * *
Лена сидела на кухне в квартире Белова, пила кофе.Мысленно она считала время. Если Коля уехал вчера вечером, то на месте он будет через тридцать шесть — сорок часов, то есть завтра утром. Так он, по крайней мере, планировал. День он потратит на поиски Бориса и, конечно, сразу его найдет. Наверное, в тот же день. Коля уверен, что Борька поехал в эту тайгу. Значит, ему больше и быть негде. Коля никогда не ошибается. При встрече они с Борькой, конечно, на радостях поддадут. В тайге, правда, взять негде, но Борька ради такого случая найдет обязательно. Это еще один день. И полтора дня надо прибавить на обратную дорогу. Всего, получается — пять дней. Коля вернется с Борисом через пять дней. А прошло… Прошла всего только ночь. Точнее, десять часов. Но ждать все равно еще, значит, те же пять дней…
Тоскливо до ужаса.
Лена вздохнула: хоть бы кто-нибудь позвонил.
Но телефон в квартире молчал, как голос пращуров.
Потому что Лена отключила его ночью, после беседы с отцом.
А утром забыла включить.
* * *
— Никто не подходит. Видно, ушла уже.— Жена? — спросил с оттенком ненависти милиционер.
— Нет, не жена, — ответил Белов простодушно.
— Ты что ж, — удивился один из «пятнистых», — удрал от одной и звонишь другой, чтоб спасла?
— Приблизительно так, — он повторил попытку дозвониться. — Нет!
— А ты жене теперь попробуй, — ввернул милиционер.
— Жена за океан умылась, — соврал Белов, сроду в браке не состоявший.