Страница:
освещенном углу зала мне был виден блеск его кирасирского шлема. Взгляд
канцлера спрашивал: "Что вы делаете из моего рейха?" Сзади я чувствовал
устремленный на меня взгляд Гинденбурга, бронзовый бюст которого находился в
противоположном углу зала. И его глаза также спрашивали: "Что вы делаете с
Германией? Что будет с моей Пруссией?" Это было ужасно, но укрепляло меня в
моем решении. Я оставался холодным и непоколебимым и не оставлял ни одного
выпада Гитлера без ответа. Гитлер должен был заметить, что его бешенство не
трогает меня, и он заметил это.
Вдруг Гитлер остановился перед Гиммлером: "Итак, Гиммлер, сегодня ночью
генерал Венк приезжает в ваш штаб и берет на себя руководство наступлением".
Затем он подошел к Венку и приказал ему немедленно отправиться в штаб группы
армий. Гитлер сел на стул, попросил меня сесть рядом с ним, а затем сказал:
"Пожалуйста, продолжайте ваш доклад. Сегодня генеральный штаб выиграл
сражение". При этом на его лице появилась любезная улыбка. Это было
последнее сражение, \573\ которое мне удалось выиграть. Но было уже слишком
поздно! Никогда в своей жизни я не переживал подобных сцен. Никогда я не
видел Гитлера в таком бешенстве.
После этого мрачного эпизода из чудовищной драмы заката Германии я
направился в приемную и сел там у небольшого столика. Ко мне подошел
Кейтель:
"Как вы можете так возражать фюреру? Вы разве не видели, как он
волновался? Что произойдет, если с ним случится удар?" Я холодно ему
заметил: "Государственному деятелю следует научиться воспринимать возражения
и смотреть правде в глаза, иначе он не заслуживает такого названия".
Несколько человек из окружения Гитлера присоединились к Кейтелю, и мне снова
пришлось выдержать тяжелый бой, пока не утихомирились эти пугливые души.
Затем через сопровождавших меня людей я дал по телефону необходимые указания
относительно проведения наступления - нельзя было терять времени. Да и как
знать, ведь в следующую минуту я мог лишиться этого завоеванного с таким
трудом полномочия. Позднее очевидцы этой сцены говорили мне, что они впервые
за свою многолетнюю службу в главной ставке фюрера были свидетелями такого
неистового бешенства Гитлера; его последняя вспышка гнева превосходила все
предыдущие.
15 февраля 3-я танковая армия генерал-полковника Рауса была готова к
наступлению. Утром 16 февраля она перешла в наступление, за которым лично
наблюдал генерал Венк, точно знавший все мои намерения и планы. 16 и 17
февраля наступление проходило весьма успешно; мы начали надеяться, несмотря
на все трудности и сомнения, на удачу этой операции, рассчитывая получить
время, необходимое для принятия дальнейших мероприятий. Но тут произошло
несчастье. Венк после своего доклада Гитлеру вечером 17 февраля сел в свою
автомашину и, заметив сильное переутомление водителя, решил заменить его. Он
сел сам за руль и... уснул, так как также сильно переутомился в этот \574\
день. На автостраде Берлин, Штеттин (Щецин) он наехал на перила моста,
сильно разбился и в тот же вечер в тяжелом состоянии был доставлен в
госпиталь. Выход из строя Венка привел к тому, что наступление застопорилось
и его не удалось вновь наладить. Несколько недель Венк пролежал в госпитале.
Вместо него был назначен генерал Кребс, который как раз был освобожден от
должности начальника штаба генерала Модели и направлен на фронт.
Я хорошо знал Кребса со времени его службы в госларской егерской части.
Он был умным, хорош? подготовленным в военном отношении офицером, но ему не
хватало фронтового опыта, так как в течение всей войны он находился на
штабной работе, занимая разные должности в генеральном штабе. За всю
продолжительную службу в генеральном штабе он хорошо усвоил искусство
делопроизводства и умение приспосабливаться к начальству, что делало его
недостаточно стойким перед таким человеком, как Гитлер. К тому же Кребс был
закадычным другом генерала Бургдорфа, начальника управления личного состава
сухопутных войск, с которым он когда-то вместе учился в военной академии.
Бургдорф ввел Кребса в общество своих друзей из главной ставки фюрера, в
общество Бормана и Фегелейна, с которыми Кребс также установил тесную
дружбу. Эти дружественные связи лишили его накануне финала кошмарной драмы в
имперской канцелярии духовной свободы и независимости. Пока мы работали
вместе, их влияние не было заметно, ибо главное командование сухопутных
войск, как правило, представлял я сам. После моей отставки оно становилось с
каждым днем все чувствительнее.
Кребс уже во время своего первого доклада Гитлеру получил дубовые
листья к железному кресту; уже здесь чувствовалась рука Бургдорфа. Несколько
дней спустя я направился на доклад к Гитлеру вместе с Кребсом. Мы прибыли
очень рано, и других офицеров еще не было. Гитлер попросил нас зайти к нему
в его небольшой \575\ рабочий кабинет. Фюрер указал на портрет Фридриха
Великого работы Граффа, который висел над его письменным столом, и сказал:
"Этот портрет всегда вселяют в меня новые силы, когда тревожные сводки с
фронтов начинают угнетать меня. Посмотрите на властный взор его голубых
глаз, на этот огромный лоб. Вот это голова!" Затем мы начали беседу о
государственном и полководческом таланте великого короля, которого Гитлер
ставил выше всех и на которого он хотел бы походить. Но, к сожалению, его
способности не соответствовали его желанию.
В эти дни праздновалось семидесятилетие со дня рождения имперского
фюрера службы труда Гирля, прекрасного старого офицера, который с величайшим
идеализмом и с глубоким духовным чувством выполнял свои партийные
обязанности. Гирль получил от Гитлера "Германский орден". Вечер 24 февраля
он провел у доктора Геббельса. Меня тоже пригласили на этот скромный ужин. Я
ответил согласием, так как высоко ценил Гирля. После ужина началась обычная
воздушная тревога. Мы направились в бомбоубежище и встретили там фрау Магду
Геббельс с ее благовоспитанными, милыми детьми; мне представился случай
познакомиться с ними.
Находясь в бомбоубежище, я вспомнил о своей беседе с Доктором
Геббельсом в 1943 г. Здесь вокруг меня сидела небольшая семья, счастье и
смерть которой были тесно связаны с судьбой Гитлера. Мысль о том, что их дни
уже сочтены, действовала удручающе. То, что когда-то предсказывал доктор
Геббельс, наступило в конце апреля. Бедная женщина, невинные дети!
В эти дни в Берлин прибыл также глава венгерского государства Салаши.
Гитлер принял его в моем присутствии в мрачном зале имперской канцелярии.
Многие ценные вещи были уже вывезены из нее. Беседа проходила вяло. Новый
человек производил тяжелое впечатление; каких-либо действий от него трудно
было ожидать. Он казался выскочкой против своей воли. У нас не было больше
союзников. \576\
За прошедшие месяцы противник все больше опустошал территорию Германии
своими воздушными налетами. Сильно пострадала наша военная промышленность.
Особенно чувствительной была потеря заводов синтетического горючего, от
работы которых в основном зависело снабжение нашей армии горючим. 13 января
был уничтожен завод в Пелитце (Полице) под Штеттином (Щецин). 14 января
противник разбомбил нефтесклады под Магдебургом, Дербеном, Эменом и
Брауншвейгом, заводы Лейна и завод горюче-смазочных материалов в Маннхейме,
15 января - бензоловые заводы под Бохумом и Реклингхаузеном. Кроме того, 14
января был уничтожен нефтеперегонный завод Гейде в Дании. По нашим сводкам,
союзные державы потеряли во время этих бомбардировок 57 самолетов, мы
потеряли 236 самолетов. Теперь, после выхода из строя большинства наших
заводов горюче-смазочных материалов, командование располагало лишь нефтяными
месторождениями в Цистерсдорфе (Австрия) и в районе озера Балатон (Венгрия).
Это обстоятельство до некоторой степени объясняет, почему Гитлер принял
решение перебросить основные силы, которые удалось снять с Западного фронта,
в Венгрию, чтобы удержать в своих руках последние районы добычи нефти и
венгерские нефтеочистительные заводы, одинаково важные для производства
продукции, необходимой для бронетанковых войск и военно-воздушных сил.
Обстановка в Венгрии, как политическая, так и военная, была крайне
напряженной. 20 января 1945 г. Венгрия заключила с русскими перемирие к
обязалась выставить против Германии на стороне русских восемь пехотных
дивизий.
До конца января корпуса генералов Неринга и фон Заукена с боями
отходили через Калиш. 1 февраля у Кюстрина (Костшин) русские вышли к Одеру;
они достигли района западнее Кульма (Хелмно) и Эльбинга (Эльблонг). 2
февраля пал Тори (Торунь). 3 февраля \577\ противник обошел мужественно
защищавшийся Шнейдемюль (Пила) и вторгся в Западную Померанию.
5 февраля была потеряна коса Курише-Нерунг (Куршская коса). Начались
бои за Франкфурт-на-Одере и Кюстрин (Костшин). В Померании русские
продолжали наступление между городами Пиритц (Пыжице) и Дейч-Кроне (Валч).
6 февраля начались бои за город Познань. У Кюстрина (Костшин).
противник создал предмостное укрепление за Одером.
8 февраля атаки русских у Пиритца (Пыжице) и Арнсвальде (Хощно) были
отбиты, однако бои в этих районах продолжались еще несколько дней.
10 февраля противник начал наступление в районе западнее Вислы, у
городов Шветц (Свеце) и Грауденц (Грудзендз). 12 февраля был потерян Эльбинг
(Эльблонг).
Воздушные налеты противника на наши нефтеперегонные заводы
продолжались; непрерывно подвергались бомбардировке многие наши города.
Особенно сильно доставалось Берлину.
13 февраля мы потеряли город Шветц (Свеце) на Висле, значительную часть
территории Померании и на правом фланге, в Венгрии, крепость Будапешт. 15
февраля мы потеряли Конитц (Хойнице), Шнейдемюль (Пила) и Тухель (Тухоля);
16 февраля - Грюнберг (Зелена Гура), Зоммерфельд (Жемш) и Зорау (Журав).
Противник окружил Бреслау (Бреславль). 18 февраля такая же участь постигла
Грауденц (Грудзендз). 21 февраля пал Диршау (Тчев).
В течение нескольких дней, с 17 по 22 февраля, группе армий "Юг"
удалось ликвидировать предмостное укрепление русских на р. Грон. Этот успех
был одержан благодаря умелому руководству командующего группой армий
генерала Велера, о котором Гитлер сказал после доклада ему плана
наступления: "Хотя Велер и не является национал-социалистом, но он настоящий
мужчина!" \578\
24 февраля мы потеряли Познань и Арнсвальде (Хощно), 28 февраля -
Шлохау (Члухув), Хаммерштейн (Чарне), Бублитц (Боболице), Бальденберг
(Бялы-Бур) в Померании, а 1 марта - Нойштеттин (Щецинек).
3 марта Финляндия объявила войну рейху.
В этот день наши войска начали наступление под Лаубаном (Лубань) в
Силезии, чтобы овладеть железной дорогой - единственной магистралью
восточное Исполиновых гор, связывавшей Берлин с Силезией. До 8 марта
наступление развивалось успешно, но оно имело только местное значение.
Уже 4 марта русские подошли к Балтийскому морю у Кезлина (Кошалин) и
Кольберга (Колобжег). Почти вся Померания была потеряна.
6 марта западные союзники ворвались в Кельн. На Восточном фронте
русские наступали на Штеттин (Щецин).
7 марта войска западных держав прорвали наш фронт в направлении
Кобленца. На востоке пал Грауденц (Грудзендз). Русские безостановочно
продвигались по территории Померании.
8 марта нашему западному противнику удалось захватить Ремагенский мост
через Рейн, оставшийся неповрежденным. Мы не успели взорвать это важнейшее
средство переправы, так как не было взрывчатых веществ. Мы потеряли очень
важную переправу через Рейн. Гитлер негодовал, требуя наказания виновных. По
приговору военно-полевого суда было расстреляно пять офицеров.
9 марта русские вышли к восточному берегу Одера по обеим сторонам
Штеттина (Щецин). В этом районе было создано предмостное укрепление.
Начатое нами, наконец, наступление в Венгрии вначале имело успех.
Однако распутица, вызванная мягкой погодой, мешала продвижению танков, что
ставило под сомнение возможность продолжения наступления. Если севернее
озера Балатон нам удалось несколько продвинуться, то к югу от него
наступление сразу же застопорилось. \579\
12 марта начались уличные бои в Бреслау (Бреславль). Воздушная война
бушевала с прежней силой. Двадцать ночей подряд противник бомбил Берлин.
13 марта русские ворвались в Нейштадт (Вейхерово). Они достигли
Данцигской бухты (бухта Гданьска) и Путцига (Пуцк). Наше наступление в
Венгрии успешно продолжалось. Но в условиях быстро надвигавшейся катастрофы
эти скромные успехи не имели никакого значения.
Наконец, исчезли все шансы на крупный успех. Был утрачен сохранявшийся
до сих пор высокий боевой дух эсэсовских дивизий. Под прикрытием упорно
сражающихся танкистов вопреки приказу отступали целые соединения. На эти
дивизии уже нельзя было больше полагаться. Это переполнило меру терпения
Гитлера. Он разразился страшным гневом, приказав сорвать нарукавные знаки с
названием этих частей у личного состава дивизий, в том числе и у своего
лейбштандарта. С этим приказом он хотел направить в Венгрию меня. Я
отказался выполнять это распоряжение, предложив возложить эту миссию на
находившегося как раз здесь рейхсфюрера СС, непосредственного начальника
войск СС и, в первую очередь, ответственного за состояние их дисциплины,
чтобы он лично ознакомился там с положением. До последнего времени
рейхсфюрер противился всякому вмешательству представителей армии в дела его
соединений, а теперь он стал изворачиваться, но так как у меня были другие
обязанности, ему пришлось согласиться. Особой любви в войсках СС выполнением
этой задачи он не заслужил.
В эти тревожные дни однажды ночью Гитлера посетил
рейхсорганизационслейтер доктор Лей с новым предложением: он посоветовал
сформировать добровольческий корпус из бывших партийных работников западных
германских земель. "Мой фюрер, будем иметь по меньшей мере 40 000
фанатически преданных солдат. Они удержат Верхний Рейн и перевалы
Шварцвальда. На них-то вы можете положиться. \580\ Разрешите, мой фюрер,
чтобы этот отборный добровольческий корпус носил ваше гордое имя -
"Добровольческий корпус Адольф Гитлер". Начальник генерального штаба должен
немедленно доставить нам 80000 винтовок".
Менее убежденный, чем доктор Лей, в значимости этого нового
формирования, я просил его сообщить мне сначала число действительно
имеющихся солдат, а тогда я смогу их вооружить. Лей промолчал. Гитлер тоже
ничего не сказал. Видимо, он мало доверял своему рейхсорганизационслейтеру.
Бреслау (Бреславль), Глогау (Глогув), Кольберг (Колобжег), Данциг
(Гданьск) и Кенигсберг (Калининград) находились пока в наших руках. На
подступах к Штеттину (Щецин) шли ожесточенные бои. Однажды Гитлер приказал
командующему 3-й танковой армией генерал-полковнику Раусу явиться к нему на
доклад, чтобы доложить обстановку на его участке фронта и сообщить фюреру о
боеспособности его 3-й танковой армии. Свой доклад Раус начал с оценки общей
обстановки. Гитлер перебил его: "Я знаю общую обстановку. Я хотел бы
услышать от вас подробности о боеспособности ваших дивизий". Раус рассказал
обо всем с такими подробностями, что было видно, что он лично знает каждый
участок фронта своей армии и может оценить боеспособность каждого
подразделения. Я присутствовал при докладе, и он показался мне отличным.
Когда Раус кончил, Гитлер молча отпустил его. Едва Раус покинул бомбоубежище
имперской канцелярии, в котором состоялся доклад, как Гитлер воскликнул,
обращаясь к Кейтелю, Иодлю и ко мне: "Никудышный доклад! Он говорил только о
мелочах. По его языку он или восточный пруссак, или берлинец. Его нужно
немедленно сместить!" Я возразил: "Генерал-полковник Раус является одним из
наших лучших генералов-танкистов. Вы, мой фюрер, обрезали его, когда он
начал докладывать вам общую обстановку; вы сами приказали ему сообщить во
всех подробностях о боеспособности \581\ его дивизий. Что же касается места
его рождения, то Раус - австриец, ваш земляк, мой фюрер!"
Гитлер ответил: "Это исключено! Он не может быть австрийцем!" Иодль
вмешался в разговор: "Нет, нет, мой фюрер, вполне возможно. Он говорит, как
артист Мозер".
Я: "Я прошу вас подумать, прежде чем выносить решение.
Генерал-полковник Раус доказал здесь, что он во всех деталях знает фронт
своей армии, что он может дать самые точные данные о любой своей дивизии. Вы
знаете, что он в течение всей войны сражался на фронте, за что имеет
награды, что он, как я уже сказал, является одним из наших лучших
генералов-танкистов!" Гитлер остался при своем мнении. Его не поколебали мои
слова о том, что "мы не испытываем излишка в хороших генералах!" Раус был
снят со своей должности. Возмущенный, я покинул помещение, чтобы разыскать
Рауса и подготовить его к той несправедливости, которую намеревался учинить
над ним его земляк Гитлер. Я ничем не мог помочь своему товарищу. Раус был
заменен генералом фон Мантейфелем, которого можно было теперь использовать
на востоке после провала наступления в Арденнах и после переброски многих
танковых соединений с Западного фронта на Восточный.
Между тем министерство иностранных дел приняло, хотя и слишком поздно,
решение начать при посредничестве какой-нибудь нейтральной державы
переговоры с западными державами. Некий доктор Гессе, доверенный
Риббентропа, появился в Стокгольме, по успеха не имел. Слух об этом дошел до
меня и до моего советника по внешнеполитическим вопросам доктора Барандона,
и мы приняли следующее решение: я должен посетить рейхсфюрера СС Гиммлера и
предложить ему воспользоваться его международными связями через Красный
Крест или службу розыска, чтобы кончить бессмысленное кровопролитие.
После ранения генерала Венка Гиммлер совершенно \582\ растерялся, когда
началось наступление из района Арнсвальде (Пила). Дела в его штабе
ухудшались с каждым днем. Я никогда не получал ясных сводок с его фронта и
поэтому не мог ручаться за то, что там выполняются приказы главного
командования сухопутных войск. Поэтому в середине марта я выехал в район
Пренцлау, в его штаб, чтобы получить представление об обстановке. Начальник
штаба Гиммлера Ламмердинг встретил меня на пороге штаба следующими словами:
"Вы не можете освободить нас от нашего командующего?" Я заявил Ламмердингу,
что это, собственно, дело СС. На мой вопрос, где рейхсфюрер, мне ответили,
что Гиммлер заболел гриппом и находится в санатории Хоэнлыхен, где его лечит
личный врач, профессор Гебхардт. Я направился в санаторий. Гиммлер
чувствовал себя сносно; я в такой напряженной обстановке никогда не бросил
бы свои войска из-за легкого насморка. Затем я заявил всемогущему эсэсовцу,
что он объединяет в своем лице слишком большое количество крупных имперских
должностей: рейхсфюрера СС, начальника германской полиции, имперского
министра внутренних дел, командующего армией резерва и, наконец,
командующего группой армий "Висла". Каждая из этих должностей требует
отдельного человека, тем более в такие тяжелые дни войны, и хотя я ему
вполне доверяю, все же это обилие обязанностей превосходит силы одного
человека. Он, Гиммлер, вероятно, уже убедился, что не так-то легко
командовать войсками на фронте. Вот почему я предлагаю ему отказаться от
должности командующего группой армий и заняться выполнением других своих
обязанностей.
Гиммлер на этот раз был не так самоуверен, как раньше. Он начал
колебаться: "Об этом я не могу сказать фюреру. Он не даст своего согласия".
Это давало мне некоторые шансы: "Тогда разрешите, я скажу ему об этом".
Гиммлер вынужден был согласиться. В этот же вечер я предложил Гитлеру
освободить сильно перегруженного разными должностями Гиммлера от \583\
должности командующего группой армий "Висла" и на его место назначить
генерал-полковника Хейнрици, командующего 1-й танковой армией, находившейся
в Карпатах. Гитлер неохотно согласился. 20 марта Хейнрици получил новое
назначение.
Что же могло заставить Гиммлера, полного невежду в военном деле, лезть
на новую должность? То, что он ничего не понимал в военных вопросах, было
известно не только ему, но также и нам, и Гитлеру. Что же побудило его стать
военным? Очевидно, он страдал чрезмерным тщеславием. Прежде всего он
стремился получить рыцарский крест. Кроме того, он, как и Гитлер,
недооценивал качества, необходимые для полководца. И вот, впервые получив
задачу, выполнение которой проходило на глазах всего мира, которую нельзя
было решить, оставаясь где-нибудь за кулисами и ловя рыбу в мутной воде,
этот человек обанкротился. Он безответственно взялся за выполнение
непосильной для него задачи, а Гитлер безответственно возложил на него эти
обязанности.
В эти дни меня посетил Шпеер, который все более скептически оценивал
ход текущих событий. Он сообщил мне, что Гитлер намеревается взорвать при
подходе противника все фабрики, гидро- и электроцентрали, железные дороги и
мосты. Совершенно справедливо Шпеер указал на то, что этот бессмысленный шаг
приведет к массовому обнищанию и смерти населения страны, что подобного еще
не знала мировая история. Он просил моей помощи в борьбе с этим намерением
фюрера. Я дал согласие и немедленно приступил к разработке проекта приказа,
в котором перечислялись рубежи обороны на имперской территории и разрешалось
совершать разрушения лишь на подступах к этим немногим линиям сопротивления.
В остальной части Германии не должно производиться никаких разрушений. Все
сооружения, служащие интересам снабжения и передвижения населения, должны
быть сохранены. На следующий день с проектом приказа я направился \584\ к
Иодлю, который тоже должен был принимать участие в его обсуждении, так как
дело касалось всего вермахта. Иодль доложил об этом проекте приказа Гитлеру,
но не привлек, к сожалению, меня к его обсуждению. Поэтому, когда на
следующий день мы снова встретились и когда я спросил Иодля о результатах
обсуждения, он протянул мне приказ Гитлера, требовавший совершенно обратного
тому, к чему стремились мы со Шпеером.
Чтобы получить ясное представление о требовании Шпеера, я цитирую
некоторые места из докладной записки, которую он послал Гитлеру 18 марта
1945 г., желая предотвратить разрушение мостов и заводов:
"Необходимо обеспечить, чтобы никто в условиях ведения боевых действий
на территории империи не имел бы права разрушать промышленные предприятия,
предприятия горной промышленности, электростанции и другие предприятия,
линии связи, средства сообщения, внутренние водные пути. Предусмотренные
взрывы мостов нанесут путям сообщения значительно больший ущерб, чем ущерб,
нанесенный авиацией противника за последние годы. Их разрушение означает
лишение германского народа жизненных основ...
Мы не имеем никакого права сами прибегать на этом этапе войны к
разрушениям, которые угрожают жизни народа. Если противники хотят уничтожить
народ, борющийся с беспримерной храбростью, то пусть позор истории падает
только на них. Мы обязаны предоставить народу все возможности для его
возрождения в будущем"[47] .
Свое отношение к этой памятной записке Шпеера, с которым я был
полностью солидарен, Гитлер выразил словами: "Если проиграна война, то
погибнет и народ. Эта судьба неотвратима. Нет необходимости обращать
внимание на те слова, в которых нуждается народ, чтобы продолжать
примитивную жизнь. Напротив, лучше \585\ все это разрушить самим, так как
наш народ оказался слабым и более сильному восточному народу принадлежит
будущее. Все те, кто останется в живых после борьбы, - неполноценные люди,
ибо полноценные умрут на поле боя!"[48] .
Гитлер не раз делал такие чудовищные высказывания. Слышал их и я. Не
раз я возражал ему, что германский народ останется и будет жить по
неизменным законам природы, даже если будут совершены разрушения, что он
своими планами причинит многострадальному народу новые страдания, которые
можно избежать.
Несмотря на все это, 19 марта 1945 г. был отдан приказ о разрушении, а
23 марта последовал приказ Бормана о проведении этих разрушений. Разрушения
должны были проводить гаулейтеры, которые в качестве имперских комиссаров
отвечали за оборону страны. Вермахт отказался выполнять эти приказы. Борман
распорядился эвакуировать население угрожаемых районов вглубь страны, а если
нет возможности эвакуировать на транспортных средствах, заставить его идти
пешком. Выполнение этого приказа привело бы к страшной катастрофе, так как
не было принято никаких мер по снабжению населения.
Поэтому военные инстанции вместе со Шпеером всеми силами стремились
сорвать выполнение этого приказа. Буле отказался отпускать взрывчатые
вещества, и многие разрушения не были проведены. Шпеер разъезжал по разным
управлениям и объяснял последствия, к которым приведет выполнение этого
приказа Гитлера. Нам не удалось предотвратить всех разрушений, но мы смогли
значительно уменьшить их размеры. \586\
15 марта штаб главного командования сухопутных войск был подвергнут
сильной бомбардировке, которая длилась более 45 минут. На наш небольшой
лагерь был сброшен такой груз бомб, которого хватило бы для бомбардировки
канцлера спрашивал: "Что вы делаете из моего рейха?" Сзади я чувствовал
устремленный на меня взгляд Гинденбурга, бронзовый бюст которого находился в
противоположном углу зала. И его глаза также спрашивали: "Что вы делаете с
Германией? Что будет с моей Пруссией?" Это было ужасно, но укрепляло меня в
моем решении. Я оставался холодным и непоколебимым и не оставлял ни одного
выпада Гитлера без ответа. Гитлер должен был заметить, что его бешенство не
трогает меня, и он заметил это.
Вдруг Гитлер остановился перед Гиммлером: "Итак, Гиммлер, сегодня ночью
генерал Венк приезжает в ваш штаб и берет на себя руководство наступлением".
Затем он подошел к Венку и приказал ему немедленно отправиться в штаб группы
армий. Гитлер сел на стул, попросил меня сесть рядом с ним, а затем сказал:
"Пожалуйста, продолжайте ваш доклад. Сегодня генеральный штаб выиграл
сражение". При этом на его лице появилась любезная улыбка. Это было
последнее сражение, \573\ которое мне удалось выиграть. Но было уже слишком
поздно! Никогда в своей жизни я не переживал подобных сцен. Никогда я не
видел Гитлера в таком бешенстве.
После этого мрачного эпизода из чудовищной драмы заката Германии я
направился в приемную и сел там у небольшого столика. Ко мне подошел
Кейтель:
"Как вы можете так возражать фюреру? Вы разве не видели, как он
волновался? Что произойдет, если с ним случится удар?" Я холодно ему
заметил: "Государственному деятелю следует научиться воспринимать возражения
и смотреть правде в глаза, иначе он не заслуживает такого названия".
Несколько человек из окружения Гитлера присоединились к Кейтелю, и мне снова
пришлось выдержать тяжелый бой, пока не утихомирились эти пугливые души.
Затем через сопровождавших меня людей я дал по телефону необходимые указания
относительно проведения наступления - нельзя было терять времени. Да и как
знать, ведь в следующую минуту я мог лишиться этого завоеванного с таким
трудом полномочия. Позднее очевидцы этой сцены говорили мне, что они впервые
за свою многолетнюю службу в главной ставке фюрера были свидетелями такого
неистового бешенства Гитлера; его последняя вспышка гнева превосходила все
предыдущие.
15 февраля 3-я танковая армия генерал-полковника Рауса была готова к
наступлению. Утром 16 февраля она перешла в наступление, за которым лично
наблюдал генерал Венк, точно знавший все мои намерения и планы. 16 и 17
февраля наступление проходило весьма успешно; мы начали надеяться, несмотря
на все трудности и сомнения, на удачу этой операции, рассчитывая получить
время, необходимое для принятия дальнейших мероприятий. Но тут произошло
несчастье. Венк после своего доклада Гитлеру вечером 17 февраля сел в свою
автомашину и, заметив сильное переутомление водителя, решил заменить его. Он
сел сам за руль и... уснул, так как также сильно переутомился в этот \574\
день. На автостраде Берлин, Штеттин (Щецин) он наехал на перила моста,
сильно разбился и в тот же вечер в тяжелом состоянии был доставлен в
госпиталь. Выход из строя Венка привел к тому, что наступление застопорилось
и его не удалось вновь наладить. Несколько недель Венк пролежал в госпитале.
Вместо него был назначен генерал Кребс, который как раз был освобожден от
должности начальника штаба генерала Модели и направлен на фронт.
Я хорошо знал Кребса со времени его службы в госларской егерской части.
Он был умным, хорош? подготовленным в военном отношении офицером, но ему не
хватало фронтового опыта, так как в течение всей войны он находился на
штабной работе, занимая разные должности в генеральном штабе. За всю
продолжительную службу в генеральном штабе он хорошо усвоил искусство
делопроизводства и умение приспосабливаться к начальству, что делало его
недостаточно стойким перед таким человеком, как Гитлер. К тому же Кребс был
закадычным другом генерала Бургдорфа, начальника управления личного состава
сухопутных войск, с которым он когда-то вместе учился в военной академии.
Бургдорф ввел Кребса в общество своих друзей из главной ставки фюрера, в
общество Бормана и Фегелейна, с которыми Кребс также установил тесную
дружбу. Эти дружественные связи лишили его накануне финала кошмарной драмы в
имперской канцелярии духовной свободы и независимости. Пока мы работали
вместе, их влияние не было заметно, ибо главное командование сухопутных
войск, как правило, представлял я сам. После моей отставки оно становилось с
каждым днем все чувствительнее.
Кребс уже во время своего первого доклада Гитлеру получил дубовые
листья к железному кресту; уже здесь чувствовалась рука Бургдорфа. Несколько
дней спустя я направился на доклад к Гитлеру вместе с Кребсом. Мы прибыли
очень рано, и других офицеров еще не было. Гитлер попросил нас зайти к нему
в его небольшой \575\ рабочий кабинет. Фюрер указал на портрет Фридриха
Великого работы Граффа, который висел над его письменным столом, и сказал:
"Этот портрет всегда вселяют в меня новые силы, когда тревожные сводки с
фронтов начинают угнетать меня. Посмотрите на властный взор его голубых
глаз, на этот огромный лоб. Вот это голова!" Затем мы начали беседу о
государственном и полководческом таланте великого короля, которого Гитлер
ставил выше всех и на которого он хотел бы походить. Но, к сожалению, его
способности не соответствовали его желанию.
В эти дни праздновалось семидесятилетие со дня рождения имперского
фюрера службы труда Гирля, прекрасного старого офицера, который с величайшим
идеализмом и с глубоким духовным чувством выполнял свои партийные
обязанности. Гирль получил от Гитлера "Германский орден". Вечер 24 февраля
он провел у доктора Геббельса. Меня тоже пригласили на этот скромный ужин. Я
ответил согласием, так как высоко ценил Гирля. После ужина началась обычная
воздушная тревога. Мы направились в бомбоубежище и встретили там фрау Магду
Геббельс с ее благовоспитанными, милыми детьми; мне представился случай
познакомиться с ними.
Находясь в бомбоубежище, я вспомнил о своей беседе с Доктором
Геббельсом в 1943 г. Здесь вокруг меня сидела небольшая семья, счастье и
смерть которой были тесно связаны с судьбой Гитлера. Мысль о том, что их дни
уже сочтены, действовала удручающе. То, что когда-то предсказывал доктор
Геббельс, наступило в конце апреля. Бедная женщина, невинные дети!
В эти дни в Берлин прибыл также глава венгерского государства Салаши.
Гитлер принял его в моем присутствии в мрачном зале имперской канцелярии.
Многие ценные вещи были уже вывезены из нее. Беседа проходила вяло. Новый
человек производил тяжелое впечатление; каких-либо действий от него трудно
было ожидать. Он казался выскочкой против своей воли. У нас не было больше
союзников. \576\
За прошедшие месяцы противник все больше опустошал территорию Германии
своими воздушными налетами. Сильно пострадала наша военная промышленность.
Особенно чувствительной была потеря заводов синтетического горючего, от
работы которых в основном зависело снабжение нашей армии горючим. 13 января
был уничтожен завод в Пелитце (Полице) под Штеттином (Щецин). 14 января
противник разбомбил нефтесклады под Магдебургом, Дербеном, Эменом и
Брауншвейгом, заводы Лейна и завод горюче-смазочных материалов в Маннхейме,
15 января - бензоловые заводы под Бохумом и Реклингхаузеном. Кроме того, 14
января был уничтожен нефтеперегонный завод Гейде в Дании. По нашим сводкам,
союзные державы потеряли во время этих бомбардировок 57 самолетов, мы
потеряли 236 самолетов. Теперь, после выхода из строя большинства наших
заводов горюче-смазочных материалов, командование располагало лишь нефтяными
месторождениями в Цистерсдорфе (Австрия) и в районе озера Балатон (Венгрия).
Это обстоятельство до некоторой степени объясняет, почему Гитлер принял
решение перебросить основные силы, которые удалось снять с Западного фронта,
в Венгрию, чтобы удержать в своих руках последние районы добычи нефти и
венгерские нефтеочистительные заводы, одинаково важные для производства
продукции, необходимой для бронетанковых войск и военно-воздушных сил.
Обстановка в Венгрии, как политическая, так и военная, была крайне
напряженной. 20 января 1945 г. Венгрия заключила с русскими перемирие к
обязалась выставить против Германии на стороне русских восемь пехотных
дивизий.
До конца января корпуса генералов Неринга и фон Заукена с боями
отходили через Калиш. 1 февраля у Кюстрина (Костшин) русские вышли к Одеру;
они достигли района западнее Кульма (Хелмно) и Эльбинга (Эльблонг). 2
февраля пал Тори (Торунь). 3 февраля \577\ противник обошел мужественно
защищавшийся Шнейдемюль (Пила) и вторгся в Западную Померанию.
5 февраля была потеряна коса Курише-Нерунг (Куршская коса). Начались
бои за Франкфурт-на-Одере и Кюстрин (Костшин). В Померании русские
продолжали наступление между городами Пиритц (Пыжице) и Дейч-Кроне (Валч).
6 февраля начались бои за город Познань. У Кюстрина (Костшин).
противник создал предмостное укрепление за Одером.
8 февраля атаки русских у Пиритца (Пыжице) и Арнсвальде (Хощно) были
отбиты, однако бои в этих районах продолжались еще несколько дней.
10 февраля противник начал наступление в районе западнее Вислы, у
городов Шветц (Свеце) и Грауденц (Грудзендз). 12 февраля был потерян Эльбинг
(Эльблонг).
Воздушные налеты противника на наши нефтеперегонные заводы
продолжались; непрерывно подвергались бомбардировке многие наши города.
Особенно сильно доставалось Берлину.
13 февраля мы потеряли город Шветц (Свеце) на Висле, значительную часть
территории Померании и на правом фланге, в Венгрии, крепость Будапешт. 15
февраля мы потеряли Конитц (Хойнице), Шнейдемюль (Пила) и Тухель (Тухоля);
16 февраля - Грюнберг (Зелена Гура), Зоммерфельд (Жемш) и Зорау (Журав).
Противник окружил Бреслау (Бреславль). 18 февраля такая же участь постигла
Грауденц (Грудзендз). 21 февраля пал Диршау (Тчев).
В течение нескольких дней, с 17 по 22 февраля, группе армий "Юг"
удалось ликвидировать предмостное укрепление русских на р. Грон. Этот успех
был одержан благодаря умелому руководству командующего группой армий
генерала Велера, о котором Гитлер сказал после доклада ему плана
наступления: "Хотя Велер и не является национал-социалистом, но он настоящий
мужчина!" \578\
24 февраля мы потеряли Познань и Арнсвальде (Хощно), 28 февраля -
Шлохау (Члухув), Хаммерштейн (Чарне), Бублитц (Боболице), Бальденберг
(Бялы-Бур) в Померании, а 1 марта - Нойштеттин (Щецинек).
3 марта Финляндия объявила войну рейху.
В этот день наши войска начали наступление под Лаубаном (Лубань) в
Силезии, чтобы овладеть железной дорогой - единственной магистралью
восточное Исполиновых гор, связывавшей Берлин с Силезией. До 8 марта
наступление развивалось успешно, но оно имело только местное значение.
Уже 4 марта русские подошли к Балтийскому морю у Кезлина (Кошалин) и
Кольберга (Колобжег). Почти вся Померания была потеряна.
6 марта западные союзники ворвались в Кельн. На Восточном фронте
русские наступали на Штеттин (Щецин).
7 марта войска западных держав прорвали наш фронт в направлении
Кобленца. На востоке пал Грауденц (Грудзендз). Русские безостановочно
продвигались по территории Померании.
8 марта нашему западному противнику удалось захватить Ремагенский мост
через Рейн, оставшийся неповрежденным. Мы не успели взорвать это важнейшее
средство переправы, так как не было взрывчатых веществ. Мы потеряли очень
важную переправу через Рейн. Гитлер негодовал, требуя наказания виновных. По
приговору военно-полевого суда было расстреляно пять офицеров.
9 марта русские вышли к восточному берегу Одера по обеим сторонам
Штеттина (Щецин). В этом районе было создано предмостное укрепление.
Начатое нами, наконец, наступление в Венгрии вначале имело успех.
Однако распутица, вызванная мягкой погодой, мешала продвижению танков, что
ставило под сомнение возможность продолжения наступления. Если севернее
озера Балатон нам удалось несколько продвинуться, то к югу от него
наступление сразу же застопорилось. \579\
12 марта начались уличные бои в Бреслау (Бреславль). Воздушная война
бушевала с прежней силой. Двадцать ночей подряд противник бомбил Берлин.
13 марта русские ворвались в Нейштадт (Вейхерово). Они достигли
Данцигской бухты (бухта Гданьска) и Путцига (Пуцк). Наше наступление в
Венгрии успешно продолжалось. Но в условиях быстро надвигавшейся катастрофы
эти скромные успехи не имели никакого значения.
Наконец, исчезли все шансы на крупный успех. Был утрачен сохранявшийся
до сих пор высокий боевой дух эсэсовских дивизий. Под прикрытием упорно
сражающихся танкистов вопреки приказу отступали целые соединения. На эти
дивизии уже нельзя было больше полагаться. Это переполнило меру терпения
Гитлера. Он разразился страшным гневом, приказав сорвать нарукавные знаки с
названием этих частей у личного состава дивизий, в том числе и у своего
лейбштандарта. С этим приказом он хотел направить в Венгрию меня. Я
отказался выполнять это распоряжение, предложив возложить эту миссию на
находившегося как раз здесь рейхсфюрера СС, непосредственного начальника
войск СС и, в первую очередь, ответственного за состояние их дисциплины,
чтобы он лично ознакомился там с положением. До последнего времени
рейхсфюрер противился всякому вмешательству представителей армии в дела его
соединений, а теперь он стал изворачиваться, но так как у меня были другие
обязанности, ему пришлось согласиться. Особой любви в войсках СС выполнением
этой задачи он не заслужил.
В эти тревожные дни однажды ночью Гитлера посетил
рейхсорганизационслейтер доктор Лей с новым предложением: он посоветовал
сформировать добровольческий корпус из бывших партийных работников западных
германских земель. "Мой фюрер, будем иметь по меньшей мере 40 000
фанатически преданных солдат. Они удержат Верхний Рейн и перевалы
Шварцвальда. На них-то вы можете положиться. \580\ Разрешите, мой фюрер,
чтобы этот отборный добровольческий корпус носил ваше гордое имя -
"Добровольческий корпус Адольф Гитлер". Начальник генерального штаба должен
немедленно доставить нам 80000 винтовок".
Менее убежденный, чем доктор Лей, в значимости этого нового
формирования, я просил его сообщить мне сначала число действительно
имеющихся солдат, а тогда я смогу их вооружить. Лей промолчал. Гитлер тоже
ничего не сказал. Видимо, он мало доверял своему рейхсорганизационслейтеру.
Бреслау (Бреславль), Глогау (Глогув), Кольберг (Колобжег), Данциг
(Гданьск) и Кенигсберг (Калининград) находились пока в наших руках. На
подступах к Штеттину (Щецин) шли ожесточенные бои. Однажды Гитлер приказал
командующему 3-й танковой армией генерал-полковнику Раусу явиться к нему на
доклад, чтобы доложить обстановку на его участке фронта и сообщить фюреру о
боеспособности его 3-й танковой армии. Свой доклад Раус начал с оценки общей
обстановки. Гитлер перебил его: "Я знаю общую обстановку. Я хотел бы
услышать от вас подробности о боеспособности ваших дивизий". Раус рассказал
обо всем с такими подробностями, что было видно, что он лично знает каждый
участок фронта своей армии и может оценить боеспособность каждого
подразделения. Я присутствовал при докладе, и он показался мне отличным.
Когда Раус кончил, Гитлер молча отпустил его. Едва Раус покинул бомбоубежище
имперской канцелярии, в котором состоялся доклад, как Гитлер воскликнул,
обращаясь к Кейтелю, Иодлю и ко мне: "Никудышный доклад! Он говорил только о
мелочах. По его языку он или восточный пруссак, или берлинец. Его нужно
немедленно сместить!" Я возразил: "Генерал-полковник Раус является одним из
наших лучших генералов-танкистов. Вы, мой фюрер, обрезали его, когда он
начал докладывать вам общую обстановку; вы сами приказали ему сообщить во
всех подробностях о боеспособности \581\ его дивизий. Что же касается места
его рождения, то Раус - австриец, ваш земляк, мой фюрер!"
Гитлер ответил: "Это исключено! Он не может быть австрийцем!" Иодль
вмешался в разговор: "Нет, нет, мой фюрер, вполне возможно. Он говорит, как
артист Мозер".
Я: "Я прошу вас подумать, прежде чем выносить решение.
Генерал-полковник Раус доказал здесь, что он во всех деталях знает фронт
своей армии, что он может дать самые точные данные о любой своей дивизии. Вы
знаете, что он в течение всей войны сражался на фронте, за что имеет
награды, что он, как я уже сказал, является одним из наших лучших
генералов-танкистов!" Гитлер остался при своем мнении. Его не поколебали мои
слова о том, что "мы не испытываем излишка в хороших генералах!" Раус был
снят со своей должности. Возмущенный, я покинул помещение, чтобы разыскать
Рауса и подготовить его к той несправедливости, которую намеревался учинить
над ним его земляк Гитлер. Я ничем не мог помочь своему товарищу. Раус был
заменен генералом фон Мантейфелем, которого можно было теперь использовать
на востоке после провала наступления в Арденнах и после переброски многих
танковых соединений с Западного фронта на Восточный.
Между тем министерство иностранных дел приняло, хотя и слишком поздно,
решение начать при посредничестве какой-нибудь нейтральной державы
переговоры с западными державами. Некий доктор Гессе, доверенный
Риббентропа, появился в Стокгольме, по успеха не имел. Слух об этом дошел до
меня и до моего советника по внешнеполитическим вопросам доктора Барандона,
и мы приняли следующее решение: я должен посетить рейхсфюрера СС Гиммлера и
предложить ему воспользоваться его международными связями через Красный
Крест или службу розыска, чтобы кончить бессмысленное кровопролитие.
После ранения генерала Венка Гиммлер совершенно \582\ растерялся, когда
началось наступление из района Арнсвальде (Пила). Дела в его штабе
ухудшались с каждым днем. Я никогда не получал ясных сводок с его фронта и
поэтому не мог ручаться за то, что там выполняются приказы главного
командования сухопутных войск. Поэтому в середине марта я выехал в район
Пренцлау, в его штаб, чтобы получить представление об обстановке. Начальник
штаба Гиммлера Ламмердинг встретил меня на пороге штаба следующими словами:
"Вы не можете освободить нас от нашего командующего?" Я заявил Ламмердингу,
что это, собственно, дело СС. На мой вопрос, где рейхсфюрер, мне ответили,
что Гиммлер заболел гриппом и находится в санатории Хоэнлыхен, где его лечит
личный врач, профессор Гебхардт. Я направился в санаторий. Гиммлер
чувствовал себя сносно; я в такой напряженной обстановке никогда не бросил
бы свои войска из-за легкого насморка. Затем я заявил всемогущему эсэсовцу,
что он объединяет в своем лице слишком большое количество крупных имперских
должностей: рейхсфюрера СС, начальника германской полиции, имперского
министра внутренних дел, командующего армией резерва и, наконец,
командующего группой армий "Висла". Каждая из этих должностей требует
отдельного человека, тем более в такие тяжелые дни войны, и хотя я ему
вполне доверяю, все же это обилие обязанностей превосходит силы одного
человека. Он, Гиммлер, вероятно, уже убедился, что не так-то легко
командовать войсками на фронте. Вот почему я предлагаю ему отказаться от
должности командующего группой армий и заняться выполнением других своих
обязанностей.
Гиммлер на этот раз был не так самоуверен, как раньше. Он начал
колебаться: "Об этом я не могу сказать фюреру. Он не даст своего согласия".
Это давало мне некоторые шансы: "Тогда разрешите, я скажу ему об этом".
Гиммлер вынужден был согласиться. В этот же вечер я предложил Гитлеру
освободить сильно перегруженного разными должностями Гиммлера от \583\
должности командующего группой армий "Висла" и на его место назначить
генерал-полковника Хейнрици, командующего 1-й танковой армией, находившейся
в Карпатах. Гитлер неохотно согласился. 20 марта Хейнрици получил новое
назначение.
Что же могло заставить Гиммлера, полного невежду в военном деле, лезть
на новую должность? То, что он ничего не понимал в военных вопросах, было
известно не только ему, но также и нам, и Гитлеру. Что же побудило его стать
военным? Очевидно, он страдал чрезмерным тщеславием. Прежде всего он
стремился получить рыцарский крест. Кроме того, он, как и Гитлер,
недооценивал качества, необходимые для полководца. И вот, впервые получив
задачу, выполнение которой проходило на глазах всего мира, которую нельзя
было решить, оставаясь где-нибудь за кулисами и ловя рыбу в мутной воде,
этот человек обанкротился. Он безответственно взялся за выполнение
непосильной для него задачи, а Гитлер безответственно возложил на него эти
обязанности.
В эти дни меня посетил Шпеер, который все более скептически оценивал
ход текущих событий. Он сообщил мне, что Гитлер намеревается взорвать при
подходе противника все фабрики, гидро- и электроцентрали, железные дороги и
мосты. Совершенно справедливо Шпеер указал на то, что этот бессмысленный шаг
приведет к массовому обнищанию и смерти населения страны, что подобного еще
не знала мировая история. Он просил моей помощи в борьбе с этим намерением
фюрера. Я дал согласие и немедленно приступил к разработке проекта приказа,
в котором перечислялись рубежи обороны на имперской территории и разрешалось
совершать разрушения лишь на подступах к этим немногим линиям сопротивления.
В остальной части Германии не должно производиться никаких разрушений. Все
сооружения, служащие интересам снабжения и передвижения населения, должны
быть сохранены. На следующий день с проектом приказа я направился \584\ к
Иодлю, который тоже должен был принимать участие в его обсуждении, так как
дело касалось всего вермахта. Иодль доложил об этом проекте приказа Гитлеру,
но не привлек, к сожалению, меня к его обсуждению. Поэтому, когда на
следующий день мы снова встретились и когда я спросил Иодля о результатах
обсуждения, он протянул мне приказ Гитлера, требовавший совершенно обратного
тому, к чему стремились мы со Шпеером.
Чтобы получить ясное представление о требовании Шпеера, я цитирую
некоторые места из докладной записки, которую он послал Гитлеру 18 марта
1945 г., желая предотвратить разрушение мостов и заводов:
"Необходимо обеспечить, чтобы никто в условиях ведения боевых действий
на территории империи не имел бы права разрушать промышленные предприятия,
предприятия горной промышленности, электростанции и другие предприятия,
линии связи, средства сообщения, внутренние водные пути. Предусмотренные
взрывы мостов нанесут путям сообщения значительно больший ущерб, чем ущерб,
нанесенный авиацией противника за последние годы. Их разрушение означает
лишение германского народа жизненных основ...
Мы не имеем никакого права сами прибегать на этом этапе войны к
разрушениям, которые угрожают жизни народа. Если противники хотят уничтожить
народ, борющийся с беспримерной храбростью, то пусть позор истории падает
только на них. Мы обязаны предоставить народу все возможности для его
возрождения в будущем"[47] .
Свое отношение к этой памятной записке Шпеера, с которым я был
полностью солидарен, Гитлер выразил словами: "Если проиграна война, то
погибнет и народ. Эта судьба неотвратима. Нет необходимости обращать
внимание на те слова, в которых нуждается народ, чтобы продолжать
примитивную жизнь. Напротив, лучше \585\ все это разрушить самим, так как
наш народ оказался слабым и более сильному восточному народу принадлежит
будущее. Все те, кто останется в живых после борьбы, - неполноценные люди,
ибо полноценные умрут на поле боя!"[48] .
Гитлер не раз делал такие чудовищные высказывания. Слышал их и я. Не
раз я возражал ему, что германский народ останется и будет жить по
неизменным законам природы, даже если будут совершены разрушения, что он
своими планами причинит многострадальному народу новые страдания, которые
можно избежать.
Несмотря на все это, 19 марта 1945 г. был отдан приказ о разрушении, а
23 марта последовал приказ Бормана о проведении этих разрушений. Разрушения
должны были проводить гаулейтеры, которые в качестве имперских комиссаров
отвечали за оборону страны. Вермахт отказался выполнять эти приказы. Борман
распорядился эвакуировать население угрожаемых районов вглубь страны, а если
нет возможности эвакуировать на транспортных средствах, заставить его идти
пешком. Выполнение этого приказа привело бы к страшной катастрофе, так как
не было принято никаких мер по снабжению населения.
Поэтому военные инстанции вместе со Шпеером всеми силами стремились
сорвать выполнение этого приказа. Буле отказался отпускать взрывчатые
вещества, и многие разрушения не были проведены. Шпеер разъезжал по разным
управлениям и объяснял последствия, к которым приведет выполнение этого
приказа Гитлера. Нам не удалось предотвратить всех разрушений, но мы смогли
значительно уменьшить их размеры. \586\
15 марта штаб главного командования сухопутных войск был подвергнут
сильной бомбардировке, которая длилась более 45 минут. На наш небольшой
лагерь был сброшен такой груз бомб, которого хватило бы для бомбардировки