Страница:
и занятые войсками позиции. Далее, они желали получить инструкции по
обороне, которые давали бы им право непосредственно перед началом
артиллерийской подготовки противника, отходить своими основными силами на
вторую полосу обороны, оставляя на первой \517\ лишь небольшое прикрытие.
Такой маневр сделал бы артиллерийскую подготовку ее совершенно напрасной,
свел бы на нет все продолжительные приготовления противника к развертыванию
своих сил, заставил бы его натолкнуться на хорошо подготовленный рубеж
обороны и отступить. Нет сомнения, что это требование было вполне
обоснованным. Я изучил его и доложил Гитлеру. Он вышел из себя и совершенно
отказался мириться с таким положением, когда без боя хотели оставить
территорию глубиной в 20 км. Гитлер приказал создавать главную линию
сопротивления в 2-4 км от переднего края обороны. При отдаче этого
бессмысленного приказа он полностью жил воспоминаниями о первой мировой
войне, причем никакие аргументы не могли заставить его отказаться от своего
решения. Эта ошибка очень сильно дала себя знать, когда в январе 1945 г.
русским удалось осуществить прорыв, а резервы, опять же в соответствии с
категорическим приказом Гитлера и вопреки моему совету, были подтянуты
близко к линии фронта. Передний край обороны, главная линия сопротивления и
резервы - все сразу попало под удары русских и было одновременно опрокинуто.
Гнев Гитлера обратился теперь на людей, строивших укрепления, а когда я стал
возражать ему, - также и на меня. Он приказал принести стенограмму
совещания, проведенного осенью 1944 г., на котором обсуждалось положение
главной линии сопротивления, так как теперь он начал утверждать, что всегда
стоял за расстояние в 20 км. "Какой дурак может приказать такую ерунду?" Я
обратил его внимание на то, что это он сделал сам. Принесли и стали
зачитывать стенограмму. Но после нескольких предложений он приказал
прекратить чтение. Это было ясное самоизобличение. К сожалению, пользы в нем
не было, так как прорыв фронта был свершившимся фактом.
Мы еще вернемся к тактике Гитлера при описании крупного наступления
русских. Гитлер все еще жил \518\ верой, что только он является единственным
действительно боевым солдатом в главной ставке, и поэтому считал, что
большинство его военных советников неправы, а прав только он. К тому же он
страдал манией величия, которая подогревалась хвалебными песнопениями его
"партейгеноссен", начиная от фон Риббентропа и Геринга. Все это приводило к
тому, что Гитлер считал себя полководцем и поэтому не терпел поучений: "Вам
нечего меня поучать! Я командую германскими сухопутными силами на фронтах
уже пять лет, я накопил за это время такой практический опыт, какой господам
из генерального штаба никогда не получить. Я проштудировал Клаузевица и
Мольтке и прочел планы стратегического развертывания Шлиффена. Я больше в
курсе дела, чем вы!" Это одно из многих его замечаний, которые делались по
моему адресу всякий раз, когда я стремился растолковать ему требования
современного момента.
Несмотря на то, что у нас было полно своих собственных забот, тут еще и
венгры доставляли нам заботы своей недостаточной боеспособностью и
сомнительной союзнической верностью. Я уже упоминал о позиции, занятой
регентом Хорти по отношению к Гитлеру. Пусть эта позиция с венгерской точки
зрения и была понятной, с нашей же, германской точки зрения она была
ненадежной. Регент Венгрии уповал на сотрудничество с англо-саксонскими
державами. Он хотел установить с ними связь воздушным путем. Пытался ли он
это сделать, были ли англо-американцы склонны к этому со своей стороны, -
мне неизвестно. Но я знаю. что группа высших венгерских офицеров перешла к
противнику. Так поступил 15 октября генерал Миклош, с которым я познакомился
в Берлине, как с военным атташе, и начальник венгерского генерального штаба
Вереш, который незадолго до этого, находясь у меня в Восточной Пруссии,
давал заверения в своей союзнической верности и получил от меня в подарок
автомашину. На этой автомашине, на моем собственном "мерседесе", спустя
несколько дней он и \519\ уехал к русским. На венгров нельзя было больше
полагаться. Гитлер свергнул режим Хорти и на место последнего поставил
Салаши, венгерского фашиста, бездарного и неэнергичного. Это произошло 16
октября 1944 г. Но это нисколько не улучшило положения в Венгрии; исчезали
скромные остатки обоюдного доверия и симпатии друг к другу.
В Словакии, которая вначале полностью нас поддерживала, уже давно
активно действовали партизаны. Все опаснее становилось сообщение по железным
дорогам. Пассажирские поезда останавливались, пассажиров обыскивали,
германских солдат, и особенно офицеров, убивали. Это заставляло принимать
строгие контрмеры. Ненависть и убийства царили в Словакии, что имело место
также, к сожалению, во все возрастающих масштабах и в других странах.
Крупные державы, ведущие против нас войну, призывали к партизанским
действиям, тактика которых противоречила международному праву; это вынуждало
нас к обороне, и эта оборона была Объявлена затем обвинителями и судьями в
Нюрнберге преступной, противоречащей нормам международного права, хотя
союзные державы при вступлении на территорию Германии издавали более строгие
карательные приказы, чем приказы, изданные в свое время немцами, причем
разоруженная и истощенная Германия не давала им ни одного повода к
применению этих приказов.
Чтобы нарисовать более полную картину, следует коснуться немного
Италии. 4 июня 1944 г. союзные войска вошли в Рим. Группа армий "Юг" под
командованием фельдмаршала Кессельринга обороняла Апеннины севернее Рима,
ведя упорные бои с превосходящими силами противника. Этот участок фронта
связывал более двадцати дивизий. Верные Муссолини итальянцы не могли из-за
их слабой боеспособности считаться надежной силой, а поэтому использовались
только для несения службы в Ривьере. В основном же в тылу германского фронта
велась ожесточенная партизанская \520\ война со всей итальянской
жестокостью. Она вынуждала нас к принятию жестких контрмер, так как мы не
могли оставить на произвол судьбы снабжение этой группы армий и должны были
поддерживать связь с ней. Военные трибуналы держав-победительниц, осуждая
эти факты после заключения перемирия, руководствовались отнюдь не чувством
справедливости, а исключительно собственными интересами.
Наступление в Арденнах
В начале декабря Гитлер перевел свою главную ставку из Восточной
Пруссии в Цигенберг под Гиссеном, чтобы быть поближе к Западному фронту, на
котором должно было начаться последнее решительное наступление немцев,
Все силы германских сухопутных войск, которые удалось сколотить за
последние месяцы, должны были наступать из района гор Эйфель к р. Маас,
прорвать относительно слабый фронт союзных держав южнее Люттиха и затем,
форсировав реку в направлении Брюсселя и Антверпена, завершить этот
стратегический прорыв окружением противника севернее участка прорыва. В
случае удачи этого наступления Гитлер ожидал значительного ослабления
западных держав, что предоставило бы ему время для переброски крупных сил на
Восточный фронт с целью отражения ожидаемого зимнего наступления русских. Он
рассчитывал таким образом выиграть время, чтобы разрушить надежды его
противников на полную победу, заставить их отказаться от требований
безоговорочной капитуляции и склонить к заключению согласованного мира.
Неблагоприятная погода и задержки с подготовкой новых формирований
вынудили его вторично перенести удар, запланированный вначале на середину
ноября, на этот раз на 16 декабря. Наконец-то, наступление было начато.
\521\
Наступательная группировка состояла из двух танковых армий; 5-й
танковой армии под командованием генерала фон Мантейфеля и 6-й танковой
армии под командованием обергруппенфюрера СС Зеппа Дитриха. Главный удар
наносился на правом фланге 6-й танковой армией, укомплектованной хорошо
оснащенными соединениями войск СС. В центре наступала 5-я танковая армия.
Обеспечение левого фланга наступающей группировки возлагалось на 7-ю армию
генерала Брандербергера, однако для выполнения такой трудной задачи эта
армия была недостаточно подвижной.
Командующий войсками на западе фельдмаршал фон Рундштедт и командующий
группой армий "Б" фельдмаршал Модель считали более целесообразным поставить
наступающим войскам ограниченную задачу, так как, по их мнению, силы были
недостаточны для осуществления крупной операции, задуманной Гитлером. Они
хотели разгромить силы противника, находящиеся восточное р. Маас, между
Аахеном и Люттихом, и этим ограничиться. Однако Гитлер отклонил их
контрпредложения и настоял на своем далеко идущем плане.
Итак, 16 декабря началось наступление, 5-я танковая армия глубоко
вклинилась в оборону противника. Передовые танковые соединения сухопутных
войск - 116-я и 2-я танковые дивизии - вышли непосредственно к р. Маас.
Отдельные подразделения 2-й танковой дивизии даже достигли р. Рейн. 6-я
танковая армия не имела такого успеха. Скопления войск на узких обледенелых
горных дорогах, задержки с вводом в бой второго эшелона на участке 5-й
танковой армии, недостаточно быстрое использование первоначального успеха -
все это привело к тому, что армия потеряла темп наступления - самое
необходимое условие для проведения каждой крупной операции. К тому же и 7-я
армия натолкнулась на трудности, в результате чего потребовалось повернуть
танковые части Мантейфеля на юг, чтобы предупредить угрозу с фланга. После
этого не могло быть и речи о крупном прорыве. Уже 22 декабря \522\ пришлось
признать необходимость ограничения цели операции. В этот день мыслящему в
больших масштабах командованию надлежало бы вспомнить об ожидаемом
наступлении на Восточном фронте, положение которого зависело от
своевременного окончания в основном уже провалившегося наступления на
Западном фронте. Однако не только Гитлер, но также и верховное командование
вооруженных сил, и особенно штаб оперативного руководства вооруженными
силами, в эти роковые дни думали только о Западном фронте. Трагедия нашего
военного командования стала еще более очевидной после провала наступления в
Арденнах перед концом войны.
24 декабря было ясно для каждого здравомыслящего солдата, что
наступление окончательно провалилось. Нужно было немедленно переключить все
наши усилия на восток, если это не было уже слишком поздно.
Подготовка обороны на востоке
Внимательно следил я из своего штаба, переведенного в Майбахлагер под
Цоссеном, за ходом наступления на западе. В интересах своего народа я желал,
чтобы оно завершилось полным успехом. Но когда уже 23 декабря стало ясно,
что нельзя добиться крупного успеха, я решил поехать в главную ставку фюрера
и потребовать прекращения опасного напряжения и незамедлительной переброски
всех сил на Восточный фронт.
Все больше поступало сведений о предстоящем наступлении русских. Мы
установили районы развертывания основных сил. Были определены три главные
ударные группы русских:
1) На предмостном укреплении у Баранува находились в боевой готовности
для наступления шестьдесят стрелковых соединений, восемь танковых корпусов,
кавалерийский корпус и шесть других танковых соединений.
2) Севернее Варшавы были сосредоточены \523\ пятьдесят четыре
стрелковых соединения, шесть танковых корпусов, кавалерийский корпус и
девять других танковых соединений.
3) Группировка на восточнопрусской границе состояла из пятидесяти
четырех стрелковых соединений, двух танковых корпусов и девяти других
танковых соединений.
Кроме того, группировка из пятнадцати стрелковых и двух танковых
соединений находилась южнее Ясло, группировка из одиннадцати стрелковых
соединений, кавалерийского корпуса и танкового корпуса - под Пулавы и
группировка из тридцати одного стрелкового соединения, пяти танковых
корпусов и трех других танковых соединений - южнее Варшавы.
Мы рассчитывали, что наступление начнется 12 января 1945 г.
Превосходство русских выражалось соотношением: по пехоте 11:1, по танкам
7:1, по артиллерийским орудиям 20:1. Если оценить противника в целом, то
можно было говорить без всякого преувеличения о его 15-кратном превосходстве
на суше и по меньшей мере о 20-кратном превосходстве в воздухе. Я не страдаю
недооценкой германского солдата. Он был выдающимся воином, его можно было
без всяких опасений бросить в наступление против противника, превосходящего
в пять раз. При правильном управлении он благодаря своим блестящим качествам
сводил на нет такое численное превосходство и побеждал. Но то, что ему
предстояло теперь, после пяти лет тяжелых боев с превосходящими силами
противника, в условиях сокращения рациона, ухудшения вооружения и слабой
надежды на победу, было чудовищным бременем. Верховное командование, в
первую очередь сам Гитлер, должны были сделать все, чтобы облегчить ему
выполнение этой чудовищной задачи. Меня занимал вопрос - в человеческих ли
силах было вообще все это. Поверьте, что эта мысль угнетала меня с самого
начала войны против России и даже раньше. А теперь она властно ставила
дилемму: быть или не быть? \524\
И вот миллионы немцев встали перед противником, готовые оборонять
германский восток от самого страшного, что только могло произойти - от
мощного натиска русских. Разве не стала вдруг ясной наша судьба после
небольшого вклинения русских в Восточную Пруссию! Это было ясно точно так
же, как и мне, всем солдатам. Они знали - тем более, если они были
восточными немцами - точно так же, как и я, что на карту поставлена наша
вековая культура. Семьсот лет труда и борьбы немцев и их успехов были
поставлены на карту! Перед таким будущим требование безоговорочной
капитуляции было жестокостью, преступлением против человечности, а для
солдат еще и позором, которого они не хотели, да и не могли взять на себя,
пока еще не исчезла последняя перспектива на другую возможность достижения
мира.
Другую же возможность заключения мира можно было создать только тогда,
когда удастся как-нибудь и где-нибудь приостановить предстоящее наступление
русских. Для этого необходимо было немедленно перебросить войска с запада на
восток, создать в районе Литцманштадта (Лодзь), Хоэнзальца (Иновроцлав)
сильную резервную армию и начать ею маневренные бои с русскими армиями
прорыва. В этом виде боя германское командование и германские войска все еще
превосходили противника, несмотря на продолжительность войны и на сильное
истощение наших сил.
Исходя из этого, я намеревался выдержать бой на востоке, но для этого
нужно было прежде всего выиграть бой с Гитлером за высвобождение необходимых
для Восточного фронта сил. 24 декабря я поехал в Гиссен, а оттуда на доклад
в главную ставку фюрера.
На докладе об обстановке на фронтах присутствовали, кроме Гитлера, как
обычно, фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Иодль, генерал Бургдорф и ряд
молодых офицеров. В своем докладе я назвал группировки сил противника и
указал соотношение сил, о чем уже упоминалось выше. Работа моего отдела по
\525\ изучению иностранных армий Востока была образцовой, его данные были
абсолютно достоверными. Я уже достаточно хорошо знал начальника этого отдела
генерала Гелена, поэтому мог судить о нем и его сотрудниках, о методах
работы и ее результатах. Вскоре данные Гелена подтвердились.
Исторический факт - Гитлер смотрел на вещи по-другому. Он заявил, что
данные отдела по изучению иностранных армий Востока генерального штаба
сухопутных войск являются блефом. Он утверждал, что каждое стрелковое
соединение русских насчитывает самое большее 7000 человек, бронетанковые же
соединения не имеют танков. "Да это же самый чудовищный блеф со времен
Чингизхана, - воскликнул он, - кто раскопал эту ерунду?". После покушения
Гитлер сам часто прибегал к блефу невероятного масштаба. Он приказал
сформировать артиллерийские корпуса, которые фактически по своей силе
являлись всего лишь бригадами. Были созданы далее танковые бригады
двухбатальонного состава, т. е. по силе равные только полку. А
противотанковые бригады состояли всего лишь из одного дивизиона. По моему
мнению, этим самым он вносил путаницу в организацию своих собственных
сухопутных сил, но отнюдь не вводил в заблуждение противника относительно
нашей действительной слабости.
Образ мышления Гитлера становился все более странным и толкал его к
выводам, что противник тоже пытается ввести его, Гитлера, в заблуждение
потемкинскими деревнями и что в действительности русские и не собираются
начинать серьезного наступления. Это же утверждал на ужине и Гиммлер, с
которым я сидел рядом, являвшийся командующим армией резерва и одновременно
группой армий "Верхний Рейн", созданной для обороны р. Рейн и для перехвата
перебежчиков; одновременно Гиммлер являлся министром внутренних дел,
начальником полиции и рейхсфюрером СС. В то время Гиммлер чувствовал свое
значение. Он \526\ полагал, что обладает таким же хорошим военным суждением,
каким обладал Гитлер, и, конечно, значительно лучшим, чем все генералы:
"Знаете ли, дорогой генерал-полковник, я не верю, что русские будут вообще
наступать. Это всего лишь крупный блеф. Данные вашего отдела по изучению
иностранных армий Востока неимоверно преувеличены, они заставляют вас
слишком много думать. Я твердо убежден, что на востоке ничего не случится".
На такую наивность не действовали никакие доводы.
Значительно опаснее для предлагаемого мною перемещения главных усилий
на восток было сопротивление Иодля. Иодль не хотел терять на западе
инициативу, якобы перехваченную у противника. Он признавал, что наступление
в Арденнах застопорилось, но зато думал, что благодаря этому наступлению
противник потерял инициативу в оперативном отношении. Он думал наступлением
на другом, на неизвестном и неожиданном для противника месте, достичь нового
частичного успеха и надеялся таким путем парализовать противника на Западном
фронте. С этой целью он начал новое наступление на северной границе
Эльзас-Лотарингии. Германские войска должны были продвигаться по обе стороны
Битш в южном направлении на Цаберн. Это наступление, начавшееся 1 января
1945 г., вначале тоже имело успех, однако до цели - Цаберн, затем Страсбург
- было еще очень далеко. Иодль, увлеченный своим замыслом, решительно
запротестовал, когда я потребовал вывода войск из Арденн и с Верхнего Рейна.
Он неоднократно повторял свой аргумент: "Мы не вправе отказываться от только
что перехваченной у противника инициативы". Гитлер охотно поддерживал его,
так как "на востоке мы можем еще жертвовать территорией, на западе же нет".
Не помогали и мои доводы, что Рурская область уже парализована налетами
бомбардировочной авиации западных держав, что транспорт выведен из строя
из-за превосходства противника в воздухе, что это положение будет \527\ не
улучшаться, а, наоборот, все больше ухудшаться, что, напротив,
промышленность Верхней Силезии может еще работать на полную мощность, что
центр тяжести германской военной промышленности переместился уже на восток
страны, что если мы потеряем еще и Верхнюю Силезию, то проиграем войну через
несколько недель.
Я получил во всем отказ и провел этот чрезвычайно серьезный и траурный
рождественский сочельник в обстановке, совершенно не соответствующей
торжественному христианскому празднику. Известие об окружении Будапешта,
поступившее в этот вечер, не могло способствовать улучшению настроения.
Когда я уходил с этого ужина, мне сказали, что Восточный фронт должен
рассчитывать только на свои собственные силы. Когда я снова потребовал
эвакуации Курляндии (Прибалтика) и отправки на Восточный фронт войск,
прибывших из Норвегии, ранее находившихся в Финляндии, меня снова постигло
разочарование. Прибывшие из Норвегии войска предназначались для ведения
боевых действий в Вогезах; это были горные части, а поэтому особенно
подходили для боев в горных условиях. Впрочем, район Вогезов между Битшем и
Цаберном был мне хорошо знаком. Когда-то я там служил еще в чине лейтенанта.
Как раз в Битше и стоял тот первый гарнизон, в котором я служил сначала в
чине фенриха, а потом молодого лейтенанта. Одна горная дивизия не могла
совершить там решительного переворота.
25 декабря, в первый день рождества, я выехал на поезде в Цоссен. Я
находился в пути, когда Гитлер за моей спиной распорядился о переброске
корпуса СС Гилле, в который входили две дивизии СС, из района севернее
Варшавы, где он был сосредоточен в тылу фронта в качестве резерва группы
армий Рейнгардта, к Будапешту для прорыва кольца окружения вокруг этого
города. Рейнгардт и я были в отчаянии. Этот шаг Гитлера приводил к
безответственному ослаблению и без \528\ того чересчур растянутого фронта.
Все протесты оставались без внимания. Освобождение от блокады Будапешта было
для Гитлера важнее, чем оборона Восточной Германии. Он начал приводить
внешнеполитические причины, когда я попросил его отменить это злосчастное
мероприятие, и выпроводил меня. Из резервов, собранных для отражения
наступления русских (четырнадцать с половиной танковых и моторизованных
дивизий), две дивизии были посланы на другой фронт. Оставалось всего
двенадцать с половиной дивизий на фронте протяженностью в 1200 км.
Вернувшись в штаб, я еще раз вместе с Геленом проверил сведения о
противнике и обсудил с ним и с Венком выход из положения, который еще
казался возможным. Мы пришли к выводу, что только прекращение всех
наступательных действий на западе и незамедлительное перенесение центра
тяжести войны на восток могут создать небольшие перспективы приостановления
наступления русских. Поэтому я решил еще раз накануне Нового года попросить
Гитлера о принятии этого единственно возможного решения. Вторично мне
пришлось ехать в Цигенберг. Я намеревался действовать, подготовившись еще
тщательнее, чем в первый раз. Поэтому по прибытии в Цигенберг я разыскал
прежде всего фельдмаршала фон Рундштедта и его начальника штаба генерала
Вестфаля, рассказал им обоим об обстановке на Восточном фронте, о своих
планах и попросил оказать мне помощь. Как фельдмаршал фон Рундштедт, так и
его начальник штаба проявили, как и прежде, полное понимание всей важности
"другого" фронта. Они дали мне номера трех дивизий Западного фронта и одной
дивизии, находившейся в Италии, которые можно было бы быстро перебросить на
восток, так как они стояли недалеко от железной дороги. Для этого
требовалось только согласие фюрера. Со всей осторожностью об этом было
сообщено дивизиям. Я уведомил об этом начальника отдела военных перевозок,
приказав подготовить эшелоны. Затем я \529\ отправился с этими скромными
данными на доклад к Гитлеру. У него произошла та же история, что и в
памятный рождественский вечер. Иодль заявил, что он не имеет свободных сил,
а теми силами, которыми располагает запад, ему нужно удерживать инициативу в
своих руках. Но на этот раз я мог опровергнуть его данными командующего
войсками на западе. Это произвело на него, видимо, неприятное впечатление.
Когда я назвал Гитлеру номера свободных дивизий, он с явным раздражением
спросил, от кого я узнал об этом, и замолчал, нахмурившись, когда я назвал
ему командующего войсками его собственного фронта. На этот аргумент вот уже
действительно нечего было возразить. Я получил четыре дивизии и ни одной
больше. Эти четыре были, конечно, только началом, но пока они оставались
единственными, которые верховное командование вооруженных сил и штаб
оперативного руководства вооруженными силами вынуждены были отдать
Восточному фронту. Но и эту жалкую помощь Гитлер направил в Венгрию!
Утром 1 января я снова отправился к Гитлеру, чтобы доложить ему, что
корпус СС Гилле в составе 6-й армии Балка начнет в этот день вечером
наступление на Будапешт. Гитлер возлагал на это наступление большие надежды.
Я был скептически настроен, так как для подготовки наступления было очень
мало времени, командование и войска не обладали тем порывом, какой у них был
раньше. Несмотря на первоначальный успех, наступление провалилось.
Результаты поездки, в главную ставку фюрера были весьма и весьма
незначительными. Начались новые размышления, новые сопоставления и проверка
данных о противнике. Я решил поехать в Венгрию и лично переговорить с
командующими, убедиться в наших перспективах и найти выход из создавшегося
положения. В течение нескольких дней, с 5 по 8 января 1945 г., я посетил
генерала Велера, преемника Фриснера на должности командующего группой армий
"Юг", \530\ генерала Балка и генерала СС Гилле и обсудил с ними вопросы
продолжения операций в Венгрии. Я получил информацию о причинах неудачи
наступления на Будапешт. По всей вероятности, это произошло потому, что
первоначальный успех вечернего сражения 1 января не был использован ночью
для совершения решительного прорыва. У нас не было больше офицеров и солдат
1940 г., иначе мы, возможно, достигли бы успеха, позволяющего сохранить силы
обороне, которые давали бы им право непосредственно перед началом
артиллерийской подготовки противника, отходить своими основными силами на
вторую полосу обороны, оставляя на первой \517\ лишь небольшое прикрытие.
Такой маневр сделал бы артиллерийскую подготовку ее совершенно напрасной,
свел бы на нет все продолжительные приготовления противника к развертыванию
своих сил, заставил бы его натолкнуться на хорошо подготовленный рубеж
обороны и отступить. Нет сомнения, что это требование было вполне
обоснованным. Я изучил его и доложил Гитлеру. Он вышел из себя и совершенно
отказался мириться с таким положением, когда без боя хотели оставить
территорию глубиной в 20 км. Гитлер приказал создавать главную линию
сопротивления в 2-4 км от переднего края обороны. При отдаче этого
бессмысленного приказа он полностью жил воспоминаниями о первой мировой
войне, причем никакие аргументы не могли заставить его отказаться от своего
решения. Эта ошибка очень сильно дала себя знать, когда в январе 1945 г.
русским удалось осуществить прорыв, а резервы, опять же в соответствии с
категорическим приказом Гитлера и вопреки моему совету, были подтянуты
близко к линии фронта. Передний край обороны, главная линия сопротивления и
резервы - все сразу попало под удары русских и было одновременно опрокинуто.
Гнев Гитлера обратился теперь на людей, строивших укрепления, а когда я стал
возражать ему, - также и на меня. Он приказал принести стенограмму
совещания, проведенного осенью 1944 г., на котором обсуждалось положение
главной линии сопротивления, так как теперь он начал утверждать, что всегда
стоял за расстояние в 20 км. "Какой дурак может приказать такую ерунду?" Я
обратил его внимание на то, что это он сделал сам. Принесли и стали
зачитывать стенограмму. Но после нескольких предложений он приказал
прекратить чтение. Это было ясное самоизобличение. К сожалению, пользы в нем
не было, так как прорыв фронта был свершившимся фактом.
Мы еще вернемся к тактике Гитлера при описании крупного наступления
русских. Гитлер все еще жил \518\ верой, что только он является единственным
действительно боевым солдатом в главной ставке, и поэтому считал, что
большинство его военных советников неправы, а прав только он. К тому же он
страдал манией величия, которая подогревалась хвалебными песнопениями его
"партейгеноссен", начиная от фон Риббентропа и Геринга. Все это приводило к
тому, что Гитлер считал себя полководцем и поэтому не терпел поучений: "Вам
нечего меня поучать! Я командую германскими сухопутными силами на фронтах
уже пять лет, я накопил за это время такой практический опыт, какой господам
из генерального штаба никогда не получить. Я проштудировал Клаузевица и
Мольтке и прочел планы стратегического развертывания Шлиффена. Я больше в
курсе дела, чем вы!" Это одно из многих его замечаний, которые делались по
моему адресу всякий раз, когда я стремился растолковать ему требования
современного момента.
Несмотря на то, что у нас было полно своих собственных забот, тут еще и
венгры доставляли нам заботы своей недостаточной боеспособностью и
сомнительной союзнической верностью. Я уже упоминал о позиции, занятой
регентом Хорти по отношению к Гитлеру. Пусть эта позиция с венгерской точки
зрения и была понятной, с нашей же, германской точки зрения она была
ненадежной. Регент Венгрии уповал на сотрудничество с англо-саксонскими
державами. Он хотел установить с ними связь воздушным путем. Пытался ли он
это сделать, были ли англо-американцы склонны к этому со своей стороны, -
мне неизвестно. Но я знаю. что группа высших венгерских офицеров перешла к
противнику. Так поступил 15 октября генерал Миклош, с которым я познакомился
в Берлине, как с военным атташе, и начальник венгерского генерального штаба
Вереш, который незадолго до этого, находясь у меня в Восточной Пруссии,
давал заверения в своей союзнической верности и получил от меня в подарок
автомашину. На этой автомашине, на моем собственном "мерседесе", спустя
несколько дней он и \519\ уехал к русским. На венгров нельзя было больше
полагаться. Гитлер свергнул режим Хорти и на место последнего поставил
Салаши, венгерского фашиста, бездарного и неэнергичного. Это произошло 16
октября 1944 г. Но это нисколько не улучшило положения в Венгрии; исчезали
скромные остатки обоюдного доверия и симпатии друг к другу.
В Словакии, которая вначале полностью нас поддерживала, уже давно
активно действовали партизаны. Все опаснее становилось сообщение по железным
дорогам. Пассажирские поезда останавливались, пассажиров обыскивали,
германских солдат, и особенно офицеров, убивали. Это заставляло принимать
строгие контрмеры. Ненависть и убийства царили в Словакии, что имело место
также, к сожалению, во все возрастающих масштабах и в других странах.
Крупные державы, ведущие против нас войну, призывали к партизанским
действиям, тактика которых противоречила международному праву; это вынуждало
нас к обороне, и эта оборона была Объявлена затем обвинителями и судьями в
Нюрнберге преступной, противоречащей нормам международного права, хотя
союзные державы при вступлении на территорию Германии издавали более строгие
карательные приказы, чем приказы, изданные в свое время немцами, причем
разоруженная и истощенная Германия не давала им ни одного повода к
применению этих приказов.
Чтобы нарисовать более полную картину, следует коснуться немного
Италии. 4 июня 1944 г. союзные войска вошли в Рим. Группа армий "Юг" под
командованием фельдмаршала Кессельринга обороняла Апеннины севернее Рима,
ведя упорные бои с превосходящими силами противника. Этот участок фронта
связывал более двадцати дивизий. Верные Муссолини итальянцы не могли из-за
их слабой боеспособности считаться надежной силой, а поэтому использовались
только для несения службы в Ривьере. В основном же в тылу германского фронта
велась ожесточенная партизанская \520\ война со всей итальянской
жестокостью. Она вынуждала нас к принятию жестких контрмер, так как мы не
могли оставить на произвол судьбы снабжение этой группы армий и должны были
поддерживать связь с ней. Военные трибуналы держав-победительниц, осуждая
эти факты после заключения перемирия, руководствовались отнюдь не чувством
справедливости, а исключительно собственными интересами.
Наступление в Арденнах
В начале декабря Гитлер перевел свою главную ставку из Восточной
Пруссии в Цигенберг под Гиссеном, чтобы быть поближе к Западному фронту, на
котором должно было начаться последнее решительное наступление немцев,
Все силы германских сухопутных войск, которые удалось сколотить за
последние месяцы, должны были наступать из района гор Эйфель к р. Маас,
прорвать относительно слабый фронт союзных держав южнее Люттиха и затем,
форсировав реку в направлении Брюсселя и Антверпена, завершить этот
стратегический прорыв окружением противника севернее участка прорыва. В
случае удачи этого наступления Гитлер ожидал значительного ослабления
западных держав, что предоставило бы ему время для переброски крупных сил на
Восточный фронт с целью отражения ожидаемого зимнего наступления русских. Он
рассчитывал таким образом выиграть время, чтобы разрушить надежды его
противников на полную победу, заставить их отказаться от требований
безоговорочной капитуляции и склонить к заключению согласованного мира.
Неблагоприятная погода и задержки с подготовкой новых формирований
вынудили его вторично перенести удар, запланированный вначале на середину
ноября, на этот раз на 16 декабря. Наконец-то, наступление было начато.
\521\
Наступательная группировка состояла из двух танковых армий; 5-й
танковой армии под командованием генерала фон Мантейфеля и 6-й танковой
армии под командованием обергруппенфюрера СС Зеппа Дитриха. Главный удар
наносился на правом фланге 6-й танковой армией, укомплектованной хорошо
оснащенными соединениями войск СС. В центре наступала 5-я танковая армия.
Обеспечение левого фланга наступающей группировки возлагалось на 7-ю армию
генерала Брандербергера, однако для выполнения такой трудной задачи эта
армия была недостаточно подвижной.
Командующий войсками на западе фельдмаршал фон Рундштедт и командующий
группой армий "Б" фельдмаршал Модель считали более целесообразным поставить
наступающим войскам ограниченную задачу, так как, по их мнению, силы были
недостаточны для осуществления крупной операции, задуманной Гитлером. Они
хотели разгромить силы противника, находящиеся восточное р. Маас, между
Аахеном и Люттихом, и этим ограничиться. Однако Гитлер отклонил их
контрпредложения и настоял на своем далеко идущем плане.
Итак, 16 декабря началось наступление, 5-я танковая армия глубоко
вклинилась в оборону противника. Передовые танковые соединения сухопутных
войск - 116-я и 2-я танковые дивизии - вышли непосредственно к р. Маас.
Отдельные подразделения 2-й танковой дивизии даже достигли р. Рейн. 6-я
танковая армия не имела такого успеха. Скопления войск на узких обледенелых
горных дорогах, задержки с вводом в бой второго эшелона на участке 5-й
танковой армии, недостаточно быстрое использование первоначального успеха -
все это привело к тому, что армия потеряла темп наступления - самое
необходимое условие для проведения каждой крупной операции. К тому же и 7-я
армия натолкнулась на трудности, в результате чего потребовалось повернуть
танковые части Мантейфеля на юг, чтобы предупредить угрозу с фланга. После
этого не могло быть и речи о крупном прорыве. Уже 22 декабря \522\ пришлось
признать необходимость ограничения цели операции. В этот день мыслящему в
больших масштабах командованию надлежало бы вспомнить об ожидаемом
наступлении на Восточном фронте, положение которого зависело от
своевременного окончания в основном уже провалившегося наступления на
Западном фронте. Однако не только Гитлер, но также и верховное командование
вооруженных сил, и особенно штаб оперативного руководства вооруженными
силами, в эти роковые дни думали только о Западном фронте. Трагедия нашего
военного командования стала еще более очевидной после провала наступления в
Арденнах перед концом войны.
24 декабря было ясно для каждого здравомыслящего солдата, что
наступление окончательно провалилось. Нужно было немедленно переключить все
наши усилия на восток, если это не было уже слишком поздно.
Подготовка обороны на востоке
Внимательно следил я из своего штаба, переведенного в Майбахлагер под
Цоссеном, за ходом наступления на западе. В интересах своего народа я желал,
чтобы оно завершилось полным успехом. Но когда уже 23 декабря стало ясно,
что нельзя добиться крупного успеха, я решил поехать в главную ставку фюрера
и потребовать прекращения опасного напряжения и незамедлительной переброски
всех сил на Восточный фронт.
Все больше поступало сведений о предстоящем наступлении русских. Мы
установили районы развертывания основных сил. Были определены три главные
ударные группы русских:
1) На предмостном укреплении у Баранува находились в боевой готовности
для наступления шестьдесят стрелковых соединений, восемь танковых корпусов,
кавалерийский корпус и шесть других танковых соединений.
2) Севернее Варшавы были сосредоточены \523\ пятьдесят четыре
стрелковых соединения, шесть танковых корпусов, кавалерийский корпус и
девять других танковых соединений.
3) Группировка на восточнопрусской границе состояла из пятидесяти
четырех стрелковых соединений, двух танковых корпусов и девяти других
танковых соединений.
Кроме того, группировка из пятнадцати стрелковых и двух танковых
соединений находилась южнее Ясло, группировка из одиннадцати стрелковых
соединений, кавалерийского корпуса и танкового корпуса - под Пулавы и
группировка из тридцати одного стрелкового соединения, пяти танковых
корпусов и трех других танковых соединений - южнее Варшавы.
Мы рассчитывали, что наступление начнется 12 января 1945 г.
Превосходство русских выражалось соотношением: по пехоте 11:1, по танкам
7:1, по артиллерийским орудиям 20:1. Если оценить противника в целом, то
можно было говорить без всякого преувеличения о его 15-кратном превосходстве
на суше и по меньшей мере о 20-кратном превосходстве в воздухе. Я не страдаю
недооценкой германского солдата. Он был выдающимся воином, его можно было
без всяких опасений бросить в наступление против противника, превосходящего
в пять раз. При правильном управлении он благодаря своим блестящим качествам
сводил на нет такое численное превосходство и побеждал. Но то, что ему
предстояло теперь, после пяти лет тяжелых боев с превосходящими силами
противника, в условиях сокращения рациона, ухудшения вооружения и слабой
надежды на победу, было чудовищным бременем. Верховное командование, в
первую очередь сам Гитлер, должны были сделать все, чтобы облегчить ему
выполнение этой чудовищной задачи. Меня занимал вопрос - в человеческих ли
силах было вообще все это. Поверьте, что эта мысль угнетала меня с самого
начала войны против России и даже раньше. А теперь она властно ставила
дилемму: быть или не быть? \524\
И вот миллионы немцев встали перед противником, готовые оборонять
германский восток от самого страшного, что только могло произойти - от
мощного натиска русских. Разве не стала вдруг ясной наша судьба после
небольшого вклинения русских в Восточную Пруссию! Это было ясно точно так
же, как и мне, всем солдатам. Они знали - тем более, если они были
восточными немцами - точно так же, как и я, что на карту поставлена наша
вековая культура. Семьсот лет труда и борьбы немцев и их успехов были
поставлены на карту! Перед таким будущим требование безоговорочной
капитуляции было жестокостью, преступлением против человечности, а для
солдат еще и позором, которого они не хотели, да и не могли взять на себя,
пока еще не исчезла последняя перспектива на другую возможность достижения
мира.
Другую же возможность заключения мира можно было создать только тогда,
когда удастся как-нибудь и где-нибудь приостановить предстоящее наступление
русских. Для этого необходимо было немедленно перебросить войска с запада на
восток, создать в районе Литцманштадта (Лодзь), Хоэнзальца (Иновроцлав)
сильную резервную армию и начать ею маневренные бои с русскими армиями
прорыва. В этом виде боя германское командование и германские войска все еще
превосходили противника, несмотря на продолжительность войны и на сильное
истощение наших сил.
Исходя из этого, я намеревался выдержать бой на востоке, но для этого
нужно было прежде всего выиграть бой с Гитлером за высвобождение необходимых
для Восточного фронта сил. 24 декабря я поехал в Гиссен, а оттуда на доклад
в главную ставку фюрера.
На докладе об обстановке на фронтах присутствовали, кроме Гитлера, как
обычно, фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Иодль, генерал Бургдорф и ряд
молодых офицеров. В своем докладе я назвал группировки сил противника и
указал соотношение сил, о чем уже упоминалось выше. Работа моего отдела по
\525\ изучению иностранных армий Востока была образцовой, его данные были
абсолютно достоверными. Я уже достаточно хорошо знал начальника этого отдела
генерала Гелена, поэтому мог судить о нем и его сотрудниках, о методах
работы и ее результатах. Вскоре данные Гелена подтвердились.
Исторический факт - Гитлер смотрел на вещи по-другому. Он заявил, что
данные отдела по изучению иностранных армий Востока генерального штаба
сухопутных войск являются блефом. Он утверждал, что каждое стрелковое
соединение русских насчитывает самое большее 7000 человек, бронетанковые же
соединения не имеют танков. "Да это же самый чудовищный блеф со времен
Чингизхана, - воскликнул он, - кто раскопал эту ерунду?". После покушения
Гитлер сам часто прибегал к блефу невероятного масштаба. Он приказал
сформировать артиллерийские корпуса, которые фактически по своей силе
являлись всего лишь бригадами. Были созданы далее танковые бригады
двухбатальонного состава, т. е. по силе равные только полку. А
противотанковые бригады состояли всего лишь из одного дивизиона. По моему
мнению, этим самым он вносил путаницу в организацию своих собственных
сухопутных сил, но отнюдь не вводил в заблуждение противника относительно
нашей действительной слабости.
Образ мышления Гитлера становился все более странным и толкал его к
выводам, что противник тоже пытается ввести его, Гитлера, в заблуждение
потемкинскими деревнями и что в действительности русские и не собираются
начинать серьезного наступления. Это же утверждал на ужине и Гиммлер, с
которым я сидел рядом, являвшийся командующим армией резерва и одновременно
группой армий "Верхний Рейн", созданной для обороны р. Рейн и для перехвата
перебежчиков; одновременно Гиммлер являлся министром внутренних дел,
начальником полиции и рейхсфюрером СС. В то время Гиммлер чувствовал свое
значение. Он \526\ полагал, что обладает таким же хорошим военным суждением,
каким обладал Гитлер, и, конечно, значительно лучшим, чем все генералы:
"Знаете ли, дорогой генерал-полковник, я не верю, что русские будут вообще
наступать. Это всего лишь крупный блеф. Данные вашего отдела по изучению
иностранных армий Востока неимоверно преувеличены, они заставляют вас
слишком много думать. Я твердо убежден, что на востоке ничего не случится".
На такую наивность не действовали никакие доводы.
Значительно опаснее для предлагаемого мною перемещения главных усилий
на восток было сопротивление Иодля. Иодль не хотел терять на западе
инициативу, якобы перехваченную у противника. Он признавал, что наступление
в Арденнах застопорилось, но зато думал, что благодаря этому наступлению
противник потерял инициативу в оперативном отношении. Он думал наступлением
на другом, на неизвестном и неожиданном для противника месте, достичь нового
частичного успеха и надеялся таким путем парализовать противника на Западном
фронте. С этой целью он начал новое наступление на северной границе
Эльзас-Лотарингии. Германские войска должны были продвигаться по обе стороны
Битш в южном направлении на Цаберн. Это наступление, начавшееся 1 января
1945 г., вначале тоже имело успех, однако до цели - Цаберн, затем Страсбург
- было еще очень далеко. Иодль, увлеченный своим замыслом, решительно
запротестовал, когда я потребовал вывода войск из Арденн и с Верхнего Рейна.
Он неоднократно повторял свой аргумент: "Мы не вправе отказываться от только
что перехваченной у противника инициативы". Гитлер охотно поддерживал его,
так как "на востоке мы можем еще жертвовать территорией, на западе же нет".
Не помогали и мои доводы, что Рурская область уже парализована налетами
бомбардировочной авиации западных держав, что транспорт выведен из строя
из-за превосходства противника в воздухе, что это положение будет \527\ не
улучшаться, а, наоборот, все больше ухудшаться, что, напротив,
промышленность Верхней Силезии может еще работать на полную мощность, что
центр тяжести германской военной промышленности переместился уже на восток
страны, что если мы потеряем еще и Верхнюю Силезию, то проиграем войну через
несколько недель.
Я получил во всем отказ и провел этот чрезвычайно серьезный и траурный
рождественский сочельник в обстановке, совершенно не соответствующей
торжественному христианскому празднику. Известие об окружении Будапешта,
поступившее в этот вечер, не могло способствовать улучшению настроения.
Когда я уходил с этого ужина, мне сказали, что Восточный фронт должен
рассчитывать только на свои собственные силы. Когда я снова потребовал
эвакуации Курляндии (Прибалтика) и отправки на Восточный фронт войск,
прибывших из Норвегии, ранее находившихся в Финляндии, меня снова постигло
разочарование. Прибывшие из Норвегии войска предназначались для ведения
боевых действий в Вогезах; это были горные части, а поэтому особенно
подходили для боев в горных условиях. Впрочем, район Вогезов между Битшем и
Цаберном был мне хорошо знаком. Когда-то я там служил еще в чине лейтенанта.
Как раз в Битше и стоял тот первый гарнизон, в котором я служил сначала в
чине фенриха, а потом молодого лейтенанта. Одна горная дивизия не могла
совершить там решительного переворота.
25 декабря, в первый день рождества, я выехал на поезде в Цоссен. Я
находился в пути, когда Гитлер за моей спиной распорядился о переброске
корпуса СС Гилле, в который входили две дивизии СС, из района севернее
Варшавы, где он был сосредоточен в тылу фронта в качестве резерва группы
армий Рейнгардта, к Будапешту для прорыва кольца окружения вокруг этого
города. Рейнгардт и я были в отчаянии. Этот шаг Гитлера приводил к
безответственному ослаблению и без \528\ того чересчур растянутого фронта.
Все протесты оставались без внимания. Освобождение от блокады Будапешта было
для Гитлера важнее, чем оборона Восточной Германии. Он начал приводить
внешнеполитические причины, когда я попросил его отменить это злосчастное
мероприятие, и выпроводил меня. Из резервов, собранных для отражения
наступления русских (четырнадцать с половиной танковых и моторизованных
дивизий), две дивизии были посланы на другой фронт. Оставалось всего
двенадцать с половиной дивизий на фронте протяженностью в 1200 км.
Вернувшись в штаб, я еще раз вместе с Геленом проверил сведения о
противнике и обсудил с ним и с Венком выход из положения, который еще
казался возможным. Мы пришли к выводу, что только прекращение всех
наступательных действий на западе и незамедлительное перенесение центра
тяжести войны на восток могут создать небольшие перспективы приостановления
наступления русских. Поэтому я решил еще раз накануне Нового года попросить
Гитлера о принятии этого единственно возможного решения. Вторично мне
пришлось ехать в Цигенберг. Я намеревался действовать, подготовившись еще
тщательнее, чем в первый раз. Поэтому по прибытии в Цигенберг я разыскал
прежде всего фельдмаршала фон Рундштедта и его начальника штаба генерала
Вестфаля, рассказал им обоим об обстановке на Восточном фронте, о своих
планах и попросил оказать мне помощь. Как фельдмаршал фон Рундштедт, так и
его начальник штаба проявили, как и прежде, полное понимание всей важности
"другого" фронта. Они дали мне номера трех дивизий Западного фронта и одной
дивизии, находившейся в Италии, которые можно было бы быстро перебросить на
восток, так как они стояли недалеко от железной дороги. Для этого
требовалось только согласие фюрера. Со всей осторожностью об этом было
сообщено дивизиям. Я уведомил об этом начальника отдела военных перевозок,
приказав подготовить эшелоны. Затем я \529\ отправился с этими скромными
данными на доклад к Гитлеру. У него произошла та же история, что и в
памятный рождественский вечер. Иодль заявил, что он не имеет свободных сил,
а теми силами, которыми располагает запад, ему нужно удерживать инициативу в
своих руках. Но на этот раз я мог опровергнуть его данными командующего
войсками на западе. Это произвело на него, видимо, неприятное впечатление.
Когда я назвал Гитлеру номера свободных дивизий, он с явным раздражением
спросил, от кого я узнал об этом, и замолчал, нахмурившись, когда я назвал
ему командующего войсками его собственного фронта. На этот аргумент вот уже
действительно нечего было возразить. Я получил четыре дивизии и ни одной
больше. Эти четыре были, конечно, только началом, но пока они оставались
единственными, которые верховное командование вооруженных сил и штаб
оперативного руководства вооруженными силами вынуждены были отдать
Восточному фронту. Но и эту жалкую помощь Гитлер направил в Венгрию!
Утром 1 января я снова отправился к Гитлеру, чтобы доложить ему, что
корпус СС Гилле в составе 6-й армии Балка начнет в этот день вечером
наступление на Будапешт. Гитлер возлагал на это наступление большие надежды.
Я был скептически настроен, так как для подготовки наступления было очень
мало времени, командование и войска не обладали тем порывом, какой у них был
раньше. Несмотря на первоначальный успех, наступление провалилось.
Результаты поездки, в главную ставку фюрера были весьма и весьма
незначительными. Начались новые размышления, новые сопоставления и проверка
данных о противнике. Я решил поехать в Венгрию и лично переговорить с
командующими, убедиться в наших перспективах и найти выход из создавшегося
положения. В течение нескольких дней, с 5 по 8 января 1945 г., я посетил
генерала Велера, преемника Фриснера на должности командующего группой армий
"Юг", \530\ генерала Балка и генерала СС Гилле и обсудил с ними вопросы
продолжения операций в Венгрии. Я получил информацию о причинах неудачи
наступления на Будапешт. По всей вероятности, это произошло потому, что
первоначальный успех вечернего сражения 1 января не был использован ночью
для совершения решительного прорыва. У нас не было больше офицеров и солдат
1940 г., иначе мы, возможно, достигли бы успеха, позволяющего сохранить силы