Горюнов Андрей. Контакт первой степени тяжести

   — Нужно связаться с ПВО и выяснить, кто занимал воздушное пространство в указанное время.
   — Да в том-то и дело, что никто! Мы сразу же запросили ПВО. Я сам звонил в воздушный регистр. Полетов не было. И даже не было подлетов в радиусе пятидесяти километров.
   — В какое время?
   — Плюс-минус три часа от момента происшествия.
   — Так, ясненько!
   — Далее. Эти двое вон, что лежат на травке, возле опушки — ближний к нам, кстати, главарь банды Рыжий-Серый.
   — Он же Моченый, он же Бутилов, он же Верховин, — кивнул Калачев.
   — Оба контужены взрывом, но смерть наступила позднее от многочисленных огнестрельных ран…
   — Через какое время после ранений?
   — Да тут же, на месте, в момент. Дальний от нас получил восемь пуль, три из которых — в голову… Главарь — двенадцать попаданий, все в область живота, груди — вы ближе подойдете и увидите: вся середина тела — просто фарш.
   — Из чего стреляли, удалось выяснить?
   — Конечно! Стреляли из того вон пистолета-пулемета — десантный вариант. Был выпущен весь боекомплект. Боекомплект был полный — гильзы мы нашли.
   — А скажите: судя по разбросу гильз — стреляли короткими?
   — Нет! Похоже, что весь боекомплект был выпущен разом, с одной практически точки. Стрелявший не перемещался во время огневого контакта… или почти не перемещался.
   — Так, так…
   — Но самое интересное — вот! Седьмой.
   — Который как бы «убийца»?
   — Да. Автомат был брошен ему на грудь… Его следы, этого «как бы убийцы», приходят сюда, на место его гибели, вон оттуда — словом, идут из леса.
   — Предполагаете — засада?
   — Нет. Он явно тоже принадлежал банде, один из них.
   — Следы в лесу? Опушку осмотрели?
   — А как же! Он отлучался в лес по нужде.
   — Я думаю, что он отошел, возможно, именно во время боя, — заметил Калачев. — Либо струсил, либо хотел уклониться от участия. А может, и просто — живот вспучило.
   — Вот именно. Следы на опушке подтверждают ваше последнее предположение. Убитый страдал желудочным расстройством, сильным, не совместимым с боем. Трусость здесь исключается, как и желание уклониться: он, облегчившись, вышел на шоссе.
   — И был убит…
   — Но чем убит — вот ведь загадка!
   — Действительно, труп странно выглядит.
   — Медики утверждают, что смерть наступила от сильнейшего электрического разряда.
   — Разряд пришелся в голову?
   — Да, видите? Обуглена щека, пол-лица сгорело до зубов.
   — Какое-то устройство вроде электрошокера, может быть — с вертолета?
   — Нет, что вы! Здесь совершенно иные мощности: миллионы вольт и токи — сотни, тысячи ампер. Картина смерти приблизительно такая же, как от удара молнии.
   — А погода здесь, какая была?
   — Такая же, как сейчас. Ясная. Безоблачная.
   — Весь день?
   — Ну, разумеется! И всю последнюю неделю тоже, кстати. Как вам все это?
   — Высокий класс. Что скажешь? Семерых зажмурить за минуту. Профессионалы работали.
   — Казалось бы, ага! Профессионалы? Группа? Но ведь на карабине «пальчики» нашлись. Совсем не профессионально. На рукояти, на спусковом крючке — майор достал из папки и протянул Калачеву листок — с готовыми уже проекциями отпечатков. — И «пальчики» всего лишь одного-единственного исполнителя — не группа, стало быть? А? Странно?
   — Так-так. А «пальчики» кого-либо из убитых?
   — Нет! «Пальчики» не их, не убитых, пальчики принадлежат тому, кто еще здесь был, восьмому. Одному из убийц, словом. Или единственному убийце. Стрелявший был, безусловно, профессионал, причем, заметьте, классный. Возможно, прошел горячие точки. Или служил в спецчастях. Причем в особых спецчастях! Семь человек за минуту положить! Это дорогого стоит! И тем не менее он оставил отпечатки! Уму непостижимо!
   Калачев вдруг достал из кармана свою записную книжку и извлек из нее еще один дактилоскопический отпечаток, заложенный за обложку.
   — Профессионал, говорите?
   — Побойтесь бога, Иван Петрович! Скоротечный бой — и двадцать попаданий — с одной очереди! В кино такое — сколько хочешь, согласен. А в жизни — нет! В жизни такое сможет изобразить один, может, из десяти тысяч. Да и то…
   — А? — Калачев предъявил майору оба отпечатка рядом, предлагая сопоставить.
   Майор как глянул, даже отшатнулся, испугавшись.
   — Бесспорно. Он! — И взглянул на Калачева с безмерным уважением: — Вы… Иван Петрович… Прости слов не нахожу!
   — Для этого сюда и послан, — скромно ответил Калачев. — Похоже, что здесь побывал и принял живейшее участие в происходившем художник наш, заслуженный художник — Белов Николай Сергеевич, бежавший всего несколько часов назад.
   — Откуда бежавший? У нас по области побегов год уж как не было.
   — Он убежал со следственного эксперимента. В районе Сергиева Посада, днем. Шесть человек обвел вокруг пальца, прокуратуру… И скрылся.
   — И что — он успел за это время переместиться почти на триста километров, разжиться автоматическим оружием, вертолетом?
   — Да ведь и молнией еще — не так ли? — с сарказмом хмыкнул Калачев.
   — А кто он, вы сказали, я прослушал — что за птица?
   — Да, птица, вот именно. Прилетел и улетел. И никаких следов. Художник он, заслуженный художник… На все руки мастер, но основное его направление — пейзаж. — Калачев обвел взглядом мизансцену.
   — Да, — согласился майор. — Пейзаж — того… Пейзаж впечатляет.

* * *

   Выход у Белова был только один: подобраться к вокзалу со стороны запасных путей и попробовать уехать из Буя «нелегально», так сказать — на товарном. Конечно, перспектива ехать в вагоне с углем, на манер Тренихина, не улыбалась Белову. От холода можно и сдохнуть за ночь. А если и останешься жив, то после поездки в вагоне даже с относительно чистым грузом — например, с кирпичами — неизбежно примешь вид совершенно ужасный. В товарном вагоне обязательно примешь нетоварный вид. Километров через двести станешь грязнее грязи. На сильном ветру щеки мгновенно вваливаются внутрь и тут же, буквально на глазах, зарастают щетиной. В тайге твой вид, конечно, никого не заинтересует, но, плохо выглядя, до станции назначения можно и не добраться: ведь пересадки в пути неизбежны.
   Поэтому надо найти хороший вагон.
   Буй, слава богу, огромный узел: здесь-то как раз пути железнодорожные расходятся: на север — Архангельск, Воркута и на восток — Урал, Сибирь. Рельсы, рельсы кругом. Сотни путей, аккумуляторов, разъездов, тупиков. Тысячи вагонов: лес, уголь, нефть, контейнеры, автомобили, химия, пшеница, кирпичи, асбест.
   Какой же ему нужен теплушник?
   Белов блуждал в этом железнодорожном царстве уже часа полтора, в полном мраке, едва лишь освещаемом путевыми огнями — голубыми и желтыми.
   Под яркие лампы, ослепительно сияющие около депо, вдоль блестящих путей основного хода он выходить опасался.
   При свете звезд Белов пытался разобраться в меловых надписях на товарных вагонах: кому принадлежит, куда, когда пойдет.
   Скоро он осознал, что тактика его порочна: это застывшее в темноте безмолвное скопище вагонов было мертвой частью железнодорожного узла; жизнь же кипела там, откуда раздавался грохот, лязг, скрежет металла, где громким гнусавым голосом коротко материлась громкоговорящая связь, где время от времени вдоль черных силуэтов строений проползало веселое желтое зарево маневрового тепловоза.
   Прячась в тени мазутных цистерн и привыкая к свету, заливавшему всю маневровую горку, Белов постоял так с минуту, приглядываясь.
   «Не надо врать, — сказал он самому себе: — Тебе, Белов, нужен пассажирский вагон, причем не хуже плацкартного, чтобы как следует выспаться».
   Действительно, он уже плохо стоял на ногах от усталости.
   Прошедший день выдался на редкость насыщенным, если не сказать большего.
   «А еще лучше — купейный вагон… Не кайфа для, а не отвыкнуть дабы. Для самоутверждения. Обмануть и уехать, да не на сцепке, не на спице колеса, а как человек — в купе, с подушкой, с простынею. Думай, Белов, думай».
   Белов ощущал всем телом, насколько же он измотался за эти последние дни.
   Но все равно стоять, стоять! Не падать.
   Любая ситуация всегда разрешается: так ли, иначе ли. Время бежит. Оно неумолимо. Рано или поздно придумается, придет идея в голову, и ты что-то остроумное, безусловно, выдавишь из себя, вымучаешь, родишь — беременным не останешься.
   Он огляделся еще раз.
   Патрулей, сторожей и милиции не было видно.
   Наконец он решился.
   Придав своему лицу безмятежное выражение заблудившегося, слегка подгулявшего прохожего, Белов вышел на свет.
   В ту же секунду он ощутил, как сзади его схватили сильные руки и голос — знакомый до боли — скомандовал прямо в ухо:
   — Все, стоп! Попался…

* * *

   Вокзальная громкоговорящая трансляция откашлялась столь оглушающе, что даже освещение над путями замигало: львиная доля электроэнергии, видно, уходила в звук.
   — Скорый поезд номер двадцать два сообщения Москва-Воркута задерживается прибытием на двадцать минут… Пав-та-ряю… Скорый поезд номер…

* * *

   Белов рванулся, выкручиваясь из схвативших его рук: здесь-то можно пытаться уйти — под вагоны, направо, налево и — в лес. Уйду, сто процентов — уйду! Если не будут стрелять в спину.
   Он вырвался, отскочил, оглянулся, чтоб быть готовым резко уклониться с огневой директрисы, обмануть, если те, кто схватил его, обладают оружием и намерены положить его при попытке к бегству.
   Да кто же это?! Боже мой!
   — Ты че? — расплылся в улыбке сцепщик Егор Игнатов. — Не признал, что ль, по голосу?
   — Ты… — Белов еле дышал.
   — Я, Коля, — кивнул сцепщик. — Опять ведь беда-то со мной…
   — С тобой? — изумился Белов.
   — Ну, не с тобой же! Ты, вон, здоров, да и с двумя подружками! — сцепщик кивнул на бутылки, подаренные Варужем и торчащие у Белова из карманов пальто. — А я, вишь — насквозь больной весь, ушиблен водкою, да без надежд, без всяких! Ты похмелишь меня, а? Старый друг?
   Белов молча достал из кармана бутылку и протянул.
   — А я те фокус — ты не сомневайся, — сцепщик откупорил бутылку и разом влил в себя половину.
   — Во где мне фокусы твои! — провел Белов себе по горлу. — Вот где они у меня!
   — Ох, хорошо! — глубоко вздохнул сцепщик и, глядя на Белова мгновенно повеселевшими, добрыми глазами, констатировал: — Все познается в сравнении. Все знаю. Вижу, Коля, насквозь. Проблемы твои — как на ладони. Я тебя понимаю, Коля! И я тебя уважаю! — он поболтал в бутылке остатками коньяка и запустил окончание вослед первой серии. — И больше скажу — я тебе, Коля, крепко пособлю. Чувствую, чувствую — силы во мне нарождаются! Не подведу, Коля, нет! Если Егор Игнатов сказал, он и сделает. Ох, до чего ж хорош коньяк! Армянского разлива, не московский! Ух! — он громогласно рыгнул. — Вся беда твоя в том, что ты сквозь жизнь не легким перышком летишь, а лесорубом ломишься.
   Белов открыл было рот, порываясь что-то сказать, но сцепщик остановил его жестом:
   — Без философий! Хочешь ща сесть прямком на воркутинский? Так сядешь! Вторую бутылку давай — и пошли!

* * *

   В привокзальном околотке Калачев инструктировал сводную группу: местная транспортная милиция, ОМОН, военные патрули, приданная группа наружников управления ФБС по Костромской области, выбитая через Москву благодаря только личным связям и поднятая по тревоге три часа тому назад.
   За четыре часа интенсивнейшей работы Калачеву удалось сконцентрировать здесь, на вокзале, пятьдесят семь человек. И надо сказать, ребят на редкость серьезных, толковых, привыкших «играть с листа», действуя по обстоятельствам и здравому смыслу, не перекидывая проблемы на крайних, на стрелочников.
   За час до прихода в Буй воркутинского Калачев успел уже поставить сводной группе задачу, обрисовав ситуацию фактологически, но в самых общих чертах, не утопив ее в деталях, провести общую ориентировку, сверить часы, согласовать временную иерархию подчинения, определиться со связью и взаимодействием отдельных оперативных подгрупп, задать каждой подгруппе конкретную установку.
   Вроде бы он успел все.
   Оставалось лишь закруглить инструктаж и немедленно задействовать все силы: оркестр в сборе, партитура у всех перед носом, дать теперь паузу и — взмах, и — пошел!
   — А теперь, товарищи, вы все переоденетесь немедленно в гражданское. Одежда тут, в соседней комнате — на все размеры. Внимание, внимание! Все имеют на руках фотографию, переданную по факсу из Москвы? Все! Рост, цвет глаз, предполагаемая одежда, — известны всем? — Всем! По существующей оперативной информации из всех поездов, следующих на север… Тише, товарищи! Наиболее перспективным является этот: Москва-Воркута. Обращаю ваше внимание, что разыскиваемый Белов Николай Сергеевич, обладая высокой степенью изобретательности, осуществил за последние четверо суток два побега из-под стражи. Не исключаю, что разыскиваемый предпримет попытку уехать в последний момент, организовав неразбериху, панику, ЧП, направив нашу группу по ложному следу. Не стоит также сбрасывать со счетов и возможную попытку уехать нестандартным, так сказать, образом: на крыше, на сцепке.
   — Да ясно все! Уже вы говорили все это, — сказал кто-то. — Мы же не дети.
   — Последнее, — не обращая внимания, продолжал Калачев. — Разыскиваемый обладает феноменальной физической силой.
   — Я тоже, — заметил кто-то из группы.
   — Известно достоверно, что разыскиваемый в состоянии пальцами рук разорвать замок наручников.
   — Ого!
   — Возможно, вооружен: как огнестрельным оружием, так и электрошоковым устройством чрезвычайной силы.
   — Так… — кто-то печально выдохнул.
   — Вот. Это все. Все знают свои места расположения вдоль состава? Все! Тогда — спасибо, по местам!

* * *

   — Вот он, твой воркутинский подходит, — сцепщик указал Белову на приближающиеся в ночи огни. — Пошли.
   Белов хотел было напомнить сцепщику про билет, но, подумав, махнул где-то там, в мыслях, рукой: будь что будет!
   Оглушающе щелкнуло радио, захрипело…
   — …Скорый поезд номер двадцать два сообщения Москва-Воркута прибывает на первый путь… Пав-та-ряю…» Скорый поезд номер…
   — Сюда иди, мы здесь залезем, — поманил сцепщик Белова. — Вот плита, наступай! И за эту железку хватайся!
   Они влезли на перрон первого пути с торца, с земли от рельсов, пользуясь народным методом — спрямлением и сокращением любого пути — даже если этот путь жизненный.
   — Стой! Подожди, — сцепщик поймал за рукав Белова.
   Действительно, даже ребенок понял бы, что перрон просто кишит спецслужбами, хотя «официоз» исчерпывался всего лишь одним ментом в форме и армейским патрулем, состоящим из молодого лейтенанта, усиленного рядовым.
   Нет— нет! Этим, конечно, все не исчерпывалось. Глаз Белова сразу заметил и четырех друзей, провожающих друг друга, и мужчину, читающего «МК» в самом темном углу возле входа на платформу, и двух молодых парней с одинаковыми спортивными сумками, стоящих затылками друг к другу, но тем не менее разговаривающих вполголоса.
   «Как странно они держат сумки через плечо, — мелькнуло в мозгу у Белова. — А-а-а! — понял он вдруг. — У них автоматы там, видно, в сумках — конечно!»
   — Не спеши! — услышал он за спиной голос сцепщика.
   «Куда уж спешить! — подумал Белов. — Прям к черту в зубы».
   Вдруг, догадавшись, что сцепщик тоже заметил всю эту напряженку и сдрейфил, Белов повернулся к нему:
   — Давай-ка быстрее отсюда линять — не понял ты, что ли?
   Сцепщик в ответ лишь промычал нечто не вполне вразумительное: рот его был занят горлышком второй бутылки…
   — Ух! — он кинул опустошенную бутылку прямо на пути, уже звеневшие под тяжестью надвигающегося состава…
   Пустая бутылка ослепительно ярко блеснула в серебристо-желтом луче прожектора электровоза и сочно хрупнула там где-то внизу, ударившись о гравий между рельсами.
   — Отличный коньяк у тебя! — утер губы сцепщик. — Пьешь, напиться не можешь. Тот раз говно был, у друга-то у твоего, у Борьки, да? Тот был молдавский, причем московского завода — чистая мразь! А этот — не-ет! Вещь! Родной. Того разлива, сразу чувствую! Он даже как-то грушами, что ль, отдает? Ну просто прелесть: пьешь и молодеешь!
   — Ты что, того?! Совсем, что ль, охерел?! — не помня себя, Белов схватил сцепщика за грудки. — Напился, гад, отпал?!
   Он глянул в глаза сцепщика, ожидая и вместе с тем страшась увидеть тупые самодовольно-пьяные пустые рыбьи глаза.
   Но вместо этого увидел глаза добрые, умные, ироничные.
   — Все-все-все! — успокоил его сцепщик. — Идем-идем. Мы — идем. Вместе. В натуре. Без «бэ». Так, легко.
   — Ты что, не видишь?! Там сплошные менты! Хомут на хомуте, и все в гражданке.
   — Все я вижу, друг Коля! Мы идем. Ты идешь, я иду. Вместе идем. Рядом, — сцепщик потянул его за рукав, и они двинулись вдоль тормозящего поезда. — Ничего! Я — рядом. Все, что кругом — это так. Пустяки. Мысленно чувствуй меня. Я — с тобой. Это главное. Вместе идем. Ты и я. Чувствуй меня. Повторяй — «я не один, я — в контакте»… Тебе станет легче. Крути в голове. Повторяй.
   Со стороны казалось, что двое — довольно странная парочка, непринужденно шагают вдоль останавливающегося поезда.
   — Нам — к седьмому. К СВ, — кинул сцепщик на ходу.
   Не вызывая никакого интереса у обитателей перрона, они подошли к седьмому вагону.
   — Я с проводницей сам поговорю, — сказал сцепщик Белову. — А ты вот стой тут, в двух шагах. Стой просто. Покури. И повторяй: «в контакте», помнишь?
   — Мы — в контакте, — кивнул Белов и закурил, наблюдая, как сцепщик, по-свойски и вместе с тем с какой-то неуловимой обаятельностью, взял проводницу за локоть и тут же стал что-то нашептывать ей, периодически кивая на Белова.
   Боясь сглазить удачу, которая до сей поры сопутствовала им, Белов решил отвернуться от состава.
   Повернувшись к вокзальному зданию лицом, Белов сразу увидел человека в строгом сером плаще, стоящего в трех шагах от него. За спиной этого человека в плаще прогуливался единственный на перроне «официальный» местный мент.
   Белов не успел отвернуться снова назад, лицом к поезду…
   …Человек в сером плаще скользнул взглядом по лицу Белова и тут же остановил взгляд, фиксируя его лицо…
   Взгляды их встретились.
   Человек в сером плаще был Калачев.
   И он, конечно, сразу же узнал Белова.

* * *

   В ту же секунду Белову вдруг померещилось, что ослепительные лампы, освещающие перрон, мигнули, лопнули со страшным хрустом! Но лампы были ни при чем, — это откашлялось радио.
   — Скорый поезд номер двадцать два сообщения Москва-Воркута прибыл к первой платформе первого пути, — сообщил мелодичный и нежный женский голосок.
   «Но я в контакте. — подумал Белов, впиваясь в эту соломинку, как утопающий. — Я — в контакте!» — повторил он еще более уверенно, прячась, как в детстве, за глупое «чурики», за слово, за звук.
   Он на мгновение вдруг ощутил некий поток теплого излучения из-за спины — чувство, которое, впрочем, он ощущал в жизни часто и ранее — чувство участия, дружбы, любви, бескорыстной поддержки извне.
   «Я в мире не один, со мной другие, я — в контакте!»
   — Стоянка поезда — семь минут, — неожиданно сказало радио, словно опомнилось.
   Калачев сделал шаг по направлению к Белову…

* * *

   Врать было абсолютно безнадежно: кирпич здесь не влетал в очко — ни под каким углом.
   — Здравствуйте, Иван Петрович, — решил прервать идиотскую паузу Белов.
   — Здравствуйте, Николай Сергеевич. Они пожали друг другу руки.
   — Вы разрешите прикурить? — достал сигарету Калачев. — В милиции оставил зажигалку.
   — Пожалуйста.
   — Спасибо. Вот «Крикет» у вас — отличная зажигалка! А я тут «Токай» купил, какой-то странный, подпольного, что ль, производства — помучился неделю с ним и выкинул.
   Завязавшуюся было беседу внезапно прервал подбежавший прапорщик Капустин, одетый, конечно, в гражданское.
   — Иван Петрович, — обратился он к Калачеву, не глядя в сторону Белова, — мне не досталось карточки, вы знаете? Вы всем раздали фотографии Белова, даже уборщицам вокзальным, а мне-то как раз и не хватило!
   — Зачем тебе? — удивился Калачев. — Ты ж даже свидетелем был у него на свадьбе позавчера! Сто раз Белова видел.
   — У меня плохая память на лица. Час-два помню, а потом забываю начисто.
   — Ну, — улыбнулся Калачев, — тогда посмотри еще раз и запомни. — Калачев указал на Белова. — Вот он, Белов — перед тобой!
   — Спасибо. — Капустин повернулся к Белову и чуть-чуть шевельнул рукой — встань, дескать, к свету, полшага правее. — Так. Вспоминаю… Брови… Нос… Волосы… Ага.
   Сзади к ним подошел местный милиционер, внимательно прислушивавшийся к разговору. Подойдя, он вежливо отдал честь и обратился к Калачеву:
   — Разрешите и мне, товарищ старший инспектор. Я фотографию разыскиваемого получил, однако это факс, ну тот же ксерокс, так сказать. А в цвете лучше-то!
   — Конечно, — согласился Калачев. — Вот — в профиль, в фас — рассмотрите как следует. Белов Николай Сергеевич подозревается в восьми убийствах…
   — Как так — восьми?! — не выдержал Белов. — Откуда ж это? Вот так новость!
   — Так, так, — кивнул печально Калачев. — Тренихин — раз. И семеро убитых на шоссе. На автомате отпечатки ваших пальцев. И на курке, и на стволе, и на рукояти. Следовательно, вы причастны — так ведь?
   — О-о-о! — взялся за голову Белов. — Обрадовали!
   — Спасибо! — закончив осмотр, козырнул милиционер. — С факсом оно не сравнить — смущенно кашлянув, он скромно отошел, тут же, впрочем, начав строго озирать окрестности орлиным цепким взором.
   — И я закончил, — сообщил Капустин.
   — Ну, все тогда — двигай к пятому вагону, к своему.
   — Я только хотел вам доложить, Иван Петрович, конфиденциально… — Капустин опасливо скосил глаз на Белова и продолжил вполголоса: —…что я уверенность имею внутри себя, убежденность прямо сказать, что этот вот Белов, вот именно на этом самом поезде из Буя смыться попытается. Именно на этом! И скоро уж. С минуты на минуту он будет садиться. Вот прямо сейчас!
   — С чего ж ты так решил? — несколько насмешливо поинтересовался Калачев.
   — А интуиция, Иван Петрович!
   — Что ж! Может быть, и так. Тебе, Капустин, тут и карты в руки…
   — Иди-ка, Коль! — призывно помахал Белову сцепщик. — Я с Машенькой договорился. Все о'кей!
   — Меня зовут Иван Петрович. До свиданья!
   — Ну, до свидания!
   Они пожали руки на прощанье.
   — Счастливого пути! — ввернул Капустин.
   — Кыш к пятому вагону! — рассердился Калачев. — Упустишь!
   — Бегу! — Капустин рванул к пятому.
   Белов, проводив его взглядом, пошел не спеша к своему, к седьмому.
   Медленно, не оглядываясь…
   «В контакте… Я — в контакте…» — вертелось в голове без остановки.

* * *

   Медленно— медленно тронувшийся поезд поплыл, отходя от перрона, и сразу же начал с мелодичным звонким стуком перещупывать стыки и стрелки…
   Все стрелки единодушно отклоняли его бег на север — восток для воркутинского закрыт.
   Поезд шел в Воркуту.
   Стоя между небом и землей, среди множества путей плоского и бесконечно черного пространства, заштрихованного тускло поблескивающими под луной рельсами, сцепщик Егор Игнатов проводил уходящий на север поезд долгим и, может быть, даже тоскующим взглядом.
   Красные хвостовые глазки последнего вагона растаяли в ночи.
   Сцепщик вздохнул.
   Потом достал из кармана телогрейки ноль семь и откупорил.
   Конечно, он уже успел раздобыть!
   А как же!
   «Ахашени» — прочел он на этикетке и решил тут же и попробовать это самое «Ахашени», прямо здесь, под луной, не откладывая это занятное дело на потом.

* * *

   Уже светало, когда скорый поезд номер двадцать два сообщения Москва-Воркута загрохотал по ажурным мостам, переброшенным через притоки Северной Двины.
   Белов безмятежно дрых в купе проводников.
   Проводница Маша шваброй драила рабочий тамбур.
   На пролетающих мимо поезда столбах матово серебрилась нежная изморозь.
   Поезд безудержно мчался на север.

* * *

   На рассвете к Власову в кабинет зашел капитан:
   — Есть информация, Владислав Львович!
   — Да. Слушаю.
   — Наш человек из МВД звякнул, что Калачев ночью устанавливал в Буе масштабную гребенку. На жэ дэ вокзале.
   — А мне-то что?
   — Но цель гребенки — задержать Белова!
   — Но… Как же так? Стоп! Не понимаю! Ведь Калачев отстранен совершенно официально, приказом?
   — Естественно! Но в МВД ему подкинули новое дело — бандитская разборка на шоссе, недалеко от Буя. Уничтожена банда Серого-Рыжего. При очень странных обстоятельствах.
   — Это на здоровье. При чем здесь Белов?
   — Белов проходит под номером один по этому делу.
   — О-о-о! О-о! Это просто ход! Великолепная интрига! Верхи угрозыска не дремлют! Да как они это все по-детски лепят!
   — Что именно?
   — Их цель очевидна: подставить нас с тобой! Я упустил Белова — МУР поймал. Еще раз мы его упустили — и снова его МУР поймал! И мордой нас: в говно, в говно! Как это знакомо! Как привычно! Мы проходили это. Не раз!
   — И не два! Впрочем, не так все, Владислав Львович, однозначно, как вы представляете. Банда Рыжего-Серого…
   — Да это все придумано! Просто предлог!
   — Нет-нет! Семь трупов на шоссе — это реальность! Сам, лично видел снимки.
   — И что — Белов убил этих семерых? Чушь! Сами же МУРовцы их положили! Или подставили под разборку, под регионалов. Белыми нитками шито.
   — Но ведь на автомате, из которого убили всех семерых, на спусковом крючке, на рукояти обнаружились «пальчики» Белова!