Страница:
повторялись затем неоднократно, но слышимость была очень плохая. Что
касается отхода, то он уже начал осуществляться в соответствии с беседой в
Рославле с фельдмаршалом фон Браухичем, и было совершенно невозможно его
остановить.
17 декабря я побывал у командиров 24-го и 47-го танковых корпусов, а
также у командира 53-го армейского корпуса с тем, чтобы еще раз ознакомиться
с положением войск и переговорить с командирами корпусов относительно
обстановки. Все три генерала считали, что наши наличные силы недостаточны
для того, чтобы организовать стойкую оборону восточное Оки. \358\
Отсюда следовало, что нам необходимо сохранить боеспособность войск до
подхода свежих сил, когда можно будет создать прочную оборону. Генералы
доложили, что войска начинают сомневаться в способностях верховного
командования, которое отдало свой последний приказ о наступлении, оценив при
этом возможности противника совершенно неправильно. "Если бы мы обладали
своей прежней маневренностью и боеспособностью, выполнение этого приказа
ничего бы не стоило. Гололедица затрудняла все наши передвижения. Русские
хорошо снаряжены и хорошо подготовлены к зиме, а у нас ничего нет".
2-я армия опасалась, что противник предпримет в этот день прорыв в
направлении на Новосиль.
Учитывая всю сложившуюся обстановку, и с согласия командования группы
армий решил вылететь в главную ставку фюрера и лично доложить ему
обстановку, так как все мои доклады, как письменные, так и по телефону, не
привели к каким-либо результатам. Беседа была назначена на 20 декабря. К
этому времени фельдмаршал фон Бок подал рапорт о болезни и его сменил на
посту командующего группой армий "Центр" фельдмаршал фон Клюге.
18 декабря 2-й армии было приказано оборонять рубеж Тим, Ливны,
Верховье и через несколько дней, примкнув к правому флангу 2-й танковой
армии, отойти на рубеж Б. Река Зуша, р. Зуша. 2-й танковой армии было
приказано отойти на рубеж Могилки, Верх. Плавы, Сороченка, Чукина, Козмино.
43-й армейский корпус был передан в подчинение 4-й армии.
19 декабря 47-й танковый корпус и 53-й армейский корпус заняли оборону
по р. Плава. Я решил отвести 47-й танковый корпус на линию Озерки (район
северозападнее Подосиновки), а 24-й танковый корпус сосредоточить в качестве
резерва армии в районе Орла с тем, чтобы дать ему небольшой отдых, а затем
использовать в качестве оперативного подвижного резерва. \359\
4-я армия была атакована противником на своем левом фланге и местами
отброшена назад.
Моя первая отставка
"Монах, монах, как труден твой путь!" Эти слова, в применении к нашей
обстановке, мне все чаще и чаще приходилось слышать от своих сослуживцев,
когда я сообщил им о своем решении отправиться к Гитлеру. Мне и самому было
ясно, как нелегко будет добиться, чтобы Гитлер принял мою точку зрения.
Однако в то время я все еще верил, что наше верховное командование в
состоянии здраво оценить обстановку, если об этом будет доложено фронтовым
генералом. Эта уверенность сохранялась у меня на всем пути, когда я на
самолете летел от фронтовой линии, проходившей севернее Орла, до далекой
Восточной Пруссии, где находилась благоустроенная и хорошо отапливаемая
верховная ставка фюрера.
20 декабря в 15 час. 30 мин. я высадился на аэродроме Растенбург
(Растемборк), после чего имел пятичасовую беседу с Гитлером, прерванную лишь
дважды, каждый раз на полчаса; один раз - на ужин, а второй - для просмотра
еженедельной кинохроники, которую Гитлер всегда сам просматривал.
В 18 часов я был принят Гитлером в присутствии Кейтеля, Шмундта и
нескольких других офицеров. Ни начальник генерального штаба, ни какой-либо
другой представитель главного командования сухопутных войск не
присутствовали во время моего доклада главнокомандующему сухопутными
войсками, каковым Гитлер назначил себя после смещения с этого поста
фельдмаршала Браухича. Как и 23 августа 1941 г., я предстал в единственном
числе перед верхушкой верховного командования вооруженных сил. Когда Гитлер
поздоровался со мной, я впервые заметил его отчужденный и враждебный взгляд,
который он устремил на меня, \360\ свидетельствовавший о том, что он уже
имеет предубеждение против меня. Тусклое освещение небольшой комнаты
усиливало неприятное впечатление.
Доклад начался с моего изложения оперативной обстановки в районе 2-й
танковой армии и 2-й полевой армии. Затем я доложил свое намерение отвести
войска обеих армий от рубежа к рубежу до линии рек Зуша, Ока, о чем я еще 14
декабря докладывал в Рославле фельдмаршалу фон Браухичу и на что было
получено его согласие. Я был убежден, что об этом было в свое время доложено
Гитлеру. Как велико было мое удивление, когда Гитлер, вспылив, воскликнул:
"Нет, это я запрещаю!" Я доложил ему, что отход уже начат и что впереди
указанной линии вдоль рек Зуша и Ока отсутствуют какие-либо рубежи, которые
были бы пригодны для организации длительной обороны. Если он считает
необходимым сохранить войска и перейти на зиму к обороне, то другого выбора
у нас быть не может.
Гитлер: "В таком случае вам придется зарыться в землю и защищать каждый
квадратный метр территории!"
Я: "Зарыться в землю мы уже не можем, так как земля промерзла на
глубину в 1-1,5 м, и мы со своим жалким шанцевым инструментом ничего не
сможем сделать".
Гитлер: "Тогда вам придется своими тяжелыми полевыми гаубицами создать
воронки и оборудовать их как оборонительные позиции. Мы уже так поступали во
Фландрии во время первой мировой войны".
Я: "В период первой мировой войны каждая наша дивизия, действовавшая во
Фландрии, занимала фронт шириной в 4-6 км и располагала двумя-тремя
дивизионами тяжелых полевых гаубиц и довольно большим комплектом
боеприпасов. Мои же дивизии вынуждены каждая оборонять фронт шириной в 20-40
км, а на каждую дивизию у меня осталось не более четырех тяжелых гаубиц с
боекомплектом в 50 выстрелов на каждое орудие. Если я использую свои гаубицы
для \361\ того, чтобы сделать воронки, то с помощью каждого орудия я смогу
только создать 50 мелких воронок, величиной в таз для умывания, вокруг
которых образуются черные пятна, но это ни в коем случае не составит
оборонительной позиции! Во Фландрии никогда не было такого холода, с каким
мы столкнулись здесь. Кроме того, боеприпасы мне необходимы для того, чтобы
отразить атаки русских. Мы не в состоянии вбить в землю шесты, необходимые
для прокладки телефонных линий, и для этого вынуждены использовать
взрывчатые вещества. Где же нам взять необходимое количество подрывных
средств для создания оборонительной полосы такого большого масштаба?"
Однако Гитлер продолжал настаивать на выполнении своего приказа -
прекратить отход и остановиться там, где мы находились в тот момент.
Я: "В таком случае мы вынуждены будем перейти к обороне на невыгодных
для нас позициях, как это было на Западном фронте в период первой мировой
войны. Нам, как и тогда, придется вести сражения за счет использования
техники и иметь исключительно большие потери, не имея возможности добиться
успехов. Придерживаясь такой тактики, мы уже в течение этой зимы вынуждены
будем пожертвовать лучшей частью нашего офицерского и унтер-офицерского
корпуса, а также личным составом, пригодным для его пополнения, причем все
эти жертвы будут напрасными и сверх того невосполнимыми".
Гитлер: "Вы полагаете, что гренадеры Фридриха Великого умирали с
большой охотой? Они тоже хотели жить, тем не менее король был вправе
требовать от каждого немецкого солдата его жизни. Я также считаю себя вправе
требовать от каждого немецкого солдата, чтобы он жертвовал своей жизнью".
Я: "Каждый немецкий солдат знает, что во время войны он обязан
жертвовать своей жизнью для своей родины, и наши солдаты на практике
доказали, что они к этому готовы. Однако такие жертвы нужно требовать \362\
от солдат лишь тогда, когда это оправдывается необходимостью. Полученные
мною указания неизбежно приведут к таким потерям, которые никак не могут
быть оправданы требованиями обстановки. Лишь на предлагаемом мной рубеже рек
Зуша, Ока войска найдут оборудованные еще осенью позиции, где можно найти
защиту от зимнего холода. Я прошу обратить внимание на тот факт, что большую
часть наших потерь мы несем не от противника, а в результате исключительного
холода и что потери от обморожения вдвое превышают потери от огня
противника. Тот, кто сам побывал в госпиталях, где находятся обмороженные,
отлично знает, что это означает".
Гитлер: "Мне известно, что вы болеете за дело и часто бываете в
войсках. Я признаю это достоинство за вами. Однако вы стоите слишком близко
к происходящим событиям. Вы очень сильно переживаете страдания своих солдат.
Вы слишком жалеете их. Вы должны быть от них подальше. Поверьте мне, что
издали лучше видно".
Я: "Я, безусловно, считаю своей обязанностью уменьшить страдания своих
солдат, насколько это в моих силах. Однако это трудно сделать в условиях,
когда личный состав до сих пор еще не обеспечен зимним обмундированием и
большая часть пехотинцев носит хлопчатобумажные брюки. Сапог, белья, рукавиц
и подшлемников или совершенно нет, или же они имеются в ничтожном
количестве".
Гитлер вспылил: "Это неправда. Генерал-квартирмейстер сообщил мне, что
зимнее обмундирование отправлено".
Я: "Конечно, обмундирование отправлено, но оно до нас еще не дошло. Я
проследил его путь. Обмундирование находится в настоящее время на
железнодорожной станции в Варшаве и уже в продолжение нескольких недель
никуда не отправляется из-за отсутствия паровозов и наличия пробок на
железных дорогах. Наши требования в сентябре и октябре были категорически
\363\ отклонены, а теперь уже слишком поздно что-либо сделать".
Вызвали генерал-квартирмейстера, который вынужден был подтвердить
верность моих утверждений. Результатом этой беседы явилась кампания зимней
помощи по сбору теплых вещей, начатая Геббельсом к рождеству 1941 г. Однако
в течение зимы 1941/42 г. солдаты ничего из этих вещей не получили.
Затем мы перешли к обсуждению вопросов, касающихся боевого состава
войск армии и состояния продовольственного снабжения. Ввиду больших потерь в
автотранспорте, которые мы понесли в период распутицы, а также из-за больших
морозов ни в войсках, ни в специальных транспортных подразделениях
недоставало необходимого автотранспорта для подвоза предметов снабжения. Не
получая никакого пополнения взамен выбывшего из строя автотранспорта, войска
вынуждены были использовать местные транспортные средства, а именно -
крестьянские телеги и сани, имевшие незначительную вместимость. Для того,
чтобы заменить недостающие грузовые машины, требовалось очень большое
количество местных транспортных средств и многочисленный обслуживающий
персонал. Гитлер требовал резкого сокращения частей снабжения и тылов
войсковых частей, которые, по его мнению, слишком разбухли, с тем чтобы
освободить личный состав для фронта. В той мере, насколько это не вредило
делу снабжения, такое сокращение, конечно, уже было сделано. Более
значительных результатов можно было добиться путем улучшения других
транспортных средств, особенно железнодорожного транспорта. Однако было
трудно убедить Гитлера в этой несложной истине.
Далее мы перешли к вопросу об условиях расквартирования войск.
Несколько недель тому назад в Берлине была открыта выставка, отражавшая
мероприятия главного командования сухопутных войск по обеспечению войск в
условиях зимы. Фельдмаршал фон Браухич не поленился лично показать Гитлеру
эту \364\ выставку. Выставка была изумительно красива, и ее даже показывали
в кинохронике. Но, к сожалению, войска не имели ни одной из этих красивых
вещей. Из-за непрекращающейся маневренной войны невозможно было что-нибудь
построить, а страна давала нам очень мало. Поэтому условия размещения наших
войск были исключительно плохими. Об этом Гитлер также не имел ясного
представления. Когда мы беседовали на эту тему, присутствовал министр
вооружения доктор Тодт, человек умный и здравомыслящий. Под впечатлением
моего рассказа об обстановке на фронте Тодт подарил мне две окопные печи,
которые он намеревался показать Гитлеру, а затем в качестве моделей
отправить в войска, которые должны были производить такие печи, используя
для этого местные средства. Его подарок явился, пожалуй, единственным
положительным результатом этой длительной беседы.
Во время ужина я сидел рядом с Гитлером и, воспользовавшись этим
обстоятельством, рассказал ему некоторые подробности относительно фронтовой
жизни. Однако это не произвело на него того впечатления, на которое я
рассчитывал. Очевидно, Гитлер, как и его приближенные, считал, что я сильно
преувеличиваю.
После ужина беседа была возобновлена, и я внес предложение о том, чтобы
на работу в верховное командование вооруженных сил и главное командование
сухопутных войск были поставлены офицеры генерального штаба, имеющие
фронтовой опыт. Я сказал: "Судя по отношению работников главного
командования сухопутных войск, у меня сложилось впечатление, что наши
донесения и доклады оцениваются неправильно, а вследствие этого и вас часто
неверно информируют. Поэтому я считаю необходимым на должности офицеров
генерального штаба назначать в верховное командование вооруженных сил и
главное командование сухопутных войск офицеров, имеющих достаточный
фронтовой опыт. Необходимо произвести "смену караулов". В обоих штабах, на
самых высших должностях, \365\ находятся офицеры, которые с самого начала
войны, т. е. в продолжение двух лет, ни разу не видели фронта. Эта война
настолько отличается от первой мировой войны, что фронтовой опыт того
периода сейчас не имеет никакого значения".
Мои слова попали в самый центр осиного гнезда. Гитлер с негодованием
возразил: "Я не могу сейчас расстаться со своим окружением".
Я: "Вам нет необходимости расставаться со своими личными адъютантами;
не об этом идет речь. Важным является замена руководящих офицеров,
занимающих должности в генеральном штабе, офицерами, обладающими фронтовым
опытом, особенно опытом боевых действий в зимних условиях".
Эта моя просьба была также категорически отклонена. Беседа закончилась
неудачно. Когда я выходил из помещения, где делал доклад, Гитлер сказал
Кейтелю: "Этого человека я не переубедил!" Тем самым в отношениях между нами
образовалась трещина, которая в дальнейшем уже никак не могла быть
ликвидирована.
На следующее утро, прежде чем отправиться в обратный путь, я еще раз
позвонил по телефону начальнику штаба оперативного руководства вооруженных
сил генералу Иодлю и вторично заявил, что нынешние методы действий неизбежно
приведут к исключительно большим человеческим жертвам, которые ничем не
оправдываются. Необходимы резервы, причем незамедлительно, для того, чтобы,
оторвавшись от противника, закрепиться на тыловой оборонительной полосе.
Этот мой призыв не возымел никакого действия.
21 декабря, после телефонного разговора с Иодлем, я вылетел обратно в
Орел. По приказу Гитлера граница левого фланга моей армии была установлена у
места впадения р. Жиздра в Оку. Это изменение в значительной степени
увеличило ответственность танковой армии, что было для меня весьма
нежелательно. Остаток дня ушел на разработку и отдачу приказов, которые
должны были учесть намерения Гитлера. \366\
Для того, чтобы обеспечить выполнение этих приказов, я 22 декабря
отправился в дивизии, входящие в состав 47-го танкового корпуса. После
непродолжительной беседы в штабе корпуса я поехал в Чернь, где находилась
10-я мотодивизия, и сообщил командиру дивизии генералу фон Леперу цель
нового приказа и причины, заставившие Гитлера его отдать. Во второй половине
дня с той же целью я побывал в 18-й и 17-й танковых дивизиях. К полуночи я
по гололедице возвратился обратно в Орел. Во всяком случае, я лично подробно
ознакомил командиров соединений, находившихся на самом левом фланге, с
изменениями, вызванными приказом Гитлера, и считал, что с чистой совестью
могу ожидать событий ближайших дней.
23 декабря ушло на беседы с командирами остальных корпусов. В 43-м
армейском корпусе мне сообщили, что 167-я пехотная дивизия также сильно
пострадала, 296-я пехотная дивизия отступала по направлению к Белову.
Способность этого корпуса к сопротивлению оценивалась очень низко. Между его
левым флангом и 43-м армейским корпусом образовалась громадная брешь,
которая не могла быть закрыта наличными силами, почти не имевшими
возможности передвигаться вне дорог по непроходимой местности. Учитывая все
это, я принял решение отвести по шоссе Тула - Орел 3-ю и 4-ю танковые
дивизии к Орлу, дать им трехдневный отдых для приведения себя в порядок, а
затем под командованием штаба 24-го танкового корпуса направить обе дивизии
через Карачев, Брянск на север с задачей атаковать фланг противника,
форсировавшего Оку. Однако прорыв противника в районе действий 2-й армии
вынудил меня повернуть часть этих сил к месту нового кризиса, что замедлило
сосредоточение обеих дивизий в районе Лихвина. Все остальные части 24-го
танкового корпуса, кроме танковых, были сосредоточены в Орле и использованы
в качестве гарнизона города.
День 24 декабря я использовал для посещения ряда \367\ госпиталей, где
происходили рождественские празднества. Мне удалось доставить радость бравым
солдатам. Но это была печальная обязанность Вечер я провел за работой, пока
не явились Либенштейн, Бюсинг и Кальден, с которыми я и провел несколько
часов в дружеской обстановке.
24 декабря 2-я армия оставила Ливны. Севернее Лихвина противник
переправился через Оку. По приказу главного командования сухопутных войск
4-я танковая дивизия была направлена на Белев с задачей задержать
противника. Намечаемая мной контратака сосредоточенными силами 24-го
танкового корпуса грозила превратиться в частные, разрозненные действия.
В ночь на 25 декабря 10-я мотодивизия вынуждена была оставить Чернь в
связи с охватывающим маневром, предпринятым русскими. Успех русских был
неожиданно увеличен тем, что части 53-го армейского корпуса, действовавшие
левее 10-й мотодивизии, не смогли удержаться больше на своих позициях, и
противнику удалось прорвать здесь наш фронт. Части 10-й мотодивизии были
окружены в Черни. Я немедленно доложил командованию группы армий об этом
неблагоприятном событии. Фельдмаршал фон Клюге бросил мне ряд резких
упреков, сказав, что я должен был бы отдать приказ об оставлении Черни не в
эту ночь, а, по крайней мере, на 24 часа раньше. Результатом задержки
приказа и явилось окружение части 10-й мотодивизии. Я же, как об этом
сообщалось выше, лично передал войскам приказ Гитлера удержать этот
населенный пункт. Поэтому я с возмущением отклонил предъявленный мне
несправедливый упрек.
25 декабря окруженным частям 10-й мотодивизии удалось вырваться из
кольца окружения и достигнуть наших позиций, приведя с собой несколько сот
пленных. Был отдан приказ об отходе на рубеж рек Зуша, Ока.
Вечером у меня снова произошло резкое столкновение с фельдмаршалом фон
Клюге, который упрекнул \368\ меня в том, что я представил ему неверное
официальное донесение: он повесил трубку, сказав: "Я доложу о вас фюреру".
Это было уже слишком. Я сообщил начальнику штаба группы армий, что после
такого обращения я больше не считаю возможным командовать армией и прошу
освободить меня от занимаемой должности. Это свое решение я немедленно
передал также по телеграфу. Фельдмаршал фон Клюге упредил меня в этом
отношении и еще раньше обратился к главному командованию сухопутных войск с
ходатайством о моей смене. 26 декабря утром я получил распоряжение Гитлера о
переводе меня в резерв главного командования сухопутных войск. Моим
преемником был командующий 2-й армией генерал Рудольф Шмидт.
26 декабря я простился со своим штабом и отдал небольшой приказ
войскам. 27 декабря я оставил фронт и переночевал в Рославле; ночь на 29 я
провел в Минске, ночь на 30 - в Варшаве, ночь на 31 - в Познани, а 31 прибыл
в Берлин.
По вопросу о моем прощальном приказе своим солдатам снова возник спор
между фельдмаршалом фон Клюге и моим штабом. Командование группы армий
хотело воспрепятствовать отдаче такого приказа, так как фельдмаршал фон
Клюге опасался, что приказ будет содержать в себе критику командования.
Приказ, разумеется, был безукоризненный; Либенштейн позаботился о том,
чтобы мои войска, по крайней мере, получили мой прощальный привет.
Привожу текст этого приказа:
Командующий 2-й танковой армией Штаб армии. 26.12.1941 г.
Приказ по армии
Солдаты 2-й танковой армии!
Фюрер и верховный главнокомандующий вооруженными силами освободил меня
с сегодняшнего дня от командования. \369\
Прощаясь с вами, я продолжаю помнить о шести месяцах нашей совместной
борьбы за величие нашей страны и победу нашего оружия и с глубоким уважением
помню обо всех тех, кто отдал свою кровь и свою жизнь за Германию. Вас, мои
дорогие боевые друзья, я от глубины души благодарю за все ваше доверие,
преданность и чувство настоящего товарищества, которое вы неоднократно
проявляли в течение этого продолжительного периода. Мы были с вами тесно
связаны как в дни горя, так и в дни радости, и для меня было самой большой
радостью заботиться о вас и за вас заступаться.
Счастливо оставаться!
Я уверен в том, что вы, так же как и до сих пор, будете храбро
сражаться и победите, несмотря на трудности зимы и превосходство противника.
Я мысленно буду с вами на вашем трудном пути.
Вы идете по этому пути за Германию!
Хайль Гитлер!
Гудериан. \370\
Глава VII. Вне службы
Я был чрезвычайно удручен несправедливым отношением ко мне. Поэтому,
приехав в Берлин, я в первых числах января 1942 г. потребовал военного
расследования моего дела с тем, чтобы опровергнуть обвинения фельдмаршала
фон Клюге и дать объяснения своим действиям. Однако Гитлер отказал мне в
этом. Свой отказ он ничем не обосновал. По-видимому, никто не хотел внести
ясность в этот вопрос. Всем было хорошо известно, что со мной обошлись
несправедливо. Сразу же после моего отъезда из Орла туда прибыл полковник
Шмундт, который по поручению Гитлера должен был выяснить обстоятельства
всего дела. Шмундт узнал от Либенштейна и ряда фронтовых генералов истинное
положение вещей и сообщил по этому поводу своему заместителю в главной
ставке следующее: "С этим человеком обошлись несправедливо. Вся армия
заступается за него и поддерживает его. Нам следует принять меры к тому,
чтобы восстановить его положение". Честные намерения идеалиста Шмундта не
вызывают никакого сомнения. Однако ему не удалось осуществить это хорошее
намерение. Причины этого следовало искать в действиях других влиятельных
лиц.
Я остался в Берлине без дела, в то время как мои солдаты продолжали
свой тяжелый путь. Я знал, что за каждым моим шагом и за каждым
высказыванием будут следить. Поэтому я держал себя в течение первых месяцев
очень осторожно и почти не выходил из дому. Я \371\ принимал только очень
немногих посетителей. Одним из первых ко мне явился командир полка
лейб-штандарт СС Зепп Дитрих, который предварительно позвонил мне из
рейхсканцелярии. Свой визит ко мне он объяснил тем, что хотел дать понять
"лицам, находящимся наверху", что со мной обошлись несправедливо и что он
лично не причастен к этому. Дитрих не скрывал своего мнения и от Гитлера.
Изменения в руководстве армии не прекратились с отстранением
фельдмаршала фон Рундштедта и меня от занимаемых нами должностей. Были также
отстранены многие другие генералы, пользовавшиеся до того времени доверием,
в том числе генералы Гейер, Ферстер и Гепнер. Фельдмаршал фон Лееб и генерал
Кюблер подали в отставку по собственному желанию. Генерал-полковник Штраус
объявил себя больным.
Эта "чистка" не обошлась без резких протестов. Особенно серьезные
последствия имел случай с генерал-полковником Гепнером, которого Гитлер
лишил при отставке права на ношение мундира и орденов, а также права на
пенсию и на служебную квартиру. Гепнер отказался признать этот
противозаконный приказ, а у юристов из главного командования сухопутных
войск и верховного командования вооруженных сил хватило мужества доложить
Гитлеру, что он не имеет права выносить подобные решения. Такие меры по
отношению к Гепнеру могут быть применены лишь в том случае, если против него
будет возбуждено дисциплинарное дело, но оно, по мнению юристов, несомненно,
должно закончиться в пользу Гепнера.
Разговаривая по телефону со своим непосредственным начальником
фельдмаршалом фон Клюге, Гепнер с негодованием отозвался о "дилетантском
военном руководстве". Фон Клюге сообщил об этом разговоре Гитлеру, который
пришел в ярость. В результате этих событий рейхстаг утвердил 26 апреля 1942
г. закон, окончательно ликвидировавший последние ограничения Гитлера в
области законодательной и исполнительной \372\ власти, а также правосудия.
Этот закон явился завершением злополучного закона от 23 марта 1933 г. о
предоставлении Гитлеру чрезвычайных полномочий и узаконивал любого вида
касается отхода, то он уже начал осуществляться в соответствии с беседой в
Рославле с фельдмаршалом фон Браухичем, и было совершенно невозможно его
остановить.
17 декабря я побывал у командиров 24-го и 47-го танковых корпусов, а
также у командира 53-го армейского корпуса с тем, чтобы еще раз ознакомиться
с положением войск и переговорить с командирами корпусов относительно
обстановки. Все три генерала считали, что наши наличные силы недостаточны
для того, чтобы организовать стойкую оборону восточное Оки. \358\
Отсюда следовало, что нам необходимо сохранить боеспособность войск до
подхода свежих сил, когда можно будет создать прочную оборону. Генералы
доложили, что войска начинают сомневаться в способностях верховного
командования, которое отдало свой последний приказ о наступлении, оценив при
этом возможности противника совершенно неправильно. "Если бы мы обладали
своей прежней маневренностью и боеспособностью, выполнение этого приказа
ничего бы не стоило. Гололедица затрудняла все наши передвижения. Русские
хорошо снаряжены и хорошо подготовлены к зиме, а у нас ничего нет".
2-я армия опасалась, что противник предпримет в этот день прорыв в
направлении на Новосиль.
Учитывая всю сложившуюся обстановку, и с согласия командования группы
армий решил вылететь в главную ставку фюрера и лично доложить ему
обстановку, так как все мои доклады, как письменные, так и по телефону, не
привели к каким-либо результатам. Беседа была назначена на 20 декабря. К
этому времени фельдмаршал фон Бок подал рапорт о болезни и его сменил на
посту командующего группой армий "Центр" фельдмаршал фон Клюге.
18 декабря 2-й армии было приказано оборонять рубеж Тим, Ливны,
Верховье и через несколько дней, примкнув к правому флангу 2-й танковой
армии, отойти на рубеж Б. Река Зуша, р. Зуша. 2-й танковой армии было
приказано отойти на рубеж Могилки, Верх. Плавы, Сороченка, Чукина, Козмино.
43-й армейский корпус был передан в подчинение 4-й армии.
19 декабря 47-й танковый корпус и 53-й армейский корпус заняли оборону
по р. Плава. Я решил отвести 47-й танковый корпус на линию Озерки (район
северозападнее Подосиновки), а 24-й танковый корпус сосредоточить в качестве
резерва армии в районе Орла с тем, чтобы дать ему небольшой отдых, а затем
использовать в качестве оперативного подвижного резерва. \359\
4-я армия была атакована противником на своем левом фланге и местами
отброшена назад.
Моя первая отставка
"Монах, монах, как труден твой путь!" Эти слова, в применении к нашей
обстановке, мне все чаще и чаще приходилось слышать от своих сослуживцев,
когда я сообщил им о своем решении отправиться к Гитлеру. Мне и самому было
ясно, как нелегко будет добиться, чтобы Гитлер принял мою точку зрения.
Однако в то время я все еще верил, что наше верховное командование в
состоянии здраво оценить обстановку, если об этом будет доложено фронтовым
генералом. Эта уверенность сохранялась у меня на всем пути, когда я на
самолете летел от фронтовой линии, проходившей севернее Орла, до далекой
Восточной Пруссии, где находилась благоустроенная и хорошо отапливаемая
верховная ставка фюрера.
20 декабря в 15 час. 30 мин. я высадился на аэродроме Растенбург
(Растемборк), после чего имел пятичасовую беседу с Гитлером, прерванную лишь
дважды, каждый раз на полчаса; один раз - на ужин, а второй - для просмотра
еженедельной кинохроники, которую Гитлер всегда сам просматривал.
В 18 часов я был принят Гитлером в присутствии Кейтеля, Шмундта и
нескольких других офицеров. Ни начальник генерального штаба, ни какой-либо
другой представитель главного командования сухопутных войск не
присутствовали во время моего доклада главнокомандующему сухопутными
войсками, каковым Гитлер назначил себя после смещения с этого поста
фельдмаршала Браухича. Как и 23 августа 1941 г., я предстал в единственном
числе перед верхушкой верховного командования вооруженных сил. Когда Гитлер
поздоровался со мной, я впервые заметил его отчужденный и враждебный взгляд,
который он устремил на меня, \360\ свидетельствовавший о том, что он уже
имеет предубеждение против меня. Тусклое освещение небольшой комнаты
усиливало неприятное впечатление.
Доклад начался с моего изложения оперативной обстановки в районе 2-й
танковой армии и 2-й полевой армии. Затем я доложил свое намерение отвести
войска обеих армий от рубежа к рубежу до линии рек Зуша, Ока, о чем я еще 14
декабря докладывал в Рославле фельдмаршалу фон Браухичу и на что было
получено его согласие. Я был убежден, что об этом было в свое время доложено
Гитлеру. Как велико было мое удивление, когда Гитлер, вспылив, воскликнул:
"Нет, это я запрещаю!" Я доложил ему, что отход уже начат и что впереди
указанной линии вдоль рек Зуша и Ока отсутствуют какие-либо рубежи, которые
были бы пригодны для организации длительной обороны. Если он считает
необходимым сохранить войска и перейти на зиму к обороне, то другого выбора
у нас быть не может.
Гитлер: "В таком случае вам придется зарыться в землю и защищать каждый
квадратный метр территории!"
Я: "Зарыться в землю мы уже не можем, так как земля промерзла на
глубину в 1-1,5 м, и мы со своим жалким шанцевым инструментом ничего не
сможем сделать".
Гитлер: "Тогда вам придется своими тяжелыми полевыми гаубицами создать
воронки и оборудовать их как оборонительные позиции. Мы уже так поступали во
Фландрии во время первой мировой войны".
Я: "В период первой мировой войны каждая наша дивизия, действовавшая во
Фландрии, занимала фронт шириной в 4-6 км и располагала двумя-тремя
дивизионами тяжелых полевых гаубиц и довольно большим комплектом
боеприпасов. Мои же дивизии вынуждены каждая оборонять фронт шириной в 20-40
км, а на каждую дивизию у меня осталось не более четырех тяжелых гаубиц с
боекомплектом в 50 выстрелов на каждое орудие. Если я использую свои гаубицы
для \361\ того, чтобы сделать воронки, то с помощью каждого орудия я смогу
только создать 50 мелких воронок, величиной в таз для умывания, вокруг
которых образуются черные пятна, но это ни в коем случае не составит
оборонительной позиции! Во Фландрии никогда не было такого холода, с каким
мы столкнулись здесь. Кроме того, боеприпасы мне необходимы для того, чтобы
отразить атаки русских. Мы не в состоянии вбить в землю шесты, необходимые
для прокладки телефонных линий, и для этого вынуждены использовать
взрывчатые вещества. Где же нам взять необходимое количество подрывных
средств для создания оборонительной полосы такого большого масштаба?"
Однако Гитлер продолжал настаивать на выполнении своего приказа -
прекратить отход и остановиться там, где мы находились в тот момент.
Я: "В таком случае мы вынуждены будем перейти к обороне на невыгодных
для нас позициях, как это было на Западном фронте в период первой мировой
войны. Нам, как и тогда, придется вести сражения за счет использования
техники и иметь исключительно большие потери, не имея возможности добиться
успехов. Придерживаясь такой тактики, мы уже в течение этой зимы вынуждены
будем пожертвовать лучшей частью нашего офицерского и унтер-офицерского
корпуса, а также личным составом, пригодным для его пополнения, причем все
эти жертвы будут напрасными и сверх того невосполнимыми".
Гитлер: "Вы полагаете, что гренадеры Фридриха Великого умирали с
большой охотой? Они тоже хотели жить, тем не менее король был вправе
требовать от каждого немецкого солдата его жизни. Я также считаю себя вправе
требовать от каждого немецкого солдата, чтобы он жертвовал своей жизнью".
Я: "Каждый немецкий солдат знает, что во время войны он обязан
жертвовать своей жизнью для своей родины, и наши солдаты на практике
доказали, что они к этому готовы. Однако такие жертвы нужно требовать \362\
от солдат лишь тогда, когда это оправдывается необходимостью. Полученные
мною указания неизбежно приведут к таким потерям, которые никак не могут
быть оправданы требованиями обстановки. Лишь на предлагаемом мной рубеже рек
Зуша, Ока войска найдут оборудованные еще осенью позиции, где можно найти
защиту от зимнего холода. Я прошу обратить внимание на тот факт, что большую
часть наших потерь мы несем не от противника, а в результате исключительного
холода и что потери от обморожения вдвое превышают потери от огня
противника. Тот, кто сам побывал в госпиталях, где находятся обмороженные,
отлично знает, что это означает".
Гитлер: "Мне известно, что вы болеете за дело и часто бываете в
войсках. Я признаю это достоинство за вами. Однако вы стоите слишком близко
к происходящим событиям. Вы очень сильно переживаете страдания своих солдат.
Вы слишком жалеете их. Вы должны быть от них подальше. Поверьте мне, что
издали лучше видно".
Я: "Я, безусловно, считаю своей обязанностью уменьшить страдания своих
солдат, насколько это в моих силах. Однако это трудно сделать в условиях,
когда личный состав до сих пор еще не обеспечен зимним обмундированием и
большая часть пехотинцев носит хлопчатобумажные брюки. Сапог, белья, рукавиц
и подшлемников или совершенно нет, или же они имеются в ничтожном
количестве".
Гитлер вспылил: "Это неправда. Генерал-квартирмейстер сообщил мне, что
зимнее обмундирование отправлено".
Я: "Конечно, обмундирование отправлено, но оно до нас еще не дошло. Я
проследил его путь. Обмундирование находится в настоящее время на
железнодорожной станции в Варшаве и уже в продолжение нескольких недель
никуда не отправляется из-за отсутствия паровозов и наличия пробок на
железных дорогах. Наши требования в сентябре и октябре были категорически
\363\ отклонены, а теперь уже слишком поздно что-либо сделать".
Вызвали генерал-квартирмейстера, который вынужден был подтвердить
верность моих утверждений. Результатом этой беседы явилась кампания зимней
помощи по сбору теплых вещей, начатая Геббельсом к рождеству 1941 г. Однако
в течение зимы 1941/42 г. солдаты ничего из этих вещей не получили.
Затем мы перешли к обсуждению вопросов, касающихся боевого состава
войск армии и состояния продовольственного снабжения. Ввиду больших потерь в
автотранспорте, которые мы понесли в период распутицы, а также из-за больших
морозов ни в войсках, ни в специальных транспортных подразделениях
недоставало необходимого автотранспорта для подвоза предметов снабжения. Не
получая никакого пополнения взамен выбывшего из строя автотранспорта, войска
вынуждены были использовать местные транспортные средства, а именно -
крестьянские телеги и сани, имевшие незначительную вместимость. Для того,
чтобы заменить недостающие грузовые машины, требовалось очень большое
количество местных транспортных средств и многочисленный обслуживающий
персонал. Гитлер требовал резкого сокращения частей снабжения и тылов
войсковых частей, которые, по его мнению, слишком разбухли, с тем чтобы
освободить личный состав для фронта. В той мере, насколько это не вредило
делу снабжения, такое сокращение, конечно, уже было сделано. Более
значительных результатов можно было добиться путем улучшения других
транспортных средств, особенно железнодорожного транспорта. Однако было
трудно убедить Гитлера в этой несложной истине.
Далее мы перешли к вопросу об условиях расквартирования войск.
Несколько недель тому назад в Берлине была открыта выставка, отражавшая
мероприятия главного командования сухопутных войск по обеспечению войск в
условиях зимы. Фельдмаршал фон Браухич не поленился лично показать Гитлеру
эту \364\ выставку. Выставка была изумительно красива, и ее даже показывали
в кинохронике. Но, к сожалению, войска не имели ни одной из этих красивых
вещей. Из-за непрекращающейся маневренной войны невозможно было что-нибудь
построить, а страна давала нам очень мало. Поэтому условия размещения наших
войск были исключительно плохими. Об этом Гитлер также не имел ясного
представления. Когда мы беседовали на эту тему, присутствовал министр
вооружения доктор Тодт, человек умный и здравомыслящий. Под впечатлением
моего рассказа об обстановке на фронте Тодт подарил мне две окопные печи,
которые он намеревался показать Гитлеру, а затем в качестве моделей
отправить в войска, которые должны были производить такие печи, используя
для этого местные средства. Его подарок явился, пожалуй, единственным
положительным результатом этой длительной беседы.
Во время ужина я сидел рядом с Гитлером и, воспользовавшись этим
обстоятельством, рассказал ему некоторые подробности относительно фронтовой
жизни. Однако это не произвело на него того впечатления, на которое я
рассчитывал. Очевидно, Гитлер, как и его приближенные, считал, что я сильно
преувеличиваю.
После ужина беседа была возобновлена, и я внес предложение о том, чтобы
на работу в верховное командование вооруженных сил и главное командование
сухопутных войск были поставлены офицеры генерального штаба, имеющие
фронтовой опыт. Я сказал: "Судя по отношению работников главного
командования сухопутных войск, у меня сложилось впечатление, что наши
донесения и доклады оцениваются неправильно, а вследствие этого и вас часто
неверно информируют. Поэтому я считаю необходимым на должности офицеров
генерального штаба назначать в верховное командование вооруженных сил и
главное командование сухопутных войск офицеров, имеющих достаточный
фронтовой опыт. Необходимо произвести "смену караулов". В обоих штабах, на
самых высших должностях, \365\ находятся офицеры, которые с самого начала
войны, т. е. в продолжение двух лет, ни разу не видели фронта. Эта война
настолько отличается от первой мировой войны, что фронтовой опыт того
периода сейчас не имеет никакого значения".
Мои слова попали в самый центр осиного гнезда. Гитлер с негодованием
возразил: "Я не могу сейчас расстаться со своим окружением".
Я: "Вам нет необходимости расставаться со своими личными адъютантами;
не об этом идет речь. Важным является замена руководящих офицеров,
занимающих должности в генеральном штабе, офицерами, обладающими фронтовым
опытом, особенно опытом боевых действий в зимних условиях".
Эта моя просьба была также категорически отклонена. Беседа закончилась
неудачно. Когда я выходил из помещения, где делал доклад, Гитлер сказал
Кейтелю: "Этого человека я не переубедил!" Тем самым в отношениях между нами
образовалась трещина, которая в дальнейшем уже никак не могла быть
ликвидирована.
На следующее утро, прежде чем отправиться в обратный путь, я еще раз
позвонил по телефону начальнику штаба оперативного руководства вооруженных
сил генералу Иодлю и вторично заявил, что нынешние методы действий неизбежно
приведут к исключительно большим человеческим жертвам, которые ничем не
оправдываются. Необходимы резервы, причем незамедлительно, для того, чтобы,
оторвавшись от противника, закрепиться на тыловой оборонительной полосе.
Этот мой призыв не возымел никакого действия.
21 декабря, после телефонного разговора с Иодлем, я вылетел обратно в
Орел. По приказу Гитлера граница левого фланга моей армии была установлена у
места впадения р. Жиздра в Оку. Это изменение в значительной степени
увеличило ответственность танковой армии, что было для меня весьма
нежелательно. Остаток дня ушел на разработку и отдачу приказов, которые
должны были учесть намерения Гитлера. \366\
Для того, чтобы обеспечить выполнение этих приказов, я 22 декабря
отправился в дивизии, входящие в состав 47-го танкового корпуса. После
непродолжительной беседы в штабе корпуса я поехал в Чернь, где находилась
10-я мотодивизия, и сообщил командиру дивизии генералу фон Леперу цель
нового приказа и причины, заставившие Гитлера его отдать. Во второй половине
дня с той же целью я побывал в 18-й и 17-й танковых дивизиях. К полуночи я
по гололедице возвратился обратно в Орел. Во всяком случае, я лично подробно
ознакомил командиров соединений, находившихся на самом левом фланге, с
изменениями, вызванными приказом Гитлера, и считал, что с чистой совестью
могу ожидать событий ближайших дней.
23 декабря ушло на беседы с командирами остальных корпусов. В 43-м
армейском корпусе мне сообщили, что 167-я пехотная дивизия также сильно
пострадала, 296-я пехотная дивизия отступала по направлению к Белову.
Способность этого корпуса к сопротивлению оценивалась очень низко. Между его
левым флангом и 43-м армейским корпусом образовалась громадная брешь,
которая не могла быть закрыта наличными силами, почти не имевшими
возможности передвигаться вне дорог по непроходимой местности. Учитывая все
это, я принял решение отвести по шоссе Тула - Орел 3-ю и 4-ю танковые
дивизии к Орлу, дать им трехдневный отдых для приведения себя в порядок, а
затем под командованием штаба 24-го танкового корпуса направить обе дивизии
через Карачев, Брянск на север с задачей атаковать фланг противника,
форсировавшего Оку. Однако прорыв противника в районе действий 2-й армии
вынудил меня повернуть часть этих сил к месту нового кризиса, что замедлило
сосредоточение обеих дивизий в районе Лихвина. Все остальные части 24-го
танкового корпуса, кроме танковых, были сосредоточены в Орле и использованы
в качестве гарнизона города.
День 24 декабря я использовал для посещения ряда \367\ госпиталей, где
происходили рождественские празднества. Мне удалось доставить радость бравым
солдатам. Но это была печальная обязанность Вечер я провел за работой, пока
не явились Либенштейн, Бюсинг и Кальден, с которыми я и провел несколько
часов в дружеской обстановке.
24 декабря 2-я армия оставила Ливны. Севернее Лихвина противник
переправился через Оку. По приказу главного командования сухопутных войск
4-я танковая дивизия была направлена на Белев с задачей задержать
противника. Намечаемая мной контратака сосредоточенными силами 24-го
танкового корпуса грозила превратиться в частные, разрозненные действия.
В ночь на 25 декабря 10-я мотодивизия вынуждена была оставить Чернь в
связи с охватывающим маневром, предпринятым русскими. Успех русских был
неожиданно увеличен тем, что части 53-го армейского корпуса, действовавшие
левее 10-й мотодивизии, не смогли удержаться больше на своих позициях, и
противнику удалось прорвать здесь наш фронт. Части 10-й мотодивизии были
окружены в Черни. Я немедленно доложил командованию группы армий об этом
неблагоприятном событии. Фельдмаршал фон Клюге бросил мне ряд резких
упреков, сказав, что я должен был бы отдать приказ об оставлении Черни не в
эту ночь, а, по крайней мере, на 24 часа раньше. Результатом задержки
приказа и явилось окружение части 10-й мотодивизии. Я же, как об этом
сообщалось выше, лично передал войскам приказ Гитлера удержать этот
населенный пункт. Поэтому я с возмущением отклонил предъявленный мне
несправедливый упрек.
25 декабря окруженным частям 10-й мотодивизии удалось вырваться из
кольца окружения и достигнуть наших позиций, приведя с собой несколько сот
пленных. Был отдан приказ об отходе на рубеж рек Зуша, Ока.
Вечером у меня снова произошло резкое столкновение с фельдмаршалом фон
Клюге, который упрекнул \368\ меня в том, что я представил ему неверное
официальное донесение: он повесил трубку, сказав: "Я доложу о вас фюреру".
Это было уже слишком. Я сообщил начальнику штаба группы армий, что после
такого обращения я больше не считаю возможным командовать армией и прошу
освободить меня от занимаемой должности. Это свое решение я немедленно
передал также по телеграфу. Фельдмаршал фон Клюге упредил меня в этом
отношении и еще раньше обратился к главному командованию сухопутных войск с
ходатайством о моей смене. 26 декабря утром я получил распоряжение Гитлера о
переводе меня в резерв главного командования сухопутных войск. Моим
преемником был командующий 2-й армией генерал Рудольф Шмидт.
26 декабря я простился со своим штабом и отдал небольшой приказ
войскам. 27 декабря я оставил фронт и переночевал в Рославле; ночь на 29 я
провел в Минске, ночь на 30 - в Варшаве, ночь на 31 - в Познани, а 31 прибыл
в Берлин.
По вопросу о моем прощальном приказе своим солдатам снова возник спор
между фельдмаршалом фон Клюге и моим штабом. Командование группы армий
хотело воспрепятствовать отдаче такого приказа, так как фельдмаршал фон
Клюге опасался, что приказ будет содержать в себе критику командования.
Приказ, разумеется, был безукоризненный; Либенштейн позаботился о том,
чтобы мои войска, по крайней мере, получили мой прощальный привет.
Привожу текст этого приказа:
Командующий 2-й танковой армией Штаб армии. 26.12.1941 г.
Приказ по армии
Солдаты 2-й танковой армии!
Фюрер и верховный главнокомандующий вооруженными силами освободил меня
с сегодняшнего дня от командования. \369\
Прощаясь с вами, я продолжаю помнить о шести месяцах нашей совместной
борьбы за величие нашей страны и победу нашего оружия и с глубоким уважением
помню обо всех тех, кто отдал свою кровь и свою жизнь за Германию. Вас, мои
дорогие боевые друзья, я от глубины души благодарю за все ваше доверие,
преданность и чувство настоящего товарищества, которое вы неоднократно
проявляли в течение этого продолжительного периода. Мы были с вами тесно
связаны как в дни горя, так и в дни радости, и для меня было самой большой
радостью заботиться о вас и за вас заступаться.
Счастливо оставаться!
Я уверен в том, что вы, так же как и до сих пор, будете храбро
сражаться и победите, несмотря на трудности зимы и превосходство противника.
Я мысленно буду с вами на вашем трудном пути.
Вы идете по этому пути за Германию!
Хайль Гитлер!
Гудериан. \370\
Глава VII. Вне службы
Я был чрезвычайно удручен несправедливым отношением ко мне. Поэтому,
приехав в Берлин, я в первых числах января 1942 г. потребовал военного
расследования моего дела с тем, чтобы опровергнуть обвинения фельдмаршала
фон Клюге и дать объяснения своим действиям. Однако Гитлер отказал мне в
этом. Свой отказ он ничем не обосновал. По-видимому, никто не хотел внести
ясность в этот вопрос. Всем было хорошо известно, что со мной обошлись
несправедливо. Сразу же после моего отъезда из Орла туда прибыл полковник
Шмундт, который по поручению Гитлера должен был выяснить обстоятельства
всего дела. Шмундт узнал от Либенштейна и ряда фронтовых генералов истинное
положение вещей и сообщил по этому поводу своему заместителю в главной
ставке следующее: "С этим человеком обошлись несправедливо. Вся армия
заступается за него и поддерживает его. Нам следует принять меры к тому,
чтобы восстановить его положение". Честные намерения идеалиста Шмундта не
вызывают никакого сомнения. Однако ему не удалось осуществить это хорошее
намерение. Причины этого следовало искать в действиях других влиятельных
лиц.
Я остался в Берлине без дела, в то время как мои солдаты продолжали
свой тяжелый путь. Я знал, что за каждым моим шагом и за каждым
высказыванием будут следить. Поэтому я держал себя в течение первых месяцев
очень осторожно и почти не выходил из дому. Я \371\ принимал только очень
немногих посетителей. Одним из первых ко мне явился командир полка
лейб-штандарт СС Зепп Дитрих, который предварительно позвонил мне из
рейхсканцелярии. Свой визит ко мне он объяснил тем, что хотел дать понять
"лицам, находящимся наверху", что со мной обошлись несправедливо и что он
лично не причастен к этому. Дитрих не скрывал своего мнения и от Гитлера.
Изменения в руководстве армии не прекратились с отстранением
фельдмаршала фон Рундштедта и меня от занимаемых нами должностей. Были также
отстранены многие другие генералы, пользовавшиеся до того времени доверием,
в том числе генералы Гейер, Ферстер и Гепнер. Фельдмаршал фон Лееб и генерал
Кюблер подали в отставку по собственному желанию. Генерал-полковник Штраус
объявил себя больным.
Эта "чистка" не обошлась без резких протестов. Особенно серьезные
последствия имел случай с генерал-полковником Гепнером, которого Гитлер
лишил при отставке права на ношение мундира и орденов, а также права на
пенсию и на служебную квартиру. Гепнер отказался признать этот
противозаконный приказ, а у юристов из главного командования сухопутных
войск и верховного командования вооруженных сил хватило мужества доложить
Гитлеру, что он не имеет права выносить подобные решения. Такие меры по
отношению к Гепнеру могут быть применены лишь в том случае, если против него
будет возбуждено дисциплинарное дело, но оно, по мнению юристов, несомненно,
должно закончиться в пользу Гепнера.
Разговаривая по телефону со своим непосредственным начальником
фельдмаршалом фон Клюге, Гепнер с негодованием отозвался о "дилетантском
военном руководстве". Фон Клюге сообщил об этом разговоре Гитлеру, который
пришел в ярость. В результате этих событий рейхстаг утвердил 26 апреля 1942
г. закон, окончательно ликвидировавший последние ограничения Гитлера в
области законодательной и исполнительной \372\ власти, а также правосудия.
Этот закон явился завершением злополучного закона от 23 марта 1933 г. о
предоставлении Гитлеру чрезвычайных полномочий и узаконивал любого вида