Страница:
которая в общем ходе событий играла второстепенную роль. В последующие дни,
когда я был на докладах у Гитлера, он находился исключительно под
впечатлением варшавских событий и требовал наказания работников генерального
штаба за их мнимую беспомощность.
18 января немецкие войска снова начали наступление в Венгрии между
озером Балатон и лесным горным массивом западнее Будапешта - Баконским лесом
с целью прорыва блокады Будапешта. В начале наступления они имели некоторый
успех, выйдя к Дунаю. Но в этот же день русские ворвались в истерзанный
город, судьба которого была теперь решена. Если бы войска, действовавшие в
Венгрии, направили на борьбу с противником в Польше или в Восточной Пруссии,
они \545\ принесли бы гораздо больше пользы. Но это противоречило планам
Гитлера. В Польше русские вели бои в районе Ченстохов, Радомско, Петроков,
Литцманштадт (Лодзь) и Кутно. Слабые силы противника двигались к нашему
предмостному укреплению на Висле. Севернее Вислы противник наступал на
Леслау (Влоцлавск), Зольдау (Дзялдово) и продвигался в направлении
Ортельсбурга (Щитно), Нейденбурга (Ниборк). На наревском участке фронта
увеличилось количество признаков, указывающих на то, что здесь должно.
вскоре начаться крупное наступление противника. Гитлер, как всегда, не
разрешил отступать войскам этого изолированного участка фронта, хотя
севернее противник уже овладел районом западнее Лазденен (Краснознаменск) и
продвинулся до р. Инстер.
Обсуждение обстановки этого дня свелось к разбору варшавской проблемы,
ставшей основным звеном событий. Во время доклада, который я делал во второй
половине дня, - Гитлер приказал, чтобы офицеры генерального штаба,
отвечающие за составление донесений и приказов, касающихся этого участка
фронта, были готовы к допросу. Я заявил, что за события вчерашнего дня несу
ответственность только один я и что поэтому арестовывать и допрашивать нужно
меня, а не моих подчиненных. Фюрер ответил: "Нет. Я хочу покарать не вас, а
генеральный штаб. Я терпеть не могу, когда группа интеллигентов осмеливается
внушать свои взгляды своим начальникам. Это является системой в работе
генерального штаба, и я хочу покончить с ней!" По этому вопросу мы имели
бурную продолжительную беседу; каждый открыто выражал свое мнение, ибо она
велась с глазу на глаз. Беседа прошла безуспешно.
Ночью, на "вечерний доклад", я послал генерала Венка, дав ему поручение
обратить внимание Гитлера на ту несправедливость, которую фюрер намеревался
совершить, и доложить ему, что я готов к тому, чтобы меня арестовали, но
только чтобы Гитлер не трогал моих подчиненных. Венк выполнил это поручение.
Но \546\ в ту же ночь были арестованы полковник фон Бонин и подполковники
фон дем Кнезебек и фон Кристен. Генерал Мейзель из управления личного
состава сухопутных войск выполнял свои обязанности под охраной автоматчиков.
Об этом мне ничего не сообщили, и я, к сожалению, не мог вмешаться. На
следующее утро меня поставили уже перед свершившимся фактом. Я попросил
Гитлера принять меня с конфиденциальным докладом. На приеме я заявил ему в
самой резкой форме, насколько это позволяло мое служебное положение, протест
против ареста моих совершенно невинных сотрудников штаба.
Я заявил, что этот арест, кроме всего прочего, парализует работу важных
отделов главного командования в самый критический момент войны. Совершенно
не имеющие опыта в штабной работе молодые офицеры должны были, быстро
заменив старых офицеров, разрабатывать наитруднейшие решения и сложнейшие
приказы, какие вообще когда-либо отдавались германским войскам. Я потребовал
проведения должного расследования моей деятельности, и оно было назначено.
Продолжительные допросы, проводившиеся уже известными господами
Кальтенбруннером и Мюллером, отнимали в эти роковые для нашей страны дни
много времени, энергии и нервов, тогда как на Восточном фронте шли
смертельные бои за территорию родины и за жизнь ее граждан. Допрос,
проводившийся Кальтенбруннером, закончился тем, что спустя несколько недель
Кнезебек и Кристен были освобождены из заключения. Бонин остался под
арестом. Однако было запрещено использовать их на работе в генеральном
штабе, и они уехали на фронт командирами полков. На третий день боевой
деятельности на фронте погиб на своем командном пункте храбрый, умный и
всеми любимый Кнезебек. До этого он не раз пытался заступиться за своего
друга и начальника Бенина. Кристен остался, к счастью, в живых. Бенина же
без всяких оснований таскали из одного концентрационного лагеря в другой до
тех пор, пока он, наконец, во время \547\ общей катастрофы рейха не сменил
гитлеровскую тюрьму на американскую. В заключении мы снова встретились.
Итак, в то время, когда гнев и страдания, причиненные мне позором 19
января, терзали мою душу и я бесцельно проводил время на допросах у
Кальтенбруннера и Мюллера, сражение на востоке продолжалось с неутомимым
ожесточением. В Венгрии русские быстро сосредоточили моторизованные и
бронетанковые силы для контрудара по нашим частям, проводившим наступление с
целью прорыва блокады Будапешта. "Такими силами немцам ничего не удастся
сделать. Они натолкнутся на крупные силы всех родов войск, на стену пехоты",
- так заявляли русские в своих радиопередачах. Следовательно, мы должны были
рассчитывать на сильное сопротивление. Севернее Карпат русские продолжали
наступать в направлении на Бреслау (Бреславль) и на Верхнесилезский
промышленный район. Слабость нашей обороны позволяла здесь развиваться
событиям очень быстро. Далее на север противник наступал в направлении
Калиша, Познани, Бромберга (Быдгощ). Город Литцманштадт (Лодзь) перешел в
руки русских. Они почти не встречали здесь сопротивления. Только "блуждающие
котлы" 24-го танкового корпуса и танкового корпуса "Великая Германия" вели,
продвигаясь на запад, ожесточенные бои, подбирая на своем славном пути
многочисленные мелкие части и подразделения. Генералы Неринг и фон Заукен
добились в эти дни крупнейших военных достижений, достойных того, чтобы их
особо описал новый Ксенофон.
'Из района Милау (Млава), Зольдау (Дзялдово) русские начали наступление
в направлении на Дейч-Эйлау (Илава). Южнее этого города они. нанесли удар по
Торну (Торунь) и Грауденцу (Грудзендз). К северо-востоку от этой линии
противник продвигался к Нейденбургу (Ниборк) и Вилленбергу (Вельбарк). Южнее
Мемеля (Клайпеда) назревал новый кризис. Перед \548\ участком фронта группы
армий "Север", в Прибалтике, русские совершали какие-то передвижения, цель
которых была непонятна. Ясно было одно, что наши силы в Прибалтике не могли
быть использованы для отражения удара, что сковывание сил противника там не
могло уравновесить наши потери на главных фронтах. Не проходило ни одного
доклада, на котором бы я не убеждал Гитлера разрешить, наконец, срочную
эвакуацию группы армий "Север", но, к сожалению, все было безрезультатно.
20 января противник вступил на территорию Германии. Встал вопрос о
жизни или смерти нашей страны. Ранним утром я узнал, что русские достигли
имперской границы восточнее Хоэнзальца (Иновроцлав). Моя жена за полчаса до
разрыва первых снарядов в Дейпенгофе (округ Варта) покинула этот город. Она
должна была оставаться там до этого времени, чтобы не дать повода населению
к бегству из города. Она находилась под наблюдением трусливых партийных
органов. Все, что уцелело от моего дома после бомбардировки в Берлине в
сентябре 1943 г., было брошено. Мы стали изгнанниками, как и миллионы других
немцев, и мы гордимся тем, что разделили их судьбу. Мы сумеем ее перенести.
При прощании с Дейпенгофом вокруг автомашины собралось много служащих
имения: все плакали, и многие желали уехать вместе с женой, которая снискала
уважение у населения. Ей тоже тяжело было расставаться! 21 января она
прибыла в Цоссен. Так как она не могла найти себе подходящей квартиры, то
стала жить у меня, разделяя с этого дня вместе со мной мой тяжкий жребий и
являясь моей поддержкой и опорой.
20 января западнее Будапешта бои продолжались на прежних рубежах.
Вереш, начальник генерального штаба Венгрии, находился у русских. В Силезии
противник перешел границу и начал быстро продвигаться к Бреслау (Бреславль).
В направлении Познани, как уже указывалось, русские тоже перешли границу.
Севернее \549\ Вислы крупные силы противника наносили удары по нашим войскам
на рубеже Торн (Торунь), Грауденц (Грудзендз). За первым эшелоном войск
противника на направлении главного удара шли крупные резервы, как это было у
нас во время кампании во Франции в 1940 г.; с тех пор мы уже никогда не
располагали такими резервами. Южнее Мемеля (Клайпеда) противник подходил к
рубежу Велау (Знаменск), Лабиау (Полесск), продвигаясь в общем направлении
на Кенигсберг (Калининград). Группа армий "Центр" подвергалась опасности
быть охваченной двойными гигантскими клещами: с одной стороны противник
продвигался в направлении Кенигсберга (Калининграда) с юга, с другой,
наступая вдоль р. Неман, он приближался к столице Восточной Пруссии с
востока. На Нареве, на участке фронта 4-й армии, русские в ожидании верного
успеха отказались от прорывов.
21 января характеризовалось охватывающим маневром в направлении
Верхнесилезского промышленного района, наступлением на рубеж Намеслау,
Ноймиттельвальде, боями за Петроков, наступлением в направлении Гнезен
(Гнезно), Познань и Бромберг (Быдгощ), Торн (Торунь), наступлением частью
сил на Шнейдемюль (Пила), Ризенбург (Прабуты) и Алленштайн (Ольштын). Гитлер
вторично отклонил настойчивые просьбы Рейнгардта об отводе 4-й армии с
наревской дуги. Рейнгардт по совершенно понятной причине выходил из себя; в
таком же настроении был и командующий 4-й армией генерал Госбах. Последний
перед лицом надвигающегося охвата принял 22 января отчаянное решение. Он
приказал своей армии повернуть назад и наступать в западном направлении,
чтобы пробиться в Западную Пруссию и выйти на Вислу. Там он хотел
соединиться с 2-й армией генерал-полковника Вейсса.
О своем решении Госбах прислал донесение в группу армий только 23
января, т. е. уже начав выполнять принятое решение. Главное командование
сухопутных войск \550\ и Гитлер об этом вообще ничего не знали. Нам это
стало известно, когда без боя была сдана крепость Летцен (Лучаны), самая
сильная цитадель Восточной Пруссии. Неудивительно, что чудовищное сообщение
о потере сильно оснащенной техникой и людьми крепости, сооруженной с учетом
последних инженерных достижений, было подобно разрыву бомбы, и Гитлер вышел
из себя. Это произошло 24 января. Так как русские одновременно прорвались
севернее Мазурского канала и стали мешать отступательному маневру Госбаха,
поставив под угрозу его северный фланг, движение армии проходило
беспорядочно. 26 января Гитлер узнал, что на участке фронта группы армий
"Центр" произошла "история" без его разрешения, хуже того, он даже ничего не
знал о ней. Гитлер решил, что его обманули. С невероятной яростью он
набросился на Рейнгардта и Госбаха: "Они оба заодно с Зейдлитцем! Это
предательство! Их следует предать суду военного трибунала! Немедленно
сместить обоих с должности вместе с их штабами, ибо они-то об этом знали и
ни один не прислал донесения!" Я пытался успокоить возбужденного и
совершенно потерявшего самообладание человека: "За генерал-полковника
Рейнгардта я ручаюсь. Он сам лично неоднократно сообщал вам о положении его
группы армий. Что касается Госбаха, то я тоже считаю немыслимым, чтобы он
поддерживал связь с противником. Это исключено". Но в этот вечер каждое
слова оправдания или объяснения только подливало масла в огонь. Буря утихла
только тогда, когда Гитлер с Бургдорфом назначили новых командующих. Группу
армий принял генерал-полковник Рендулич, недавно заменивший в Прибалтике
Шернера, австриец, умный и начитанный, находчивый в обращении с Гитлером.
Гитлер оказывал ему такое большое доверие, что возложил на него безнадежную
задачу обороны Восточной Пруссии. Преемником Госбаха стал генерал Фридрих
Вильгельм Мюллер, опытный фронтовик, но никогда не командовавший таким
крупным объединением.
Сам Рейнгардт 25 января был тяжело ранен в \551\ голову. 29 января мы
снова встретились и обсудили некоторые события. Тогда я не имел еще ясного
представления о тактике Госбаха.
В то время как в Восточной Пруссии происходили грозные события,
совершенно расстроившие там шаткую систему обороны и еще больше усилившие
уже и без того ставшее безграничным недоверие Гитлера к генералитету, на
других участках Восточного фронта тоже продолжались тяжелые отступательные
бои.
Под Будапештом немецким войскам, правда, удалось снова захватить
Штульвейсенбург (Секешфехервар), но мы знали, что у нас не хватит сил для
достижения решительного успеха, к сожалению, и русские тоже знали об этом. В
Верхней Силезии противник наступал на Тарновец. Он продвигался к рубежу
Козель (Кожле), Оппельн (Ополе), Бриг (Бжег) с целью нарушить коммуникации,
ведущие к этому промышленному району, и захватить переправы через р. Одер.
Крупные силы противника продвигались по направлению к Бреслау (Бреславль) и
к Одеру на участке между этим городом и Глогау (Глогув). На познаньском
направлении противник достиг дальнейших успехов, в Восточной Пруссии
продолжалась охватывающая операция с целью изоляции этой провинции. Русские
направляли главный удар на Дейч-Эйлау (Илава), Алленштайн (Ольштын) и далее
на Кенигсберг (Калининград). В Прибалтике пока было спокойно.
23 января начались бои под Прайскретшамом (Пысковице) и Гросштрелитцем
(Стшельце). Противник явно намеревался форсировать Одер между городами
Оппельн (Ополе) И Олау (Олава). Русские начали атаковывать Остров, Кротошин,
их танки появились под Равичем. Противник овладел районом Гнезен (Гнезно),
Познань, Накель (Накло). Велись бои за Познань. В Восточной Пруссии русские
продолжали продвигаться в направлении Бартенштейн (Бартошице). Рейнгардт
приказал укрыть в безопасное место саркофаги Гинденбурга и его супруги и
взорвать Танненбергский памятник. \552\
В Прибалтике русские начали наступление на Либаву (Лиепая).
В этот же день, 23 января, мне представился новый связной от
министерства иностранных дел, посланник доктор Пауль Барандон. Его
предшественник, несмотря на мои неоднократные требования, так ни разу и не
появлялся у меня с момента моего вступления в должность, т. е. с июля 1944
г. Он, очевидно, считал, что министерство иностранных дел не нуждается в
том, чтобы его ориентировали в обстановке на фронтах. Господин доктор
Барандон получил от меня неприкрашенную информацию и оценку тяжелого
положения на фронтах. Мы совместно обсудили вопросы, касавшиеся возможностей
оказания помощи со стороны министерства иностранных дел, время для которой,
по нашему общему мнению, уже наступило. Мы хотели добиться, чтобы
дипломатические отношения с теми немногими государствами, с которыми они
поддерживались нашим министерством иностранных дел, были использованы для
заключения хотя бы одностороннего перемирия. Мы надеялись на то, что
западные противники, вероятно, поймут опасность, которая связана с быстрым
продвижением русских к границам Германии, с их возможным продвижением через
ее территорию, и склонятся к заключению перемирия или хотя бы к безмолвному
соглашению, которое позволило бы ценой уступки западных районов использовать
все остатки наших сил для обороны на Восточном фронте. Разумеется, это была
весьма слабая надежда. Но ведь утопающий хватается за соломинку. Мы хотели
все-таки попытаться предотвратить ненужное кровопролитие, спасти Германию, а
также всю Западную Европу от того, что их ожидало в случае неудачи нашей
попытки.
Итак, мы договорились, что господин доктор Барандон добьется, чтобы
министр иностранных дел фон Риббентроп принял меня для конфиденциальной
беседы. Я хотел обрисовать этому первому политическому советнику фюрера наше
положение так же откровенно \553\ и ясно, как я это сделал в беседе с
Барандоном, чтобы потом вместе с ним договориться с Гитлером об
использовании всех наших дипломатических средств, которыми еще располагал
искусственно изолированный рейх. То, что эти средства отнюдь не были
многочисленными и эффективными, нам было известно, но это, по нашему
убеждению, не снимало с нас обязанностей испробовать все, что могло привести
к окончанию войны. Доктор Барандон тотчас же направился к господину фон
Риббентропу и договорился с ним о дне встречи. Беседа была назначена на 25
января.
Катастрофа на фронтах надвигалась с быстротой лавины. В Венгрии были
заметны приготовления к контрнаступлению русских в районе нашего прорыва. В
Силезии противник продвинулся до Глейвитца (Гливице). Между Козелем (Кожле)
и Бригом (Бжег), а также между Дюхеррнфуртом (Бжег-Дольны) и Глогау (Глогув)
он явно готовился к форсированию Одера. По Бреслау (Бреславль) наносились
фронтальные удары, но крепость пока держалась, так же как Глогау (Глогув) и
Познань. В Восточной Пруссии русские стремились осуществить прорыв к
Эльбингу (Эльблонг).
25 января приготовления русских к контрнаступлению южнее озера Веленце
стали еще более очевидными. Явно были заметны приготовления противника также
и к наступлению на рубеже Лева, Иполызак, Блауенштейн перед фронтом 8-й
армии генерала Крейзинга, ведшего бои севернее Дуная. В Верхней Силезии
продолжались приготовления к наступлению на промышленный район. Противник
развертывал свои войска на восточном берегу Одера.
После окружения Познани русские, не задерживаясь у этой крепости,
начали наступать на дугу Одер, Варта, защищенную Зененскими укреплениями;
эти укрепления весьма тщательно сооружались еще в мирное время, но теперь
они представляли собой всего лишь скелет укрепленного района, так как были
сильно ослаблены в техническом отношении в пользу \554\ Атлантического вала.
На участке Шнейдемюль (Пила), Бромберг (Быдгощ) русские сосредоточивали
крупные силы, чтобы, продвинувшись западнее Вислы в северном направлении,
атаковать с тыла наши оборонительные позиции, расположенные вдоль реки.
Для предотвращения этой угрозы я предложил Гитлеру создать новую группу
армий в районе между бывшей группой армий "А", которая с 25 января стала
называться "Центром", и бывшей группой армий "Центр", которая называлась
теперь "Севером". Эта группа армий в этом районе должна была заново
организовать оборону и приостановить наступление противника. Чтобы выбрать
командующего и штаб для этой группы армий, которая будет действовать на
весьма опасном участке фронта, я связался с генерал-полковником Иодлем из
штаба оперативного руководства вооруженными силами. Я предложил ему выбрать
один из штабов групп армий, находившихся на Балканах, а именно - штаб
фельдмаршала барона фон Вейхса. Я хорошо знал генерала фон Вейхса и особенно
высоко ценил его характер и военные способности. Он был умным, честным и
храбрым солдатом, т. е. по своим данным больше других был способен спасти
тяжелое положение, если это еще было вообще возможно. Иодль обещал
поддержать меня во время доклада Гитлеру. Казалось, что мне удастся
осуществить свой план. Когда же 24 января я внес на рассмотрение Гитлера
свое предложение, последний ответил: "Фельдмаршал фон Вейхс производит на
меня впечатление усталого человека. Я не верю, что он может справиться с
этой задачей". Упорно защищая свое предложение, я сказал, что Иодль тоже
придерживается моего мнения. Но тут меня постигло большое разочарование, так
как Иодль, к сожалению, неудачно упомянул о глубокой религиозности
фельдмаршала, а это явилось причиной того, что Гитлер бесцеремонно отклонил
мое предложение и вместо Вейхса назначил Гиммлера. Эта явная ошибка фюрера
привела меня в ужас. Я использовал все свое \555 - Схема 34\ \556\
красноречие, чтобы оградить злосчастный Восточный фронт от этой бессмыслицы.
Но все было напрасно. Гитлер утверждал, что Гиммлер очень хорошо справился
со своей задачей на Верхнем Рейне. Имея под рукой армию резерва, он быстро
сможет ее использовать. Поэтому он лучше всех обеспечит новый фронт как
солдатами, так и техникой. Попытка хотя бы передать хорошо сработавшийся
штаб Вейхса рейхсфюреру СС тоже провалилась. Гитлер приказал, чтобы Гиммлер
сам подбирал себе штаб. Начальником штаба он назначил бравого бригаденфюрера
СС Ламмердинга, который до этого времени командовал танковой дивизией СС.
Этот человек не имел никакого представления о тяжести штабной работы в
формируемой группе армий. Та скромная поддержка, которую я смог оказать
этому новому штабу, прикомандировав к нему офицеров генерального штаба, не
могла полностью компенсировать крупных недостатков в работе как
командующего, так и его начальника штаба. Гиммлер собрал вокруг себя ряд
офицеров СС, большинство из которых не было подготовлено к выполнению своей
задачи. Только после весьма горьких и пагубных для общего дела уроков
честолюбивый Гиммлер стал более сговорчивым.
25 января я встретился с министром иностранных дел империи в его новом
роскошном кабинете на Вильгельмштрассе. Здесь господин фон Риббентроп узнал
горькую правду. Он, видимо, не считал обстановку настолько серьезной и,
когда я подробно ему обо всем рассказал, был сильно потрясен и спросил у
меня, соответствует ли истине все то, что я ему сообщил. "Генеральный штаб
начинает, кажется, нервничать", - сказал он. Да, действительно, нужно было
иметь сверхчеловеческие нервы, чтобы сохранять при таких напряженных усилиях
спокойствие и рассудок! Сделав обстоятельное сообщение об обстановке на
фронтах, я спросил у "руководителя Германии по внешнеполитическим вопросам",
готов ли он пойти вместе со мной к Гитлеру, чтобы предложить ему действовать
в направлении \557\ заключения хотя бы одностороннего перемирия. По моему
мнению, речь должна идти в первую очередь о западных державах. Господин фон
Риббентроп ответил буквально следующее: "Нет, этого я сделать не могу. Я
являюсь верным последователем фюрера. Я знаю совершенно точно, что фюрер не
захочет вести никаких дипломатических переговоров с противником, и поэтому
не могу доложить ему о вашем предложении".
Я спросил его: "Что вы скажете, если русские через три-четыре недели
будут стоять под Берлином?" Не скрывая своего ужаса, господин фон Риббентроп
воскликнул: "Вы считаете это возможным?" Когда я заверил его, что это не
только возможно, но при нашем теперешнем положении совершенно очевидно, он
на некоторое время потерял присутствие духа. Я снова поставил перед фон
Риббентропом вопрос, пойдет ли он со мной к Гитлеру или нет, но министр не
смог дать положительного ответа. Единственными словами, которые он произнес
при прощании со мной, были: "Все остается между нами, не правда ли?" Я дал
обещание.
Вечером я пришел к Гитлеру докладывать "обстановку". Он был очень
возбужден. Я, видимо, немного опоздал, потому что при входе в зал услышал
его громкий возбужденный голос. Он требовал неукоснительного выполнения
своего "основополагающего приказа э1", согласно которому никто из работающих
с ним не имеет права делать какие-либо сообщения посторонним лицам, если это
непосредственно не связано со служебной деятельностью данных лиц. Увидев
меня, Гитлер повысил голос: "Таким образом, если начальник генерального
штаба посещает министра иностранных дел рейха и информирует его об
обстановке на Восточном фронте, доказывая необходимость заключения перемирия
с западными державами, он совершает тем самым государственное преступление!"
Теперь я узнал, что господин фон Риббентроп не молчал. Тем лучше! Теперь
Гитлер, по крайней мере, был в курсе дела. Но он отказался от всякого
делового обсуждения \558\ моего предложения. Гитлер продолжал бесноваться
еще некоторое время, пока не заметил, что все это не производит на меня
никакого впечатления. Только находясь в заключении, я узнал из достоверного
источника, что министр иностранных дел рейха в тот же день послал докладную
записку Гитлеру о нашей беседе. Правда, моя фамилия в ней не была названа,
но все было ясно и без этого.
Попытка начать при содействии министерства иностранных дел хотя бы
односторонние переговоры о заключении перемирия провалилась. Конечно, мне
могут возразить, что вряд ли удалось бы в то время склонить западные державы
к ведению таких переговоров, так как они взяли на себя официальные
обязательства перед русскими вести по германскому вопросу только совместные
переговоры. Но, несмотря на все это, я все же считал, что не следует
отказываться от попытки побудить Гитлера совершить этот шаг. Хотя господин
фон Риббентроп и отклонил мое предложение, я решил не сдаваться и
попробовать выполнить свой план, идя другим путем. С этой целью я посетил в
первую неделю февраля одного из виднейших деятелей рейха в надежде найти
взаимопонимание и поддержку. Но на мое предложение этот человек буквально
повторил ответ министра иностранных дел. О третьей попытке, предпринятой
мною в этом же направлении в марте, я буду говорить ниже.
К 27 января наступление русских достигло невиданных темпов. Все быстрее
когда я был на докладах у Гитлера, он находился исключительно под
впечатлением варшавских событий и требовал наказания работников генерального
штаба за их мнимую беспомощность.
18 января немецкие войска снова начали наступление в Венгрии между
озером Балатон и лесным горным массивом западнее Будапешта - Баконским лесом
с целью прорыва блокады Будапешта. В начале наступления они имели некоторый
успех, выйдя к Дунаю. Но в этот же день русские ворвались в истерзанный
город, судьба которого была теперь решена. Если бы войска, действовавшие в
Венгрии, направили на борьбу с противником в Польше или в Восточной Пруссии,
они \545\ принесли бы гораздо больше пользы. Но это противоречило планам
Гитлера. В Польше русские вели бои в районе Ченстохов, Радомско, Петроков,
Литцманштадт (Лодзь) и Кутно. Слабые силы противника двигались к нашему
предмостному укреплению на Висле. Севернее Вислы противник наступал на
Леслау (Влоцлавск), Зольдау (Дзялдово) и продвигался в направлении
Ортельсбурга (Щитно), Нейденбурга (Ниборк). На наревском участке фронта
увеличилось количество признаков, указывающих на то, что здесь должно.
вскоре начаться крупное наступление противника. Гитлер, как всегда, не
разрешил отступать войскам этого изолированного участка фронта, хотя
севернее противник уже овладел районом западнее Лазденен (Краснознаменск) и
продвинулся до р. Инстер.
Обсуждение обстановки этого дня свелось к разбору варшавской проблемы,
ставшей основным звеном событий. Во время доклада, который я делал во второй
половине дня, - Гитлер приказал, чтобы офицеры генерального штаба,
отвечающие за составление донесений и приказов, касающихся этого участка
фронта, были готовы к допросу. Я заявил, что за события вчерашнего дня несу
ответственность только один я и что поэтому арестовывать и допрашивать нужно
меня, а не моих подчиненных. Фюрер ответил: "Нет. Я хочу покарать не вас, а
генеральный штаб. Я терпеть не могу, когда группа интеллигентов осмеливается
внушать свои взгляды своим начальникам. Это является системой в работе
генерального штаба, и я хочу покончить с ней!" По этому вопросу мы имели
бурную продолжительную беседу; каждый открыто выражал свое мнение, ибо она
велась с глазу на глаз. Беседа прошла безуспешно.
Ночью, на "вечерний доклад", я послал генерала Венка, дав ему поручение
обратить внимание Гитлера на ту несправедливость, которую фюрер намеревался
совершить, и доложить ему, что я готов к тому, чтобы меня арестовали, но
только чтобы Гитлер не трогал моих подчиненных. Венк выполнил это поручение.
Но \546\ в ту же ночь были арестованы полковник фон Бонин и подполковники
фон дем Кнезебек и фон Кристен. Генерал Мейзель из управления личного
состава сухопутных войск выполнял свои обязанности под охраной автоматчиков.
Об этом мне ничего не сообщили, и я, к сожалению, не мог вмешаться. На
следующее утро меня поставили уже перед свершившимся фактом. Я попросил
Гитлера принять меня с конфиденциальным докладом. На приеме я заявил ему в
самой резкой форме, насколько это позволяло мое служебное положение, протест
против ареста моих совершенно невинных сотрудников штаба.
Я заявил, что этот арест, кроме всего прочего, парализует работу важных
отделов главного командования в самый критический момент войны. Совершенно
не имеющие опыта в штабной работе молодые офицеры должны были, быстро
заменив старых офицеров, разрабатывать наитруднейшие решения и сложнейшие
приказы, какие вообще когда-либо отдавались германским войскам. Я потребовал
проведения должного расследования моей деятельности, и оно было назначено.
Продолжительные допросы, проводившиеся уже известными господами
Кальтенбруннером и Мюллером, отнимали в эти роковые для нашей страны дни
много времени, энергии и нервов, тогда как на Восточном фронте шли
смертельные бои за территорию родины и за жизнь ее граждан. Допрос,
проводившийся Кальтенбруннером, закончился тем, что спустя несколько недель
Кнезебек и Кристен были освобождены из заключения. Бонин остался под
арестом. Однако было запрещено использовать их на работе в генеральном
штабе, и они уехали на фронт командирами полков. На третий день боевой
деятельности на фронте погиб на своем командном пункте храбрый, умный и
всеми любимый Кнезебек. До этого он не раз пытался заступиться за своего
друга и начальника Бенина. Кристен остался, к счастью, в живых. Бенина же
без всяких оснований таскали из одного концентрационного лагеря в другой до
тех пор, пока он, наконец, во время \547\ общей катастрофы рейха не сменил
гитлеровскую тюрьму на американскую. В заключении мы снова встретились.
Итак, в то время, когда гнев и страдания, причиненные мне позором 19
января, терзали мою душу и я бесцельно проводил время на допросах у
Кальтенбруннера и Мюллера, сражение на востоке продолжалось с неутомимым
ожесточением. В Венгрии русские быстро сосредоточили моторизованные и
бронетанковые силы для контрудара по нашим частям, проводившим наступление с
целью прорыва блокады Будапешта. "Такими силами немцам ничего не удастся
сделать. Они натолкнутся на крупные силы всех родов войск, на стену пехоты",
- так заявляли русские в своих радиопередачах. Следовательно, мы должны были
рассчитывать на сильное сопротивление. Севернее Карпат русские продолжали
наступать в направлении на Бреслау (Бреславль) и на Верхнесилезский
промышленный район. Слабость нашей обороны позволяла здесь развиваться
событиям очень быстро. Далее на север противник наступал в направлении
Калиша, Познани, Бромберга (Быдгощ). Город Литцманштадт (Лодзь) перешел в
руки русских. Они почти не встречали здесь сопротивления. Только "блуждающие
котлы" 24-го танкового корпуса и танкового корпуса "Великая Германия" вели,
продвигаясь на запад, ожесточенные бои, подбирая на своем славном пути
многочисленные мелкие части и подразделения. Генералы Неринг и фон Заукен
добились в эти дни крупнейших военных достижений, достойных того, чтобы их
особо описал новый Ксенофон.
'Из района Милау (Млава), Зольдау (Дзялдово) русские начали наступление
в направлении на Дейч-Эйлау (Илава). Южнее этого города они. нанесли удар по
Торну (Торунь) и Грауденцу (Грудзендз). К северо-востоку от этой линии
противник продвигался к Нейденбургу (Ниборк) и Вилленбергу (Вельбарк). Южнее
Мемеля (Клайпеда) назревал новый кризис. Перед \548\ участком фронта группы
армий "Север", в Прибалтике, русские совершали какие-то передвижения, цель
которых была непонятна. Ясно было одно, что наши силы в Прибалтике не могли
быть использованы для отражения удара, что сковывание сил противника там не
могло уравновесить наши потери на главных фронтах. Не проходило ни одного
доклада, на котором бы я не убеждал Гитлера разрешить, наконец, срочную
эвакуацию группы армий "Север", но, к сожалению, все было безрезультатно.
20 января противник вступил на территорию Германии. Встал вопрос о
жизни или смерти нашей страны. Ранним утром я узнал, что русские достигли
имперской границы восточнее Хоэнзальца (Иновроцлав). Моя жена за полчаса до
разрыва первых снарядов в Дейпенгофе (округ Варта) покинула этот город. Она
должна была оставаться там до этого времени, чтобы не дать повода населению
к бегству из города. Она находилась под наблюдением трусливых партийных
органов. Все, что уцелело от моего дома после бомбардировки в Берлине в
сентябре 1943 г., было брошено. Мы стали изгнанниками, как и миллионы других
немцев, и мы гордимся тем, что разделили их судьбу. Мы сумеем ее перенести.
При прощании с Дейпенгофом вокруг автомашины собралось много служащих
имения: все плакали, и многие желали уехать вместе с женой, которая снискала
уважение у населения. Ей тоже тяжело было расставаться! 21 января она
прибыла в Цоссен. Так как она не могла найти себе подходящей квартиры, то
стала жить у меня, разделяя с этого дня вместе со мной мой тяжкий жребий и
являясь моей поддержкой и опорой.
20 января западнее Будапешта бои продолжались на прежних рубежах.
Вереш, начальник генерального штаба Венгрии, находился у русских. В Силезии
противник перешел границу и начал быстро продвигаться к Бреслау (Бреславль).
В направлении Познани, как уже указывалось, русские тоже перешли границу.
Севернее \549\ Вислы крупные силы противника наносили удары по нашим войскам
на рубеже Торн (Торунь), Грауденц (Грудзендз). За первым эшелоном войск
противника на направлении главного удара шли крупные резервы, как это было у
нас во время кампании во Франции в 1940 г.; с тех пор мы уже никогда не
располагали такими резервами. Южнее Мемеля (Клайпеда) противник подходил к
рубежу Велау (Знаменск), Лабиау (Полесск), продвигаясь в общем направлении
на Кенигсберг (Калининград). Группа армий "Центр" подвергалась опасности
быть охваченной двойными гигантскими клещами: с одной стороны противник
продвигался в направлении Кенигсберга (Калининграда) с юга, с другой,
наступая вдоль р. Неман, он приближался к столице Восточной Пруссии с
востока. На Нареве, на участке фронта 4-й армии, русские в ожидании верного
успеха отказались от прорывов.
21 января характеризовалось охватывающим маневром в направлении
Верхнесилезского промышленного района, наступлением на рубеж Намеслау,
Ноймиттельвальде, боями за Петроков, наступлением в направлении Гнезен
(Гнезно), Познань и Бромберг (Быдгощ), Торн (Торунь), наступлением частью
сил на Шнейдемюль (Пила), Ризенбург (Прабуты) и Алленштайн (Ольштын). Гитлер
вторично отклонил настойчивые просьбы Рейнгардта об отводе 4-й армии с
наревской дуги. Рейнгардт по совершенно понятной причине выходил из себя; в
таком же настроении был и командующий 4-й армией генерал Госбах. Последний
перед лицом надвигающегося охвата принял 22 января отчаянное решение. Он
приказал своей армии повернуть назад и наступать в западном направлении,
чтобы пробиться в Западную Пруссию и выйти на Вислу. Там он хотел
соединиться с 2-й армией генерал-полковника Вейсса.
О своем решении Госбах прислал донесение в группу армий только 23
января, т. е. уже начав выполнять принятое решение. Главное командование
сухопутных войск \550\ и Гитлер об этом вообще ничего не знали. Нам это
стало известно, когда без боя была сдана крепость Летцен (Лучаны), самая
сильная цитадель Восточной Пруссии. Неудивительно, что чудовищное сообщение
о потере сильно оснащенной техникой и людьми крепости, сооруженной с учетом
последних инженерных достижений, было подобно разрыву бомбы, и Гитлер вышел
из себя. Это произошло 24 января. Так как русские одновременно прорвались
севернее Мазурского канала и стали мешать отступательному маневру Госбаха,
поставив под угрозу его северный фланг, движение армии проходило
беспорядочно. 26 января Гитлер узнал, что на участке фронта группы армий
"Центр" произошла "история" без его разрешения, хуже того, он даже ничего не
знал о ней. Гитлер решил, что его обманули. С невероятной яростью он
набросился на Рейнгардта и Госбаха: "Они оба заодно с Зейдлитцем! Это
предательство! Их следует предать суду военного трибунала! Немедленно
сместить обоих с должности вместе с их штабами, ибо они-то об этом знали и
ни один не прислал донесения!" Я пытался успокоить возбужденного и
совершенно потерявшего самообладание человека: "За генерал-полковника
Рейнгардта я ручаюсь. Он сам лично неоднократно сообщал вам о положении его
группы армий. Что касается Госбаха, то я тоже считаю немыслимым, чтобы он
поддерживал связь с противником. Это исключено". Но в этот вечер каждое
слова оправдания или объяснения только подливало масла в огонь. Буря утихла
только тогда, когда Гитлер с Бургдорфом назначили новых командующих. Группу
армий принял генерал-полковник Рендулич, недавно заменивший в Прибалтике
Шернера, австриец, умный и начитанный, находчивый в обращении с Гитлером.
Гитлер оказывал ему такое большое доверие, что возложил на него безнадежную
задачу обороны Восточной Пруссии. Преемником Госбаха стал генерал Фридрих
Вильгельм Мюллер, опытный фронтовик, но никогда не командовавший таким
крупным объединением.
Сам Рейнгардт 25 января был тяжело ранен в \551\ голову. 29 января мы
снова встретились и обсудили некоторые события. Тогда я не имел еще ясного
представления о тактике Госбаха.
В то время как в Восточной Пруссии происходили грозные события,
совершенно расстроившие там шаткую систему обороны и еще больше усилившие
уже и без того ставшее безграничным недоверие Гитлера к генералитету, на
других участках Восточного фронта тоже продолжались тяжелые отступательные
бои.
Под Будапештом немецким войскам, правда, удалось снова захватить
Штульвейсенбург (Секешфехервар), но мы знали, что у нас не хватит сил для
достижения решительного успеха, к сожалению, и русские тоже знали об этом. В
Верхней Силезии противник наступал на Тарновец. Он продвигался к рубежу
Козель (Кожле), Оппельн (Ополе), Бриг (Бжег) с целью нарушить коммуникации,
ведущие к этому промышленному району, и захватить переправы через р. Одер.
Крупные силы противника продвигались по направлению к Бреслау (Бреславль) и
к Одеру на участке между этим городом и Глогау (Глогув). На познаньском
направлении противник достиг дальнейших успехов, в Восточной Пруссии
продолжалась охватывающая операция с целью изоляции этой провинции. Русские
направляли главный удар на Дейч-Эйлау (Илава), Алленштайн (Ольштын) и далее
на Кенигсберг (Калининград). В Прибалтике пока было спокойно.
23 января начались бои под Прайскретшамом (Пысковице) и Гросштрелитцем
(Стшельце). Противник явно намеревался форсировать Одер между городами
Оппельн (Ополе) И Олау (Олава). Русские начали атаковывать Остров, Кротошин,
их танки появились под Равичем. Противник овладел районом Гнезен (Гнезно),
Познань, Накель (Накло). Велись бои за Познань. В Восточной Пруссии русские
продолжали продвигаться в направлении Бартенштейн (Бартошице). Рейнгардт
приказал укрыть в безопасное место саркофаги Гинденбурга и его супруги и
взорвать Танненбергский памятник. \552\
В Прибалтике русские начали наступление на Либаву (Лиепая).
В этот же день, 23 января, мне представился новый связной от
министерства иностранных дел, посланник доктор Пауль Барандон. Его
предшественник, несмотря на мои неоднократные требования, так ни разу и не
появлялся у меня с момента моего вступления в должность, т. е. с июля 1944
г. Он, очевидно, считал, что министерство иностранных дел не нуждается в
том, чтобы его ориентировали в обстановке на фронтах. Господин доктор
Барандон получил от меня неприкрашенную информацию и оценку тяжелого
положения на фронтах. Мы совместно обсудили вопросы, касавшиеся возможностей
оказания помощи со стороны министерства иностранных дел, время для которой,
по нашему общему мнению, уже наступило. Мы хотели добиться, чтобы
дипломатические отношения с теми немногими государствами, с которыми они
поддерживались нашим министерством иностранных дел, были использованы для
заключения хотя бы одностороннего перемирия. Мы надеялись на то, что
западные противники, вероятно, поймут опасность, которая связана с быстрым
продвижением русских к границам Германии, с их возможным продвижением через
ее территорию, и склонятся к заключению перемирия или хотя бы к безмолвному
соглашению, которое позволило бы ценой уступки западных районов использовать
все остатки наших сил для обороны на Восточном фронте. Разумеется, это была
весьма слабая надежда. Но ведь утопающий хватается за соломинку. Мы хотели
все-таки попытаться предотвратить ненужное кровопролитие, спасти Германию, а
также всю Западную Европу от того, что их ожидало в случае неудачи нашей
попытки.
Итак, мы договорились, что господин доктор Барандон добьется, чтобы
министр иностранных дел фон Риббентроп принял меня для конфиденциальной
беседы. Я хотел обрисовать этому первому политическому советнику фюрера наше
положение так же откровенно \553\ и ясно, как я это сделал в беседе с
Барандоном, чтобы потом вместе с ним договориться с Гитлером об
использовании всех наших дипломатических средств, которыми еще располагал
искусственно изолированный рейх. То, что эти средства отнюдь не были
многочисленными и эффективными, нам было известно, но это, по нашему
убеждению, не снимало с нас обязанностей испробовать все, что могло привести
к окончанию войны. Доктор Барандон тотчас же направился к господину фон
Риббентропу и договорился с ним о дне встречи. Беседа была назначена на 25
января.
Катастрофа на фронтах надвигалась с быстротой лавины. В Венгрии были
заметны приготовления к контрнаступлению русских в районе нашего прорыва. В
Силезии противник продвинулся до Глейвитца (Гливице). Между Козелем (Кожле)
и Бригом (Бжег), а также между Дюхеррнфуртом (Бжег-Дольны) и Глогау (Глогув)
он явно готовился к форсированию Одера. По Бреслау (Бреславль) наносились
фронтальные удары, но крепость пока держалась, так же как Глогау (Глогув) и
Познань. В Восточной Пруссии русские стремились осуществить прорыв к
Эльбингу (Эльблонг).
25 января приготовления русских к контрнаступлению южнее озера Веленце
стали еще более очевидными. Явно были заметны приготовления противника также
и к наступлению на рубеже Лева, Иполызак, Блауенштейн перед фронтом 8-й
армии генерала Крейзинга, ведшего бои севернее Дуная. В Верхней Силезии
продолжались приготовления к наступлению на промышленный район. Противник
развертывал свои войска на восточном берегу Одера.
После окружения Познани русские, не задерживаясь у этой крепости,
начали наступать на дугу Одер, Варта, защищенную Зененскими укреплениями;
эти укрепления весьма тщательно сооружались еще в мирное время, но теперь
они представляли собой всего лишь скелет укрепленного района, так как были
сильно ослаблены в техническом отношении в пользу \554\ Атлантического вала.
На участке Шнейдемюль (Пила), Бромберг (Быдгощ) русские сосредоточивали
крупные силы, чтобы, продвинувшись западнее Вислы в северном направлении,
атаковать с тыла наши оборонительные позиции, расположенные вдоль реки.
Для предотвращения этой угрозы я предложил Гитлеру создать новую группу
армий в районе между бывшей группой армий "А", которая с 25 января стала
называться "Центром", и бывшей группой армий "Центр", которая называлась
теперь "Севером". Эта группа армий в этом районе должна была заново
организовать оборону и приостановить наступление противника. Чтобы выбрать
командующего и штаб для этой группы армий, которая будет действовать на
весьма опасном участке фронта, я связался с генерал-полковником Иодлем из
штаба оперативного руководства вооруженными силами. Я предложил ему выбрать
один из штабов групп армий, находившихся на Балканах, а именно - штаб
фельдмаршала барона фон Вейхса. Я хорошо знал генерала фон Вейхса и особенно
высоко ценил его характер и военные способности. Он был умным, честным и
храбрым солдатом, т. е. по своим данным больше других был способен спасти
тяжелое положение, если это еще было вообще возможно. Иодль обещал
поддержать меня во время доклада Гитлеру. Казалось, что мне удастся
осуществить свой план. Когда же 24 января я внес на рассмотрение Гитлера
свое предложение, последний ответил: "Фельдмаршал фон Вейхс производит на
меня впечатление усталого человека. Я не верю, что он может справиться с
этой задачей". Упорно защищая свое предложение, я сказал, что Иодль тоже
придерживается моего мнения. Но тут меня постигло большое разочарование, так
как Иодль, к сожалению, неудачно упомянул о глубокой религиозности
фельдмаршала, а это явилось причиной того, что Гитлер бесцеремонно отклонил
мое предложение и вместо Вейхса назначил Гиммлера. Эта явная ошибка фюрера
привела меня в ужас. Я использовал все свое \555 - Схема 34\ \556\
красноречие, чтобы оградить злосчастный Восточный фронт от этой бессмыслицы.
Но все было напрасно. Гитлер утверждал, что Гиммлер очень хорошо справился
со своей задачей на Верхнем Рейне. Имея под рукой армию резерва, он быстро
сможет ее использовать. Поэтому он лучше всех обеспечит новый фронт как
солдатами, так и техникой. Попытка хотя бы передать хорошо сработавшийся
штаб Вейхса рейхсфюреру СС тоже провалилась. Гитлер приказал, чтобы Гиммлер
сам подбирал себе штаб. Начальником штаба он назначил бравого бригаденфюрера
СС Ламмердинга, который до этого времени командовал танковой дивизией СС.
Этот человек не имел никакого представления о тяжести штабной работы в
формируемой группе армий. Та скромная поддержка, которую я смог оказать
этому новому штабу, прикомандировав к нему офицеров генерального штаба, не
могла полностью компенсировать крупных недостатков в работе как
командующего, так и его начальника штаба. Гиммлер собрал вокруг себя ряд
офицеров СС, большинство из которых не было подготовлено к выполнению своей
задачи. Только после весьма горьких и пагубных для общего дела уроков
честолюбивый Гиммлер стал более сговорчивым.
25 января я встретился с министром иностранных дел империи в его новом
роскошном кабинете на Вильгельмштрассе. Здесь господин фон Риббентроп узнал
горькую правду. Он, видимо, не считал обстановку настолько серьезной и,
когда я подробно ему обо всем рассказал, был сильно потрясен и спросил у
меня, соответствует ли истине все то, что я ему сообщил. "Генеральный штаб
начинает, кажется, нервничать", - сказал он. Да, действительно, нужно было
иметь сверхчеловеческие нервы, чтобы сохранять при таких напряженных усилиях
спокойствие и рассудок! Сделав обстоятельное сообщение об обстановке на
фронтах, я спросил у "руководителя Германии по внешнеполитическим вопросам",
готов ли он пойти вместе со мной к Гитлеру, чтобы предложить ему действовать
в направлении \557\ заключения хотя бы одностороннего перемирия. По моему
мнению, речь должна идти в первую очередь о западных державах. Господин фон
Риббентроп ответил буквально следующее: "Нет, этого я сделать не могу. Я
являюсь верным последователем фюрера. Я знаю совершенно точно, что фюрер не
захочет вести никаких дипломатических переговоров с противником, и поэтому
не могу доложить ему о вашем предложении".
Я спросил его: "Что вы скажете, если русские через три-четыре недели
будут стоять под Берлином?" Не скрывая своего ужаса, господин фон Риббентроп
воскликнул: "Вы считаете это возможным?" Когда я заверил его, что это не
только возможно, но при нашем теперешнем положении совершенно очевидно, он
на некоторое время потерял присутствие духа. Я снова поставил перед фон
Риббентропом вопрос, пойдет ли он со мной к Гитлеру или нет, но министр не
смог дать положительного ответа. Единственными словами, которые он произнес
при прощании со мной, были: "Все остается между нами, не правда ли?" Я дал
обещание.
Вечером я пришел к Гитлеру докладывать "обстановку". Он был очень
возбужден. Я, видимо, немного опоздал, потому что при входе в зал услышал
его громкий возбужденный голос. Он требовал неукоснительного выполнения
своего "основополагающего приказа э1", согласно которому никто из работающих
с ним не имеет права делать какие-либо сообщения посторонним лицам, если это
непосредственно не связано со служебной деятельностью данных лиц. Увидев
меня, Гитлер повысил голос: "Таким образом, если начальник генерального
штаба посещает министра иностранных дел рейха и информирует его об
обстановке на Восточном фронте, доказывая необходимость заключения перемирия
с западными державами, он совершает тем самым государственное преступление!"
Теперь я узнал, что господин фон Риббентроп не молчал. Тем лучше! Теперь
Гитлер, по крайней мере, был в курсе дела. Но он отказался от всякого
делового обсуждения \558\ моего предложения. Гитлер продолжал бесноваться
еще некоторое время, пока не заметил, что все это не производит на меня
никакого впечатления. Только находясь в заключении, я узнал из достоверного
источника, что министр иностранных дел рейха в тот же день послал докладную
записку Гитлеру о нашей беседе. Правда, моя фамилия в ней не была названа,
но все было ясно и без этого.
Попытка начать при содействии министерства иностранных дел хотя бы
односторонние переговоры о заключении перемирия провалилась. Конечно, мне
могут возразить, что вряд ли удалось бы в то время склонить западные державы
к ведению таких переговоров, так как они взяли на себя официальные
обязательства перед русскими вести по германскому вопросу только совместные
переговоры. Но, несмотря на все это, я все же считал, что не следует
отказываться от попытки побудить Гитлера совершить этот шаг. Хотя господин
фон Риббентроп и отклонил мое предложение, я решил не сдаваться и
попробовать выполнить свой план, идя другим путем. С этой целью я посетил в
первую неделю февраля одного из виднейших деятелей рейха в надежде найти
взаимопонимание и поддержку. Но на мое предложение этот человек буквально
повторил ответ министра иностранных дел. О третьей попытке, предпринятой
мною в этом же направлении в марте, я буду говорить ниже.
К 27 января наступление русских достигло невиданных темпов. Все быстрее