Горюнов Андрей. Контакт первой степени тяжести

   — Говорит! Вам озарение собака принесет.
   — Собака? — удивился Калачев. — В деле нет собаки. Не фигурирует.
   — Ну, значит, сфигурирует еще. Объявится. Еще не вечер.
   — Хм-м! Будем надеется. Ты верно говоришь: еще не вечер!

* * *

   Пророчество Капустина, надо сказать, запало Калачеву в душу.
   За эти дни он устал до предела. Что называется, вымотался в сардельку.
   Детали дела были непонятны и мистически темны.
   Детали поражали.
   Тут впору к колдунам обращаться.
   Шагая по утреннему городу, Иван Петрович автоматически концентрировал свое внимание на собаках. А было их довольно много на пути — Москва в столь ранний час наполнена гуляющими псами.
   Немало псов было и на Ярославском вокзале: кто-то возвращался с дачи, кто-то ехал, напротив, на дачу…
   Именно из-за того, что взгляд Калачева рыскал по низам, переходя с одной лохматой морды на другую, он не заметил важного…
   А именно того, что он буквально в трех шагах разминулся с Беловым.
   Белов, вернувшийся в Москву на воркутинском, спешил к метро.
   Калачев же шагал ему навстречу — к Соликамскому, на который он взял билет до Буя.
   Проходя мимо Калачева, Белов отвернулся и даже закрылся рукой: сделав вид, что поправляет волосы…
   Они разошлись.
   Через пять минут Калачев уже спал, сидя и покачиваясь на нижнем боковом плацкартном, а Белов дремал в метро, на кольцевой, приближаясь к Парку культуры и — к дому.

* * *

   Во сне Калачеву приснилась собака. Но не та собака, которая, по словам Капустина, обязана была принести разгадку этого странного дела, а собака совершенно другая, из далекого прошлого.
   Этот «собачий» сон часто мучил Калачева и раньше. Основной Ужас этого сна состоял в том, что он один в один повторял историю, имевшую место в действительности лет двадцать с лишним назад, заставляя Ивана Петровича переживать давно пережитое снова и снова.
   В том уже бесконечно далеком семьдесят втором году его в составе группы из трех человек послали в захолустный провинциальный Заколдобинск в засаду — ждать возможного появления там опасного рецидивиста, бежавшего из лагеря под Норильском и убившего при побеге четырех охранников вместе с замначальника лагеря по режиму. Предполагалось, что он может явиться в Заколдобинск к своей матери, чтобы залечь у нее на время.
   Учитывая «серьезность» и большой опыт разыскиваемого, группа, в состав которой входил Калачев, была глубоко законспирирована и обладала легендой-прикрытием.
   Согласно легенде, они представляли собой инженера, техника и слесаря, командированных в Заколдобинск ремонтировать турбину небольшой местной ГЭС. Эта прикрывающая их версия была настолько хорошо задействована, что кроме того, что они имели безукоризненные документы, включая командировочные предписания, они и в самом деле ходили на плотину и возились там по шесть-восемь часов в день с неисправной турбиной.
   Недели через две они уже настолько вошли в роль, что стали совершенно неотличимы от настоящих ремонтников: думали как ремонтники разговаривали как ремонтники, пили как ремонтники: каждый божий день. Не удивительно, что к концу третьей недели своего пребывания в Заколдобинске они и пропились как ремонтники — до копейки, до нитки, до последней возможности.
   Командировка истекала через две недели, а жрать было не на что; не было денег даже на обратный билет до Москвы.
   Наступил полный абзац.
   Оставалось только воровать, что, впрочем, было бы довольно странно для них, бескорыстных стражей закона.
   После трех дней вынужденного голодания, перемежаемого совершенно неперспективными попытками просить милостыню в нищей провинции, одному из них пришла в голову спасительная мысль: отловить и сожрать собаку.
   Собак в Заколдобинске была, действительно, прорва.
   Однако потому, видно, и было их много, бродячих собак, что отловить и сожрать их было совсем не просто.
   Пойдя по пути наименьшего сопротивления, они сумели в одном из дворов на окраине схватить довольно упитанного болонкопуделя неясной расцветки, но явственно имевшего владельца. Последнее было тем более очевидно, ибо за ними, уносившими в рюкзаке скулящего, барахтающегося пса, долго бежала девочка лет десяти и все повторяла, плача:
   — Отдайте нашего Шарика!
   Сжалившись, старший их «ремонтной» группы остановился и, повернувшись к девочке, сказал ей поучающим, наставительным тоном:
   — Тебе, милая, Шарик этот — игрушка, а нам, если хочешь знать, жрать нечего!
   …Калачев не помнил точно, что стало с девочкой после этого разъяснения. Запомнилось только, что девочка прекратила досаждать им своим преследованием. Шарика решено было сварить за городом на опушке, недалеко от плотины. Суп из собачины представлялся блюдом оптимальным, так как жарить пса было все равно не на чем. Для варки супа им удалось разжиться четырехведерным баком в общаге при ГЭС, в которой они обитали — баком, предназначенным в обыденной жизни для кипячения постельного белья.
   Придя на опушку с этим баком, с барахтающимся в рюкзаке Шариком, с поистине волчьим аппетитом, они неожиданно обнаружили, что ни у кого из них не поднимется рука убить собаку.
   Обмозговав ситуацию, они пришли к гуманному решению, а именно, налив полбака воды, засунули в него Шарика, закрыли бак крышкой и, навалив на крышку камней — чтобы Шарик не убежал из супа — развели вокруг бака костер…
   Так как никто из них не хотел напрягать свою совесть, слушая дикие вопли умирающего животного, они отошли от разведенного костра метров на двести. Конечно, только многодневным беспробудным пьянством можно было объяснить помутнение мозгов, приведшее к такому способу приготовления супа.
   Из своей засады им было отчетливо видно, как Шарик, не дожидаясь, когда костер как следует разгорится, вырвался из бака для белья, опрокинув все камни вместе с крышкой и, мокрый насквозь, опрометью бросился прочь, даже не обсушившись у разгоравшегося огня. Видно, ему в гораздо большей степени улыбалось остаться и впредь игрушкой у девочки, чем насытить собой оголодалую алкашню.
   Помнится, Калачева тогда поразило, как много в баке оказалось собачьего дерьма, произведенного Шариком от смертного страха. Как могло такое поистине невообразимое количество уместиться в небольшой собаке, на всю жизнь осталось для Калачева загадкой загадок.
   Так ли, иначе ли, но вместо сытного ужина на природе им пришлось, кое-как ополоснув бак в ближайшей луже, вернуть его в общагу для дальнейшего кипячения в нем постельного белья.
   В тот же вечер Калачеву пришел денежный перевод из Москвы от отца, и они втроем нажрались с него так, что уже через два дня начальник ГЭС, действуя строго в соответствии с легендой-прикрытием, вытребовал из Москвы специалиста по вывозу ремонтников, который и вывез их всех в Москву.
   Ясно, что вся эта история могла бы дорого стоить им, но беглого, слава богу, успели схватить к тому времени у его седьмой, самой любимой жены. Дело поэтому было спущено на тормозах: как говорится, дали по жопе ногой и простили.
   Однако рубец на душе остался у Калачева на всю жизнь. И не только в душе: может быть, именно из-за «хвостов» этой «собачьей истории» в досье он до сих пор не получил свой отдел и полковника. Мучило, впрочем, не это, другое: он так и не смог простить себе своего молчаливого участия в казни ни в чем не повинного пса, казни хоть и не состоявшейся, но все же — ополоснул в луже бак от собачьего дерьма, умыл руки — всего лишь? О, нет — умыл руки! — Пилатов грех! Это было проклятие, как больной зуб — чем больше качаешь его, тем больше болит.
   Саднящее воспоминание приобрело впоследствии даже философскую основу, когда Калачев вычитал где-то бессмертную сентенцию Ежи Леца о том, что не так уж страшны друзья, которые могут всего лишь предать, не так уж страшны и враги, которые могут всего лишь убить, а страшны равнодушные, с молчаливого согласия которых творятся на земле убийства и предательства. Как он мог молчать тогда, присутствуя при всех приготовлениях к варке супа? Как он мог молчаливо потворствовать?
   Слава Богу, что Шарик смог вырваться, опрокинув крышку, придавленную камнями! Слава Богу!
   Многократно вспоминая этот миг, Калачев клал мысленно все меньше и меньше камней на крышку. О да — бесконечно прав был Экклесиаст! Есть время собирать камни, а есть время разбрасывать их!
   Из— за этой, собственно, истории у Калачева и не сложилась личная жизнь.
   Претенденткам на должность хранительницы его семейного очага Калачев непременно рассказывал про это происшествие, грех бурной молодости (будто демон какой-то тянул его за язык), сожалея и каясь, чем, конечно, пугал бедных девушек и дам, отталкивая их от себя.
   Перспектива выскочить замуж за мужика с замутившимся абажуром не казалась им замечательной: ни одна женщина не была в состоянии понять: как можно мучиться угрызениями совести относительно поступка, которого сам, во-первых, не совершал и который даже другими — во-вторых — не был совершен?
   Подсознательно Калачев понимал, что в деле Белова-Тренихина он, Калачев, допустил много лажи, многое прохлопав — местами из-за Власова, сбивавшего с толку, да и просто раздражавшего, а местами из-за самого себя — работал-то полуспустя рукава — что греха-то таить?
   Чувство вины, профессиональной ответственности, приняло сразу там где-то, в подкорке, образ привычного кошмара — собачьего сна…
   Калачев стонал во сне, видя, как Шарика вновь и вновь извлекают из рюкзака и суют в бак, налитый до половины водой…
   Прервать сон Калачев не был в силах, и, осознав во сне, что у этого Шарика фамилия Белов, инспектор угрозыска только заскрипел зубами, не пробуждаясь.
   Слава Богу, что Шарик Сергеич Белов все же освободился и убежал невредимым к своей девочке, нагадив с полбака!
   Слава тебе, Господи!

* * *

   Подходя к своей двери на лестничной площадке, Белов не обратил внимания на металлическую коробочку, появившуюся в самом темном углу, под потолком, на самом верху…
   Эта коробочка, размерами чуть более сигаретной пачки, была грязно-сиреневого цвета, сильно запылена, погнута по бокам и даже, по всей примыкающей к стене грани, затянута паутиной…
   От нее не шло никаких проводов, она была как бы просто приклеена к стене. В середине коробочки располагалось небольшое застекленное отверстие, отливавшее желтовато-голубым тусклым светом — рыбий глаз сильного широкоугольника. Чуть выше него из коробочки торчала черная блестящая кнопка инфракрасной подсветки — совсем небольшая, в спичечную головку…

* * *

   Власов вскочил, как подброшенный — внезапно затрещавший зуммер оглушил его.
   — Белов вошел в свою квартиру! — сообщил дежурный по селекторной связи.
   — Дай! Покажи сюда!
   На мониторе в углу кабинета Власова возникла фигура Белова, выходящая из лифта, подходящая к двери квартиры, достающая ключ…
   — Срочно две группы! Берем!
   — Две группы? Владислав Львович! Дело-то, слыхали, говорят, уже не актуально?
   — Порассуждай мне! Мигом!
   — Да ведь накажут!
   — Ну ладно, одну группу! И машину!

* * *

   — О господи! Я так боялась, что ты уж не вернешься!
   — Я тоже.
   Краем глаза он увидел сквозь окно подъезжающую там, внизу, машину.
   — Бежим быстрей отсюда! Вон они, уже подъехали за мной!
   — Сашка твою машину, кстати, починил!
   — Отлично!
   Задержавшись на секунду в прихожей, Белов схватил с телефонного столика толстую пачку газет и журналов.
   — Зачем тебе?
   — На всякий случай. Поймешь через минуту. Едва они вошли в лифт и поехали, как из соседнего лифта выскочил Власов с двумя операми. Метнулись к двери.
   — Откройте!
   — Сдавайтесь, Белов! Выходите с поднятыми руками!
   — Мы знаем — вы здесь!

* * *

   Остановив лифт на третьем этаже, они вышли на площадку. Нагнувшись над перилами, он осторожно глянул в щель между маршами лестницы вниз, в подъезд. Да, так и есть. Выход из дома был заблокирован: в подъезде, контролируя оба лифта и лестницу, его уже ждали фигуры в камуфляже.
   Он сунул Лене в руки половину пачки старых газет и журналов.
   Махнул рукой: «Пошли!»

* * *

   — Марина, ты положила «Комсомолку» в двадцать третью? — громко спросил Белов Лену, рассовывая старые газеты и журналы по почтовым ящикам соседей. — А то ты им все время забываешь положить. Приходят на почту, матерятся потом.
   — Да, сунула я им! — ответила Лена. — Не забыла.
   — А из сорок пятой, седой-то, просил тебя не класть ему рекламу? А ты кладешь вон!
   — За собой следи. Надоел!
   Они прошли, едва локтями не растолкав оперативников.
   Выйдя из подъезда, они свернули за угол и, запихнув оставшиеся газеты в урну, рванули к гаражам.

* * *

   …Наконец— то команда под предводительством Власова сломала железную дверь квартиры Белова и ворвалась внутрь…
   Однако, как писал классик, «когда дым развеялся, Грушницкого на скале уже не было».
   Заверещал зуммер вызова, и Власов тут же приложил к уху трубку радиотелефона.
   — Сторож гаражного кооператива сообщил, что Белов только что уехал. Со своей… Вперед!

* * *

   — Кто из жильцов за это время выходил?
   — Никто! — честно ответили камуфляжные, дежурившие в подъезде. — Никто абсолютно из жильцов не выходил!
   — Ну, как?!? Не понимаю! Как такое может быть?! — воскликнул Власов.
   — Никак, — подтвердили оба опера. — Через подъезд мимо нас и мышь не проскользнула бы.
   — Вперед! — скомандовал Власов.
   Вылетев из подъезда, опергруппа, не теряя ни секунды, понеслась к черной «Волге», которая тут же выплыла им навстречу из-за помойного контейнера — укромного укрытия в глубине двора, загодя припасенного Власовым еще в подготовительный период организации засады именно для этой цели.
   — Да это же — Белов! — заметил Власову один из оперативников на бегу. — Он же, Белов, говорят, сквозь стены ходить умеет.
   — Наручники рвет…
   — Семерых одной очередью положил на Ярославне!
   — Рельс может узлом завязать!
   — Пули зубами в полете ловит! — саркастически хмыкнул Власов.
   — Да что там! — на полном серьезе кивнул первый оперативник. — Человек-легенда!

* * *

   Черная «Волга» без каких-либо опознавательных знаков, завывая форсированным движком, вылетела на Садовое и понеслась по осевой.
   — Быстрей, быстрей гони! Нарушай, нарушай! Едем!
   — Куда? — удивился водитель. — За кем гонимся-то, скажите? Что рожи постные? Очумели все, без резьбы совершенно… Хоть бы кто объяснил. А то кручу, кручу…
   — Крути! Знай свое дело… Сейчас.
   Власов оглянулся на сидевшего на заднем сиденье оперативника с аппаратурой. Тот, будучи в наушниках, уже включил прибор, лежащий у него на коленях.
   На экране прибора высветилась схема Москвы и красная точка на ней…
   — На север!…Сухаревка, Склиф, Цветной — туда!
   Машина сразу понеслась вдвое быстрее, словно охотничья собака, взявшая след.
   — Мы радиомаяк ему впендюрили под бампер… — объяснил Власов водителю. — Уж не уйдет, гад!

* * *

   Яркое осеннее солнце заливало весь город.
   — Давно машину не вел… — сказал Белов с удовольствием.
   — Господи, как хорошо!
   — Да, все хорошо! Только одно не совсем: солнце в спину.
   — Что ж здесь плохого?
   — Сзади «Волга» села на хвост. Смотрю на нее назад, в зеркало — слепит.
   Впереди уже выплывала серебряная ракета, которая вот уже которое десятилетие все не может взлететь, оторваться от достижений народного хозяйства, слева маячила в небе телевизионная шпилька — Останкино.
   — Еще семь минут — и мы на Ярославке… — сказал Белов вслух, добавляя мысленно: «если доедем».

* * *

   Белов остановился перед самым светофором: красный.
   Он попытался снова разглядеть преследовавшую их «Волгу», но снова было плохо видно: та стояла третьей сзади, отделенная от них двумя машинами.
   — Эй! — Белов услышал свист вдруг, слева, сбоку. Он посмотрел налево. Рядом с ним стояло такси.
   Багажник настежь — шкаф везет, что ль, или холодильник…
   — Хе-хе! Художник! — помахал ему таксист Трофимов.
   Белов мгновенно опустил стекло, высовываясь.
   — Привет!
   — Привет…Опять ментов на хвосте катаешь? — Трофимов кивнул назад.
   — Да. Мне тоже показалось.
   — Не сомневайся. Точно!
   — Охо-хох!
   — Не плачь! Ща дадут зеленый — ты жми вперед. И побыстрей. Я тебя прикрою.
   — Да все равно догонят!
   — Это вряд ли.
   — Хорошо, если уверен.
   — Главное, рви когти. Уяснил тактику?
   — Вполне. Попробуем.
   Красный потух. Зеленый вспыхнул.
   Белов с Трофимовым одновременно газанули и понеслись вперед, как в гонках «Формула-один».

* * *

   — Вот сволочь… Сволочь… — водитель Власова заерзал нервно.
   — Что такое? — спросил его Владислав Львович, но тут же понял. Между Беловым, мчавшимся за сотню километров в час, и ими вклинилось такси.
   Такси шло, разухабисто виляя задом…
   Багажник у такси был распахнут — как пасть у крокодила.
   В багажнике стояло, прихваченное веревками, огромное трюмо. Ему под стать, огромный солнечный зайчик — метр на метр — бил прямо в рожу, ослеплял.
   Казалось, что в глаза бьет ярчайший солнечный прожектор, хаотически, подло мигая.
   — Я ничего не вижу! — закричал водитель.
   — Куда?! Куда черт тебя вынес?!
   Их занесло на встречную полосу.
   — Убьешь — разжалую!…
   В лоб им уже летел автобус Интуриста…
   — Куда ты, гад! Выкручивай! Выкручивай! Слепой!
   — Слепой, — согласился водитель. — Не вижу ни хера. Все правильно.
   — Все!!! Убил нас, отъездился! Конец…
   Все— таки шофер Власова что-то успел усечь в самый последний миг.
   «Волга» с визгом ушла от лобового столкновения, ее перенесло через бордюрный камень на тротуар, затем внесло прямо в скверик и понесло по аллейке мимо лавочек.
   Вспорхнули с дорожки воробьи, голуби…
   Шарахнулись кормившие их пенсионерки. Из-под самых колес брызнули малыши-несмышленыши.
   Водитель тормозил, но их влекла, влекла инерция…

* * *

   …В центральном офисе «Подхвоствесьэкспортбанка» только что кончилась очередная презентация по поводу очередного умыкания очередного бюджетного куса из очередного транша МВФ.
   Представительный мужчина, заканчивая, видно, интервью, сказал весомо, со значением, репортерам:
   — Да, — он слегка кивнул при этом. — Это мой банк… Обведя рукой роскошный интерьер, он помахал обществу — лениво, едва шевеля рукой.
   После чего, сопровождаемый тремя охранниками, направился к выходу.
   Выйдя из банка на улицу, он сделал только шаг к ожидавшему его двадцатичетырехдверному золотому «кадиллаку» последней модели — с плавательным бассейном внутри, конюшней для любимых рысаков и крематорием для недругов — как вдруг остановился словно вкопанный…
   Прямо на него неслась сумасшедшая черная «Волга» — дешевка, машина для бомжей, дерьмо!
   Но это дерьмо, которого и нищему не жалко — неслась, визжа, вихляя, через сквер — пути не разбирая — прямо на него! Миг замешательства, секунда, мгновение…
   Ближайший охранник тут же завалил босса на тротуар, закрывая собою от неизвестной налетающей «Волги». Двое остальных телохранителей уже сидели на одном колене с разных сторон бронированного «кадиллака» с сияющими «береттами» в руках, ведя огонь на поражение.
   Налетающая «Волга» с передними скатами, измочаленными разрывными отравленными пулями «беретт», с кассетными самонаводящимися кумулятивными головками, тут же прочистила передним мостом бордюрный камень, высекая снопы и стога искр. Вывалившиеся из нее на ходу опера, повиснув на задних распахнутых дверях, открыли с движения ответный прицельный огонь из табельных «ПМ» серебряными пулями — специально заказанными Власовым во время подготовительного периода организации засады.
   Серебряные пули звонкой капелью бодро зацокали по золотому покрытию бронированного «кадиллака», по асфальту, по другим автомобилям, стоявшим невдалеке, по деревьям сквериков, по стенам и окнам ближайших домов, по бронежилетам…
   Голуби с воробьями, севшие было в скверике клевать старушечьи зерно, снова ошалело брызнули вперемешку с пенсионерками во все стороны, по ходу умело увертываясь от пуль — как и положено московским птицам и пенсионерам. Дети же малые, как ни в чем не бывало, продолжали играть в своей песочнице. Они не обращали на стрельбу ни малейшего внимания, хотя и начали перемещаться между куличиками и норками в песке либо перекатом — прикрывая свои детские головки ручками, согнутыми в локтях, либо по-пластунски — вжимаясь в песок и каждый метр-другой замирая и слегка окапываясь.
   Меняя рассаженную обойму, водитель оперативной «Волги» вдруг заметил с ужасом, что на втором этаже «Подхвоствесьэкспортбанка» клерки, распахнув окно, устанавливают на подоконнике скорострельную морскую пушку системы «Вулкан».
   — Прекратить огонь! — крикнул Власов, выхватывая припасенный для Белова мегафон. — Мы — спецгруппа! Следственный отдел! Прокуратуры! Сейчас же прекратить огонь! Всем! Всем! Всем!

* * *

   — Да, — сказали Калачеву в Буе, в отделе кадров «Буй товарный», — Егор Игнатов есть такой у нас… Егор Игнатов работает, верно. Да, сцепщиком. Сейчас хотите его увидеть? Нет, это нельзя. Никак не выйдет. Работает он сутки через трое. Сегодня утром он отдежурил и уехал домой, в Секшу. Сегодня, завтра, послезавтра — он будет дома. Вот там и ищите его, если он нужен вам срочно. Конечно, адрес есть. Сейчас найдем, минутку. Вот. Поселок Секша, Советская, двадцать четыре. Пожалуйста, пожалуйста! Не за что.

* * *

   Пройдя транзитом Ярославль, Белов успокоился. Асфальт катился под колеса стремительно и ровно.
   — Теперь ты, Лена, знаешь все.
   — Не верится, Коля, — это какая-то сказка, если честно…
   — И даже доллары — вот так вот — из карманов — без конца — тебя не убеждают?
   — Тут, может быть, какой-то фокус? — Лена любила подтрунивать над Беловым.
   — Тут фокус. — Белов согласно хмыкнул. — Простой, как пряник. Называется «победа или смерть»… — Он вдруг заметил черную «Волгу», нагонявшую их: — От ч-черт, прорезались!
   Белов двинул по газам, хотя и так уж шел за сто.
   Не отстает! Ну, а сто сорок?
   Нет.
   А на тебе — сто семьдесят?
   Идет, идет! И более того, догоняет ведь! Ну, значит, точно: двигатель форсированный. Оперативная. Простая «Волга» так не потянула бы.
   — Ты что так гонишь, Николай?
   — А ты оглянись назад — посмотри!
   — О, боже мой! Опять, опять!
   — И мне здесь некуда деваться — трасса!
   — А ты еще быстрей!
   — Нельзя. Опасно. Улетим.

* * *

   Варуж, ехавший домой из Пскова, сразу заметил две машины, летящие далеко еще, в трех километрах впереди, навстречу ему.
   — Эх! — цыкнул он. — Вот сумасшедшие! Жизнь не дорога!
   Он сбавил скорость, взял бинокль.
   — Ай, плохо, Коля, плохо… — сказал он, приглядевшись. — Совсем достали тебя менты — что за жизнь!
   Машины приближались.
   — Бешеные. — Варуж опустил стекло левого окна. Затем пододвинул к себе правой рукой сумку, лежащую на пустом пассажирском месте. Не глядя, покопался в ней, извлек пакет с кефиром. Переложил пакет в левую руку…
   В этот момент мимо него просвистела машина Белова.
   — Эх, Коля-друг…
   Варуж высунул левую руку с пакетом кефира за окно и отпустил пакет…

* * *

   …Они уже догнали ВМЛУ Белова — почти-почти… Осталось обойти теперь, прижать и начать останавливать…
   — Пропустишь сейчас встречный рефрижератор КАМАЗовский и сразу начинай обходить… — сказал шоферу Власов.
   — По… — водитель не договорил: одновременно с проносящимся мимо КАМАЗом звонкий удар обрушился на лобовое бронированное стекло… Раздался оглушающий хлопок, и все впереди стало вдруг непроницаемо белым, туманным…
   — Что это?! — Власов в ужасе впился правой рукой в ручку двери, оперся левой рукой в бардачок. — Все белое, все!
   — Как в туалете… Как в женском туалете окно… — согласился водитель как-то равнодушно даже, внутренне, видимо, оцепенев… — Хер разглядишь чего.
   — Эй, мы летим!! — ахнул сзади опер, срывая наушники с головы.

* * *

   Грустным взглядом Варуж проследил через зеркало заднего обзора долгий полет черной «Волги» через кювет — в заболоченный пруд…
   — Вернуться, может? — спросил он сам себя. — Собрать глушеный рыба? Нет! — сам себе же ответил он. — Весь мокрый, холодно… Поем в столовой, в Ярославле — он добавил газу.

* * *

   — Они отстали, кажется, — сказала Лена.
   — Да, я видел. Они решили искупаться.
   — В такую холодрыгу? — наивно удивилась Лена.
   — Моржи!

* * *

   «Моржи» с кряхтением и стонами покинули машину, погрузившуюся в воду почти до окон.
   — Что ж… — промолвил Власов, оглянувшись с тоской. — Теперь придется просить помощи. Оповещай всех. Вдоль по трассе, — он вздохнул. — Да. Делать нечего — теперь придется!
   Он заглянул в салон машины. Из рации, что находилась в сантиметрах восьми под водой, шла длинная цепочка пузырьков.
   — Буль-буль она, наша рация, — констатировал водила и распрямился, стоя по бедра в воде у машины. Постояв, он взял на палец остатки белых потеков на лобовом стекле. Понюхал осторожно. Затем лизнул.
   — Кефир…
   — Кефир? — переспросил шофера Власов.
   — Причем довольно жирный. Трехпроцентный.
   Лягушка, сидевшая на кочке и нагло смотревшая прямо в глаза Власову, разинула вдруг рот до ушей — больших, развесистых ушей, темно-зеленых — вот дела-то! — и издала громкий, странный звук, не квакнув по-лягушачьи, а вроде как заржав по-лошадиному…