Страница:
труды положили Гитлеру на стол и упросили его прочесть их. Затем ему
предложили вызвать меня. Наконец, преодолев чувство недоверия, которое
Гитлер питал ко мне, он согласился выслушать меня. И вот, к моему
величайшему удивлению, 17 февраля 1943 г. я был вызван управлением личного
состава сухопутных войск и направлен на беседу к Гитлеру в главную ставку в
Винницу. \390\
Назначение и первые шаги
Когда 17 февраля 1943 г. меня вызвали к телефону для разговора с
управлением личного состава сухопутных войск, я не имел никакого
представления о том, что меня ожидает. За несколько недель до этого
разговора я после своего выздоровления как-то посетил начальника управления
личного состава генерала Бодевина Кейтеля, чтобы ознакомиться с общей
обстановкой и различными изменениями в штатах. По его словам, нечего было и
думать о какой-нибудь должности. И вот теперь генерал Линнарц, помощник
Кейтеля, сообщает мне, что я должен немедленно направиться в Винницу к
фюреру. Хотя он и не мог ничего сообщить о цели этого вызова, я понимал, что
только большая нужда заставила Гитлера сделать этот шаг. Катастрофа под
Сталинградом, неслыханная капитуляция целой армии на огромном фронте,
тяжелые потери, вызванные этим национальным несчастьем, а также тяжелое
поражение наших союзников, которые не могли \391\ своими небольшими силами
удержать фланги, примыкавшие к 6-й армии, - все это привело к тяжелому
кризису. Боевой дух армии и народа сильно понизился.
К военной катастрофе присоединились также внешнеполитические и
внутриполитические промахи.
Западные державы, высадив десант в Африке, добились крупных успехов.
Все возрастающее значение этого театра военных действии стало очевидным
после совещания Рузвельта и Черчилля, которое проходило с 14 по 24 января
1943 г. в Касабланке.
Важнейшим итогом этой конференции явилось решение о требовании
безоговорочной капитуляции держав оси. Это наглое требование было встречено
германским народом и особенно армией сильным возмущением. Отныне каждому
солдату стало совершенно ясно, что наши противники преисполнены страстью
уничтожить германский народ, что их борьба направляется не только против
Гитлера и так называемого нацизма, как они тогда утверждали с
пропагандистской целью, но и против деловых, а потому и неприятных
промышленных конкурентов.
Долгое время потом хвастались своими деяниями эти рачители уничтожения
из Касабланки. 5 января 1945 г. Уинстон Черчилль говорил в палате общин:
"Только после обстоятельного, всесторонне продуманного, разумного и
зрелого взвешивания всех фактов, от которых зависят наша жизнь и наша
свобода, президент США решил с полного моего согласия, как уполномоченного
военного кабинета, настроить конференцию в Касабланке на полную и
безоговорочную капитуляцию всех наших врагов. То, что мы непреклонно
настаиваем на безоговорочной капитуляции, не означает, что мы будем
использовать наше победоносное оружие для несправедливого и жестокого
обращения с народами"[37] .
Еще раньше, 14 декабря 1944 г., Уинстон Черчилль \392\ обещал отдать
Польше Восточную Пруссию, за исключением Кенигсберга (Калининград), который
должен был отойти русским; он обещал полякам Данциг (Гданьск) и 200 миль
побережья Балтийского моря; он гарантировал им свободу "расширения своих
границ на западе за счет германской территории". Он заявил буквально
следующее: "С востока на запад или на север будут переселены миллионы людей;
немцев выгоним или, как это предлагается, проведем тотальное изгнание немцев
из областей, которые должна получить Польша на западе и на севере.
Нежелательно иметь смешанное население".
Разве такое отношение к населению Восточной Германии не было жестоким?
Разве оно не было несправедливым? Очевидно, палата общин не разделяла
единодушно мнения Черчилля, ибо 18 января 1945 г. ему снова пришлось
защищать свою точку зрения:
"Какова должна быть наша позиция в обращении с коварным врагом, с
которым мы имеем дело? Должна быть безоговорочная капитуляция или мы должны
заключить с врагом перемирие, дав тем самым ему возможность развязать через
несколько лет новую войну? Принцип безоговорочной капитуляции был
провозглашен президентом Соединенных Штатов и мною в Касабланке, и я взял на
себя обязательство везде придерживаться этого принципа. Я уверен, что мы
поступили правильно, как бы много ни оставалось тогда неясных вопросов,
сейчас уже разрешенных в нашу пользу. Должны ли мы, следовательно, теперь
изменить то заявление, которое мы сделали, когда были слабыми, изменить
сегодня, когда мы так окрепли? Для меня ясно, что у нас нет никаких
оснований отходить от принципа безусловной капитуляции. Нет никаких
оснований вступать с Германией или Японией в какие-либо переговоры,
ограничивающие безусловную капитуляцию..."[38] . \393\
Уинстон Черчилль сегодня уже не так твердо уверен, что тогда он
поступал правильно. Как он, так и Бевин явно отошли от прошлого требования.
Им хотелось бы изменить, например, решения Ялтинской конференции,
проходившей в феврале 1945 г., где было провозглашено: "Мы не ставим себе
целью уничтожение германского народа, но только после искоренения нацизма и
милитаризма будет существовать надежда на порядочную жизнь немцев и на место
их в содружестве наций"[39] . Существует ли теперь надежда? Разумеется,
существует. В нейтральных странах уже в феврале 1943 г., т. е. в тот период,
который я описываю, яснее западных держав представляли себе будущее развитие
европейских проблем. 21 февраля 1943 г. глава испанского государства Франко
направил английскому послу сэру Самуэлю Гоуэру ноту, в которой говорилось:
"Если не изменится в корне ход войны, то русские армии проникнут вглубь
территории Германии. Разве такие события в случае, если они произойдут, не
являются угрозой для Европы, особенно Англии? Коммунистическая Германия
передала бы России свои военные секреты и военную промышленность. Немецкие
техники и специалисты дали бы России возможность превратиться в гигантскую
империю, простирающуюся от Атлантического до Тихого океана[40] .
Я спрашиваю себя: есть ли в Центральной Европе, на этом пестром ковре
необъединенных рас и наций, обнищавших и обескровленных войной, такая сила,
\394\ которая смогла бы противопоставить себя стремлениям Сталина? Такой
силы нет. Мы можем быть уверены, что все эти страны рано или поздно попадут
под господство коммунизма. Поэтому мы считаем обстановку чрезвычайно
серьезной и просим английский народ тщательно взвесить положение. Если
Россия получит разрешение на оккупацию Германии, никто уже не будет тогда
способен остановить дальнейшее продвижение Советов.
Если Германия перестанет существовать, мы должны ее создать вновь.
Верить, что ее место может быть занято федерацией латышей, поляков, чехов и
румын, смешно. Такой союз государств быстро подпадет под русское
господство"[41] .
Сэр Самуэль Гоуэр 25 февраля 1943 г., как мы предполагаем, ответил по
поручению и с разрешения своего правительства: "Теорию, что Россия после
войны создаст угрозу Европе, я не могу признать. Также я отклоняю мысль, что
Россия после окончания боевых действий может начать против Западной Европы
политическую кампанию. Вы констатируете, что коммунизм представляет
наибольшую опасность для нашего континента и что победа русских
способствовала бы триумфу коммунизма во всей Европе. Мы придерживаемся
совершенно другого мнения. Разве может после войны какая-нибудь нация,
полностью опираясь на свои собственные силы, подчинить Европу? Россия будет
занята своим восстановлением, причем в большей степени она зависит от помощи
Соединенных Штатов и Великобритании. Россия не занимает ведущего положения в
борьбе за победу. Военные усилия совершенно одинаковы, и победу союзники
одержат совместно. После окончания войны крупные американские и английские
армии оккупируют континент. Они будут состоять из первоклассных солдат, они
не будут потрепаны и истощены, как русские части. \395\
Я отважусь предсказать, что англичане будут самой мощной военной силой
на континенте. Влияние Англии на Европу будет таким же сильным, каким оно
было в дни поражения Наполеона. Наше влияние, подкрепляемое военной мощью,
будет чувствовать вся Европа, и мы будем принимать участие в ее
восстановлении".
Вот что сказал сэр Самуэль, представитель Великобритании в нейтральной
Испании Франко. Это звучало очень самоуверенно. Гитлер в своей инстинктивной
неприязни к дипломатическим переговорам точно определил, что он не сможет
договориться с западными державами. Его судьба, так же как и судьба
германского народа, находилась на острие меча.
Во внутриполитической жизни отставка Редера и Шахта вызвала новое
обострение. Казалось, государственный строй дал первую трещину.
Под впечатлением этих событий 18 февраля 1943 г. я поехал на поезде в
сопровождении обер-лейтенанта Бэке в Растенбург (Растенборк, Восточная
Пруссия), чтобы оттуда на самолете вылететь в ставку. В поезде я встретил
генерала Кемпффа, моего старого коллегу по бронетанковым войскам. От него я
узнал некоторые подробности хода операций за прошедший год. В Рас-тенбурге
(Растенборк) меня встретил адъютант Кейтеля майор Вейс, который тоже не мог
точно сообщить, зачем меня вызывает фюрер. С Кемпффом и с моим старым
коллегой по инспекции автомобильных войск и по службе во 2-й танковой
дивизии в довоенное время Шарлем де Больеном я вылетел в Винницу. 19 февраля
во второй половине дня мы прибыли в Винницу и разместились в военной
гостинице "Егерхое".
Утром 20 февраля прибыл шеф-адъютант Гитлера генерал Шмундт. Началась
обстоятельная беседа о намерениях Гитлера и о возможностях их осуществления.
Шмундт признался мне, что бронетанковые силы Германии вследствие все
возрастающего превосходства русских бронетанковых сил находятся в таком
тяжелом \396\ положении, что больше уже никак нельзя отказываться от их
обновления. Мнения генерального штаба и министерства вооружения и
боеприпасов по этому вопросу сильно расходятся, бронетанковые войска вышли у
главного командования из доверия, а напряженная обстановка настойчиво
требовала поставить во главе этого рода войск энергичное и компетентное
командование. Поэтому-де Гитлер решил поручить мне контроль над
бронетанковыми войсками и желал бы узнать на этот счет мое мнение. Я ответил
Шмундту, что, принимая во внимание тяжелое положение моего народа и моего
рода войск, я готов последовать призыву Гитлера. Но я мог развернуть
успешную деятельность только при определенных предпосылках; они нужны были
мне тем более, что я только что перенес тяжелую болезнь и не хотел тратить
свои силы в служебных конфликтах, в которые раньше меня неоднократно
втягивали. Следовательно, я должен был требовать, чтобы я подчинялся не
начальнику генерального штаба сухопутных войск и не командующему армией
резерва, а непосредственно Гитлеру. Далее я должен оказывать влияние на
разработку различных образцов материальной части танков, которой занимаются
управление вооружения и министр вооружения и боеприпасов, так как без такого
влияния восстановить боевую мощь этого рода войск немыслимо. Наконец, я
должен иметь такое же влияние на организацию и обучение бронетанковых войск,
военно-воздушных сил и войск СС, как и на организацию и обучение сухопутных
войск в целом. Разумеется также, что все бронетанковые дивизии резерва
сухопутных войск, все соответствующие школы должны подчиняться мне.
Я попросил Шмундта сообщить фюреру эту программу и в случае, если она
будет одобрена, назначить меня на прием к Гитлеру. В противном случае лучше
отказаться от использования меня на этой должности и отослать обратно в
Берлин. Моя беседа со Шмундтом длилась два часа. \397\
Вскоре после прибытия Шмундта в ставку фюрера последовал телефонный
вызов; меня назначали на доклад к Гитлеру .в 15 час. 15 мин. Я был принят
точно в указанное время. Сначала Гитлер беседовал со мной в присутствии
Шмундта, но вскоре мы остались с фюрером в его рабочем кабинете с глазу на
глаз. После мрачного 20 декабря 1941 г. я не видел Гитлера. Он очень
постарел за прошедшие 14 месяцев. Его манера держать себя не была уже такой
уверенной, какой была раньше; речь казалась медлительной, левая рука
дрожала. На его письменном столе лежали мои книги. Свою беседу он начал
словами: "В 1941 г. наши пути разошлись. В то время между нами имели место
недоразумения, о чем я очень сожалею. Вы мне нужны". Я ответил, что готов
работать, если он сможет создать мне условия для плодотворной деятельности.
Гитлер сообщил мне, что он намеревается назначить меня генерал-инспектором
бронетанковых войск. Шмундт, продолжал он, сообщил уже о моем мнении по
этому вопросу. Он, фюрер, одобряет его и просит меня разработать на этой
основе инструкцию и представить ее. Он заметил, что еще раз прочел все мои
довоенные труды о бронетанковых войсках и убедился, что я уже в то время
правильно предвидел ход развития. Гитлер сказал, что я должен отныне
претворять свои идеи на практике.
Затем Гитлер начал говорить о современном военном положении. Он ясно
отдавал себе отчет в той неудаче, которая постигла нас в военном,
политическом и моральном отношении в связи с поражением под Сталинградом и
последующим отступлением немецких войск на Восточном фронте. Гитлер выразил
(конечно, это была только его точка зрения) решимость устоять перед ударами
противника, а затем восстановить положение. Эта первая встреча с Гитлером
закончилась после 45-минутной деловой беседы примерно в 16 час.
От Гитлера я направился к начальнику генерального штаба генералу
Цейтцлеру, чтобы получить информацию об обстановке на фронтах. Вечер я
провел \398\ в обществе генерала Кестринга, бывшего военного атташе в
Москве, фон Прина, коменданта Винницы, и Бушенхагена, командира 15-й
пехотной дивизии. Со всеми этими генералами я был хорошо знаком. После моего
долгого отсутствия их сообщения были полезны для меня. То, что сообщил Прин
об управлении германскими властями оккупированной территорией, было весьма
нерадостно. Методы управления немцев, особенно методы германского
рейхскомиссара Коха, превратили украинцев из друзей немцев в их врагов. К
сожалению, военные инстанции не могли бороться с теми махинациями, которые
проводились по линии партийной и административной без участия военных и, как
правило, без их ведома и против их воли. До нас доходили лишь слухи о
различных злоупотреблениях.
День 21 февраля я использовал для беседы с Иодлем, Цейтцлером, Шмундтом
и адъютантом Гитлера полковником Энгелем, с которыми я поделился основными
принципами моей новой инструкции.
22 февраля я вылетел в Растенбург (Растенборк), чтобы там вместе с
фельдмаршалом Кейтелем, который тогда не находился в ставке фюрера в
Виннице, подготовить инструкцию. Туда же 23 февраля прибыл и командующий
армией резерва генерал-полковник Фромм. Инструкция была составлена через
несколько дней; 28 февраля она была одобрена и подписана Гитлером. Так как
она имела для моей деятельности в последующие годы принципиальное значение,
я привожу ее текст.
1. Генерал-инспектор бронетанковых войск ответственен передо мною за
дальнейшее развитие бронетанковых войск, этого имеющего для ведения войны
решающее значение рода войск.
Генерал-инспектор подчиняется непосредственно \399\ мне. Он имеет права
командующего армией и является старшим начальником бронетанковых войск[42] .
2. На генерал-инспектора возлагается разрешение вопросов организации и
обучения бронетанковых войск и крупных подвижных соединений сухопутных войск
во взаимном согласии с начальником генерального штаба сухопутных войск.
Кроме того, он имеет право от моего имени давать указания военно-воздушным
силам и войскам СС по вопросам организации и обучения бронетанковых частей.
Решения по принципиальным вопросам я оставляю за собой.
Свои требования в области дальнейшего технического развития своего рода
войск и планирования производства он увязывает с рейхсминистром вооружения и
боеприпасов и докладывает мне.
3. В качестве старшего начальника рода войск генерал-инспектор является
также командующим запасными частями своего рода войск. Его задачей является
бесперебойное обеспечение фронта боеспособным личным составом и исправными
бронетанковыми средствами в виде отдельных боевых машин и текущих пополнений
для действующих соединений или вновь сформированных соединений.
Его задача - производить по моим указаниям распределение танков и
других броневых средств между действующей армией и армией резерва.
4. Генерал-инспектор бронетанковых войск обеспечивает планомерное и
своевременное формирование и пополнение бронетанковых войск и подвижных
соединений согласно отданным приказам. Вместе с генеральным штабом
сухопутных войск он заботится о целесообразном использовании экипажей,
потерявших в бою свои машины. \400\
5. Генерал-инспектор бронетанковых войск должен обобщать и использовать
опыт в области боевого применения вооружения, боевой подготовки и
организации бронетанковых войск.
Для этого он имеет право посещать и инспектировать все бронетанковые
части вооруженных сил и войск СС.
Бронетанковые войска действующей армии сообщают об опыте боевых
действий непосредственно генерал-инспектору бронетанковых войск.
Генерал-инспектор бронетанковых войск в свою очередь докладывает полученные
сведения и свои личные соображения всем надлежащим инстанциям, включая
рейхсминистра вооружения и боеприпасов.
Генерал-инспектор руководит разработкой всех уставов и наставлений для
бронетанковых войск. При этом уставы, излагающие вопросы управления
соединениями и взаимодействия с другими родами войск, должны быть
предварительно утверждены начальником генерального штаба.
6. Генерал-инспектору бронетанковых войск, как старшему начальнику рода
войск, подчинены:
а) запасные и учебные войсковые части подвижных войск (за исключением
запасных кавалерийских и самокатных частей), находящиеся в подчинении особых
командных инстанций;
б) военные училища и школы подвижных частей (за исключением
кавалерийских училищ и школ по подготовке самокатчиков) действующей армии и
армии резерва вместе с принадлежащими к ним учебными частями.
7. Генерал-инспектор бронетанковых войск полномочен в пределах сферы
своей компетенции давать директивные указания всем служебным инстанциям
сухопутных войск. Все инстанции должны представлять генерал-инспектору
бронетанковых войск необходимые ему сведения.
Главная ставка фюрера, 28 февраля 1943 г.
Фюрер
Подпись: Адольф Гитлер \401\
Инструкция содержала ряд полномочий, которых не имели мои коллеги по
другим родам войск - так называемые "генерал-инспекторы родов войск" в
главном командовании сухопутных войск, подчинявшиеся начальнику генерального
штаба сухопутных войск. Они могли посещать войска только с разрешения
начальника генерального штаба; они не пользовались никакими правами по
отношению к армии резерва и училищам; они не имели права издавать уставы и
наставления. Естественно, что действия этих достойных сожаления солдат были
ограничены. Только этим объясняется тот факт, что все мои предшественники на
посту генерал-инспектора бронетанковых войск не смогли разрешить ни одного
важного вопроса. Опытные офицеры-фронтовики не стремились занять эти
должности, а если все же их вынуждали к этому, то они всеми средствами
пытались попасть снова на фронт, где они могли проявить себя. Однако мое
назначение на должность генерал-инспектора изменило положение бронетанковых
войск. Неудивительно, что генеральный штаб, особенно его начальник, и
главное командование сухопутных войск мало были восхищены новой директивой и
восприняли ее как нарушение своих священных прав. Впоследствии мне не раз
приходилось преодолевать чинимые ими трудности и препятствия. Даже после
окончания войны они не оставляли меня в покое, причем не останавливались
перед извращением фактов. Однако эта реорганизация не причинила ущерба
интересам великого дела, и бронетанковые войска оставались до самого конца
боевым и вполне современным родом войск, способным выполнять свои задачи.
Но в директиву, пока она следовала из Растенбурга (Растенборка) в
Винницу на письменный стол Адольфа Гитлера, вкралась одна крупная ошибка: в
сноске к пункту 1, разъясняющей термин "бронетанковые войска", я назвал
части самоходных орудий, которые раньше всегда причислялись к артиллерии.
Это имело свое основание, так как выпуск самоходных орудий \402\ составлял
значительную часть выпуска танков; напротив, эффективность самоходных орудий
как противотанкового средства была незначительной, ибо они были вооружены
пушками, имеющими незначительную пробивную силу. Конечно, боевые возможности
"противотанковых" подразделений, специально созданных для противотанковой
обороны, были еще меньше. Эти подразделения должны были довольствоваться в
борьбе с танками противника орудиями с недостаточной пробивной силой,
которые буксировались полугусеничными тягачами. Практически эти пушки
никакой пользы не приносили. В этой области я и хотел добиться коренных
изменений. Протащенное без моего ведома в сноску слово "тяжелый"
ограничивало самоходные орудия, подлежащие передаче генерал-инспектору,
частями тяжелых самоходных орудий, которые находились еще в стадии
формирования. Их должны были вооружить самоходными орудиями, созданными на
базе танков "тигр" и "пантера". Уже на первом докладе я заметил, что со мной
сыграли злую шутку, т. е. не со мной лично, а с противотанковой обороной
сухопутных войск, а тем самым и с самими сухопутными войсками.
Пока инструкция шла по бюрократическим каналам, я направился в Берлин,
чтобы сформировать себе штаб и сделать его работоспособным. Я обосновался в
моем старом служебном помещении на Бендлерштрассе, в котором я работал еще
до войны, будучи командующим бронетанковыми войсками. Начальником штаба я
выбрал себе опытного офицера-фронтовика и убежденного танкиста полковника
Томале, который с величайшим усердием, не покидавшим его до самой
катастрофы, приступил к выполнению своих новых обязанностей. При назначении
на эту самую ответственную должность в моем штабе я учитывал личные и
деловые качества офицера. Ко мне прибыли два офицера генерального штаба,
специалисты в области организации и применения бронетанковых войск, \403\
один - непригодный для использования на фронте из-за тяжелого ранения
подполковник Фрейер, другой - молодой майор Кауффман. Последний позже был
заменен майором бароном фон Вельвартом. Адъютантом был утвержден тяжело
раненый подполковник принц Макс цу Вальдек. Из числа опытных фронтовых
офицеров были назначены сотрудники, ответственные за разработку вопросов по
каждому виду бронетанковых войск. Как правило, это были тяжело раненые,
нуждавшиеся в некотором отдыхе, пожилые офицеры. Время от времени их меняли,
после того как они полностью оправлялись от своих ран и высказывали желание
сменить пыльный воздух канцелярии на свежий ветер фронта. Благодаря такой
системе замены офицеров генерал-инспекция все время поддерживала тесный,
живой контакт с фронтом.
Для запасных бронетанковых частей была создана должность инспектора
бронетанковых войск тыла, которую некоторое время занимал генерал Эбербах.
Его штаб также располагался в Берлине; начальник штаба полковник Больбринкер
одновременно занимал должность начальника шестой инспекции в управлении
общих дел командующего армией резерва. Это совмещение обязанностей я ввел по
договоренности с генералом Фроммом с целью координировать мои действия с
действиями армии резерва во имя наших общих интересов. Оно оправдало себя
вплоть до самого конца войны. Училища бронетанковых войск были подчинены
начальнику управления училищ, которым долгое время был тяжело раненый
генерал фон Хауеншильд. Наконец, я прикомандировал к моему штабу некоторое
количество офицеров для поручений из числа выздоравливающих, признанных
ограниченно годными для несения службы в тылу, но негодными для фронта. Эти
офицеры должны были заниматься собиранием и изучением опыта боевых действий,
а также расследованием чрезвычайных происшествий на фронте.
Отдел военных уставов и наставлений был поручен \404\ полковнику
Тейссу, известному мне еще по 1938 г., когда он был командиром австрийского
танкового батальона. Он занимал этот пост до конца войны и, кроме того,
собрал громадный военно-исторический материал.
В Берлине я посетил военные учреждения, с которыми в будущем я должен
был работать. Между прочим, я нанес визит фельдмаршалу Мильху в министерстве
авиации, которого я хорошо знал и ценил, встречаясь с ним еще до войны.
Мильх дал мне подробную и весьма поучительную характеристику тогдашним
предложили вызвать меня. Наконец, преодолев чувство недоверия, которое
Гитлер питал ко мне, он согласился выслушать меня. И вот, к моему
величайшему удивлению, 17 февраля 1943 г. я был вызван управлением личного
состава сухопутных войск и направлен на беседу к Гитлеру в главную ставку в
Винницу. \390\
Назначение и первые шаги
Когда 17 февраля 1943 г. меня вызвали к телефону для разговора с
управлением личного состава сухопутных войск, я не имел никакого
представления о том, что меня ожидает. За несколько недель до этого
разговора я после своего выздоровления как-то посетил начальника управления
личного состава генерала Бодевина Кейтеля, чтобы ознакомиться с общей
обстановкой и различными изменениями в штатах. По его словам, нечего было и
думать о какой-нибудь должности. И вот теперь генерал Линнарц, помощник
Кейтеля, сообщает мне, что я должен немедленно направиться в Винницу к
фюреру. Хотя он и не мог ничего сообщить о цели этого вызова, я понимал, что
только большая нужда заставила Гитлера сделать этот шаг. Катастрофа под
Сталинградом, неслыханная капитуляция целой армии на огромном фронте,
тяжелые потери, вызванные этим национальным несчастьем, а также тяжелое
поражение наших союзников, которые не могли \391\ своими небольшими силами
удержать фланги, примыкавшие к 6-й армии, - все это привело к тяжелому
кризису. Боевой дух армии и народа сильно понизился.
К военной катастрофе присоединились также внешнеполитические и
внутриполитические промахи.
Западные державы, высадив десант в Африке, добились крупных успехов.
Все возрастающее значение этого театра военных действии стало очевидным
после совещания Рузвельта и Черчилля, которое проходило с 14 по 24 января
1943 г. в Касабланке.
Важнейшим итогом этой конференции явилось решение о требовании
безоговорочной капитуляции держав оси. Это наглое требование было встречено
германским народом и особенно армией сильным возмущением. Отныне каждому
солдату стало совершенно ясно, что наши противники преисполнены страстью
уничтожить германский народ, что их борьба направляется не только против
Гитлера и так называемого нацизма, как они тогда утверждали с
пропагандистской целью, но и против деловых, а потому и неприятных
промышленных конкурентов.
Долгое время потом хвастались своими деяниями эти рачители уничтожения
из Касабланки. 5 января 1945 г. Уинстон Черчилль говорил в палате общин:
"Только после обстоятельного, всесторонне продуманного, разумного и
зрелого взвешивания всех фактов, от которых зависят наша жизнь и наша
свобода, президент США решил с полного моего согласия, как уполномоченного
военного кабинета, настроить конференцию в Касабланке на полную и
безоговорочную капитуляцию всех наших врагов. То, что мы непреклонно
настаиваем на безоговорочной капитуляции, не означает, что мы будем
использовать наше победоносное оружие для несправедливого и жестокого
обращения с народами"[37] .
Еще раньше, 14 декабря 1944 г., Уинстон Черчилль \392\ обещал отдать
Польше Восточную Пруссию, за исключением Кенигсберга (Калининград), который
должен был отойти русским; он обещал полякам Данциг (Гданьск) и 200 миль
побережья Балтийского моря; он гарантировал им свободу "расширения своих
границ на западе за счет германской территории". Он заявил буквально
следующее: "С востока на запад или на север будут переселены миллионы людей;
немцев выгоним или, как это предлагается, проведем тотальное изгнание немцев
из областей, которые должна получить Польша на западе и на севере.
Нежелательно иметь смешанное население".
Разве такое отношение к населению Восточной Германии не было жестоким?
Разве оно не было несправедливым? Очевидно, палата общин не разделяла
единодушно мнения Черчилля, ибо 18 января 1945 г. ему снова пришлось
защищать свою точку зрения:
"Какова должна быть наша позиция в обращении с коварным врагом, с
которым мы имеем дело? Должна быть безоговорочная капитуляция или мы должны
заключить с врагом перемирие, дав тем самым ему возможность развязать через
несколько лет новую войну? Принцип безоговорочной капитуляции был
провозглашен президентом Соединенных Штатов и мною в Касабланке, и я взял на
себя обязательство везде придерживаться этого принципа. Я уверен, что мы
поступили правильно, как бы много ни оставалось тогда неясных вопросов,
сейчас уже разрешенных в нашу пользу. Должны ли мы, следовательно, теперь
изменить то заявление, которое мы сделали, когда были слабыми, изменить
сегодня, когда мы так окрепли? Для меня ясно, что у нас нет никаких
оснований отходить от принципа безусловной капитуляции. Нет никаких
оснований вступать с Германией или Японией в какие-либо переговоры,
ограничивающие безусловную капитуляцию..."[38] . \393\
Уинстон Черчилль сегодня уже не так твердо уверен, что тогда он
поступал правильно. Как он, так и Бевин явно отошли от прошлого требования.
Им хотелось бы изменить, например, решения Ялтинской конференции,
проходившей в феврале 1945 г., где было провозглашено: "Мы не ставим себе
целью уничтожение германского народа, но только после искоренения нацизма и
милитаризма будет существовать надежда на порядочную жизнь немцев и на место
их в содружестве наций"[39] . Существует ли теперь надежда? Разумеется,
существует. В нейтральных странах уже в феврале 1943 г., т. е. в тот период,
который я описываю, яснее западных держав представляли себе будущее развитие
европейских проблем. 21 февраля 1943 г. глава испанского государства Франко
направил английскому послу сэру Самуэлю Гоуэру ноту, в которой говорилось:
"Если не изменится в корне ход войны, то русские армии проникнут вглубь
территории Германии. Разве такие события в случае, если они произойдут, не
являются угрозой для Европы, особенно Англии? Коммунистическая Германия
передала бы России свои военные секреты и военную промышленность. Немецкие
техники и специалисты дали бы России возможность превратиться в гигантскую
империю, простирающуюся от Атлантического до Тихого океана[40] .
Я спрашиваю себя: есть ли в Центральной Европе, на этом пестром ковре
необъединенных рас и наций, обнищавших и обескровленных войной, такая сила,
\394\ которая смогла бы противопоставить себя стремлениям Сталина? Такой
силы нет. Мы можем быть уверены, что все эти страны рано или поздно попадут
под господство коммунизма. Поэтому мы считаем обстановку чрезвычайно
серьезной и просим английский народ тщательно взвесить положение. Если
Россия получит разрешение на оккупацию Германии, никто уже не будет тогда
способен остановить дальнейшее продвижение Советов.
Если Германия перестанет существовать, мы должны ее создать вновь.
Верить, что ее место может быть занято федерацией латышей, поляков, чехов и
румын, смешно. Такой союз государств быстро подпадет под русское
господство"[41] .
Сэр Самуэль Гоуэр 25 февраля 1943 г., как мы предполагаем, ответил по
поручению и с разрешения своего правительства: "Теорию, что Россия после
войны создаст угрозу Европе, я не могу признать. Также я отклоняю мысль, что
Россия после окончания боевых действий может начать против Западной Европы
политическую кампанию. Вы констатируете, что коммунизм представляет
наибольшую опасность для нашего континента и что победа русских
способствовала бы триумфу коммунизма во всей Европе. Мы придерживаемся
совершенно другого мнения. Разве может после войны какая-нибудь нация,
полностью опираясь на свои собственные силы, подчинить Европу? Россия будет
занята своим восстановлением, причем в большей степени она зависит от помощи
Соединенных Штатов и Великобритании. Россия не занимает ведущего положения в
борьбе за победу. Военные усилия совершенно одинаковы, и победу союзники
одержат совместно. После окончания войны крупные американские и английские
армии оккупируют континент. Они будут состоять из первоклассных солдат, они
не будут потрепаны и истощены, как русские части. \395\
Я отважусь предсказать, что англичане будут самой мощной военной силой
на континенте. Влияние Англии на Европу будет таким же сильным, каким оно
было в дни поражения Наполеона. Наше влияние, подкрепляемое военной мощью,
будет чувствовать вся Европа, и мы будем принимать участие в ее
восстановлении".
Вот что сказал сэр Самуэль, представитель Великобритании в нейтральной
Испании Франко. Это звучало очень самоуверенно. Гитлер в своей инстинктивной
неприязни к дипломатическим переговорам точно определил, что он не сможет
договориться с западными державами. Его судьба, так же как и судьба
германского народа, находилась на острие меча.
Во внутриполитической жизни отставка Редера и Шахта вызвала новое
обострение. Казалось, государственный строй дал первую трещину.
Под впечатлением этих событий 18 февраля 1943 г. я поехал на поезде в
сопровождении обер-лейтенанта Бэке в Растенбург (Растенборк, Восточная
Пруссия), чтобы оттуда на самолете вылететь в ставку. В поезде я встретил
генерала Кемпффа, моего старого коллегу по бронетанковым войскам. От него я
узнал некоторые подробности хода операций за прошедший год. В Рас-тенбурге
(Растенборк) меня встретил адъютант Кейтеля майор Вейс, который тоже не мог
точно сообщить, зачем меня вызывает фюрер. С Кемпффом и с моим старым
коллегой по инспекции автомобильных войск и по службе во 2-й танковой
дивизии в довоенное время Шарлем де Больеном я вылетел в Винницу. 19 февраля
во второй половине дня мы прибыли в Винницу и разместились в военной
гостинице "Егерхое".
Утром 20 февраля прибыл шеф-адъютант Гитлера генерал Шмундт. Началась
обстоятельная беседа о намерениях Гитлера и о возможностях их осуществления.
Шмундт признался мне, что бронетанковые силы Германии вследствие все
возрастающего превосходства русских бронетанковых сил находятся в таком
тяжелом \396\ положении, что больше уже никак нельзя отказываться от их
обновления. Мнения генерального штаба и министерства вооружения и
боеприпасов по этому вопросу сильно расходятся, бронетанковые войска вышли у
главного командования из доверия, а напряженная обстановка настойчиво
требовала поставить во главе этого рода войск энергичное и компетентное
командование. Поэтому-де Гитлер решил поручить мне контроль над
бронетанковыми войсками и желал бы узнать на этот счет мое мнение. Я ответил
Шмундту, что, принимая во внимание тяжелое положение моего народа и моего
рода войск, я готов последовать призыву Гитлера. Но я мог развернуть
успешную деятельность только при определенных предпосылках; они нужны были
мне тем более, что я только что перенес тяжелую болезнь и не хотел тратить
свои силы в служебных конфликтах, в которые раньше меня неоднократно
втягивали. Следовательно, я должен был требовать, чтобы я подчинялся не
начальнику генерального штаба сухопутных войск и не командующему армией
резерва, а непосредственно Гитлеру. Далее я должен оказывать влияние на
разработку различных образцов материальной части танков, которой занимаются
управление вооружения и министр вооружения и боеприпасов, так как без такого
влияния восстановить боевую мощь этого рода войск немыслимо. Наконец, я
должен иметь такое же влияние на организацию и обучение бронетанковых войск,
военно-воздушных сил и войск СС, как и на организацию и обучение сухопутных
войск в целом. Разумеется также, что все бронетанковые дивизии резерва
сухопутных войск, все соответствующие школы должны подчиняться мне.
Я попросил Шмундта сообщить фюреру эту программу и в случае, если она
будет одобрена, назначить меня на прием к Гитлеру. В противном случае лучше
отказаться от использования меня на этой должности и отослать обратно в
Берлин. Моя беседа со Шмундтом длилась два часа. \397\
Вскоре после прибытия Шмундта в ставку фюрера последовал телефонный
вызов; меня назначали на доклад к Гитлеру .в 15 час. 15 мин. Я был принят
точно в указанное время. Сначала Гитлер беседовал со мной в присутствии
Шмундта, но вскоре мы остались с фюрером в его рабочем кабинете с глазу на
глаз. После мрачного 20 декабря 1941 г. я не видел Гитлера. Он очень
постарел за прошедшие 14 месяцев. Его манера держать себя не была уже такой
уверенной, какой была раньше; речь казалась медлительной, левая рука
дрожала. На его письменном столе лежали мои книги. Свою беседу он начал
словами: "В 1941 г. наши пути разошлись. В то время между нами имели место
недоразумения, о чем я очень сожалею. Вы мне нужны". Я ответил, что готов
работать, если он сможет создать мне условия для плодотворной деятельности.
Гитлер сообщил мне, что он намеревается назначить меня генерал-инспектором
бронетанковых войск. Шмундт, продолжал он, сообщил уже о моем мнении по
этому вопросу. Он, фюрер, одобряет его и просит меня разработать на этой
основе инструкцию и представить ее. Он заметил, что еще раз прочел все мои
довоенные труды о бронетанковых войсках и убедился, что я уже в то время
правильно предвидел ход развития. Гитлер сказал, что я должен отныне
претворять свои идеи на практике.
Затем Гитлер начал говорить о современном военном положении. Он ясно
отдавал себе отчет в той неудаче, которая постигла нас в военном,
политическом и моральном отношении в связи с поражением под Сталинградом и
последующим отступлением немецких войск на Восточном фронте. Гитлер выразил
(конечно, это была только его точка зрения) решимость устоять перед ударами
противника, а затем восстановить положение. Эта первая встреча с Гитлером
закончилась после 45-минутной деловой беседы примерно в 16 час.
От Гитлера я направился к начальнику генерального штаба генералу
Цейтцлеру, чтобы получить информацию об обстановке на фронтах. Вечер я
провел \398\ в обществе генерала Кестринга, бывшего военного атташе в
Москве, фон Прина, коменданта Винницы, и Бушенхагена, командира 15-й
пехотной дивизии. Со всеми этими генералами я был хорошо знаком. После моего
долгого отсутствия их сообщения были полезны для меня. То, что сообщил Прин
об управлении германскими властями оккупированной территорией, было весьма
нерадостно. Методы управления немцев, особенно методы германского
рейхскомиссара Коха, превратили украинцев из друзей немцев в их врагов. К
сожалению, военные инстанции не могли бороться с теми махинациями, которые
проводились по линии партийной и административной без участия военных и, как
правило, без их ведома и против их воли. До нас доходили лишь слухи о
различных злоупотреблениях.
День 21 февраля я использовал для беседы с Иодлем, Цейтцлером, Шмундтом
и адъютантом Гитлера полковником Энгелем, с которыми я поделился основными
принципами моей новой инструкции.
22 февраля я вылетел в Растенбург (Растенборк), чтобы там вместе с
фельдмаршалом Кейтелем, который тогда не находился в ставке фюрера в
Виннице, подготовить инструкцию. Туда же 23 февраля прибыл и командующий
армией резерва генерал-полковник Фромм. Инструкция была составлена через
несколько дней; 28 февраля она была одобрена и подписана Гитлером. Так как
она имела для моей деятельности в последующие годы принципиальное значение,
я привожу ее текст.
1. Генерал-инспектор бронетанковых войск ответственен передо мною за
дальнейшее развитие бронетанковых войск, этого имеющего для ведения войны
решающее значение рода войск.
Генерал-инспектор подчиняется непосредственно \399\ мне. Он имеет права
командующего армией и является старшим начальником бронетанковых войск[42] .
2. На генерал-инспектора возлагается разрешение вопросов организации и
обучения бронетанковых войск и крупных подвижных соединений сухопутных войск
во взаимном согласии с начальником генерального штаба сухопутных войск.
Кроме того, он имеет право от моего имени давать указания военно-воздушным
силам и войскам СС по вопросам организации и обучения бронетанковых частей.
Решения по принципиальным вопросам я оставляю за собой.
Свои требования в области дальнейшего технического развития своего рода
войск и планирования производства он увязывает с рейхсминистром вооружения и
боеприпасов и докладывает мне.
3. В качестве старшего начальника рода войск генерал-инспектор является
также командующим запасными частями своего рода войск. Его задачей является
бесперебойное обеспечение фронта боеспособным личным составом и исправными
бронетанковыми средствами в виде отдельных боевых машин и текущих пополнений
для действующих соединений или вновь сформированных соединений.
Его задача - производить по моим указаниям распределение танков и
других броневых средств между действующей армией и армией резерва.
4. Генерал-инспектор бронетанковых войск обеспечивает планомерное и
своевременное формирование и пополнение бронетанковых войск и подвижных
соединений согласно отданным приказам. Вместе с генеральным штабом
сухопутных войск он заботится о целесообразном использовании экипажей,
потерявших в бою свои машины. \400\
5. Генерал-инспектор бронетанковых войск должен обобщать и использовать
опыт в области боевого применения вооружения, боевой подготовки и
организации бронетанковых войск.
Для этого он имеет право посещать и инспектировать все бронетанковые
части вооруженных сил и войск СС.
Бронетанковые войска действующей армии сообщают об опыте боевых
действий непосредственно генерал-инспектору бронетанковых войск.
Генерал-инспектор бронетанковых войск в свою очередь докладывает полученные
сведения и свои личные соображения всем надлежащим инстанциям, включая
рейхсминистра вооружения и боеприпасов.
Генерал-инспектор руководит разработкой всех уставов и наставлений для
бронетанковых войск. При этом уставы, излагающие вопросы управления
соединениями и взаимодействия с другими родами войск, должны быть
предварительно утверждены начальником генерального штаба.
6. Генерал-инспектору бронетанковых войск, как старшему начальнику рода
войск, подчинены:
а) запасные и учебные войсковые части подвижных войск (за исключением
запасных кавалерийских и самокатных частей), находящиеся в подчинении особых
командных инстанций;
б) военные училища и школы подвижных частей (за исключением
кавалерийских училищ и школ по подготовке самокатчиков) действующей армии и
армии резерва вместе с принадлежащими к ним учебными частями.
7. Генерал-инспектор бронетанковых войск полномочен в пределах сферы
своей компетенции давать директивные указания всем служебным инстанциям
сухопутных войск. Все инстанции должны представлять генерал-инспектору
бронетанковых войск необходимые ему сведения.
Главная ставка фюрера, 28 февраля 1943 г.
Фюрер
Подпись: Адольф Гитлер \401\
Инструкция содержала ряд полномочий, которых не имели мои коллеги по
другим родам войск - так называемые "генерал-инспекторы родов войск" в
главном командовании сухопутных войск, подчинявшиеся начальнику генерального
штаба сухопутных войск. Они могли посещать войска только с разрешения
начальника генерального штаба; они не пользовались никакими правами по
отношению к армии резерва и училищам; они не имели права издавать уставы и
наставления. Естественно, что действия этих достойных сожаления солдат были
ограничены. Только этим объясняется тот факт, что все мои предшественники на
посту генерал-инспектора бронетанковых войск не смогли разрешить ни одного
важного вопроса. Опытные офицеры-фронтовики не стремились занять эти
должности, а если все же их вынуждали к этому, то они всеми средствами
пытались попасть снова на фронт, где они могли проявить себя. Однако мое
назначение на должность генерал-инспектора изменило положение бронетанковых
войск. Неудивительно, что генеральный штаб, особенно его начальник, и
главное командование сухопутных войск мало были восхищены новой директивой и
восприняли ее как нарушение своих священных прав. Впоследствии мне не раз
приходилось преодолевать чинимые ими трудности и препятствия. Даже после
окончания войны они не оставляли меня в покое, причем не останавливались
перед извращением фактов. Однако эта реорганизация не причинила ущерба
интересам великого дела, и бронетанковые войска оставались до самого конца
боевым и вполне современным родом войск, способным выполнять свои задачи.
Но в директиву, пока она следовала из Растенбурга (Растенборка) в
Винницу на письменный стол Адольфа Гитлера, вкралась одна крупная ошибка: в
сноске к пункту 1, разъясняющей термин "бронетанковые войска", я назвал
части самоходных орудий, которые раньше всегда причислялись к артиллерии.
Это имело свое основание, так как выпуск самоходных орудий \402\ составлял
значительную часть выпуска танков; напротив, эффективность самоходных орудий
как противотанкового средства была незначительной, ибо они были вооружены
пушками, имеющими незначительную пробивную силу. Конечно, боевые возможности
"противотанковых" подразделений, специально созданных для противотанковой
обороны, были еще меньше. Эти подразделения должны были довольствоваться в
борьбе с танками противника орудиями с недостаточной пробивной силой,
которые буксировались полугусеничными тягачами. Практически эти пушки
никакой пользы не приносили. В этой области я и хотел добиться коренных
изменений. Протащенное без моего ведома в сноску слово "тяжелый"
ограничивало самоходные орудия, подлежащие передаче генерал-инспектору,
частями тяжелых самоходных орудий, которые находились еще в стадии
формирования. Их должны были вооружить самоходными орудиями, созданными на
базе танков "тигр" и "пантера". Уже на первом докладе я заметил, что со мной
сыграли злую шутку, т. е. не со мной лично, а с противотанковой обороной
сухопутных войск, а тем самым и с самими сухопутными войсками.
Пока инструкция шла по бюрократическим каналам, я направился в Берлин,
чтобы сформировать себе штаб и сделать его работоспособным. Я обосновался в
моем старом служебном помещении на Бендлерштрассе, в котором я работал еще
до войны, будучи командующим бронетанковыми войсками. Начальником штаба я
выбрал себе опытного офицера-фронтовика и убежденного танкиста полковника
Томале, который с величайшим усердием, не покидавшим его до самой
катастрофы, приступил к выполнению своих новых обязанностей. При назначении
на эту самую ответственную должность в моем штабе я учитывал личные и
деловые качества офицера. Ко мне прибыли два офицера генерального штаба,
специалисты в области организации и применения бронетанковых войск, \403\
один - непригодный для использования на фронте из-за тяжелого ранения
подполковник Фрейер, другой - молодой майор Кауффман. Последний позже был
заменен майором бароном фон Вельвартом. Адъютантом был утвержден тяжело
раненый подполковник принц Макс цу Вальдек. Из числа опытных фронтовых
офицеров были назначены сотрудники, ответственные за разработку вопросов по
каждому виду бронетанковых войск. Как правило, это были тяжело раненые,
нуждавшиеся в некотором отдыхе, пожилые офицеры. Время от времени их меняли,
после того как они полностью оправлялись от своих ран и высказывали желание
сменить пыльный воздух канцелярии на свежий ветер фронта. Благодаря такой
системе замены офицеров генерал-инспекция все время поддерживала тесный,
живой контакт с фронтом.
Для запасных бронетанковых частей была создана должность инспектора
бронетанковых войск тыла, которую некоторое время занимал генерал Эбербах.
Его штаб также располагался в Берлине; начальник штаба полковник Больбринкер
одновременно занимал должность начальника шестой инспекции в управлении
общих дел командующего армией резерва. Это совмещение обязанностей я ввел по
договоренности с генералом Фроммом с целью координировать мои действия с
действиями армии резерва во имя наших общих интересов. Оно оправдало себя
вплоть до самого конца войны. Училища бронетанковых войск были подчинены
начальнику управления училищ, которым долгое время был тяжело раненый
генерал фон Хауеншильд. Наконец, я прикомандировал к моему штабу некоторое
количество офицеров для поручений из числа выздоравливающих, признанных
ограниченно годными для несения службы в тылу, но негодными для фронта. Эти
офицеры должны были заниматься собиранием и изучением опыта боевых действий,
а также расследованием чрезвычайных происшествий на фронте.
Отдел военных уставов и наставлений был поручен \404\ полковнику
Тейссу, известному мне еще по 1938 г., когда он был командиром австрийского
танкового батальона. Он занимал этот пост до конца войны и, кроме того,
собрал громадный военно-исторический материал.
В Берлине я посетил военные учреждения, с которыми в будущем я должен
был работать. Между прочим, я нанес визит фельдмаршалу Мильху в министерстве
авиации, которого я хорошо знал и ценил, встречаясь с ним еще до войны.
Мильх дал мне подробную и весьма поучительную характеристику тогдашним