Горюнов Андрей. Контакт первой степени тяжести

   Сказав буквально «иго-го» — протяжно и громко — она вдруг прыгнула и, звонко хлопнув на прощание ушами над самой водой, тут же скрылась в густой осоке.

* * *

   — Да. Здесь… Егор Игнатов здесь живет. Жил, если вернее сказать. Я его сегодня утром выгнала: пришел с работы вчера опять вдребезги: перегар на всю веранду, ни одна баба рядом не ляжет, уж о себе не говорю, привыкла! И начал снова продолжать тут, с утра пораньше-то. Мне-то это смерть надоело как — почитай, месяц уж не просыхает. Ну, вы вот сами посудите: приходит со смены — качается, три дня дома пьет потом — беспробудно, даже детям страшно! И на работу опять, конечно, пьяным уезжает. А сцепщик — это знаете как? Не уследил, вагон с горки идет, он между вагонами чуть зазевался, — тут же в лепешку! И тогда что? У меня ж первый муж тоже сцепщик был… Сил никаких уж не осталось. Ждать сидеть — придет, не придет? А если придет, то каков — в стельку — боле-мене нормальный значит, или так вот — в конец, в беспредел, в чашу смертную. Живешь как на вулкане! Сегодня утром встал, опять за свое… Я ему: Егор, хватит! Или семья, или водка! Выгнала — мочи никакой. Пускай где хочет спит, живет, гуляет! Хоть сдохни. Но чтобы дети не видели. Ищите на работе его теперь. В среду. Может, выйдет. Сюда я больше не пущу его. Вот где его фокусы сидят уже!
   Калачев вздохнул и поплелся назад — к полустанку по имени Секша…

* * *

   Вертолет ГАИ шел метрах в двухстах над землей параллельно Ярославскому шоссе, в километре-двух от него.
   Пилот вел винтокрылую машину, а напарник внимательно высматривал там, в скользящих под брюхом вертолета российских просторах, какую ни то халтуру, левый заработок. Прямой же источник дохода — штрафы за нарушения ПДД стал слишком опасным в последнее время. Ряд крупных фирм и солидные банки, устав от произвола ГАИ и сколотившись в солидный пул, стали гонять по трассам машины-подставки. В машинах-ловушках сидели, казалось, обычные люди — готовые отстегивать и кланяться, кланяться и отстегивать — не отличишь. Будучи остановленными, они без разговору совали инспектору крупный отмазняк и, если тот брал без запинки, тут же и пришивали его к асфальту, не утруждая себя даже напутственной молитвой, не говоря уж об исповедовании работника ГАИ перед казнью. Словом, крупный капитал начал устанавливать порядок — кое-где и кое в чем пока только — однако сытая и безмятежная работа в ГАИ, приносившая любому сержанту во времена оные доходы, сравнимые с жалованьем председателей совета директоров компаний Sony, Columbia Pictures, БЪапйагс! ОН и European Air Bus 1пйиз1;гу вместе взятых, подошла к своему концу; теперь приходилось держать ухо востро и класть вместе со всей страной зубы на полку. Кто рисковал продолжать, кончал плохо.
   На Ленинградском и Симферопольском шоссе все гаишники были отстрелены за одно лето, причем поголовно. Расстрела избежали лишь те, кто безвыходно просидели на больничном, а также и те, кто были убиты еще раньше, весной, до начала расстрельной эпохи — крутыми частниками и дальнобойщиками.
   Зубы на полку, зубы на полку…
   Неделю назад им повезло подработать в качестве крана плюс грузовика, перенеся по бревнышку свежий сруб для бани «нового русского» — от пилорамы, возле которой баня была срублена, и до фазенды, возле которой бане предстояло стоять. Баня была затеяна циклопическая — из пятнадцатиметровых бревен, перевозить которые можно было либо на лесовозе с фискаром либо по воздуху. Они запросили вдвое меньше лесовоза и выиграли тендер.
   Работа оказалась, правда, тяжелой, опасной: пятнадцатиметровое бревно, подцепленное на трос, мотало в воздухе как маятник. Эти жуткие энергичные качки передавались, естественно, и вертолету. Два раза они чуть-чуть было сами не грохнулись, — вместе с бревном.
   Иное дело вчера: возле Выселок, посреди поля на проселочной дороге, ведущей от села к кладбищу и разбитой вдрызг тракторами, застряла в грязи, засела по уши в хлябь похоронная процессия.
   Они подоспели как раз вовремя! Работа оказалась на редкость удачной. В траурной процессии, месившей грязь по колено и выше, оказались на счастье большие спецы: профессиональный чикеровщик, пара стропальщиков и один помощник крановщика, причем настоящий, природный, а не какой-нибудь безработный профессор. Под гроб завели концы и вывесили его в воздухе ровно, ну как в кино, за три минуты — картинка для учебника и только! Посмотреть на работу — спорую, ловкую — загляденье!
   До кладбища — тоже повезло — было рукой подать — всего километр с хвостиком. Гроб на тросе, конечно, немного отвис от встречного набегающего воздушного потока, но вполне в пределах разумных приличий, без развихляистых болтаний из стороны в сторону и легкомысленных кручений в плоскости, параллельной земле. Они тоже не ударили в грязь лицом — поднялись метров на двадцать пять над развесистыми кронами кладбищенских вязов и, подтянув покойника на лебедке под самое брюхо, зависли на некоторое время, замерли…
   Конечно, траурную паузу несколько портил грохот винта, оглушающий гомон насмерть перепуганных кладбищенских ворон. Также, конечно же, торжественность и строгость прощания несколько развеяла метель из обрывков старых венков, лент, искусственных цветов и прочей кладбищенской утвари, поднятая воздушным вихрем. Но здесь был и некоторый несомненный плюс: — вьюга, прижимавшая провожающих к земле, заставляла их склоняться в глубоком земном поклоне и жмуриться, придерживая обеими руками головы, а также головные уборы… Боль утраты, таким образом, являлась не то чтоб налицо, а просто резала глаза.
   Они медленно опустили гроб, точно попав в прямоугольник могильной пасти.
   С глухим щелчком открылся — не заел! — дистанционный карабин, сбрасывая непарные серьги строп… Винт вертолета форсажно взвыл — они газанули, чтобы вытянуть из-под гроба стропы. С громким коротким треском стальные хомутки, серьги были успешно выдернуты из-под гроба и тут же ушли вверх, не успев даже хлестануть никого из провожавших освободившимися концами по скорбящей физии.
   Вызволение строп было выполнено ювелирно — проведение этой операции совсем почти не перекосило в могиле гроб, практически ничуть не завалив его на бок.
   Большая удача, виртуозное мастерство!
   В целом ритуал удался вполне и прошел на высочайшем уровне, если не считать той мелочи, что свежевыкопанная рыхлая земля вокруг могилы была равномерно рассеяна винтом по окрестностям, и чтобы хоть чуть-чуть присыпать гроб, пришлось носить песок метров за триста — от оврага за кладбищем — носить пожарным ведром и проржавевшим тазом, найденными в полуразрушенном кладбищенском храме, традиционно используемом совхозом с незапамятных времен в качестве свалки негабаритного утиля.
   Да, вчера к ним заплыла в рот крупная пруха! Похороны — это вещь! Чистое дело, приятное дело! И отстегнули им, надо сказать, будь здоров: щедрой хоронящей рукой — покойный был большим, известным в округе человеком — сторожем дровяного склада, оставившим детям, понятно, значительное состояние.
   Вот и сегодня бы так повезло! Надеяться можно. Основания есть. С приходом демократии свердловского разлива народ мгновенно раскрепостился, воспрянул, стал тут же использовать свободу по ее прямому назначению, на всю катушку, на все сто — уходя под взмахи дирижерской палочки вечно пьяного дирижера в мир иной. Подальше — от российской действительности и родного начальства, умирая не штучно и равномерно прижимисто — как раньше: «умри ты сегодня, я — завтра», а скопом уже, как в войну — обильно, соборно — областями-районами, городами и весями, средами обитания, землями и народами. Так что надеется можно и нужно.
   Боковым зрением пилот вдруг автоматически засек на трассе, что слева внизу, одинокую иномарку, несущуюся так, что казалось, стремится она прямиком на тот свет.
   — Смотри! — пилот слегка наклонил голову, указывая напарнику в сторону трассы Москва-Ярославль…
   Да, это был жирный кус!
   Но опасно, очень опасно…
   — Как, Федор? Рискнем?
   — Ох, страшно, Вовка… Так похоже на подставу… Ведь просто просится — ты посмотри — сама манит, играет…
   — Ссышь?
   — Да нет, детей жалко. Тещу жалко… Соседку жалко…
   — Жену? — хмыкнул пилот.
   — А хер с ней, рискнем! — решил напарник, вспомнив жену. — Убьют, так убьют!
   Пилот резко отклонил ручку влево, идя на сближение с трассой на Ярославль…
   Противоречивые чувства боролись в его душе: он ощущал себя то смелым охотником, то легкой жертвой. Однако охотник ты или добыча, но ты — профессионал, а дело есть дело! Он сконцентрировал взгляд на полоумно несущейся иномарке, и инстинкт охотника восторжествовал в нем.
   Врешь… Не уйдешь… Не уйдешь!

* * *

   — Машина 38-43 — немедленно остановитесь! — вушах у Белова раздался громогласный глас неба.
   Над ними шел патрульный вертолет ГАИ. Белов добавил газу…
   — Немедленно остановитесь!

* * *

   Увидев возле полустанка Секши коммерческую палатку, Калачев остановился.
   «Не надо, может быть?» — подумал было он, но тут же передумал.
   — Пиво и соленых орешков.
   Получив желаемое, он сделал шаг в сторонку от палатки.
   «Не стоит, ох, не стоит!» — мелькнуло вголове.
   — Ат, ч-черт! — сказал он вслух и, не откупоривая, отправил банку с пивом вурну у палатки.
   Вернулся.
   — Водочки бутылку!

* * *

   — Ат, ч-черт! — махнул рукой Белов. — Достанут все равно ведь! — он сбросил газ.
   — Но Коля! Они ведь тебя снова посадят!
   — Нет. Борька сказал: не суждено. Такая матрица судьбы уж у меня, понимаешь ли…
   Он завернул, въезжая на площадку для отдыха.
   — Но это все ж тебе приснилось — твой Тренихин, встреча с ним!
   — Думаешь? — спросил он саркастически, поспешно вынимая из кармана одну за другой стодолларовые купюры… — А вот сейчас мы это как раз и проверим!
   Напротив них уже завис над площадкой для отдыха вертолет и начал медленно опускаться.

* * *

   Калачев устроился очень удобно — на груде старых шпал — метрах в ста от здания вокзала, если это станционное строение можно назвать зданием.
   Открыл.
   Отпил, наверно, сразу треть бутылки. Водка, приятно обжигая пищевод, бодро влилась, ворвалась в пустой, голодный желудок.
   Что ж? Полегчало сразу, мгновенно.
   Он вскрыл пакет с солеными орешками.
   Взял штуки три.
   — Ну, вот и закусил…
   Внезапно что-то твердое ткнулось ему в спину.
   Устало, равнодушно, рефлекторно, он начал лениво поднимать руки, не дожидаясь даже неизменного «руки вверх».
   Но, поднимая руки, скосил глаза назад.
   Фу, черт возьми! Вот нервы…
   Его слегка ткнул носом в спину какой-то бродячий пес.
   Обычный пес. Большой. Бездомная дворняга, сразу видно. Худой, как смерть.
   Пес обошел его, встал перед ним.
   Кивнул ему, будто здороваясь. Кивнул достойно, скромно.
   — Ну, здравствуй, пес!
   Пес вильнул хвостом…
   — Да ты не будешь это! Собаки орехов не едят.
   Пес отступил на полшага и вопросительно взглянул ему в глаза…
   — Ну, на тогда, попробуй!…Э-э-э… — вздохнул спустя секунду Калачев. — Да ты готов сожрать буквально все — кроме земли и неба… На! — Он высыпал остатки арахиса на землю и взялся за бутылку.
   Через пять секунд орехам, как и водке, наступил конец.
   — Ага! — Иван Петрович поднял палец. — Ну, сейчас-то мы устроим праздник с тобой!

* * *

   — Еще бутылку водки! — протянул он деньги.
   — Что закусить?
   — А дай мне — вот — собачий корм, «Педигрипал»… пакетов пять… Килограммовых.

* * *

   Белов медленно шел к гаишнику, вылезшему ему навстречу из вертолета.
   «Опасно, ох как же опасно… — стучало в висках у Белова. — Могли давно дать по радио ориентировку, и сейчас его напарник — пилот, оставшийся в вертолете, может в любую минуту… Этот отвлечет, а тот просто врежет очередью по ногам… И хорошо еще, если по ногам…»
   — Здравствуйте! — сказал Белов вслух, подойдя к вертолету и как можно более непринужденно и доброжелательно кивнув…
   «Расслабить мускулатуру лица, не напрягаться… Плечи опустить. Не держать их вешалкой для пиджака… Казаться озабоченным, рассеянным, удрученным невзгодами. Специально глаз не отводить, но и не фиксировать взглядом, не тревожить… Все так… Все нормально…»
   Гаишник молча козырнул в ответ.
   «Опасно, ох, черт, опасно… — мелькнуло в мозгу у гаишника. — Сейчас он мне будет впендюривать бабки… в машине вон баба осталась, напарница, может быть… Бабы, бывает, тоже отменно палят. Лучше мне встать по-правее, повернув его спиною к тачке, и заодно загородится им от бабы… Сигнал он спиной едва ли подаст — скорей или ногу отставит, или головой качнет — что-нибудь в этом роде… Внимательно следить за его динамикой. Вот он явно расслабил плечи! Для чего? Расслабленная рука быстрее двигается — это известно… Увеличить дистанцию, чтоб кулаком не достал. Вот так. И спокойно, спокойно… Пока ему в меня стрелять не с чего».
   — Документики ваши прошу, — сказал он вслух.
   — Пожалуйста: техпаспорт на машину, техталон. — Белов протянул гаишнику пять сотенных бумажек.
   Гаишник взял их, строго рассмотрел портрет:
   — Так… Это кто ж у нас? Франклин…
   — Теперь права мои… — Белов прибавил еще триста. Гашник принял триста, снова рассмотрел портрет:
   — Водительское удостоверение… Так-так… И там Франклин, и тут Франклин… Совпадает…
   — А это — превышение скорости на трассе… — Белов добавил еще сто.
   — Прекрасно. А вот мы глянем — кто превысил скорость-то у нас? Опять же он — Франклин. Ну, хорошо. — гаишник усмехнулся — по-доброму, с иронией: — Что ж вы так? Гражданин Франклин!
   «Пусть думает, что я того, с большим приветом… А впрочем, — решил вдруг гаишник, — За девятьсот-то баксов в наше время можно, в конце-то концов, и смерть принять. Так лучше, чем от водки и от простуд…»
   — Вы же известнейший человек, гражданин Бенджамин Франклин, — продолжил он вслух. — Вся страна вас знает, без всякого преувеличения, не сочтите за лесть. Видный мужик, степенный, солидный! На фото вот здесь вы, кстати, постарше немного, мне кажется, выглядите…
   — Да, я после болезни фотографировался тут, тут и тут, — согласился Белов и подумал: «Неужели проносит, да вроде бы, — тьфу-тьфу-тьфу!»
   — Да, — кивнул гаишник. — А вот на этом фото лицо у вас как бы и помоложе, но здесь лицо ваше немножечко одутловатое, больное как бы… Так вот, дорогой вы мой… Я вам сейчас выпишу квитанцию: заплатите небольшой на первый раз штрафик…
   — Сколько угодно!
   — Нет-нет, не мне, а в банк. И принесете квитанцию в Ярославское городское ГАИ— вот адресок его. Поняли? А документики ваши… — гаишник помахал в воздухе девятью стодолларовыми бумажками, — останутся пока у меня… Договорились, гражданин Франклин?
   — Конечно, конечно! Спасибо большое, товарищ инспектор! — Белов кивнул, подумав: «Фу, пронесло… тьфу-тьфу-тьфу!»
   «Фу, пронесло, кажется! — подумал инспектор. — У него неплохое лицо… тьфу-тьфу-тьфу! Подыграл мне — вот чокнутый… Свят-свят-свят!» Он улыбнулся Белову приветливо, облегченно и сказал вслух уже, совершенно добродушно, по-свойски — как мужик мужику:
   — Что ж вы, основоположник, так сказать, отец-основатель… Ученый! Молнию там что-то…по проводам, не так ли?
   «Что он имеет в виду? — мелькнуло в мозгу у Белова. — Опыты Франклина с атмосферным электричеством во время грозы — с воздушным змеем, проводом, лейденской банкой? Или он имеет в виду того мудака, которого Борька охерачил молнией у Буя?»
   — Знаменитость! — продолжал тем временем мент. — Мировое светило! Во всем мире вас знают, любят, чтут-почитают… А вы вот гоните тут, на опаснейшем участке, как пьяный переславльский рэкетир!
   — Моя бы воля — просто полетел бы! — признался Белов вслух.
   — А кто же вам не дает-то? — гаишник даже оторопел от удивления. Затем он кинул взгляд через плечо, на вертолет, и улыбнулся Белову уже как родному: — Платите и летите!
   — Нам далеко лететь!
   — Платите больше и летите дальше, — пожал плечами гаишник.
   Белов кивнул и стукнул Лене по стеклу:
   — Елена, вылезай! Мы дальше полетим.

* * *

   Пес доедал четвертый пакет «Чаппи»… Восемь пустых пакетов «Педигрипал» лежали рядом с грудой шпал…
   Калачев нагнулся, взял пару комочков «Чашш», закусил…
   — Неплохо, нет!…Совсем неплохо…
   Пес, доев «Чаппи», вопросительно глянул снизу вверх на Калачева…

* * *

   — Еще закусить! — Калачев сунул деньги в окошко.
   — Осталась только кошачья еда: «Китти-кет».
   — Кошачью — как? Попробуем? — повернулся Калачев к псу.
   Пес склонил голову, как бы желая сказать: «Почему бы нет?»
   — Никто не осудит! — согласился с ним Калачев и, глянув в окошко, сказал: — Сразу давай упаковку!
   — Двадцать четыре банки?!
   — Ну. Чтобы зря тебя не тревожить.

* * *

   …Первая банка кошачьей еды исчезла единым глотком.
   Пес даже издал уважительный звук, давая понять Калачеву: «Да — вещь!»
   В небе над ними прогрохотал гаишный вертолет…
   — На север понесся. Эх, нет тут прапорщика Капустина! — провожая вертолет взглядом, вздохнул Калачев. — А то бы он сказал: вот в нем летит, я думаю, Белов… Сказал бы непременно! Охо-хох…
   Он вскрыл вторую банку из упаковки, вывалил ее содержимое перед псом и, потрепав его по спине, изрек наставительно, словно внушая урок:
   — Желудок котенка — чуть меньше наперстка… Желудок собаки — чуть больше ведра…
   Он отхлебнул из бутылки и закусил, проведя пальцам по стенке пустой банки:
   — Нормально. Жрать можно.
   Пес ел кошачью еду, заглатывая со свистом, словно боялся, что Калачев сейчас отнимет…
   — Мы еще будем в форме… — сказал Калачев псу, выбирая очередной репей из его хвоста. — Нам только отожраться бы и отдохнуть… Они еще посмотрят, в какой мы будем форме! — он отхлебнул. — Как мы с тобою будем выглядеть… На нашу шерсть с тобой они посмотрят… Увидят, погоди!

* * *

   — Так как летим? — летчик обернулся к Белову.
   — Летим все прямо, вдоль железки. На север жмешь, на север. От Котласа возьмешь чуть-чуть восточней — на Воркуту. И жмешь вдоль колеи — почти что до Инты. А дальше нам направо, в горы, я покажу.

* * *

   — Что — наконец-то не лезет уже в тебя больше? Ну, я тогда сам доем!
   В бутылке оставалась половина. Выливать водку было, конечно, жалко, а допивать — явно лишнее…
   — Н-да… — Калачев встал, отряхнул брюки…
   Пес тихо гавкнул и, привлекая к себе внимание Калачева, резко махнул хвостом…
   — Что?
   Пес подбежал к мусорным бакам, железным кубам, стоящим поодаль, метрах в десяти, гавкнул опять…
   — А!…Да, это верно! Нужно убрать за собой… Не быть свиньей, не быть… — Калачев нагнулся, собирая банки и рваные пакеты. — Ты просто уникум… Из ряда вон собака… Собачий профессор какой-то… Академик общественных наук, а не пес…
   Он подошел к ближайшему помойному баку с ворохом мусора в руках, открыл бак и даже вскрикнул от неожиданности…
   В баке, на груде помойки и мусора, полузарытый во все это, лежал человек.
   — Труп! — сморщился Калачев, выкидывая тем не менее мусор — сбоку, однако, от трупа, чтоб не держать мусор в руках. — Опять труп… Нигде мне уж нет покоя от трупов…
   Неожиданно «труп» повернулся, вздохнул, приоткрыл один глаз…
   — Живой, — сообщил Калачев новость псу. — Он еще живой… Но ты не удивляйся, собака! Это ж Россия, дружок… Русь, мать, святая… Живого человека… Р-р-раз — и на помойку! Не нужен, значит… Никому не нужен! Ну — в бак, понятно… Это у нас бывает. Сплошь и рядом…
   — Ка-ла-чев! — произнес «труп» отчетливо.
   — Калачев! — согласился Калачев, облокачиваясь на край мусорного бака, как на стойку в баре — с явным намерением пообщаться.
   — Инспектор из угро… — констатировал «труп».
   — Инспектор Калачев, да… Все правильно. А с вами — чести не имел… Мы с вами не встречались в… А впрочем, нет… Не то! Даже не догадываюсь. Ты кто? А? — он постучал по стенке бака, пытаясь вновь вернуть «труп» к жизни: — Кто-кто в теремочке живет? Кто-кто в невысоком живет?
   «Труп» с трудом зашевелился, закряхтел… Вылез из мусора наконец, сел на груде помойки…
   — Да сцепщик я… Егор Игнатов.
   — А-а-а… Сцепщик!…Ща! — взяв недопитую бутылку водки за кончик горлышка, Калачев опустил ее в бак: — Майна-майна-майна… На! Принимай помалу…

* * *

   …Пес, сидящий рядом с баком, склонил голову, прислушиваясь… В мусорном баке что-то жадно забулькало.

* * *

   — Где будем заправляться? — спросил гаишника пилот.
   — В Ухте, я думаю. Ну, как обычно…
   — Как на рыбалку, на Печору когда? — кивнул летчик, глядя на приборы: — По километрам почти то же самое, верно…
   Тайга мелькала, проносясь под вертолетом.

* * *

   — О, Господи! — сцепщик встал в баке, облокотился о край. — От смерти спас ты меня, от лютой…Как холодно мне было в этой хижине железной! И гадость снилась разная. Ты открываешь, крышку-то — все, я подумал — смерть пришла… А это ты, спаситель мой чудесный…
   — Теперь рассказывай, давай…
   — Все знаю! До деталей. Вижу, вижу… Расскажу! Но… Но!

* * *

   — Еще бутылку и пожрать. Побольше.
   — Упаковку? «Китти-кет»?
   — Валяй!

* * *

   — Вкуснятина! — Егор Игнатов закусил. — А кошка что на банке? Кошатина, что ль?
   Калачев в ответ кивнул на пса.
   — Он ел вот и нахваливал… Наверное, кошатина, ты прав.
   — Ну, слушай повесть… — сцепщик проводил взглядом пошедшего вокруг бака Калачева. — Ты куда?
   — Я — никуда. Я слушаю. Я просто — встать с наветренной стороны… Ведь я этого достоин?
   — Безусловно… Ну вот… Так слушай… Начну тебе издалека… Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой… Как Пушкин говорил: песнь первая… Работал я в Инте, давно, хрен знает когда это было… Пошли мы на рыбалку в горы…

* * *

   — Ну вот: почти и долетели! — летчик повернулся к Белову.
   — Здесь можно угол срезать: жми на северо-восток.
   Карта стояла перед глазами Белова как живая — профессиональная память на изображение. Он боялся, что на тот путь, который он трое суток назад измерил своими ногами, у них не хватит горючки. После Ухты они заправиться не могли — на более северных базах у летунов не было блата, а садится на авось весьма и весьма рискованно — в глухомани, в глубинке бабки еще не всегда решают все.
   Белов помнил — наиболее короткий путь от железки до точки идет вдоль Косью — довольно крупного притока Усы.
   Беда состояла лишь в том, что Косью в своих низовьях представляет собою не столько реку, сколько болотный край: сотни тысяч проток, островов, заводей, зарослей: своеобразные мангровые джунгли из непроходимых ивовых чащоб, растущих прямо из воды.
   Но есть и ориентир: железнодорожный мост. Весной — в весеннем для этих мест июне месяце — Косью разливается, превращаясь даже в низовьях в солидную полноводную реку. Поэтому — мост. Должен быть. Мост прорезался, нарисовался далеко влево внизу, на северо-западе. Есть. Да, это он и есть! Вот он.
   — Давай правее. Курс двадцать пять…
   Десять минут — и под брюхом уже мелькнуло зимовье Мезенцева. Теперь не прозевать бы поворота налево, повернуть на север, в распадок, принадлежащий реке, точнее бурному, десятиметровому в ширину потоку Недысей.
   Чтобы не прозевать, надо смотреть на горы. Под ноги себе можно не смотреть. Вот впереди замаячила, приближаясь, огромная серая глыба Манараги — Медвежьей Лапы, если перевести с языка коми. Ее-то не спутаешь — полуторокилометровую почти — грозно поднятую, торчащую в небе каменными когтями…
   — Теперь на север — прямо по распадку… И потом чуть-чуть на восток, через перевал…
   — Вот этот?
   — Да. Теперь мы двигаемся прямо над истоком Хамбола. Здесь тоже угол можно срезать… Повыше подняться и прямо, поперек плато Хамбол-Нырда — точно к устью Хамбола… Хамбол огибает хребет, а мы срежем.
   — А что там есть-то такое, — спросил пилот. — Бриллианты? Золотишко? Или просто рыба?
   — Там «или просто рыба», — уклончиво ответил летчику Белов. — Там рыба, и еще за горой свистят раки…
   — После дождичка в четверг? — усмехнулся пилот.

* * *

   — Теперь все кристально ясно, — кивнул Калачев сцепщику.
   — А вон, кстати, и поезд твой как раз подходит, на нем — до Ярославля, а там уже на любом — в Москву.
   — Ну, — будь здоров. Ты меня крепко выручил, Егор.
   — Прощай, мой друг… Не поминай лихом.
   Кивнув, Калачев двинулся в сторону подходящего местного поезда", в три вагона — рабочей «кукушки» на Ярославль…
   Внезапно он остановился. Мысль молнией пронзила его мозг.
   Он оглянулся.
   Взгляд его встретился с собачьими глазами.
   Он свистнул, подзывая пса.
   Тот подбежал и с радостью пошел с ним рядом.
   — Вместе или никому!

* * *

   — О, господи! Как здесь красиво!
   Они летели между горами в заснеженных ущельях — здесь уж давно все было бело — естественно — конец сентября.
   — Да… Да! Природа. Ни домика, ни тропки, ни души.
   — Природа — это сказка здесь! — согласился летчик.

* * *

   Сцепщик вылез наконец из бака. Поплелся к дому.
   Проходя мимо коммерческой палатки, он вдруг заметил: в урне, рядом — нетронутая банка пива.
   Сцепщик вынул ее, осмотрел… Вскрыл. Пиво запенилось…
   — Вот чудеса-то, чудеса! — сцепщик запрокинул голову, и пиво устремилось в рот. — А главное: расскажешь — никто ж не поверит!